* * *
(50)
На досуге вчера, Лициний, долго
На моих забавлялись мы дощечках,
Как утонченным людям подобает,
И, пописывая стишонки, каждый
Забавлялся то тем, то этим метром,
На вино и на шутки отвечая...
Я оттуда ушел, твоим, Лициний,
Остроумьем зажжен и тонкой речью.
Так, что бедному мне был хлеб не в помощь,
И очей не сомкнул мне сон спокойно.
Но тем пылом объят, по всей постели
Я вертелся и жаждал дня дождаться,
Чтоб с тобой говорить, чтоб быть нам вместе.
И меж тем, как, усталый от работы,
На постели лежал я, полумертвый,
Эту, милый, тебе поэму сделал -
Из нее о моей узнаешь муке.
Так не будь гордецом и эту просьбу
Ты уважь, на нее не плюнь, мой милый,
Немезида тебя не покарала б.
Берегись ей вредить - грозна богиня!
Перев. С. Шервинский
* * *
(37)
Любви притон! Вы завсегдатаи гости
(От братьев в колпаках девятые двери),
Себя лишь только вы считаете в силах,
Себя лишь для девиц утехою мните,
Угодной им, другие ж все - козлы только...
Глупцы не потому ль, что, севши в ряд тесный,
Всей сотнею, двумя ль решить могли: струшу
В один раз двести заседателей хлопнуть;
Но я фронтон таверны всё ж смогу, знайте,
В единый миг отборной расписать бранью.
Ведь милая моя, бежав с колен наших,
Кого любил, как никого нельзя больше,
Из-за кого я непрестанно вел войны,
Меж вас сидит, и, торжествуя, вы рады
Иметь ее своею все... Но вот гадость,
Что все вы дрянь, панельных волокит свора,
А ты особенно, с кудлатою гривой,
Эгнаций Кельтибер, где кроликов водят,
Снискавший черной бородой себе славу,
Уриною Иберской чистящий зубы.
Перев. Богоявленский
* * *
(49)
Ты, кто Ромула внуков всех речистей,
Сколько было их, сколько есть, Марк Туллий,
Сколько будет еще в веках грядущих,
Шлет большое тебе Катулл спасибо,
Шлет поэт из поэтов наихудший,
Ты настолько из всех ходатай лучший.
Перев. Богоявленский
* * *
(57)
Два развратника подлых в тесной дружбе
- Непристойные Цезарь и Мамурра.
Дива нет: одинаковые клейма
На распутнике римском и формийском
Крепко втиснуты - никогда не смыть их.
Одинаковы в блуде непотребном
И на той же софе стихи кропают;
В ненасытном разврате оба равны,
Отбивают девчонок друг у друга.
Два развратника подлых в тесной дружбе.
Перев. Н. Шатерников
* * *
(II, 20)
Взнесусь на крыльях мощных, невиданных,
Певец великий, в выси эфирные,
С землей расставшись, с городами, Недосягаемый для злословья.
Я, чадо бедных, тот, кого дружески
Ты, Меценат, к себе, в свой чертог зовешь,
Я смерти не причастен, - волны
Стикса меня поглотить не могут.
Уже я чую, как утончаются
Под грубой кожей голени, по пояс
Я белой птицей стал, и перья
Руки и плечи мои одели.
Мчась безопасней сына Дедалова,
Я, певчий лебедь, узрю шумящего Босфора брег, гетулов Сирты,
Гиперборейских полей безбрежность.
Меня узнают даки, таящие
Свой страх пред строем марсов, Колхиды сын,
Гелон далекий, ибериец,
Люди, что пьют из Родана воду.
Не надо плача в дни мнимых похорон,
Ни причитаний жалких и горести.
Сдержи свой глас, не воздавая
Почестей лишних пустой гробнице.
Перев. Г. Церетели
* * *
( I, 4)
Злая сдается зима, сменяйся вешней лаской ветра;
Влекут на блоках высохшие днища;
Хлевы не радуют скот, а пахарю стал огонь не нужен;
Луга седой не убеляет иней,
И при сияньи луны Венера уж водит хороводы,
И Граций нежных среди Нимф фигуры
Такт отбивают ногой, пока еще не успел Циклопам
Вулкан, пылая, разогреть все кузни.
Надо теперь украшать нам головы свежим миртом или
Цветами теми, что одели землю.
В роще тенистой теперь вновь надо нам принести в дар Фавну
Ягненка или козлика - на выбор.
Бледная ломится смерть одной всё и тою же ногою
В лачуги бедных и в царей чертоги.
Сестий счастливый! Нам жизнь короткая возбраняет планы
К тебе уж близки Ночь и теней царство,
Как и Плутона жилье унылое, где лишь водворишься,
Не будешь больше возглавлять пирушки,
Ни любоваться красой Ликида, что ныне восхищает
Всю юность, - вскоре ж дев зазнобой станет.
Перев. А. Семенов-Тян-Шанский
* * *
(I, 2)
Вдосталь снега слал и зловещим градом
Землю бил Отец и смутил весь Город,
Ринув в кремль святой огневые стрелы
Гневной десницей.
Страх навел на все племена он, вновь бы
Грозной Пирры век не настал, смущенной
Чудом: вот Протей свое стадо гонит
К горным высотам;
Стаи рыб стоят на вершинах вязов,
Там, где был приют лишь голубкам ведом;
Вот плывут в волнах над залитых лесом
Робкие лани.
Так и нынче: прочь от брегов этрусских
Желтый Тибр, назад повернувши волны,
Шел дворец царя сокрушить и Весты Храм заповедный,
Риму мстить грозя за печаль супруги,
Впавшей в скорбь, - хоть сам не велел Юпитер,
Волны мчал он, брег затопляя левый,
Илии предан.
