Михаил Иванович Ростовцев

Автор: 

Тыжов А.

М. И. Ростовцев родился 28 октября (10 ноября) 1870 г. в Житомире. Семья Михаила Ивановича в двух поколениях была представлена гимназическими учителями. Отец Ростовцева, Иван Яковлевич, и дед, Иван Павлович, дослужились на поприще народного образования до высоких чинов, и самому Михаилу Ивановичу по рождению перешли права потомственного дворянства.

М. И. Ростовцев получил прекрасное классическое образование, и это во многом определило его дальнейший путь. Обучался он сначала в классической гимназии в Житомире, а затем в Киеве. Уже в гимназические годы им было написано сочинение «Администрация римских провинций в эпоху Цицерона»,[1] что, безусловно, свидетельствовало о специальном интересе молодого Ростовцева к теме римского государственного управления. После окончания гимназии он поступил на историко-филологический факультет Киевского университета Святого Владимира, где продолжил свои занятия классическими древностями. После двух лет, проведенных в стенах этого учебного заведения (1888—1890), Ростовцев перешел в Санкт-Петербургский университет, где проучился еще два года (1890—1892).

Учеба на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета сильно повлияла на формирование личности Ростовцева. Здесь его учителями были известнейшие русские ученые того времени. Стараниями профессора Φ. Ф. Соколова в Петербурге сложилась сильная историко-филологическая школа, ее отличительной чертой был повышенный интерес к эпиграфическим памятникам, которые в сочетании с античной литературной традицией полагались в основу реконструкции фактов античной, прежде всего греческой, истории.[2] Причем сам Φ. Ф. Соколов и его ученики занимались главным образом сюжетами, напрямую не связанными с экономической историей Древнего мира.

Другими университетскими учителями Ростовцева были П. В. Никитин, изучавший на основании эпиграфических памятников историю драматических состязаний в Афинах; И. В. Помяловский, занимавшийся преимущественно «Менипповыми сатирами» и латинской эпиграфикой, автор исследований о так называемых defixionum tabellae — римских свинцовых табличках с текстами проклятий и наговоров; В. К. Ернштедт — исследователь фрагментов комедиографа Менандра, автор критического издания текста речей Антифонта, прекрасный специалист в области греческой палеографии.[3] Близко сошелся Ростовцев со знаменитым впоследствии филологом-классиком Φ. Ф. Зелинским, членом-корреспондентом Германского археологического института.[4] Научные интересы Зелинского были весьма широки: от исследования рудиментарных мифологических сюжетов в аттической трагедии до ритмических клаузул в речах Цицерона. Хотя эпиграфические памятники не входили непосредственно в круг занятий Φ. Ф. Зелинского,[5] тем не менее занятия в его семинарах были крайне полезны для Ростовцева, так как главным образом от этого замечательного ученого он воспринял глубокие знания античной литературной традиции. От школы Φ. Ф. Соколова Φ. Ф. Зелинского отличала широта и подчеркнутая концептуальность подхода к материалу.[6]

Интерес к изобразительному искусству привел Ростовцева в семинар Н. П. Кондакова, большого знатока византийского и древнерусского искусства.[7] Влияние Н. П. Ковдакова и Φ. Ф. Соколова на своих учеников было столь значительным, что те даже создали некое подобие неформального объединения — кружок «фактопоклонников», куда входили А. И. Щукарев, Д. В. Айналов, Е. К. Редин. Ростовцев со своими соучениками, С. А. Жебелевым и Я. И. Смирновым, принадлежали к младшему поколению участников этого кружка.[8]

По окончании университетского курса Ростовцев в 1892 г. совершает поездку в Италию, целью которой было непосредственное знакомство с декоративной живописью Помпей. Здесь он познакомился с главным знатоком в этой области — Августом May. Его лекции молодой ученый слушал вместе со своим другом поэтом Вячеславом Ивановым прямо среди помпейских развалин.[9] Вернувшись из поездки, Ростовцев три года (1892— 1895) преподавал в Николаевской царскосельской гимназии. В 1895 г. он получил от Санкт-Петербургского университета трехгодичную командировку в Италию для завершения профессиональной подготовки (1885—1898).[10] Располагая достаточными средствами,[11] Ростовцев побывал не только в Италии, но посетил также Грецию, Австрию, Испанию, Францию и Англию. В Риме Ростовцев занимался в библиотеке Германского археологического института. Зимой 1895/96 г. он принял участие в венских семинарах археолога О. Бендорфа и известного эпиграфиста Э. Бормана.[12] Следствием работы в семинаре последнего (являвшегося одним из лучших учеников Т. Моммзена) явилось сочинение Ростовцева «История государственного откупа в Римской империи (от Августа до Диоклетиана)» (1899). Э. Борман обратил внимание Ростовцева на одну из вошедших в то время в научный оборот надписей из Галикарнаса II в. н. э. В ней шла речь о деятельности откупщиков в провинции Азия.[13]

Интерес к эпиграфическим памятникам был заложен у Ростовцева еще в пору его занятий в Санкт-Петербургском университете у профессора И. В. Помяловского, стажировавшегося в свое время в Германии в семинаре Фридриха Ричля (1806— 1876), учениками которого были знаменитые Франц Бюхелер, Герман Узенер, Иоанн Фален, а также философ, а вначале филолог-классик Фридрих Ницше. Другим университетским наставником Ростовцева в области латинской эпиграфики был И. И. Холодняк, также прошедший подготовку в семинарах немецких университетов. Именно в венском семинаре окончательно сложились теснейшие связи Ростовцева с европейской, и прежде всего немецкой, наукой.

Летом 1896 г. Ростовцев едет в Испанию, а зимой работает в Париже в Национальной библиотеке и в Кабинете медалей. Здесь он знакомится с известными нумизматами Эрнестом Бабелоном и Морисом Пру.[14] В этот же период ученый собирает и каталогизирует римские свинцовые тессеры — массовый археологический материал, на который до него никто еще не обращал должного внимания.[15] Летом 1897 г. Ростовцев посетил Тунис и Алжир, чтобы познакомиться с развалинами Карфагена и римских вилл в Северной Африке. Из Африки ученый едет в Лондон и там знакомится с двумя известнейшими папирологами того времени — Б. П. Гренфелом[16] и профессором из Дублина Д. П. Магаффи, специалистом по истории эллинистического Египта и автором «Истории греческой литературы», русский перевод которой появился незадолго до того в России. Перед тем как вернуться на родину, Ростовцев еще раз посещает Италию и Грецию.

Вторая научная поездка сделала Ростовцева ученым с европейской известностью. Помимо личного, что очень важно для исследователя, ознакомления с материальными историческими памятниками, Ростовцев приобрел в Европе ценнейший опыт работы в семинарах известных ученых, а также дружеские связи со многими из них. Здесь следует упомянуть У. Виламовица-Мёллендорфа, общепризнанного главу тогдашней классической филологии, историка Эдуарда Майера, учеников Т. Моммзена О. Гиршфельда, X. Хюльзена, Э. Бормана, папиролога Ульриха Вилькена и многих других.

С 1896 г. статьи Ростовцева появляются во многих западных научных журналах: в венских «Археологическо-эпиграфических сообщениях», в «Сообщениях Германского археологического института» в Риме, в парижском «Нумизматическом обозрении» и ряде других изданий.[17] Уже в это время очерчивается целый ряд тем, которые Ростовцев будет продолжать разрабатывать в последующие годы. Это — помпейская декоративная живопись, откуп и административное управление Римской империи, коммерческая и социальная жизнь римлян, римские аграрные отношения.

По возвращении в Россию Ростовцев начинает преподавать в качестве приват-доцента в Санкт-Петербургском университете и на Бестужевских курсах. Он вел чтение латинского автора, лекции по римской истории и специальный семинар (скорее всего, связанный с чтением и комментарием литературных и эпиграфических текстов).[18] Начинается период реализации знаний и опыта, накопленных во время поездок. Одна за другой в сравнительно короткий промежуток времени были подготовлены магистерская и докторская диссертации (первая — уже упомянутая выше работа «История государственного откупа в Римской империи (от Августа до Диоклетиана)» 1899 г. и вторая — «Римские свинцовые тессеры» 1903 г.). В это же время Ростовцев публикует большое число статей как в России, так и в Германии. После защиты магистерской диссертации, в 1901 г., Михаил Иванович женился на Софье Михайловне Кульчицкой. Брак этот оказался очень прочным, счастливым и долгим.

Уже в приведенных выше работах обозначились те идеи, которые в дальнейшем лягут в основу главных трудов Ростовцева, а именно идеи о том, что римское государство было основано на эллинской политике и эллинистической монархии, «слившей элементы политики с восточным территориальным единовластием». При этом римская республика является высшей формой развития эллинской политии, а империя — распространением принципов эллинистической монархии на всю ойкумену. Таким образом, считал Ростовцев, принцип римской императорской администрации и откупной системы проистекает из практики эллинистических монархий и прежде всего эллинистического Египта. Задачу исследователя Ростовцев видел в выделении собственно римских начал и эллинистического наследия в социально-экономической системе Римской империи.

В эти годы Ростовцев подготовил ряд статей как для важнейших иностранных, так и для отечественных энциклопедических изданий, касающихся главным образом реалий римской экономической жизни.[19] Другим направлением его деятельности было изучение сюжетов из истории Северного Причерноморья. Главные интересы ученого касались культурных контактов скифо-сарматского мира и эллинства, а также изобразительного искусства данного региона. Результатом этих исследований, помимо многочисленных статей, явилась публикация таких фундаментальных работ, как «Античная декоративная живопись на юге России» (СПб., 1913—1914), «Эллинство и иранство на юге России» (Пг., 1918) и «Скифия и Боспор. Критическое обозрение памятников литературных и археологических» (Пг., 1915).

Собранные материалы помогают Ростовцеву в том, что он находит для себя широкое поле деятельности в исследовании социально-экономических вопросов эллинизма. В 1990 г. появляется его обширная рецензия на труд германского коллеги У. Вилькена о греческих остраконах из Египта и Нубии.[20] Рецензия эта была весьма критической. Ростовцев отмечает, что существовавшая в Римской империи смешанная система сбора налогов, при которой государственные чиновники взимали прямые налоги, а откупщики — казенные, не могла быть, как считал У. Вилькен, актом единовременной государственной реформы, но лишь результатом длительного эволюционного развития. Ростовцев, в противоположность сторонникам теории ойкосной структуры античной экономики, склонен был усмотреть в ней сильное развитие капиталистических начал, в особенности в экономике птолемеевского Египта.

В начале 1917 г. Ростовцев был избран членом Академии наук. Рост и упрочение его положения в университетских и академических кругах вполне соответствовал его научной славе. Однако было бы ошибкой считать, что его деятельность воспринималась безусловно положительно всеми его коллегами. Сильная, волевая натура ученого, не скрывавшего своих сомнений и антипатий, у многих вызывала раздражение. Б. В. Варнеке в своих мемуарах упоминает о конфликте, возникшем из-за предложения И. В. Помяловского преподнести Ф. Ф. Соколову диплом почетного доктора. Ростовцев, на наш взгляд без достаточных оснований, выступил категорически против.[21] Не всех, очевидно, устраивало и активное участие Ростовцева в деятельности партии кадетов, в которых усматривали «врагов престола», а также его близкое знакомство с лидером партии П. Н. Милюковым. Но главное, что вызывало неудовольствие у некоторых коллег Ростовцева, была его ориентированность на европейскую науку об античности, основанную, безусловно, на ясном понимании того, что никакая наука не может быть наукой исключительно одной страны. Оппоненты исследователя, усматривая в этом недостаток патриотизма, невольно понуждали себя недооценивать его яркие научные достижения.[22]

Ростовцев внес немалый вклад и в дело популяризации в России знаний об античном мире. По его инициативе и под его руководством при участии слушательниц Бестужевских курсов был выполнен перевод трех весьма содержательных немецких пособий.[23]

Михаил Иванович решительно отверг большевистский переворот 1917г., означавший крушение всех его надежд относительно будущего России. Настроения Ростовцева этого времени можно легко понять из его письма к поэту Вячеславу Иванову от 27 декабря 1917 г.: «Как Вы поживаете? Как переносите крушение? Черкните, если найдете время, два слова. Очень хотелось бы повидать Вас и побеседовать. Но это, очевидно, в области мечтаний. Утешаюсь мыслью, что в истории бывали времена, когда людям жилось еще хуже. Вряд ли, однако, можно найти эпоху, когда бы в одном месте собралось столько людской подлости. Побиваем рекорд».[24]

Летом 1918 г. Ростовцев вместе с супругой навсегда покидает Россию. Поездка эта была запланирована им давно и изначально имела сугубо научный характер. Однако события конца 1917—начала 1918 г. вынудили ученого принять это тяжелое, но единственно возможное для него решение. Из России чета Ростовцевых выехала сначала в Швецию, а в начале 1919 г. — в Англию, где у Михаила Ивановича были старые научные связи. Почти два года Ростовцев преподает в Оксфорде, где получает звание почетного доктора. Однако к середине 1920 г. у него складывается решение о переезде в США.

В Америке Ростовцев преподает сначала в Университете штата Висконсин, а затем — в Йельском университете. Причина смены места работы в некоторой степени проясняется из письма Ростовцева к Питириму Сорокину от 3 октября 1938 г., когда по выходе на пенсию перед ним стоял трудный выбор: либо принять очень заманчивое (однако отклоненное им) предложение перейти на работу в Гарвард, либо продолжить работу в Йельском университете. «Как трудно было мне в Висконсине и Йеле завоевать студентов, заставить их меня слушать и много работать, несмотря на все комические стороны моей личности, которые я сознаю больше, чем вы думаете: курьезная внешность, экзотические манеры, сильный акцент и порядочное количество ошибок в моем английском языке. Все это осталось, и все это скорее усилится, чем уменьшится. Ко всему прочему прибавляется растущая глухота».[25]

Но, несмотря на все трудности, именно этот период вынужденной эмиграции оказался самым важным и плодотворным в научном творчестве Ростовцева. Именно в это время увидели свет два его главных сочинения: «Общество и хозяйство в Римской империи» (впервые опубликованное в 1925 г. на английском языке) и «Социально-экономическая история эллинского мира»,[26] а кроме того, под его руководством проводятся многолетние раскопки в Дура-Европос — эллинском городе в верховьях Евфрата, основанном около 300 г. до н. э. по распоряжению Селевка Никатора.[27] Историко-культурная ценность раскопок в Дура-Европос была огромна, она показала роль античной Месопотамии как места глубокого взаимодействия греческой, иранской и семитской культур.

Предлагаемый читателю русский перевод книги «Общество и хозяйство в Римской империи» сделан с немецкого издания 1928 г., к которому М. И. Ростовцев собственноручно написал предисловие. Мы надеемся, что знакомство читателя с одной из главных работ ученого встретит достойный интерес и послужит благородному делу распространения знаний об античном мире.

А. Я. Тыжов

---

[1] См.: Фролов Э. Д. Судьба ученого: М. И. Ростовцев и его место в русской науке об античности // Вестник древней истории. 1990. № 3. с. 146.

[2] О деятельности Φ. Ф. Соколова см.: Фролов Э. Д. Φ. Ф. Соколов и начало историко-филологического направления в русском источниковедении // Вестник древней истории. 1971. №1. С. 213—225; Бузескул В. П. Введение в историю Греции. 3-е изд. Пг., 1915.

[3] См.: Жебелев С. А. Из университетских воспоминаний (1886—1890) // Вестник древней истории. 1988. №3. С. 158—175.

[4] См.: Марконе А. Петербург—Рим—Берлин: встречи М. И. Ростовцева с немецким антиковедением // Вестник древней истории. 1992. № 1. С. 214. В ту пору Φ. Ф. Зелинский еще только начинал свою педагогическую деятельность и, по отзыву соученика Ростовцева — С. А. Жебелева, не был тем большим оратором, каким стал впоследствии.

[5] Отсюда, по крайней мере частично, берет начало полемика Φ. Ф. Зелинского с В. В. Латышевым, приведшая со временем к их глубоким разногласиям.

[6] Различия между двумя этими направлениями кратко и вместе с тем очень точно изложил А. К. Гаврилов (см.: Гаврилов А. К. Аристид Иванович Доватур: Жизнь и творчество // ΜΝΗΜΗΣ ΧΑΡΙΝ. Межвузовский сборник. К 100-летию со дня рождения проф. А. И. Доватура. СПб., 1997. С. 19).

[7] Подробнее о Н. П. Кондакове см.: Е. Ю. Басаргина. Н. П. Кондаков: обзор личного фонда // Архивы русских византинистов в Санкт-Петербурге / Под ред. И. П. Медведева. СПб., 1995. С. 93—119.

[8] См.: Фролов Э. Д. Судьба ученого. С. 147; Куклина И. В. К портрету М. И. Ростовцева (из переписки А. А. Васильева и С. А. Жебелева) // Античный мир. Проблемы истории и культуры. Сборник научных статей к 65-летию со дня рождения проф. Э.Д. Фролова. СПб., 1998. С. 135, прим. 5. В семинаре Н. П. Кондакова Ростовцев заинтересовался развитием помпейской декоративной живописи. На эту тему в 1892 г. он представил дипломную работу, удостоенную затем малой золотой медали Санкт-Петербургского университета (см.: Бонгард-Левин Г. М., Вахтель М., Зуев В. Ю. М. И. Ростовцев и Вячеслав Иванович Иванов (новые материалы) // Вестник древней истории. 1993. № 4. С.211).

[9] См.: Бонгард-Левин Г. М. и др. Указ. соч. С. 211.

[10] См.: Фролов Э. Д. Судьба ученого. С. 147.

[11] Кроме университетской стипендии М. И. Ростовцев получил на поездку значительную сумму от матери.

[12] См.: Фролов Э. Д. Судьба ученого. С. 147.

[13] Там же. С. 147—148; Марконе А. Указ. соч. С. 218.

[14] См.: Фролов Э. Д. Судьба ученого. С. 147.

[15] О свинцовых тессерах в изучении М. И. Ростовцева см. интереснейшую статью Φ. Ф. Зелинского 1904 г. (Зелинский Φ. Ф. Новый памятник древнеримского быта // Из жизни идей. Научно-популярные статьи. 3-е изд. Пг., 1916. С. 281—317).

[16] О Б. П. Гренфеле см. подробнее: Дойль Л. Завещанное временем. Поиски памятников письменности. М., 1980. С. 180—208.

[17] См.: Фролов Э. Д. Судьба ученого. С. 150.

[18] См.: Там же. С. 160. См. приведенный там интереснейший пассаж из воспоминаний одной из учениц М. И. Ростовцева — Μ. Е. Сергеенко, ставшей позднее крупнейшим российским исследователем социально-экономической жизни Римской империи. В частности, ее перу принадлежал первый, к сожалению неопубликованный, перевод книги «Общество и хозяйство в Римской империи», выполненный ею в 50—60-х годах для одного из ленинградских издательств, но не увидевший свет по вине редакции. Этими сведениями автор статьи обязан члену-корреспонденту РАН Η. Н. Казанскому, близко знавшему покойную Μ. Ε. Сергеенко. Мария Ефимовна, несмотря на то что рукопись была затеряна в издательстве, не считала, что ее труд был напрасным, поскольку работа над переводом книги учителя, по ее словам, дала ей больше знаний, чем многие исследования других ученых, вместе взятых.

[19] См.: Фролов Э. Д. Судьба ученого. С. 153—154; Марконе А. Указ. соч. С. 219.

[20] См.: Фролов Э. Д. Судьба ученого. С. 155; Марконе А. Указ. соч. С. 221.

[21] См.: Варнеке Б. В. Старые филологи // ПФА РАН, ф. 896, on. 1. Д. 479. Событие это Варнеке относит ко времени до 1905 г.

[22] Рад подобного рода мнений содержится в приведенных И. Ф. Фихманом выдержках из переписки коллег Ростовцева Г. Ф. Церетели и С. А. Жебелева (Г. Ф. Церетели в петербургских архивах: портрет ученого // Архивы русских византинистов в Санкт-Петербурге. С. 255, 258). Примечательной в этом контексте является несколько горделивая позиция академика С. А. Жебелева, видевшего свою заслугу в том, что он получил свое образование «не путем штудирования в заграничных университетах» (Жебелев С. А. Северное Причерноморье. Исследования и статьи по истории Северного Причерноморья античной эпохи. М; Л., 1953. С. 9).

[23] Речь идет о следующих пособиях: Низе Б. Очерк римской истории и источниковедения. 3-е изд. СПб., 1910; Пёльман Р. История античного коммунизма и социализма // Общая история европейской культуры. СПб., 1910. Т. 2; Баумгартен Ф., Полланд Ф., Вагнер Р. Эллинистическо-римская культура. СПб., 1914.

[24] Бонгард-Левин Г. М. и др. Указ. соч. С. 217.

[25] Бауэрсок Г. У., Бонгард-Левин Г. М. М. И. Ростовцев и Гарвард // Вестник древней истории. 1994. № 1. С. 211.

[26] Rostovtzeff М. The social and economic history of the Hellenistic World. Oxford, 1941. Vol. 1—3.

[27] Rostovtzeff Μ. I. Dura-Europos and its art. Oxford, 1938. Систематические раскопки в Дура-Европос были начаты в начале 20-х годов силами Академии надписей и изящной словесности в Париже. Два сезона раскопками руководил ученый бельгийского происхождения Франц Кюмон. С 1928 г. финансирование раскопок, благодаря инициативе Ростовцева, взял на себя Йельский университет, и руководство раскопками перешло к Ростовцеву. Под его началом раскопки продолжались до 1937 г.

Из предисловия к английскому изданию

Работая над этой книгой, я отнюдь не имел в виду пополнить научную литературу новой «Историей Римской империи». Моя цель скромнее, так как передо мной стоит более узкая задача. О внешней политике императоров, развитии государственного устройства, системе гражданской и военной администрации, организационном устройстве армии существует уже достаточно основательных, добротных монографий; вопросы муниципального самоуправления италийских и отчасти провинциальных городов также получили достойное освещение в специальных исследованиях, и уже появились работы, в которых прослеживаются особенности исторического развития отдельных провинций в условиях империи. Однако до сих пор еще никем не написана монография, где была бы представлена целостная картина социальной и экономической жизни Римской империи и выявлены основные тенденции общего развития. Есть ряд ценных работ, проливающих свет на те или иные частные проблемы этого плана или отдельные исторические периоды. Но большинство из них, как, например, превосходная работа Л. Фридлендера, написаны с позиции антиквара, а не историка, и нельзя назвать ни одного труда, где была бы сделана попытка связать ход социального и экономического развития империи с историческим развитием ее государственного и административного устройства или с внутренней и внешней политикой императоров. Настоящая книга представляет собой первый опыт в этом направлении. Я отнюдь не обольщаюсь относительно достигнутого результата и не испытываю полного удовлетворения. Передо мной стояла непростая задача, которая сложно поддается решению, а скудный материал приходилось собирать по крохам. Соответствующие статистические данные отсутствуют. Немногочисленные факты, доступные наблюдению, всегда допускают спорные толкования, а выводы, которые из них делают ученые, носят гипотетический характер и зачастую представляются весьма произвольными. Однако, невзирая на все трудности, эта тема крайне увлекательна. Я убежден в том, что настоящая всеобъемлющая история Римской империи может быть написана лишь на основе глубокого изучения социальных и экономических отношений этой эпохи.

Теперь о том, как у меня располагается материал и строится изложение; это краткое разъяснение послужит для удобства читателя. Рассмотрение позднего периода республики в главе I носит характер беглого очерка. Более подробное исследование заняло бы отдельный том. Такую работу я предполагаю издать в скором времени в составе монографии, посвященной социальной и экономической истории эпохи эллинизма. В главах II и III, где рассматривается эпоха Августа и период военной тирании его ближайших преемников, я меньше вдавался в подробности, чем в последующих, где идет речь о периоде II— III вв. Причина такого подхода заключается в том, что здесь в существеннейших пунктах изложения я имел возможность ссылаться на целый ряд новейших работ, в которых подробно, с полным указанием соответствующих источников разработана эта тема. Основную часть моей книги составляют главы IV—XI, посвященные наименее исследованному историческому периоду Римской империи, а именно II—III вв. Последняя глава, как и первая, написана в виде очерка, задачей которого было лишь в самых общих чертах выявить различия между ранним и поздним периодом империи в области социальной и экономической структуры.

Книга состоит из двух разделов — основного текста и примечаний. В тексте я хотел в удобочитаемом виде представить общую картину социального и экономического развития империи, так чтобы изложение было доступно любому читателю, интересующемуся этим предметом. Примечания по своему характеру распадаются на две различные группы. В тех случаях, где я имел возможность отсылать читателя за подробностями к книгам и статьям других авторов, и в тех, где мое суждение основывается на чужих исследованиях, соответствующие примечания, как правило, носят чисто библиографический характер. Я прекрасно сознаю, что эта библиография является далеко не полной. Моя книга — не учебник и не справочник. Как правило, я старался не перегружать перечень излишними ссылками на устаревшую литературу. Цитируются только те сочинения, которые я сам тщательно прорабатывал и из которых черпал полезные сведения; работы, ничего мне не давшие, остались неупомянутыми, поскольку и читателю они вряд ли могут сообщить что-то интересное. При цитировании новейшей литературы я по возможности старался воздерживаться от критических замечаний, за исключением тех случаев, когда мои выводы не совпадали с общепризнанными положениями наиболее авторитетных работ. Однако примечания библиографического толка встречаются у меня в меньшинстве. Те разделы, для которых мне пришлось самому собирать и обрабатывать фактический материал, поскольку его не нашлось в новейшей литературе, я, как правило, сопровождал примечаниями, которые по сути дела являются небольшими самостоятельными исследованиями по различным частным вопросам и, скорее, представляют собой экскурсы и приложения. Иногда они бывают довольно длинными и к тому же напичканы цитатами; от начала и до конца их, вероятно, не станет читать никто, кроме специалистов.

Прилагаемые к тексту иллюстрации даны не просто для развлечения. На самом деле они составляют важную часть этой книги — ничуть не менее существенную, чем примечания или литературные и документальные цитаты. Они почерпнуты из огромной сокровищницы археологических памятников, которые при изучении социальной и экономической истории не менее важны и необходимы, чем письменные свидетельства. Некоторые выводы и результаты моей работы основываются в первую очередь на археологическом материале. Я очень сожалею о том, что не мог дать большее число иллюстраций и был вынужден ограничиться одними лишь образцами, относящимися к реалистическому искусству эпохи императоров, не показав ничего из промышленных изделий — горшков, ламп, стекла, сохранившихся образчиков тканей, украшений, работ по металлу и т. п. Не имея возможности поместить в книге достаточно полную серию подобных иллюстраций, я предпочел вообще от них отказаться.

В конце предисловия автору, следуя обычаю, предоставляется возможность воспользоваться приятным правом назвать тех людей, которые оказали ему помощь в работе. Мой список велик. Он свидетельствует о том, что я по мере сил старался опираться в своей работе на широкое основание и что никакие потрясения, вызванные войнами и революциями, не смогли подорвать международную солидарность ученых. Единственное печальное исключение составляет нынешнее русское правительство: по крайней мере мне оно не дало возможности использовать в целях науки сокровища, накопленные в России.

Эта книга посвящается моему дорогому другу Дж. Дж. Ч. Андерсону; пусть это посвящение хотя бы в слабой степени покажет, как много значила для меня его помощь и как я ему благодарен. Мало того что Андерсон редактировал мою рукопись и привел мой английский язык в удобочитаемый вид — magni sudoris opus, он еще и читал все корректуры, ввел рациональный способ цитирования и сверил почти все цитаты. Однако не менее важно и то, что во многих случаях, когда я был склонен выражаться неопределенно, он побуждал меня к точности высказывания; очевидно, духовному складу англичанина, в отличие от славянской натуры, претит всякая неясность мысли и неточность выражения. Очень часто он удерживал меня от поспешных, а следовательно и ошибочных, формулировок. И наконец, его обширные знания и здравый смысл не раз помогали мне сдвинуться с мертвой точки, когда я заходил в тупик.

При работе над главой о римских провинциях и поисках иллюстраций многие коллеги-историки пришли мне на помощь. К их числу относятся: в Англии — сэр Фредрик Кэньон, X. И. Белл, О. М. Дальтон, X. Р. Холл, Ч. Ф. Хилл, X. Мэттингли и А. X. Смит из Британского музея, Д. Г. Хогарт, Е. Турло из Лидса, мисс М. В. Тэйлор и Б. Ашмол из музея Ашмола в Оксфорде, А. Е. Каули и сотрудники Бодлианской библиотеки; во Франции — ныне покойный Э. Бабелон, Р. Канья, Ж. Каркопино, Р. Дюссо, Э. Эсперандье, П. Жугэ, А. Мерлен, Э. Мишо, П. Пердризе, Л. Пуанссо, Э. Потье, М. Пру; в Германии — Г. Роденвальд, К. Шумахер и Р. Цан; в Италии — В. Амелунг, С. Ауриджемма, Г. Брусин, Г. Кальца, М. Делла Корте, А. Минто, Р. Парибени, А. Спано, П. Стикотти; в Австрии — Р. Эггер, Й. Кайль и Э. Рейхель; в Польше — покойный П. Беньковский; в Сербии — Н. Вулич; в Болгарии — Б. Филов и Г. Кацаров; в Румынии — В. Пырван; в Бельгии — Ф. Кюмон и Ф. Мейанс; в Соединенных Штатах — Э. Робинсон и мисс Дж. Ф. Рихтер из Метрополитен-музея, а также сотрудники Филдовского музея естественной истории в Чикаго, Висконсинского университета и библиотеки, — все они сделали все возможное, чтобы облегчить мне сложную и трудоемкую работу. И я прошу их принять от меня самую искреннюю благодарность.

Предисловие к немецкому изданию

Получив приблизительно два года тому назад предложение от издательского дома «Квелле &Мейер» выпустить мою книгу в немецком переводе, я, разумеется, с радостью согласился, считая для себя честью, что появилась такая потребность. Между тем после выхода английского издания прошло уже более трех лет, и мне достаточно было мельком просмотреть набравшийся у меня с тех пор материал, чтобы понять, что для нового издания необходимо основательно переработать прежнюю монографию, в особенности раздел примечаний. После 1925 г. как источники, так и научная литература значительно пополнились новыми материалами, и я почел своим долгом использовать в своей работе новые научные данные и высказать по их поводу свое мнение. Поэтому я погрузился в долгий и кропотливый труд, необходимый для создания обновленной редакции моей книги. В ходе этой работы мне не часто пришлось вносить изменения в свое понимание исторического развития Римской империи. Новый материал, как правило, вполне отвечал моей концепции и во многом служил ей новым подтверждением. Однако в результате работы над обновленным вариантом книги яснее проступили многие характерные черты исторического процесса, оживив и дополнив общую картину. Внесенные дополнения и улучшения по возможности были включены в основной текст книги, но особенно много их попало в примечания. Кроме того, нужно было ответить на некоторые критические высказывания по поводу моей книги. Но это я делал лишь в редких случаях и, скорее, в порядке исключения, так как я не любитель полемики, а возражения моих критиков не содержат ничего такого, что заставило бы меня изменить мои взгляды. Новые важные археологические находки позволили мне увеличить иллюстративный материал. Совершенно новым является раздел в главе VII, посвященный Нубии.

Я был очень обрадован, узнав, что перевод моей книги согласился сделать д-р Лотар Викерт; ему, а также госпоже Барбаре Викерт, я не могу не выразить глубочайшую благодарность за их труды. Не могу не упомянуть и о том, какую большую помощь оказал мне д-р Викерт, устранив кое-какие огрехи и указав на отдельные неясности и неточности в моем английском тексте и в ссылках на научные работы и источники. Издательский дом не пожалел трудов на то, чтобы книга вышла в достойном виде, за что я приношу ему глубокую благодарность. Кстати замечу, что нынешнее внешнее оформление книги выбрано по решению господ издателей. Далее я должен высказать благодарность всем, кто помог мне добавить новые иллюстрации. Профессор А. Майюри из Неаполя прислал мне фотографии памятников Помпей, профессор М. Абрамич из Сплита (Спалато) был так добр, что предоставил в мое распоряжение ряд новых фотографий важных памятников Далмации. Профессор Г. Брусин указал мне на некоторые неточности в описании памятников Аквилеи, профессор А. Р. Боак и комиссия, руководящая раскопками экспедиции Мичиганского университета в Каранисе (Египет), любезно разрешили мне использовать часть своих еще не опубликованных материалов. Господам X. Джейну и Фиске Кимбаллу я обязан фотографиями китайских и нубийских предметов из музеев Филадельфии (Университетский и Пенсильванский музеи); такую же услугу оказали мне директор Каирского музея и директор музея Александрии, господа Лакау и Бреччиа. Наконец, фотографии нескольких африканских терракотовых фигурок я получил благодаря любезности хранителя Лувра господина А. Мерлена. Как всегда, не отказал мне в помощи генеральный директор Р. Парибени (Рим). Из числа моих друзей, которых я благодарил за помощь в предисловии к английскому изданию, уже нет на свете Д. Г. Хогарта, В. Амелунга и В. Пырвана. При вычитке корректур нам с д-ром Викертом оказали помощь профессор Г. Клаффенбах, давший при этом ряд ценных указаний, и профессор Г. Вернадский из Йельского университета, а также несколько моих учеников — господа Бойс, Браун, Шауерман и Йео, занимавшиеся сверкой цитат. Работа над «Указателями» к немецкому изданию целиком выполнена д-ром В. Пееком (Берлин). Пользуясь случаем, я считаю своим долгом выразить признательность этим господам и прошу их принять мою искреннюю благодарность.

Нью-Хейвен, Коннектикут, 1 декабря 1929 г.

М. Ростовцев

Глава I. Италия и гражданская война

Римская империя — в том виде, в каком она предстает после правления Августа, — складывалась в бурную эпоху смут и гражданских войн, бушевавших с короткими перерывами на протяжении восьмидесяти лет и терзавших Италию и провинции. Двумя основными причинами, вызвавшими начало гражданских войн и предопределившими их течение, были, во-первых, господствующее положение Рима и Италии среди цивилизованного мира III—II вв. до Р. Х., которое в конечном счете привело к образованию Римской империи, а во-вторых — постепенное нарастание скрытых социальных противоречий и внутренних распрей в Риме и Италии, — что, в свою очередь, было тесно связано с разрастанием Римской империи. Поэтому, прежде чем приступить к описанию социального и экономического развития Римской империи, нужно вкратце обрисовать причины, которые не только привели к тому, что Италия подчинила себе весь цивилизованный мир, но также вызвали гражданские войны в самом Риме, а также в Италии и римских провинциях.

Если представить себе общую картину античного мира перед началом гражданских войн в Риме и Италии, то можно отметить, что в эпоху эллинизма центр культурной жизни постепенно сдвигается с запада на восток. Афины утрачивают свою роль центра цивилизованного мира, их оттесняют Александрия на Ниле, Антиохия на Оронте и Пергам на Каике. Греция, и в особенности Афины, экономическая жизнь которых в V—IV вв. до Р. Х. отличалась бурным расцветом торговли капиталистического толка,[1] постепенно теряют свое былое значение. Главной причиной неуклонного упадка экономической жизни в греческой метрополии были постоянные, следовавшие почти беспрерывной чередой войны, которые вели между собой греческие города. Несмотря на все попытки смягчить их губительные последствия и создать систему, регулирующую отношения между городами-государствами, войны продолжались и велись со все большим упорством и ожесточением, приводя к роковым последствиям для всех участвующих сторон, — как для победителей, так и для побежденных. Разорение неприятельской территории, выжженные виноградники и срубленные под корень оливковые рощи, сожженные дома землевладельцев, захват людей и скота и их угон на продажу, обычай снабжать свое войско провиантом за счет оккупированных земель — все это становилось привычным делом. Некоторые государства — как, например, Этолийский союз и критские города — первенствовали в этой практике грабительских походов на море и на суше; остальные, не исключая даже крупных эллинистических монархий, следуя их примеру, также вступили на этот роковой путь.[2]

Наряду с внешними войнами в континентальных и островных греческих городах непрестанно шла яростная классовая борьба, вызванная неуклонным увеличением класса богатых и состоятельных граждан при одновременном обнищании основной массы населения. Эта классовая борьба чрезвычайно затрудняла рост и развитие здорового капитализма, создавая почти непреодолимое препятствие для экономического процветания городов-государств. Внутренние распри, раздиравшие греческие города, все более принимали характер исключительно социальной и экономической борьбы. Главной целью этой борьбы было не повышение производительности труда путем улучшения его условий и создания средств для регулирования отношений между трудом и капиталом, а передел собственности, который, как правило, достигался насильственными революционными методами. Старинный лозунг этой борьбы — раздел земельной собственности и отмена долговых обязательств (γῆς ἀναδασμὸς καὶ χρεῶν ἀποχοπή) — был так откровенно провозглашен уже в конце Пелопоннесской войны, что уже в 401 г. афинянами в присягу гелиастов была внесена особая клаузула, запрещавшая проводить голосование по подобного рода предложениям. В IV в. таких его представителей, как Аристотель и Исократ, постоянно тревожила мысль о возможной социальной революции, а в 338 г. Коринфский союз заключил своего рода оборонительно-наступательный договор на случай такого события. Для общественных условий, которые сложились в Греции начиная с III в., очень характерен пункт, включенный в присягу граждан критского города Итаны, налагавший запрет на передел земли и отмену долговых обязательств.[3]

Революции, ставившие своей главной целью передел собственности, имели для Греции злополучные последствия. Революционные потрясения и сменявшие их периоды реакции следовали друг за другом с короткими интервалами, неизменно кончаясь поголовными избиениями или изгнанием лучших граждан. Неудивительно, что изгнанники либо предпринимали попытки возвратиться на родину и отомстить своим врагам, либо эмигрировали в различные монархии Востока, пополняя ряды наемных воинов и колонистов новых городов, основанных по всему Востоку царями эллинистических династий; там одни занимали должности гражданских чиновников эллинистических государств, другие становились купцами и коммерсантами. Нескольким городам, которым посчастливилось пережить сравнительно немного таких периодических кризисов, и в их числе Афинам, удалось сохранить относительное благосостояние.[4]

Упадок городов континентальной и большей части островной Греции совпал с расцветом эллинистических монархий и особенно греческих городов Востока.[5] Большинство этих городов находилось в прямой или косвенной зависимости от эллинистических царей и не обладало настоящей политической свободой. В результате любая попытка социальной революции подавлялась в их стенах сильной рукой эллинистического монарха, и, кроме того, большинству этих городов лишь изредка приходилось участвовать в войнах с внешними противниками. Благодаря этому накопление капитала и введение новых, улучшенных методов в торговле и промышленности происходило на Востоке легче и успешнее, чем в европейской Греции. Таким образом, характерный для греческих городов коммерческий капитализм, наблюдаемый там уже в IV в., достиг в эллинистических государствах такой степени развития, которая сопоставима с тем, что мы видим в экономической истории Европы XIX—XX вв. Эллинистические города Востока располагали большим местным рынком и вели в условиях взаимной конкуренции значительную и постоянно расширяющуюся внешнюю торговлю. Техника сельскохозяйственного и промышленного производства постепенно улучшалась благодаря достижениям чистой и прикладной науки, которая во всех эллинистических странах развивалась гигантскими шагами; как в сельском хозяйстве (включая скотоводство), так и в промышленности там применялись методы капиталистической экономики, частично базирующейся на рабском труде. Жители этих городов впервые освоили способ массового производства товаров, рассчитанный на неограниченный рынок сбыта, основали банковское и кредитное дело и сумели не только установить и ввести в обиход основные правила морской торговли — так называемое Родосское морское право, — но также положили начало развитию единого гражданского права, которое действовало на всем пространстве эллинистического мира. Та же тенденция к унификации проявляется в попытках создать стабильную валюту или, по крайней мере, четко определить ценностные соотношения денежных единиц, представленных монетами отдельных независимых стран. Такие признаки, как ведущая роль монархов в экономической жизни страны, и то значение, которое они придавали коммерческим соображениям при решении внешнеполитических задач, позволяют сравнить экономические условия этих монархий с той картиной, которая наблюдалась в Европе Нового времени в эпоху меркантилизма.

Однако очень скоро, вследствие ряда причин, вышеописанный здоровый ход экономического развития замедлился, а затем и вовсе был парализован, — главным образом, как и в IV в. до Р. Х., из-за нескончаемых войн, которые беспрестанно бушевали во всем эллинистическом мире. Здесь не место распространяться об этом подробно: мы знаем, что это происходило, и знаем почему. В экономическом отношении эти войны стали огромным несчастьем для греческого мира. И дело не только в том, что они привели к разорению огромных областей, к разграблению городов, многие жители которых были проданы в рабство. Гораздо важнее то, что войны вынуждали все эллинистические государства от мала до велика сосредоточивать все силы на военных приготовлениях, создавать большие армии и флоты, заниматься техническим усовершенствованием боевых машин и тратить на эти цели громадные суммы, как это, например, было при осаде Родоса Деметрием Полиоркетом. Почти все государственные доходы уходили на военные приготовления. Вначале это вызвало здоровую реакцию у эллинистических царей, направленную на полезные действия, и все они, соревнуясь друг с другом, старались повысить производительные силы своей страны путем рациональной и систематической эксплуатации имеющихся ресурсов. Но со временем эти здоровые прогрессивные методы повышения государственного дохода начали заменяться более простыми мерами, которые давали незамедлительный эффект. Самой важной из них было огосударствление производства и обмена товаров, проведенное в части эллинистических монархий, в особенности в Египте. Под огосударствлением я понимаю концентрацию важнейших отраслей экономики в руках государства, т. е. в руках царей и их чиновников. Система эта, на первых порах очень прибыльная для государства, постепенно привела к развитию коррупции и чиновничьего произвола и почти совсем свела на нет конкуренцию и стремление к индивидуальной предпринимательской деятельности.

Одновременно с этой тенденцией, насаждающей принудительную систему хозяйствования, происходило введение тщательно разработанной, продуманной до мельчайших деталей изощреннейшей системы налогов, охватывающей все стороны экономической жизни. Эта система основывалась на практике восточных монархий, но отличалась гораздо большим совершенством как в изобретении новых объектов налогообложения, так и в методах собирания платежей. Налоговый гнет, который лег на плечи населения эллинистического мира, был очень тяжел. Для туземной части населения он еще усугублялся постоянно применяемой древней системой принудительных работ, своего рода барщины. Изобретательные греческие умы, разработавшие совершенную налоговую систему, успешно потрудились и в этой области, так что принудительные работы со временем превратились в постоянную позицию в длинном списке повинностей, которые налагались на подданных эллинистических монархов по отношению к царю и государству, опутывая их словно цепями.

Меньше всех от политики огосударствления и изощренной финансовой практики эллинистических царей восточных стран страдали новые поселенцы — как правило, греки или эллинизированные азийцы. Они умели уклоняться от этих обязанностей или сваливать их на плечи коренного населения; и цари действительно пользовались в большинстве случаев переселенцами как орудием для угнетения местного населения, отдавая им на откуп сбор налогов, ставя в надзиратели над работниками, раздавая им государственные концессии в торговле и промышленности, а также назначая управляющими крупных земельных владений.

Пагубная экономическая система эллинистических государств вызывала все нарастающее недовольство среди широких масс местного населения. Так, коренное население Египта начиная с конца III в. неоднократно восставало против своих угнетателей. Предводителями этих восстаний обычно становились местные жрецы. Их окончательной целью было изгнание пришельцев, включая самих царей, т. е. та же цель, за которую египтяне боролись, и зачастую успешно, во времена ассирийского и персидского владычества. Восстания вынуждали царей увеличивать свое наемное войско, предоставлять пришлым угнетателям все новые привилегии и все более увеличивать бремя налогов и принудительных работ. Противоположный метод, к которому время от времени пытались прибегать Птолемеи и который заключался в том, чтобы делать уступки местному населению, только увеличивал зло, укрепляя убеждение жителей в том, что правительство слишком слабо, чтобы провести в жизнь их требования. Такой ход событий препятствовал превращению эллинистических монархий в национальные государства. За немногими исключениями они так и остались тем, чем были первоначально, — военными деспотиями, царящими над порабощенным населением и опирающимися на наемное войско.[6]

Вследствие этих причин культура эллинистического периода так и не стала греко-восточной, оставаясь почти целиком культурой чисто греческой с некоторой примесью восточных элементов. Новой чертой греческой культуры эллинистического периода был ее космополитический, а не греко-восточный характер. Это облегчило ее проникновение в различные новые национальные государства, возникавшие на Востоке и Западе. Однако на Востоке ни в одном из новых государств — Парфии, Бактрии, Индии, Армении и т. д. — не произошло глубокого проникновения греческой культуры. Греческие формы и греческие идеи образовали лишь тонкий поверхностный слой на глубинных пластах местной, чисто восточной культуры. Вдобавок греческое влияние на Востоке ограничивалось пределами городской культуры, распространялось только на высшие слои общества, совершенно не затронув народные массы. Среди западных наций — италиков, кельтов, иберов и фракийцев — греческая культура глубже проникла в толщу народной жизни. Но и здесь она осталась верна своей исконной природе, повсюду сохраняя характер культуры городов и городского населения. Таким образом, эллинистическая культура представляет собой лишь новый исторический этап развития греческой городской культуры. То же самое наблюдалось в эллинистических монархиях — в Малой Азии, Сирии, Египте и на Черноморском побережье; там греческая культура нигде не затронула сельское население, которое по-прежнему хранило приверженность старым обычаям и вере предков.

Спорадическое вмешательство римлян в политические дела цивилизованного мира, начиная с периода Пунийских войн, не могло поправить сложившееся положение.[7] Напротив, оно лишь осложняло дело и даже дало толчок к развитию разрушительных элементов. В интересах растущей римской республики было не допустить появления на Востоке сильного политического образования, которое представляло бы угрозу для римского государства. Чем больше там происходило волнений, тем было лучше. Чем больше становилось число независимых государств, тем выгодней это было Риму, и чем сложнее складывалось положение внутри этих стран, тем скорее Рим мог надеяться подчинить их своему контролю и занять на Востоке господствующее положение. Независимость греческих городов, прокламированная после первой — иногда называемой также второй — Македонской войны и распространившаяся в период перед началом, во время и после окончания первой Сирийской войны на греческие города Малой Азии, привела к тому, что их внутренние дела пришли почти в безнадежное расстройство. Экономика малоазийских греческих городов переживала спад, подобный тому, который все сильнее ощущался в городах коренной Греции. С другой стороны, римская угроза еще больше подталкивала наиболее крупные эллинистические монархии к тому, чтобы увеличивать и укреплять свои вооруженные силы, что, в свою очередь, оказывало негативное влияние на экономику самых богатых стран Ближнего Востока, препятствуя ее здоровому развитию. Однако эллинистические монархии, за исключением Македонии, не объединялись, чтобы выступить против Рима соединенными силами, а изматывали друг друга непрекращающейся яростной междоусобной борьбой, в которой Рим оказывал поддержку мелким государствам в их стремлении сломить мощь крупных противников, в первую очередь Македонии, Сирии и Египта.

Римская интервенция на Востоке прошла несколько стадий развития. Первая фаза, включавшая в себя первую — или, иначе говоря, вторую — Македонскую и первую Сирийскую войну, представляла собой фазу превентивных войн, главная цель которых состояла в том, чтобы защитить Рим и Италию от предполагаемых имперских посягательств Македонии и Сирии. Второй период, последовавший за первым сокрушительным ударом, нанесенным по Македонии и Сирии, характеризуется установлением римского протектората над греческими городами и несколькими мелкими эллинистическими монархиями с целью не допустить восстановления прежней мощи двух побежденных держав. Самым примечательным событием этого периода была вторая — иначе говоря, третья — Македонская война. Попытка Македонии освободиться от давления Рима закончилась для нее полным разгромом, от которого она так и не оправилась, утратив прежнюю роль одной из ведущих держав эллинистического мира. Следствием ее исчезновения с исторической арены была замена римского протектората более мягкой формой домината. И это была уже третья фаза римской интервенции. С греческими городами и эллинистическими монархиями Рим обращался одинаково — как со своими подданными, которые обязаны были подчиняться его приказам.

Оскорбленные бесцеремонностью, с которой Рим утверждал над ними свою власть, Македония и Греция сделали попытку сбросить его владычество и вернуть свою утраченную политическую независимость. Рим объявил это мятежом и подавил его со страшной жестокостью. Меры, к которым прибегнул Рим в отношении этих двух стран, привели к полному хаосу в отношениях, в равной мере опасному как для победителей, так и для побежденных. Все греческое население Востока было охвачено ненавистью к Риму. Кроме того, национальные силы Македонии и Греции были настолько ослаблены, что они уже не могли держать оборону против нападавших с севера варваров: кельтов, фракийцев и иллирийцев. Такое же положение постепенно складывалось и в Малой Азии. И наконец, все более запутывались и осложнялись условия общественной жизни в греческих городах. В Греции и Малой Азии кипела классовая борьба. Она вылилась в ожесточенные схватки между пользующейся покровительством Рима аристократией и широкими массами населения, видевшего в аристократии врагов, подобных римским угнетателям.

Эти предпосылки привели к четвертой стадии в отношениях между Римом и греко-восточным миром, — к стадии их полного подчинения римскому владычеству. Рим распространил на восточные страны административную систему провинциального управления, которая уже была опробована на бывших владениях Карфагена — Сицилии, Сардинии, Корсике и Испании, а также на территории самого города Карфагена (провинция Африка); в каждую провинцию для постоянного пребывания направлялся воинский контингент во главе с римским магистратом. Македония стала первой римской провинцией на греческом Востоке. Несколько лет спустя последний царь Пергама Аттал III перед смертью почел за благо передать свою страну под управление Рима. Очевидно, он решил, что у порабощенного царя, ставшего вассалом, не хватит сил, чтобы защитить свою страну от всевозрастающей анархии, охватившей Малую Азию. Поэтому он назначил своими преемниками народ и сенат Рима. После его смерти разразилась кровавая социальная революция, подавив которую, Рим объявил бывшее Пергамское царство провинцией Азия. Характерно, что современник Аттала III, Птолемей VIII Эвергет, как стало известно из еще не опубликованной надписи из Кирены, отчасти проводил такую же политику, по крайней мере в том, что касается Кирены.