Мало юных - грех то отцов - услышат
Весть, как деды их, заострив железо,
Друга на друга шли, - лучше нес бы меч их
Гибель парфянам.
Звать каких богов мы должны, чтоб Рима
Гибель отвратить? Как молить богиню
Чистым девам тут, если мало внемлет
Веста молитвам?
Грех с нас жертвой смыть на кого возложит
Бог Юпитер? О Аполлон, приди же,
Вещий бог, рамен твоих блеск прикрывши
Облаком темным.
Ты ль, Венера, к нам снизойдешь с улыбкой
- Смех и пыл любви вкруг тебя витают:
Ты ль воззришь на нас, твой народ забытый, Марс-прародитель?
Упоен игрой бесконечно долгой,
Любишь брани клик ты, сверканье шлемов,
Грозный марсов вид над залитым кровью
Вражеским трупом.
Ты ль, крылатый сын благодатной Майи,
Нас спасешь? Приняв человека образ,
Ты согласье дал ведь носить здесь имя "Цезаря мститель".
В небо ты поздней возвратись, желанный;
Дольше будь меж нас: хоть злодейства наши
Гнев твой будят, ты не спеши умчаться,
Ветром стремимый,
Ввысь. И тешься здесь получать триумфы,
Зваться здесь отцом, гражданином первым.
Будь нам вождь, не дай без отмщенья грабить
Конным парфянам.
Перев. Н. Гинцбург
* * *
(II, 15)
Земли уж мало плугу оставили
Дворцов громады; всюду виднеются
Пруды, лукринских вод обширней,
И вытесняет платан безбрачный
Лозы подспорье - вязы; душистыми
Цветов коврами с миртовой порослью
Заменены маслины рощи,
Столько плодов приносившей прежде;
И лавр густою перенял зеленью
Весь жар лучей... Не то заповедали
Нам Ромул и Катон суровый, -
Предки другой нам пример давали.
Немногим каждый лично владел тогда,
Но процветала общая собственность;
Не знали предки в жизни частной
Портиков длинных, лицом на север;
Не возбранялся прежде законами
Кирпич из дерна, и одобрялся лишь
Расход общественный на мрамор
Для городов и величья храмов.
Перев. А. Семенов-Тян-Шанский
* * *
(III, 6)
За грех отцов ответчиком, римлянин,
Безвинным будешь, храмов пока богам
Повергнутых не восстановишь,
Статуй, запятнанных черным дымом.
Пред властью вышних, помни, бессилен ты:
От них начало, к ним и конец веди:
Как много бед за небреженье
Боги судили отчизне скорбной.
Монез и Пакор натиск отбили наш,
Веденный дважды с волей богов вразрез,
- Гордятся, пышную добычу
К пронизям скудным своим прибавив.
Объятый смутой, чуть не погиб наш град;
Уж близко были дак, эфиоп: один
Летучими стрелами сильный,
Флотом другой быстроходным грозный
Злодейства полный, век осквернил сперва
Святыню брака, род и семью; затем,
Отсюда исходя, потоком
Хлынули беды в отчизну римлян.
Едва созревши, рада скорей плясать
Ионян танец дева и с нежных лет
Искусно мажется, заране
Мысль устремляя к любви нечистой.
А там любовник, лишь бы моложе, ей
За пиром мужним сыщется: нет нужды
Искать того, кому преступно
Ласки дарить, удалив светильник;
При всех открыто - тайны от мужа нет -
Идет, велит ли следовать ей купец,
Зовет ли мореход испанский,
Срама ее покупатель щедрый.
Иных отцов был юношей род, что встарь
Окрасил море кровью пунийской, смерть
Принес лихому Антиоху,
Пирру-царю, Ганнибалу-зверю.
Сыны то были воинов-пахарей,
Они умели глыбы земли копать
Сабинскою мотыгой, строгой
Матери волю творя, из леса
Таскать вязанки в час, когда тени гор
Растянет солнце, с выи ярмо волам
Усталым снимет и, скрываясь,
Ночи желанную пору близит.
Чего не портит пагубный бег времен?
Отцы, что были хуже, чем деды, - нас
Негодней вырастили; наше
Будет потомство еще порочней.
Перев. Н. Гинцбург
ЮБИЛЕЙНЫЙ ГИМН
Феб и ты, царица лесов, Диана,
Ясный свет небес! Поклоненье вечно
Да воздастся вам! Снизойдите к просьбам
В день сей священный!
В день, когда Сивиллы велели книги
Воспевать богов, под покровом коих
Семихолмный град, хору дев избранных С отроков хором.
Пусть, о Солнце, ты, что даешь и прячешь
День, иным и тем же рождаясь, - пусть же
Ты нигде не зришь ничего славнее Города Рима!
Ты, что в срок рожать помогаешь женам,
Будь защитой им, Илифия, кроткой,
Пусть Луциной ты предпочла бы зваться,
Пусть Генитальей.
О, умножь наш род, помоги указам,
Что подал сенат об идущих замуж,
Дай успех законам, поднять сулящим
Деторожденье!
Круг в сто десять лет да вернет обычай
Многолюдных игр, да поются гимны
Трижды светлым днем, троекратно ночью
Благоприятной.
Парки! Вы всегда предвещали правду:
То, что рок судил, что хранит, незыблем,
Термин-бог; судьбе вы былой даруйте Судьбы благие.
Хлебом пусть полна и скотом, Церере
В дар Земля венок из колосьев вяжет,
Ветром пусть плоды и живящей влагой
Вскормит Юпитер.
Благосклонно лук отложив и стрелы,
Юношей внемли, Аполлон, моленьям!
Ты, царица звезд, о Луна младая,
Девушкам внемли!
Если вами Рим был когда-то создан
И этрусский брег дан в удел троянцам,
Отчий град послушным сменить и Ларов
В бегстве успешном,
За Энеем чистым уйдя, который
Указал им путь из горящей Трои,
Спасшись сам, и дать обещал им больше,
Чем потеряли, -
Боги! честный нрав вы внушите детям,
Боги! старцев вы успокойте кротких,
Роду римлян дав и приплод, и блага
С вечною славой.
Всё, о чем, быков принося вам белых,
Молит вас Анхиза, Венеры отпрыск,
Да получит он, ко врагам смиренным
Милости полный.
Вот на суше, на море перс страшится
Ратей грозных, острых секир альбанских,
Вот приказов ждут уже скиф и индус,
Гордый недавно.
Вот и верность, Мир, вот и Честь, и древний
Стыд, и Доблесть вновь, из забвенья выйдя,
К нам назад идут, и
Обилье с полным
Близится рогом.
Вещий Феб, чей лук на плечах сверкает,
Бог - любимец Муз девяти, целящим
Ты искусством шлешь облегченье людям
В тяжких недугах.
Лишь узрит алтарь Палатинский оком
Добрым Феб, продлит он навеки Рима
Мощь, из года в год одаряя новым
Счастием Лаций.
С Альгида ль высот, с Авентина ль внемлет
Здесь мужей пятнадцати гласу Дева,
Всех детей к моленьям она любовно
Ухо преклонит.
Так решил Юпитер и сонм всевышних,
Верим мы, домой принося надежду,
Научившись петь, восхваляя хором Феба с Дианой.
Перев. Н. Гинцбург
* * *
(II, 12)
К мягким лирным ладам не приспособишь ты
Долголетней войны с дикой Нуманцией,
Ганнибалову ярь, море Сицилии,
От крови пунов алое;
Злых лапифов толпу,
Гилея буйного
И Земли сыновей, дланью Геракловой
Укрощенных, - от них светлый Сатурна дом,
Трепеща, ждал погибели.
Лучше ты, Меценат, речью обычною
Сказ о войнах веди Цезаря Августа
И о том, как, склонив выю, по городу
Шли цари, раньше грозные.
Я ж - так Муза велит - песни Ликимнии
Восхвалю, сладость их, блеск ее ясных глаз,
И про сердце скажу, что страсть ответная
Жжет его, тебе верное.
Ей к лицу выступать в танцах; веселые
Разговоры вести; в пляске, в Дианы день
В храме, полном людей, руки протягивать
К девам, пышно разряженным.
Мог ли б ты обменять кудри Ликимнии
На сокровища все Ахеменидовы,
На Мигдона казну, в Фригии славную,
Иль на злато арабское,
В миг, как шею она страстным лобзаниям
Отдает иль тебя, в шутку упорствуя,
Отстранит, чтоб силком ты поцелуй сорвал
- Или чтобы самой сорвать?
Перев. Г. Церетели
* * *
(II, 1)
Всяк предстоящий, молчи: полевые плоды освящаем
Так, как обычай отцов издавна нам повелел.
Вакх, приходи и рога золотым убери виноградом;
Вздев из колосьев венок желтый, Церера, явись!
В праздник священный должны отдыхать и пахавший, и пашня
И, лемехи приподняв, с тяжким покончить трудом.
Упряжь снимайте долой, к наполненным яслям поставьте
Скот свой рабочий, венком лбы их в награду венчав.
День весь богам отдадим: ни одна не посмеет пусть пряха
Шерсть приспособив, прясти пряжу привычной рукой.
Прочь уходите от нас... Алтари, говорю, пусть оставит,
Кто в миновавшую ночь радость Венеры вкусил...
Чистого боги хотят. В одеянии чистом являйтесь,
Черпайте чистой рукой воду из чистых ключей...
Вот уж идет к алтарям задымившимся жертвенный агнец,
Следом в маслинных венках в белых одеждах народ.
Боги отцовские, мы освящаем поля и пахавших;
Дальше гоните всё зло, дальше от наших полей.
Пусть не обманет жнеца пустыми колосьями нива,
Кротких овец не вспугнут волки набегом своим.
Пахарь нарядный пускай, обнадеженный сбором богатым,
В яркий огонь очага дров подлиннее швырнет,
Дети-рабы пусть толпой (отличный знак крепкого дома),
Сделав из прутьев шатер, игры вокруг заведут.
Будет по просьбе моей. Погляди-ка, как вскрытая печень
Трепетом вещим сулит милость небесную нам...
Эй! Подавайте фалерн за печатями консулов давних,
С кади хиосской скорей всю укупорку долой.
Чествуем праздник вином. Незазорно быть пьяному в праздник.
Шагом неверным домой мне, спотыкаясь, брести.
Каждый, поднявший бокал, говорит: "Во здравье Мессалы".
Пусть без него в честь его слово привета звучит...
Славный триумфом своим над страной Аквитанов Мессала,
Дедам небритым создав дивную славу, - герой!
К нам приходи, вдохновляй нас, покамест богам-земледельцам
Гимн благодарственный мы в наших стихах завершим.
Села и сельских богов воспеваю, по чьим наставленьям
Жизнь отучила людей голод с дубов утолять.
Первые учат они, говорят, и быков усмириться,
Учат надеть колесо вниз под повозку на ось.
Зверь в человеке исчез: он первую яблоню садит,
Вовремя сад свой водой учится он поливать.
Сок золотистая кисть сочит под ногами в кадушку,
К мусту, гонителю слез, подлили трезвой воды.
Учится жать селянин, едва лишь в дни ярого зноя,
В срок свой, раскинет земля желтые кудри хлебов.
Резво весною пчела из улья на луга вылетает,
Сладостным медом цветов соты наполнить спешит...
Пахарь над плугом своим, наработавшись досыта, первый
В строгий размер уложить сельские речи сумел.
Высохший срезав тростник, к ладам музыкальным приладив,
Первый богов воспевать стал он, сперва их венчав.