Превращение части греко-восточного мира в римские провинции и жесткий контроль, установленный Римом над остальными государствами, официально считавшимися независимыми, принесли греческому Востоку временное облегчение. Рим железной рукой положил конец внешним войнам и внутренним распрям, и в экономике Греции и эллинизированного Востока во второй половине II в. до Р. Х. вновь появились признаки оживления. Однако вскоре обнаружились крайне неблагоприятные последствия римского господства и провинциального управления. О том, как мало римские власти заботились о процветании своих новых владений, свидетельствует безнаказанное хозяйничанье пиратов на Эгейском и Черном морях, представлявшее собой страшное препятствие на пути развития здоровых экономических отношений в греческом мире. Вдобавок власть становилась все более корыстолюбивой. Римские наместники и капиталисты могли бесконтрольно хозяйничать в провинциях, и, как правило, они без зазрения совести пользовались этими возможностями для своего обогащения. Их поведение вызывало все большее возмущение среди греков, вследствие чего знаменитый понтийский царь Митридат, выступив под знаменем борьбы против римских угнетателей за свободу Греции, на короткое время получил хотя и не всеобщую, но достаточно широкую поддержку.

Война с Митридатом пришлась на период, когда в Италии были в разгаре гражданские войны. В этих войнах, о которых речь будет идти ниже, предводители враждующих партий рассматривали Восток исключительно как объект эксплуатации и источник денежных средств. Поскольку сражения в гражданских войнах зачастую происходили на земле Греции, то Греция и Малая Азия несли от них тяжкий урон. Реквизиции продовольствия, необходимого для прокорма воинов и коней воюющих армий, транспортных средств и жилья под постой, привлечение к принудительным работам, а главное, тяжкие контрибуции, которыми облагались города в пользу того или иного потерпевшего поражение полководца, — все эти тяготы привели города Балканского полуострова и Малой Азии на грань полного разорения. Разруху усугубляли римские капиталисты, с готовностью предоставлявшие городам денежный кредит при условии, что те согласятся брать его под колоссальные проценты. Когда миновала эпоха гражданских войн, греческий Восток, ставший жертвой римских капиталистов и ростовщиков, находился уже в полном упадке.

В то время как на Востоке все приходило в постепенный упадок, Италия превратилась в богатейшую страну мира.[8] Нам мало что известно про италийскую экономику до завоевания Востока и до появления сочинения, в котором впервые был дан общий очерк римских методов хозяйствования, точнее говоря, римского сельского хозяйства, т. е. до трактата Катона «De ге rustica». Но даже судя по имеющимся скудным материалам можно сделать заключение, что Италия и в самый ранний период своей истории отнюдь не была бедной страной. Южная Италия, Сардиния и Сицилия долгое время оставались богатейшими рынками зерна. Греческие города Апеннинского полуострова в большом количестве вывозили зерно в Грецию, в то время как карфагенские владения — Сардиния и часть Сицилии, а также Этрурия — обеспечивали хлебом пунийские торговые города Африки, которые, в свою очередь, поставляли на западный рынок вино, оливковое масло и фрукты.

Помимо зерноводства некоторые области Италии, в частности Апулия и отдельные местности Сицилии, исстари славились производством тончайших сортов шерсти. В Кампании и Этрурии кроме развитого сельского хозяйства имелась высокоразвитая промышленность, знаменитая изделиями из металла и керамики. Вполне вероятно, что греческие города Южной Италии и Сицилии, конкурируя со своей метрополией и пунийскими городами Африки, уже на очень раннем этапе своего существования создали у себя высокоразвитое виноделие и производство оливкового масла. К тому же эти греческие города, участвуя наравне с пунийскими городами Африки и заморскими пунийскими владениями в экономическом развитии Греции, постепенно превратились в центры эллинистической, т. е. капиталистической, системы. О том, как была организована хозяйственная жизнь Сицилии при Гиероне II, нам известно из речей Цицерона против Верреса, в которых постоянно упоминается основополагающий закон Гиерона о сборе налогов; из них мы знаем, что в организационном отношении экономика Сицилии ничем существенным не отличалась от того, что мы наблюдаем в других эллинистических городах этого времени. Нам известно также, как богаты были земли, принадлежавшие Карфагену и другим пунийским городам, с какой интенсивностью их сельскохозяйственная деятельность сосредоточивала свои усилия на высоких формах производства и как ревниво эти города следили за тем, чтобы не дать своим подданным, вассалам и союзникам ввести у себя те же методы, принуждая их ограничиваться выращиванием зерна, которое ввозилось в пунийские города. Убедительным подтверждением того, что Карфаген проводил такую политику, служат меры, направленные на поддержку производства зерновых культур в Сардинии и Сицилии, а также характер сочинения Магона о сельском хозяйстве, в котором была предпринята попытка приспособить разработанные греками методы, описанные в соответствующих греческих сочинениях, к условиям Северной Африки.

Иначе обстояло дело в Средней и Северной Италии. Насколько мы можем судить, в жизни кельтов Северной Италии господствовали простые формы скотоводства и земледелия, причем пастбищное скотоводство преобладало над хлебопашеством. К основным отраслям относились также свиноводство и овцеводство. Мы не располагаем данными, которые говорили бы о том, что кельты Северной Италии участвовали в процессе прогрессивного развития кельтских племен Галлии. Эти племена были завоеваны римлянами и по большей части вытеснены из самых плодородных областей еще до его начала. Экономическое состояние Этрурии напоминает картину, которую можно наблюдать в некоторых греческих городах Малой Азии архаического периода. Исходя из того, что известно, можно предположить, что этрусские города населяла этрусская аристократия, состоявшая из крупных землевладельцев, владельцев фабрик и мастерских, а также богатого купечества. Их благосостояние покоилось на труде порабощенного населения; крепостные крестьяне обрабатывали их поля и пасли скот, рабы и крепостные люди трудились в их мастерских. Мне представляется сомнительным, чтобы там, за исключением пригородных садов аристократии, были заведены какие-либо развитые формы земледелия. Не находится никаких подтверждений, свидетельствующих о том, чтобы те архаические условия, которые, вероятно, сложились еще до эпохи завоевания, претерпели какие-либо существенные изменения за шестивековое существование союза этрусских городов. Фрески этрусских гробниц, по которым мы узнаем об особенностях этрусской жизни, остаются неизменными по своему содержанию на протяжении по крайней мере трех столетий — с V по III в. до Р. Х.; на них представлена жизнь, исполненная аристократической праздности, и это относится ко всем изображениям.

О характере хозяйства латинов, римлян, умбросабеллов и самнитов в древний период истории у нас имеются лишь крайне скупые сведения. К тому же именно сейчас, как известно, главные вопросы сельскохозяйственной жизни древнеримской общины являются предметом оживленной дискуссии. Читатель вряд ли ожидает исчерпывающего обсуждения этого вопроса в книге, посвященной экономической истории периода Римской империи, поэтому здесь мы лишь вкратце отметим основные черты, которые, на мой взгляд, наиболее характерны для Лация и Средней Италии в целом. Каковы бы ни были начальные формы хозяйственной жизни Лация, в любом случае можно с уверенностью утверждать, что этрусское господство оказало решающее влияние на все последующее развитие этой сферы. Из этрусков и нескольких семейств римских патрициев составился высший слой римского общества, включавший в себя крупных землевладельцев и купечество. Широкие массы коренного населения, очевидно, были принуждены в поте лица трудиться на своих господ; свержение этрусской династии римскими патрициями ничего в этом не изменило. Гораздо важнее было то, что Рим должен был стать сильной военной державой, для того чтобы защищаться от нападений с севера и противостоять соперничающим с ним городам Лация.

В этот, самый темный для нас, период истории Рима были заложены основы римского крестьянского государства. Мы не знаем, когда и как те, кто прежде, по-видимому, были крепостными, стали свободными крестьянами, владельцами небольших земельных наделов и вошли в класс плебеев. Вероятно, это случилось не в результате радикальной реформы вроде той, что была проведена Александром II в России, а произошло в ходе постепенного развития, приведшего, с одной стороны, к эмансипации бывших крепостных, а с другой — к численному увеличению сословия свободных земледельцев-плебеев, которое никогда, даже во времена этрусского господства, не прекращало своего существования, сохраняя определенное место в римской экономической жизни. Оба процесса, очевидно, были вызваны тем, что это отвечало требованиям войскового устройства, которые становились особенно актуальны в критические периоды римской истории, например: во время войны с Вейями, при отражении нападения галлов, в борьбе с латинскими городами, с вольсками и эквами и, наконец, в период Латинских и Самнитских войн конца IV в. Реформа Сервия Туллия, известная нам в том виде, в котором она существовала в IV в. до Р. Х., только закрепила и легализовала итоги экономических и социальных процессов, протекавших в темные времена V в.

Так или иначе, но к IV в., и в особенности к его второй половине, Рим уже стал крестьянским городом. Я не вижу причин сомневаться в том, что законы Лициния (367—366 гг. до Р. Х.), ограничившие концентрацию земельной собственности в руках отдельных семейств путем покупки или аренды, способствовали политическому и экономическому укреплению этого крестьянского государства. Указанные в законе точные цифры, устанавливающие максимальные размеры земельной площади (в югерах), по-видимому, были внесены в текст законов Лициния уже задним числом из аграрного закона II в., но вполне возможно, что нечто подобное содержалось уже в первоначальном варианте. Существованием такого закона объясняется как характер государственного строя, установившегося после реформ Сервия, так и тот факт, что римская территориальная экспансия, имевшая место в IV в., привела к увеличению числа крестьянских земельных наделов и, соответственно, к росту крестьянского населения Рима. Вряд ли у нас есть основания не доверять источникам, в которых представители некоторых патрицианских семейств описываются как богатые крестьяне, чей быт ничем не отличался от быта прочих римских граждан.

Таким образом, основой римской экономики IV в. было крестьянское хозяйство. Жизнь строилась в формах примитивного сельского быта, когда все члены семьи принимали участие в тяжелом труде на полях; лишь в исключительных случаях в хозяйстве использовали труд нескольких рабов, а иногда и клиентов, которые с незапамятных времен были связаны с семьями аристократов религиозными узами. Крестьянский тип хозяйства и преимущественное возделывание зерновых культур были характерны для экономики Лация в целом, а также для новых областей, получивших римское гражданство (tribus), и новых римских и латинских колоний, постепенно включаемых в ager Romanus. Каждое новое римское поселение было крестьянским, каждый новый центр городской жизни, каждая новая колония представляли собой укрепленную деревню. То немногое, что нам известно об экономической жизни в горных областях между Лацием и Кампанией, в Сабинских горах, в Умбрии, Пицене и Самнии, доказывает, что там все обстояло приблизительно так же, за исключением того, что у отдельных племен общинное пастбищное скотоводство иногда преобладало над земледелием с его индивидуальными земельными наделами. Развитие городов в этих областях происходило медленнее, и территориально они возникали, как правило, в районах, прилегающих к греческим городским поселениям и эллинизированным городам Кампании. Однако и в Кампании такой город, как Помпеи с его ранними домами атриумного и садового типа, представлял собой скорее город зажиточных земледельцев, нежели богатых купцов и крупных землевладельцев.

По мере того как крепло влияние Рима, расширялись его владения и множилось число колоний, в Италии все шире распространялся крестьянский хозяйственный уклад. Одновременно с этим процессом все более приходили в упадок центры капиталистического сельского хозяйства. Было бы излишним излагать здесь развернутую историю греческих городов Южной Италии. За немногими исключениями все они один за другим пали жертвой своих соседей самнитов. Некоторые вообще исчезли, остальные же — а именно все города Кампании, за исключением Неаполя и нескольких других, — зажили новой жизнью уже в качестве самнитских городов, т. е. городов с земледельческим населением, таких как, например, Помпеи. Какова была дальнейшая судьба этрусских городов после завоевания их римлянами, нам неизвестно. Большинство из них были колонизованы латинскими переселенцами; в некоторых, вероятно, сохранялся старый уклад, при котором общество состояло из крупных землевладельцев и крепостных.

Пунийские войны, с одной стороны, ускорили гибель немногочисленных центров прогрессивных форм экономической жизни в Италии и во владениях Карфагена, как, впрочем, и в греческой части Сицилии; но, с другой стороны, они же расширили сферу римской колонизации. Римские и латинские колонисты стали занимать принадлежавшие прежде кельтам земли Северной Италии, другие селились в опустошенных областях Средней и Южной Италии, в то время как новые провинции Рима — Сицилия, Сардиния и, вероятно, также Испания — на первых порах казались менее привлекательными для переселенцев; хозяйственная жизнь оставалась здесь в основном той же, какой была до римского завоевания. Бывшее царство Гиерона управлялось в традиционном духе привычными для него методами. Пунийские части Сицилии, Сардинии и Испании сохраняли в составе римского государства ту же роль, которую они играли при владычестве Карфагена, и использовались как поставщики металлов и зерна, а из Цицерона мы знаем, что греческая часть Сицилии также должна была довольствоваться ролью житницы Рима. После первых территориальных аннексий, предпринятых народом и сенатом Рима, римское государство некоторое время еще продолжало оставаться крестьянским. Рим победил финикийцев и завоевал Восток силами крестьянского войска. История завоеваний на Востоке уже была изложена выше.

Рассматривая вопрос об экономических последствиях побед Рима над Карфагеном и государствами Востока, нужно принимать во внимание, что эти победы были одержаны, с одной стороны, римским государством, т. е. его крестьянским населением, а с другой стороны — его военными и политическими руководителями, правящей верхушкой, состоявшей из представителей наследственной знати, которые были членами римского сената. Поскольку одержанные победы были заслугой государства, то для государства как такового они означали огромный и постоянный прирост его благосостояния. За счет реквизиций Рим не только пополнил свою казну чеканной монетой и бесчисленными ценными предметами из золота и серебра, но, кроме того, стал еще и крупнейшим землевладельцем. Обширные пространства пахотных земель и пастбищ, леса, богатые рыбой реки и озера, рудники и каменоломни на территории Италии и бывших владений Карфагена, ставших римскими провинциями, перешли в собственность государства. Накопившиеся в его владении пахотные земли, как правило, раздавались римским гражданам, которые расселялись, составляя крестьянские колонии. Однако численный прирост римских и латинских граждан не поспевал за расширением свободных земель, составлявших ager Romamis, в особенности так было после Галльских и Пунийских войн. Основание новых колоний диктовалось не столько экономическими, сколько политическими соображениями. Неудивительно, что основным направлением, в котором шло продвижение колоний, были избраны северные области Италии, для того чтобы создать там сильный заслон против возможного вторжения с севера; римляне никогда не забывали, что галлы однажды уже захватывали Рим и что они были лучшими солдатами в армии Ганнибала. Со стороны Опустошенного и обнищавшего юга Италии Риму не угрожала столь же серьезная опасность, и, разумеется, эти земли не обладали особой притягательностью для римских и латинских колонистов, исключая разве что Кампанию, которая, однако, была лишь частично заселена римскими переселенцами и в целом сохраняла самнитский характер. Можно предположить, что во время Пунийских войн большинство городов Кампании остались верны Риму.

Таким образом, большие земельные угодья, включая и пахотные, стали собственностью римского государства, а не отдельных римских крестьян. Однако Пунийские и Восточные войны обогатили не только государство. Кое-что от этих богатств перепало и римским гражданам. Львиная доля досталась полководцам, представителям сословия сенаторов. Они исстари были самыми богатыми среди крестьянской части римских граждан, как, впрочем, и соответствующий слой населения латинских и союзнических городов. В ходе завоевательных войн они увеличили свое состояние. В их руках оказалась богатая военная добыча в виде людей и скота.[9] При разграблении захваченных городов они забирали себе значительную часть добычи. В Италию они возвращались с туго набитыми карманами — точнее, с набитым деньгами поясом — и пригоняли с собой толпы рабов и целые стада скота, если только не успевали распродать их по дороге. То же самое можно сказать о членах сословия сенаторов, которых сенат назначал правителями новых провинций, возникших на месте прежних карфагенских владений. Как мы уже видели, эти области, а также греческая часть Сицилии — царство Гиерона II, пребывали в прежнем состоянии, т. е. рассматривались римским народом как его собственность и достояние (praedia populi Romani). Этими завоеванными областями управляли от имени римского народа военные чиновники, обладавшие на своем административном посту почти неограниченными полномочиями. Такую же систему, как уже было отмечено, применяли в аннексированных восточных землях. Таким образом, система провинциальной администрации стала еще одним источником денежных доходов сенаторского сословия. Неудивительно, что в сложившихся обстоятельствах сенаторы не могли устоять перед искушением использовать свое растущее богатство для активного участия в кредитных операциях, развитие которых, как мы уже видели, явилось естественным следствием завоеваний на Востоке, и вопреки суровому запрету они не остались в стороне от коммерческой деятельности, которая не могла не возникнуть в условиях концентрации капитала в руках римских и италийских граждан.[10]

Наряду с сословием сенаторов и соответствующим классом населения союзнических городов Италии в распределении прибыли, получаемой благодаря господствующему положению Рима в цивилизованном мире, принимали участие и многие другие римские и италийские граждане. В Риме и Италии образовалось многочисленное и весьма влиятельное купеческое сословие. Коммерческая карьера этих людей, обеспечившая своим представителям достаток и богатство, начиналась с того, что они помогали государству, включая союзнические города, извлекать доход из доставшейся ему обширной недвижимости — пахотных земель, рудников, лесов, богатых рыбой водоемов, домов и лавок. Во время завоевательных войн такие дельцы снабжали войска провиантом, одеждой и вооружением; у полководцев, командиров и рядовых солдат они скупали военную добычу; во время походов поставляли солдатам всевозможные товары. По окончании войны они использовали полученные таким образом деньги, чтобы сделать своими должниками союзников и подданных Рима, царей и целые города; в провинциях они брали в откуп налоги и другие источники государственного дохода; все большее число этих людей переселялось в провинции и, становясь ростовщиками, купцами, сельскими хозяевами и скотоводами, владельцами жилых домов и лавок, принимало деятельное участие в высокоразвитой коммерческой жизни Востока.[11]

Часть этих коммерсантов никогда не покидала пределов Италии. Некоторые надолго уезжали на Восток и с годами абсорбировались коренным населением.[12] Но, вероятно, в большинстве случаев эти умные и энергичные авантюристы, хорошо поживившиеся на чужбине, возвращались в Италию и уже там пускали в дело свои капиталы. Когда Сицилия, Сардиния, ряд областей Испании, Галлия и Африка стали римскими провинциями, римские торговые люди распространили свою деятельность и на эти земли. Самые богатые представители этого нового класса капиталистов, принадлежавшие к сословию всадников, как правило, жили в самом Риме и стремились посредством получения какой-либо государственной должности добиться почетного звания сенатора. Но в большинстве случаев эти люди, уроженцы римских и латинских колоний или союзнических городов, оставались дома в Италии. В своей общине они занимали столь высокое положение в общественной иерархии, что уступали только муниципальным сенаторам, а иногда и сами принадлежали к этому высшему классу, вместе с которым составляли верхушку городского населения.

Приток денег, рабов, всяческого добра и скота из провинций дал мощный толчок экономическому развитию Италии. Капитал, скопившийся в руках граждан Рима и италийских городов, частично оставался в провинциях, но чаще всего он оказывался в Италии. Состояние новых богачей большей частью было нажито спекуляцией. Естественно, им хотелось вложить свое богатство в надежное предприятие, чтобы спокойно пожить в свое удовольствие в привычном окружении. Лучшим способом такого вложения средств, который обеспечивал бы их обладателю возможность праздной жизни в городе, была покупка земли; на втором месте стояло занятие ростовщичеством и вложение капитала в италийскую промышленность. Такая тенденция крупного капитала была на руку государству. Как мы уже видели, оно владело теперь громадным комплексом недвижимой собственности в самой Италии и в провинциях. Для того чтобы эти громадные источники финансовых средств не лежали мертвым грузом — что было бы, разумеется, не в интересах государства, которому требовались деньги на общественные здания, водопроводы, на строительство военных дорог и для публичного богослужения, — их нужно было каким-то образом использовать. Для этого не было другого способа, кроме привлечения частного капитала, предложив его владельцам выгодные условия. Неудивительно, что государство побуждало новых богачей вкладывать свои деньги, предлагая им в первую очередь покупать землю в тех областях, где имелось много пустующих пахотных земель и пастбищ, т. е. в южных и северных районах Италии, разоренных Галльскими и Пунийскими войнами. Другого средства для восстановления заброшенных земель не было. Численность римских и италийских граждан, живущих в Италии и занимающихся сельским хозяйством, уменьшилась не только вследствие военных потерь, но и по причине всевозрастающей эмиграции сначала на Восток, потом на Запад. Поэтому для заселения заброшенных сельскохозяйственных областей не хватало крестьян. Зато было множество рабов, и вскоре нашлась группа предпринимателей, готовых начать обработку пустующих земель, используя рабский труд. Неудивительно, что сенат со своей стороны делал все, для того чтобы помочь этим людям в деле восстановления подорванной экономики Италии, предоставляя им возможность приобретать большие участки земли в установленном порядке через ответственных за это цензоров или просто брать во владение землю без всяких формальностей, но с условием, что часть сельскохозяйственной продукции, полученной с этих земель, они будут отдавать государству.

Все это привело к тому, что во II в. до Р. Х. начался быстрый процесс концентрации земельных владений. Землевладельцами были римские сенаторы и всадники или наиболее энергичные, хитрые и бережливые граждане италийских, союзнических городов или римских и латинских колоний. Эти люди не собирались поселяться в своих имениях и работать на земле. С самого начала они выбрали себе роль землевладельцев, а не земледельцев; таким образом, численность землевладельцев, живущих в городах, намного возросла по сравнению с крестьянством, оставшимся на земле, которое действительно занималось землепашеством. С другой стороны, именно представители этого класса населения, вкладывавшие свой капитал в промышленные предприятия, открывали новые мастерские, в которых трудились рабы, тем самым они способствовали оживлению старинных отраслей промышленности Кампании и Этрурии за счет разорения мелких ремесленников.[13]

Представители старой и новой аристократии Рима и Италии, которые, как правило, нажили свое богатство на Востоке и потому были хорошо знакомы с введенной там капиталистической системой, перенесли эту систему в сельское хозяйство и промышленность Италии. В этом деле они могли опираться на греческие справочники по научно-капиталистическому ведению сельского хозяйства, которые стали общедоступным чтением в Италии, с тех пор как были переведены с пунийского на латынь. Можно с уверенностью предположить, что подобные руководства существовали и для промышленности, — хотя бы такие, которые были написаны с целью пропаганды греческих достижений в области техники. На эллинистическом Востоке капиталистическая форма производства ограничивалась в области сельского хозяйства двумя основными отраслями, работавшими на экспорт, — виноделием и производством оливкового масла; хорошую прибыль обещало также систематическое скотоводство; все же, что касалось производства зерна, было целиком предоставлено на усмотрение крестьянства, состоявшего из мелких землевладельцев и арендаторов, а также крепостных крупных аграриев. Неудивительно, что это наследие эллинистической аграрной системы, основанной на крупном землевладении, было подхвачено представителями римско-италийской аристократии и буржуазии, которые распространили капиталистическую форму производства на промышленность, в особенности в Риме, Этрурии и Кампании.

Для многих областей Италии капиталистические тенденции II в. до Р. Х. и введение эллинистических методов в сельскохозяйственном производстве по сути дела не принесли с собой ничего нового; скорее, это было возрождение ранее существовавших форм хозяйствования. Кроме наличия старой традиции и богатых природных ресурсов, благодаря которым в Италии эти начинания нашли благодатную почву, развитию капиталистической системы способствовал еще целый ряд факторов. Одним из важнейших был избыток рабочей силы и ее дешевизна. В Италию стекалось огромное количество рабов, преимущественно из Греции и Малой Азии; частью это были сельские рабочие из имений эллинистических царей и эллинистической буржуазии, в которых хозяйство велось по определенной системе, и этот приток рабочей силы не ослабевал на протяжении II—I вв. до Р. Х.

Наконец, в это время открывались великолепные возможности для сбыта италийской продукции, и в первую очередь оливкового масла и вина, изделий из металла и керамики. Для Италии главными рынками сбыта были, с одной стороны, западные области античного мира: Галлия, Испания, Африка; с другой — Север и придунайские страны. После второй Пунийской войны

Карфагену пришлось уступить свою роль ведущей торговой державы Запада, ограничившись развитием собственного сельского хозяйства, в частности крупного садоводства, виноградарства и разведения масличных культур.[14] Наследие Карфагена перешло в руки его старинных соперников — греческих колоний Сицилии и Южной Италии, которые стали верными союзниками Рима. Восточная часть греческого мира, находившаяся в это время в состоянии все более углубляющегося экономического упадка, не получила своей доли в этом дележе. Разрушение Карфагена раз и навсегда лишило его коммерческого и экономического значения. Настойчивое требование его разрушения, очевидно, исходило от крупных италийских землевладельцев, глашатаем которых стал Катон. Как крупные производители вина и масла они имели достаточно причин любыми средствами добиваться уничтожения конкурента и по возможности превратить сады, виноградники и оливковые рощи его страны в хлебные поля.[15]

Не следует недооценивать значение и покупательную способность западного и северного рынков сбыта. Галлия была богатой страной и активным покупателем вина, оливкового масла и мануфактурных товаров, которых не производили в достаточном количестве ее греческие города, а в последнюю четверть II в. — те области Галлии, которые находились под римским владычеством. В Испании и Британии дело обстояло приблизительно так же, как в Галлии. Господствующий класс Галлии и некоторой части Испании принадлежал к одному и тому же кельтскому племени. Иберийская часть Испании за ряд предшествующих столетий привыкла к привозным греческим и финикийским товарам. Германия и придунайские страны также постепенно знакомились с продукцией греко-италийского производства.[16]

Вышеописанное развитие, наблюдавшееся в Италии во II в. до Р. Х., вызвало далеко идущие последствия в области политической, социальной и экономической жизни. Рим перестал быть крестьянским государством, управляемым аристократией, состоявшей из крупных землевладельцев, которые, в сущности, тоже были такими же крестьянами, только очень богатыми. По всей Италии нарождалось не только влиятельное купеческое сословие, но также стала появляться и по-настоящему богатая городская буржуазия. Именно во II в. в Италии впервые можно констатировать процесс урбанизации в греческом смысле слова. Многие древние города, отчасти греческого или этрусского происхождения, переживают в это время неожиданный подъем. Многие населенные пункты, деревни, поселки, вплоть до самых мелких, не только получают статус городов, но и на самом деле начинают как в социальном, так и в экономическом отношении приобретать по-настоящему городской характер. Это развитие было вызвано растущим влиянием промышленников и крупных землевладельцев, которые, пожив на эллинистическом Востоке, приобрели привычку к городскому комфорту и усвоили ментальность горожан; так что, вернувшись в Италию, они не могли не оказать на ее жизнь соответствующего влияния в направлении развития городской культуры.

Это новое городское сословие не принимало активного участия в политической жизни. Ведущую роль по-прежнему продолжала играть римская аристократия. Буржуазия была слишком поглощена организацией экономической жизни и устройством городов. Достаточно вспомнить прекрасные дома Помпей периода туфового строительства с их искусно отделанными фасадами, роскошными фресками и мозаикой, для того чтобы понять, почему у их жителей не возникало желания принимать участие в общественной жизни столицы. К тому же они были вполне довольны политикой правительства. Их материальные интересы и политические цели в основном совпадали с интересами и целями римской аристократии. И те и другие вкладывали капитал в приобретение земельной собственности в Италии, а главной формой землепользования у них также было виноградарство, выращивание олив и пастбищное скотоводство. Этим объясняется молчаливая поддержка, оказанная этим классом правительству при жестокой расправе с Карфагеном или осуществлении таких экономических мер, как, например, запрещение заниматься виноградарством в недавно присоединенных новых западных провинциях.[17] Подобно сенаторам и римским всадникам, они тоже вкладывали свои деньги в масличные и виноградарские имения в Греции и Малой Азии.[18] Поэтому они поддерживали восточную политику сената. Кроме того, они получали немалую долю от финансовой и экономической эксплуатации провинций и потому оказались надежной опорой правительства в его первых шагах на пути к империализму.

Продолжающееся обогащение римских и италийских граждан, принадлежавших к двум высшим сословиям, оказывало сильнейшее влияние на политическую, социальную и экономическую жизнь римского государства. Большие вложения капиталов в покупку земли, используемой под виноградники и оливковые плантации, подняли цену на землю во многих областях Италии; это побудило крестьян продавать свои хозяйства, с тем чтобы переселиться в город или переехать в одну из провинций; всюду, где разведение оливковых рощ и виноградников или пастбищное скотоводство, устроенное на капиталистической основе, обещали быть доходными, происходило постепенное сокращение численности крестьянского населения. Нескончаемые войны, которые вел римский сенат после победы над Ганнибалом, подрывали экономические силы италийского крестьянства. В этом кроется одна из главных причин, объясняющих, почему капиталу удалось завладеть огромными земельными угодьями не только в южных, но и в центральных областях Италии, издавна бывших оплотом италийского крестьянства, и почему часть крестьян Средней Италии превратилась из владельцев земли в ее арендаторов и стала работать на чужой земле, принадлежащей римским или муниципальным капиталистам. В Этрурии эти негативные явления получили широкое распространение уже в первой половине II в. В данном конкретном случае это объясняется наличием особых предпосылок: ведь Этрурия издревле была страной крупного землевладения, в которой широко использовался рабский труд.[19]

Такой ход событий неизбежно вызвал соответствующие последствия и, как известно, привел к острому кризису. В связи с уменьшением численности крестьянского населения и ростом числа рабов и арендаторов, сопровождавшимся накоплением капитала, в особенности в столице, под угрозой оказалось все общественное устройство Рима. Традиционное для него правление аристократии, опиравшееся на крестьянское войско, в конечном счете выродилось в олигархию богатой знати, между тем как военная мощь Италии, опиравшаяся на италийское крестьянство, приходила в упадок. Напомним, что в римском войске обязаны были служить только граждане, обладавшие определенным цензом, что, кстати, явилось дополнительной причиной, побуждавшей крестьян продавать свою собственность крупным землевладельцам, для того чтобы, продолжая работать на той же земле в качестве арендаторов, уклониться таким образом от тягостной воинской повинности.

Первым актом той политической и социальной драмы, которая начинала разыгрываться в Италии, стала попытка радикальной политической, экономической и социальной реформы, предпринятая Тиберием Гракхом и подхваченная после его смерти его братом Гаем. Как Тиберия, так и Гая поддерживали сельское население Италии и неимущий пролетариат Рима. Главная задача, которую они ставили перед собой, была очень похожа на те, которые провозглашались многочисленными революционными предводителями греческих городов. Раздел крупных земельных владений и тем самым восстановление крестьянского сословия и армии провозглашались ими в качестве исходной задачи и одновременно конечной цели революции, между тем как установление демократии под началом одного правителя должно было наступить само собой как неизбежное следствие этой революции. Неудивительно, что арендаторы и неимущие пролетарии стали восторженными приверженцами Гракхов.[20] Здесь было бы неуместно останавливаться на подробном описании тех внутренних смут, которые разразились вслед за первой попыткой политической и социальной революции, поэтому мы лишь в нескольких словах перечислим движущие силы, определившие особенный характер и сложность этого движения.

Гракхам не удалось преодолеть великий кризис римского государства. Своим выступлением они не добились даже сколько-нибудь заметных успехов в той части своей программы, которая касалась размера крупных земельных владений, не говоря уже о полной смене политической структуры римского государства или восстановлении крестьянского сословия. Римское крестьянское государство невозможно было оживить, оно кануло в вечность. Было, конечно, создано некоторое количество новых крестьянских хозяйств, некоторые неимущие пролетарии получили земельные наделы, несколько больших имений было конфисковано. Но скоро этот процесс застопорился и в конце концов был окончательно остановлен благодаря противодействию господствующей олигархии. Единственный результат, достигнутый революцией Гракхов, состоял в том, что она подтолкнула к возмущению широкие массы римского населения и что впервые в римской истории были четко обозначены противоречия между бедными и богатыми, «угнетенными» и «угнетателями». Однажды вспыхнув, борьба между этими классами уже не могла погаснуть.

Однако на следующем этапе гражданских войн главный вопрос, из-за которого шла эта борьба, — земельная реформа, отступил на задний план. Вместо него, а точнее, параллельно ему, выдвинулась на некоторое время чисто политическая проблема политического равноправия союзников Рима, и в первую очередь граждан италийских городов. Обещания Гракхов пробудили у них надежду стать полноправными членами римского общества, но олигархическая реакция, казалось, положила конец этим ожиданиям. Однако союзники не собирались уступать. В результате началась ожесточенная кровавая война; цветущая область Средней Италии, населенная преимущественно северными самнитскими племенами, подверглась страшному опустошению. В конце концов союзники отступились от намерения основать новый Италийский союз, а римляне предоставили всем гражданам союзнических городов полноценное римское гражданство. Римское государство не могло больше не считаться с требованиями союзников, иначе это неизбежно привело бы к окончательному развалу итало-римского государства.[21]

После этой интерлюдии борьба возобновилась уже в более широких масштабах. За счет италиков, получивших права римского гражданства, в Риме увеличилось число недовольных, среди которых количественно преобладал неимущий пролетариат; почти все были полны решимости принимать в борьбе активное участие. С другой стороны, за счет муниципальной буржуазии пополнились ряды сторонников существующего порядка. Благодаря новым участникам борьба не только усложнилась и увеличила свой размах, но вообще приняла совершенно новый характер. Союзническая война и случившееся незадолго до ее начала грозное вторжение кельто-германских племен со всей очевидностью доказали невозможность придерживаться старого принципа военной организации, согласно которому воинскую повинность должна была нести только ограниченная часть населения, в основном состоявшая из землевладельцев; поэтому характер римской армии и ее социальный состав подверглись радикальному изменению. После реформ Мария это ополчение италийских крестьян превратилось в армию с длительным сроком службы, состоящую из пролетариев и сельской бедноты.

С другой стороны, народное собрание Рима, которое после Союзнической войны превратилось по сравнению с общей численностью римских граждан в жалкое меньшинство, совершенно утратило былой характер представительного органа, выражающего интересы римских граждан, и стало послушным орудием в руках ловких политиков. Гораздо больший вес в качестве выразителя желаний значительной группы римских граждан приобрела обновленная армия, которая к тому же представляла собой гораздо более удобное средство для достижения честолюбивых планов.

Своим появлением она была обязана не только постоянной угрозе варварских нападений и гражданских войн; создание новой армии было в основном обусловлено той же причиной, которой были вызваны гражданские войны, — возникновением Римской империи (Imperium Romanum) и установлением мирового господства Рима. Без такой армии невозможно было дальнейшее существование империи; не будь армии, она бы развалилась. Это отчетливо выявилось в тех войнах, которые приходилось вести Риму в период между великими восточными походами и реформами Мария. Мелкие войны, вроде войны с Югуртой в Африке и с кельтиберами в Испании, не принесшие новой славы римскому оружию, стоили римскому государству огромных людских и денежных потерь. Перед лицом такой серьезной опасности, какую представляло собой нападение кельтских и германских племен, со всей отчетливостью обнаружилась слабость римского ополчения и неспособность полководцев, которые сами не были профессиональными воинами, создать из этого ополчения боеспособные воинские части. Для исправления этих недостатков требовалось провести два тесно связанных друг с другом мероприятия: создать вооруженные силы, более или менее соответствующие характеру регулярной армии, и обеспечить ее профессионально обученными полководцами, которые целиком посвятили бы себя военному делу.

Поскольку войско в своей новой форме стало самой могущественной организацией из всех институтов Рима, его предводители, олицетворявшие военную мощь государства, неизбежно пришли к тому, что забрали в свои руки политическую власть и постепенно оттеснили на этом поприще сенат и римское народное собрание (senatus populusque Romanus). Главная задача, вставшая перед этими новыми вождями, вытекала из необходимости привести структуру города-государства в соответствие с потребностями империи, а также придать государственному строю такую форму, которая давала возможность управлять обширными территориями, входившими в состав Римской империи. Борьба за восстановление прежнего крестьянского государства, начатая Гракхами и поддержанная массами неимущего пролетариата и бедного крестьянства, выступавшими под лозунгом раздела земельных владений, теперь обернулась борьбой за полное преобразование государства и такую перестройку государственного механизма, которая привела бы его в соответствие с потребностями имперской державы.

Первым, кто осознал изменившуюся ситуацию и использовал для осуществления своих политических целей новый фактор, появившийся в политической жизни Рима, был Луций Корнелий Сулла — один из римских полководцев, участвовавших в Союзнической войне. Главная политическая идея Суллы, которая заставляла его вести непримиримую борьбу против сторонников программы Гракхов, требовавшей передачи всех властных прав римскому народному собранию во главе с выборными магистратами из числа городского пролетариата и восстановления исконного крестьянского государства, заключалась в том, чтобы поставить власть сенаторского меньшинства на службу имперских задач государства. Себе же Сулла отвел в новом государстве роль помощника и советчика, его влияние в делах политики основывалось на той популярности, которой он пользовался в армии и среди значительной части римских граждан, принадлежавших главным образом к высшим слоям общества. Может показаться странным, что в борьбе за такие цели он опирался на армию, состоявшую из пролетариев и бедных крестьян, которым, казалось бы, сам бог велел быть на стороне его противников. Однако не следует забывать, что новый состав войска думал только о своих собственных интересах, а Сулла обещал своим солдатам более значительные и ощутимые преимущества, чем могли предложить его противники: военную добычу, завоеванную в походах против Митридата, землю и денежное вознаграждение по возвращении в Италию и — пожалуй, как самое заманчивое из всех обещаний — пожизненное приобретение более высокого социального статуса в родном городе. Нужно также учесть, что армия Суллы еще состояла из римских граждан старого закала, для которых толпы новых граждан, появившихся после Союзнической войны, были точно бельмо на глазу. Последние же полагались на Мария, его сторонников и преемников.

После смерти Суллы гражданская война тотчас же вспыхнула с новой силой. Теперь это была главным образом борьба за власть, которую вели между собой самые способные и честолюбивые представители сенатской знати за право решающего голоса в делах государственного правления. Участники этой борьбы не выдвигали определенных политических программ, не добивались радикальных экономических и социальных реформ. Борьба велась из честолюбивых побуждений за личное влияние в столице и на поле сражения. Получить должность командующего с чрезвычайными полномочиями — а такая мера обычно представляла единственный выход из острых ситуаций, которые время от времени возникали в политической и военной жизни империи, — означало для решительного человека из числа римской аристократии возможность поближе сойтись с армией и завоевать ее привязанность с помощью подарков и обещаний; а это, в свою очередь, давало полководцу власть над государством, которую он удерживал, пока пользовался популярностью у солдат. Его соперники прибегали к тем же самым методам и средствам. Таким образом, гражданская война превратилась в войну между хорошо организованными и вымуштрованными армиями, возглавляемыми честолюбивыми политиками. Большинство римских граждан и, конечно же, большая часть провинциального населения не принимали активного участия в этой войне. Единственное, о чем они мечтали, — чтобы наступил мир и порядок. Война велась силами профессионального воинства Римской империи. Они сражались, потому что после окончания военных действий надеялись получить щедрое вознаграждение в виде земельного надела и денег.[22]

Этим объясняется, почему следующий акт трагедии гражданских войн — война между Цезарем и Помпеем — производит такое запутанное впечатление и почему такими смутными представляются его главные результаты. Цезарь выиграл войну, потому что он был лучшим организатором, гениальным полководцем и имел громадное личное влияние на солдат. Карьера Помпея мало отличалась от карьеры Цезаря, и различие между этими полководцами, конечно, было недоступно для понимания солдатских умов. Когда Помпей выступал в качестве оплота сената и его господства, то даже сами сенаторы не принимали его всерьез. Они выбрали его своим предводителем за то, что он казался им менее опасным, чем Цезарь, и в случае его победы рассчитывали получить в его лице более покладистого хозяина. Основная же масса римских граждан принимала чью-то сторону только тогда, когда была вынуждена сделать выбор.

Цезарь пал от руки заговорщиков как раз тогда, когда собирался выполнить ту задачу, которую он поставил перед собой как государственным деятелем. Мы не можем теперь судить, что было бы, если бы он успел провести реорганизацию государства. Некоторые признаки говорят о том, что он задумал определенную программу реформ, но мы не имеем возможности реконструировать ее в деталях. Некоторые античные историки и большинство современных исследователей считают, что Цезарь замыслил установить настоящую монархию, в основе которой лежало бы не римское гражданство, а Римская империя в целом, в то время как Помпей выступал как носитель идеи, наиболее популярной в высших слоях населения Рима, имея в виду «принципат», т. е. главенство лучшего из лучших, под которыми подразумевались представители сословия сенаторов.[23]

Последовавшая затем борьба между убийцами Цезаря, с одной стороны, и его генералами и приемным сыном — с другой, обнаруживает тот хаотический характер, который обычно носит борьба за власть. Ветераны Цезаря поддерживали Антония и Октавия, потому что от них, и только от них, они надеялись дождаться обещанных Цезарем наград — земли и денег. Отдельные энтузиасты, в основном интеллигенты, которые свято верили в то, что Цезарь был тираном и губителем республиканской свободы, каким его объявили его убийцы и сенат, сражались на стороне Брута и Кассия. Все прочие, на чьей бы стороне они ни стояли, боролись, потому что их в это втянули, потому что им пообещали дать земли и денег и потому что они верили, будто сражаются за восстановление мира и порядка.

Победа Октавия и Антония над убийцами Цезаря не внесла в ситуацию никакой ясности. А Октавий (или Октавиан, как его иногда называли после усыновления Цезарем), т. е. будущий Август, старался тем временем внушить италийскому населению, будто бы Цезарь собирался установить чисто монархическое правление (используя, кстати, тот же пропагандистский ход, к которому в свое время прибегли убийцы Цезаря), а теперь того же добивается и Антоний. Поскольку Октавиан почти все время оставался в Италии, а Антоний, чья резиденция была на Востоке, большей частью находился за границей, такая пропаганда не могла не увенчаться успехом. Ошибки, допущенные Антонием, его связь с Клеопатрой и последующая женитьба на ней способствовали тому, что распространяемые Октавианом слухи, будто Антоний хочет сделать Италию египетской провинцией, при всей их явной нелепости казались римским гражданам в Италии вполне убедительными.

Во всяком случае, римских граждан встревожила перспектива утратить свои привилегии и оказаться в подчинении у провинциалов. Таким образом, в борьбе между Октавианом и Антонием готовность поддержать Октавиана проявили в Италии римские граждане, в особенности вся крупная буржуазия, а также преобладающая часть высших сословий сенаторов и всадников, причем не только за денежные или земельные подачки. Битва при Акции стала первым сражением в ходе гражданских войн, которое было выиграно не вооруженным пролетариатом, воюющим ради собственной выгоды, а соединенными усилиями италийских граждан, проникнутых убеждением, что они отстаивают самое существование римского государства, защищая свободу от восточного варварства и рабства. Полководец Октавиан выступил в последнем сражении гражданских войн не в роли революционного вождя, сражающегося за свою личную власть, а как знаменосец римской идеи, вступивший в бой во имя прошлого и будущего Рима. Он отстаивал Рим, воюя с призраком восточной монархии. Для того чтобы прочно удержать власть, завоеванную в битве при Акции, Октавиан не должен был забывать о том, как и благодаря чему он одержал там победу.

Период гражданских войн, затронувших не только Италию, но и провинции, принес много страданий почти всем странам, входившим в Римскую империю. В Италии много народу погибло в боях или умерло в походах от болезней. В периодически повторявшиеся времена политического террора было убито много видных деятелей; многие люди, как бедные, так и богатые, лишились своего имущества, — им полководцы пополняли свою опустевшую казну или раздавали вырученные при его продаже деньги своим солдатам, ветеранам революционных армий. Экономические условия были очень шаткими. Никто не знал, что готовит завтрашний день. Моральное равновесие Италии было ужасно поколеблено, и она мечтала лишь об одном — о скорейшем наступлении мира.

Эта страстная мечта о мире слышится, например, в ранних стихотворениях Горация и Вергилия. Очень показательна неоднократно отмечавшаяся смена настроений, пережитая Горацием в печальные годы после битвы при Филиппах. Подобно миллионам жителей империи, и в особенности римских граждан, Гораций после периода глубокого отчаяния связал все свои надежды с окончательной победой Августа, который обещал положить конец гражданской войне. Август прекрасно знал настроения жителей империи. Мир был для людей желанным лозунгом. Каждый был готов признать Августа и согласиться с его правлением, если только оно принесло бы мир и спокойствие. Задачей Августа было восстановление мира; это было, так сказать, необходимым условием упрочения его власти. В следующей главе мы убедимся, что Август знал и понимал чаяния народа и руководствовался этим в своих действиях.[24]

Однако как ни изменилось настроение народа, в частности по сравнению с временами до и после убийства Цезаря, в экономических и социальных условиях за время гражданских войн в Италии не произошло существенных изменений. Италия по-прежнему оставалась экономическим центром античного мира, почти столь же богатым и цветущим, как раньше. Варрон описывает Италию второй половины эпохи гражданских войн как благодатнейшую землю на свете во всем, что касается природных богатств и высокого уровня сельскохозяйственной культуры.[25] И он был совершенно прав. Гражданские войны не могли подорвать основы социальной и экономической жизни прошлого. Те же роскошные виллы с мраморными колоннадами, окруженные тенистыми парками, виднелись на холмах и на побережье Лация, Этрурии и Кампании. По всей Южной и Средней Италии были разбросаны те же образцовые имения, где хозяйство велось на капиталистических началах и было организовано по эллинистическому образцу; их многочисленное население, состоявшее из рабов, все так же трудилось под надзором управляющих на виноградниках, в оливковых рощах, садах, на полях и лугах. Владельцами этих villae rusticae были крупные капиталисты Рима и богатые представители муниципальной буржуазии. Начиная с XVIII в. при раскопках было обнаружено большое число подобных вилл в окрестностях Помпей, Стабий и Геркуланума, некоторые из них, вероятно, относятся по меньшей мере к I в. до Р. Х.[26] Обширные пастбища, на которых под охраной вооруженных пастушеских отрядов паслись сотни тысяч овец, коз, быков и коров, составляли характерную черту хозяйственной жизни Апулии, Самния, некоторых районов Лация и многих областей Сицилии, Сардинии и Корсики.[27] В пейзаже Этрурии, Умбрии, Пицена и долины реки По местами преобладали деревни и разбросанные тут и там усадьбы мелких землевладельцев. В деревнях и усадьбах подобного типа жили также арендаторы крупных землевладельцев, занимавшиеся выращиванием хлеба для собственного потребления и для продажи на рынках соседних городов. В этих областях Италии некоторые богачи, как, например, современник Цезаря и Помпея Домиций Агенобарб, владели такими громадными земельными угодьями, что могли позволить себе обещать тысячам своих неимущих солдат земельные наделы, которые обеспечили бы им безбедную жизнь. Домиций и Помпей могли составить из своих арендаторов (coloni) и рабов целые армии. Помпей не преувеличивал, говоря, что стоит ему топнуть ногой, как из-под земли появятся тысячи солдат. Несомненно, что при этом он в первую очередь думал о ветеранах, которые были его клиентами, и о населении своих имений.[28]

В городах Италии обитало зажиточное, иногда даже богатое сословие горожан. Большинство его представителей были землевладельцами; некоторые владели доходными домами и различными лавками, другие занимались ростовщичеством и банковским делом. Самым большим и богатым городом был Рим. Он бурно рос на протяжении II—I вв. до Р. Х. Лучшие площади занимали прекрасные дворцы могущественных магнатов, сенаторов и всадников. Сделки заключались на ежедневных биржевых сходках возле храма Кастора на Форуме — большой публичной площади Рима. Здесь было тесно от народа, в толпе шла оживленная торговля долевыми паями компаний по откупу налогов, всевозможными товарами, которые продавались как за наличные деньги, так и в кредит, земельными угодьями, расположенными в Италии и провинциях, домами и лавками, находящимися в Риме и в других городах, кораблями и торговыми домами, рабами и скотом. В лавках, расположенных рядом с Форумом и на соседних улицах, тысячи свободных ремесленников и владельцев мастерских, тысячи рабов, приказчиков и рабочих, трудившихся на богатых капиталистов, изготавливали свои товары и продавали их покупателям. Окраины Рима кишели неработающими или полупраздными пролетариями, которые жили в больших доходных домах и, чтобы как-то поддерживать свое жалкое существование, всегда были готовы продать свой голос или свои кулаки всякому, кто мог предложить за них деньги.[29]

Эпохи террора следовали одна за другой, то и дело вздымалась очередная волна гражданской войны. Отдельные представители перечисленных групп населения при этом погибали. Но сами группы выживали и сохранялись в том же неизменном виде; погибших сменяли на их старом посту наследники или новые пришельцы. Случалось, что какая-нибудь группа землевладельцев в том или ином городе Италии лишалась своего наследного имущества, а достояние ее членов переходило в руки ветеранов революционных армий, таких же италиков по рождению; арендаторы, крестьяне и владельцы имений занимали загородные дома и поля, а иногда и городские жилища неудачников. Для людей, изгнанных из своих владений, это, конечно, означало разорение. Они разбредались по большим городам и переселялись в провинции, увеличивая число безработных пролетариев, вступали в ряды революционных армий и т. д. Однако для Италии в целом это не приносило ощутимых перемен. Все ветераны были римскими гражданами. Все, или почти все, родились на равнинах или в горах Италии. Потомственные пролетарские семьи вряд ли можно было сыскать даже в Риме. Тот, кто сегодня оказался пролетарием, еще вчера был землевладельцем, а завтра мог стать солдатом, приказчиком у купца, ремесленником или рабочим. Инородное тело, образуемое в густонаселенных странах появлением подобных переселенцев, быстро растворялось в населении городов и сельскохозяйственных областей. Насколько легко происходило такое растворение, демонстрирует пример Помпей, где колония ветеранов из войска Суллы постепенно слилась с местным населением.