Суриком рдяным себя разукрасивши, пахарь впервые,
Вакх! без особых затей выучил хор твой плясать!..
Дар, посвященный тебе, словно взяв из обильной овчарни,
Он в вожаки дал козла, как у овец был козел.
Мальчик в деревне весной, из цветов полевых приготовив,
Первый украсил венком дедовских Ларов чело.
Нежных в деревне девиц обойти не желая работой,
Тонкую шерсть на спине белая ростит овца...
Женских источник работ - урочная пряжа отсюда:
Пущены пальцами, вдаль нить веретена ведут.
Славу богине станка, Минерве, ткачиха запела,
Песню поет, а станок вторит ей камнями в лад.
Сам Купидон родился в окружении стада животных:
В стаде степных кобылиц был, говорят, он рожден.
Он упражнялся на них впервые с неопытным луком,
Горе, какая теперь меткость в руке у него,
Он не в животных, как встарь, стреляет, а метит со смехом
Девушку ранить иль вмиг гордость мужскую смирить...
Юношу денег лишив, старику он велит у порога
Девы, захлопнувшей дверь, речи зазорно вести,
Он руководит, когда, обходя задремавшую стражу,
Дева тайком в темноте к юноше правит свой путь...
Щупает прежде ногой, опасливо ищет дорогу,
Руки невидимый путь ей помогают сыскать...
Ах ты, несчастный, кого безжалостно мучит бог этот!
Счастливы, чуть-чуть кого кроткая тронет любовь...
Жалуй на праздничный пир, о Святой, за спиною с колчаном,
Только подальше от нас жгучие факелы спрячь...
Бога великого песней почтив, вы к стадам призовите,
Вслух призывайте к стадам, в сердце же - каждый к себе,
Лучше бы прямо к себе. Толпа веселится так шумно,
Гулом фригийских ладов трубы кривые гудят...
Праздник... веселье... А ночь
Коней запрягла в колесницу,
Матери вслед золотой двинулся звезд хоровод,
Следом неслышные сна развеваются черные крылья,
И сновидений обман мрачной роится толпой.
Перев. Богоявленский
КЕРИНТУ
(IV, 5)
День, что тебя мне послал, о Керинт, пребудет священным
И среди праздничных дней будет блистательней всех.
Парки рожденьем твоим возвестили нежданное рабство
Девушкам, давши в удел гордое царство тебе.
Я же горю больше всех, но горенье, Керинт, мне отрадно,
Если взаимным огнем пламя палит и тебя.
Будь же взаимна, любовь, твоею сладчайшею тайной,
Светом твоих очей, Гением жарко молю.
Гений благой, прими фимиам и внемли обетам,
Лишь бы пылал он, как я, в час, когда вспомнит меня!
Если ж теперь упоен он другою случайной любовью,
Ты, о пресветлый, молю, брось вероломный алтарь!
Несправедлива не будь, Венера: пусть равно послужит
Каждый из пленных тебе, иль облегчи мою цепь.
Лучше пусть каждый из нас томится в жестоких оковах,
Пусть ни единый рассвет нас не дерзнет разлучить.
Жаждет мой мальчик, как я, но он сокровеннее жаждет:
Стыдно ему, не таясь, вымолвить эти слова.
Ты же, Рождения бог, кому все ведомы чувства,
Внемли: не всё ли равно - тайно иль явно просить?
Перев. Л. Остроумов
* * *
( II, 5)
Цинтия, правда ль, что ты по всему обесславлена Риму
И прослыла у людей жизнью распутной своей?
Этого ль я заслужил? Ты дождешься расплаты, злодейка.
Цинтия, верь, и для нас ветер подует благой.
Право же, скоро найду из тысяч обманщиц одну я,
Что пожелает весь век славиться в песнях моих,
Нравом жестоким меня, на досаду тебе, не обидит:
Поздние слезы прольешь, долголюбимая, ты,
Нынче горяч еще гнев - и нынче пора расходиться!
Если страданье пройдет, верь мне, вернется любовь.
Ах, не изменчивы так под ветром Карпафские волны,
Нот прихотливый не так черные тучи кружит,
Как изменяет порой раздраженных любовников слово.
Сбрось же ты тягость ярма, благо возможность дана!
Право, ты кое о чем лишь в первую ночь погорюешь.
Всякая мука в любви, коль перетерпишь, легка.
Но умоляю тебя сладчайшим законом Юноны,
Жизнь моя, бойся себе гневом своим повредить.
Ведь ни один только бык врага отражает рогами,
Даже овца, коль задеть, гонит обидчика прочь.
Я, рассердясь, не сорву одежды с коварного тела,
Не расшибу я твоих крепко закрытых дверей,
В гневе не стану трепать твои заплетенные косы
И не осмелюсь задеть грубым своим кулаком.
Драк безобразных таких пусть мужлан неотесанный ищет,
Не украшавший плющом темной своей головы.
Я же - я буду писать, но тех слов не сотрешь ты вовеки:
"Цинтии прелесть сильна - Цинтии клятва легка".
Верь мне, хоть ты свысока презираешь молвы бормотанье,
Цинтия, всё же мой стих сгонит румянец со щек.
Перев. Л. Остроумов
* * *
(II, 34)
Кто же доверит теперь красоту госпожи своей другу?
Чуть уж не вырвали так деву из рук у меня.
Опытом я научен, что честных в любви не бывает:
Редко красавицу друг не для себя бережет,
Дружбу ломает тот и кровную связь оскверняет,
Злобно к оружью влечет даже согласных душой.
Гостем прелюбодей под кровь Менелая прокрался.
Разве колхидянка вслед чуждому мужу не шла?
Как ты решился, Инкей, на подругу мою покуситься,
Низкий! Как руки твои не опустились в тот миг?
Если б она не была такой постоянной и верной,
Жить бы ты смог ли потом в страшном позоре таком?
Грудь мне железом пронзи иль ядом меня изведи ты,
Только уйди поскорей прочь от подруги моей.
Спутником жизни мне будь и тела товарищем верным,
Как господину отдам другу именье мое, -
Только лишь ложа, молю, одного только ложа не трогай:
Всякий соперник невмочь, будь хоть Юпитером он.
Пусть ничто эта тень - я, с собственной тенью сражаясь,
Глупый, так часто дрожу, робостью глупой сражен.
Есть основанье одно, по которому грех сей прощаю:
Ведь у тебя от вина так заплетался язык.
Полно, мне не налгут о жизни суровой морщины,
Ведают все хорошо, что за блаженство любить.
Даже сам мой Линкей запоздалою страстью бушует.
Рад я: хоть поздно, но всё ж к нашим богам ты придешь.
Чем же тебе помогла премудрость Сократова в книжках?
Тем ли, что можешь теперь мира пути предвещать?
Или что польза тебе от чтенья афинских творений?
Старец ваш в бурной любви вовсе бессилен помочь.
Лучше уж музой своей подражай ты отныне Филету
И не напыщенным снам - снам Каллимаха внимай.
Ведь не пристало тебе эолийского петь Ахелоя,
Сей поток как течет, страстной тоской удручен,
Как во фригийских полях блуждают Меандровы волны
Лживые и обмануть тщатся свой собственный путь,
Конь говорящий каков Арион, что в день Архемора
Похорон, сбив седока, злую победу снискал;
Что тебе пользы в судьбе колесницы Амфиарая,
В том, как погиб Капаней, теша Юпитера взор?
Брось ты также слагать стихи для котурнов Эсхила,
Брось - и руки свои в нежный вплети хоровод.
В тесный токарный станок ты стих зажимать приучайся,
В пламя свое поскорей, хладный поэт, окунись.
Будешь ты в нем не целей Гомера иль Антимаха,
Даже на вышних богов дева глядит свысока.
Но ведь и бык подойдет к тяжелому плугу не раньше,
Чем его за рога цепкий ухватит аркан.
Так добровольно и ты жестокой любви не поддашься:
Надобно дикую прыть прежде всего усмирить.
Только из дев ни одна о природе вселенной не спросит:
Брата коней зачем так омрачает Луна?
Как доведется нам жить, переплывшим стигийские воды?
С целью ли молния к нам мчится на землю, гремя?
Ты посмотри на меня, чей дом не украшен богатством,
Чей прародитель совсем Марса триумфов не знал, -
Как я царю на пирах, окруженный девичьею стаей,
Тем вдохновеньем царю, что привык отрицать.
Как мне приятно теперь под вчерашними грезить венками,
Ибо меня до костей бог, всем известный, пронзил!
Пусть же Вергилий поет берега Актийского Феба,
Может он также воспеть сильного Цезаря флот, -
Ныне ведь славит же он сраженья троянца Энея
И основание стен на лавинийских брегах.
Римские смолкните впредь писатели, смолкните, греки.
Нечто рождается в мир, что Илиады славней.
Тирсиса хвалишь ты, друг, в сосновых рощах Галеза,
Дафниса также поешь, дуя в свои тростники.
Учишь, как дев соблазнять одной только дюжиной яблок
Или козленком, что взят от материнских сосцов.
Счастлив, кто может любовь покупать за дешевые фрукты,
Пусть ее Титир поет, хоть ненадежна она.
Счастлив пастух Коридон, кто похитить Алекса желает,
Чья непорочная плоть - радость владельца полей!
Хоть он, усталый, давно покинул пастушечью дудку,
Всё ж его хвалит семья ветреных гамадриад.
Ты наставленья поешь седого поэта - аскрейца, -
Как процветают в полях всходы, а лозы в горах.
Можешь и песню сложить на лире искусной, какую
Цинтий умел запевать, к струнам персты приложив.
Но из чтецов никому не будут противны те песни,
Будь он еще новичком иль искушенным в любви.
В них ведь не меньше краса, не меньшая страсть: сладкозвучный
Лебедь в ученых стихах - здесь уступил гусаку.
Песни такие слагал Варрон, закончив Язона,
Так, что Левкадию грел пламенем жарким Варрон.
Песни такие звучат в шаловливых твореньях Катулла,
Лесбия милостью их стала Елены славней,
В том же призналася нам и страница ученого Кальва
В час, когда он воспевал бедной Квинтилии смерть.
Только недавно лишь Галл, Ликоридой прелестной изранен,
Сколько мучительных язв там, под землею, омыл.
Цинтию тоже теперь прославил словами Проперций,
Если в число тех певцов Слава включит и меня.
Перев. Л. Остроумов
* * *
( Amores, II, 16)
Близ Сульмона, в Пелигнском имении ныне живу я;
Мал городок, но зато воздух от влаги здоров.
Здесь, несмотря на лучи раскаленные жаркого солнца
И на сиянье в ночи звезд Икарийского пса,
Нивы Пелигнские быстрой водой орошаются щедро
И зеленеет трава на плодоносной земле.
Почва обильна дарами Цереры, обильней лозами;
На разрыхленной земле маслина тоже растет.
Благодаря ручейкам, протекающим между травою,
Влажную землю собой дерн затеняет совсем.
Но мое пламя далеко... иль нет! я, пожалуй, ошибся:
Пламя-то здесь, но зато той, кто зажгла его, нет.
Если бы меж Диоскуров на небо меня поместили,
Я б не хотел без нее быть на самих небесах.
Пусть не находят покоя и в самой могиле суровой
Те, кто прорезали мир множеством дальних путей.
Или зачем для мужчин они не дали в спутницы женщин,
Если уж нужно для них множество дальних путей.