Разумеется, нельзя недооценивать значение периодических переделов земли, происходивших во время гражданских войн. Согласно тщательно проведенным подсчетам, в течение последних пятидесяти лет этого смутного времени полмиллиона человек получили в Италии земельные владения.[30] Наряду с крупными переменами, вызванными Союзнической войной, эти переделы оказались, возможно, самым действенным фактором в процессе романизации и латинизации Италии: достаточно напомнить о Помпеях, где в I в. до Р. Х. оскский язык был почти полностью вытеснен латынью. С другой стороны, нельзя преувеличивать чисто экономическое значение этих переделов. Даже если предположить, что большинство ветеранов действительно сделались мелкими крестьянами и обрабатывали землю своими руками, — что, конечно же, происходило не во всех случаях, — сам по себе факт создания новых крестьянских хозяйств вряд ли мог оказать значительное влияние на весь ход развития экономической жизни, основная тенденция которой заключалась в создании крупных хозяйств, чьи владельцы и не думали поселяться в деревне, а рассматривали свои поместья исключительно как источник дохода. Достоверно известно, по крайней мере, то, что чем дольше продолжались гражданские войны, тем в большей степени предоставление земли во владение ветеранам производилось не с расчетом на создание новых мелких крестьянских хозяйств, а так, чтобы дать горожанину возможность обзавестись сельским имением; только так можно объяснить неуклонное увеличение земельных площадей, которые получали ветераны. Поэтому ветераны пополняли собой не столько крестьянское, сколько городское население, и не работающее, а буржуазное сословие Италии.[31] Раздача земель не могла также повлиять на рост крупного землевладения. Конечно, те или иные большие имения, конфискованные в ходе гражданских войн полководцами, возможно, и были поделены на небольшие участки и розданы мелким хозяевам. Но, как правило, крупные хозяйства либо оставались в руках тогдашнего правителя государства, составляя основу его личного влияния, так как оно зависело от численности его клиентов, либо такие имения продавались за наличные деньги, для того чтобы пополнить вечно пустующую казну.

Гораздо более радикальные изменения происходили в провинциях. Хотя провинциалы, за исключением живущих там римских граждан, и не принимали активного участия в гражданских войнах, они оказались наиболее пострадавшей стороной. На их плечи легло бремя огромных расходов, связанных с войной. Самые большие тяготы выпали на долю восточных провинций. Об этом уже было сказано выше; теперь мы бросим взгляд на положение, сложившееся на Западе.

Впервые западные провинции подверглись систематической колонизации со стороны Италии. Попытки Гая Гракха и некоторых его последователей провести такую колонизацию на Западе, в частности в Африке, потерпели неудачу, не достигнув заметного эффекта. Зато во время гражданских войн в Галлию, Испанию и Африку хлынули волны римских переселенцев. Наиболее значительными поселениями были римские колонии, основанные руководителями революционного движения; в первую очередь следует назвать африканские колонии Мария и колонии Цезаря, Антония и Августа в Галлии, Испании и Африке, а также в некоторых областях Востока, в частности в Малой Азии. Однако эти организованно возникшие колонии были не единственными поселениями, появившимися в провинциях в период гражданских войн. Большие группы италиков переселялись туда на собственный страх и риск. В качестве торговцев, ростовщиков, служащих компаний, занимавшихся откупом налогов, они вливались в состав римских колонистов и местного населения в городах Галлии, Испании, Африки и Нумидии. История многих городов Африки и Нумидии показывает, какой важный элемент городской жизни этих стран представляли собой эти группы римских граждан; достаточно вспомнить, например, города Туггу в Африке и Цирту в Нумидии, столицу нумидийских царей. Ни тот ни другой город изначально не был военной колонией (в Цирте римская колония появилась лишь в 44 г. до Р. Х.), но в обоих городах римские граждане играли ведущую роль в экономической и общественной жизни. Вне всякого сомнения, такая же иммиграция из Италии имела место и в греческих и полуэллинизированных доримских городах Южной Испании, и в древнейшей римской провинции Галлии. Не имея прямых доказательств, можно тем не менее предположить, что некоторые эмигранты из числа наиболее бедных колонов больших италийских имений решались на этот шаг, поддавшись на уговоры своих хозяев, убеждавших их отправиться в благодатную Африку, где у богатых провинциальных землевладельцев для них, дескать, найдется земля получше и участок побогаче, который можно будет взять в аренду.

Таким образом, волна римских граждан, первоначально катившаяся в основном на Восток, в I в. до Р.Х повернула на Запад. На Востоке условия были настолько неблагоприятны, а опасности, грозившие римским переселенцам, были так очевидны (достаточно вспомнить кровавую баню, учиненную Митридатом), — причем былые преимущества давно сошли на нет вследствие римских злоупотреблений, — что переселенцы в подавляющем большинстве случаев предпочитали неосвоенные земли Запада, надеясь там скорее устроить свое счастье. Если Галлию, Испанию и Африку удалось более или менее романизировать, то это произошло благодаря интенсивной колонизации этих стран в период гражданских войн. Вместе с переселенцами из Италии там начался приток нового капитала, новой энергии и нового жизненного уклада, а вслед за италиками туда устремились греки и представители восточных народов. Мы не знаем, какое число переселенцев отправилось в новые земли, чтобы заниматься там простым трудом или крестьянствовать. В большинстве своем это, конечно, были не простые крестьяне, арендаторы и ремесленники; чаще всего это были землевладельцы, торговцы и купцы, селившиеся не в деревне, а в городах.[32]

Если мы захотим дать обобщенное определение политических, экономических и социальных условий римского государства I в. до Р. Х., то, скорее всего, нам не удастся подыскать для этого краткую и вместе с тем исчерпывающую формулировку. В политическом отношении власть в римском государстве принадлежала всей совокупности римских граждан, в действительности же ею распоряжался правящий орган, состоящий из богатых, знатных граждан, т. е. римских сенаторов, которые выступали в качестве представителей всей массы граждан. Провинции рассматривались как сельскохозяйственные имения, принадлежащие господствующему сообществу. Общественное устройство, если отвлечься от некоторых незначительных изменений, сохраняло в целом структуру города-государства. Социальный состав римского общества представлял следующую картину: господствующий класс был сравнительно невелик, его представители жили в столице и, как правило, владели большими богатствами в Италии и провинциях. Многочисленный и влиятельный класс более или менее зажиточных коммерсантов и землевладельцев составлял вместе с сословием сенаторов высший слой населения Рима и других городов Италии. Как правило, они жили на ренту. Настоящий трудящийся класс состоял из мелких торговцев и городских ремесленников, из рабов, которые служили в конторах и лавках буржуазии, из свободных крестьян в сельскохозяйственной местности, а также из большого и постоянно увеличивающегося числа рабов и арендаторов в имениях землевладельческой буржуазии. Тот же социальный состав имели группы римских граждан, рассеянные по разным провинциям.

В экономическом отношении мы наблюдаем капитализм почти того же самого типа, который был распространен на Востоке до и во время эллинистического периода. В пределах римского государства, а также между ним и его соседями существовала свобода торговли. Важнейшей отраслью торговли был не сбыт предметов роскоши, а обмен такими продуктами повседневного потребления, как хлеб, рыба, растительное масло, вино, лен, конопля, шерсть, строительная древесина, металлы и мануфактурные изделия. Продукты питания и сырье поступали из отдаленнейших мест греко-римского мира; масло, вино и мануфактурные товары — из греческих городов и Италии. Денежные сделки и банковские операции стали почти исключительной привилегией Италии — в первую очередь Рима, поскольку большая часть отчеканенных денег была сконцентрирована в руках римских капиталистов. Политические условия способствовали не только превращению коммерческой отрасли в монополию римлян, по преимуществу римских банкиров, но и принятому ею ростовщическому уклону, который стал серьезным препятствием на пути нормального развития капиталистической системы. Второе препятствие заключалось в относительно медленных темпах развития промышленности, тормозивших создание новой промышленной техники и переход от ремесленных мастерских к фабричному производству. Ремесленные мастерские продолжали оставаться основным методом производства, и даже объединение нескольких мастерских, занимающихся одинаковым производством, в руках одного хозяина еще не превращало их в фабрику в современном смысле слова. Следует все-таки заметить, что труд в мастерских отличался высокой степенью дифференцированности, что товары в них в большинстве случаев производили не на заказ, а в расчете на неограниченный рынок сбыта. Среди крупных промышленных центров Древнего мира отдельные города Италии стали играть ведущую роль: так, Капуя и Калес стали центрами по производству металлических и гончарных изделий, Тарент — шерсти и серебряной посуды, Арреций славился особым сортом керамики с красной глазурью, хотя в целом Италии никогда не принадлежала ведущая роль в области промышленного развития. Ведущими в этой сфере оставались греческие города Востока.[33]

---

[1] Об экономическом положении Греции в VI—V вв. до P. X. и, в частности, о положении в Афинах см.: Glotz G. Le travail dans la Grece ancienne. 1920; Beloch J. Griechische Geschichte2 . 1922. Ш. S. 313 ff. (IX Abschnitt: Die wirtschaftliche Entwicklung seit dem Peloponnesischen Kriege); Oertel F. II Poehlmann R., von. Geschichte der sozialen Frage und des Sozialismus in der antiken Welt3 . 1925. II. S. 511 ff. Ср.: Knorringa H. Emporos. 1926; Hasebroek J. Staat und Handel im Alten Griechenland. 1928; Calhoun G. M. The Business Life of Ancient Athens. 1926; Ἁνδρεάδου A. M. Σύστημα Ἑλληνικῆς Δημοσίας Οἰκονομίας. (Андреаду Α. Μ. Система греческой общественной экономики) 1928 I. 1 (нем. пер. одной главы в «Vierteljahresschrift fur Soz.- und Wirtschaftsg». 1928. 20. S. 283 ff.); Ziebarth E. Beitrage zur Geschichte des Seeraubes und Seehandels im alten Griechenland. 1929. Хочу заметить, что термин «капитализм» я употребляю в более широком смысле, т. е. я понимаю под ним такую форму хозяйства, целью которой является не потребление, а получение дохода. Разумеется, что современный капитализм носит совершенно иной характер; в античности он не существовал еще в тех формах, которые типичны для нашего времени. См. библиографию в примеч. 91 к гл. VII.

[2] Подробно эта важная тема будет обсуждаться в моей книге «Social and Economic History of the Hellenistic Period». Описание войн конца III — начала II в. до P. X., прокатившихся по Греции, греческим островам и Малой Азии, которое дает Полибий, представляет собой богатейший источник для исследований, посвященных этому предмету. Хотелось бы увидеть факты, которые могли бы служить доказательством утверждения У. Карстеда (Karstedt U. Gott. Gel. Anz. 1928. S. 85) о том, что в период эллинизма война принимала все более гуманную форму. Но даже если действительно есть основания для того, чтобы высказать такое предположение относительно гуманизации военных действий в эпоху раннего эллинизма, его никак нельзя отнести к временам Филиппа Π и его современников.

[3] Demosth. Κατὰ Τιμοχρ. 49 (p. 746): οὐδὲ τῶν χρεῶν τῶν ἰδίων ἀποχοπὰς οὐδὲ γῆς ἀναδασμὸν τῆς Ἀθηναίων οὐδ’ οἰχιῶν; ср.: Ditten-berger. Syll.3 526,22 ff. ού | [δὲ γᾶς) ἀναδασμὸν; [(ни сложение частных долгов, ни передел земли афинян] (греч.) οὐδὲ οἰχιᾶ(ν) οὐδὲ | [ο]ἰχοπέδων οὐδὲ χρεῶν ἀ [ποχοπ]ὰν ποιήσω, [я не совершу ни передела земли, ни долгов, ни их фундаментов, ни сложения долгов] (греч.) и Isokr. Panath. (12)259 (p. 287b). В лице Керкида (фрагм. 1; см.: Powell J. U., Barker Ε. Α. New Chapters in the History of Greek Literature. Oxford, 1921; ср.: Knox A. D. The First Greek Anthology. Cambridge, 1923) мы встречаем проповедника политических и социальных идей и реформатора III в., который, будучи представителем буржуазного класса, вынужден был признать γῆς ἀναδασμόν и χρεῶν ἀποχοπήν [передел земли и сложение долгов] (греч.) в качестве превентивных мер против социальной революции. Ср.: Pohlmann R., von. Geschichte der sozialen Frage und des Sozialismus in der antiken Welt. 1925. P. S. 332 ff.; Tarn W. W. The Social Question in the Third Century // The Hellenistic Age. Cambridge, 1923. P. 108 sqq.

[4] См.: Ferguson W. S. Hellenistic Athens. 1911.

[5] Проблема экономической и социальной жизни в эпоху эллинизма будет рассматриваться в моей книге, указанной в примеч. 2. Общий обзор существовавших тогда условий дан в следующих новейших монографиях: Beloch J. Griechische Geschichte2 . 1925. IV, 1; Jouguet P. L’imperialisme macedonien et l’hellenisation de l’Orient. 1926; Kaerst J. Geschichter der Hellenismus2 . 1926. П; Tarn W. W. Hellenistic Civilization. 1927. О Египте см.: Rostovtzeff Μ. Ptolemaic Egypt // САН. 1928. VII. P. 533 sqq. (с библиографией); ср.: Tarn W. W. Ptolemy II // JEA. 1928. 14. P. 246 sqq. О Сирии см.: Rostovtzeff Μ. Syria and the East // Ibid. P. 587 sqq. (с библиографией); ср.: Otto W. Beitrage zur Seleukidengesch. des III Jahrh. v. Chr. // Abh. Munch. Ak. 1928. 34, 1. О Пергамском царстве см. мою статью в «Anatolian Studies presented to Sir William Ramsay» (Manchester, 1923), в которой обсуждаются имеющиеся у нас материалы о систематическом сельском хозяйстве капиталистического типа в эллинистических государствах; ср. мою главу «Pergamum» в САН, VIII См. также мои главы «Rhodes and Delos» и «The Bosporan Kingdom» (Ibid.). Богатый материал по этой теме содержится также в папирусах с перепиской Зенона — управляющего большого поместья, принадлежавшего Аполлонию, который был диойкетом (dioiketes) у Птолемея Филадельфа; см. об этом: Rostovtzeff Μ. A Large Estate in Egypt in the Third Century В. C. 1921: p. 49 (зерноводство), p. 93 sqq. (виноградарство), p. 107 sqq. (скотоводство), p. 117 sqq. (лошади); Johannesen R. Ptolemy Philadelphus and Scientific Agriculture // Class. Phil. 1923. 18. P. 156 sqq. Интересные новые материалы опубликовал С. Эдгар (Edgar С. Miscellanea // Bull, de la Soc. Arch. d’Alex. 1923. 19. P. 6(117) sqq.), речь там идет о попытке Зенона акклиматизировать в Египте сицилийских свиней; ср.: Viereck P. Philadelpheia. 1928 (Morgenland. Heft 16). S.40ff.; Idem. Gnomon. 1930. 6. S. 115 ff. Тот факт, что Теофраста читали в эллинистическом Египте, доказан благодаря обнаруженному фрагменту из Περὶ ζῴων. Ср. превосходную книгу Шнебеля (Schnebel. Die Landwirtschaft im hellensti-schen Aegypten. 1925), а также: Westermann W. L. Egyptian Agricultural Labour // Agricultural History. 1927. I. P. 34 sqq. и мои примечания к P. Tebt. Ш, 713 (в ближайшее время выходят из печати).

[6] Интересную характеристику эллинистических монархий (хотя и с некоторым утрированием негативных сторон) дает Элий Аристид в своей речи Εἰς Ῥώμην (XXIV К, XIV D), 27: Μαχεδόνες οὐχ ἐν Μαχεδονία, ἀλλ’ ού δύναιντο βασιλεύοντες ἕχαστοι ὥσπερ φρουροί μᾶλλον τῶν πόλεων χαὶ τῶν χωρίων ὄντες ἤ ἄρχοντες, ἀνάστατοι τίνες βασιλεῖς οὐχ ὑπὸ τοῦ μεγάλου βασιλέως, ἀλλ’ ὑφ’ ἑαυτῶν αὐτοὶ γεγενημένοι, εἰ δὲ οἶον τε εἰπεῖν, σατράπαι ἔρημοι βασιλέως. Καίτοι την τοιαύτην χατάστασιν πρότερον ληστεία μᾶλλον ἤ βασιλεία προσεοιχέναι φήσομεν. [Македоняне, царствуя не в Македонии, но где только каждый сможет, будучи скорее стражами своих городов и местностей, нежели правителями, а некоторые цари, изгнанные из своего жилища не великим царем, но изгнавшие сами себя, а если можно сказать, заочные сатрапы царя. Однако сказать ли нам, что такой порядок вещей скорее похож на грабеж, нежели на царскую власть?] (греч.)

[7] Такая важная проблема, как первые попытки Рима создать свою мировую державу — Imperium Romanum, лучше всего разработана в трудах Тэнни Фрэнка (Frank Т. Roman Imperialism. 1913; ср.: Idem. A History of Rome. 1923. P. 236 sqq.) и в особенности: Holleaux Μ. Rome, la Grece et les monarchies hellenistiques au IIIeme siecle avant J. C. (273—205) // Bibl. des Ec. 1921. 124; De Sanctis G. Storia dei Romani. 1922. Т. IV: «La fondazione dell’impero». P. 1 sqq. Ср.: Marsh F. B. The Founding of the Roman Empire2 . 1927. Chap. I—II; Homo L. L’ltalie primitive et les debuts de rimperialisme romain. 1925. Об оживлении экономики Греции во второй половине II в. до P. X. см.: Wilhelm A. Urkunden aus Messene // Jahresh. 1914. 17. S. 84 ff. О поборах, производившихся римскими революционными вождями, в частности Суллой, на Востоке, см.: Ibid. S. 97 ff.; ср.: Jollife R. О. Phases of Corruption in Roman Administration in the last Century of the Roman Republic. Chicago, 1919. Новый материал о пиратском разбое на Средиземном море содержится в дельфийской надписи, представляющей собой греческий перевод одного из законов, наделявших полководцев чрезвычайными полномочиями в борьбе с пиратами (SEG. I. N 161; ср. также Addenda). Вокруг датировки надписи пока еще ведутся споры, см.: Pomtow. Klio. 1920—1921. 17. S. 171 ff.; Cuq Ε. C.R.Acad. Inscr. 1923. P. 129 sqq.; Levi M. A. Riv. Fil. 1924. 52. P. 80 sqq.; Colin G. BCH. 1924. 48. P. 58 sqq.; Colin J. Rev. Arch. 1923. 18. P. 289 sqq.; Idem. Rev. Arch. 1925. I. P. 342 sqq.; Cuq E. Ibid. 1924. 19. P. 208 sqq.; Stuart Jones H. A Roman Law concerning piracy // JRS. 1926. 16. P. 155 sqq.; Radin A. Class. Journ. 1927. 23. P. 678 sqq. Различные авторы датируют закон следующими годами: 101г. до Р. Х. (G. Colin, M. Levi, H. Stuart Jones), 74г. до Р. Х. (J. Colin) и 67 г. до P. X. (Е. Cuq). Ср. также: Ormerod Η. A. Piracy in the Ancient World. 1924; Ziebarth E. Beitrage zur Geschichte des Seeraubes und Seehandels im alten Griechenland. 1928. S. 33. Любопытная метрическая надпись, недавно обнаруженная в Коринфе, сообщает о транспортировке флота Марка Антония через Истм. См.: Ross Taylor L, Allen В. West. Amer. Journ. Arch. 1928. P. 9 sqq.

[8] Тэнни Фрэнк (Frank Т. An Economic History of Rome2 . Baltimore, 1927) дает очень обстоятельную картину основных явлений экономической жизни Рима и Италии в период республики. В пяти последних главах автор рассматривает также экономическое развитие периода империи. Мой взгляд на эту проблему в основном совпадает со взглядами, которые он высказывает в этой работе; в последующих примечаниях я отмечу те моменты, по которым наши мнения расходятся. Ср.: Rice Holmes Т. The Roman Republic and the Founder of the Empire. 1923. I. P. 65 sqq. и добротный очерк Г. Ниссена (Nissen Η. Italische Landeskunde. 1903. II. S. 80 ff.). О том, какие условия складывались в доримскую эпоху в Южной Италии, Этрурии и Сицилии, см.: Pais Ε. Storia dell’ Italia antica. 1925. I—II; ср.: Ciaceri E. Storia della Magna Grecia. 1924. I; 1927. II. Об Этрурии см.: Ducati P. Etruria antica. 1925. I—II; Randall-Mac her D. The Etruscans. 1927. К вопросу о раннем периоде римской экономической истории, кроме вышеуказанных работ, см.: Greaves I. Abhandlungen zur Geschichte des rem. Grundbesitzes. St. Petersburg, 1899. S. 496 ff. (на русск. яз.); ср.: Korпетапп Ε. RE. Suppl. IV. Sp. 84, 238 (статьи «Bauernstand» и «Domanen») и Orth. Ibid. XII. Sp. 624 ff. (статья «Landwirtschaft»). Относительно достоверности наших источников должен сказать, что я в этом убежден не так, как, судя по всему, Фрэнк и Солтау (в его последних работах, опубликованных в журнале «Philologus»). Очевидно, что для многих политиков I и II вв. «Анналы» служили ареной политических боев, в основе которых лежали определенные экономические акции, и в ходе этих сражений они использовали в качестве оружия мнимые факты, якобы имевшие место в далеком прошлом. Даже даты основания первых колоний (например, Остии), которые служили историкам точками отсчета, оказываются в свете новых открытий выдуманными. Поэтому при изучении экономического развития в период ранней республики мы не можем опираться на мнимые исторические факты, в особенности легислативного характера, а вынуждены обходиться более расплывчатыми свидетельствами, такими как сохранившиеся пережитки древних институтов, и общими соображениями.

[9] В моей книге, упоминаемой в примеч. 2, будет показано, что военная добыча, захваченная римлянами в Греции и Малой Азии, состояла в основном из скота и людей (одним из важнейших текстов по этому вопросу является Plut. Luc. 14, 25, где идет речь о Малой Азии). Греция была в то время очень бедной страной, уже разоренной варварскими методами военных действий, которые разворачивались там в конце III — начале II в. до P. X. О том, как бедна была Греция в этот период, см.: Polyb. II, 62 и превосходный труд А. Вильгельма (Wilhelm A. Urkunden aus Messene // Jahresh. 1914. 17. S. 90 ff., 107 ff.; ср.: Lipsius H. Rh. Mus. 1916. 71. P. 161 ff.). Малая Азия была богаче, но ее богатство все еще состояло в основном из скота и людей, захватить и продать которых было гораздо легче, чем деньги в виде чеканной монеты или ценные предметы, хранившиеся в домах отдельных владельцев.

[10] В современной литературе нет научных трудов, где был бы хорошо разработан вопрос об источниках, из которых черпало свои доходы сенаторское сословие в целом. В новейших работах, посвященных сословию римских сенаторов (Gelzer Μ. Die Nobilitat der romischen Republik. 1912; Miinzer F. Röm. Adelsparteien und Adelsfamilien. 1920; ср.: Gelzer M. Die rom. Gesellschaft zur Zeit Ciceros // Neue Jahrb. kl. Alt. 1920. 45. S. 1 ff.; Kroll W. Die rom. Gesellschaft in der Zeit Ciceros // Neue Jahrb. fur Wiss. u. Jug. 1928. 4. S. 308 ff.), все внимание авторов направлено исключительно на политическую и социальную стороны изучаемого предмета. У нас нет хорошей монографии даже о таком типичном представителе нового нобилитета, как Цицерон (Vogt J. Homo novus, ein Typus der rom. Republik. 1926), экономическое положение которого известно очень хорошо; см. новейшую биографию Цицерона в кн.: Petersson Т. Cicero: A Biography. California, 1920. P. 212 sqq. и приведенную в ней весьма неполную библиографию. Так, например, автор не указывает в ней монографию А. Лихтенбергера (Lichtenberger A. De Ciceronis re privata. Paris, 1895; ср.: Fruchtl. Die Geldgeschafte bei Cicero. 1912). Я уверен, что тщательное изучение имеющихся источников, которые относятся к периоду республики, могло бы дать богатый и инструктивный материал по этой теме. Ср.: Kroll W. Die Privatwirtschaft in der Zeit Ciceros // Neue Jahrb. 1929. 5. S. 417 ff.

[11] Сказанное в примеч. 10 относится и к сословию всадников; см. мою работу «Geschichte der Staatspacht in der rom. Kaiserzeit» (1902. S. 367 ff.). Однако есть все же две хорошие монографии о самом выдающемся представителе этого класса Т. Помпонии Аттике: Greaves I. Abhandlungen zur Geschichte des rom. Grundbesitzes. St. Petersburg, 1899. I. S.246ff. (на русск. яз.) и Byrne A. H. Titus Pomponius Atticus. Bryn Mawr College, 1920. Жаль, что мисс Бирн при работе над первой главой своей книги («Atticus as a man of business») [«Аттик как делец»] (англ.) не пользовалась исследованием Гревса; эта книга цитируется в известной работе Дж. Сальвиоли (Salvioli G. II capitalismo del mondo antico. 1905), которая издана также во французском (1912) и немецком (1912) переводе. У Сальвиоли можно встретить ряд тонких замечаний об Аттике (Р. 46 sqq.), которые мисс Бирн оставляет без внимания. В превосходной книге А. Штейна (Stein F. Der remische Ritterstand. 1927) раннему, доимперскому, периоду истории эквитов (equites) посвящена всего лишь одна небольшая главка. Ср.: Kiibler В. Ztschr. d. Sav.-St. 1928. 48. S.651 ff.

[12] О присутствии на Востоке большого числа италиков см. замечательную книгу И. Хатцфельда (Hatzfeld J. Les trafiquants italiens dans l’Orient hellenique // Bibl. des Ec. 1919. 115). Ср.: Frank T. An Economic History of Rome2 . P. 290; Roussel P. Delos, colonie athenienne// Bibl. des Ec. 1916. 111. P. 72 sqq.; Picard Ch. BCH. 1920. 44. P. 263 sqq.; Besnier M. Journ. Sav. 1920. P. 263 sqq.; Roussel P. Delos. 1925. P. 15 sqq. и примечания Φ. Дурбаха (Durrbach F. Choix d’inscriptions de Delos. 1921—1922. N 64, 65 и особенно 66; ср.: 132, 133, 141). Ср.: Bulard Μ. La religion domestique dans la colonie italienne de Delos // Bibl. des Ec. 1926. 131; ср. мою главу «Rhodes and Delos» в САН, VIII (с библиографией). Выходцами из Южной Италии являются также римские граждане, упоминаемые в третьем эдикте Августа, относящемуся к Кирене (см. примеч. 5 и 6 к гл. II), см.: Premerstein Α., von. Ztschr. d. Sav.-St. 1928. 48. S. 458 ff.; Stroux J., Wenger L. Die Augustus-Inschr. auf dem Marktplatz von Kyrene // Abh. Bayr. Ak. 1928. 34. Abh. 2. Появление многочисленного сообщества римских граждан в Лаконии, упоминаемого в надписи из Гифейона времен Тиберия, несомненно относится к более раннему периоду (см. ниже). О семье Апустиев из Абдеры см.: WilhelmA. Sitzungsb. Wien. Akad. Wiss. 1921. 183. S. 21 ff.; Holleaux M. BCH. 1914. 38. P. 63 sqq.; ср.: Seure G. Ibid. 1912. 36. P. 614. Большинство италийских negotiatores были, конечно, полугреками из Южной Италии, но среди них наверняка имелись и выходцы из других областей Италии, отчасти, возможно, из самого Рима; см.: Hatzfeld J. Op. cit. P. 238 sqq.; Kugeas S. Β. Ἐπιγραφιχαὶ ἐκ Γυθείου συμβολαί, Ελληνικά. [Эпиграфические договоры из Гифея, Гелленика] (греч.) 1928. I. Ρ. 7 sqq., 152 sqq.; Rostovtzeff Μ. L’empereur Tibere et le culte imperial // Rev. Hist. 1930. P. 1 sqq. с указаниями литературы, посвященной надписи из Гифейона.

[13] Здесь нет необходимости подробно останавливаться на этих моментах, которые тщательно рассмотрены в работе Т. Фрэнка: Frank Т. Economic History of Rome2 : p. 90 sqq. (сельское хозяйство), p. 108 sqq. (промышленность); ср.: GummerusH. Handel und Industrie // RE. IX, 2. Sp. 1444 ff. Ср.: Heitland W. Agricola: A Study of Agriculture and Rustic Life in the Greco-Roman World from the point of view of Labour. Cambridge, 1921, где дается хорошая подборка цитат из греческих и римских авторов, расположенная в хронологической последовательности, а также: Scalais R. La production agricole dans l’Etat remain et les importations de bles provinciaux jusqu’a la 2eme guerre punique // Mus. Beige. 1925. P. 143 sqq.

[14] См.: Gsell S. Histoire ancienne de l’Afrique du Nord. 1918. IV. P. 1 sqq., и в особенности 18 sqq. После второй Пунийской войны эксплуатация земельных ресурсов на территории Карфагена несомненно стала вестись с повышенной интенсивностью, поскольку как для государства, так и для карфагенской аристократии это был теперь единственный надежный источник дохода. Отметим, что вскоре после окончания второй Пунийской войны Карфаген, наряду с Нумидией, Сицилией и Сардинией, уже мог экспортировать большое количество зерна для снабжения города Рима и римского войска: Liv. 31, 19 (200 г. до P. X.) — 200000 medium tritici для Рима и такое же количество для армии в Македонии; 35, 3, 1 sqq. (191 г. до P. X.). Карфаген предлагает бесплатно большое количество зерна; сенат соглашается принять это предложение при условии, что Карфаген примет от Рима плату за это зерно.

[15] Ведущую роль крупных землевладельцев при принятии рокового для Карфагена решения об уничтожении этого города хорошо иллюстрирует известный рассказ о возвращении Катона из поездки в Карфаген, где он находился в составе посольства, и о его появлении в сенате со свежими фигами. Напомним, что Катон относился к числу прогрессивных землевладельцев своего времени и что в своем руководстве по сельскому хозяйству он энергично ратовал за закладку новых виноградников, оливковых рощ и плодовых садов; см.: Gummerus Н. Der romische Gutsbetrieb usw. // Klio. 1906. Beih. V. S. 19 ff.; ср.: Cavaignac Ε. Population et capital dans le monde mediterranean antique (Fac. des lettres de l’Univ. de Strasbourg). 1923. P. 95 sqq. (смелые обобщения на основе скудного материала). Карфаген с его цветущими садами и оливковыми рощами был опасным конкурентом италийских аграриев, в особенности благодаря его старинным торговым связям с западными рынками. Я не могу согласиться с мнением Т. Фрэнка (FrankT. An Economic History of Rome2 . P. 115. Suppl. 15), который считает, будто бы во II в. до P. X. Италия не играла значительной роли в мировой экономике. Материал, приведенный в примеч. 12, демонстрирует значительную роль италийских банкиров и купцов в начале II в. до P. X. в экономике Греции (Durrbach F. Choix d’inscriptions de Delos. N 64, 66) и значение италийского экспорта вина и масла в начале I в. до P. X. (Ibid. N 141, 142). Экспорт вина и оливкового масла несомненно начался раньше того периода, к которому относятся обе сохранившиеся надписи (ср. большое количество найденных на Делосе раннеиталийских амфор с римскими клеймами). Фрэнк полагает, что после второй Пунийской войны территория Карфагена была слишком мала для того, чтобы обеспечить город продовольствием. У меня это вызывает большие сомнения (см. примеч. 14). Однако если дело было именно так, то тем более это послужило для Карфагена лишним толчком к развитию садоводства и оливковых насаждений. Целиком отданная под садоводство, эта территория могла производить достаточно фруктов и масла, чтобы за счет этой продукции покрывать свой импорт зерна. По окончании последней Пунийской войны Рим, конечно, не разрушил, как это было сделано с Карфагеном, другие пунийские города, также производившие оливковое масло. Неужели Фрэнк считает римских сенаторов совсем уж бесчестными людьми без стыда и совести? Торговля вином и оливковым маслом была главным источником растущего благосостояния Италии; ср. надписи, свидетельствующие о том, что вина Кампании экспортировались даже в Африку (166—157 гг. до P. X.): CIL. VIII, 22637, 62; X, 8051, 20; GsellS. Histoire de l’Afrique du Nord. IV. P. 150; см. об этом же: Plin. п. h. XIV, 1 (во время третьего консульства Помпея, в 52 г. до P. X., Италия снабжала провинции оливковым маслом; вероятно, Плиний в первую очередь имеет в виду восточные провинции). Ср. примеч. 16 к наст. гл.

[16] О том, какие условия существовали в Галлии до римского завоевания, см. превосходную работу Жюллиана (Jullian С. Histoire de la Gaule. 1908. U. P. 330). Следует отметить, что Италия экспортировала тогда в Галлию много видов готовых изделий (изделия из металла и текстильные товары); экспорт лошадей был, по-видимому, запрещен (Liv. 43, 5, 8 sqq.). Между тем главным продуктом, ввозимым из Италии, было вино. Это подтверждается большим количеством амфор италийского типа с италийскими клеймами, которые были обнаружены при раскопках на всей территории Центральной Галлии и в кельтских городах; см.: Bohn О. Die altesten romischen Amphoren in Gallien // Germania. 1923. 7. S. 8 ff. Бон доказал, что уже в середине II в. до P. X. началась интенсивная торговля италийским вином и что амфоры (принадлежащие к тому же типу, что и найденные в Делосе и Карфагене; ср. примеч. 15) были привезены из Южной Италии и Сицилии. Клейма этих амфор собраны в CIL. XIII, 3. Италийское вино несомненно проникло и в прирейнские земли. Одно из клейм, служащее доказательством этого факта (обнаружено в Кобленце), представляет особенный интерес. На нем стоит имя Постума Курция, того самого, который впоследствии изменил свое имя на К. Рабирия Постума и который известен нам как клиент Цицерона, cuius res in pluribus provinciis versata est [имущество которого было во многих провинциях] (лат.) (Cic. pro Rab. 4). Такое же клеймо (Dessau, 9445; CIL. I2 , 2340) стояло и на амфорах из Южной Италии и Сицилии. Ср.: Dessau Н. Hermes. 46. S. 613; 47. S. 320; Bohn О. Op. cit. S. 15. Ср.: ΟχέΑ. Germania. 1924. 8. S. 80 ff. Оксэ доказал, что большинство полностью написанных имен принадлежало представителям сенаторского и всаднического сословий, живших во времена Цезаря и Цицерона. Я не вижу оснований подвергать сомнению тот факт, что они были владельцами виноградников в Южной Италии и Сицилии. Значение дунайского рынка подчеркивается быстрым развитием Аквилеи, которая была центром италийской торговли с придунайскими странами. Экспорт вина и масла в дунайские области постепенно превратил Северную Италию из края, в котором разводили свиней и овец и занимались производством зерна, в край виноградников; см. описание Геродиана, относящееся к концу II —началу III в. по P. Χ. (VIII, 2, 3): [Аквилея ... словно некая гавань Италии, находящаяся при море и расположенная напротив всех иллирийских племен ... обрабатывая землю, в особенности пригодную для производства вина, они доставляли обилие этого напитка для тех, кто не выращивает виноград] (греч.) Ср.: VIII, 4, 5: описание территории Аквилеи, которая вся сплошь занята виноградниками, а также: Strabo. IV, 207; V, 214; Vn, 314. Об Аквилее и ее коммерческом значении см.: Maionica Ε. Aquileia zur Romerzeit. Gorz, 1881; NissenH. Italische Landeskunde. II. S. 229 ff.; Hiilsen Chr. RE. II. Sp. 318 ff.; ср.: Willers H. Neue Untersuchungen liber die romische Bronzeindustrie. 1907. S. 27 ff.; Gnirs A. Jahresh. 1915. 18. S. 143 (торговля изделиями из слоновой кости); Gummerus Η. RE. IX. 2. Sp. 1469; Friedlknder L, Wissowa G. Sittengeschichte Roms. 1920. I9 ·10 . S. 375; Herfiirth K. De Aquileiae commercio. Halle, 1889; Aristide Calderini. Aquileia Romana. 1929; Brusin G. Aquileia. Guida storica e artistica. 1929. Я привожу здесь библиографию для того, чтобы уже не повторяться, когда снова зайдет речь об Аквилее. Ср. примеч. 33 к гл. II.

[17] Мне непонятно, почему Фрэнк упорно настаивает на том, что меры, принятые сенатом в период около 154 г. (или 125 г.) до P. X., были направлены на защиту виноградарства Массилии, а не самой Италии и потому будто бы относились только к ограниченной области в окрестностях Массилии (Roman Imperialism. P. 280; An Economic History of Rome2 . P. 116, app. 19). Цицерон (De rep. III, 6, 9) положительно утверждает, что эти меры должны были защитить интересы Италии, а не Массилии. В 76—74 гг. до P. X. в Галлию ввозилось большое количество вина (Сiс. pro Font. 9,9; ср.: Diod. V, 26, 3; Bohn О. Germania. 1923. 7. S. 9). Очевидно, позднее, в I в. до P. X., когда Южная Галлия стала объектом интенсивной италийской колонизации, фактически превратившись в часть Италии, запрет перестал действовать; см.: Reinach S. Rev. Arch. 1901. II. P. 74—350; BesnierM. Rev. Arch. 1919. П. P. 34; JullianC. Histoire de la Gaule. III. P. 99; IV. P. 183 sqq.; ср.: Bohn O. Op. cit. S. 13. В том, что Рим так поступал с Галлией, нет ничего принципиально нового. В этом отношении Рим был наследником Карфагена, который всегда старался ограничивать виноградарство и разведение оливы в своих провинциях (в Сицилии, Сардинии и Испании). Провинции были для Карфагена, во-первых, рынками сбыта для производимого в пунийских городах Африки вина и оливкового масла, а во-вторых, они были его житницами, благодаря которым Карфаген сам мог развивать у себя виноградарство и производство масла. Этим объясняются меры в поддержку хлебопашества и запрет виноградарства в провинциях. Конкуренция в области торговли вином и маслом (товаров, которые частью импортировали, а частью производили у себя в стране) была одной из причин непрестанных войн, которые вел Карфаген против греческих городов Сицилии и Южной Италии. Поскольку Этрурия не производила ни вина, ни масла, она всегда была потенциальным покупателем этих товаров, а следовательно — другом и союзником Карфагена. В своей политике по отношению к Сицилии и Сардинии римляне только следовали примеру Карфагена, затем они перенесли ее также на Африку, действуя в том же духе и руководствуясь теми же соображениями, что и их карфагенские предшественники. Вот почему у Цицерона Сицилия описана как главным образом зернопроизводящая провинция; этим же объясняется долго еще наблюдавшееся и во времена империи отсутствие виноградников и оливковых рощ на Сардинии; в этом же кроется причина позднего развития виноградарства и разведения оливы в Африке. По отношению к Галлии применялись, конечно, те же самые методы, и, вероятно, так же обстояло дело во II в. до P. X. в Испании (Фрэнк в противовес моему мнению ссыпается относительно Испании на Полибия, 34, 8, где говорится о дорийской Лузитании, а также на известные описания Варрона и Страбона, которые относятся к концу I в. до P. X.). Меры Домициана в отношении провинциального виноградарства представляли собой возврат к этой политике (см. гл. VI). О политике Карфагена в отношении Сардинии см.: Pais E. Storia della Sardegna e della Corsica durante il dominio romano. 1923. П. P. 505 sqq.; Gsell S. Histoire ancienne de l’Afrique du Nord. IV. P. 20 sqq. и о виноградарстве p. 18 sqq. Часть вина, экспортируемого карфагенянами, вероятно, привозилась из Греции (Gsell S. Op. cit. P. 152 sqq.). О политике римлян см.: Pais Ε. Op. cit. P. 329 sqq.

[18] См.: Hatzfeld J. Les trafiquants italiens dans l’Orient hellenique. P. 212 sqq.; Durrbach F. Choix d’inscriptions de Delos. N 141. Об италийских банкирах в Делосе см. надписи, приведенные в примеч. 12 к наст, главе.

[19] Хейтланд (Heitland W. JRS. 1918. 8. Р. 38) находит картину, которую я нарисовал в моих «Studien zur Geschichte des romischen Kolonates», где говорится, что Помпей и Домиций Агенобарб могли выставлять целые армии, набрав солдат из огромного числа своих рабов, сильно преувеличенной. Но тексты, в особенности сочинения Цезаря, являются недвусмысленными свидетельствами, и их данные нельзя списать со счетов или назвать преувеличенными; ср.: Kromayer J. Neue Jahrb. kl. Alt. 1914. 33/34. S. 162; Frank T. An Economic History of Rome1 . P. 293 sqq.; Rice Holmes T. The Roman Republic and the Founder of the Empire. I. P. 56, 106. Ср.: Wiehn E. Die illegalen Heereskommanden in Rom bis auf Caesar. 1926. S. 27 ff. (о наборе армии Помпея в Пицене из частных клиентов его семьи).

[20] О Гракхах см. замечательные статьи Ф. Мюнцера: MiinzerF. Ti. und С. Sempronius Gracchus // RE. Π А; ср.: Frank Т. An Economic History of Rome2 . P. 126 sqq.; Idem. A History of Rome. P. 194 sqq.; De Sanctis G. Rivoluzione e reazione nell’eta dei Gracchi // Atene e Roma. 1921. P. 209 sqq.; Ensslin W. Die Demokratie und Rom // Philologus. 1927. 82. S. 313 ff.; Kontchalovsky D. Recherches sur Г histoire du mouvement agraire des Gracques // Rev. Hist. 1926. 153; Marsh F. B. In defense of the Corn-dole // Class. Journ.1926. Oct. P. 10 sqq.; Teruzzi P. La legislazione agraria in Italia all’epoca dei Gracchi // Rivista d’ltalia. 1926. 5; Idem. Studi sulla legislazione agraria di Roma // Archivio Giurudico. 1927. 47, 1 (ср.: Fabricius E. Ztschr. d. Sav.-St. 47. S. 488); Carcopino J. Autour des Gracques. Etudes critiques. 1928; Idem. Les lois agraires des Gracques et la guerre sociale // Bull, de l’Ass. G.Bude. 1929. (ср.: Gelzer Μ. Gnomon. 1929. 5. S. 648 ff.). Более старые работы см. в превосходной библиографии Мюнцера. О законе 111г. до P. X. см.: Saumagne Ch. Rev. de Phil. 1927. P. 50 sqq.; ср.: Levi Μ. A. Intorao alia legge agraria dell 111a. Chr. // Riv. Fil. 1929. P. 231 sqq. К вопросу о lex Mamilia Roscia Peducaea Alliena Fabia, последнем, по-видимому, законе, окончательно отменившем законодательство Гракхов, см.: Fabricius Е. Uber die lex Μ. R. P. A. F. // Sitzungsb. Heidelb. Akad. I. 1924—1925; ср.: Gelzer Μ. Gnomon. I. S. 103; Hardy. Class. Quart. 1925. P. 185. Об аграрных законах в целом см. сравнительно недавно вышедшую, но устаревшую и поверхностную статью Ванчуры: Vancura. RE. 1924. ХII. Sp. 1150 ff. Об аграрных законах более позднего периода, в особенности о законе Сервилия Рулла, см.: Hardy Е. G. Some problems in Roman History. 1924. P. 43 sqq.; 68 sqq.; Levi M. A. Atene e Roma. 1922. 3. P. 239 sqq. (история ager Campanus); Ensslin W. Neue Jahrb. 1924. 53. S. 15 ff.; Gsell S. Histoire ancienne de l’Afrique du Nord. 1928. Vn. P. 74 sqq. Быстрое увеличение доли рабского труда в начале Π в. до P. X. подтверждается восстаниями рабов, которые вспыхивают в Нации (Liv. 32, 26, 4), Этрурии (Liv. 33, 36, 1) и Апулии (Liv. 39, 29, 8 sqq.; 41, 6). Ср.: Kahrstedt U. Die Grundlagen und Voraussetzungen der romischen Revolution // Neue Wege zur Antike. 1927. 4. S. 97 ff.

[21] Новый материал по Союзнической войне, почерпнутый Страбоном из известной надписи Помпея (CIL. I2 ; Dessau. 8888), послужил толчком к многочисленным исследованиям, посвященным как общему изучению этой войны, так и частному вопросу о распространении права римского гражданства. Я приведу здесь только две самые последние работы по этой теме; в обеих читатель найдет хорошую библиографию: Cichorius С. Röm. Studien. 1922. S. 130 ff. (пересмотренное прочтение надписи) и Stevenson G. Η. JRS. 1919. 9. P. 95 sqq.; ср.: Rice Holmes T. The Roman Republic. P. 46 и Wiehn E. Die illegalen Heereskommanden in Rom bis auf Caesar. 1926.

[22] О чрезвычайных полномочиях полководцев и значении этого фактора в истории I в. до P. X. см. также ценную работу А. Р. Боака (Boak A. R. Amer. Hist. Rev. 1918—1919. 24. P. 1 sqq). Сулла попытался свести к минимуму ту опасность, которую чрезвычайные полномочия полководцев представляли для сословия сенаторов, однако нет ничего удивительного в том, что после его смерти этот институт тотчас же возродился и со временем лег в основу римского государства.

[23] О Помпее и Цезаре см.: Meyer Е. Caesars Monarchic und das Principat des Pompeius: innere Geschichte Roms von 66 bis 44 v. Chr.2 Stuttgart; Berlin, 1919; Rice Holmes T. The Roman Republic and the Founder of the Empire. 1923. III. P. 335. К библиографии, имеющейся у Мейера и Холмса, следует добавить: Marsh F. В. The Founding of the Roman Empire2 . Texas, 1927; статью П. Гребе о Цезаре (Groebe P. RE. Χ. 1. Sp. 186 ff.; Gelzer Μ. Caesar der Politiker und Staatsmann. Stuttgart; Berlin, 1921; Idem. Caesars Monarchie und das Prinzipat des Pompeius // Vierteljahresschrift fur Soz.- und Wirtschaftsg. 1919. XV. S. 522 ff.

[24] Об Августе см. примеч. 1 к гл. II.

[25] См.: Varro. R. R. I, 2—3: cum consedissemus, Agrasius: Vos, qui multas perambulastis terras, ecquam cultiorem Italia vidistis? inquit. Ego vero, Agri-us, nullam arbiter esse quae tarn tota sit culta. Cp. 6—7: contra quid in Italia utensile поп modo поп nascitur, sed etiam поп egregium fit? quod far conferam Campano? quod triticum Apulo? quod vinum Falerno? quod oleum Venafro? поп arboribus consita Italia, ut tota pomarium videatur? ... in qua terra iugerum unum denos et quinos denos culleos fert vini, ut quaedam in Italia regiones? [Когда мы сели, Агразий сказал: «Вы, обошедшие множество земель, видели ли вы землю более ухоженную, чем Италия?» На это я: «Нет ни одной, полагаю, которая целиком была бы столь обработана». Ср. 6 и сл.: Напротив, что в Италии не родится не только полезным, но также не становится и превосходным? Какую полбу сравнить мне с кампанской? Какую пшеницу с апулийской? Какое вино с фалернским? Какое масло с венафрским? Разве не засажена деревьями Италия так, что вся она кажется фруктовым садом?.. В какой земле один югер приносит 10 или 15 куллиев вина, как некоторые регионы в Италии?] (лат.) и т. д. Я привел этот известный текст для того, чтобы показать, что в отношении плодородия почвы и высокого уровня агрокультуры во второй половине I в. до P. X. не может быть никаких сомнений. Слова Варрона мне никак не кажутся патриотическим панегириком, но я также не вижу противоречия между нарисованной им картиной и словами Гракха, которыми он описывает solitude Italiae (см.: Kromayer J. Neue Jahrb. kl. Alt. 1914. 33. S. 145 ff.). Сказанное Гракхом может относится только к определенным частям Этрурии. Кроме того, Гракх имел в виду не экономические условия в целом, а только положение крестьянства в Италии, и в особенности в Этрурии. Я не понимаю, в каком месте только что процитированного отрывка из Варрона Фрэнк (Frank Т. An Economic History of Rome. P. 329) мог вычитать, будто бы «Varro mentions that Italy was again acquiring the appearance of a garden». [«Варрон говорит, что Италия вновь приобретает облик сада»] (англ.) У Варрона не сказано: «was again acquiring the appearance of a garden». Точно так же я не замечаю противоречия между вышеприведенным высказыванием Варрона и его жалобами на то, что Италия вынуждена ввозить из других стран зерно и даже вино (R. R. II рг.). Варрон мечтал о том, чтобы Италия стала страной, которая сама обеспечивала бы себя продовольствием, и был ярым поборником преимущественного развития земледелия перед скотоводством. Этим вызваны его инвективы против римских капиталистов, рассчитывающих получить от пастбищного скотоводства больше прибылей, чем от хлебопашества и виноградарства. Я не вижу ни малейших признаков оскудения италийской почвы в эпоху Варрона. Жалобы на оскудевшее плодородие относятся к числу самых избитых общих мест в рассуждениях аграриев о своем экономическом положении. Они не имеют под собой реальной базы и строятся на основе таких случайных явлений, как, например, условия, сложившиеся на территории трибы Pupinia в Лации (Varro. R. R. I, 9; ср.: Frank Т. Amer. Journ. Phil. 1930. 51. P. 70 sqq.). На теории истощения я еще остановлюсь в гл. VIII и в связи с этим приведу соответствующую литературу. Показательный пример, характеризующий развитие Италии во II—I вв. до P. X., представляет собой история Помпей, известная нам по данным археологических раскопок и исторических исследований Г. Ниссена, Дж. Фиорелли и A. May. Из небольшого бедного городка со скромными маленькими домишками без стенных росписей и огородиком, расположенным позади сельского атриума, каким этот город был в раннесамнитский период, он в позднесамнитский период (II в. до P. X.) под влиянием возросшего богатства и более утонченных вкусов своих обитателей превратился в блестящий город с большими, роскошными общественными зданиями и частными домами так называемого Туфового периода, которые были украшены тщательно отделанными колоннами, просторными атриумами, большими перистилями с садами и фонтанами и элегантными настенными росписями в так называемом Первом помпейском, т. е. общеэллинистическом, стиле. Можно представить себе, как быстро росло богатство Помпей после второй Пунийской войны, в особенности во второй половине II в. На этот период падает и первоначальная индустриализация помпейской жизни, появление первых лавок, примыкающих к большим домам (например, к так называемому дому Пансы). Между этим периодом и основанием сулланской колонии нет никакого разрыва. Дома и некоторые villae rusticae (например, Villa Item и вилла в Боскореале с настенными росписями Второго стиля) так же велики по размерам и так же хороши, как и прежние. Появился новый строительный стиль и новый стиль внутреннего убранства, но и тот и другой ничуть не уступали первому в своем дорогом великолепии. В истории Помпей тогда ни разу не происходило продолжительного экономического спада. Так же обстояло дело и в эпоху Августа с ее изысканным Третьим живописным стилем, в котором несомненно наблюдается сильное влияние александрийского искусства, в то время как Второй стиль в художественном отношении был, скорее, разновидностью локального искусства, в котором ощущается малоазийское влияние. Эта перемена отражает изменившуюся ориентацию экономических связей. Во времена Августа у помпейской гавани вместо преобладавших прежде связей с Малой Азией установилась тесная связь с Александрией, и вся Кампания начала конкурировать с Александрией по некоторым отраслям промышленного производства. Последний период, наступивший после правления Августа, период Четвертого стиля, характеризуется интенсивной индустриализацией города и появлением богатых выскочек, многие из которых вышли из бывших рабов, как, например, Тримальхион Петрония. Об этом периоде пойдет речь в двух следующих главах. Таким образом, сулланский и пост-сулланский период, период гражданских войн, отнюдь не стал периодом упадка ни в экономическом, ни в культурном отношении. Не будем забывать, что это были времена Катулла, Цезаря и Варрона. Не похоже чтобы Помпеи и Кампания составляли какое-то исключение из общего правила. В экономической истории остальной Италии в основных чертах прослеживается та же линия развития. Поскольку богатство Помпей республиканского периода и периода правления Августа базировалось главным образом на сельском хозяйстве, в особенности на виноделии (см. примеч. 23 к гл. II), то как для I в. до P. X., так и для I в. по P. X. нет никаких оснований предполагать, будто бы тогда наступило истощение плодородной почвы Кампании.

[26] По теме villae rusticae см.: Fiorelli G. Ville Stabiane (в приложении к итальянскому переводу английского словаря Рича — Dizionario alle antichita greche e romane). Firenze, 1864—1865. Т. П. P. 423 sqq.; Май A. Pompeii in Leben und Kunst2 . 1918. S. 382 ff. Некоторые виллы перечислены у Сои Η. F. Antiquities from Boscoreale in Field Museum of Natural History. 1912 (Field Museum of N. H. Public. 152. Anthropological Series. Vol. Vn, 4), ср.: Pernice. Jahrb. 15. Arch. Anz. Sp. 177.

Раскопаны следующие виллы (перечислены в списке в хронологическом порядке):

1—12. Виллы, раскопанные в XVII в.; четыре виллы подробно описал Фиорелли в своей статье о виллах Стабий, остальные опубликованы М. Руджеро (с планами и журналом раскопок). Руджеро повторяет описания Фиорелли, так как для четырех вилл, описанных Фиорелли, в архивах отсутствуют журналы Vega (Ruggiero Μ. Degli scavi di Stabia dal 1749 al 1782. Napoli, 1881. Fig. IX—XIX).

12a. Contrada Moregine, к востоку от Помпей (Not. d. scavi. 1880. P. 25, 495). Владельцем был Μ. Ампий (Neapolis. II. P. 169).

13. Вилла в Боскореале, в которой был найден знаменитый серебряный клад, одна часть которого в настоящее время находится в Лувре, а другая — в коллекции барона Э. Ротшильда (Heron de V’dlefosse Α. Mon. Piot. 1899. V. P. 7 sqq.; Май—Kelsey. Pompeii. Chap. 45; Pasqui. Mon. Ant. Acc. dei Lincei. 1897. VII.

13a. Boscoreale (Not. d. scavi. 1895. P. 207 sqq.).

14. Boscoreale, Giuliana (F. Zurlo) (Not. d. scavi. 1895. P. 214; 1897. P. 391 sqq.).

15. Boscoreale, Grotta Franchini (F. Vona) (Not. d. scavi. 1898. P. 419 sqq.).

16. Boscoreale, возле Piazza Mercato. Владельцем виллы был П. Фанний Синистор, вернее, Л. Гелий Флор (Delia Corte Μ. Neapolis. П. P. 172). Прекрасное убранство раннего Второго стиля. Фрески находятся в Метрополитен-музее и в Национальном музее Неаполя. Сельскохозяйственные орудия: см. в нашей книге Табл. 10 (Barnabei F. La villa Pompeiana di P. Fannio Sinistore. 1901).

17. Scafati, Muregine (Maria Liguori) (Not. d. scavi. 1898. P. 33 sqq.).

18. Scafati, Muregine (Pasquale Malerba) (Not. d. scavi. 1900. P. 203 sqq.).

19. Scafati, Spinelli (M. Acanfora) (Not. d. scavi. 1899. P. 392 sqq.). Владельца, по-видимому, звали Кн. Домиций Авкт.

20. Башня Аннунциата (Torre Annunziata) возле Везувианских ворот Помпей (D’Aquino-Masucci). Владельцем, по-видимому, был Т. Симиний Степ[имущество которого было во многих провинциях] ан (Not. d. scavi. 1897. P. 337 sqq.; 1898. P. 494 sqq.; 1899. P. 236; ср.: 1900. P. 69 sqq.).

21. Имение Барбателли близ Везувианских ворот (Not. d. scavi. 1899. P. 439, 493; 1900. P. 30, 70, 500, 599; ср.: 584).

22. Boscoreale, contrada Centopiedi al Tirone (P. Vitiello) (Not. d. scavi. 1903. P. 64 sqq.). Декор стен Первого и Второго стиля.

23. Boscotrecase, contrada Setari (N. Vitelli). Владелец Л. Ареллий Сукцесс. Комната N с декором Первого стиля (Not. d. scavi. 1899. P. 297; Delia CorteM. Mem. d. r. Acc. Arch, di Napoli. 1911. 2. P. 191).

24. Известная вилла Item с великолепными росписями раннего Второго стиля (Not. d. scavi. 1910. P. 139 sqq.; 1922. P. 480 sqq.).

25—30. Шесть вилл, научное описание которых дал М. Делла Корте (Not. d. scavi. 1921. P. 415 sqq.). Одна из этих вилл (№ III) принадлежала некоему Азеллию, чьим прокуратором был Талл, другая (№ V) — члену известной помпейской аристократической семьи Попидиев (Н. Попидию Флору) (ср.: Delia CorteM. Neapolis. II. P. 173).

31. Вилла (contrada Rota, Boscotrecase), раскопанная Э. Сантини в 1903—1905 гг., но вновь залитая потоком лавы в 1906 г.; см.: Delia Соrte Μ. Not. d. scavi. P. 459 sqq. Можно с уверенностью сказать, что хозяином этой виллы был последний сын Агриппы — Агриппа Постум (см.: Май А. CIL. IV, 6499, арр.). После его смерти она отошла к преемникам Августа и, вероятно, стала императорским доменом. Эти факты, которых еще не знал М. Делла Корте, устанавливаются по следующим документам. На четырех из обнаруженных на этой вилле амфор были написаны чернилами греческие имена рабов или вольноотпущенников Агриппы. Один из этих людей значится как actor: CIL. IV, 6499 Νειχασίου Ἁγρ(ίππου) [ac]toris; [Никасия Агриппы, управляющего] ср. 6995—6997, где то же самое греческое имя встречается в связи с именем Агриппы, под № 6997 оно упомянуто в сочетании со званием δισ(πενσάτωρ?). [распределитель] (греч.) На той же вилле обнаружен кирпич со следующим клеймом: Pupil(li) Agrip(pae) Tub(erone) (et) Fabio co(n)s(ulibus) [Пупилия Агриппы в консульство Тубирона и Фабия] — 11 г. до P. X. (Об имени Агриппы Постума Пупиллий см.: CEL. VI, 18 548). В надписи (CIL. X, 924) перечислены четыре раба — первые ministri пата Augustus Felix Suburbanus (7 г. до P. X.). Первым значится Dama pup(i) Agrippae (ср.: CIL. II, 1528). И наконец, на этой же вилле мы находим граффити со следующим саркастическим пентаметром (CEL. IV. 6893): Саesaris Augusti fetnina mater erat, [мать Цезаря Августа была женщиной] (лат.) наверняка относящиеся к Юлии, дочери Августа и матери Агриппы Постума. Не остается никаких сомнений, что вилла первоначально принадлежала Агриппе Постуму, а принимая во внимание прекрасные стенные росписи частью Второго, частью Третьего помпейского стиля, она, вероятно, была построена его отцом. Следовательно, две печати с именем Ti. Claudius Eutychus Caesaris l(ibertus), обнаруженные в одном шкафу виллы (Not. d. scavi. 1922. P. 460), принадлежали не хозяину дома, как предполагал Делла Корте, а служащему императора, который был управляющим виллы.

32. Остатки виллы (contrada Abbondio, Scafati), раскопанные в 1908 г. (Delia Corte M. Not. d. scavi. 1922. P.479).

33—36. Четыре виллы: две в окрестностях Стабий и две в окрестностях Скафати (contrada Spinelli и contrada Crappola) (Delia Corte Μ. Not. d. scavi. 1923. P. 271 sqq.).

37. Scafati, contrada Aquavitrara (Not. d. scavi. 1928. P. 375 sqq.).

38. Boscoreale (Not. d. scavi. 1929. P. 178 sqq.). Владельцем был Μ. Ливии Марцелл.

39. Boscotrecase (Not. d. scavi. 1929. P. 189 sqq.). Владельцем был Эрос (Л. Эвмахий Эрос ?).

40. Valle di Pompeii (Not. d. scavi. 1929. P. 190 sqq.).

41. Domicella (Not. d. scavi. 1929. P. 199 sqq.).

Никто еще не проводил исчерпывающего исследования кампанских вилл; особенно малоизученной остается экономическая и историческая сторона этой темы. Некоторые из вилл относятся, как это явствует из стиля настенных росписей, к позднереспубликанскому или начальному периоду правления Августа, другие, возможно, окажутся, еще более древними. Дж. Дэй (J. Day) положил начало работе в этом направлении своим скрупулезным исследованием, посвященным сельскому хозяйству Помпей; эта работа в ближайшее время должна появиться в «Yale Classical Studies, III». Ему я обязан дополнениями к моему списку вилл, который благодаря его помощи увеличился на семь номеров (12а, 13а, 37—41).

[27] О Сицилии см.: ScalaisR. La propriete agricole et pastorale de la Sicile depuis la conquete romaine jusqu’aux guerres serviles // Mus. Beige. 1925. P. 77 sqq.; Carcopino J. La Sicile agricole au dernier siecle de la republique romaine // Vierteljahresschrift fur Soz.- und Wirtschaftsg. 1906. 4. S. 128 ff.; Rostovtzeff M. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. 1910. S.229 ff.; Idem. Frumentum // RE. VII, 1. Sp. 129 ff.; Cowles F. H. Caius Verres (Cornell Studies in Class. Phil.). 1917; Jenison E. S. The History of the Province of Sicily. Boston, 1919; Carcopino J. La loi d’Hieron et les Romains. 1919; Ziegler. RE. II A. Sp. 2502 ff.; Levi M. A. La Sicilia e il dominium in solo provinciali // Athenaeum. N. S. 1929. 7. P. 514 sqq. Мы хорошо осведомлены об экономической жизни Сицилии времен Цицерона и Верреса. Дальнейшее окутано почти непроницаемым мраком. Возможно, что Сицилия сильно пострадала на последующих стадиях гражданских войн, когда она стала единственным источником денежных поступлений Секста Помпея. Однако такая временная полоса невзгод не может служить достаточным объяснением того факта, что Сицилия будто бы выпала из числа зернопроизводящих стран, экспортирующих свою продукцию. Горные местности по-прежнему оставались областью пастбищного скотоводства. Но что же тогда происходило в это время с долинами? Я склонен предположить, что они постепенно проделали то же развитие, которое мы наблюдали в Италии, в особенности в южных областях, в результате чего в равнинной и холмистой местности распространились виноградарство и садоводство. Одновременно здесь производилось и большое количество зерна; см. мою статью «Frumentum». Sp. 131; к числу указанных в ней источников следует добавить Аристида (Εἰς Ῥώμην Or. 26 Keil 13), мозаику из Остии с персонификациями четырех зернопроизводящих провинций — Испании, Сицилии, Африки и Египта (см.: Calza G. Bull. Comm. Arch, com. di Roma. 1912. P. 103 sqq.), относящуюся согласно компетентному суждению г-жи Μ. Блейк (Μ. Blake) к началу I в. по P. X., а для периода еще более позднего — Кассиода (Cassiod. Var. 4, 7)). Теория полного истощения плодородной сицилийской земли не внушает мне доверия. Что же касается вопроса о том, какая рабочая сила использовалась в Сицилии, то я не могу отказаться от предположения, что γεωργοί [земледельцы] Цицерона (приблизительно 12—13 тысяч человек) были зажиточными землевладельцами, которые обрабатывали свои крупные и мелкие поместья точно такими же способами, что и землевладельцы Италии, а именно: частично при помощи рабского труда, частично используя арендаторов и крепостных людей прежних γεωμοροι. (землевладельцев) О Κιλλύριοι, крепостных геоморов (γεωμόροι) V в. до P. X., см.: BelochJ. Griechische Geschichte2 . I, 1. S. 305. Anm. 3. О Сардинии и Корсике см.: Pais Ε. Storia della Sardegna e della Corsica durante il domi-nio romano. 1923. I—II.

[28] См. примеч. 19 к наст. гл.

[29] См.: Frank Т. An Economic History of Rome2 . P. 324.

[30] См.: Kromayer J. Neue Jahrb. kl. Alt. 1914. 33. S. 157 ff.

[31] См.: Kornemann E. Colonia // RE. IV. Sp. 575; Pais E. Serie cronologica delle colonie romane e latine dalla eta regia fino all’ Impero // Mem. Acc. Line. 1924. Ser. V. Vol. XVII, fasc. VIII; Mommsen Th. Zum romischen Bodenrecht // Hist. Schr. II. S. 87; Nissen H. Italische Landeskunde. II. S. 27 ff., 32 ff. О военных колониях римских императоров от Августа до Траяна см.: Ritterling. RE. 1924. XII. Sp. 1213 ff. Уже в 189 и 181 гг. до Р. Х. при основании колоний Бононии и Аквилеи площадь земельных наделов, выдаваемых колонистам, составляла от 50 до 140 югеров, т. е. равнялась почти одной центурии (см.: Nissen Η. Op. cit. S. 264, 280). Вряд ли можно предположить, что такие большие участки могла обрабатывать одна семья. Следовательно, римские колонисты были, очевидно, землевладельцами, живущими в городах, а их землю обрабатывали рабы или арендаторы. В таком случае нетрудно догадаться, каким образом Аквилея, прежде чем превратиться в торговый город, уже с самого начала своего существования была богатым городом состоятельных землевладельцев.

[32] Хейтланд (см. примеч. 19) не верит в массовую эмиграцию италийских крестьян в провинцию на том основании, что в I в. до P. X. в Италии, как он считает, не было крестьян. Однако не подлежит никакому сомнению, что в I в. до P. X. и позднее многие области Италии оставались крестьянскими, причем в основном там жили бедные крестьяне, которые трудились на земле, арендованной у крупных землевладельцев. Я уже приводил материал, свидетельствующий о большом числе колонов в Средней Италии, которые в I в. до P. X. жили в крупных поместьях римских магнатов. В Северной Италии крестьянство состояло из остатков кельтского населения и жителей «атрибутированных» территорий (см. гл. VI). У нас, конечно, нет соответствующего материала, который доказывал бы, что этот класс италийского населения, подобно представителям зажиточной городской буржуазии, тоже принимал участие в эмиграции, расселяясь по провинциям. Но мне представляется, что резкие потрясения, пережитые Италией в I в. до P. X., а также неоднократные переделы земли (после битвы при Филиппах Август раздал ветеранам целые городские территории) должны были затронуть не только городскую буржуазию, но и мелких земледельцев, причем пострадавшими были как независимые крестьяне, так и арендаторы. Без этой предпосылки невозможно было бы объяснить полную романизацию Южной Галлии, Южной Испании и многих областей Африки. И кто такие были те колонисты, которых Август поселил в Македонии (Dio Cass. 51, 4)? Неужели все они были зажиточными землевладельцами? Согласимся, что факт массовой эмиграции невозможно подтвердить неопровержимыми доказательствами, как, впрочем, и многое другое в истории Древнего мира. Но оспаривая мою гипотезу, Хейтланд сам приводит хороший материал в ее поддержку; ср.: Heitland W. Agricola. P. 274 (с недостаточно освещающим тему примечанием Рида (Reid) о городах Африки). Вызывает также сожаление, что Кубичек, обращаясь в своей ценной работе о палестинских городах к вопросу африканских двойных общин (римские граждане и туземцы), не учел при этом весь имеющийся по этой теме материал (Kubitschek. Ζur Geschichte von Stadten des rom. Kaiserreiches // Sitzungsb. Wien. Akad. Wiss. 1916. 177, 4. S. 97 ff.; ср.: Cagnat R. L’annone d’Afrique // Mem. de l’lnst. 1916. 40. P. 258 и гл. VII, примеч. 60). О карфагенской колонии Гракхов см.: Cichorius С. Röm. Studien. 1922. S. 113 ff. Судя по примерам, приводимым Кубичеком, может создаться впечатление, будто система двойных общин применялась римлянами только в отношении нескольких старых финикийских городов в Африке и Финикии (двойная община Аскалона).

[33] Я могу ограничиться этими краткими замечаниями о торговле, банковском деле и промышленности Древнего мира в I в. до P. X., так как эти вопросы составляют главный предмет исследования в работе Т. Фрэнка «Economic History»2 (промышленность в конце республиканского периода — р. 218 sqq.; капитал — р. 275 sqq.; торговля — р. 298 sqq.), а также с глубоким знанием дела разработаны Г. Гуммерусом: Gummerus Η. Handel und Industrie // RE. IX, 2. Sp. 1444; ср.: Scalais R. Le developpement du commerce de l’ltalie romaine entre la premiere guerre punique et la deuxieme // Mus. Beige. 1928. 32. P. 187 sqq. К вопросу о рабочей силе, использовавшейся в гончарном производстве Арреция, ср.: Park Μ. Ε. The Plebs in Cicero’s Days. Bryn Mawr College, 1918. Интересный новый материал, свидетельствующий о широком использовании свободных рабочих при проведении общественных работ, дают важные надписи, в которых говорится об организации работ по регулированию русла реки Атезис (Эч) после сражения при Акции. Люди, занятые на этих работах, вероятно, были ветеранами армии Октавиана, и, возможно, мы здесь имеем дело с мероприятием, которое было затеяно с целью чем-то занять беспокойные элементы на то время, пока Август старался найти землю, которую он мог бы им раздать (см.: CIL. V, 2603; Barnabei F. Not. d. scavi. 1915. P. 139; Cagnat R., Besnier M. Ann. ep. 1916. №60). Достойна внимания и важная надпись из Делоса, которой недавно уделил внимание в своих исследованиях Е. Cuq (BCH. 1922. 46. P. 198 sqq.; ср.: Durrbach F. Choix d’inscriptions de Delos. № 163, 165) и из которой можно узнать, как некоторые римские деятели (Габиний и вслед за ним, вероятно, Помпей) пытались восстановить благосостояние острова после войн с пиратами, которые вел Помпей (58 г. до P. X.). Как известно, растущее благосостояние Италии, особенно Южной, и вызванный этим подъем Путеол, имевших превосходную гавань, не дали Делосу вернуть себе даже частицу своего былого значения, зато Путеолы, соперничая с Александрией, превратились в центр мировой торговли; см.: Dubois Ch. Pouzzoles antique. 1907; Cagnat R. Le commerce et la propagation des religions dans le monde romain (Conferences faites au Musee Guimet. 31, 1909). P. 131 sqq. (о Делосе, Путеолах и Риме); ср.: Lehmann-Hartleben К. Die antiken Hafenanlagen des Mittelmeeres // Klio. 1923. Beih. 14. S. 152 ff. (Делос), 163 ff. (Путеолы). Интересно также проследить за развитием римского банковского дела, следовавшего эллинистическим образцам (особенно афинскому, родосскому и делосскому); см.: Herzog R. Aus der Geschichte des Bankwesens im Altertum. Tesserae nummulariae. 1919 (ср.: Сагу Μ. JRS. 1923. 13. P. 110 sqq.; Babelon J. Arethuse. P. 6 sqq.); Pringsheim F. Zum romischen Bankwesen // Vierteljahresschrift fur Soz.- und Wirtschaftsg. 1919. 15. S. 513 ff.; Laum B. RE. Suppl. IV. Sp. 72 ff. (ср.: Salin E. Schmollers Jahrb. 1921. 45. S. 196 ff.; Ziebarth E. Beitrage zur Geschichte des Seeraubes und Seehandels im alten Griechenland. 1929. S. 85 ff.).

Глава II. Август: политика обновления и восстановления

Современный взгляд на характер и значение деятельности Августа не отличается единством мнений. Август бесспорно был великим человеком, и созданное им государственное устройство просуществовало в основных чертах на протяжении, по крайней мере, двух столетий, надолго предопределив путь развития римского государства; также бесспорно, что с Августа начался новый этап истории Древнего мира, который мы по привычке называем эпохой Римской империи. До этих пределов простирается всеобщее согласие. Но едва только мы попытаемся точнее определить сущность того политического процесса, который мы называем реформами Августа, как сразу же возникают разногласия, — и они настолько глубоки, что представляются непреодолимыми. Одни говорят, что дело Августа было всего лишь делом восстановления и что его целью было возрождение древнего римского государства; другие требуют признать в Августе революционного реформатора, которому под покровом старых форм удалось создать совершенно новое государственное устройство — чисто монархический тип правления, когда во главе государства стоит главнокомандующий римской армии; третьи придерживаются некоей середины между этими крайностями.[1]

Я не намерен подробно обсуждать эти теории со всеми их вариантами и ограничусь лишь приведением ряда фактов, чтобы дать им свое собственное объяснение, причем более всего меня интересует социальная и экономическая сторона данной проблемы. В первой главе было продемонстрировано, что все население Римской империи, в особенности ее активная и влиятельная часть — а именно римские граждане, жившие как в самой Италии, так и в провинциях, — в подавляющем большинстве были единодушны в своем стремлении к скорейшему прекращению гражданских войн. Все классы гражданского общества объединяло общее желание мира. Таким образом, для того чтобы укрепить свою власть, Август в первую очередь должен был добиться примирения, и предпосылки для этого уже созрели. Чувствовалось, что все устали и всем надоела война, и все с надеждой мечтали о том, чтобы битва при Акции стала последним сражением гражданских войн.

Впрочем, главенствующая часть населения империи не собиралась соглашаться с любым, какое ни выпадет, решением этой проблемы. Римские граждане боролись за восстановление Рима, а не за создание монархии, хотя бы и в самой замаскированной форме. Они желали мира, но при условии, что этот мир будет царить в истинно римском государстве, т. е. они были готовы поддерживать Августа до тех пор, пока он будет проявлять волю и доказывать на деле свою способность установить мир в той форме, которая гарантировала бы римским гражданам всех классов общества сохранение их привилегий. Воззвав во время борьбы с Антонием к патриотизму римских граждан, Август тем самым дал молчаливое обещание, что не допустит ущемления прав и привилегий римских граждан, а, напротив, даже расширит их или, по крайней мере, оформит в компактный, точно очерченный свод. Только на этих условиях римские граждане были согласны признать Августа своим вождем и конституционным главой института римского общественного устройства — senatus populusque Romanus. Таким образом, перед Августом стояла ясная и относительно простая задача, и то, что от него требовалось, в основном представляло собой восстановительную работу. В далеко идущих реформах не было необходимости, и никто их от него не ожидал. В той мере, в какой они были нужны для того, чтобы приспособить конституцию римского города-государства к условиям мировой империи, многое уже было сделано предшественниками Августа, римскими полководцами времен гражданских войн — Марием, Суллой, Помпеем, Цезарем, Антонием и, наконец, самим Августом. Оставалось только заново запустить государственную машину, чтобы она заработала, и дальше все пошло бы своим ходом.

Однако восстановить римское государство еще не значило обеспечить его жизнеспособность. Гражданская война добавила в государственный механизм два новых элемента, которые нельзя было спокойно игнорировать, занявшись восстановлением того, что было раньше; ведь именно они стали движущей силой, благодаря которой вращались колеса государственной машины. Этими элементами были армия, преобразованная в регулярное войско, и ее главнокомандующий — император Август, Imperator Caesar divifilius Augustus. Наличие войска было непреложным фактом. Его нельзя было распустить, потому что оно было крайне необходимо для того, чтобы охранять мир от внешних и внутренних опасностей. Ни о каком порядке и спокойствии, мире и благополучии нельзя было и помышлять без сильного, хорошо дисциплинированного и получающего достаточное жалованье войска. И это войско, по крайней мере его ядро, должно было состоять из римских граждан, если они хотели оставаться хозяевами в империи и занимать в ней господствующее положение. Опыт гражданской войны показал также, что даже регулярное, хорошо дисциплинированное войско только тогда чего-то стоит, когда оно находится под началом одного человека и этот человек не навязан ему сенатом и народом Рима, а пользуется уважением армии и та сама признала его своим вождем; полководец должен быть любим солдатами и офицерами и должен пользоваться их доверием, а еще лучше, если они сами выберут его на эту должность. Вот в этом и крылось великое противоречие нового устройства Римской империи. Новое государство должно было выглядеть копией прежнего, в нем должны были возродиться конституционные формы республики, и в то же время оно должно было вобрать в себя две главные силы, на которые опиралась революция, — революционное войско и его предводителя. Предшественники Августа с разных сторон пробовали подступиться к решению этой трудной задачи. Сулла, а возможно и Помпей, видели решение в том, чтобы вернуть войско сенату и чтобы полководец управлял страной на правах ординарного магистрата римского государства. Другое решение, которое, вероятно, имел в виду Цезарь, заключалось в том, чтобы разрубить все связи между сенатом и армией, поставив во главе ее высшее должностное лицо, — полномочного представителя римского народа. Август в основном пошел по второму пути.

О том, чтобы снова отдать войско сенату, не могло быть и речи. Такая попытка привела бы только к новой гражданской войне, потому что легионы не желали подчиняться его руководству. У Августа не было иного выхода, как только оставить командование за собой, не допуская никого другого к разделению этого права. Практически это означало, что одновременно с восстановлением конституционного государства устанавливалась военная тирания и параллельно нормальному государственному управлению сохранялся институт революционной власти; и наконец, что имело немаловажное значение, с таким положением дел было связано то обстоятельство, что армия теоретически имела возможность сменить неугодного ей командующего, если тот утратит любовь и доверие солдат или не будет выполнять по отношению к ней свои обязательства.

Таким образом, политические перемены, произведенные Августом, означали не восстановление условий, существовавших до гражданских войн, а подвергнутое необходимой модификации закрепление того положения, которое сложилось в результате гражданских войн. Были приняты известные меры для того, чтобы по возможности политически обезвредить армию. Легионы были размещены не на территории Италии, а на границах империи. В Италии оставалась только небольшая войсковая часть — преторианская гвардия императора. Легионы и гвардия состояли исключительно из граждан Рима, а командующие ими офицеры все без исключения принадлежали к высшим классам римского общества — сословию сенаторов и всадников. Вспомогательные войска, набиравшиеся в провинциях, считались нерегулярными, они рассматривались как «союзники», но начальниками над ними ставили римских офицеров. Флот располагался в Италии, экипажи кораблей набирались из числа римских граждан низших классов — вольноотпущенников и провинциалов. Из вольноотпущенников состояли также семь полков городской пожарной службы. Наряду с городскими когортами они выполняли также полицейские функции. Однако все эти меры предосторожности не возымели должного эффекта. На деле армия была хозяином в государстве, и во вновь восстановленной римской республике император правил исключительно с помощью армии и мог сохранять свою власть, лишь пока та соглашалась поддерживать его и повиноваться. Такую армию, где солдаты служили шестнадцать, двадцать или двадцать пять лет — в зависимости от того, принадлежали ли они к преторианцам, легионерам или вспомогательным войскам, — армию, состоявшую из римских граждан, представителей суверенного римского народа, или людей, которые рассчитывали и должны были получить те же права, не так-то просто было изолировать от политической жизни государства, и потому она в любой момент могла, вопреки букве закона, выступить в качестве решающей политической силы.

Другого пути не было. Если римские граждане, выигравшие для Августа войну, хотели оставаться господствующим сословием империи, то они должны были выполнять свой первейший долг — защищать государство от внешних врагов и отстаивать свои властные права от внутренних посягательств. Для этого годилась только регулярная армия с продолжительным сроком солдатской службы, так как силами ополченцев нельзя было защитить границы Римской империи. Военная техника того времени была слишком сложна для того, чтобы ее можно было быстро освоить. Короткий срок службы был неприемлем для римской армии, так как обучение боеспособных частей требовало многолетней непрестанной тренировки. Но раз армия должна была состоять из солдат, обязанных отслужить продолжительный срок, ее нельзя было пополнять путем принудительного набора. Пока хватало желающих, ее предпочтительно следовало создавать из добровольцев. Из насильно принуждаемых служить новобранцев невозможно было сделать хороших профессиональных солдат, готовых посвятить военной службе значительную часть своей жизни. В этих условиях требовалось платить войску соответствующее жалованье, и военная служба должна была выглядеть как можно привлекательнее. В результате расходы на армию стали тяжелым бременем для государственной казны.

На протяжении всего времени правления Августа армия вела себя спокойно, и так продолжалось даже в последние годы, когда на Дунае и Рейне происходили серьезные столкновения — восстание в Паннонии и Далмации и объединенное выступление германских племен, из-за которых военная служба сделалась очень опасной и стали возникать значительные трудности с пополнением и численным увеличением легионов, когорт и кавалерийских частей. Даже в самые трудные времена, когда приходилось прибегать к принудительному набору, в армии все было спокойно, и она ни разу не попыталась вмешаться в политику. Это объясняется особым характером ее личного состава.

Армия Августа уже не была войском пролетариев. Военная служба, особенно в первые годы правления Августа, была сравнительно выгодна и не слишком опасна. Тот, кто хорошо служил, мог рассчитывать на повышение, и такие возможности сохранялись даже для закончивших службу. Толковые младшие офицеры и унтер-офицеры продолжали служить в армии сверх положенного срока, получая повышенное жалованье, или устраивались на службу к императору в качестве гражданских чиновников. Рядовой солдат мог твердо рассчитывать на то, что по окончании службы он получит земельный участок или денежный подарок и будет в состоянии жениться и обзавестись семьей, а семейные люди, жившие в незаконном браке, так как солдаты не имели права жениться, могли быть спокойны, что и впредь смогут обеспечивать свое семейство. Поэтому желающие поступить на военную службу находились не только среди представителей низших слоев общества. В это время армия состояла уже не из одних лишь коренных италиков. После гражданских войн в Италии не хватало людей, чтобы постоянно поддерживать численность армии. Поэтому для ее пополнения стали привлекать жителей романизированных провинций и некоторых восточных областей; из этих людей получались хорошие солдаты, среди которых попадались, вероятно, не только пролетарии. Не все были римскими гражданами, но в случае необходимости Август всегда был готов предоставить гражданство любому рекруту, который годился в солдаты и был достаточно романизирован, чтобы говорить по-латински, или, по крайней мере, достаточно смышлен, чтобы быстро выучиться языку. Солдаты из провинции были, может быть, даже еще преданнее и надежнее, чем италики, ведь служба в армии давала им значительно более высокое социальное положение. Не менее надежны были и вспомогательные войска, составленные из провинциалов, — людей, мало романизированных, а порой и вовсе еще не затронутых греческой или римской культурой. По окончании срока службы их ждало римское гражданство, а это уже было немало; неудивительно, что для таких людей политические вопросы и цели просто не существовали.[2]

Главное же было в том, что армия составлялась из населения всей империи и включала в себя все сословия: сенаторов и всадников, римских граждан Италии и провинций, романизированных и эллинизированных жителей западных и восточных провинций, горожан и деревенских людей, и наконец, представителей бесчисленных племен и народов, еще не прикоснувшихся к античной городской культуре. Таким образом, армия как зеркало отражала настроения народа. К тому же римские граждане издавна привыкли повиноваться государству. А государство воплощал в своем лице Август, законно признанный в качестве его главы как сенатом, так и римским народом. Поэтому повиноваться Августу было прямым долгом всякого лояльного римского гражданина и уж тем более — всякого представителя союзнических городов и провинций. Август несомненно пользовался величайшей популярностью у всего народа империи, если только можно обозначить этим современным понятием то полурелигиозное поклонение, с которым римляне относились к своему новому властителю. Для них он действительно был полубогом, высшим существом, спасителем, врачующим раны и дарующим мир и благосостояние. Пускай окончание гражданской войны объясняется многими причинами и, в частности, всеобщей усталостью населения, однако нельзя отрицать и того, что сама личность Августа во многом способствовала тому, что эта война больше не могла вспыхнуть. И даже если стать на отличную от моей точку зрения, будто роль Августа сводится лишь к тому, что он пожинал плоды деятельности своих предшественников, нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что в глазах всего населения империи восстановление мира и благоденствия было связано с личностью Августа.

На мой взгляд, современные ученые неправильно расценивают творчество поэтов эпохи Августа как «пропаганду». Но даже если признать, что Вергилий и Гораций творили с оглядкой на пожелания Мецената и Августа и соглашались распространять и восхвалять идеи и замыслы своих покровителей по их указке (должен заметить, что мне такой подход представляется слишком упрощенным), то приходится все же признать, что их пропаганда была весьма успешной, — об этом свидетельствует их популярность во всем римском мире. Но успешной пропаганда может быть только тогда, когда она находит связь с массами и отражает их настроения. Поэтому можно с уверенностью сказать, что идеи, встречаемые нами у Вергилия и Горация, выражали мысли и чаяния многих тысяч людей, которые, как и Гораций (хотя для него, в отличие от них, эта вера была всего лишь поэтической метафорой), видели в Августе одного из великих богов: Меркурия, Аполлона или Геркулеса, явившегося (ἐπιφανής) на землю в качестве небесного посланника, спасителя великой Священной Римской империи.

Другая форма «пропаганды» представлена великолепными памятниками, воздвигнутыми сенатом, римским народом и отдельными частными лицами в честь Августа. Глядя на эти монументы, люди не столько восхищались их великолепием, сколько воспринимали выраженные в них образным языком мысли, а они выражали то же, что и поэты, и, главное, все чувствовали, что эти памятники не лгут. В качестве одного из многочисленных примеров можно привести алтарь рода Августа (gens Augusta), недавно обнаруженный в домашнем святилище одного римского гражданина в Карфагене. Вероятно, в этом случае речь идет о повторении какого-то столичного образца. На одном из рельефов, украшающих алтарь, изображена могучая богиня Рома, сидящая на груде оружия. Левой рукой она оперлась на щит, в вытянутой вперед правой руке она держит колонну с клипеем (clipeus) — круглым щитом, поднесенным Августу от имени сената и народа; он украшал его дом на Палатине. Щит только что вручила богине слетевшая с небес Виктория. Перед богиней установлен алтарь, на котором лежит рог изобилия (cornu copiae) с жезлом Меркурия (caduceus), а перед ними находится изображение земного шара (orbis terrarum).

Этот алтарь — воистину прекрасное и совершенно правдивое изображение Рима времен Августа, великой империи, созданной его рукой. Величественная фигура Ромы изображена в спокойной позе, она отдыхает. Война закончилась, и Рим вышел из нее победителем; оружие и доспехи больше не нужны, их назначение — служить надежной опорой, на которой зиждется здание римского могущества. Вернулись мирные времена. Рома с гордостью смотрит на символы своего имперского могущества: символизируемые алтарем основы — Благочестие и Религию (pietas) на них покоится благоденствие мира, иносказательный образ которого дан в изображениях рога изобилия, кадуцея и земного шара.

Те же идеи выражены в классических скульптурах алтаря Мира (Аrа Pacis) на Марсовом поле в Риме, в которых дышит истинно римский дух. В особенности это относится к идиллическим сценам: на них изображена Мать Земля в окружении стихий, — символ созидательных сил природы, которые под покровительством Августа снова приносят человеку свои дары.[3]

До сих пор мы говорили об общем настроении в империи, однако это вовсе не означало, что там царило полное единодушие. Были, конечно, и несогласные, причем в основном они встречались в радах сенаторов. От этих завзятых рационалистов — стоиков и эпикурейцев — невозможно было ожидать, чтобы они поверили в божественную природу Августа и почитали его как сына божественного Юлия. Для них он был таким же человеком, как они; он отличался от прочих только тем, что добился большего успеха. Одни ненавидели Августа за то, что он положил конец безраздельной власти сената, другие не любили его по личным причинам, третьих мучила зависть и они считали, что имели такое же право стоять во главе государства и быть принцепсами (principes). Этим объясняются не так уж редко затевавшиеся заговоры против Августа и покушения на его жизнь. Однако позиция сенаторов не имела никакого значения. К тому же большинство сената и сенаторского сословия было радо, что наконец наступил мир, и, вместо того чтобы демонстрировать образцы республиканских убеждений, гораздо больше усердствовало в изъявлении униженного низкопоклонства.

В провинциях тоже время от времени случались происшествия, доказывавшие, что Август никогда не чувствовал себя вполне уверенно и надежно и что он сам и наместники провинций старались принимать соответствующие меры. Одно из таких происшествий — само по себе, конечно, малозначительное — приключилось в 7—6 гг. до Р. Х., или незадолго до этого времени, в Кирене.[4]

Однако очевидно, что Август и наместник провинции отнеслись к этому случаю с чрезмерной обеспокоенностью. Поскольку армия, в которой как в зеркале отражалось настроение народа, хранила спокойствие, Август, несмотря на латентное сопротивление со стороны политических структур римского государства, получил возможность проводить свои реформы, на пути которых ни разу не встал угрожающий призрак новой гражданской войны. Исполнить данные римским гражданам обещания означало для Августа не только обязательство сохранить их политические привилегии, но, самое главное, не допустить ухудшения их социального и экономического статуса, а также реально увеличить те преимущества, которыми они обладали перед другими классами населения Римской империи. Тут, как и во всем остальном, возлагаемые на Августа ожидания на деле не означали реставрацию стародавних, изживших себя условий, а предполагали закрепление тех явлений, порожденных, как правило, эпохой гражданских войн, которые он застал в экономической и социальной жизни империи.

Во время этих войн классовые различия, существовавшие в римском обществе, отнюдь не исчезли. Сословие сенаторов оставалось замкнутым, как и прежде. Всадники осознали свое исключительное значение для государства и на всех, кто не принадлежал к их сословию и был ниже их по имущественному положению, смотрели как на существа низшего порядка. Та же иерархия существовала и в италийских городах. Члены муниципальных сенатов, отчасти принадлежавшие к сословию всадников, составляли там высший слой общества, сенатскую знать. Рядом с ними, однако ступенью ниже, стояла большая группа зажиточной буржуазии, частично представленная даже вольноотпущенниками. Границы между этими группами верхнего слоя строго соблюдались как в Риме, так и в сельских городках. Среди сенаторов принадлежащими к «нобилитету» считались только патриции и те, кто мог назвать среди своих предков хотя бы одного консула. В глазах этих нобилей все прочие были не более чем парвеню. Римские всадники, которым удавалось проникнуть сквозь непробиваемую стену, воздвигаемую сенаторами, считались «новоявленными», выскочками. Столичные сенаторы и всадники посмеивались над неотесанностью муниципальных гранд-сеньоров. Те в свой черед считали своим правом презирать богатых вольноотпущенников. Отдельно от этой верхушки, не соприкасаясь с ней, существовали низшие классы свободного населения: широкие массы крестьянства, свободные ремесленники, полусвободные арендаторы и рабочие. В среде низших классов горожане с некоторым высокомерием посматривали на сельских жителей, называемых pagani или rustici. А на дальнем плане, составляя общий фон этой картины, маячила огромная армия рабов — слуг, ремесленников, землепашцев, рудокопов, матросов и т. д. Мы говорим здесь не о провинции, а о социальном расслоении римского гражданского общества в Италии.

Август не помышлял о том, чтобы вносить изменения в эти сложившиеся условия, он принял их как данность. Его деятельность была направлена на то, чтобы еще резче обозначить сословные границы, углубить пропасть, разделявшую отдельные слои населения, и указать каждому сословию его место в государственной жизни. Для того чтобы римские граждане сохраняли господствующее положение в стране, каждая отдельная группа должна была выполнять свою особую задачу в деле управления империей. Все, что было сделано Августом в этой области, хорошо известно, так что здесь можно обойтись без подробностей. Сословие сенаторов поставляло государству членов верховного совета империи (сената), чиновников для города Рима, наместников большинства провинций, которые либо назначались сенатом, либо — в тех провинциях, которые находились в непосредственном подчинении императора, — становились представителями императора; из этого же сословия выходили полководцы и большинство офицеров гражданского войска. Сословие всадников давало присяжных римских судов, некоторую часть провинциальных наместников, командиров военного флота и городских воинских частей, офицеров вспомогательных частей, в известных пределах командующих легионами, и, наконец, пополняло постоянно увеличивающуюся армию гражданских чиновников, находящихся на службе у императора. Население италийских городов, за исключением аристократии, принадлежавшей в основном к сословию всадников, должно было обеспечивать государство хорошими солдатами для службы в преторианской гвардии и в легионах, а также младшими офицерами гвардии, легионов и вспомогательных частей. Из вольноотпущенников набирались экипажи кораблей и составлялись команды для римской пожарной службы. Наконец, привилегированный слой императорских рабов и вольноотпущенников работал в конторах и административных центрах, ведавших управлением императорского имущества, разветвленное хозяйство которого было разбросано по всей империи.

Это разграничение различных классов не было чем-то новым, оно было наследием поздних времен республики, их отличительные признаки были чисто материального свойства. До известной степени играло роль происхождение, но главными были материальная обеспеченность, большее или меньшее состояние, четко ограниченный ценз. Степень образованности не имела значения. Само собой подразумевалось, что высшие сословия в этом отношении отличаются от широких масс населения. Единственный род образования, которого государство требовало от молодых людей знатного происхождения и вообще от свободной молодежи столицы и италийских городов, заключался в определенной физической и воинской подготовке. Поскольку переход в высший класс фактически зависел от императора, то одним из главных требований были верноподданнические убеждения.[5]

Так обстояло дело в Италии. Все то, что там происходило, означало закрепление и легализацию условий, которые господствовали уже во времена гражданских войн. Ту же политику Август проводил и в провинциях. Не было предпринято никаких серьезных шагов для того, чтобы предоставить им возможность участвовать в государственном управлении. Провинции оставались, как и прежде, сельскими имениями римского народа. Провинциалам по-прежнему было так же трудно получить римское гражданство. В этом отношении Август вел более реакционную политику, чем Помпей, Цезарь и Антоний. Мало что делалось и для того, чтобы дать провинциальным городам возможность обрести более высокий муниципально-правовой статус, т. е. уравнять их в правовом отношении с италийскими городами и теми провинциальными городами, которые уже получили такие права. Единственное достойное упоминания исключение составляла Сицилия, старейшая провинция Римской империи, которая, как и долина реки По, в сущности была частью Италии. Прогрессивные изменения, произошедшие в этой области при правлении Августа после окончания гражданских войн, были весьма незначительны. Все, что он сделал, было осуществлено в период волнений, связанных с гражданской войной, и непосредственно после ее окончания.[6]

И тем не менее именно провинции, и в первую очередь восточные, испытали благотворные последствия нового режима. Не меняя систему провинциальной администрации, Августу удалось значительно улучшить там практику управления. Во главе провинций по-прежнему стояли представители сенаторского сословия. Они управляли от имени императора или под его постоянным контролем. Но господству сенаторского сословия как такового наступил конец, и одновременно улучшились и стали более гуманными методы управления. С окончанием гражданских войн прекратились реквизиции и контрибуции, а вместе с ними кончилось господство римских ростовщиков. Постепенно вводилось прямое налогообложение, и тем самым утратила свою привлекательность система откупа налоговых сборов. Римские компании по сбору налогов понемногу отмирали; их место заняли — например, в деле взимания введенных Августом налогов, которые должны были платить только римские граждане, — правительственные служащие, непосредственно имевшие дело с налогоплательщиками. Налоги не были снижены. Для некоторых групп населения они даже повысились. Но улучшенная система сбора налогов уже очень много значила для провинций.[7] К тому же жители провинций знали, что они всегда могут лично или через представителей своих городов, ежегодно собиравшихся для торжественного отправления обрядов, связанных с культом императора, обратиться с жалобами к императору или сенату, которые будут благосклонно выслушаны, и вынесенное решение будет исполнено скорее и лучше, чем это бывало прежде.[8] В случае же конфликта с наместником представительский орган провинции всегда мог обратиться к самому императору. И еще одно обстоятельство имело немаловажное значение: провинциалы отлично знали, что обо всем, что происходит в провинциях, император осведомлен через своих прокураторов, которые в качестве уполномоченных следили за соблюдением его финансовых интересов в сенатских провинциях, а в остальных — занимались сбором налогов.[9]

Во всем, что относилось к внутренним делам, города восточных провинций — за исключением городов Египта — сохранили прежнюю независимость; вернее, получили такую независимость, какой никогда не знали раньше. Август не пытался вносить какие-либо изменения в социальные условия этих провинций, которые представляли собой не что иное, как комплексы греческих и эллинистических городов. Городская администрация с ее чиновниками и советом (βουλή) была настолько хорошим средством для осуществления связи с населением, что всякое вмешательство в естественный ход развития было бы неразумным шагом.

Во времена Августа города греческого Востока даже не помышляли о том, чтобы восстановить былую свободу городов-государств. Они смирились с тем, что времена их политической свободы навсегда миновали, и были рады уже тому, что им было оставлено местное самоуправление. Римское правительство, со своей стороны, желало, чтобы в городах царил мир и порядок. Эпоха социальных и политических революций закончилась. Лучшей гарантией сохранения устойчивых условий в городе было верховенство в нем богатейших граждан. Поддержка этого социального слоя стала традиционной политикой римлян с момента их первого проникновения на Восток, и Август продолжил эту политику.

Единственное новшество, если так можно назвать эту особенность политики Августа в отношении восточных провинций, заключалось в том, что он дал новый толчок к дальнейшему развитию тенденции, начало которой было положено эллинистическими правителями и которая состояла в ускоренном превращении сугубо негородских территорий в настоящие города-государства. На всем Востоке Август в противовес политике сената неуклонно проводил политическую линию Помпея, Цезаря и Антония, создавая из деревень, сел и храмовых земель новые города-государства. Римская империя шла по пути превращения в федерацию самоуправляющихся городов.[10] Исключение было сделано только для Египта, чья древнейшая организация не имела ничего общего со структурой греческого полиса.[11]

В качестве блестящего подтверждения всего, что было здесь сказано о деятельности Августа, относящейся к Востоку, можно воспользоваться двумя из пяти эдиктов Августа (первым и четвертым, ср. также третий), которые недавно были обнаружены в Кирене (см. прим. 5 и 6а). Эти документы посвящены различным проблемам, имевшим важное значение в жизни города, — в частности, сложному вопросу взаимоотношений между живущими в городе римскими гражданами и греками, из которых далеко не все были гражданами города Кирены или городов Пентаполя. За немногочисленными римскими гражданами, проживавшими в Кирене, часть которых была по своему происхождению греками, — кстати, не слишком зажиточными, — сохранялись обычные привилегии. Однако небольшие модификации внесли заметное облегчение в положение греков; в первую очередь речь идет об организации судов и о вопросе муниципальных литургий и налогов. Важным был вопрос о привилегиях новых римских граждан греческого происхождения; очевидно, здесь имеются в виду те, кто получил римское гражданство при Помпее, Цезаре, Антонии и самом Августе, когда оно было предоставлено всем в массовом порядке. Август принимает решение рассматривать их как особый класс римских граждан, обладающий ограниченными правами. В отношении налогообложения и литургий они оставались теми, кем были по сути дела, — членами греческой общины, за исключением тех, кому был предоставлен индивидуальный иммунитет (immunitas), однако эта привилегия распространялась только на уже существующее имущество, не затрагивая того имущества, которое могло быть приобретено в дальнейшем (см. прим. 5).

Принципиально такую же политику проводил Август и в отношении Запада: Испании, Галлии и Африки. Не довольствуясь устройством новых гражданских колоний, он стремился способствовать развитию городов на землях кельтских народов Галлии и Испании и возрождать их на территории прежнего карфагенского государства в Африке. Для подробного освещения этого предмета потребовалось бы слишком большое отступление. Читателю и без того должно быть ясно, какое огромное значение для будущего западных провинций должна была иметь политика, направленная на то, чтобы создать условия для беспрепятственного развития урбанизации социальной и экономической жизни. Ведущий класс новых городов составляли, конечно, богатые граждане, энергичные поборники нового римского режима.[12]

Перемены, совершенно преобразившие многие области империи, стали возможны главным образом вследствие этой политики. В Малой Азии и Сирии изменения были менее заметны, поскольку здесь, как уже упоминалось, процесс превращения племен, деревень и храмовых земель в города-государства начался еще при Александре Великом, а может быть, и еще раньше. Зато в западных провинциях начавшиеся изменения были очень заметны. Кельтские города, построенные на возвышенностях и в горах, выполнявшие роль крепостей и центров ярмарочной торговли, постепенно приходили в упадок. Господствующая аристократия кельтских племен селилась на равнинах, поблизости от больших рек Франции и Испании. Здесь она строила свои дома и необходимые общественные здания. В новые населенные центры потянулись купцы, ремесленники и корабельщики. Так стали возникать настоящие города. В Африке вступил в пору нового расцвета вновь отстроенный Карфаген. Оживились старинные финикийские приморские общины. Смешанные пунийско-берберские общины плодородных африканских и нумидийских равнин, кое-где включавшие в себя отдельные группы римских эмигрантов, оправившись от разрушительных последствий гражданских войн, возобновляли свою экономическую деятельность. Под защитой римских солдат на юге, востоке и западе осваивались для житья новые места, и эти поселения быстро превращались в настоящие города. В Африке и других краях — на Рейне, Дунае и в Испании— вдоль военных дорог рядом с укрепленными лагерями легионов и вспомогательных войск появлялись словно выросшие из-под земли обширные поселки — ряды лавок и жилых домов, так называемые саnаbае, образуя ядро будущих городов. Отслужившие свой срок солдаты пополняли собой их население или, получив землю, отведенную для целой группы бывших служак, селились на ней и строили город.