Право, тогда для меня, если б с милою сердцу подругой
В Альпах суровых я был, гладким казался бы путь.
С нею решился бы я и Ливийские Сирты проехать,
И подставлять паруса даже и сильным ветрам;
Девы, из груди которой чудовища страшные лают,
Бухты Малей кривой я не боялся б тогда;
Я не страшился б Харибды, суда беспощадно губящей,
То поглощая в себя, то возвращая волну.
Если же бурные ветры Нептуна совсем одолеют
И унесутся волной боги-спасители прочь,
Ты белоснежной рукой обвей мою сильную шею,
И драгоценный свой груз вынесу я без труда.
Часто для Геро Леандр проплывал темно-синие волны;
Он бы проплыл и в ту ночь, но слишком был путь.
А без тебя, хоть живу я в полях, виноградом обильных,
Хоть орошают вокруг злачные нивы ручьи,
Хоть земледелец отводит в каналы текущую влагу
И ветерок шелестит в темных вершинах дерев,
Кажется мне, вдыхаю не воздух здоровый Пелигна,
Что не на родине я, в вилле отцовской живу,
Но что в Киликии, Скифии дикой, зеленой Британьи
Иль меж утесов, где кровь пролил свою Прометей.
Тополи любят лозу, и лоза тополей не бросает:
Часто за что ж разлучен я с дорогою моей?
Впрочем, ведь ты поклялася, что мы не расстанемся вечно
Мною самим и еще глазками, счастьем моим.
Женские речи, как вижу я, листьев поблекнувших легче:
Волны и ветер тотчас буйно уносят их прочь.
Но если ты хоть немного заботы имеешь о милом,
То обещанья свои ныне в дела обрати.
Маленьких коней с косматою гривой в свою колесницу
Ты запряги и сама их поскорее гони.
Вы же, о горы, когда к нам приедет, понизьте вершины.
Вы ж извивайтесь путем гладким, долины, пред ней.
Перев. П. Краснов
БУРЯ
(TRISTIA I, 2)
Боги морей и небес (что осталось мне, кроме молений?),
Дайте судну пощаду: скрепы разбиты его.
Цезаря мощного гнев не скрепляйте верховною волей!
Гонит нередко один бог, помогает другой.
Шел против Трои Вулкан, Апполон заступался за Трою;
Тевкрам Венера была другом, Паллада - врагом.
Турна, Сатурнова дочь, ненавидя Энея, любила,
Но в безопасности был волей Венеры Эней.
Яростный часто Нептун в осторожного метил Улисса,
С дядей Минерва не раз шла на борьбу за него.
Также и нам - хоть никак не возможно нам с ними равняться
Кто запретит возносить гневному богу мольбу?
Трачу, несчастный, слова понапрасну без пользы, а волны
Тяжкие между речей в самое брызжут лицо.
Мечет слова мои Нот, ужасая; к богам же, которых
Я умоляю, моих не допускает молитв.
И, словно мало одной мне муки, те ж самые ветры
И паруса, и мольбы сразу уносят мои.
Горе! Какие везде водяные катятся горы!
Вот-вот коснутся они самых светил в небесах!
Что за долины внизу раскрывает, разверзшись, пучина!
Вот-вот коснутся они Тартара темных глубин!
Всюду, куда ни взгляну, ничего, кроме моря и неба:
Море вздымает валы, тучами небо грозит.
Ветры ревут между них с беспредельным шумом; морские
Волны не знают, кого слушаться следует им.
Чуть только Эвр соберет с востока пурпурного силы,
С позднего вечера вдруг следом Зефир налетит;
То забушует Борей леденящего севера сушью,
То вдруг с другой стороны Нот начинает бои.
Кормчий не знает, чего избегать и к чему устремляться;
Зло отовсюду; без сил даже искусство его.
Значит, мы гибнем, и нет никакой на спасенье надежды!
Вдруг мне при этих словах рушится вал на лицо.
Волны задушат мое дыханье! С мольбою напрасной
Воду мертвящую мы в самые примем уста!
Только о ссылке моей и скорбит дорогая супруга,
Только об этой беде знает и стонет она.
Ей неизвестно, что нас беспредельная носит пучина,
Ветры влекут и в лицо смотрит нам самая смерть.
Как хорошо, что ее не пустил на корабль я с собою:
Горе! Тогда бы мне смерть дважды пришлось испытать!
Если ж погибну теперь, а ее опасность минует,
То уцелею тогда наполовину я сам.
О, злополучие! Как мгновенным огнем засверкали
Вдруг облака! Что за гром грянул с небесных высот!
В доски бортов корабля бьют ударами волны не легче,
Нежели о стену бьет тяжкой баллисты снаряд.
Вал, что подходит сейчас, выше всех: он идет за девятым
Следом, а тотчас за ним хлынет десяток второй.
Нет, я не смерти боюсь: род смерти мне кажется жалким;
Лишь бы не на море смерть - смерть будет милостью мне.
Что-то дает - умереть от судьбы или пасть от железа
И после смерти сложить тело в надежной земле,
Дать порученья своим и надежду питать на могилу
И, умирая, не стать пищею рыбам морским!
Я стою смерти такой - пусть! Плыву не один я - за что же
Вместе со мною казнить также других без вины?
Боги небес и морских пространств зеленые боги!
С той и с другой стороны грозы сдержите свои!
Жизнь, что дарована мне снисходительным Цезаря гневом,
Дайте доставить в места, где мне указано жить!
Если меня погубить вы хотите заслуженной карой -
Даже и самый судья на смерть меня не обрек!
Если б к Стигийским водам пожелал меня Цезарь отправить,
В помощи вашей на то он не имел бы нужды.
Властен он в жизни моей без боязни стать ненавистным;
Раз пожелав, то, что дал, сам он и может отнять.