Вот так благодаря сознательным усилиям своего государя Римская империя постепенно превращалась в единую область связанных между собой городов-государств. Роль Августа — это не только роль вождя римских граждан Рима, Италии и провинций, это и роль вождя всех городских, т. е. цивилизованных, элементов империи, на которые он уверенно полагался. Убедительным подтверждением этого факта может служить состав римской императорской гвардии и легионов Римской империи. В них были представлены граждане Рима, а также городское население империи, хотя, разумеется, первые составляли преобладающую часть. Негородские элементы, племена и деревни, присоединенные к городам, должны были взять на себя подчиненную роль в жизни имперского организма. Им надлежало работать и повиноваться, они не были свободными в античном смысле этого слова.

Обратимся теперь к экономической политике Августа. Основные его усилия были направлены на восстановление обещанного мира и благоденствия, и он самым успешным образом справился с этой задачей. Но при этом нельзя забывать, что Август был вынужден считаться с существующими фактами: традициями римского прошлого, гордыми воспоминаниями о славных завоеваниях и желаниями большинства римских граждан. Они хотели мира, но мира почетного. Для римлянина это означало дальнейшее продвижение по пути завоеваний и расширения римских владений. Нужно учесть, что Август и сам был римским аристократом и что для него, как и для всех выдающихся деятелей Рима, вершиной всех достижений, к которым только может стремиться человек, была воинская слава и воинские лавры, победы и триумфы. При этом здание Римской империи было еще далеко не достроено. Август был приемным сыном Цезаря, а все знали, что у Цезаря были две главные цели: во-первых, укрепить власть Рима на севере и северо-востоке, а во-вторых — восстановить честь Рима, запятнанную на востоке и юго-востоке поражением Красса и половинчатыми успехами Антония.

В оправдание внешней политики Августа достаточно будет нескольких слов. Время его правления было таким, когда нельзя было почивать в праздности. Обеспечения надежного мира невозможно было достигнуть с помощью пассивно-оборонительной политики, здесь требовалась политика неутомимых и энергичных усилий в военной области. Основная проблема заключалась в необходимости правильно определить и утвердить такие границы империи, которые могли бы обеспечивать устойчивость и безопасность для дальнейшего мирного существования.[13] Благодаря усилиям самого Августа, его друга и соправителя Агриппы и его пасынков Тиберия и Друза было достигнуто полное умиротворение альпийских областей, Галлии и Испании. Завоевание Британии было на некоторое время отложено, для того чтобы серьезнее взяться за разрешение сложной задачи по укреплению северных и северо-восточных рубежей империи вдоль Дуная и Рейна. Задачу эту удалось выполнить лишь частично, когда после долгих и кровопролитных боев в Паннонии и Далмации было достигнуто умиротворение в землях, лежащих к югу от Дуная. Другая цель — продвижение римской границы до берегов Эльбы — так и не была достигнута. Поражение Вара в Германии — чувствительный, хотя и несокрушительный удар — заставило Августа отказаться от намерения сделать Германию римской провинцией. Напомним, что это поражение случилось во второй половине правления Августа, когда он уже был стариком. Решающий шаг в отношениях между Римом и Германией предстояло сделать не Августу, а его пасынку и преемнику Тиберию.

На Востоке не предпринималось никаких значительных действий для того, чтобы военными победами изгладить из памяти позор поражения, которое потерпел Красе от парфян. Для успокоения общественного мнения парфянам пригрозили серьезной войной, и те согласились вернуть римлянам захваченные в бою значки легионов. С той же целью была предпринята экспедиция против Армении под командованием внука Августа — Гая Цезаря. Основными факторами в деле расширения и укрепления римского влияния на Востоке были дипломатия и торговля. Однако за ними стояла сильная армия и готовность к энергичным военным действиям. Такую же политику Август проводил в Египте, Аравии и Северной Африке. Аравийская экспедиция Элия Галла принесла неполный успех, но, по крайней мере, она обеспечила римским купцам надежные гавани на пути из Египта в Индию.[14]

Все это обеспечило Римской империи длительный мир. Великолепный алтарь Pax Augusta, воздвигнутый на Марсовом поле (Campus Martius) в ознаменование завоеванного Августом мира, был символом того, что мир победил войну и правление Августа отныне будет протекать под его знаком. Та же идея выражалась в повторявшемся несколько раз торжественном закрытии храма Януса и в играх, прославляющих «золотой век», наступивший в цивилизованном мире при Августе. Богиня Рома могла теперь отдохнуть, опираясь на груду оружия, которое в руках Благочестия сослужило свою службу, защитив мир и благоденствие.

Вряд ли нужно долго объяснять, что создание мирной обстановки на суше и на море сыграло важнейшую роль в экономической жизни страны. Впервые после длившихся веками нескончаемых войн цивилизованный мир мог наслаждаться благами по-настоящему мирного существования. Извечная мечта великих мыслителей Древнего мира наконец-то осуществилась. Поэтому нет ничего удивительного в том, что повсюду в империи начался блистательный подъем экономики. Казалось, словно вернулись лучшие времена эллинизма, правда с единственным отличием: теперь вместо многочисленных соперничающих друг с другом самостоятельных государств, которые истощали свои ресурсы ради политических целей, весь культурный мир представлял собой единое большое государство, охватывающее все царства эллинистического мира. Соперничавшие друг с другом государства ушли со сцены, оставив лишь чисто экономическую конкуренцию, которая развернулась в свободных условиях, не ограничиваемых препятствиями политического характера.

В эту экономическую конкуренцию не вмешивались ни римское государство, ни римский император, предоставив экономике развиваться по ее собственным законам. Единственное ограничение торговли составляли пошлины, взимаемые на границах каждой провинции, но и они были не очень велики. Какой величины налог взимался государством с промышленности и сельского хозяйства, нам неизвестно. Но, например, налоговая ставка, которую должен был выплатить римский гражданин при получении наследства или отпуская на волю своего раба, составляла в обоих случаях пять процентов; первая ставка была введена Августом, вторая — им реорганизована, и нельзя сказать, чтобы эта ставка была чрезмерно высокой. Нужно, конечно, учитывать, что кроме государственных существовали еще и муниципальные налоги, о которых нам мало что известно. Однако растущее благосостояние италийских и провинциальных городов доказывает, что это налогообложение было не настолько высоким, чтобы стать препятствием для развития частного предпринимательства и экономической деятельности. Эпоха Августа и его непосредственных преемников была временем почти полной свободы торговли, когда существовали самые благоприятные условия для частного предпринимательства. Ни при Августе, ни при его преемниках Рим не обращался к той политике, которую проводили некоторые эллинистические государства, в частности Египет, и которая была направлена на огосударствление промышленности и торговли, чтобы по возможности сделать их монополией государства, олицетворяемого царем. Повсюду предприятия оставались в частных руках. Даже в Египте — классической стране государственной экономики с ее сложной системой государственного вмешательства во все отрасли хозяйства, которая после победы Августа над Антонием и Клеопатрой находилась в непосредственном подчинении императора и управлялась его администрацией, — были произведены некоторые изменения, нацеленные на то, чтобы уменьшить давление государственного контроля. Так, например, Август поддерживал распространение в Египте частного землевладения, пользовавшегося теми же гарантиями со стороны государства, что и в других провинциях. В Египте появились многочисленные, хорошо поставленные как довольно крупные, так и мелкие имения, принадлежавшие частным владельцам, главным образом римским ветеранам.[15]

Судя по всему преобладающую роль в экономической жизни империи сохранили за собой крупные капиталисты времен республики; отчасти они принадлежали к сословию сенаторов, отчасти — к всадникам, однако значительный процент среди них составляли бывшие рабы, ставшие вольноотпущенниками. Одним из этих капиталистов, причем самым богатым из всех, был император. В отличие от эллинистических монархов, которые отождествляли свое достояние с государственным, распространяя свое право собственности на всю страну целиком со всеми ее источниками доходов, Август, подобно другим денежным магнатам своего времени, управлял своим гигантским личном состоянием с помощью своих рабов и вольноотпущенников. Однако он при всем желании не мог четко разграничить свое личное состояние и деньги, которые получал как высшее должностное лицо римской республики, как правитель многих провинций и как властитель Египта, где он выступал в качестве непосредственного преемника Птолемеев. Его семейная, или домашняя, казна (area) очень скоро безнадежно перемешалась со служебной (fiscus), так что самым простым выходом оказалось ввести для их управления одинаковый порядок и передать их в одно ведомство. Таким образом, рабы, принадлежавшие императорскому дому, его личные секретари и в особенности его главный счетовод (a rationibus) объединяли в своих руках финансовый надзор за ведением хозяйственных дел императора с надзором за бюджетом Египта и других провинций.

Для того чтобы снять с себя обязанности, связанные с управлением финансами императорских провинций, в которых размещалась основная часть римской армии, сенат предпочел передать их в ведение императора, предоставив ему полную свободу в деле взимания налогов и использования денежных поступлений. Вполне вероятно, что некоторые провинции — например, Галлия с ее рейнской границей, придунайские провинции с границей, проходящей по Дунаю, и Сирия, где граница проходила по Евфрату, — требовали таких расходов, которые не покрывались получаемыми оттуда поступлениями, и что управление их финансами, включая расходы на армию, приносило постоянный дефицит; в таких случаях он восполнялся из средств личной кассы императора.

Так, силой обстоятельств, благодаря громадности приобретенного во время гражданских войн личного состояния, которое скопилось в руках императора, в Римской империи сложилась ситуация, сильно напоминающая эллинистические монархии. Чем больше денег император тратил на общественные нужды — на продовольственное обеспечение пролетариата и его развлечения, на превращение Рима в столицу мировой империи, на регулирование русла Тибра, на строительство новых военных дорог по всей империи, — тем труднее становилось отделить его личные доходы от государственных. Однако это не означало, что состояние императора растворилось в государственных финансах; напротив, император приобрел право распоряжаться государственными доходами, как своими собственными. Эту практику подхватили затем Тиберий и его преемники, у которых постепенно вошло в привычку относиться к государственным доходам как к своим собственным и распоряжаться ими по своему усмотрению.[16]

Император был не единственным человеком в Риме, располагавшим огромным состоянием. Мы не знаем точного числа старинных знатных семей, которым в бурях гражданской войны удалось сохранить свое богатство. Август часто оказывал материальную поддержку обедневшим знатным семьям; из этого следует, что многие из них были полностью разорены и целиком зависели от милости императора. Однако мы знаем также, что самыми богатыми среди римских аристократов были те, кто составлял ближайшее окружение Августа: члены его семьи и его личные друзья, такие как Агриппа и Меценат. Можно с уверенностью предположить, что многие не столь знаменитые люди, на деле доказавшие свою приверженность Августу, также были обладателями больших и постоянно увеличивающихся состояний, которыми они были обязаны своей близостью к Августу.[17]

Однако, несмотря на то что этот класс нуворишей представлял собой характерную черту наступившей эпохи, решающая роль в экономической жизни принадлежала все-таки не ему. Фавориты императора были не так уж многочисленны и жили они, скорее всего, за счет своих доходов; те же люди, которые увеличивали свое состояние, делали это такими же способами, какими пользовались наиболее энергичные и предприимчивые коммерсанты, первыми сумевшие извлечь выгоду из восстановления мира и порядка. Эти люди не ограничивали свою коммерческую деятельность пределами города Рима; большинство из них жили не в Риме, а в италийских городах и провинциях. Из них составилась та буржуазия, о которой шла речь в первой главе; этот новый класс начал складываться в Италии и на Западе во II—I вв. до Р. Х. и во время гражданской войны не понес такого урона, как высшая римская аристократия — сословие сенаторов и верхушка сословия всадников. Как только установился мир, эти люди развернули широкомасштабную коммерческую деятельность, в большинстве случаев несомненно успешную.

Типичным представителем этого сословия можно считать вольноотпущенника Тримальхиона — богатого торговца, живущего в одном из городов Южной Италии на доходы от ренты, образ которого так правдоподобно изображен у Петрония. Коммерческая активность этого дельца наверняка пришлась на эпоху Августа. Петроний изображает его уже в старости, отошедшим от дел. Сначала он был рабом, любимцем своего господина, который оставил ему в наследство большое состояние. Тримальхион вложил эти деньги в торговлю, в частности в оптовую торговлю вином. Под старость он доживает свои дни в прекрасном доме в Кампании на доходы от своих больших сельских имений и проценты, которые получает, давая под надежный залог денежные ссуды.[18] Образ Тримальхиона типичен для того времени. Характерно, что он живет не в Риме, а в Кампании: далее мы увидим, что в ту пору там было легче сколотить большое состояние, чем в Риме. Характерно также, что Тримальхион начинал свою деятельность с торговли, затем занялся сельским хозяйством и денежными операциями; возможно, в том, что он является вольноотпущенником, тоже отражена типичная черта его сословия, хотя я скорее склоняюсь к тому, что Петроний сделал его вольноотпущенником для того, чтобы ярче изобразить вульгарность нуворишей. Я нисколько не сомневаюсь в том, что среди граждан кампанских городов, например Помпей, было немало таких, которые хоть и родились свободными и, вероятно, получили кое-какое образование, однако в том, что касается их деловой карьеры, ничем не отличались от Тримальхиона. Эти господа были владельцами больших роскошных домов и вилл, выстроенных в Помпеях, Стабиях и Геркулануме в эпоху Августа, когда в декоративной живописи господствовал такой благородный, свежий и высокохудожественный стиль; хозяева домов, чьи стены украшены росписью Второго и Третьего стиля, наверняка были хорошо образованными людьми и в то же время удачливыми дельцами с хорошими доходами.

Мы имеем четкое представление о составе главенствующего класса в Помпеях времен Августа. По большей части это были потомки ветеранов Суллы, отчасти — представители старинной самнитской аристократии города, и среди них имелось лишь очень небольшое число вольноотпущенников.[19] То же самое относится к таким сравнительно большим городам, как Путеолы, а также к городам эллинистического Востока.[20] Я убежден, что во времена Августа в Италии и провинциях экономическая жизнь била ключом. Буржуазия той эпохи не предавалась праздности, а мечта о том, чтобы стать рантье, была среди ее представителей такой же распространенной, как и в наши дни.

Лучшее этому доказательство представляют собой руины италийских городов. Уже в I в. до Р. Х. в жизни городов все складывалось неплохо, хотя некоторые из них сильно пострадали в ходе гражданских войн. Однако настоящее благосостояние к ним пришло при Августе. Достаточно беглого взгляда на развалины италийских городов, особенно тех, что находились в Средней и Северной Италии, чтобы увидеть, что именно в этот период они приняли свой окончательный облик и что тогда же были построены их красивейшие и важнейшие здания. Я говорю не о таких городах, как Турин или Суза и другие города Северной Италии, которые были основаны Августом, и не об Аквилее. Но если мы возьмем города Умбрии, сельскохозяйственные центры почти без всякой торговли и промышленности — Перузию, Ассизий, Гиспелл, Аквин и т. д. — или города Пицена и Этрурии и почитаем современные описания их руин, то увидим, что лучшие здания большей частью относятся к периоду правления Августа. Правда, построены они были не самим Августом. Август принимал участие в прокладке великолепной дорожной сети Италии, города же создавались буржуазией: как представителями старой муниципальной знати, так и новыми поселенцами, ветеранами гражданских войн. На протяжении I в. в них добавилось несколько новых построек. В некоторых городах и во II в. еще сохранялись неплохие условия, однако, как уже сказано, настоящим временем расцвета городов и создававшей их буржуазии, которая тогда еще состояла преимущественно из представителей свободных сословий, была эпоха Августа — период между 30 г. до Р. Х и 14 г. по Р. Х.[21]

Вторым доказательством может служить стремительное развитие экономической жизни при Августе. В качестве пояснения достаточно напомнить, о чем говорят современные источники. Все наши познания в основном ограничиваются Италией и теми условиями, которые сложились именно там. Неужели это простое совпадение? Разве это не доказывает, что как в экономическом, так и в политическом отношении Италия занимала ведущее положение? Восток только начинал медленно оправляться от потрясений, связанных с гражданскими войнами, западные провинции были еще слишком молоды, чтобы в них вдруг могла развернуться блестящая экономическая жизнь. Впрочем, на Востоке, как мы увидим далее, торговля и промышленность оживились быстрее, чем сельское хозяйство.

О том, что гражданские войны не оказали влияния на развитие сельского хозяйства в Италии, мы уже говорили выше. После их окончания аграрные отношения остались прежними, с той лишь разницей, что они стали стабильнее. В основных чертах положение сельского хозяйства не претерпело значительных изменений. Постоянно продолжалось образование новых крупных имений, причем в основном за счет крестьянских усадеб. Наряду с крупными хозяйствами несколько увеличилось значение средних и мелких хозяйств; этот процесс в значительной степени был связан с раздачей ветеранам земель конфискованных крупных имений. Общей чертой крупных и средних имений было то, что хозяйство в них велось на капиталистической основе, а их владельцы жили не в деревне, а в городах. К этому классу принадлежали почти все ветераны, получившие землю от Суллы, Помпея, Цезаря и Августа.

Как велось хозяйство в имении средней величины, показывает Гораций на примере своего сабинского имения. Свой «Сабинум» он получил в дар от Мецената и, следовательно, принадлежал к той же категории землевладельцев, что и ветераны революционных полководцев. Тщательное исследование И. Гревса,[22] посвященное изучению встречающихся у Горация разрозненных высказываний о «Сабинуме», доказывает, что имение было достаточно велико, чтобы обеспечить своему владельцу скромный доход. Гораций очень серьезно относился к своему имению и часть его превратил в образцовое, правильное хозяйство. Однако сам он никогда подолгу там не жил. Вместо себя он поставил управляющим надзирателя (vilicus) из числа рабов. Экономически имение распадалось на две части с различной формой хозяйствования: одну часть занимало образцовое хозяйство, обрабатываемое руками восьми рабов, другая же часть состояла из пяти парцелл, сдаваемых в аренду колонам, возможно прежним владельцам этой земли, которые теперь трудились на ней в качестве арендаторов. Образцовое хозяйство включало в себя, кроме виноградника, фруктового сада и огорода, главным образом хлебные поля. Луга и леса, входившие в имение, давали достаточно корма для многочисленных быков, овец, коз и свиней.

Несомненно, такие имения, как у Горация, владельцы которых жили в городе, были характерны для Средней Италии. Вероятно, эти средние по величине имения представляли для крестьян более опасных конкурентов, чем латифундии крупных землевладельцев. Несколько иначе обстояло дело в Южной Италии. Нам известно, как выглядел план имений на территории Помпей, Стабий и Геркуланума. Их остатки с достаточной полнотой были обнаружены в ходе систематических археологических раскопок. Бесспорно, большинство этих вилл принадлежало не к латифундиям. Если бы владельцы этих имений не собирались жить в своих имениях, они не устраивали бы там таких комфортабельных, а порой даже роскошных жилищ. Поэтому можно, во-первых, предположить, что большинство этих землевладельцев были жителями Помпей, Стабий и Геркуланума, а не сенаторами и всадниками, живущими в Риме. Насколько можно судить после тщательного изучения найденных остатков этих вилл, имения Кампании были более или менее схожи с «Сабинумом» Горация; к ним же принадлежали луга и леса на склонах Везувия. То, что они были сравнительно обширны, доказывают вместительные хранилища для масла и вина. Главным видом продукции, производимой этими хозяйствами, были вино и оливковое масло, несомненно предназначенные для продажи. Поскольку планы отдельных построек и их размещение в усадьбе очень близки к описаниям Варрона и Колумеллы, хозяйство там, по-видимому, велось по методам правильного земледелия, описанным в руководствах, с помощью рабского труда; навряд ли там оставалось место для колонов, как у Горация. Имения Кампании были полностью сложившимися капиталистическими хозяйствами, в которых не оставалось и следа былого крестьянского земледелия.[23]

Можно не сомневаться в том, что те части крупных земельных владений, которые использовались под виноградники и оливковые плантации, состояли из сравнительно мелких участков того же типа, какой мы встречаем среди помпейских раскопок. Латифундии Кампании наверняка представляли собой соединение множества fundi и множества отдельных вилл (villae). В Апулии, Калабрии, Этрурии, Сардинии и Африке латифундии, очевидно, представляли другую картину, если судить по намекам Горация, Тибулла и Проперция. Для этих поэтов самыми выдающимися приметами этих больших имений были толпы рабов, обилие волов и плугов, с помощью которых там обрабатывали землю. Поэтому в качестве центра такого имения можно представить себе господский дом, окруженный деревней, в которой живут рабы и поденщики.[24]

Постепенное убывание крестьянства, превращавшегося в своем большинстве в колонов на земле, принадлежащей крупным владельцам, было явлением, которое хорошо осознавали современники Августа. Старая Италия прекратила свое существование. Романтические натуры вроде Вергилия, Горация, Проперция и Тибулла оплакивали ее в своих произведениях. Но такое развитие вызывало тревогу не только у романтиков. Постепенное изменение сословного деления общества, возрастание в нем удельного веса рабов и вольноотпущенников, характерное для равнинных областей Северной и Средней Италии, прежде бывших оплотом италийского крестьянства, и деградация крестьян в колонов — все это были явления далеко не новые, но тем не менее достаточно серьезные, так как они знаменовали собой начало новой эпохи в истории этих земель. Из многих стихотворений Горация, в которых отчетливо слышится отзвук застольных бесед в домах Мецената и Августа, явствует, что во времена Августа тема исчезновения крестьянства часто обсуждалась в высших кругах общества.[25] Общественное мнение устами преданных патриотов римского государства выдвигало требование спасти крестьянство. Но мы нигде не встречаем сведений о реальном вмешательстве императора в сложившиеся условия территориального распределения земельной собственности в Италии. Жалобы поэтов на безнравственность современного общества и роскошества богачей созвучны некоторым законам Августа. Однако по окончании гражданских войн не было слышно ни звука о принятии аграрного закона. Несмотря на необходимость такого закона, его невозможно было опубликовать для всеобщего сведения, так как он слишком напоминал бы о методах, практиковавшихся в эпоху гражданских войн.

Наряду с сельским хозяйством главнейшим фактором экономической жизни раннего имперского периода была, конечно, торговля. После окончания гражданских войн перед населением империи открылись самые широкие возможности для коммерческой деятельности. Единство цивилизованного мира; его фактическое превращение в одно мировое государство; условия внутреннего и внешнего мира; полная безопасность мореплавания, обеспечиваемая римским флотом, который стал регулярным институтом; растущее число удобных мощеных дорог, проложенных ради военных целей, но служивших и для торговых связей; отказ государства от вмешательства в частные торговые сделки; постепенное освоение новых надежных рынков сбыта в Галлии, Испании и дунайских провинциях; умиротворение альпийских областей; восстановление Карфагена и Коринфа — эти и другие причины содействовали началу нового процветания и заметному оживлению торговли в империи.

Торговля с соседями и отдаленными странами, такими как Китай и Индия, не играла важной роли в экономике периода ранней империи. Эта отрасль торговли волновала воображение современников точно так же, как она волнует воображение ученых нашего времени, — и те и другие преувеличивают ее значение. Даже олово привозили тогда главным образом из Испании, а не из Британии. К тому же бронза, для изготовления которой требовалось олово, в период империи перестала играть важную роль, в отличие от эпохи эллинизма. Из Германии привозили янтарь, меха и рабов. Юг России все еще служил для Греции главным поставщиком хлеба и в некоторой мере источником пеньки, мехов, воска и, может быть, меда. С Урала поступало какое-то количество золота. Бедуины Сахары, возможно, экспортировали финики и многочисленных чернокожих рабов. Наиболее важной была торговля между Египтом и Центральной Африкой: главные виды товаров оттуда — слоновая кость, ценные породы дерева, золото, пряности. Сходной с этой была торговля с Аравией, куда Август направил специальную военную экспедицию, которая должна была обеспечить Риму безопасные гавани на южной оконечности полуострова. Главными предметами торговли, которые вывозились оттуда, были пряности, драгоценные камни и верблюды. Торговля предметами роскоши шла также между Индией и Египтом, между Индией, Китаем (шелк) и Сирией.

На Севере оплата купленных за границей товаров производилась почти исключительно в виде поставляемого в обмен на них оливкового масла, вина и мануфактурных товаров. С Востоком, без сомнения, расплачивались серебряными и золотыми монетами, как сказано у Плиния, но в большей степени — продукцией, производимой в империи, в первую очередь александрийскими товарами. В общем и целом внешняя торговля занималась почти исключительно предметами роскоши и не имела существенного значения для экономики империи.[26]

Гораздо важнее была торговля внутри империи, — торговля Италии с провинциями и провинций друг с другом.[27] Как и в эллинистические времена, главное место занимала торговля предметами повседневного спроса. Хлеб ввозили и вывозили в огромном количестве. Италия была не в состоянии обеспечить свою потребность из собственных ресурсов. То же относится, конечно, к Греции и греческим островам, за исключением Сицилии, хотя там, казалось бы, большой размах приняли виноградарство, производство оливкового масла и фруктов.[28] Многие приморские торговые и промышленные города предпочитали ввозить хлеб морским путем, чтобы избежать высоких затрат, связанных с сухопутной доставкой. Несомненно, ввозили и вывозили большое количество леса для строительства кораблей. Знаменитый корабль Катулла был построен из леса с горы Ида в Малой Азии. Не везде имелись в достаточном количестве воск, пенька, смола и деготь местного производства, а между тем они были необходимы во всех провинциях, где строились корабли для морского и речного судоходства. Италии требовались в большом количестве металлы, необходимые для чеканки денег, запасы собственных недр не могли удовлетворить ее потребность; по-видимому, так же обстояло дело в большинстве крупных и мелких центров металлообрабатывающей промышленности. Так, например, Капуя и Тарент в Южной Италии, Александрия в Египте и, может быть, города Малой Азии, Греции и некоторые города Галлии не имели близких источников сырья. Металлы добывали главным образом в Испании, Галлии и дунайских провинциях; рудники Востока, судя по всему, имели во времена империи меньшее значение. Почти всю серу добывали в рудниках Сицилии, она была необходима для всех винодельческих стран.

Торговля оливковым маслом и вином по-прежнему продолжала играть ведущую роль в экономике Италии, Греции и Малой Азии. Одним из крупнейших потребителей была, конечно, римская армия. Греция и Малая Азия обеспечивали вином и маслом восточные провинции Рима и страны на побережье Черного моря, в особенности Северное Причерноморье. Италия была главным поставщиком дунайских провинций, Германии, Британии и Африки, отчасти, вероятно, также Галлии и Испании.

Очень оживленно шел взаимный обмен мануфактурными товарами, — не предметами роскоши, а вещами, необходимыми в повседневной жизни. Египет оставался единственным центром по изготовлению льняной одежды и бумаги. Шерстяные материи в большом количестве вывозили из Малой Азии, Италии и Галлии. Италийские керамические изделия с красной глазурью безраздельно господствовали на рынке. Металлическая посуда из Капуи и Александрии была вне конкуренции. Производством стекла занимались Сирия, Александрия и, в первую очередь, Южная Италия. Одним из видов товаров, на которых специализировалась Италия, были глиняные лампы. Туалетные принадлежности из янтаря производили только в Аквилее; янтарь ввозили в Аквилею из Германии, и здесь из него изготавливали на экспорт изящные тонкие зеркальца, коробочки, флаконы и т. п. Мы не можем перечислить здесь все мелкие города Римской империи, славившиеся каждый каким-нибудь особым товаром, который большими партиями расходился по всей империи.

По сравнению с предметами повседневного потребления торговля предметами роскоши имела, как уже было сказано, меньшее значение, хотя многие наши источники, например книги поэтов эпохи Августа, больше всего вспоминают именно о ней, как только заводят речь о роскоши в римской жизни, а эта тема постоянно возникает в их творчестве. Однако тот факт, что италийские гурманы в любое время года без труда могли получить самые ранние овощи и плоды и иметь на своем столе изысканные деликатесы из дальних краев, свидетельствует о том, насколько интенсивной была в это время торговля. Заморские редкости не приходилось даже заказывать заранее. Специализированные лавки крупных торговцев всегда держали запас таких товаров.

В эпоху Августа Италия играла выдающуюся роль в торговле Римской империи, причем даже еще большую, чем это было в I в. до Р. Х. Причина заключалась не только в том, что Рим превратился в одного из крупнейших потребителей в мире. Италия в целом с ее многочисленными городами представляла собой богатый рынок сбыта для всего остального цивилизованного мира. Было бы очень полезно исследовать многочисленные объекты, найденные при археологических раскопках Помпей, с точки зрения их происхождения и отделить предметы местного производства от привозных, а затем установить, что из привозных предметов сделано в городах Италии, а что — в заморских провинциях. Вряд ли справедливо утверждение, будто бы Рим и Италия оплачивали свой импорт из налогов, собиравшихся в провинциях. Мы не располагаем статистическими данными, но наш материал, относящийся к промышленному производству Италии, свидетельствует о том, что большая часть импорта покрывалась соответствующим экспортом.

Главными предметами этого экспорта были вино и оливковое масло. Хозяйственная специализация Кампании, которая вся была занята виноградниками, и стремительное развитие виноградарства в Северной Италии, очевидно, находят свое объяснение в том, что италийские вина и италийское масло в больших объемах экспортировали в западные и северные провинции и даже в восточном направлении. Путеолы, как главный порт Южной Италии, и другие портовые города Кампании продавали вино и масло в огромных объемах, то же самое можно сказать об Аквилее на Севере. Здесь можно, кстати, напомнить о том, что Тримальхион нажил свое состояние на экспорте вина и что у него были связи с Африкой.[29] Кроме вина, Италия в большом количестве экспортировала на Запад мануфактурные товары. Выше уже говорилось о том, что керамика из Арреция и ранняя terra sigillata в течение некоторого времени держали первенство, завоевав мировой рынок от Британии на Севере до побережья Черного моря на Востоке. Капуанские металлические сосуды в большом количестве находят на всем пространстве вплоть до Кавказа и реки Камы.[30] Своеобразные фибулы-ауциссы, характерные для эпохи Августа, распространились по всем западным провинциям и встречаются даже на Черноморском побережье.[31] Лампы фабрики Фортиса, находившейся близ Мутины, в эпоху Августа выбрасывались на рынок в массовом количестве; их находят во всех частях империи; причем всегда находят оригинальные образцы, а не местные подделки. Изготовлявшиеся в Кампании стеклянные изделия, имитирующие сирийские образцы, в большом количестве обнаружены рядом с оригинальными сирийскими изделиями в южнорусских захоронениях, относящихся к началу I в. по Р. Х.[32] Можно ли, имея перед собой эти факты, утверждать, что производство товаров в Италии было слишком незначительным, чтобы покрывать стоимость импорта? Если за часть ввозимого зерна, за зверей, доставляемых для боев в цирке, за предметы роскоши и расточительные затеи императоров Рим и римское правительство действительно платили золотом и серебром, получаемым из Египта, Сирии, Галлии и Испании, то италийская буржуазия восстанавливала нарушенный баланс производимыми ею товарами, и большинство кораблей, привозивших товары из провинций, возвращалось из Италии с немалым грузом италийских товаров.

Несмотря на то что вино, оливковое масло, зерно и различные виды сырья, как, например, лес, металлы и т. п., играли большую роль в товарообмене между провинциями империи, тем не менее, отмечая ведущую роль торговли в эпоху Августа, нельзя, как мы уже видели, совсем сбрасывать со счетов достижения промышленности того времени. Среди стран Римской империи Италия, конечно, стояла на первом месте по развитию промышленности, а в самой Италии прежде всего выделялись Кампания и Этрурия. Материал по этой теме собрал Тэнни Фрэнк, так что мне нет надобности еще раз повторять то, что уже сказано в его двухтомном труде. Он продемонстрировал неуклонно растущее значение глазурованной красной керамики, которую в большом количестве производили в Этрурии для массового потребления и массового экспорта. Известны также знаменитые и высококачественные капуанские бронзовые и серебряные сосуды.[33] О массовом производстве ламп на фабрике Северной Италии речь шла выше. Остается лишь добавить, что во времена Августа города Кампании, следуя примеру Александрии и выступая в качестве ее конкурентов, развивали у себя новые отрасли промышленности, чьих следов там нельзя обнаружить в более ранние периоды; в первую очередь здесь следует назвать великолепные стеклянные изделия, в особенности цветные и украшенные рельефами кубки. Археологические находки на юге России показывают, что в этой области торговли Кампания почти полностью вытеснила Александрию и Сирию. Несомненно, в это же время города Кампании стали использовать свое превосходное оливковое масло, имевшееся там в изобилии, для производства благовоний, а также возродили старинное ремесло изготовления ювелирных изделий из золота, которое в эллинистический период процветало в Этрурии, а теперь перешло в Кампанию. Об этом еще будет идти речь в следующей главе. Еще важнее было быстрое развитие производства шерстяной одежды, в котором нашли применение тонкорунные сорта шерсти из Южной Италии.[34]

Однако не только Кампания и Этрурия участвовали в подъеме италийской промышленности при Августе. В это время Аквилея превратилась во вторые Путеолы и стала процветающим торговым и промышленным центром. Здесь уже упоминалось о коммерческой роли этого города, о его винной торговле с дунайскими областями и западным побережьем Адриатики. Колония римских ветеранов — деятельных и энергичных землевладельцев, которые очень скоро превратили свой город в цветущий виноградник и благодаря вывозу вина в дунайские земли стали очень богаты, — Аквилея быстро научилась пользоваться преимуществами своего географического положения для расширения торговых связей. Умиротворение Норика открыло для граждан Аквилеи доступ к железным рудникам этой земли. Благодаря винному экспорту в город поступало очень много янтаря. Превосходное качество песка и глины позволило Аквилее начать широкомасштабный экспорт (непривозных) стеклянных и глиняных изделий в дунайские земли, где они находили обширный рынок сбыта. Старинная бронзовая промышленность северо-запада Италии и богатые залежи меди и серебра в соседних рудниках Норика, Реции и Далмации способствовали оживлению производства бронзовых и серебряных изделий. Из железа стали изготовлять сельскохозяйственные орудия и оружие. Характерно упоминание ациария (aciarius), т.е. «сталекузнечного» мастера, в одной из надписей, найденных в городе. Когда близ Вируна было найдено золото, перед ювелирами, использовавшими в своей работе местные полудрагоценные камни, открылись новые перспективы. Так Аквилея из города виноградарей и купцов постепенно превратилась также в один из главных промышленных центров. В городском музее можно часами любоваться множеством оригинальных изделий из стекла, восхищаясь тонкой работой их мастеров; особенно хороши имитации резных камней и камей, а также кубки различной формы, многочисленные предметы из янтаря и железные орудия, замечательные образцы бронзовой и серебряной чеканки и великое множество золотых украшений. И особенно нужно отметить, что самые ранние экземпляры относятся к периоду правления Августа. Вне всякого сомнения, Аквилея заслужила прозвание «северных Путеол» еще во времена Августа, и таким развитием она, вероятно, была обязана заботам самого Августа и его родни, которая часто выбирала местом жительства этот город. Такие энергичные люди, как Барбии и Стации, наверняка сыграли роль зачинателей не только в торговле, но и в промышленности Аквилеи.[35]

Важное явление в развитии италийской промышленности представляет собой, кроме того, постепенная индустриализация жизни, захватившая не только такие города, как Путеолы и Аквилея, которые были крупными внешнеторговыми портами и стояли на пересечении важных торговых путей, но и менее значительные портовые городки и областные центры. Хорошим примером такого развития могут служить Помпеи. Этот город, давно уже бывший центром процветающей сельскохозяйственной деятельности, имевший также известное значение в качестве морского порта, обслуживавшего окрестные города, расположенные в стороне от морского побережья, со временем превратился в центр местной промышленности, продукция которой пользовалась спросом не только у себя дома, но и в соседних городках и окрестных усадьбах. Еще во времена Катона здесь производили некоторые сельскохозяйственные орудия. Затем начали возникать другие отрасли промышленности, которые получили развитие в период после правления Суллы и в особенности в эпоху Августа. Отчетливым признаком, свидетельствующим об индустриализации города, является появление нового типа построек — жилых домов, окруженных лавками. Эти лавки отчасти использовались самим домовладельцем, отчасти сдавались внаем ремесленникам и мелким торговцам. Одной из отраслей, на которых первоначально, очевидно, специализировались Помпеи, было производство шерстяных тканей и одежды, их окраска частично также производилась в городе. В дальнейшем мы увидим, как развивалась эта торговля и как город все больше превращался в промышленный центр. Здесь же достаточно только отметить, что начало этого процесса относится к периоду правления Августа. К этому же периоду, вероятно, относится появление или возрождение еще одного специфически помпейского продукта — знаменитого рыбного соуса, помпейского гарума (garum).

Форма организации помпейской промышленности, как она описывается Фрэнком, — сочетание мелкой фабрики и розничной лавки, — по-видимому, была типична для небольших промышленных и торговых центров местного значения, подобно тому как помпейский дом с атриумом и перистилем был в свое время типичен для сельского городка. Но раскопки, произведенные в Остии, показали, что уже в I в. по Р. Х. развился более современный тип дома, в котором сочетались жилые помещения и лавки, что говорит об изменившихся условиях, ставших похожими на те, что мы видим в наше время. Ведь и об экономической жизни Европы или Соединенных Штатов нельзя составить себе полное представление, если в Италии ограничивать свои наблюдения только магазинами в Фолиньо или Урбино, а в Соединенных Штатах — только теми, что можно видеть в Мэдисоне.[36]

К сожалению, материал о развитии крупных городов Италии и провинций во времена Августа очень скуден. Ни один из крупных торговых и промышленных центров не был раскопан археологами. Остия только еще начинает приоткрывать нам древние периоды своей жизни; в Путеолах, Неаполе и Бриндизи проведение широкомасштабных раскопок невозможно; в Аквилее имеются для этого более благоприятные условия, но работа еще находится в самом начале. То же самое относится и к провинциям, где также были центры, отмеченные новым расцветом промышленности. В Александрии никогда не прерывалось массовое производство для городских потребителей, для сбыта в Египет и для экспорта за границу. Но мы, можно сказать, ничего не знаем о промышленной организации этого города, а пока это положение не изменилось, мы должны признать, что наши знания об античной промышленности в целом ужасающе обрывочны и неполны. Работая над археологическими находками, сделанными на юге России, я пришел к выводу, что промышленность Александрии никогда раньше не знала такого расцвета, как в период после окончания гражданских войн. Александрия производила для всего цивилизованного мира бумагу, определенные сорта льняных тканей, благовония, изделия из стекла (особенно бусы) и слоновой кости, особый род произведений ювелирного искусства, большую часть серебряной посуды, которой пользовались во всем мире, и т. д. О попытках Кампании перенять некоторые из этих отраслей промышленности уже говорилось выше.[37]

На греческом Востоке промышленность развивалась не только в Александрии. В Сирии изобрели и усовершенствовали выдувание стекла, и в наиболее энергичных промышленных центрах Италии скоро началось подражание сирийским образцам. Сирийские ювелирные украшения и сирийский лен соперничали с александрийскими. В Малой Азии начался новый расцвет давно существовавшей там шерстяной промышленности. Но оттуда экспортировали не только шерстяные одеяла. Малая Азия особенно славилась изготовлением цветных тканей и одежд, а ее единственным конкурентом в этой области была Сирия. В Италии, правда, тоже изготовляли хорошие шерстяные ткани натурального цвета и отчасти производили их окраску (помпейские infectoresl); в других частях Римской империи эта отрасль, вероятно, тоже существовала как домашнее ремесло, обеспечивавшее членов семьи однотонной повседневной одеждой, однако я склонен предположить, что такую одежду покупали на рынке и в лавках и что в городских лавках можно было купить материи и одежду дешевой окраски. Однако в деле изготовления тонких цветных шерстяных и льняных тканей Египет, Малая Азия и Сирия, в сущности, не имели конкурентов. Для сравнения достаточно вспомнить о громадном российском экспорте цветных тканей из Москвы в Центральную Азию и даже в Индию, где до сих пор еще процветает домашнее производство, чтобы представить себе, какое важное значение имело производство цветных тканей в Малой Азии и Сирии.[38]

Для состояния экономики в эпоху Августа характерны два явления, на которые следует обратить особое внимание. Мы уже отмечали ту сдержанность, которую проявляло правительство, стараясь не вмешиваться в экономическую жизнь империи. Повторим еще раз: у Августа не было своей определенной экономической политики. Рабочие вопрос для него вообще не существовал. Принимая какие-то защитительные или ограничительные меры, он руководствовался политическими или моральными соображениями. Такой характер носят его законы, ограничивающие роскошь (leges sumptuariae), или, например, задуманные им меры для защиты италийского крестьянства, мелких землевладельцев Италии, — меры, к которым призывал Гораций в своих одах, но которые, однако, так и не были проведены в жизнь. Преобладала политика по принципу laissez faire. Второй момент, который следует подчеркнуть, это значение Италии в экономической жизни империи. Италия оставалась самой богатой страной империи, и при Августе она еще не знала соперников. Для Запада Италия была главнейшим центром земледелия, торговли и промышленности. Можно только предполагать, что незаметно уже подкрадывалась тень грядущих перемен, когда ведущая роль Италии в экономике окажется под вопросом, точно так же, как это в свое время случилось с Грецией, Александрией и Малой Азией под натиском Италии. Однако пока что мы еще не можем заметить ни малейших признаков, говорящих о начале этой новой эпохи. Важнейшие отрасли как сельскохозяйственного, так и промышленного производства сконцентрированы, как это было на протяжении греческого и эллинистического периода, в немногих центрах, в основном — Малой Азии, Александрии, Сирии и Финикии, а также Италии; остальные области империи преимущественно являются только поставщиками сырья. Но в то же время и в западных провинциях экономическая жизнь в целом принимает все более сложные формы, и начало их эмансипации уже не за горами.

Отказавшись от регулирующего вмешательства в экономическую жизнь империи, Август проводил в этой области ту же политику, которой он придерживался в политической и социальной сфере. Оставляя нетронутыми существующие условия, он лишь немного модифицировал их там, где считал это необходимым. Так, его экономическая политика была политикой обновления и восстановления, что на деле означало ее приспособление к существующим условиям.

---

[1] Лучший обзор существующих на сегодняшний день разногласий и хорошую, учитывающую новейшую литературу библиографию дают Е. Корнеманн (Коrпетапп Е. Die rom. Kaiserzeit // Gercke—Norden. Einleitung in die Altertumswissenschaft. 1912 (4914). III. S. 266 ff. (Republik und Monarchic) и Ε. Шенбауэр (Schonbauer Ε. Untersuchungen zum rom. Staats- und Wirtschaftsrecht. I. Wesen und Ursprung des romischen Prinzipats // Ztschr. d. Sav.-St. 1927. 47. S. 264 ff.). В статье К. Фитцлера и О. Зеека об Августе (Fitzler K., Seeck O. RE. X. Sp. 275 ff.) эти разногласия даже не упоминаются, а библиография совершенно устарела. Статья Шенбауэра (ср.: Plasberg О. Cicero in seinen Werken und Briefen. 1926. S. 135 ff.) даст читателю также хорошее представление о том, как современная наука подходит к вопросу о влиянии на Августа взглядов Цицерона относительно роли прин-цепса (или ректора), высказанных в его сочинении «De re publica»; здесь также дан хороший (сопровождаемый библиографией) анализ понятия аисtoritas, которым пользовался сам Август (Res gestae. Cap. 34) для определения своего места в римском государстве; ср.: Ramsay W. Μ., Premerstein Α., von. Monumentum Antiochenum // Klio. 1927. Beih. 19. Я рад отметить совпадение высказанных Шенбауэром мыслей о правовом характере принципата Августа с моими взглядами, сформулированными в тексте данной главы. Так же как Шенбауэр, я считаю, что принципат Августа представлял собой новую форму правления, которая встретила молчаливое одобрение широких масс населения империи, и в первую очередь римских граждан. Об Августе и его правлении, кроме сочинений, указанных Шенбауэром и Корнеманном (Коrпетапп Е. Mausoleum und Tatenbericht des Augustus. 1921), см. также: Dessau Η. Geschichte der romischen Kaiserzeit. I. 1924; Rice Holmes T. The Architect of the Roman Empire. 1928; McFayden D. The History of the Title Imperator. 1920; Idem. The Rise of the Princeps Jurisdiction within the city of Rome. Washington Univ. St. 10. P. 181 sqq.; Idem. The Princeps and the Senatorial Provinces II Class. Phil. 1921. 16. P. 34 sqq.; WilirichH. Augustus bei Tacitus // Hermes. 1927. 62. S. 54 ff.; Gotschald M. Augustus und seine Zeit. 1927. Следует особенно отметить, что в настоящее время обнаруженный в Кирене эдикт Августа позволил окончательно разрешить давние споры вокруг maius imperium Августа в сенатских провинциях и тем самым покончить с теорией «диархии» (см. примеч. За, 5 и 6а к наст. гл.; Premerstein Α., von. Ztschr. d. Sav.-St. 1928. 48. S. 435).

[2] Все, что может быть сказано об армии в эпоху Августа, основано на предположениях. Мы во всех подробностях знаем ее организационное устройство, однако очень мало осведомлены о социальном составе императорской гвардии, легионов, вспомогательных частей, флота и полицейских частей. Желательно было бы знать не только какова была система рекрутирования римской армии, но и каково было социальное положение солдат Августа. Блестящая работа Моммзена, посвященная проблеме рекрутирования, давно стала классикой (Mommsen Th. Die Conscriptionsordnung der romischen Kaiserzeit // Hermes. 1884. 19. S. 1—79; 210—234; Gesammelte Schriften. VI. S. 20 ff.), и ее выводы признаны ныне всеми исследователями, занимающимися этой темой (см. хорошую библиографию в статье В.Либенама (W. Liebenam) в RE. V. Sp. 615 ff.; ср.: CagnatR. II Daremberg—Saglio. Diet. d. ant. Ш, 2. P. 1047 sqq.; Domaszewsky Α., von. Geschichte der romischen Kaiser. I. S. 170 ff.; Idem. Die Rangordnung des romischen Heeres // Bonn. Jahrb. 1908. 117. S. 192 ff.; Ritterling. Legio // RE. 1924. XIL Sp. 1213 ff.; Parker Η. Μ. D. The Roman Legions. 1928. P. 169 sqq.). Новый материал представлен следующими авторами: Cagnat R. L’armee romaine d’Afrique2 . 1912. P. 287 sqq.; Lesquier J. L’armee romaine d’Egypte. 1918. P. 203 sqq. Единственным исследователем, у которого есть расхождения с Моммзеном, является О. Зеек (Rh. Mus. 1893. 48. S. 616 ff.). Но его работа упоминается очень редко. К сожалению, наш материал, относящийся ко времени Августа, очень скуден. И все-таки представляется достаточно вероятным, что в то время как легионы западных армий рекрутировали до 43 г. до P. X. почти исключительно из числа римских граждан Италии, Нарбонской Галлии и Бетики, легионы Востока наряду с западными римскими гражданами насчитывали в своих рядах довольно много галатов и каппадокийцев. Та роль, которую играли галаты, несомненно во многом объясняется отчасти традицией, начало которой было положено Антонием, отчасти же — превосходными качествами солдат, поставляемых Галатией. Можно предположить, что и Август, и его преемники желали романизировать те части Малой Азии, население которых было западного происхождения и потому должно было легче поддаваться западным влияниям, чем население эллинизированных областей. Нельзя забывать, что Галатия и Каппадокия с военной точки зрения были очень важными провинциями и наличие там большого количества романизированных ветеранов из числа местных уроженцев было очень важным фактором. Ср. предпринятое Августом основание римских колоний в Малой Азии (например, Антиохии в Писидии). Еще сложнее ответить на вопрос о том, к какой социальной среде принадлежали рекруты. Систематически проводимая Августом работа по организации свободнорожденной молодежи римских граждан в Риме и в италийских городах, о которой речь будет идти ниже (см. примеч. 4 к наст, гл.), и тот факт, что она проводилась в период его правления только в Италии и, может быть, в провинциальных городах с населением, состоящим из cives Romani, показывает, какое значение Август придавал воспитанию италийской молодежи в военном, религиозном и лояльном духе. Разумеется, при этом он имел в виду цель использовать эти абсолютно надежные элементы для пополнения своей вновь организованной постоянной армии не только офицерами, но и солдатами. Следует также отметить, что большинство солдат, рекрутированных в Италии, были выходцами из римских колоний Северной Италии; то же самое относится к Нарбонской Галлии и Испании (см. обзор собранного Риттерлингом (Ritterling. Op. cit.) материала в кн.: Parker Н. D. The Roman Legions. P. 169 sqq.). Поэтому я склонен предполагать, что желаемая цель состояла не в том, чтобы создать армию, состоящую из пролетариев, а в том, чтобы сформировать такое войско, костяк которого состоял бы из представителей имущих классов городов, получивших римское гражданство. Трудно также поверить, чтобы солдат вспомогательных частей набирали из низших классов провинциального населения, так называемых peregrini. Однако в этом вопросе все совершенно темно.