Вас-то уж я никаким преступленьем отнюдь не обидел,
Будьте ж довольны, молю, этой моею бедой.
Если б несчастного все вы спасти захотели - погибшей
Больше никак голове целой остаться нельзя.
Море затихнет пускай, пусть несет меня ветер попутный,
Вы пощадите - и всё ж буду изгнанником я!
Гонит не жадность меня - добывать бесконечно богатства,
Я не товары менять еду по глади морской
И не Афин я ищу, как искал для ученья когда-то,
Не азиатских столиц, виденных ранее мной.
Я не хочу посетить Александра прославленный город,
Прелести видеть твои, шутки исполненный Нил.
Ветров попутных прошу - для чего? Кто мог бы поверить?
В землю сарматов мои устремлены паруса!
Слева обязан пристать я к суровому берегу Понта,
Слишком медлителен бег родины - жалуюсь я!
Чтоб увидать где-то с краю земли лежащие Томы,
Я умоляю богов путь мой туда сократить!
Если я вами любим, усмирите огромные волны,
Милость склоните свою к нашему вы кораблю!
Если противен - меня обратите к земле повеленной:
Часть наказанья уже эта страна для меня.
Быстрые ветры! Меня унесите (чего мне тут нужно?),
Видеть Авсонию вновь нужно ль моим парусам?
Цезарь того не хотел. Удаленного им что держать вам?
Дайте Понтийской земле наше лицо увидать.
Я заслужил, он велит. И проступок, им осужденный,
Брать под защиту нельзя, было б несчастие в том.
Впрочем, людские дела никогда от богов не укрыты:
Знаете вы, далеко дело мое от вины.
Больше: коль знаете вы, коли я увлечен был ошибкой,
Глупою мысль у меня, но не преступной была, -
Если я дому тому был предан (и низшим то можно),
Если публичный приказ Августа свят для меня;
Если счастливым я век вождя называл, возжигая
Ладан в честь Цезаря свой, Цезарям верность храня;
Если таков был у нас образ мыслей - помилуйте, боги!
Если же нет, то пускай грянет мне вал на главу!
Это обман? Или вдруг исчезают тяжелые тучи?
Сделалось море иным, сдавшись, ломается вал?
Это не случай! Нет, вас призывал я только условно:
Вас обмануть ведь нельзя, вы ж помогаете мне!
Перев. А. Артюшков
ВТОРОЙ ГОД
(TRISTIA IV, 6)
Время приходит, и вол привыкает к сохе земледельца
И подставляет свою шею кривому ярму;
Гордый, со временем конь узде подчиняется гибкой,
Нравом смирясь, удила жесткие в зубы берет.
Ярость пунических львов улечься со временем может:
Дикости прежней уже в чувстве их более нет;
Слушаясь слов вожака, чудовище Индии даже,
Слон, побежденный рукой времени, к рабству идет.
Время разбухнуть дает лозе виноградной и гроздьям,
Так что вмещают едва ягоды внутренний сок.
Время зерно создает в колосьях жатвы созревшей,
Не дозволяет плодам терпкий их вкус сохранить;
Время стирает резец у сохи, обновляющей землю;
Время стирает кремни, твердый стирает алмаз;
Даже и яростный гнев понемногу время стирает;
Время смягчает печаль, скорбь облегчает в сердцах.
Стало быть, всё притупить способна безмолвная давность
В медленном ходе своем, кроме несчастий моих.
С тех пор как я потерял отечество, дважды смолочен
Хлеб и под голой ногой дважды разбрызгался грозд:
Долгий, однако же, срок не доставил нисколько терпенья,
Ум до сих пор мой хранит чувство недавней беды.
Часто бегут от ярма, как известно, и старые мулы,
Часто объезженный конь против узды восстает.
Даже печальней сейчас напряжение горя, чем раньше:
Пусть было б тем же - взросло выше, старея, оно.
Не были беды мои тогда мне настолько знакомы:
Ставши знакомей, они больше теперь тяготят.
Кое-что значит с собой принести неослабшие силы
И не позволить себя долгому злу истощить.
Свежий боец на желтом песке арены сильнее,
Чем утомивший свои руки тяжелой борьбой.
Крепче не знающий ран гладиатор в блестящих доспехах,
Чем оросивший уже собственной кровью копье.
Стройки недавней судно переносит стремительность бури:
В ливне любом небольшом рушится дряхлый корабль.
Так же сначала и я сносил терпеливей несчастья,
Прежде чем длительный срок их приумножить успел.
Верьте, слабей становлюсь; сколько вижу по этому телу,
Времени мало страдать в будущем мне предстоит.
Нет уже более сил, нет обычного раньше здоровья,
Тонкою кожей едва кости прикрыты мои.
В теле, однако, больном мой ум еще более болен,
Он в созерцаньи погряз бед бесконечных своих.
Рима не вижу я, здесь и друзей нет, мною любимых,
Нет и супруги моей, что мне дороже всего.
Скифский народ предо мной и геты в длинной одежде;
Что на глазах, чего нет - всё беспокоит меня.
Только одна утешает меня надежда: несчастьям
Долго не длиться моим, смерть им положит предел.
Перев. А. Артюшков
* * *
(TRISTIA V, 8)
Я не настолько упал даже в бедствии, чтоб оказаться
Ниже тебя: ничего ниже представить нельзя.
Что поселяет, наглец, в тебе на меня раздраженье?
Что ты смеешься беде? Сам в нее можешь попасть.
Наши несчастья тебя как не делают сдержанным, мягким
К павшему? Да ведь они могут зверей прослезить!
Как не боишься стоящей на шаре неверном богини
Счастья? Питает она ненависть к гордым словам.
Чтимая в Рамне тебя покарает достойно богиня
Мести: зачем же мою топчешь ногою судьбу?