[3] Свои взгляды по поводу этого предмета я изложил в краткой статье «Augustus» (University of Wisconsin Studies in Language and Literature. 1922. № 15. P. 134 sqq.; ср.: Röm. Mitt. 1923—1924. 38/39. S.281 ff. и мою книгу «Mystic Italy» (1928), из которой я здесь привожу одно место). Здесь нет смысла помещать огромную библиографию на тему о том, как относились поэты эпохи Августа к политике императора; ее легко можно найти в последних изданиях «Истории римской литературы» Тейффеля и Шанца. Ср.: Frank T. Vergil. A biography. 1922. P. 174 sqq.; Allen К. The Fasti of Ovid and the Augustan Propaganda // Amer. Journ. Phil. 1922. 43. P. 250 sqq. О том, как во времена Августа обстояло дело с религией, см. замечательные наблюдения В. Вебера: Weber W. Der Prophet und sein Gott // Beihefte zum alten Orient. 1925. № 3. S. 28 ff.; ср.: Norden Ed. Die Geburt des Kindes. 1924; Boll F. Sulla quarta ecloga di Virgilio // Mem. d. r. Acc. di Bologna. Sc. Моr. 1923. Ser. II. Т. V—VII. P. 1 sqq.; Carcopino J. Virgile et le mystere de la IV eclogue. 1930. Об имени «Август» см. работы, посвященные понятию auctoritas в «Res gestae», cap. 34 (ср. примеч. 1); ср.: Hirst С. The Significance of Augustior as applied to Hercules and to Romulus // Amer. Journ. Phil. 1926. 47. P. 347 sqq.; Scott K. The Identification of Augustus with Romulus—Quirinus // Trans. Amer. Phil. Ass. 1925. 56. P. 86 sqq. О памятниках искусства времен Августа см.: Mrs. Strong A. La Scultura Romana. I. 1923; II. 1926; Idem. Apotheosis and After-life. 1915; Ross Taylor L. The Worship of Augustus in Italy during his lifetime//Trans. Amer. Phil. Ass. 1920. 51. P. 116 sqq. и The Altar of Manlius in the Lateran // Amer. Journ. Arch. 1921. 25. P. 387 sqq. Cox Bowerman H. Roman Sacrificial Altars. Bryn Mawr College, 1913; Rostovtzeff M. Le goblet d’argent du tresor de Boscoreale dans la collection de M. le baron E. Rothschild // Memoires pres. a l’Acad. 1925. 13. Ср.: Scott К. Mercur-Augustus und Horaz. C.I. 2 // Hermes. 1928. 63. S. 15 ff.; Lehmann-Hartleben K. Der Altar von Bologna // Röm. Mitt. 1927. 42. S. 163 ff. Lowy E. Zum Augustus von Prima Porta // Ibid. S. 204 ff. (с библиографией различных толкований рельефов на панцире этой статуи). Было бы очень интересно и полезно собрать и изучить все памятники высокого и прикладного искусства, имеющие отношение к культу Августа и его семьи. В совокупности эти памятники составляют неписьменную параллельную версию «Res gestae divi Augusti».

[4] См. второй киренский эдикт (ср. примеч. 5 и 6а) и комментарий Пре-мерштейна (Premerstein Α., von. Ztschr. d. Sav.-St. 1928. 48. S. 458 ff.; ср.: Arangio-Ruiz V. Riv. Fil. 1928. 6. P. 334 sqq.). В Кирене произошло следующее: несколько римских граждан, утверждавших что они знают нечто, «касающееся безопасности принцепса и общественных дел» (Z. 45: ὅπρὸς τὴν ἐμὴν σωτηρίαν τά τε δημόσια πράγματα ἀνῆχεν), [каковое имеет отношение к моей безопасности и государственным делам] (греч.), были арестованы наместником и в оковах отправлены в Рим. В Риме император самолично расследовал это дело. Он установил, что эти люди «вообще ничего не знают, а то, что они говорили в провинции, было сплошными выдумками и ложью». Поэтому он отправил их домой, кроме одного, которого киренское посольство обвиняло в том, что он убрал статую императора, выставленную в общественном месте. Все это император говорит в специальном эдикте, направленном в Кирену; его основная цель — очистить доброе имя наместника от возможных нареканий. На мой взгляд, это происшествие объясняется следующим образом. Между римскими гражданами и греками Кирены существовала непрекращающаяся вражда. Обозленные на греков римские граждане пришли к наместнику и, судя по всему, в двусмысленных выражениях возвели обвинение на нескольких греков, приписывая им, очевидно, участие в заговоре. Поскольку они таким образом вмешались в дела наместника и вдобавок вызвали у него подозрение в том, что сами замешаны в этом деле, наместник сильно разгневался; он поступил с этими delatores как с преступниками и отправил их в оковах в Рим. Одновременно с ними из Кирены, несомненно с позволения наместника, в Рим выехало посольство, намереваясь выступить там против delatores с какими-то обвинениями. Своим решением император стремился успокоить всех участников: наместника, римских граждан, которые были обижены тем, как обошлись с их согражданами, и греков. Это довольно пустяковое происшествие сугубо местного значения показывает, однако, насколько мысль о возможных покушениях и заговорах прямо-таки носилась в воздухе и как настороженно правительство следило за всем, что происходило в провинции, стараясь не упустить информацию такого свойства. В то же время оно бросает яркий свет на судебные решения императора (см.: Premerstein A., von. Op. cit.) и на историю законов об «оскорблении величества» (crimina maiestatis); ср.: Stroux J., Wenger L. Die Augustus-Inschr. auf dem Marktplatz von Kyrene // Abh. Bayr. Ak. 1928. 34, 2. S. 72. Anm. 2; Uxkull W., von. Gnomon. 1930. 6. S. 127, cp. 125.

[5] О политике Августа по отношению к различным классам населения Италии в целом см.: Friedlander L. Sittengeschichte Roms9 (G. Wissowa). I. 1919. S. 114 ff. О сенаторском сословии, нобилитете, см. в особенности: Gelzer М. Hermes. 1915. 50. S. 395 ff.; Stein Ε. Ibid. 1917. 52. S. 564 ff.; Otto W. Ibid. 1916. 51. S. 73 ff.; Friedlander L. Op. cit. S. 115; SteinA. Der romische Ritterstand. 1927. S. 30, 103; Groag E. Strena Buliciana. 1924. S. 254 sqq. Абеле (Abele Th. A. Der Senat und Augustus. 1907. Stud. z. Gesch. u. Kult. d. Alt. I, 2) рассматривает только политические функции сената. О политической позиции сенаторского сословия во времена Августа см.: Boissier G. L’opposition sous les Cesars; Grimm E. Untersuchungen zur Geschichte der Entwicklung des Kaisertums. Bdl: Das romische Kaisertum von Augustus bis Nero. St. Petersburg, 1900 (на русск. яз.). О сословии всадников см.: Friedl Snder L Op. cit. I9 . S. 145 ff.; Stein A. Der romische Ritterstand. 1927. Об организации младшего поколения в Риме и в италийских городах см.: Rostovtzeff Μ. Romische Bleitesserae // Klio. 1905. Beih. 3; ср.: Jullian С. II Daremberg—Saglio. Diet. d. ant. III, 1. P. 782 sqq.; Ziebarth Ε. II RE. X, 2. Sp. 1357 ff. Новый материал о Помпеях представил Μ. Делла Корте: Delia Corte M. Iuventus. Arpino, 1924; ср.: Rosenberg A. Der Staat der alten Italiker. 1913. S. 93 ff.; Hermes. 1914. 49. S. 267 ff.; CesanoL. Rassegna Numismatica. 1911. P. 51 sqq.; Taylor LR. JRS. 1924. 14. P. 158 sqq.; SteinA. Der romische Ritterstand. S. 82 ff. О iuvenes в Африке см.: Gsell S. ILA1. I, 3079 (Amn.). О iuventas Manliensium в Вируне (Норик) см.: Egger R. Fiihrer durch die Antikensammlung des Landesmuseums in Klagenfurt. 1921. S. 24; Jahresh. 1915. 18. S. 115. Хочу обратить внимание и на одно высказывание Филона (Leg. ad G. 30), в котором он явно имеет в виду военную подготовку знатной римской молодежи: οὐδὲ ἠσκητό πω ταῖς ὁπλομαχίαις αἵ μελέται καὶ προγυμνάσματα παίδων ἐφ ’ἡγεμονία τρεφομένων εἰσὶ διὰ τοὺς ἐνισταμενους πολέμους. [и не упражнялся еще с оружием, каковые тренировки и упражнения существуют в возникающих войнах для воспитания детей знатного положения] (греч.)

[6] См.: Коrпетапп Ε. RE. Suppl. I. Sp. 315. Ζ. 50 ff.; Premerstein A., von. Ius Italicum // Ibid. X, 1. Sp. 1239. В третьем киренском эдикте (см. библиографию в примеч. 6а) Август подчеркивает, что живущие в Кирене римские граждане греческого происхождения должны подчиниться, в интересах греческой общины, необходимости несения повинностей, связанных с муниципальными «литургиями» (он подразумевает здесь как типе га personalia, так и munera patrimonii, включая муниципальные налоги). Такое разделение римских граждан италийского и греческого происхождения вообще характерно для политики Августа. Судя по всему, во времена Августа во многих, если не во всех, греческих общинах Востока имелось большое число римских граждан греческого происхождения. В большинстве случаев они несомненно получили право гражданства в период гражданских войн от Помпея, Цезаря, Антония и самого Августа (см.: Premerstein Α., von. Ztschr. d. Sav.-St. 1928. 48. S. 472; ср.: Rostovtzeff Μ. Caesar and the South of Russia // JRS. 1917. 7. P. 27 sqq. Поскольку эти новые граждане принадлежали к богатой верхушке своих общин, то вопрос об их immunitas имел для греческих городов очень большое значение. Вот почему и Цезарь (IG. XII, 2, 35; ср.: Rostovtzeff. Op. cit. P. 32), и Август (в эдикте, о котором сейчас идет речь) приказывают (первый — римским гражданам Митилены, второй — киренским гражданам) принимать участие в муниципальных литургиях. Но если приказ Цезаря распространялся на всех римских граждан, то Август в соответствии со всей своей политикой проводит различие между италиками и греками, создавая таким образом класс римских граждан с ограниченными правами. Это распоряжение, разумеется, не относится к тем, кому право на immunitas было пожаловано в виде персональной привилегии (Z. 59: οἶζ ἀνεισφορία ὁμοῦ σὺν τῆι πολιτήαι δέδοται); [которым свобода от налогов была дана вместе с гражданскими правами] (греч.) ср. гл. III, примеч. 5 и Stroux J., Wenger L Die Augustus-Inschr. auf dem Marktplatz von Kyrene. S. 58 ff.).

[7] При Августе начался процесс, который в конце концов привел к ликвидации системы откупа налогов. Хотя при Августе publicani еще продолжали свою деятельность по сбору налогов почти во всех отраслях налогообложения, некоторые материалы все же указывают на то, что путь к постепенному преобразованию системы налоговых откупов впервые был указан Августом; см.: Rostovtzeff М. Geschichte der Staatspacht in der rom. Kaiserzeit // Philologus. 1902. Suppl. IX, 3. S. 378 ff.

[8] Новый материал, показывающий, какой выход нашел Август (через посредство сената) из сложной проблемы, связанной с вынесением беспристрастного судебного решения, когда в качестве потерпевших выступали провинциалы, неожиданно нашли в последнем из пяти эдиктов Августа (с соответствующим сенатским постановлением), обнародованных в городе Кирене, где они недавно были обнаружены. Основное содержание этого постановления от 4 г. до P. X. составляет перечисление мер, предложенных сенату Августом и его советом (ξυμβούλιον, consilium). В результате был введен новый, более эффективный порядок процедуры расследования злоупотреблений. Я не могу вдаваться здесь в подробное рассмотрение этого документа (см. превосходный разбор этого эдикта с переводом и комментарием, сделанный А. Премерштейном: Premerstein Α., von. Ztschr. d. Sav.-St. 1928. 48. S. 478 ff., а также: Stroux J., WenglerL. Die Augustus-Inschr. auf dem Marktplatz von Kyrene. S. 94 ff.; ср.: Anderson J. G. C. JRS. 1927. P. 33 sqq.; Klaffenbach G. Hermes. 1928. 63. S. 368 ff.; Malcovati E. Caesaris Augusti operum fragmenta. 1928; Arangio-Ruiz V. L’editto di Augusto a Cirene // Riv. Fil. 1928. 6. P. 321 sqq.; Uxkull W., von. Gnomon. 1930. 6. S. 121 ff. (Uxkull на с. 128 и сл. пытается доказать, что своим эдиктом Август хотел отменить автономную юрисдикцию городов и по мере возможности установить на территории всей провинции римское право). Я ограничусь тем, что процитирую слова, которыми заканчивается императорский эдикт (Z. 79): ἐξ οὖ δῆλον ἔσται πᾶσιν | τοῖς τάς ἐπαρχήας κατοικοῦσιν, ὅσην φροντίδα ποιούμε | θα ἐγώ τε καὶ ή σύνχλητος τοῦ μηδένα τῶν ἡμῖν ὑποτασ(σ)ο | μένων παρά τό προσῆκόν τι πάσχειν ἡ εἰσπράρ(τ)εσθαι. [из чего людям, населяющим епархии, будет ясно, какую заботу имеем я и сенат о том, чтобы никто из наших подданных не претерпевал какого-либо ущерба и не платил налоги вопреки установленному порядку] (греч.)

[9] О прокураторах Августа см.: Hirschfeld О. Die kaiserlichen Verwaltungs-beamten. 1905; Mattingly H. The Imperial Civil Service of Rome. 1910; Arnold W. T. Roman Provincial Administration3 . 1914.

[10] См.: Rostovtzeff Μ. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. 1910. S. 289. Anm. 1. К сожалению, весь материал по этой теме полностью еще не собран. Работа Аббота и Джонсона (Abbot F. F., Johnson A. Ch. Municipal Administration in the Roman Empire. 1926) не содержит главы о процессе урбанизации, происходившем в Римской империи. Хороший очерк, дающий представление о провинциях Римской империи в период Августа и развитии урбанизации во время его правления, можно найти у Фрэнка (Frank Т. An Economic History of Rome2 . Chap. XVIII. P. 347 sqq.). Однако я считаю, что Фрэнк все-таки преувеличивает «патерналистские» тенденции в подходе Цезаря к экономическим и социальным проблемам периода Римской империи и слишком пренебрежительно оценивает благотворный принцип laissez faire, которого придерживался Август. Для того чтобы жизнь в городах стала удобной и выгодной, не обязательно было давать новым поселенцам специальное вознаграждение. Август как раз и добился по всей империи этого результата, который побудил провинциальное население к тому, чтобы создавать у себя центры городской жизни. См. также: Dessau Η. Geschichte der romischen Kaiserzeit. 1930. II, 2.

[11] Здесь нет необходимости приводить уже известную литературу о реорганизации Августом Египта. Достаточно назвать следующие работы: Mitteis L., Wilken U. Grundziige und Chrestomathie der Papyruskunde. 1912; Schubart W. Einfiihrung in die Papyruskunde. 1918; Idem. Aegypten von Alexander dem Grossen bis Mohammed. 1923; Stein A. Untersuchungen zur Geschichte und Verwaltung Aegyptens unter der romischen Herrschaft. 1915; Grafton Milne J. History of Egypt under the Roman Rule3. 1924; Groningen Β. Α., van. L’Egypte et l’Empire // Aegyptus. 1926. 7. P. 189 sqq.; Grafton Milne J. The Ruin of Egypt by Roman Mismanagement // JRS. 1927. 17. P. 1 sqq.; Levi M. A. L’esclusione dei senatori dall’Egitto Augusteo // Aegyptus. 1924. P. 231 sqq.; Rostovtzeff M. Roman Exploitation of Egypt in the First Century A. D. // Journ. of Econ. and Business History. 1922. I. P. 337 sqq.; Dessau H. Geschichte der romischen Kaiserzeit. 1930. II, 2. S. 635 ff. Новые интересные сведения к вопросу об истории βουλή Александрии содержит фрагмент папируса, недавно опубликованный и прокомментированный М. Норса и Дж. Вителли (Norsa Μ, Vitelli G. Da papyri greci della Societa Italiana // Bull. de la Soc. Arch. d'Alex. 1930. 25. P. 9 sqq.) и затем рассмотренный У. Вилькеном (Wilcken U. Arch. f. Pap.-F. 1930. 9. S. 253 ff.). Этот фрагмент вызывает множество вопросов, которые, к сожалению, мы здесь обсуждать уже не можем.

[12] О реорганизации Августом Галлии см.: Hirschfeld О. Die Organisation der drei Gallien durch Augustus // Klio. 1908. 8. S. 464 ff. (Kl. Schr. S. 112 ff.). Согласно Гиршфельду, реформа Августа легализировала старое устройство галльских земель, не включавшее в себя городских поселений. Исходя из этого положения Корнеманн вывел ошибочное заключение, проведя параллель между Галлией и Египтом (КНо. 1911. 11. S. 390; Die romische Kaiserzeit. S. 275 ff.). Гиршфельд безусловно преувеличивал сельский характер галльских civitates: сразу же вслед за произведенной Августом реорганизацией Галлии там начался быстрый рост городов; см.: Jullian С. Histoire de la Gaule. 1914. IV. P. 67 sqq., 316 sqq.; ср.: Dessau Η. Geschichte der romischen Kaiserzeit. S. 480 ff. Об Испании см.: SchultenA. RE. 1913. VIII. Sp. 2037 ff.; NostrandJ. J. The Reorganization of Spain by Augustus. 1916; Knox McElderry R. JRS. 1918. 8. P. 53 sqq.; Albertini E. Les divisions administratives de l’Espagne romaine. 1923; Dessau H. Op. cit. S. 445 ff. Об Африке см.: Schulten A. Das romische Afrika. 1899 (ср. гл. VII, примеч. 57—59). Т. Фрэнк в своем описании римских провинций в первые десятилетия Римской империи, по крайней мере в отношении Галлии (An Economic History of Rome2 , особенно P. 368 sqq.), слишком безоговорочно, как мне кажется, присоединяется к точке зрения Гиршфельда, оставляя без внимания новые археологические материалы, собранные во французских музеях и постоянно пополняющиеся новыми поступлениями. Я не знаю, на чем основано его утверждение о том, что «on the whole Celtic Gaul remained under Augustus, and long after, primarily a region of drinking, hunting and jousting barbarian lords and their hard working farm folk» [В целом кельтская Галлия оставалась при Августе, и еще долгое время спустя, в основном страной варварских князьков, проводящих время в попойках, охоте и бойцовских поединках, а также страной работающих на них крестьян, занятых тяжким трудом] (англ.) (p. 370). Я нигде не видел надгробного памятника, на котором был бы изображен такой магнат-варвар, между тем как памятники (отчасти относящиеся к I в. по P. X.) с изображениями усердно работающих зажиточных горожан постоянно встречаются в коллекциях французских музеев. Так неужели это объясняется чистой случайностью?

[13] Хороший очерк по вопросам внешней политики, в котором дается тщательно составленный обзор всех событий эпохи правления Августа, содержится в статье К. Фитцлера и О. Зеека, напечатанной в RE. Ср.: Dessau Н. Geschichte der romischen Kaiserzeit. I. S. 360 ff.; Ritterling. RE. XII. Sp. 1213 ff.

[14] О войнах в Африке см.: Cagnat R. L’armee romaine d’Afrique2 . P. 4 sqq.; Idem. Comment les Romains se rendirent maitres de toute l’Afrique du Nord // Ann. du Musee Guimet. 1912. 38. P. 155 sqq. О событиях аравийского похода см. мою статью в Arch. f. Pap.-F. 1907—1908. 4. S. 306 ff. Ср. указанные в примеч. 16, 17 к гл. III работы Корнеманна и Шура.

[15] О частных имениях в Египте см. примеч. 43 к гл. VII. О ветеранах, ставших сельскими хозяевами, см.: Westermann W. An Egyptian farmer // University of Wisconsin Studies in Language and Literature. № 3. P. 171 sqq.; ср.: Rostovtzeff Μ. A Large Estate in Egypt in the Third Century В. C. P. 13, app. 27; Bror Olsson. Papyrusbriefe aus der friihesten Romerzeit. 1925.

[16] См. мою статью «Fiscus» в кн.: De Ruggiero. Dizionario epigrafico и в RE. За эллинистическими параллелями можно обратиться к моей работе о Пергаме в «Anatolian Studies presented to Sir William Ramsay» (Manchester, 1923). Ср.: PremersteinA., von. Jahresh. 1912. 15. S. 200 ff.; Abbot F. F., Johnson A. Ch. Municipal Administration in the Roman Empire. P. 117 sqq. Хорошо бы посвятить специальное исследование вопросу о римской системе налогов в провинциях. Боюсь, что мы подходим к нему слишком упрощенно, когда, говоря о коренном различии между Египтом и другими провинциями, подчеркиваем методы расчета и взимания земельного налога. Hygin (Lachтапп. Grom. vet. P. 205), описывающий различные формы земельной пошлины, говорит об очень сложной и индивидуализированной системе оценки. О муниципальных пошлинах см. примеч. 7 к гл. V. Расходование Августом средств из своей личной кассы для государственных целей М. П. Нильсон выделяет как основной пункт его экономической политики; см.: Nilsson Μ. P. Den ekonomiska Grundvalen for Augustus’ principat // Eranos. 1912. 12. P. 95 sqq. Ср.: Petri F. Die Wohlfahrtspflege des Augustus // Neue Jahrb. fur Wiss. u. Jug. 1927. 3. S. 268 ff.

[17] Материал о состоянии семьи Августа, а также о состояниях его друзей и сподвижников никем еще не собран и не изучен. Кое-какие данные можно найти у Гиршфельда (Hirschfeld О. Der Grundbesitz der romischen Kaiser // Klio. 1902. 2; Kl. Schr. S. 516) и у Фридлендера—Виссовы (Friedlander L, Wissowa G. Sittengeschichte Roms9 . 1920.1. S. 121 ff. О состоянии Мецената см.: Frandsen. С. Cilnius Maecenas. Altona, 1842. P. 97; о его египетских поместьях ср. работы, указанные в примеч. 43 к гл. VII. О латифундиях Агриппы см.: Dio Cass. LIV, 29; Ног. epist. I, 12 (обширные скотоводческие хозяйства в Сицилии); Greaves I. Abhandlungen zur Geschichte des rom. Grundbesitz. I. S. 143 ff. (на русск. яз.). О Г. Юлии Эврикле, одном из второстепенных сподвижников Августа, некоронованном царе Лаконии, см.: Kolbe W. 1С V, 1. Р. 307; Kjellberg Ε. C. Julius Eurykles // Klio. 1920. 17. S. 44 ff.; Taylor L. R., Allen B. West. Amer. Journ. Arch. 1926. 30. P. 389 sqq.; ср. упомянутые выше, в примеч. 12 к гл. I, надписи из Гифейона. Говоря о крупных состояниях, Гораций называет почти одни лишь крупные поместья в Италии и провинциях (Сардинии, Сицилии, Африке, Галлии), уточняя в каждом случае, какой вид продукции играл ведущую роль: Carm. I, 31, 3 sqq.; III, 16, 25 sqq.; I, 1, 9; II, 16, 33; Epod. 1, 25; 4, 13 sqq.

[18] О Тримальхионе, его состоянии и экономической деятельности см. прекрасную работу И. Гревса: Greaves I. Untersuchungen zur Geschichte des rom. Grundbesitzes. Die Hauswirtschaft grossen Stils in der Zeit der hochsten wirtschaftlichen Blute der romischen Welt. Die Materialien zur Agrargeschichte des 1. Jahrh. n. Chr. bei Petron // Schriften des Ministeriums des oeffentlichen Unterrichts. 1905. Bd361. S. 42 ff. (на русск. яз.), а также: Dill S. Roman Society from Nero to M. Aurelius. 1905. P. 128 sqq. и примечания Фридлендера к тексту Петрония в его издании «Сеnа Trimalchionis» Петрония. Карьера Тримальхиона началась в период правления Августа. Такой же человеческий тип представляет распутный владелец тысячи югеров земли на территории ager Falernus у Горация (Ног. epod. 4, 13 sqq.). Заморская торговля и землевладение представлены у Горация как два основных источника богатства; Ног. carm. I, 31, 3 sqq.: поп opimae Sardiniae segetes feraces, поп aestuosae grata Calabriae armenta, поп aurum aut ebur Indicum, поп rura quae Liris quieta mordet aqua taciturnus amnis. premant Calenam falce quibus dedit fortuna vitem, dives ut aureis mercator exsiccet culullis vina Syra reparata merce [ни плодородных посевов обильной Сардинии, ни милых сердцу стад знойной Калабрии, ни индийского золота или слоновой кости, ни пашен, которые тихая река Лирис омывает своей спокойной водой. Пусть срезает серпом каленскую лозу тот, кому ее дала фортуна, чтобы богатый торговец осушал золотыми чашами вина, приобретенные в обмен на сирийские товары] (лат.) Выделение этих двух главных источников дохода типично для поэта периода правления Августа (см.: Brewster Е. Н. Roman Craftsmen and Tradesmen of the Early Roman Empire. 1917. P. 30 sqq.). Для правильного понимания торговли времен Августа важно учитывать, что Италия и италийские купцы играли в этот период значительную роль в восточной торговле: см. надпись из Путеол, которую установили mercatores qui Alexandr(iai) Asiai Syriai negotiantu(r) (CIL. X, 1797) в честь двух Кальпурниев. Кальпурнии, скорее всего, были богатыми купцами, игравшими достаточно влиятельную роль на рынках Востока. Один из них первым построил в Путеолах храм в честь Августа (CIL. X, 1613). О связях с Востоком (при Тиберий) свидетельствует также и тот факт, что августалы (т. е. богатые вольноотпущенники) Путеол поставили там копию или подражательный вариант большого памятника Тиберию, который был воздвигнут в его честь в Риме после ужасных землетрясений 17-го, 23-го и 29-гогг. по Р. Х. от четырнадцати городов Малой Азии (CIL. X, 1624). Несомненно, что причиной этой акции отчасти было азийское происхождение августалов, но важнее всего была, конечно, их заинтересованность в благоденствии азийских городов, т. е. в дальнейшем развитии торговли с Малой Азией; см.: Dubois Ch. Pouzzoles antique // Bibl. des Ec. 1907. 98. P. 77, 104; Parvan V. Die Nationalitat der romischen Kaufleute im romischen Kaiserreiche. 1909. S. 12; Paoli U. E. Grossi e piccoli commercianti nelle liriche di Orazio // Riv. Fil. 1924. 52. P. 45 sqq. Ср. римских negotiatores Гифейона (Лакония) во времена Тиберия, которые упоминаются в надписи, приведенной в примеч. 12 к гл. I, и влиятельный conventus с. R. qui in Asia negotiantur во времена Клавдия (43—44гг. по P. X.); Keil J. FE. III. № 19. S. 110.

[19] О Путеолах см. примеч. 16 к наст. гл. О Помпеях см. материал у М.Делла Корте: Delia CorteM. Case ed abitanti di Pompei в «Neapolis» и в «Rivista Indo-Greco-Italica» (Napoli)(1917—1923. Т. I—VII); ср.: Zottoli. Publio Paquio Proculo panettiere // Rend. d. r. Acc. dei Lincei. 17. 91 908. P. 555 sqq. (ср., однако: Della CorteM. JRS. 1926. 16. P. 145 sqq., который доказал, что П. Пакий Прокул не был пекарем); Delia Corte Μ. Fullones // Volume in onore di Mons. G. A. Galante. Napoli, 1920.

[20] Кое-какой материал к этому вопросу можно найти в моей работе «Caesar and the South of Russia» (JRS. 1917. 7. P. 36). Ср. ту роль, которую сыграли в жизни своих городов Аристагор из Истра (Dittenberger. Syll.3 708), Ницерат из Ольвии (Ibid. 730) и Акорнион из Дионисополя (Ibid. 763). В этот же период жил Херемон из Ниса, который в 88 г. до P. X. смог подарить Г. Кассию 60000 модиев ячменя (Dittenberger. Syll.3 741), затем есть еще Стратонакс из Аполлонии, который помог городу Калатису защититься от варваров (Cronert. Jahresh. 1908. 11. Beibl. S. 105), и известные семьи Малой Азии, например Пифодориды, Полемониды и Митридатиды Пергамские, а также Г. Юлий Эврикл из Спарты (см. примеч. 15 к наст. гл.). Более скромную фигуру представляет собой богатый купец с Лероса (Michel. Recueil 372). Было бы полезно собрать материал об этих местных восточных магнатах, живших в I в. до P. X. и в I в. по P. X.; ср. мою главу «Rhodes and Delos» в САН, VIII.

[21] См. общее описание Италии у Страбона (V; ср. IV и VI) и у Плиния (Ш, 5 sqq.) и ср. краткое описание у Помпония Мелы. Внимательное чтение этих источников, и в особенности 2-го тома Г. Ниссена (Nissen Η. Italische Landeskunde. 1902), а также симпатичной книжки А. Л. Фротингема (Frothingham A. L. Roman Cities in Italy and Dalmatia. 1910) убедит читателя в правильности моей трактовки. Путем тщательного изучения сохранившихся остатков римской эпохи Фротингем наглядно показал, какое основополагающее значение для развития городов имел период правления Августа; ср.: Ashby Th. The Roman Campagna in classical times. 1927. P. 44.

[22] См. Greaves I. Untersuchungen zur Geschichte des rum. Grundbesitzes. I. S. 94 (на русск. яз.). О предпринятых итальянским правительством новых раскопках на месте, где по преданию находилась вилла Горация, см.: LugliH. La Villa Sabina di Orazio // Mon. Ant. Acc. dei Lincei. 1927. 31. P. 457 sqq. Ср.: LafayeG. Villa // Daremberg—Saglio. Diet. d. ant. V. P. 883, app. 23; Hammer J. Class. Weekly. 1924. 17. P. 201 sqq.; Hallam G. H. Horace at Tibur and the Sabine Farm2 . 1927; Philipps H. Sabinum // RE. I A. Sp. 1590 ff., 2554 (с картой). Об италийском сельском хозяйстве вообще в описаниях Вергилия см.: BilliardR. L’agriculture dans l’antiquite d’apres les Georgiques de Virgile. 1928; ср.: D’Herouville P. Virgile Apiculteur // Mus. Beige. 1926. 30. P. 161; 1927. 31. P. 37 sqq.; Idem. Zootechnie Virgilienne. Les bovides // Rev. de Phil. 1925. 49. P. 143 sqq.

[23] Список раскопанных кампанских villae rusticae дан в примеч. 26 к гл. I. Некоторые из этих вилл определенно относятся к позднереспубликанскому периоду или начальному периоду правления Августа. Примечательно, что многие из них, причем как раз самые красивые, были построены во времена Августа, как явствует из настенных росписей, выполненных во Втором и Третьем помпейском стиле. Как один из лучших примеров напомним виллу Агриппы Постума. Экономический анализ одной из этих вилл дает Фрэнк (Frank Т. An Economic History of Rome1 . P. 209 sqq.; ср.: A History of Rome. P. 404 sqq.). Однако раскопанные виллы вовсе не относились к одному и тому же экономическому типу. Пока что мне удалось выделить три различных типа кампанских вилл: 1. Сочетание солидного, порой даже роскошного, летнего жилища и настоящей villa rustica с Помещениями, используемыми для работ, связанных с ведением довольно крупного поместья. К этому типу относятся две наиболее хорошо сохранившиеся виллы из Боскореале, вероятно, также вилла Item и виллы, опубликованные у Делла Корте под №№ Ш, V и VI, а также вилла Агриппы Постума. К этому типу относятся и несколько вилл в окрестностях Стабий. Напрашивается предположение о том, что хозяева этих вилл не жили в них, а были горожанами, которые находились в своих виллах лишь время от времени. По крайней мере, хозяин одной такой виллы (№ V у Делла Корте), Н. Попидий Флор, совершенно точно был жителем Помпей. 2. Настоящий помещичий дом, скромный, просторный и чистый, построенный зажиточным хозяином имения для того, чтобы, скорее всего, жить в нем круглый год. К этому типу относятся виллы под №№ I и IV у Делла Корте и № XVI в Стабиях. Хозяева двух из них продавали собственное вино путникам, направляющимся в Помпеи и Стабий и обратно, а также своим соседям. В № I у Делла Корте и в № XVI в Стабиях к дому пристроены довольно большие кабачки. 3. Третий тип представляет вилла под № II в списке Делла Корте. Я согласен с ним, что такой дом без стенного декора, с тесными, ничем не украшенными жилыми помещениями и с вместительными погребами и виноградными давильнями может быть только хозяйственной постройкой, в которой трудились рабы и куда лишь изредка наведывался хозяин. На Табл. 9 данной книги можно видеть изображение одной из скромных вилл, больше всего похожих на крестьянские дома, на Табл. 8 — виды таких вилл, которые использовались хозяевами только для летнего жилья, а на Табл. 10 представлены сельскохозяйственные орудия, найденные на виллах Боскореале.

Примечательно, что почти все виллы, чьи хозяева нам известны по именам, за исключением одной только виллы Агриппы Постума, принадлежали богатым или зажиточным жителям Помпей. Судя по всему, большая часть территорий Помпей и Стабий принадлежала гражданам этих городов, которые там жили и чей регулярный доход в первую очередь составляла выручка с их виноградников. Еще один важный факт, уже отмеченный Фрэнком, заключается в том, что все без исключения раскопанные виллы чем-то похожи на американские фермы, поскольку это не крестьянские усадьбы, а настоящие сельскохозяйственные предприятия фабричного типа, на которых в большом количестве производили вино и оливковое масло с целью продажи. Там не увидишь и следа пресловутого «домашнего хозяйства». Объемы производства хорошо иллюстрируют большое число виноградных давилен и вместительность просторных усадебных подвалов, которые можно встретить на большинстве помпейских и стабийских вилл. Ценными свидетельствами являются также граффити, обнаруженные на вилле № I (Делла Корте) — вилле богатого помещика (CIL. IV, 6886: palos acutos DCCCXL qui поп acuti CDLX summa MCCC [острых шестов 840, тех, которые не заострены, — 460, в сумме — 1300] (лат.) и на вилле Агриппы Постума (CIL. IV, 6887: in acervo magno pali sunt MXXIII; (в большой куче — 1023 шеста (лат.) 6888: in ha... pali quadri nov(i)); [в ... шесты четырехгранные, новые] (лат.) (над этими граффити проставлено число, по-видимому 500); ср. огромное количество pali, найденных на вилле № VII (Делла Корте) (Not. d. scavi. 1923. P. 271 sqq.). Такое количество кольев невольно наводит на мысль об очень больших виноградниках; ср.: Gummerus Н. RE. IX, 2. Sp. 1455, 48.

Для изучения хозяйственной жизни этих вилл у нас имеются некоторые данные, не использованные моими предшественниками. На одной настенной надписи (CIL. IV, 6673) стоит имя Касселия, которого рекомендуют там vindemitores, — очевидно, люди, нанятые для сезонной работы по сбору урожая. Какой рабочей силой пользовались владельцы вилл, очень хорошо показывает план виллы Агриппы Постума. На заднем дворе находились помещения для скота и жилища рабов. Рабы жили в восемнадцати маленьких помещениях, почти идентичных жилищам, которые можно видеть в помпейской казарме гладиаторов. Рядом находился ergastulum — тюрьма для рабов; там были найдены железные ножные колодки, однако в момент катастрофы они лежали там без употребления. Большие конюшни располагались между жилыми помещениями для рабов и тюрьмой. Мы уже видели, что управляющими вилл также были рабы или вольноотпущенники. Эти управляющие, вероятно, жили в нарядных жилых помещениях виллы, хотя те были построены для наведывающихся туда время от времени господ. В интересном счете, написанном на одной из стен во дворе, где жили рабы, значится конский корм (CIL. IV, 6892. 1, 5: pabul(i) spo(rtae) XX и, возможно, medica — клевер). План большой виллы в окрестностях Стабий (№ VIII у Делла Корте) и сделанные там археологические находки в основных чертах сходны с этой виллой, таким же было здесь и размещение рабов (Not. d. scavi. 1923. P. 275 sqq.). Отличие этой виллы состоит в том, что там имелись коровы, которых содержали в stabulum, и большая сыроваренная фабрика. Таким образом, раскопки помпейских вилл дают детальное подтверждение описаний Варрона и Колумеллы.

О важном значении помпейского виноделия свидетельствуют и найденные там надписи на амфорах. Почти во всех встречаются имена известных граждан Помпей, владельцев больших городских домов и виноградников на территории города. Эти надписи без труда можно найти в приложении к CIL. IV (А. Май). Жаль, что их еще никто не исследовал с точки зрения экономической истории: см. подборку материалов у П. Ремарка (Remark Р. De amphorarum inscriptionibus Latinis. 1912. P. 11 sqq., в особенности 17, 22) и замечания Μ. Делла Корте в его работах «Case ed abitanti di Pompei», опубликованных в «Neapolis» и в «Rivista Indo-Greco-Italica» (Т. I— VII).

[24] См.: Greaves I. Untersuchungen zur Geschichte des rom. Grundbesitzes. S. 133 ff. Гораций часто намекает на такие крупные поместья, например: Epod. 1, 25 sqq.: поп ut iuvencis inligata pluribus aratra nitantur meis pecusve Calabris ante sidus fervidum Lucana mutet pascuis. [не для того, чтобы мой плуг упирался в землю, привязанный к большему (чем сейчас у меня есть) числу молодых быков, или мой скот перед жарким созвездием меняя калабрийские пастбища на луканские] (лат.) Ср.: Carm. I, 1,9. Часто он называет поместья исторических лиц, которых иногда вводит анонимно (Epod. 4, 13: arat Falerni mille fundi iugera) [он пашет 1000 югеров фалернского поместья] (лат.), иногда называет по именам как своих личных друзей и знакомых: Sat. I, 5, 50 (вилла Кокцея Нервы); Epist. II, 2, 160 (поместье некоего Орбия); Carm. Π, 16; ср.: Epist. I, 12, 22 (поместье Помпея Гросфа) и самое послание, т. е. письмо к другу Горация Икцию, который был управляющим сицилийской латифундии Агриппы; см. инструктивный анализ этого послания у И. Гревса (Greaves I. Op. cit. S. 143 ff.). Характерное описание такого рода можно найти у Тибулла (III, 3, 11): nam grave quid prodest pondus mihi divitis auri arvaque si findunt pinguia mille bovesl [ибо, чем может мне быть полезен тяжкий груз большего количества золота и что пользы, если тысяча быков рассекают (плугом) плодородные поля?] (лат.)

[25] См.: Greaves I. Untersuchungen zur Geschichte des rom. Grundbesitzes. S. 164, 178 ff., 164 ff.; Hor. Carm. II, 18. В Sat. Π, 2 (Greaves I. Op. cit. S. 173) Гораций рисует портрет старика-арендатора, который раньше был хозяином этого участка, а теперь работает на нем в качестве арендатора у ветерана.

[26] О торговых связях Римской империи, в особенности Египта, с Востоком см. тщательное исследование покойного М. Хвостова (Chwostow Μ. Geschichte des Orienthandels des griech.-rom. Agyptens (332 г. до P. X. no 284 г. по P. X.). Казань, 1907 (на русск. яз.)); ср. мою рецензию на эту книгу: Arch. f. Pap.-F. 1907. 4. S. 298. Ср. примеч. 16 и 17 к гл. Ш.

[27] Работ, специально посвященных внутренней торговле Римской империи, не существует. Лучше всего, хотя и очень кратко, эта тема представлена в работах: Friedlhnder L, Wissowa G. Sittengeschichte Roms. P. S. 363 ff.; Cagnat R., BesnierM. Mercatura // Daremberg—Saglio. Diet. d. ant. ΙΠ, 2. P. 1772 sqq.; см. особенно «Регистр» (p. 1778) и перечень важнейших рынков провинции (р. 1777 sqq.). В статье Г. Гуммеруса (Gummerus Η. Industrie und Handel // RE. IX, 2. Sp. 1454 ff.) больше внимания уделяется промышленности, чем торговле. В. Пырван (Parvan V. Die Nationalitat der Kaufleute im romischen Kaiserreiche. 1909) превосходно разрабатывает эту узко специальную тему. В новейшей книге М. П. Чарльзворта, посвященной этому предмету (Charlesworth Μ. P. Trade routes and commerce of the Roman Empire2 . 1926), содержится хороший обзор торговых путей и предметов торговли, однако в ней отсутствует отвечающее требованиям описание организации торговли и ее экономического значения; ср. мою рецензию в JRS. 1924. 14. Р. 268. Очень нужное и исчерпывающее исследование о торговле свинцом опубликовал М. Бенье (BesnierM. Le commerece du plomb a l’epoque romaine // Rev. Arch. 1920. 12. P. 211; 1921. 13. P. 36 sqq.; 1921. 14. P. 98 sqq. Ср.: Brewster Ε. Η. Roman craftsmen and tradesmen of the Early Empire. 1917 (очень полезный сборник текстов поэтов периода правления Августа и Флавиев). В нижеследующих примечаниях я привожу материалы, которые не учтены в работах Канья, Бенье и Гуммеруса.

[28] См. примеч. 27 к гл. I и примеч. 15 к наст. гл. По качеству сицилийского вина Плиний отводит ему четвертое место (XIV, 66). Главными центрами производства вина были Мессана и Тавромений; ср. винные амфоры из Тавромения в Помпеях с CIL. IV, 2618, 5563—5568; Not. d. scavi. 1914. P. 199; 1915. P. 335. № 5; Della Corte M. JRS. 1926. 16. P. 153; Not. d. scavi. 1927. P. 30. № 13. Однако нужно при этом отметить, что во времена Августа и на протяжении всего I в. по P. X. в Сицилии еще собирали богатые урожаи зерна.

[29] См.: Petron. sat. 76: nemini tamen nihil satis est. concupivi negotiari. ne multis vos morer, quinque naves aedificavi, oneravi vinum — et tunc erat contra aurum, — misi Romam. putares me hoc iussisse: omnes naves naufragarunt, factum, поп fabula. uno die Neptunus trecenties sestertium devoravit. putatis me defecisse? поп mehercules mi haec iactura gustifuit, tamquam nihil facti. alteras feci maiores et meliores, et feliciores... oneravi rursus vinum, lardum, fabam, seplasium, mancipia [однако ни для кого нет ничего в достатке. Вознамерился я заняться торговлей, чтобы не задерживать вас долгими речами, — построил я пять кораблей, нагрузил вином, — а тогда оно было вровень с золотом, — отправил в Рим. Ты мог бы подумать, что я это приказал: все корабли потерпели крушение — подлинное дело, не сказка. В один день Нептун сожрал у меня тридцать миллионов сестерциев. Вы думаете, я пал духом? Клянусь Геркулесом, эта потеря не стоила мне глотка воды, словно и не случилось-то ничего. Построил я другие корабли — больше и лучше... вновь погрузил вино, сало, бобы, благовония, рабов] (лат.) Ср.: CIL. IV, 5894 mitt. Add.; SoglianoA. Not. d. scavi. 1905. P. 257: M. Terenti Artritaci in nave Cn. Senti Omen Ti. Claudi Orpei vect(a) — вино или garum, импортируемые в Помпеи компанией судовладельцев (?). Ср. примеч. 20 к наст. гл.

[30] Большое количество капуанской бронзовой посуды, соседствующей с другой, произведенной, по-видимому, в Александрии или Малой Азии, характерно для больших кавказских захоронений времен Августа, таких как, например, некрополь в Бори; см. публикацию Е. Придика в «Materialien fur die Archaeologie Sudrusslands» (1914. 34; на русск. яз.). Отдельные капуанские бронзовые сосуды были обнаружены даже в Вятской губернии (Compte rendu de la Comm. arch. 1913—1915. P. 213. Fig. 261; на русск. яз.): одна из бронзовых сковородок относится к характерному типу подобных предметов I в. по P. X. См.: Willers Η. Neue Untersuchungen iiber die romische Bronzeindustrie. S. 77 ff. Другой сервиз того же времени обнаружен в Подольской губернии (Compte rendu de la Comm. arch. 1913—1915. P. 201. Fig. 255; на русск. яз.). Вообще капуанская бронзовая посуда очень часто встречается на юге России, в особенности в I в. по P. X. Началась ли торговля между Восточной Россией и Италией уже во времена Августа или позднее при его преемниках, решить очень трудно. Импортные товары из Италии (стеклянные и бронзовые изделия) в большом количестве находят в Пантикапее (см. примеч. 30 к наст. гл.). Некоторые пантикапейские могильники с южноиталийским стеклом и южноиталийскими изделиями из бронзы датируются периодом Августа. Однако большинство относится к более позднему времени. Очевидно, бронзовые предметы, найденные в России на севере, попали туда из Пантикапея, а не со стороны Балтики; в таком случае начало этой торговли, вероятно, падает на I в. по P. X. О развитии восточногерманских и скандинавских торговых связей с Италией в I в. по P. X. см. в примеч. 18а к гл. III; ср.: Kostrzewski J. Reall. d. Vorgeschichte. Ш. S. 280 ff.

[31] Некоторые фибулы-ауциссы, найденные на Дону, опубликованы автором в «Bull. de la Comm. arch, de Russie» 1917. 65. P. 22 sqq. (на русск. яз.); ср.: Jullian С. Histoire de la Gaule. V. P. 304, app. 6; Haverfield F. Arch. Journ. 1903. 60. P. 236; 1905. 62. P. 265.

[32] См., например, мою работу «Antike dekorative Malerei in Siidrussland» (1914. S. 206 ff.; на русск. яз.).

[33] См. примеч. 13 к гл. I.

[34] См. примеч. 19 к гл. III.

[35] Об Аквилее см. литературу, указанную в примеч. 16 к гл. I. О самобытных изделиях аквилейской промышленности исследовательских работ еще не написано. Великолепные собрания изделий из янтаря, имеющиеся в городском музее и в одной частной коллекции в Удине, до сих пор не опубликованы. Эти товары широко экспортировались в Рим, Помпеи, на побережье Далмации, в Африку и Бельгию; см.: Cumont F. Comment la Belgique fut romanisee2 . 1919. P. 51. Fig. 2; Smirich G. Fiihrer durch das k. k. Staatsmuseum zu Zara. 1912. S. 103. В Британском музее и в Музее терм в Риме имеются большие коллекции аквилейских янтарных изделий, найденных в Южной Италии. Хочется упомянуть и о янтарной бусине, украшенной головой барана, найденной в Бутцке в Померании; см.: Jungklaus Ε. Röm. Funde in Pommern. 1924. S. 89. Кто знает, может быть и эта бусина попала сюда из Аквилеи? Очень хороший обзор превосходно размещенных экспонатов живописного музея Аквилеи дает Maionica Е. Guida dell’I. R. Museo dello stato in Aquileia. Wien, 1911; ср.: BrusinG. Aquileia. Guida storica ed artistica. 1929. Особенно интересны разделы о стекле (Maioniса Ε. Op. cit. P. 87 sqq.; Brusin G. Op. cit. S. 221 sqq.) и янтаре (Maionica Ε. Op. cit. P. 88 sqq.; Brusin G. Op. cit. S. 162 sqq.). Надписи на двух стеклянных бутылках из Линца на Дунае (Sentia Secunda facit Aquileiae vitfraj) показывают, что Аквилея экспортировала стекло собственного производства (Brusin G. Op. cit. P. 10, 222). Среди железных предметов особенно привлекают внимание и представляют наибольший интерес различные земледельческие орудия, огромное количество которых употребляли сами аквилейцы (Maionica Ε. Op. cit. P. 97 sqq.; Brusin G. Op. cit. P. 200 sqq.). Было бы полезно изучить соответствующие предметы, найденные в Далмации и придунайских провинциях. Возможно, что они были сделаны в мастерских Аквилеи: см. рельеф на надгробии одного faber ferrarius (Maionica Ε. Op. cit. P. 56. № 36; Brusin G. Op. cit. P. 118. № 18. Fig. 71). Понятно, что нельзя ожидать, что в Аквилее мы найдем оружие, изготовленное там для дунайской армии. Один faber ferrarius по имени Л. Геренний (L. Herennius) был похоронен под недавно обнаруженным красивым надгробным алтарем с длинной надписью (Brusin G. Op. cit. P. 48. Fig. 25). О том, как было найдено золото, см.: Polyb.; Strabo, IV, 208.

[36] См. примеч. 13 к гл. I. См.: Frank T. A History of Rome. P. 375 sqq. Я не могу, однако, согласиться с автором, считающим, что организация промышленности и торговли в Риме и других крупных городах была точно такой же, как в Помпеях. Многочисленные надгробные памятники ремесленников, найденные в Риме, свидетельствуют о наличии в Риме мелких мастерских, но они ничего не говорят об организации более крупных предприятий. Вдобавок мы сталкиваемся здесь с особенным стилем, своего рода условным языком, применяемым для надписей на могильных памятниках. Их можно привлекать для изучения технической стороны определенного ремесла, но вряд ли они достаточно индивидуальны, чтобы по ним можно было делать выводы относительно общественного и экономического положения погребенного под ними покойника. Систематические исследования, проведенные в Остии, показали нам, насколько дома Остии и Рима отличались от помпейских; см.: Colza G. La preminenza dell’, insula nella edilizia romana // Mon. Ant. Acc. dei Lincei. 1916. 23. P. 541 sqq. T Cuq E. Une statistique de locaux affectes a l’habitation dans la Rome imperiale // Mem. Acad. Inscr. 1915. 11. P. 279 sqq.; Colza G. La statistica delle abitazioni e il calcolo della populazione in Roma imperiale // Rend. d. r. Acc. dei Lincei. 1917. 26. P. 3 sqq. и его сообщения в «Not. d. scavi»; ср. резюме этих сообщений, опубликованное тем же автором в «Atene е Roma» (1922. 3. Р. 229), и его превосходную работу «Le origini latine dell’abitazione moderna in Architettura e arti decorative 3» (1923), а также: StuttenJ. Wohnhauser der rom. Kaiserzeit // Bauamt und Gemeindeleben. 1924. 15. S. 146 ff. Из этих раскопок мы также узнали, какими большими и великолепными зданиями располагало не только государство, но и многие частные торговцы, которые использовали их как товарные склады и для выполнения работ, связанных со складским хранением (см. статьи «Ноггеа» в RE и у Daremberg—Saglio; ср.: Romanelli P. Diz. epigr. III. 1922. Sp. 967 sqq.), поэтому нельзя не учитывать, как рискованно рассуждать о крупных торговых и промышленных городах, основываясь на изучении нескольких маленьких провинциальных городков. Я не сомневаюсь, что между Римом и Александрией было больше сходства, чем между Римом и Помпеями, и что Остия была Римом в миниатюре. Для раннего периода империи (быть может, для времени Августа) характерен квартал домов возле Форума, недавно раскопанный Кальца (см.: Not. d. scavi. 1923. P. 177 sqq.; Taf. IV sqq.). Каждое из трех торговых и промышленных зданий рядом с курией представляет новый тип, не встречающийся в Помпеях. Самое интересное — это большой «базар» (С — на плане Кальца; Taf. IV). Он представляет собой двор (или своего рода частную площадь) со входами со стороны двух разных улиц, окруженный большими торговыми помещениями с высокими потолками, что делает эти помещения совершенно непохожими на тесные и темные помпейские лавочки. Некоторые из этих лавок выходят на улицу, другие — во двор. Напомню также последние открытия возле форума Траяна, — я имею в виду раскопки на площади Magnanapoli; см. сообщения в Arch. Anz. (последнее из них см.: Jahrb. 1929. 44. Arch. Anz. S. 92).

[37] Об александрийской промышленности см.: Schubart W. Agypten von Alexander dem Grossen bis Mohammed. 1923. S. 51 ff.; Breccia E. Alexandrea ad Aegyptum2 . 1922. P. 41 (с библиографией). Организация промышленности в деревнях и маленьких городках Египта стала нам очень хорошо известна после появления трудов Рейля (Reil. Beitrage zur Kenntnis des Gewerbes im hellenistischen Agypten. 1913) и Μ. Хвостова (Chwostow Μ. Etudes sur l’organisation de l’industrie et du commerce dans l’Egypte greco-romaine. 1914. Vol. I. L’industrie textile; на русск. яз.); ср. мою рецензию на последнюю в «Schriften des Ministeriums fur den offentlichen Unterricht» (1914; на русск. яз.); см. также: Wilcken U. Grundziige. S. 239 ff.; Schubart W. Einfiihrung in die Papyruskunde. S. 414 ff., 428 ff. с перечнем различных отраслей торговли. Однако очень рискованно было бы переносить ту картину, которая здесь дается, на Александрию, так как это все равно что сравнивать Рим и Помпеи. Помпеи и египетские сельские городки работали главным образом для местного сбыта; Александрия же, а до известной степени также и Рим, была ориентирована на мировую торговлю.

[38] О текстильной промышленности Малой Азии см. мою работу об экономическом развитии Пергамского царства в «Anatolian Studies presented to Sir William Ramsay» (Manchester, 1924). Ср.: Orth. RE. XII. Sp. 606 ff. (статья «Lana»), а также примеч. 42 к гл. IV.

Глава III. Преемники Августа: Юлии и Клавдии

После смерти Августа власть перешла к его пасынку Тиберию, усыновленному им в последние годы правления. После Тиберия правил Калигула, сын его племянника Германика, за Калигулой — его дядя Клавдий, за Клавдием — Нерон, сын его второй жены Агриппины, одной из сестер Калигулы. Таким образом, власть в Риме приблизительно в течение ста лет оставалась в руках семейства Августа. Однако существовавший тогда принципат еще нельзя назвать наследственной монархией. И если власть в этот период переходила от одного члена семьи к другому, то этим они были обязаны популярности Августа в римской армии. Почти всех римских императоров I в. провозгласила армия, в первую очередь — преторианцы; исключение представляет один лишь Тиберий, которому, однако, армия незамедлительно присягнула. Согласно действующему праву и законам государства императоры получали власть из рук сената и народа Рима. На деле же принципат преемников Августа зависел от воли армии.

Это наверняка было понятно любому человеку в Риме, и лучше всех это понимали сами императоры. Они отдавали себе полный отчет в том, что их власть основана исключительно на родстве с Августом и на поддержке армии. Знали они и то, что теоретически любой представитель сословия сенаторов имел такое же право занимать должность высшего должностного лица империи. Знали — и соответственно действовали. Отсюда проистекал тот произвол, безжалостность и жестокость, с которыми они осуществляли свое господство в столице, их постоянный страх пасть жертвой заговора и планомерное уничтожение почти всех членов семьи Августа и целого ряда выдающихся представителей сенатской знати, — одним словом, все те кровавые преследования, которые так драматически описаны у Тацита. Отсюда же идет и их почти что подобострастное поведение в отношениях с преторианской гвардией и населением Рима. Отсюда же происходит та разнузданность и аморальность, которой они отличались в частной жизни. Они понимали, что играют роль «калифов на час». Все императоры династии Августа остро ощущали потребность в упрочении своей власти, в том, чтобы придать ей, кроме официального, еще какое-либо убедительное обоснование. Официально власть императора утверждалась решением сената, передававшего новому принцепсу все полномочия, которые принадлежали Августу как первому должностному лицу города Рима и Римской империи. Его преемники нуждались в каком-то высшем и одновременно более надежном подтверждении своих прав, относящемся не только к институту принципата, но и лично к носителю звания принцепса. По этой причине двое из преемников Августа, Калигула и Нерон, усиленно старались возродить культ императора и превратить его в государственное установление; теми же соображениями были продиктованы их попытки внушить населению империи религиозное отношение к особе правящего императора, для чего ему при жизни присваивали божественные титулы и атрибуты и отождествляли с определенными богами греко-римского пантеона, в частности Аполлоном и Геркулесом как покровителями культуры и защитниками людей от темных сил. Тиберий и Клавдий, высокообразованные люди, знатоки философии, отчетливо ощущали нелепость подобных притязаний и холодно относились как к лести, так и к проявлениям неподдельной религиозности, исходившим в первую очередь от восточных провинций. Позиция Тиберия со всей ясностью вырисовывается из текста одной надписи, недавно найденной в Лаконии при раскопках Гифейона, в которой содержится короткое письмо Тиберия: через специальных послов этот город направил ему предложение воздать божественные почести ему и его матери, и письмо представляет собой ответ Тиберия на это предложение. В нем император кратко высказывает тот же принцип, который подробно излагается у Тацита в знаменитой речи Тиберия перед сенатом. [Тас. Ann. IV, 37, 38. ] С этой речью император выступил в ответ на прошение провинции Hispania Ulterior. Испания испрашивала позволения построить храм, посвященный императору и его матери. Основная мысль как речи, так и письма гласит: «Я — смертный человек, божественные почести подобают Августу, истинному Спасителю человечества». Целый ряд подобных прошений, исходивших с Востока, послужил, очевидно, поводом для издания известного императорского эдикта, о котором говорится у Светония. [Suet. Tib. 26.] Такую же позицию выражает и Клавдий в письме к жителям Александрии: он решительно отказывается принимать божественные почести, мотивируя свой отказ теми же доводами. Однако даже Тиберий и Клавдий из политических соображений вынуждены были иногда принимать свою долю божественных почестей, в особенности когда дело касалось восточных и недавно присоединенных западных провинций.[1]

Однако кровавые жестокости, которыми отмечено правление Юлиев—Клавдиев, представляют собой лишь одну сторону жизни Римской империи после смерти Августа. Невзирая на кровавые события, происходившие в столице, в империи продолжался медленный процесс структурных изменений, начавшийся еще при Августе. Характерными явлениями этого процесса были постепенное развитие бюрократии и отстранение сената от административных функций, которые все больше концентрировались в руках императора. Самое важное заключалось в том, что император стал контролировать все государственные ресурсы, ему принадлежало исключительное право распоряжаться доходами государства и решать вопросы расходования этих средств. Установление прямых и косвенных налогов, сбор косвенных налогов, управление хозяйством государственных земель — все это постепенно сосредоточилось в руках императорской администрации. У сената в конечном счете осталось только право распоряжаться теми деньгами, которые поступали от городов и сенатских провинций в кассу римского народа.

С этой точки зрения правление Тиберия, а в еще большей степени примечательное правление Клавдия имели очень важные последствия. Было бы излишним повторять здесь свидетельствующие об исторической роли Клавдия факты, которые содержатся в исследованиях Отто Гиршфельда и других ученых. Во многих областях именно Клавдий сделал первые решающие шаги и создал предпосылки для всего последующего развития императорского чиновничества, в особенности при Флавиях и Антонинах. Об огромном внимании, которое он уделял мельчайшим деталям административного устройства, свидетельствует большое количество дошедших до нас надписей и папирусов, содержащих тексты его эдиктов и писем, а также множества документов, приводимых в наших литературных источниках. Самыми яркими примерами, пожалуй, могут служить фрагменты одного эдикта об организации императорской почтовой службы (cursus publicus) из Тегеи и упоминавшееся выше письмо к жителям Александрии. В последнем, где, в частности, обсуждается сложная проблема муниципальной организации Александрии (вопрос βουλή) и затрагивается щекотливая тема взаимоотношений живущих там евреев и греков, Клавдий выказывает необычайную осведомленность в этих вопросах, глубокое понимание существующих обстоятельств, которые он рассматривает не в теоретическом, а в практическом плане, а также тонкое чувство такта. Трудно даже представить себе, что такой человек мог в то же время быть покорной игрушкой в руках своих жен и вольноотпущенников. Совершенно очевидно, что все подписанные им документы либо составлены, либо тщательно отредактированы им самим, потому что в них всегда узнается не только один и тот же стиль, но и тот же образ мыслей и тот же индивидуальный метод аргументации. В действительности, как о том говорит Андерсон, дело обстояло так, что Клавдий попал под влияние своего окружения лишь в последние годы жизни, когда он все больше начал сдавать духовно, но, возможно, что и тут реальные обстоятельства были несколько преувеличены Тацитом и другими писателями из сенаторского сословия.[2]

Сенат никогда не поднимал протеста против вмешательства императорской власти в свои дела. Причина его пассивности была все та же, что и во времена Августа, — боязнь брать на себя огромные финансовые обязательства, связанные с государственным управлением. Средства же, которые поступали в распоряжение сената для покрытия необходимых расходов, еще более уменьшились по сравнению с первоначальными временами принципата. Между тем императоры, чье состояние благодаря гражданским войнам увеличилось до таких размеров, что с ними никто не мог соперничать в богатстве, в чьем владении находился унаследованный после Антония и Клеопатры Египет со всеми его доходами, чье состояние постоянно увеличивалось благодаря конфискациям и наследованию, всегда с готовностью выделяли из своих личных средств деньги на нужды государства. Так, например, они взяли на себя огромные затраты, связанные со строительством новых зданий и ремонтом городского хозяйства, покупали продовольствие для населения города и устраивали ему бесплатные развлечения, делали подарки солдатам и создали специальный фонд для выплаты вознаграждения, причитавшегося им по окончании службы, строили дороги в Италии и провинциях и вообще, следуя примеру Августа, брали на себя бремя общественных расходов. Однако, взяв на себя выполнение этих обременительных обязательств, императоры с полным правом могли забрать под свой контроль управление государственными финансами. В результате перехода этих функций к императору заметно улучшилось управление финансами, новый режим приобретал все большую популярность среди населения и соответственно падал авторитет сената. Таким образом, принципат закрепил свои позиции и превратился в постоянный институт государственного устройства.

Для лучшего освещения этого важного исторического явления я выделю в нем два момента и остановлюсь на них подробнее. Факты эти общеизвестны, но здесь будет полезно еще раз обратить на них особое внимание.

Управление делами города Рима требовало от государства больших финансовых затрат. Кроме того, что требовалось поддерживать подобающий внешний блеск города, который был столицей мира, кроме того, что нужно было обеспечивать удовлетворение самых элементарных потребностей постоянно увеличивающегося городского населения, поддерживая в надлежащем состоянии водоснабжение, санитарные устройства, систему противопожарной защиты и защиты от наводнений, следить за мощением дорог и починкой мостов через Тибр, содержать полицию — т. е. содержать то городское хозяйство, которое имелось во всех более или менее крупных греческих городах еще со времен эллинистического периода, — в Риме существовала еще и огромная статья расходов по продовольственному обеспечению населения и устройству бесплатных развлечений. Сотни тысяч римских граждан, составлявших население Рима, мало беспокоила мысль о политических правах. Они спокойно смотрели, как народное собрание постепенно превращалось при Августе в чистую формальность, они не протестовали, когда Тиберий окончательно отменил и его формальное существование, зато они твердо стояли на своем праве, приобретенном в период гражданских войн, — получать от правительства содержание и бесплатные развлечения. Это священное право римского пролетариата не решался нарушить никто из императоров, не исключая даже Цезаря и Августа. Они позволили себе только ограничить число получателей зерна твердо фиксированной цифрой и ввели более рациональную систему распределения. Кроме того, они установили число дней, в которые римляне имели право на бесплатные зрелища в театрах, цирках и амфитеатрах. Но самое право как таковое они не пытались отменить. И не потому, что боялись римской черни, — ведь у них всегда была под рукой преторианская гвардия, чтобы подавить любой бунт. Просто императоры предпочитали делать так, чтобы народ всегда был в хорошем настроении. Взяв на свое обеспечение большое количество привилегированных получателей государственного пособия — а их было приблизительно двести тысяч голов, относившихся главным образом к жителям тех районов города, где исстари обитали римские граждане, — императоры знали, что при каждом появлений перед толпой, будь то при праздновании триумфов, публичных жертвоприношениях или в цирке, где они председательствовали на скачках и гладиаторских играх, их всегда ждала восторженная встреча и народное ликование. Время от времени требовалось подогревать ликование, чтобы прием был особенно горячим; с этой целью устраивались внеочередные игры, дополнительные выдачи зерна и денег, раздавали угощение и подарки для сотен тысяч людей. Таким образом удавалось поддерживать хорошее настроение в народе и «организовывать» общественное мнение в столице. Если сложить эти «организационные» затраты с теми средствами, которые требовались на содержание городского хозяйства, то в целом это, несомненно, должно было обходиться в колоссальные суммы. Сенат, финансовые средства которого ограничивались, как мы уже знаем, поступлениями от прямых налогов сенатских провинций, был не в состоянии покрывать такие расходы, а императоры готовы были взять эти обязательства на себя при условии, что сенат не будет вмешиваться в эти дела. Этот метод наряду с управлением армией входил в состав arcana imperii, которыми пользовались первые императоры.[3]

Сосредоточив в своих руках все управление государственными финансами, императоры в то же время получили приятную возможность усилить свой контроль над администрацией сенатских провинций. В сенатских провинциях, т. е. в тех провинциях, где наместник назначался сенатом, императоры имели своих прокураторов — лично им подчиненных служащих, которые управляли там императорским имуществом. Эти прокураторы с самого начала были ушами и глазами императора. Они держали его в курсе всех дел, происходящих в провинции, чтобы тот имел возможность при необходимости обратиться в сенат с запросом по поводу плохого управления; сенат же слишком зависел от общественного мнения, чтобы покрывать своим авторитетом провинности своих наместников. По мере увеличения числа личных императорских доменов увеличивалось и число императорских прокураторов в провинциях, тем более что им было поручено также и взимание косвенных налогов; в связи с этим усиливался и контроль императоров над наместниками сенатских провинций. С другой стороны, по мере того как в деле назначения новых сенаторов усиливалась роль императора, который мог предлагать в сенат своих кандидатов и время от времени производил ревизию его состава, исключая тех или иных из сенаторского списка, его голос приобретал все более весомое значение при назначении сенаторов на ответственные посты провинциальной администрации. Уже в I в. по Р. Х. все наместники провинций фактически назначались императором: наместников собственных провинций он непосредственно назначал сам, а сенатских — формально через сенат.[4] Таким образом, управленческий аппарат все более бюрократизировался. Одновременно с усиливающейся бюрократизацией нарождался новый социальный класс — класс императорских чиновников, который частично пополнялся из сословия всадников, но в основном формировался из рабов и вольноотпущенников императора. Едва зарождавшийся при Августе, этот класс быстро набирал силу и численность при его преемниках, особенно в период правления Клавдия.

Не менее важной задачей для императоров была урбанизация империи, т. е. урбанизация восточных и западных провинций. О муниципальной организации империи написано множество книг, но ни одна из них не посвящена вопросу урбанизации, т. е. образованию новых городов из прежних племен, деревень, храмовых земель и т. д. Настоятельно требуется создание полного хронологического списка городов различных провинций, отражающего временную последовательность приобретения ими городского статуса. Несомненно, тогда стало бы видно, что в каждой провинции многие города приобрели этот статус лишь после окончания гражданских войн. Большинство из них были созданы в период правления Августа, некоторые добавились при его преемниках, особенно при Клавдии, который действовал в этом направлении так же ревностно и настойчиво, как в деле создания императорского чиновничества. Это хорошо видно на примере его деятельности по созданию новых колоний. Такие действия, как включение племени анаунов в состав Municipium Tridentum или дарование ius Latinum племенам Осtodurensis и Ceutrones, населявших область Vallis Poenina, что фактически означало их урбанизацию (городскими центрами стали Forum Claudii Vallensium и Forum Claudii Ceutronum), отражают общую направленность политики императора, стремившегося урбанизировать различные части империи, в особенности ее западные провинции. Об этом же говорит тот факт, что после окончания локальной войны Клавдий даровал жителям мавританского города Волюбилиса римское гражданство и включил в состав города некоторое число представителей туземных мавританских племен в качестве поселенцев без права гражданства (incolae), т. е. урбанизировал эту часть населения. Клавдий сделал это не только для того, чтобы вознаградить Волюбилис за его преданность Риму, но и для того, чтобы в странах, население которых еще наполовину жило племенным строем, появлялись новые опорные пункты Рима. Начавшаяся при Августе урбанизация быстрыми темпами продолжалась при Клавдии. Хорошим примером этого может служить Испания, о которой еще пойдет речь ниже, когда мы обратимся к проблеме отношений между городом и деревней в Римской империи.

Для того чтобы понять процесс урбанизации, происходивший при преемниках Августа, мы должны, во-первых, уяснить себе, что он был совершенно естественным, — для провинциалов была привлекательна более высокая форма организации жизни, существовавшая в городских условиях; и во-вторых — что эта тенденция сознательно поддерживалась императорами, которые были очень заинтересованы в том, чтобы способствовать дальнейшему развитию этого процесса, и подчеркнуто оказывали ему официальную поддержку ради укрепления основ своей власти, зависящей от цивилизованного слоя империи — населения городов. Проще всего было продолжать тот путь, который был намечен Союзнической войной и которым шли потом почти все революционные вожаки — Сулла, Помпей и прежде всего Цезарь, т. е. предоставлять всем городским элементам империи права римского гражданства. Однако нельзя забывать, что Август был обязан своей победой главным образом поддержке со стороны римских граждан Италии, которые ревниво оберегали свои привилегии и господствующее положение в римском государстве. Этим объясняется осторожная умеренность Августа и Тиберия в том, что касалось предоставления прав гражданства жителям провинций; и в этом же заключается причина энергичного сопротивления, из-за которого Клавдий, скорее всего вопреки своему желанию, был вынужден до известной степени оставаться в рамках традиций Августа и соблюдать большую сдержанность в вопросе предоставления римского гражданства. Тут опять-таки сказалось влияние создателей римского принципата — римских граждан; они навязали свою волю носителям созданной ими власти и добились того, чтобы по возможности замедлить неотделимый от принципата процесс политического нивелирования.

Поддерживая развитие городов, императорам не приходилось соблюдать такие ограничения, так как эта политика не встречала сопротивления со стороны высших сословий и остальных римских граждан. Этим объясняется, почему Август, Тиберий и особенно Клавдий так увлекались основанием новых городов. Поскольку им поневоле приходилось скупиться на предоставление римского гражданства, они брали свое тем, что по крайней мере добивались увеличения городского населения, зная, что, став горожанами и приобщившись к благам культуры, эти люди станут лучшей опорой правления, открывшего им доступ к важным и существенным преимуществам. Нужно помнить о том, что кроме римских граждан Августа в свое время поддержала основная масса городского населения, в особенности провинциальная буржуазия, и она готова была оказать ту же услугу его преемникам при условии, что те обеспечат им, кроме мира и порядка, привилегированное положение по сравнению с сельским населением провинций. Правда, на первых порах города, не являвшиеся римскими или латинскими колониями, должны были в основном довольствоваться второстепенным статусом «союзнических» или подданных Риму городов, но недалек уже был тот день, когда при Флавиях в отношении старых и новых городов империи была принята более уравнительная политика.[5]

В результате этого развития структура Римской империи стала все больше и больше походить на структуру эллинистических монархий. Но между ними все же оставался ряд существенных различий. Власть римского императора, подобно власти эллинистических монархов, опиралась на армию. Однако римский император не был чужеземцем, и опорой его власти были не чужеземные наемники. Он был римлянин, представитель господствующей имперской нации, первый гражданин среди гражданского общества. Его армия была армией римских граждан и служила не лично императору, а римскому государству и римским богам. Император и сам был богом, но его культ носил менее личностный характер, чем культ эллинистических монархов. Он почитался богом, пока управлял, и за то, что управлял государством. Император олицетворял собою священное величие государства. После смерти он мог быть причислен к сонму небесных богов, однако это происходило необязательно: все зависело от того, как он показал себя в качестве правителя.

Правление семейства Августа, Юлиев и Клавдиев кончилось после самоубийства Нерона, вызванного военным мятежом, после чего начались гражданские войны Года четырех императоров. Причины кризиса, постигшего римское государство, очевидны. Власть Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона фактически опиралась на римское войско. Под давлением обстоятельств сложились такие условия, когда решающую роль в провозглашении нового императора стала играть не вся армия в целом, а одна лишь преторианская гвардия, которая находилась в Риме и принимала активное участие в политической жизни. Как правило, провинциальные войска без возражений соглашались с выбором преторианцев. Эта практика постепенно привела к тому, что сложилась своего рода диктатура преторианской гвардии. Она поддерживала того, кто согласен был за это платить. Когда слух об этом широко разнесся, во всей империи и особенно среди провинциальных войск возникло недоброжелательное и завистливое отношение к преторианской гвардии и ее ставленникам, вызывавшим у всех недоверие и неприязнь. В довершение всего этого последние императоры из династии Августа не заботились о поддержании связи с армией и даже редко показывались в воинских частях. Они стали императорами города Рима, но солдаты и гражданское население Италии и провинций их почти не знали. Далее, выжимая из провинций деньги на свои личные траты и на огромные расходы, которые шли на задабривание столичного гарнизона и черни, императоры, очевидно, перегнули палку и не присматривали за деятельностью своих уполномоченных и наместников так усердно, как это делали Август и Тиберий. И наконец, скандальное поведение властителей в частной жизни, их чудовищные поступки и бесстыдство не отвечали представлениям римлян, а в особенности солдат провинциальных войск, о том, каким надлежит быть первому гражданину и главе римского государства. Нерон же — матереубийца и братоубийца, артист и возница колесниц, император, никогда не посещавший свои войска и проводивший жизнь в компании городской черни и греков, — окончательно довершил разрушение ореола, некогда окружавшего династию Августа.

Таким образом, революционное движение в армии в 69—70 гг. можно рассматривать как протест провинциальных войск и всего населения империи против безнравственного правления преемников Августа. Оно началось восстанием кельтов против власти Нерона, но вскоре превратилось в военный мятеж против императора, охвативший гарнизоны Испании и Германии. Испанские войска провозгласили императором Гальбу. Вначале он получил поддержку армии и был признан сенатом, но вскоре был убит преторианцами, которые продали державный пурпур Отону, близкому другу Нерона. Одновременно с этим легионы, находившиеся в Германии, возвели на престол своего наместника Вителлия. Тому удалось победить Отона и преторианцев, однако он оказался совершенно неспособным управлять государством и вскоре столкнулся с тем, что при нем был провозглашен другой император, на этот раз — на Востоке. Восточные войска вручили императорскую власть Веспасиану; его признали дунайские легионы, и нескольким офицерам, действовавшим от его имени, удалось разбить армию Вителлия.

Я вполне отдаю себе отчет в том, что мое понимание гражданской войны 69 г. по Р. Х. не совпадает с общепринятым. Исследователи, занимавшиеся Годом четырех императоров, часто склоняются к мнению, что глубинной причиной этой кровавой революции было некое сепаратистское движение, развернувшееся в провинциях и провинциальных войсках и отражавшее настроения провинциалов. Я, при всем старании, не могу обнаружить тут никаких следов сепаратистских стремлений, которые якобы существовали среди римских солдат. Конечно, восстание галлов имело своей целью осуществление каких-то смутных национальных чаяний, однако предпринятые в ответ первые действия римской армии были направлены как раз на то, чтобы, вопреки воле их предводителей, подавить этот локальный мятеж галлов. Кроме того, легионы, представлявшие собой ядро римских вооруженных сил, состояли еще в значительной части из солдат италийского происхождения, — людей, как правило, родившихся и выросших в Италии. Вряд ли можно представить себе, что эти люди так легко могли забыть свое прошлое и настолько отвыкли сознавать свое господство в провинции, чтобы им вздумалось навязать римскому государству волю провинций.

На самом деле эти события означали, что войско выразило свое недовольство тем, какие формы принял принципат в руках последних императоров из дома Юлиев-Клавдиев. Армия продемонстрировала, что она является хозяином положения и что она не считает себя обязанной хранить безусловную верность дому Юлиев—Клавдиев. Военные пожелали, чтобы принцепсом, первым человеком в империи и командующим римской армии, стал лучший сенатор. В этом их желание полностью совпадало с общественным мнением, царившим в среде римских граждан. Как и римские граждане, солдаты вовсе не помышляли об отмене принципата и оказали энергичный и решительный отпор всем территориальным посягательствам, направленным против империи, с которыми выступили кельты Галлии, поддержанные затем некоторыми вспомогательными полками, особенно германцами, входившими в рейнскую армию. Само по себе это движение было здоровой реакцией на перерождение принципата в нероновскую «тиранию», на творимые им бесчинства в частной жизни, которая все больше напоминала жизнь восточного деспота, на его пренебрежение своими военными и гражданскими обязанностями и его откровенные симпатии ко всему неримскому, — что касается последнего, то Нерон, сам того не зная, шел по стопам своего предшественника Калигулы. Борьба против Нерона постепенно переросла в настоящую гражданскую войну; это случилось по вине честолюбивых предводителей и ревнивого соперничества между различными частями римской армии.[6]

Однако эта гражданская война быстро закончилась, причем, вероятно, это произошло под давлением общественного мнения, особенно заметно дававшего о себе знать в Италии, на чьей территории происходили сражения противоборствующих армий, ведь для большинства солдат она была родиной. Нельзя забывать о том, что в это время римская армия преимущественно еще состояла из римских граждан, которые были воспитаны на тех же принципах, что и большинство их соотечественников и сограждан, эти люди еще говорили на такой же хорошей латыни, какая звучала в Италии, и в Италии они встретили многих ветеранов — живых хранителей армейских традиций времен Августа. Какое возмущение вызывала среди них и среди всего италийского населения начавшаяся гражданская война, можно проиллюстрировать хотя бы двумя следующими примерами. Они взяты из блестящего описания гражданской войны, созданного величайшим психологом из числа историков. В своей «Истории» Тацит говорит: «У некоего Юлия Мансуэта из Испании, вступившего в легион, который носил название „Рапакс", остался дома малолетний сын. Мальчик вырос и при Гальбе поступил в седьмой легион. Он встретился с отцом на поле боя и уложил того в схватке. Когда он принялся грабить умирающего, отец и сын узнали друг друга. Сын бросился обнимать окровавленное тело и, захлебываясь от рыданий, молил, чтобы отцовские маны простили его и не преследовали за отцеубийство. „Не я один, — вскричал он, — а все вместе виновны в твоей смерти: один солдат — только капля в океане гражданской войны". С этими словами он поднял тело, выкопал могилу и исполнил последний сыновний долг. Сначала это увидели те, кто был рядом, потом узнали другие, и наконец все войско удивилось и ужаснулось, услышав о случившемся; со всех сторон раздавались голоса, проклинавшие жестокую войну. И однако же, — прибавляет Тацит, — они продолжали с тем же усердием убивать и грабить родственников, членов своих семей и братьев». [Тас. Hist. III, 25. ]Тацит был прав, говоря, что солдаты, несмотря на свое возмущение, не перестали воевать, но несомненно, что это чувство в них крепло, а отношение, которое выражали в Италии их сограждане к ним самим и их действиям, напоминало солдатам, что они тоже несут ответственность за эту войну и что продолжать ее — занятие бессмысленное и негодное. Второй пример тоже взят из Тацита. После серьезного сражения и недолгой осады сторонники Веспасиана заняли город Кремону. Последовали жуткие сцены — массовый грабеж, убийства и изнасилования. Вся Италия возмущалась. «Антоний, — говорит Тацит, — устыдившись этих злодеяний и догадываясь о всеобщем осуждении, отдал приказ, чтобы ни с кем из жителей Кремоны не обращались как с пленниками; эта добыча и без того оказалась для солдат бесполезной, потому что вся Италия единодушно отказывалась покупать таких рабов. Тоща солдаты принялись приканчивать своих пленников; когда об этом стало известно, семьи и родственники начали тайно их выкупать». [Ibid. Ш, 34.]

Гражданская война 69—70 гг. была по своей сущности политическим движением. Это не вызывает сомнения; однако тут играли роль также и другие мотивы, таившие в себе большую опасность для будущего империи. Ожесточенность и беспощадность этой борьбы, трагедия отданной на разграбление Кремоны, совершаемые без разбору убийства богатых людей, которыми занимались солдаты победившего и побежденного войска в Италии и Риме,[7] — все это свидетельствовало о том, что даже среди легионеров, не говоря уже о вспомогательных войсках, накопилась растущая ненависть к господствующим классам и их пособникам — преторианцам, как бы олицетворяющим городское население и, в частности, буржуазию Италии. Не будем забывать, что после окончания гражданской войны Веспасиан стал постепенно сокращать число легионеров, набираемых в армию из Италии, не исключая и ее северных областей. Набор легионеров в Италии не прекращался никогда, даже во времена Адриана. Но тем не менее римские легионеры Флавиев и Траяна уже не были представителями римского гражданского общества. По большей части солдаты были теперь римскими гражданами из романизированных провинций.[8] Не за то ли Италия получила эту привилегию, что не догадалась вовремя поддержать Веспасиана в его борьбе за власть? Было ли это признанием того факта, что Италия не в состоянии поставлять достаточное число солдат для легионов? Я предпочитаю думать, что причину следует искать в чем-то другом.

Как мы уже видели, набор в римские легионы производился не принудительно, а большей частью на добровольной основе. Уже предшественники Веспасиана предпочитали набирать солдат не из Средней и Южной, а из Северной Италии. Веспасиан же, в противоположность существовавшей ранее практике, вообще сократил число италийских добровольцев в легионах, пополняя ими главным образом когорты преторианской гвардии. Эту меру никак нельзя считать привилегией для Италии. Чем же она тогда объясняется? Я склоняюсь к тому, что, ясно представляя себе историю и причины гражданской войны, Веспасиан считал, что у него есть основания опасаться италийских добровольцев из-за их политических настроений. Он не хотел иметь в легионах слишком большое число италийцев, потому что эти солдаты в основном принадлежали к тем непокорным, недовольным и легко возбудимым элементам населения, которые были выходцами из сельского и городского пролетариата Италии. Можно было опасаться, что войско, состоящее, как в последний период республики, из италийских пролетариев, может послужить причиной новой гражданской войны. Вероятно, более положительные элементы Италии сумели получить в армии более высокие должности, на которые они могли претендовать после службы в преторианских когортах, так что в легионах оставались служить только представители беднейших слоев. Сократив число италийских добровольцев, Веспасиан оставил без изменений состав офицерского корпуса и преторианских когорт, в то время как солдат для легионов стали преимущественно набирать в провинциях. В дальнейшем мы сможем убедиться, что такой подход Веспасиана в этом вопросе полностью соответствовал всей его политике в отношении западных провинций. Солдаты, набранные в романизированных провинциальных городах, вероятно, представляли не пролетарские, а более высокие слои населения.

В связи с этим встает вопрос, чем объясняется относительно большая численность пролетариата в Италии. Для того чтобы ответить на него, нужно выяснить, как повлиял характер экономического развития, происходившего в период правления Юлиев—Клавдиев, на условия жизни в Италии.

Произвести сопоставление экономического положения в период правления Августа и династии Юлиев—Клавдиев — задача нелегкая; еще труднее разграничить эти два периода. Однако отделить один от другого очень важно, так как без такого разграничения мы не сможем понять, как развивалась экономика Римской империи. Не следует забывать, что от смерти Августа до начала правления Веспасиана прошло полвека, — срок большой, особенно для столь богатой всяческими событиями и новыми явлениями эпохи, как эпоха I в. по Р. Х. Трудности, связанные с исследованием экономического положения в период правления Юлиев—Клавдиев, вызваны характером имеющихся в нашем распоряжении источников и скудостью содержащегося в них материала. Историков не интересовала экономическая жизнь империи. Второй источник наших знаний — труды ученых и сочинения моралистов — дает нам более ценный материал: в последних экономические условия I в. использовали в качестве яркой иллюстрации нравственного упадка, охватившего их современников, в то время как первые либо непосредственно посвящены рассмотрению различных сторон экономической жизни, либо касаются их попутно в связи с другими научными вопросами. Так, если у Тацита, Светония и Диона Кассия можно найти лишь очень немного сведений об экономических условиях, существовавших в империи в 14— 70 гг. по Р. Х., то у таких авторов, как Сенека Старший и Сенека Младший, Персии, Лукан и в особенности Петроний, с одной стороны, и у Плиния Старшего, Колумеллы и др. — с другой, можно найти много ценного материала. Однако, за исключением Петрония и Колумеллы,[9] никого из этих авторов еще не пытались изучать в таком аспекте, так что этот материал никем не изучен и не исследован. При изучении экономической истории этого периода очень полезно привлечь также надписи и материалы археологических находок, в особенности помпейских. Провести такое обширное исследование в рамках данной книги не представляется возможным, поэтому мне придется ограничиться изложением того впечатления, которое составилось у меня после многократного чтения упомянутых источников.

На первый взгляд может показаться, что между экономическими условиями периода Августа и теми, что сложились при Юлиях-Клавдиях, нет никакой разницы. Описывая этот второй период, мы невольно испытываем искушение использовать произведения Вергилия, Горация, Тибулла, Проперция в одном ряду с сочинениями Персия, Петрония, Сенеки, Плиния и Колумеллы, присовокупив к ним книги латинских и греческих авторов эпохи Флавиев. Действительно, основные черты остаются здесь прежними; возникают кое-какие новые факторы, в остальном же различия сказываются только в степени их выраженности. Позиция императоров в отношении экономической жизни, их политика — а вернее, отсутствие какой бы то ни было политики — в области экономики сохраняется неизменно той же, какой она была во времена Августа. Преобладающим был принцип laissez faire. Когда происходили тяжкие катастрофы, такие как, например, большое землетрясение в Малой Азии, случившееся при Тиберии, государство сознавало свою обязанность прийти на помощь пострадавшим. Были приняты кое-какие меры, оказавшие, вероятно, некоторое влияние на экономику в целом, в частности были произведены некоторые улучшения в системе сбора налогов, введены новые налоги, что-то делалось для улучшения средств сообщения. Однако эти меры принимали, имея в виду чисто фискальные цели; задача, которая при этом ставилась, была направлена исключительно на улучшение государственных финансов, а не на улучшение или восстановление хозяйства. Экономическое развитие шло само по себе, не испытывая почти никаких помех от вмешательства со стороны государства. В основных чертах оно сохраняло тот же характер, что и во времена Августа, но в условиях свободного действия естественных сил эти черты получили более отчетливое выражение.

Важнейшим из этих явлений было постепенное оживление экономической жизни в провинциях. Особенно заметно это оживление проявилось на Востоке. Достаточно беглого взгляда на руины городов и общего обзора надписей, найденных в Малой Азии и Сирии, чтобы увидеть, с какой быстротой происходил экономический рост на Востоке при Августе, а еще быстрее — при его преемниках.[10] В западных провинциях, особенно в Галлии, Испании и Африке, также возобновилась деятельная экономическая жизнь, которая испытывала затруднения сначала в условиях завоевательных войн, а затем войн гражданских. Признаком этого оживления было быстрое развитие городов, которое получало поддержку со стороны императоров, однако базировалось главным образом на естественном развитии этих стран. По крайней мере в Испании и Африке эта урбанизация была всего лишь продолжением процесса, начавшегося задолго до римского владычества. Испания всегда была страной городов, точно так же как Греция и Италия. В Африке урбанизация уже совершилась, причем в значительной степени благодаря карфагенянам и туземному населению, жившему под властью Карфагена и царей Нумидии и Мавритании.[11]

В экономическом отношении урбанизация означала возникновение городской буржуазии, класса землевладельцев, торговцев и промышленников, жившего в городах и развившего энергичную деятельность на основе капиталистических принципов. Поэтому урбанизация означала для Африки возобновление, а для значительной части Испании и Галлии — зарождение капиталистической формы производства, подобной той, которая существовала в Италии и на Востоке. В сельском хозяйстве это развитие привело к переходу от крестьянского к крупному землевладению, при котором в огромных имениях велось методическое хозяйствование на капиталистической основе; далее с этим была связана замена зернового земледелия другими, более доходными культурами, в особенности виноградарством и разведением оливы. Для многих местностей Испании и Африки и для греческих городов Галлии в этом не было ничего нового, однако их естественное развитие в данном направлении было прервано стараниями аграрных магнатов II в. до Р. Х., преследовавших свои корыстные интересы. При Августе и его преемниках виноградарство и производство оливкового масла стали развиваться очень быстрыми темпами: первое — особенно в Галлии, второе — сначала в Испании, а затем и в Африке. Ускорению этих прогрессивных изменений способствовала эмиграция из Италии в западные провинции, о которой шла речь в первой главе.[12]

Другим явлением того же порядка было постепенное продвижение промышленности в римские провинции. С давних времен Галлия отличалась необычайными успехами в области промышленного производства. В период римского владычества это развитие получило широкий размах, и уже скоро галльская промышленность составила серьезную конкуренцию италийской, причем именно в производстве тех изделий, которые прежде были исключительно прерогативой Италии, а именно в области рельефной керамики и металлических изделий. Прекрасная система водных путей сообщения, имевшаяся на территории Франции, а также древние связи с Британией и Германией способствовали ускоренному развитию галльской промышленности и сделали ее доходной отраслью. Недавние находки в Грофесенке на юге Франции служат красноречивым свидетельством этого факта. Товары италийского производства начали исчезать с кельтских и германских рынков.[13]

В развитии торговли также стали появляется новые неожиданные черты, в особенности на Востоке. Мы уже видели, что во времена Августа в области торговых связей Римской империи определенную роль стала играть торговля с Аравией и Индией, которая главным образом ограничивалась товарами, относящимися к предметам роскоши, и что экспедиция Элия Галла отчасти была предпринята из-за необходимости обеспечить безопасность этой торговли. В период Юлиев—Клавдиев эти торговые связи постоянно расширялись.

Основной поток индийских и центрально-азиатских товаров направлялся в Александрию частью прямым путем, а частью через Аравию и Египет. Важнейшим центром арабской торговли в Северной Аравии была Петра. Из Петры в раннеэллинистический период индийские и арабские товары направлялись через Левке-Коме, Аилу или Газу в Египет. Когда Палестина и Финикия вошли в состав царства Селевкидов, Селевкиды старались направить арабскую торговлю в палестинские, финикийские и сирийские порты, чтобы оттеснить своих египетских соперников. С этой целью они оказывали покровительство раннеэллинистическим трансиорданским военным колониям, особенно Филадельфии в земле аммонитян (Раббат-Аммон), Антиохии в земле герасцев (или Герасе), Беренике, Гадаре и Дионе, и пытались превратить их в настоящие города на караванных путях, которые служили бы защитой купеческих караванов, следующих к Дамаску и финикийским портам. Однако их усилия так и не привели к полному успеху. Петра, в общем, хранила верность Птолемеям. Существовавшие условия изменились с началом римской эпохи. Под протекторатом Помпея для греческих городов на восточном берегу Иордана, подвергшихся разрушению из-за фанатизма Александра Яная (102—76 гг. до Р. Х.), настала пора нового подъема, однако их новый расцвет наступил лишь в самом конце I в. Мир и безопасность, которые принесла с собой империя, позволили им отвлечь значительную часть торговли между Петрой и Египтом в финикийские и сирийские порты, однако Александрии это не нанесло заметного ущерба.[14]

С древних времен существовал еще один торговый путь в Индию и Центральную Азию, он проходил по долинам рек Евфрата и Тигра. В период позднего эллинизма вражда между парфянами и Селевкидами, а впоследствии между парфянами и римлянами, а также царившая на Евфрате анархия привели к тому, что торговые караваны, начинавшие свой путь от Персидского залива и из Персии, вынуждены были отказаться от использования старого торгового пути и стали следовать через пустыню на Петру. В I в. по Р. Х., после того как между римлянами и парфянами установился некий modus vivendi, положение изменилось. Путь вдоль Евфрата снова открылся для передвижения. Небольшая деревенька Пальмира, населенная жителями арамейского племени, первая осознала огромные преимущества своего географического положения на полпути между Евфратом и Дамаском возле одного из немногих имеющихся в пустыне источников. Действуя, вероятно, с согласия и при поддержке римлян и парфян, Пальмира сумела объединить окрестные племена, обитавшие в пустыне, и создать такие условия, которые обеспечивали безопасность караванов, следующих из Селевкии-Ктесифона, что выгодно отличало этот торговый путь от другого, проходившего несколько севернее в районе верхнего течения Евфрата. В то время, к которому относятся источники Страбона, Пальмира как город практически еще не существовала. Во времена Августа и Тиберия там был построен один из красивейших храмов Сирии, и под двусторонней защитой римлян и парфян Пальмира превратилась в большой, богатый центр караванных путей с прекрасными улицами, общественными зданиями и площадями.[15]

Однако объем восточной торговли был так велик, что открытие пути из Петры через Трансиорданию в Дамаск и возобновление старинного караванного пути через Пальмиру не привело к разорению Александрии. Морское сообщение между Египтом и Аравией, а через Аравию с Индией по-прежнему сохраняло важное значение. Быстрое расширение этой заморской торговли хорошо иллюстрируют интересное руководство одного александрийского купца — Periplus Maris Erythraei, составленное во времена Домициана, и тот материал, который мы находим у Плиния Старшего.[16] С другой стороны, найденные археологами в Индии большие клады римских монет служат подтверждением истинности того, что сообщают нам литературные источники.[17] Очевидно, торговля была сосредоточена в арабских портах вплоть до времени Клавдия и Нерона. Арабские купцы служили посредниками между египетскими и индийскими торговцами. Значительную долю в этой торговле, как уже отмечалось, составляли предметы роскоши, за которые римляне расплачивались золотом и серебром. Такой вид товарообмена был неизбежен, так как он происходил через посредников.

Открытие муссонов Гиппархом Александрийским, состоявшееся в конце периода Птолемеев или в начале римского владычества, а также естественное стремление развивающейся торговли расширить свой ассортимент путем добавления предметов роскоши и других товаров, а также желание преодолеть односторонний характер товарообмена привели к установлению непосредственного морского сообщения между Египтом и Индией. Главным центром торговли стала Александрия. Арабские порты утратили свое былое значение; некоторые из них — Адана и, возможно, Сокотра — были заняты римскими войсками и стали служить промежуточными портами, в которых останавливались корабли и где моряки находили убежище в случае опасности. Подобно крымским военным фортам и гаваням, в их задачу также входила защита моряков от пиратов. Заслуга в достижении такого прогресса принадлежит египетским купцам времен Римской империи, которые сумели обеспечить себе деятельную поддержку римского правительства при Августе, а затем при Клавдии и Нероне. Новая морская трасса уже вовсю действовала к моменту составления руководства Реriplus, т. е. во времена Домициана. Торговля с Индией постепенно превратилась в регулярный обмен различными товарами между Индией и Египтом с одной стороны, и Индией и Аравией — с другой. Одним из важнейших товаров, которые ввозили из Индии, был хлопок и, вероятно, шелк. По данным значительно более поздней по времени написания Expositio totius mundi et gentium (S. 22 ff.), то и другое перерабатывалось в мастерских Александрии. Переработка шелка была, по-видимому, преимущественно сконцентрирована в финикийских городах, а Александрия в обмен на эти товары поставляла стекло, металлические изделия и, вероятно, льняные ткани.[18]

Значительных успехов добился Рим в деле торговли с северными странами. Из разрозненных сообщений литературных источников и по археологическим находкам на территории Восточной Германии, Скандинавии (Швеции и Норвегии) и России мы знаем, что во времена Клавдия и Нерона римские купцы начали вести широкую торговлю с северо-востоком Германии, Норвегией и Швецией. Древнейший маршрут, которым пользовались римские купцы, чтобы попасть в Данию, скандинавские страны и северо-восточную часть Германии, пролегал по морю и, начинаясь в портах Северной Галлии, вел на Восток. В то же время римские товары начали проникать из устья Дуная и из греческих городов Северного Причерноморья в Прибалтику и скандинавские страны по Днепру. Приднепровье в этот период постепенно захватывали германцы. Самый же надежный путь пролегал из Аквилеи через Карнунт и королевство Маробода в Восточную Германию и оттуда в Скандинавию. Главными предметами торговли были бронзовые изделия и стекло; и то и другое, несомненно, было произведено в Кампании.[19]

Италия не сразу ощутила на себе последствия постепенной экономической эмансипации римских провинций. Крупные землевладельцы по-прежнему продолжали производить вино и оливковое масло в своих хозяйствах, организованных на капиталистических началах. По-прежнему кипела жизнь в мастерских Кампании и Северной Италии.[20] Однако появились признаки некоторой обеспокоенности. Колумелла и Плиний по-прежнему давали рекомендации всемерно развивать виноградарство; однако оба уже считали нужным убеждать италийских землевладельцев в необходимости более энергично заниматься своим хозяйством, так как последние не выказывали большой охоты тратить деньги на поддержание уже имеющихся виноградников или на закладку новых. Плиний рассказывает поразительные истории о баснословных успехах италийских виноградарей.[21] Но крупных землевладельцев эти советы уже не вдохновляли. Они больше склонялись к тому, чтобы сдавать свою землю арендаторам (coloni), и таким образом возвращали земледелие к крестьянскому способу хозяйствования и производству зерна.[22] Чем объясняются эти тенденции? Обыкновенно говорят, что, дескать, владельцы земли не желали сами наблюдать за ведением хозяйства. Их обвиняют в лени и небрежении. Но мне не верится, чтобы в этом была главная причина; точно так же, как и то, будто бы недостаток в рабочей силе стал главной причиной упадка методического сельского хозяйства. Рабский труд использовали тогда еще очень широко. Большое количество рабов обслуживало домашнее хозяйство, трудилось в промышленных мастерских, в торговле, в банковском деле и в императорской администрации. Сельское хозяйство также не могло пожаловаться на недостаток рабов. Если ввоз рабов из привычных мест и стал более затруднительным, то на этот случай был найден выход, заключавшийся в том, что рабовладельцы создавали такие условия, при которых рабам было выгодно вступать в брак и обзаводиться детьми.[23]

Истинная причина, которую хорошо видели крупные землевладельцы, хотя на нее не обратили внимания ни Плиний, ни Колумелла, заключалась в неуклонном ухудшении возможностей сбыта, вызванном экономическим развитием западных провинций. Самыми пострадавшими оказались Средняя Италия и Кампания. Для Северной Италии, для которой еще оставался открытым приобретавший все большее значение рынок дунайских земель, эти перемены были не так чувствительны, как для центральных и южных областей полуострова. Производство вина стало время от времени превышать возможности спроса, — явление, хорошо знакомое современной Италии и Франции. Такое положение еще нельзя было назвать катастрофическим, но оно уже внушало тревогу. В шестой главе мы увидим, как эти обстоятельства привели к серьезному кризису при Домициане.[24]

Одновременно с этими изменениями происходил процесс все большей концентрации земельных угодий в руках крупных аграриев. Процесс концентрации происходил как в Италии, так и в провинциях, в особенности в Африке. Вероятно, в известном утверждении Плиния о том, что во времена Нерона половина территории Африки находилась в руках шести крупных землевладельцев, [Plin. п. п. 18, 35.] есть некоторая доля преувеличения, однако бесспорно то, что крупное землевладение определяло облик аграрных отношений, сложившихся в этой провинции. Для Египта тоже характерно появление больших имений. Громадные οὐσίαι образовались в Египте при Августе, еще больше их стало при Клавдии и Нероне. В большинстве случаев эти огромные владения были подарками, которыми императоры награждали своих фаворитов и фавориток. Все же не следует переоценивать значительность этого явления и не распространять выводы, сделанные на основании условий, сложившихся в Африке и постепенно складывавшихся в Египте, на все остальное, объявляя их всеобщей закономерностью. Африка с древнейших времен была обетованной страной крупного землевладения со своим особым типом плантаций, которые в I в. до Р. Х. эксплуатировались римскими магнатами. В Египте, как уже говорилось, большие имения были созданы императорами, которые дарили или продавали членам своей семьи и своим фаворитам громадные земельные угодья. Что касается Галлии и Испании, то там очень мало слышно о подобном явлении, а в самой Италии этот процесс, по-видимому, протекал очень медленно; однако и в Италии большие поместья все больше укрупнялись и постепенно поглощали средние по величине имения и крестьянские усадьбы. Сенека очень ясно высказывается по этому поводу, а уж он-то конечно знал то, о чем говорил, так как и сам был одним из богатейших, если не самым богатым, в Италии во времена Клавдия и Нерона, а также крупным землевладельцем. Объяснение опять-таки кроется в тех аграрных условиях, которые мы только что описали. Средние имения постепенно разорялись из-за отсутствия рынков сбыта, и владельцы охотно продавали их крупным капиталистам. Те, разумеется, старались по возможности упростить управление своими владениями, и так как они могли довольствоваться, небольшим, но верным доходом, то предпочитали сдавать землю арендаторам и сеять на ней главным образом хлеб.[25]

Так случилось, что Италия снова постепенно превратилась в страну, производящую зерно. Этот вывод противоречит общепринятому взгляду. Спрашивается, как могло быть, чтобы Италия сочла производство зерна более выгодным, чем виноградарство? Казалось бы, на рынке всегда было достаточно дешевого зерна из провинций, и могла ли Италия конкурировать с этим предложением? Мне представляется очень сомнительным, чтобы после реформ Августа и Тиберия осталось много провинций, которые продолжали выплачивать свои налоги зерном.[26] Поставщиками хлеба для Италии, и в особенности для Рима, служили египетские и африканские владения императоров. Зерно составляло один из главных источников императорских доходов, и императоры считали это важнейшим средством, служившим опорой их власти, поскольку благодаря ему обеспечивалось продовольственное снабжение армии и римской черни. Остаток императоры пускали на продажу, подобно всем остальным крупным землевладельцам. Цены зависели от положения на рынке, а оно для торговцев зерном складывалось благоприятно. В Римской империи не существовало перепроизводства хлеба. Одним из важнейших административных органов во всех городах, и в первую очередь на Востоке, было ведомство, отвечавшее за снабжение населения хлебом (εὐθηνία). И тем не менее голодные годы были вполне обычным явлением в городах Римской империи.[27] Императоры знали это; поэтому они поддерживали возделывание зерновых культур и ограничивали свободную торговлю зерном, в особенности в Египте. В таких условиях производство зерна, конечно, было в Италии выгодным делом, может быть, даже более выгодным и уж во всяком случае более надежным, чем занятие виноградарством.