Тонущим видя того, кто смеялся над бурей, сказал я:
Да, никогда не была столь справедлива вода.
Кто отказал беднякам когда-то в жалком питаньи,
Нищенским хлебом теперь, смотришь, питается сам.
Счастье летуче, оно скитается шагом неверным,
Прочным и стойким нигде не остается оно.
То улыбнется, а то лицо уже мрачное кажет,
И постоянно оно в легкости только своей.
Мы точно так же цвели, но цвет этот был неустойчив,
Краткая вспышка огня нас, как солому, сожгла.
Всею, однако, душой не радуйся в радости дикой,
Не безнадежна моя мысль божество умолить.
Без преступления я прегрешил; мой, правда, проступок
Стыд может вызвать вполне, негодование - нет.
Главное ж в том, что весь мир беспредельный с востока на запад
Мягче вождя своего вряд ли кого-либо знал.
Значит, как силой его одолеть никому не возможно,
Столько же к робким мольбам сердце податливо в нем.
И по примеру богов, к которым он будет причислен,
Кроме прощенья, моих много исполнит он просьб.
Если за год сочтешь дни с солнцем и дни с облаками,
Ясные дни, ты найдешь, чаще бывают у нас.
А потому не ликуй чересчур при крушении нашем:
Помни, когда-нибудь встать вижу возможность и мне.
Вижу возможность смягчить властителя, ты ж с огорченьем
В городе снова мое можешь увидеть лицо,
Я же тебя - осужденным по более важному делу:
Следом за первым идет это желанье мое.
Перев. А. Артюшков
ПОЭТУ МАКРУ
(EX PONTO II, 10)
По отпечатку от личного перстня на воске увидеть
Можешь ли, Макр, что тебе пишет посланье Назон?
Если ж кольцо не дает указанья на автора, можно ль
Руку мою распознать и по характеру букв?
Или же в длительный срок ты утратил из памяти это
И незнакома глазам старая стала печать?
Впрочем, пожалуй, забудь и печать, а с печатью и почерк,
Прежней бы только любви ты не утратил ко мне.
Долг ведь она для тебя и от длительной жизни совместной,
И потому, что моей ты и жене не чужой,
Да и по сходным трудам (их использовал лучше меня ты:
Из-за "Искусства" не стал вреден, как надо и ждать).
Вслед за бессмертным Гомером поешь завершенье деяний,
Дабы Троянской войны самый воспет был конец.
Малоразумный Назон, об "Искусстве любви" повествуя,
За наставленья свои грустную мзду получил.
Общие все-таки есть меж собой у поэтов святыни,
Хоть и различным путем следует каждый из них.
Этого ты не забыл даже в дальней разлуке со мною:
Помощь мне оказать хочешь в терзаньях моих.
Ты был вождем для меня по Азии пышным столицам,
Под руководством твоим видел Тринакрию я,
Видел, как небо горит сиянием пламени Этны,
Как извергает огонь в пропасти скрытый гигант.
Озеро Энны видал и болота вонючей Палики:
Место, где льется в Анап слезный Кианы поток.
Нимфа поблизости здесь: от Алфея она, убегая,
Скрылась под гладью морской, так и бежит до сих пор.
Здесь я немалую часть провел промелькнувшего года.
Как не похожи на край гетский все эти места!
Это - ничтожная часть того, что мы видели оба,
И путешествия ты делал приятными мне.
В лодке ли мы расписной бороздили темные воды,
Иль с быстротою несли нас обороты колес, -
Кратким казался нам день в бесконечной беседе взаимной.
Сколько шагов пройдено, столько же сказано слов.
Часто короче речей был день; для бесед не хватало
Медленных даже часов долгого летнего дня.
Кое-что значит морских злоключений совместно бояться,
Вместе мольбы к божествам глади морской возносить.
То заниматься вдвоем делами, то снова от дела
К легким назад перейти шуткам, ничуть не стыдясь.
Вспомнишь ли это - пускай я в разлуке с тобою, всечасно
Буду пред взором твоим, словно видались вчера.
Сам я, хотя нахожусь далеко под полюсом мира,
Что над росною водой высится вечно, тебя
Всё ж созерцаю в душе (только это одно мне возможно),
Из-под холодной оси часто с тобой говорю.
Здесь ты, не зная того.
Ты далеко - и часто приходишь,
К Гетам по воле моей,
Город покинув, идешь.
Делай взаимно; твой край, однако, гораздо счастливей;
Облик мой там, у себя, в памяти вечно храни.
Перев. А. Артюшков
БЛАГОДАРНОСТЬ ПРИАПА
19
Эту поженку, мальчики, этот храмик в низинке,
Крытый связками тростника и вязанками прутьев,
Дуб могучий, отесанный топором деревенским,
Я поставил, чтоб было всё больше, больше удачи,
Так как, чествуя, богом здесь все меня называют -
Сам отец, что владыка, и сын, мои поселяне:
Первый ревностно сам следит, чтобы колкие травы,
Чтобы всяческий подобрать сор от храмика дальше.
Младший детской рукой всегда дар готовит мне щедрый:
Ранней вешней порой венком украшает меня он.
Старший в летние дни несет связки зрелых колосьев,
Носит желтых фиалок и желтых маков букеты
С темно-желтыми тыквами, с сладким запахом яблок,
Виноградную кисть, в тени выбрав, красную дарит.
Бородатый козел своей красит (благоговейте)
Кровью жертвенник, иль козу режут мне молодую.
За такие дары Приап должен тем же ответить:
Дом хозяина оберечь с виноградником вместе.
Значит, вы, мальчуганы, здесь яблок трогать не смейте...
Рядом вон богатей-сосед... Он Приапу не служит...
Вот вы там и берите всё... Прямо этой тропинкой.
Перев. Богоявленский