Одновременно с ростом крупного землевладения в Италии и провинциях очень быстро шел процесс, в результате которого очень многие крупные хозяйства сосредоточились в руках императора. Свирепый поединок между императорами и сенатом закончился при Нероне почти полным уничтожением самых богатых и древних сенаторских фамилий. Лишь немногим, причем как раз наименее влиятельным, удалось выжить. Кроме того, нежелание аристократии заключать браки и заботиться о продолжении рода привело к вымиранию многих семей. В результате этих двух факторов в руках императоров скопились огромные владения, полученные по праву наследования или путем конфискаций. Несмотря на то что, согласно закону, конфискованное имущество преступников, повинных в оскорблении его величества, должно было поступать в собственность государства, на практике оно переходило императорам; так повелось со времен гражданских войн. Богатые люди, особенно холостяки, в большинстве случаев отписывали часть своего состояния императору; это давало им гарантию, что остальное достанется их родственникам или тем, кого они сами назначат своими наследниками. Все эти обстоятельства слишком хорошо известны, чтобы вдаваться здесь в их подробные описания. Предметом конфискации и наследования чаще всего была недвижимость. Наличие дома или земельного владения невозможно было утаить, в то время как деньгами было сравнительно легко распорядиться по своему желанию. Так императоры стали крупнейшими землевладельцами в империи. Это явление важно не только в политическом аспекте; в экономической истории оно также сыграло важную роль. Хотя крупные земельные владения по-прежнему оставались важнейшим фактором экономической жизни империи, изменился состав класса землевладельцев. Прежние магнаты сошли со сцены, их место заняли император и отчасти его фавориты, но последние затем также сошли со сцены. Наряду с ними в круг землевладельцев вошли новые богачи, принадлежавшие к муниципальной аристократии. Во главе этого класса стоял император. Управление многочисленными земельными владениями представляло собой серьезную проблему для императоров. Какие же методы они использовали, для того чтобы обеспечить надежный доход от этих гигантских земельных богатств? Какой путь они выбрали для решения проблемы рабочих рук в сельском хозяйстве? Обо всех этих вопросах речь пойдет ниже. Эпоха правления Юлиев—Клавдиев была периодом не организации, а конфискаций и концентрации.[28]

Я уже не раз говорил о возросшем благосостоянии провинций, в особенности восточных, которое наблюдается в период правления Юлиев—Клавдиев. Однако некоторые признаки указывают на то, что развитие в этом направлении не было плавным непрерывным подъемом, равномерно продолжавшимся в течение всего указанного периода. В этом вопросе мы не располагаем большой информацией, но если мы сопоставим те славословия, которыми Филон прославлял благодетельность римского господства времен Тиберия для Египта, с его же описанием времен Калигулы и Клавдия, [Philo. Leg. ad G. 8 ff., ср.: 47 ff., 141 ff. (Тиберий), ср.: in Flaccum 5 (поведение солдат), 150 (конфискация имущества) и 93 (поиски оружия).] то увидим противопоставление, которое говорит о том, что господство преемников Тиберия не прибавило стране благополучия. Это впечатление еще усиливается при знакомстве с многочисленными новыми документами, найденными в Фаюме, из которых явствует, что при Нероне многие цветущие деревни были покинуты их обитателями; вероятно, это было вызвано непомерными налогами и тем, что была заброшена забота о системе орошения. Последнее, возможно, объясняется увеличением числа крупных, земельных владений в Египте и предпочтением, которое оказывалось со стороны администрации римским богатеям за счет крестьян и мелких землевладельцев. Знаменитый эдикт Т. Юлия Александра [Dittenberger. Or. Gr. 669.] показывает, что он застал страну в плохом состоянии и что ей срочно требовались реформы. Однако возможно, что упадок Египта в конце I в. представляет собой исключение из общего правила и объясняется безжалостной эксплуатацией, которой подвергалась эта страна, представлявшая собой земельные владения императоров и служившая житницей Италии. И все же я склонен предположить, что разорению Египта в значительной мере способствовала расточительность Нерона в последние годы его правления.[29]

Нетрудно понять, что такие условия должны были привести к большим изменениям социального облика империи. Исчезла со сцены старинная римская аристократия. На ее место вступили новые люди: отчасти — представители муниципальной знати Италии, отчасти — провинциалы из более или менее романизированных областей империи; их перечень завершают авантюристы и фавориты императоров. Статистика, при всей ее неполноте, свидетельствует о том, что развитие постепенно шло в этом направлении. Невероятно увеличилась численность сословия всадников. Большинство всадников жило за пределами Рима в Италии или в провинциях; частью это были зажиточные землевладельцы, частью — офицеры и императорские чиновники.[30]

С ростом благосостояния Италии, с возрождением восточных провинций и урбанизацией, охватившей западные и отчасти восточные провинции, по всему римскому миру возникла многочисленная сильная буржуазия. Именно она стала играть ведущую роль в жизни римского государства. Старшее поколение заняло места в городских сенатах, чиновничьих и жреческих коллегиях, младшее служило в армии и в преторианской гвардии в качестве офицеров, унтер-офицеров и солдат. Для этого они были хорошо подготовлены благодаря основательной тренировке, пройденной в специальных городских клубах (collegia iuvenum), которые никогда еще не были так хорошо поставлены и организованы, как в период господства Юлиев— Клавдиев. Наряду с войском именно буржуазия представляла собой ту основу, на которую опиралась власть императоров.[31]

Одновременно с появлением буржуазии, вышедшей из рядов свободных сословий, в Риме, Италии и провинциях образовался новый энергичный и деловой класс населения, состоявший из вольноотпущенников. Последние играли очень заметную роль в жизни империи. В составе администрации они наряду с рабами императора занимали важные должности помощников и служащих императора. В устройстве своего быта императоры еще воспринимали себя как римских магнатов и организовывали свое «домашнее хозяйство» (domus) на тех же началах, что и другие представители римской знати, т. е. при помощи своих личных рабов и вольноотпущенников. Но, несмотря на то что «домашнее хозяйство» императоров в отличие от того, что мы видим у эллинистических монархов, не совпадало с понятием государства, оно тем не менее было не менее важным, а может быть, даже более важным, чем государственный механизм, и таким образом рабы и вольноотпущенники императоров — Caesaris servi и liberti Augusti — составили своего рода новую знать, не менее богатую, чем представители свободных сословий сенаторов и всадников, а также муниципальной буржуазии, и, несомненно, столь же влиятельную в отношении государственных дел.

Однако рабы и вольноотпущенники императора составляли лишь малую долю всех рабов и вольноотпущенников, которые имелись в римском мире. Рабы были становым хребтом экономической жизни империи, в особенности в торговле и промышленности, где они составляли рабочую силу частных мастерских; владельцы таких мастерских и сами зачастую были бывшими рабами, которым удалось вырваться или выкупиться на свободу и сколотить порядочное состояние. Муниципальные вольноотпущенники составляли низший слой муниципальной аристократии и плутократии подобно тому, как вольноотпущенники императора составляли низший слой созданной императором аристократии. Как влиятельному классу, им отвели свое место в муниципальном обществе, учредив в различных муниципальных культах должности так называемых магистров (magistri) и министров (ministri) — последними могли становиться даже рабы, — а главное, жреческую должность августалов, связанную с культом императора. Их задачей было обеспечивать средства, необходимые для культа. За это они получали звание «Augustalis» и определенные общественные привилегии.[32]

Вследствие перемен, уже несколько поколебавших экономическую жизнь Италии, и возрастания численности крупных земельных владений и арендаторов появилась или увеличилась масса городского и сельского пролетариата: городских безработных, сельских арендаторов и поденщиков. В большинстве своем этот пролетариат, так же как часть буржуазии и пролетариата города Рима и многие жители италийских и провинциальных городов, состоял не из италиков или местных провинциалов; главным образом в него входили жители Востока, завезенные в качестве рабов и сохранявшие на протяжении многих поколений свои неримские обычаи.[33] Неудивительно, что многие из них стремились поступить на службу в армию; неудивительно и то, что многие из них оказались для этого непригодны как в военном, так и в политическом отношении. Поэтому совершенно естественно, что Веспасиан был только рад от них избавиться.

---

[1] Историю римских императоров писали неоднократно, в числе ее авторов много выдающихся исследователей нашего времени. Здесь нет необходимости приводить весь длинный список этих работ, достаточно дать выборку того лучшего, что есть в современной литературе: Domaszewski Α., von. Geschichte der romischen Kaiser3 . 1922; Stuart Jones H. The Roman Empire. 1908; Bury J. B. History of the Roman Empire; Когпетапп Ε. Die romische Kaiserzeit // Gercke, Norden. Einleitung in die Altertumswissenschaft. 1914, III2 ; Bloch G. L’empire romain. Evolution et decadence. 1922; HomoL. L’empire romain. 1925; Nilsson M. P. Imperial Rome. 1925; Dessau H. Geschichte der romischen Kaiserzeit. 1924. I; 1926. II, 1; 1930. II, 2; Chapot V. Le Monde Romain. 1927. О развитии государственного устройства см.: Grimm Ε. Studien zur Geschichte der Entwicklung des rom. Kaisertums. 1900—1901. I—II. (на русск. яз.); Schulz О. Th. Das Wesen des rom. Kaisertums der ersten zwei Jahrhunderte. 1916; Idem. Die Rechtstitel und Regierungsprogramme auf rom. Kaisermiinzen. 1925; Taubler E. Röm. Staatsrecht und rom. Verfassungsgesch. // Hist. Ztschr. 1919. 120. S. 189 ff.; ср. примеч. 1 к гл. П. Основополагающими работами в этой области по-прежнему остаются вторая часть второго тома «Государственного права» Т. Моммзена (Моттsen Th. Roemisches Staatsrecht) и «История и система римского государственного устройства» Э. Герцога (Herzog Ε. Geschichte und System der rom. Staatsverfassung. II. S. 233 ff., 332 ff. о римском принципате и тирании). Зависимость императоров (после Тиберия) от преторианской гвардии подчеркнуто выражена на монетах Калигулы, Клавдия и Нерона. На медных монетах Калигулы чеканилась легенда adlocut(io) coh(prtium) без традиционного S. С. и с четырьмя орлами (aquilae) — символами преторианских когорт (Mattingly. Coins of the Roman Empire in the British Museum. 1923. P. CXLV). Еще красноречивее говорят об этом монеты Клавдия с легендой imper(ator) recept(us) и изображением преторианского лагеря, что представляет собой напоминание о том, что Клавдий был провозглашен преторианцами. Другая разновидность этого типа представлена монетой с легендой praetor(iani) recept(i) и с изображением двух фигур — императора и преторианца, обменивающихся рукопожатием (Mattingly. Op. cit. P. CLII— СLIII). Тип монет Калигулы повторяется при Нероне (Ibid. P. CLXXVI). Новейшей работой по источникам является очерк А. Розенберга (Rosenberg А. Einleitung und Quellenkunde zur rom. Geschichte. 1921), однако он не может заменить собой основополагающий труд Г. Петера (Peter Η. Die geschichtliche Literatur iiber die rom. Kaiserzeit. 1897). О культе императора см.: BeurlierE. Le culte imperial. Paris, 1891; Когпетапп E. Zur Geschichte der antiken Herrscherkulte // Klio. I. S. 51—146; ToutainJ. Les cultes paiens dans l’Empire romain. 1907. I. P. 42 sqq.; Blumenthal F. Der agyptische Kaiserkult // Arch. f. Papyr.-F. 5. S. 317 ff.; Deissmann A. Licht vom Osten4 . 1923. S. 287 ff.; Heinen H. Klio. 1911. 11. S. 129 ff.; Taylor L. R. Trans. Amer. Phil. Ass. 1920. 51. P. 116 sqq.; Otto W. Hermes. 1920. 45. S. 448 ff.; Herzog-Hauser G. RE. Suppl. IV. Sp. 820 ff. (статья «Kaiserkult»); Bickermann E. Die romische Kaiserapotheose // Arch. f. Rel. 1929. 27. S. 1 ff. О Тиберии см. надпись из Гифейона (ср. примеч. 12 к гл. I). О Клавдии в связи с этой темой см.: Bell Η. I. Jews and Christians in Egypt. 1924. P. 5 sqq.; Idem. Juden und Griechen im romischen Alexandreia. 1926. Об идентификации императоров с богами, в частности с Геркулесом, см.: Riewald P. De imperatorum Romanorum cum ceteris dis et comparatione et aequatione // Diss. Phil. Halenses. 1912. 20, 3; Rostovtzeff M. Commodus-Hercules in Britain // JRS. 1923. 13. P. 91 sqq. Ср. примеч. 3 к гл. II. Другие книги и статьи будут указаны в нижеследующих примечаниях. Особое место, которое начиная с времен Августа занимают в императорском культе попытки идентифицировать императоров с теми из верховных богов, которым приписывалась забота о культуре и благосостоянии — с Геркулесом, Меркурием, Аполлоном и Вакхом, а императриц соответственно с богинями Венерой, Юноной и Минервой, — объясняется тем особым значением, которое придавалось этим богам и богиням в италийском домашнем культе, — культе гения, культе лавров и пенатов. Это превосходно иллюстрируют помпейские домашние капеллы, например в доме Regio I, ins. 9. № 1 (Not. d. scavi. 1913. P. 34 sqq.), где мы видим изображения Геркулеса, Меркурия, Аполлона и, возможно, Вакха и (Венеры), Юноны и Минервы. Ср.: Not. d. scavi. 1899. P. 340. Fig. 2 (группа тех же богов) и многочисленные другие примеры. То же самое в Остии и Делосе. Эта тема требует дополнительных исследований. В статье Бэма (Boehm. Lares // RE. 1924. XII. Sp. 806 ff.) ничего не сказано о такой возможности. Интересное исследование по истории государственного устройства Римской империи опубликовал тот же Эрнст Корнеманн: Kornemann Е. Doppelprinzipat und Reichstellung im Imperium Romanum. 1930.

[2] См.: Hirschfeld О. Die kaiserlichen Verwaltungsbeamten bis auf Diocletian3 . 1905; Idem. Kleine Schriften. 1913; Rostovtzeff M. Fiscus // RE. VI; Idem // Ruggiero. Diz. epigr.; Bang Μ. II Friedlknder L., Wissowa G. Sittengeschichte Roms10 . IV. S. 26 ff. (Кар. V—VI). К вопросу об ager publicus и его постепенном включении (в административном отношении) в состав императорских доменов см.: Rostovtzeff М. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. S. 326. Эдикт Клавдия о cursus publicus см.: CIL. III, 7251; IG. V, 2. P. 5; Abbot F. F., Johnson A. Ch. Municipal Administration in the Roman Empire. P. 354. № 51 (ср.: Hirschfeld О. Op. cit. S. 191. Anm. 1: T(i). Claudius Caesar Aug. G(erm)anicus pontif. max. trib. pot. Villi imp. XVI. P. P. (49—50 гг. по P. X.) dicit: cu(m) et colonias et municipia поп solum Ita(lia)e verum etiam provinciarum item civita(ti)um (lege civitates) cuiusque provinciae levare oneribu(s) veh(iculor)um praebendorum saepe temlpta-vissjem (e)t c(um satis) multa remedia invenisse m(ihi viderer, p)otu(it tajmen nequitiae hominum (поп satis per ea occurri...). [Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик, великий понтифик, в 9-й раз облеченный трибунской властью, император в 16-й раз говорит: «Хотя я часто пытался облегчить колонии и муниципии не только Италии, но также провинций, а также общины каждой провинции от тягот предоставления повозок и хотя мне казалось, что я изыскал достаточно много средств для этого, однако невозможно было в достаточной степени противостоять испорченности людей...»] (лат.) О послании к жителям Александрии (41г. по Р. Х.) см.: Bell Η. I. Jews and Christians in Egypt. 1924. P. 1 sqq.; Idem. Juden und Griechen im romischen Alexandreia. 1926 (Beitr. z. alt. Orient. 9); Stuart Jones H. Claudius and the Jewish Question at Alexandria // JRS. 1926. 16. P. 17 sqq. и библиографию в немецкой книге Булла и в работе Джонса. Ср.: Grupe Ε. Ztschr. d. Sav.-St. 1928. 48. S. 573 (о стиле послания по сравнению с эдиктом об анаунах и речью в сенате о ius honorum у галлов). По поводу речи о ius honorum у галлов см.: Fabia Ph. La table Claudienne de Lyon. 1929; ср.: De Sanctis G. Riv. Fil. 1929. 7(57). P. 575. Новые материалы о завершившейся при Клавдии окончательной реорганизации фиска как одного из отделов императорской администрации дают две надписи: одна из Ликосуры в Аркадии, в которой речь идет о том, что в 42 г. по P. X. фиск принимает выплаты от провинциальных городов (IG. V, 2, 516; Dittenberger. Syll.3 , 800; Premerstein Α., von. Jahresh. 1912. 15. S. 200 ff.), и другая из Волюбилиса в Мавритании (см. примеч. 5 к наст. гл.). Ценное свидетельство, характеризующее самый дух правления Клавдия, представляет собой эдикт Павла Фабия Персидского (Paullus Fabius Persicus) (44 г. по P. X.), проконсула Азии (Эфес; Heberdey R. FE. II. S. 112 ff. № 21—22; KeilJ. Jahresh. 1926. 23. Beibl. S. 282 ff.). Основная идея, которой проникнут эдикт, это сердечная забота о провинциях и глубокое чувство долга. В этом отношении эдикт Фабия — первая ласточка многих будущих документов периода просвещенной монархии. Следует отметить и то, как в эдикте Фабия находит свое выражение основной принцип политики Клавдия (Keil J. Od. cit. S. 11 ff., 283): [Однако я с удовольствием соглашаюсь присоединиться к этому мнению по примеру сильнейшего и поистине справедливейшего правителя, который, приняв на себя заботу о всем роде человеческом, среди первейших и всевозможных сладчайших благодеяний оказал эту услугу — возвратить каждому его собственность] (греч.) Еще важнее речь Клавдия (BGU, 611) в том виде, каком мы теперь ее знаем в превосходной трактовке Ж. Стру: Stroux J. Eine Gerichtsreform des Kaiser Claudius (BGU, 611) // Sitzungsb. Munch. Akad. Wiss. 1929. 8; ср. тонкие замечания Ж. Стру о личности императора Клавдия (S. 80 ff.).

[3] О раздаче зерна и денег см.: Rostovtzeff М. Die romischen Bleitesserae // Klio. 1905. Beih. 3. S. 10 ff.; Hirschfeld O. Die Kaiserlichen Verwaltungsbe-amten bis auf Diocletian. S. 230 ff.; Cardinal! G. Frumentatio // Ruggiero. Diz. epigr. III. Col. 224 sqq., а также мои статьи «Frumentum» (RE. VII, 1. Sp. 172 ff.) и «Congiarium» (Ibid. IV. Sp. 875 ff.). Сложные проблемы, возникающие в связи с толкованием понятия professiones в так называемом lex Iulia municipalis и в связи с характером самого закона, теперь можно считать разрешенными благодаря проницательному анализу А. фон Премерштейна: Premerstein Α., von. Die Tafel von Heraclea und die Acta Caesaris // Ztschr. der Sav.-St. Röm. Abt. 1922. 43. S. 45 ff. (по поводу professiones см. S. 58 ff.). Professiones несомненно должны были служить для регулирования установленного Цезарем порядка раздачи зерна. Ср.: Rice Holmes Т. The Roman Republic and the Founder of the Empire. ΙII. P. 553 sqq.; Hardy E. G. Some Problems in Roman History. 1924. P. 239 sqq. О зрелищах см.: Friedlander L, Wissowa G. Sittengeschichte Roms. IV10 . S. 205 ff. (Drexel. Кар. XVI—XVIII); Hirschfeld O. Op. cit. S. 285 ff.

[4] О прокураторах провинций см.: Hirschfeld О. Die kaiserlicher Verwal-tungsbeamten bis auf Diocletian2 . S. 343 ff., 410 ff.; Rostovtzeff M. Fiscus // RE. VI. Sp. 2865 ff.; CagnatR. II Daremberg—Saglio. IV. P. 662 sqq.; Mattingly H. The Imperial Civil Service of Rome. 1910. P. 102 sqq.

[5] Общая картина развития городов в Римской империи лучше всего представлена у Моммзена в пятом томе его «Истории Рима». Огромный материал собран в «Corpus Inscriptionum Latinarum». В общих «Введениях» к отдельным томам, посвященным истории Италии и провинций, и во вводных разделах к надписям отдельных городов даются сведения, на основе которых можно воссоздать историю урбанизации Римской империи. К сожалению, для греческого Востока, за исключением самой Греции и некоторых греческих островов, не играющих заметной роли в истории Римской империи, не существует подобных источников. Однако несмотря на имеющееся богатство собранного и готового к использованию материала, еще не написано исследование, посвященное научному описанию всеобщего процесса урбанизации, повсеместно протекавшего по всей Римской империи. Новейшие книги по этому вопросу, такие как, например, монографии Рида (Reid J. S. The Municipalities of the Roman Empire. Cambridge, 1913), Эббота и Джонсона (Abbot F. F., Johnson A. Ch. Municipal Administration in the Roman Empire. 1926, включающая собрание документов о муниципальном устройстве: Pt II, 1. Municipal documents in Greek and Latin from Italy and the Provinces; 2. Documents from Egypt), не заменяют собой старую, но по-прежнему необходимую книгу Куна: Kuhn Ε. Die stadtische und burgerliche Verfassung des rom. Reiches. 1864—1865. Bd I—Π, в особенности II; ср.: Idem. Die Entstehung der Stadte der Alten. 1878. Ср.: Heitland W. E. Last Words on the Roman Municipalities. 1928. Какую позицию занимал в отношении урбанизации Клавдий, показывает его деятельность в Северной Италии. Важнейшей задачей, которая здесь требовала решения, была латинизация и урбанизация различных племен, обитавших в субальпийских долинах, которые наконец были завоеваны и умиротворены Августом. Вся проблема в целом недавно была рассмотрена в работе Э. Пайса: Pais Е. Dalle guerre puniche a Cesare Augusto. 1918. II. P. 375 sqq.: Sulla romanizzazione della Valle d’Aosta; P. 427 sqq.: Intorno alia gente degli Euganei; P. 477 sqq.: Intorno alia conquista ed alia romanizzazione della Liguria e della Transpadana Occidentale (Piemonte). Важная надпись из Августы Претории (Not. d. scavi. 1894. P. 369; Pais Ε. Op. cit. P. 375. Fig. VIII), установленная в честь ее патрона Августа салассами — Salass incol(ae) qui initio se in colon(iam) con(tulerunt) [жители Салассы, которые с самого начала отправились в эту колонию] (лат.) (23—22 гг. до P. X.), — показывает, как Август начинал включать романизированную часть альпийских племен в римские колонии путем атрибутирования к ним этих племен. Широкое привлечение представителей альпийских областей к службе в преторианской гвардии и в легионах (см.: Ritterling Ε. Klio. 1926. 21. S. 82 ff.) способствовало дальнейшему распространению римской цивилизации; племенам предоставлялось латинское право, а их сельские населенные пункты превращались в города. Это развитие шло постепенно. Однако распространение латинского права на альпийские племена и их городские центры, а также включение прежних римских колоний, т. е. представителей альпийских племен, в состав соответствующей колонии не случайно связано с именем Клавдия. История эвганейского племени окто-дуров и цевтронов, а также их городов Forum Claudii Vallensium и Forum Claudii Ceutrorum типична для первого случая (Pais Ε. Op. cit. P. 460 sqq.; ср. сказанное об эвганеях из Валь Тромпиа и Валь Камоника; Ibid. Р. 468 sqq.), предоставление римского гражданского права анаунам города Тридента в 46 г. по P. X. (см. знаменитый эдикт Клавдия: CIL. V, 5050; Dessau. ILS. 206; Bruns. Fontes7 . № 79. P. 253; Abbot F., Johnson A. Op. cit. P. 347. № 49; ср.: Reid J. Op. cit. P. 166 sqq.; Pais E. Op. cit. P. 469 sqq., passim) — для второго. Для Северной Италии этот процесс был в основном завершен при Флавиях (Pais Ε. Op. cit. P. 468); ср., однако, в отношении Триеста: CIL. V, 532 (Антонин Пий). О предоставлении гражданских прав Клавдием городу Волюбилису в Мавритании см.: Chatelain L. С. R. Acad. Inscr. 1915. P. 396; Cuq Ε. Joum. Sav. 1917. P. 480, 538; C. R. Acad. Inscr. 1918. P. 227; 1920. P. 339; De Sanctis G. Am d. r. Acc. di Torino. 1918. 53. P. 451 sqq.; WeissE. Ztschr. d. Sav.-St. 1921. 42. S. 639; CagnatR., ChatelainL. ILA. 1923. № 634; Abbot F., Johnson A. Op. cit. P. 356. № 53. В недавно обнаруженной надписи из Волюбилиса также сообщается об этом постановлении Клавдия; см.: ChatelainL. С. R. Acad. Inscr. 1924. P. 77 sqq.: muni(cipium) Volub(ilitanum) impetrata c(vitate) R(omana) et conubio et oneribus remissis [муниципий волюбилитов, по получении римского гражданства, права на заключение браков и послабления в тяготах] (лат.) (44 г. по P. X.). Ср.: Constans L. A. Mus. Beige. 1924. 28. P. 103 sqq.; Wuillenmier. Rev. et. anc. 1926. P. 323 sqq. О колониях Клавдия см.: KornemannE. Colonia // RE. IV. Sp. 535 ff.; Ritterling II Ibid. XII. Sp. 1251 ff.; ср. о Мавритании: Cuq Ε. Journ. Sav. 1917. P. 542. О наклонности Клавдия к широкой раздаче провинциалам римского гражданства см.: (Sen.) Apokolok. 3, 3; Reid J. Op. cit. P. 191; Dessau H. Geschichte der romischen Kaiserzeit. II. S. 152. Между тем то, что написано в «Отыквлении», представляет собой сильное преувеличение в духе сенатской оппозиции. Предоставляя гражданские права и иммунитет городу Волюбилису, Клавдий поступал с осмотрительностью, скорее напоминающей Августа, чем Цезаря (ср. примеч. 5 к гл. II); ср. также позицию, которую он занял в отношении александрийцев, желавших получить собственный совет города и некоторые другие привилегии (Bell Η. J. Op. cit.). Первым императором, действительно порвавшим с традицией Августа, был Веспасиан (о его военных колониях см.: Ritterling Op. cit. Sp. 1273).

[6] О гражданской войне 69—70 гг. см.: Henderson В. W. Civil War and Rebellion in the Roman Empire. 1908; ср.: Feliciani N. L’anno dei quattro imperatori // Riv. St. Ant. 1906. 11. P. 3 sqq., 378 sqq. и литературу, указанную в примеч. 1 к наст. гл. Существующее мнение, будто бы многие сенаторы подумывали о возможности отмены принципата и восстановлении прежнего господства сената, представляется неоправданным выводом из выступления В индекса и Вергиния Руфа, а также и из того факта, что два восставших против Гальбы верхнерейнских легиона присягнули «сенату и народу Рима»; ссылаются и на то, что с 69 г. постоянно звучало слово «libertas», однако этим словом так же охотно пользовался Август, а после его правления оно одинаково было в ходу как у представителей сторонников императора, так и среди оппозиции. Для преобладающего большинства населения империи «libertas» означало созданный Августом конституционный принципат. Бороться за libertas против отдельных принцепсов означало бороться против тирании. Определение тирании заимствовалось из сочинений греческих философов, в особенности у средних стоиков (Панеций), которых популяризировал Цицерон в своем сочинении «De re publican (см.: Reitzenstein R. Gott. Gel. Nachr. 1917. S. 399 ff., 481 ff.; ср.: Heinze R. Hermes. 1924. 59. S. 73 ff.; Reitzenstein R. Ibid. S. 356 ff.; ср. также указанную в примеч. 1 к гл. II работу Шенбауэра). Однако и нам следует остерегаться преувеличений. После смерти Калигулы значительная часть сената желала положить конец принципату; см.: Dio, 60, 1, 1—2; Suet. CaL, 60; Claud., 11, 1: imperio stabilito nihil antiquius duxit quam id biduum, quo de mutando rei publicae statu haesitatum erat, memoriae eximere. [когда власть упрочилась, ты не счел ничего важнее, чем изъять из памяти те два дня, в которые были сомнения, не изменить ли положение государства] (лат.) Наверняка эта идея была жива еще и в 69 г., но все-таки она была недостаточно сильна, чтобы вызвать практические последствия. О понятии libertas в ранний период империи см.: FabiaPh. Klio. 1904. 4. S. 42ff.; Kornemann Ε. II Gercke-Norden. Einleitung in die Altertumswiss. III2 . S. 274ff.; Schulz O. Th. Das Wesen des romischen Kaisertums der ersten zwei Jahrhunderte. S. 39. Bo времена Нерона недовольство в провинциях усиливалось вследствие того, что он непомерно увеличил налоги, но особенно из-за нечестности императорских прокураторов. Заслуживает внимания тот факт, что одним из первых действий, предпринятых Гальбой после его провозглашения императором, была отмена 2.5 %-ного налога: очевидно, речь идет о пресловутой quadragesima Galliarum et Hispaniarum (CIL. XIV, 4708). «Quadragensuma remissa», — гласит надпись на монетах, отчеканенных в Испании при Гальбе. На этой монете изображены три человека, которые под стражей офицера направляются к подобию арки. На мой взгляд, Мэттингли прав, полагая, что трое арестантов — это прокураторы Нерона и что изображение напоминает о произведенной по приказу Гальбы казни Обултрония Сабина и Корнелия Марцелла (Tас. Hist. I, 37); ср. вообще позицию Гальбы в отношении прокураторов Нерона (Plut. Galba, 4). См.: Mattingly. Coins of the Roman Empire in the British Museum. P. СCIХ; ср.: Dessau H. Geschichte der romischen Kaiserzeit. II. S. 305, где без комментариев отвергается предлагаемое Мэттингли толкование изображений на этих монетах.

[7] См.: Тас. Hist. I, 85: поп tamen quies urbi redierat: strepitus telorum et fades belli, militibus ut nihil in commune turbantibus, ita sparsis per domos occulto habitu et maligna cura in omnes, quos nobilitas aut opes aut aliqua insignis claritudo rumoribus obiecerat. Там же, II, 56: ceterum Italia gravius atque atrocius quam bello adflictabatur. dispersi per municipia et colonias Vitelliani spoliare, rapere, vi et stuprispolluere ... ipsique milites re gionum gnari refertos agros, dites dominos in praedam aut, si repugnatum foret, ad exitium destinabant. ... Cp. 62: exhausti conviviorum apparatibus principes ci-vitatum; vastabantur ipsae civitates; IV, 1: пес deerat egentissimus quisque e plebe et pessimi servitiorum prodere ultro dites dominos, alii ab amicis monstrabantur. [однако покой не возвратился столице: звон оружия и облик войны, в то время как солдаты, с одной стороны, не заводив общих смут, а с другой — скрыв свою наружность, рассыпались по домам с завистливой заботой по отношению ко всем, кого знатность или богатство или какая другая заметная известность бросила в добычу слухам. Там же. II, 56: впрочем, Италия испытывала большие и жесточайшие беды, чем во время войны. Рассыпавшись по муниципиям и колониям, сторонники Вителлия пустились грабить, красть, осквернять насилием и бесчестием... Сами воины, хорошо зная местность, определяли себе в добычу плодородные поля, богатых хозяев, либо для убийства, если им будет оказано сопротивление... Ср. 62: первые лица общин были обессилены приготовлениями к пирам; опустошались сами общины. IV, 1: находились и самые нуждающиеся из плебса и наихудшие из рабов, добровольно предающие своих богатых хозяев; на других доносили их друзья] (лат.) Ср.: Mommsen Th. Gesammelte Schriften. VI. S. 38.

[8] Моммзен (Mommsen Th. Gesammelte Schriften. VI. S. 36 ff.), как известно, изучая надгробные надписи с могил легионеров времен Веспасиана, в частности солдат I вспомогательного легиона Adiutrix, исходя из указанных там мест рождения пришел к выводу, что Веспасиан отстранил италиков от военной службы. Совершенно очевидно, что это был слишком далеко идущий вывод. Риттерлинг (Ritterling. RE. XII. Sp. 1386; ср. также: Westd. Ztschr. 1893. 12. S. 105 ff.) весьма убедительно доказывает, что преобладание иллирийского элемента среди умерших в Майнце солдат I легиона Adiutrix объясняется тем, что эти люди прежде были солдатами флота. Как известно, этот легион был образован в 68 г. по P. X. из корабельных экипажей. Но с другой стороны, составленные Риттерлингом списки солдат с указанием их места рождения, охватывающие все легионы, бесспорно говорят о том, что начиная с правления Веспасиана число солдат, набираемых в Италии, — не исключая ее северных областей, — постепенно уменьшалось, так что ко времени Домициана, а в еще большей степени при Траяне, армия в основном уже состояла из солдат, набранных в провинциях, с небольшой примесью северных италиков. Превосходную иллюстрацию этого факта дает история XV легиона (Iegio Apollinaris). С начала I в. и вплоть до середины правления Нерона постоянный лагерь этого легиона находился в Карнунте. До нас дошло много надгробных надписей солдат этого легиона, относящихся к данному периоду. Почти никто из них не был провинциалом. Во второй раз этот легион располагался в Карнунте после 69 г. при Флавиях и Траяне. От этого периода до нас также дошла группа надгробных надписей. Среди солдат еще есть несколько италиков, но большинство из них теперь провинциалы, причем уроженцы городов (см.: Ritterling. Op. cit. Sp. 1752, 1758). Ср.: Dessau Η. Geschichte der romischen Kaiserzeit. I. S. 288; Parker Η. M. D. The Roman Legions. 1928. P. 178 sqq.; ParibeniR. Optimus Princeps. 1928. I. P. 59 sqq. И в то же время в Италии имелись значительные ресурсы для пополнения армии. Это видно из того, что в 66—67 гг. Нерону без труда удалось составить новый легион (I Italica) исключительно из италийских новобранцев. О том, к какому социальному слою принадлежали эти новобранцы, говорит тот факт, что Нерон дал обещание флотским солдатам направить их в новый легион (I Adiutrix), выполнять обещание пришлось уже Гальбе. Так же Веспасиан поступил под давлением обстоятельств со вторым вспомогательным легионом (II Adiutrix) (см.: Ritterling. Op. cit. Sp. 1260, 1267). Риттерлинг высказывает предположение, что оба новых легиона Веспасиана также были набраны в Италии, но это, конечно, чистая гипотеза. Во II в. сохранялись те же условия. Как известно, Марк Аврелий смог набрать в Италии два новых легиона — legio II Pia и legio III Concors, причем оба они назывались Италийскими (Italica) (см.: Ritterling. Op. cit. Sp. 1300—1301; Schwendemann J. Der historische Wert der Vita Marci bei den S. A. H. 1923. S. 43 ff.; CIL. VI, 1377; Dessau. ILS. 1098). Таким образом, если италики были готовы поступать в армию, то их постепенное исчезновение из рядов легионов, наблюдаемое в период после Веспасиана, заставляет сделать вывод о наличии определенной тенденции в политике императоров. В связи с этим следует вспомнить, что согласно SHA. vit. Μ. Aur. 11, 7 и Hadr. 12, 4 при Нерве, Траяне и Марке Аврелии основная тяжесть рекрутских наборов ложилась не на италийские области (исключение составляет только regio Transpadana), а на плечи испанского населения, уже обладавшего римскими или италийскими гражданскими правами или получившими их от Веспасиана, т. е. на плечи романизированных провинциалов. Из этого ясно видно, что Флавии и Антонины, несмотря на неотложную потребность в романизированных солдатах, старались не использовать большую часть италийской территории для рекрутских наборов, предпочитая увеличивать то бремя, которое лежало на северных областях полуострова и на романизированной части западных провинций. Ср. примеч. 34 к гл. IV.

[9] О Петронии см. приведенную в примеч. 16 к гл. II работу И. Гревса. О Колумелле см.: Gummerus Н. Der romische Gutsbetrieb usw. // Klio. 1906. Beih. 5; Gertrud Carl. Die Agrarlehre Columellas //Vierteljahresschr. fur Soz.-und Wirtschaftsg. 1926. 19. S. 1 ff.

[10] Невозможно привести весь материал о быстром развитии благосостояния восточных провинций, но один пример мы все-таки приведем, а именно то, что касается города Прусы в Вифинии, родины Диона Хрисостома. Из вифинийских речей Диона, в частности из От. 46, нам более или менее подробно известна экономическая история этого города, которая нашла свое отражение в истории семьи Диона (ср.: Arnim H., von. Leben und Werke des Dio von Prusa. 1898. S. 116 ff.). Стремительное развитие города Прусы берет свое начало в эпоху Римской империи. Состояние семьи Диона как с материнской, так и с отцовской стороны было приобретено в начале I в. по P. X. При его деде оно постепенно оскудевало, а затем под управлением отца и самого Диона стало увеличиваться. Это типичное состояние представителя буржуазии начального периода империи (Or. 46, 6 sqq.). В основе его лежало земельное владение, которое в старые времена использовалось в основном под производство зерна. Под управлением Диона — хотя эти перемены, возможно, начались еще и при его отце — почти все пахотные земли были отданы под виноградники. Наряду с виноградарством важной статьей дохода Диона было пастбищное скотоводство. Хлебопашество было сведено в его имении до минимума. Дион увеличил свои доходы тем, что давал в рост деньги и строил мастерские с необходимым оборудованием (εργαστήρια), которые наверняка составляли часть его городских домов. Таким образом, в I в. по P. X. типичные методы хозяйствования городской буржуазии Италии и Малой Азии ничем друг от друга не отличались.

[11] Успешный процесс урбанизации Нумидии и Мавритании, происходивший в период, когда эти царства были вассальными государствами Рима, описывается у Гзелля. См.: Gsell S. Histoire de l’Afrique du Nord. 1927. V. P. 223 sqq.; 1927. VI. P. 74 sqq.; 1928. VII. P. 123 sqq.; 1928. VIII. P. 206 sqq. Было бы совершенно ошибочно рассматривать города западных провинций как некие искусственные образования, созданные по воле римских императоров. Отправить куда-то колонию, предоставить ей правовой статус римской или латинской колонии или римского муниципия еще не значило создать город; необходимой предпосылкой возникновения городского уклада было существование города, который возник еще до основания колонии и до предоставления ей городского статуса. Именно таким образом происходила урбанизация Испании (Reid J. S. The Municipalities of the Roman Empire. P. 243); ср. гл. VI. Величайшей заслугой римских императоров было создание таких экономических и политических условий, которые способствовали развитию городов в тех странах, где уже имелись зачатки городской культуры. Бесспорно, императоры преследовали при этом какие-то свои цели (нужно было облегчить административное управление, набор в армию, улучшить сбор налогов и т. д.). Даже в Британии к моменту прихода римлян уже имелись зачатки городских центров, и римляне сделали все возможное для того, чтобы поддержать усилия местных жителей и эмигрантов из Италии и провинций, направленные на их развитие.

[12] О развитии виноградарства в Галлии в I в. до P. X. свидетельствует тот факт, что начиная с I в. оттуда вывозилось вино даже в Ирландию. Ирландия была знакома галльским купцам еще со времен Августа, и она имела непосредственную связь с западными портовыми городами Галлии. См.: Zimmer. Sitzungsb. Berl. Ak. 1909. S. 370 ff; ср.: S. 430 ff.; Norden E. Die germanische Urgeschichte in Tacitus’ Germania. 1923. S. 439; Idem. Philemon der Geograph, Janus 1. 1921. S. 182 ff. Однако ср. также: Haverfield F. Engl. Hist. Rev. 1913. P. 1 sqq.; Anderson G. C. Comelii Taciti de Vita Agricolae / Ed. H. Furneaux2 . 1922. P. XLIX. Chap. XXIV, §2, app.

[13] История южноиталийской «terra sigillata» I в. уже неоднократно описывалась, поэтому здесь незачем повторять уже известное. Просто поразительно, как галльские глиняные изделия задушили италийский импорт в Галлии, Британии, Германии и придунайских странах; см.: GummerusH. RE. IX. Sp. 1475 ff.; ср.: Knorr R. Topfer und Fabriken der verzierten Terra Sigillata des 1 Jahrhunderts. 1919. О лампах см.: Ldschke S. Lampen aus Vindonissa. Ein Beitrag zur Gesch. von Vindonissa und des antiken Beleuchtungswesens. 1919. Блестящий общий очерк можно найти у К. Шумахера: Schumacher К. Siedlungs- und Kulturgeschichte der Rheinlande. 1923. U. S. 262 ff. Самый яркий пример быстрого распространения галльских гончарных изделий представляет собой находка двух ящиков гончарных изделий в Помпеях, которые, вероятно, относятся к числу самых лучших изделий из Грофсенка в Южной Галлии, а также находка гончарных изделий точно такого же вида, с такими же орнаментами и теми же клеймами в Ротвейле на Неккаре (см.: KnorrR. Op. cit. S. 8).

[14] О Петре и городах на восточном берегу Иордана см. библиографию в примеч. 4 к гл. V. Специально о торговле см.: Guthe H. Die griechischromischen Stadte des Ostjordanlandes (Das Land der Bibel. П, 5, 1918). Из данных археологических раскопок в Джераше (Герасе), предпринятых восточно-иорданским правительством, явствует, что самые ранние памятники римского города относятся ко времени Флавиев или предшествующему периоду. Таким образом, расцвет Герасы — заслуга не одного лишь Траяна. К вопросу о развитии торговли в позднеэллинистический период я и здесь (ср.: Arch. f. Pap.-F. 1908. 4. S. 396. Anm. 1) хочу обратить внимание на декрет Приены в честь Мосхиона (129 г. до P. X.). Мосхион, очевидно, предпринял поездку в Александрию и Петру по коммерческим делам (I. von Рг. 108. Kol. V. 163 sqq.). Подобное путешествие в Сирию, совершенное в 96—95 гг. до P. X., упоминается там же (121,49). О торговле с Сомали в конце эпохи Птолемеев см.: Wilcken U. Ztschr. f. Aeg. Spr. 1925. 60. S. 90 ff. См. недавно обнаруженные в Герасе надписи в работе Джонса: Jones Α. Η. М. Inscriptions from Jerash // JRS. 1928. 18. P. 144 sqq.

[15] Общий очерк, посвященный торговле Пальмиры, см.: Friedlander L, Wissowa G. Sittengeschichte Roms. I9 . S. 375; ср.: Charlesworth M. P. Trade Routes and Commerce of the Roman Empire. P. 46 sqq. На развитие Пальмиры и прилегающих областей недавно пролили новый свет открытия, сделанные Г. Брестедом и Ф. Кюмоном в эллинистическом и римском городе и крепости Дура на Евфрате; см.: Cumont F. Fouilles de Doura-Europos. 1922—1923. P. XXXI sqq. (о торговле Пальмиры). На протяжении веков Дура была сначала македонской, потом парфянской, потом римской и наконец пальмирской крепостью, защищавшей место, где караваны переправлялись через Евфрат и затем сворачивали на дорогу, которая вела через пустыню в Пальмиру. Раскопки Дуры снова возобновлены Иельским университетом; см.: The Excavations at Dura-Europos etc. First Preliminary Report. 1929. По истории Пальмиры см. библиографию в примеч. 4 к гл. V. Об оживленной торговле между финикийскими городами, Египтом и Мероэ, с одной стороны, и Пальмирой, т. е. Парфянским царством, — с другой, свидетельствуют украшения определенного вида (круглые броши с самоцветами), являющиеся характерным произведением парфянско-сарматского искусства; несколько образцов таких брошей было обнаружено в финикийских городах и в Мероэ: см. мою книгу «Iranians and Greeks in South Russia» (1922. P. 133, 233) и мою статью в «Monuraents Piot» (1923. 26. P. 161); ср.: Reisner G. A. The Meroitic Kingdom of Ethiopia // JEA. 1923. 9. Fig. Vin, V, 2; Idem. Museum of Fine Arts Bulletin. Boston, 1923. 21. P. 27 (fig.). (Я убежден, что обнаруженные в Мероэ ювелирные изделия в большинстве случаев были привезены из других мест). Подобная круглая брошь была обнаружена в Библе в храме египетских богов; она находилась в сосуде, где лежали предметы, относящиеся к различным периодам; см.: Montet P. С. R. Acad. Inscr. 1923. P. 91. Fig. 3. Ср. примеч. 20 к гл. V и в особенности приведенные там слова Элия Аристида. Аристид упоминает о пальмирских, т. е. парфянских, ювелирных украшениях. Кое-какие образцы типичных парфянско-пальмирских ювелирных изделий были обнаружены в 1929 г. в Дуре; см.: The Excavations at Dura-Europos etc. Second Preliminary Report. 1930.

[16] Последняя по времени работа, посвященная Периплу, принадлежит Корнеманну: Когпетапп Е. Die historischen Nachrichten des Periplus Maris Erythraei uber Arabien. Janus 1. 1921. S. 54 ff. Ср.: Schur W. Die Orientpolitik des Kaisers Nero II Klio. 1923. Beih. 15; Leuze O. Or. Lit.-Zeitg. 1924. S. 343 ff.; Schur W. Klio. 1925. Beih. 20. S. 215 ff.

[17] См.: Sewell. Journ. of the R. Assos. Soc. 1904. P. 591 sqq.; ср.: Charlesworth M. P. Trade Routes and Commerce of the R. E. P. 69, p. 255, app. Развитие здорового торгового обмена проявляется в том, что постепенно уменьшается количество обнаруживаемых в Индии римских золотых и серебряных монет. Их уменьшение отчасти объясняется также предпочтением, которое индийцы оказывали монетам Августа и Тиберия; ср. популярность монет Филиппа в Галлии, монет Лизимаха на юге России и особую популярность serrati и bigati в Германии. Ср.: Schur W. Die Orientpolitik des Kaisers Nero II Klio. 1923. Beih. 15. S. 52 ff., в особенности 54 ff.; Regling R. Ztschr. f. Num. 1912. 29. S.217ff.; Ullman B.L. Philol. Quarterly. I. P. 311 sqq. Возможно, что монеты Тиберия из-за их популярности у индийцев продолжали чеканиться и его преемниками как деньги, имеющие хождение в торговле: ср. об этом типе монет: Pick В. Die Munzkunde in der Altertumswissenschaft. 1922. S. 3 ff. Александрийское стекло импортировалось в Индию, а оттуда в Китай еще в эпоху эллинизма. Недавно Королевский музей провинции Онтарио в Торонто (Royal Ontario Museum) приобрел прекрасную александрийскую вазу. Она была обнаружена в Китае (в одном захоронении провинции Хонань) и может быть с уверенностью отнесена к эллинистическому периоду; см.: Pijoan J. Burlington Magazine. 1922. 41. P. 235 sqq. Стекло — литое, не дутое, с выгравированными на нем медальонами (на одном из них изображена голова Афины), из чего следует, что его можно датировать не позднее чем Π в. до P. X. О западных влияниях в китайском искусстве периода Хань см.: Rostovtzeff Μ. Inlaid bronzes of the Han dynasty in the collection of С. T. Loo. 1927.

[18] О развитии арабской и индийской торговли в I в. по P. X. см. книги М. Хвостова (ср. выше примеч. 26 к гл. II) и работы Э. Корнеманна и В. Шура (ср. примеч. 16 к наст, гл.); ср.: Rawlinson Η. G. Intercourse between India and the Western World from the Earliest Times to the Fall of Rome2 . 1926; CharlesworthM. P. Trade Routes and Commerce of the R. E. P. 58 sqq.; Warmington Ε. H. The Commerce between the Roman Empire and India. 1928. Ср. примеч. 19 к гл. V. Я не думаю, что открытие прямого пути в Индию произошло благодаря усилиям римского правительства. Оно было заслугой александрийских купцов. Римское правительство оказывало им поддержку, потому что это было выгодно для фиска. Я не вижу необходимости в том, чтобы связывать все действия, предпринятые римским правительством, с периодом правления Нерона, чьи наставники и министры Сенека и Бурр якобы настойчиво проводили определенную торговую политику. Возможно (по этому поводу у нас нет точных данных), что союз между химьяритами и римлянами был заключен еще при Августе и последний первым захватил Миос Гормос, что следующий шаг был предпринят Клавдием (взятие Аданы), следующий — Нероном (занятие Сиагры (?)), а дальнейшие шаги были сделаны Флавиями. Не следует преувеличивать значение правительственных мер, так как у нас нет ни малейших оснований приписывать какие-либо политико-экономические тенденции императорам I в. В условиях обширной империи торговля с Индией должна была развиваться вследствие естественного хода событий. Правительство империи, разумеется, поддерживало существующую и развивающуюся торговлю. В дальнейшем мы увидим, что во II в. по P. X. целая эскадра военных кораблей обеспечивала безопасность мореплавателей на Красном море (см. примеч. 19 к гл. V). Существовал ли этот флот постоянно со времен Птолемеев или же он был создан позднее, при Флавиях или их преемниках? Сообщение Плиния о том, что на кораблях, направляющихся в Индию, имелись лучники, говорит не в пользу тоге, что на Красном море присутствовал военный флот, однако оно и не исключает такой возможности. Для истории торговли Египта с востоком и югом в период ранней империи очень интересны многочисленные черепки, найденные в Копте и свидетельствующие о связях между Коптом, Береникой и Мием Гермом. Эти черепки находятся в собрании В. М. Флиндерса-Петри (W. М. Flinders-Petrie) в Лондоне, недавно они были опубликованы с прекрасным комментарием Дж. Г. Тайтом (Tait J. G. Greek Ostraka in the Bodleian Library at Oxford and various other collections. I. 1930. N220—304).

[19] О раннеримской торговле с Германией см.: Norden Ε. Die germanische Urgeschichte in Tacitus’ Germania. 1923. S. 428 ff. Археологические материалы, относящиеся к северо-востоку Германии, см.: Jungklaus Ε. Romische Funde in Pommem. 1924. S. 102 ff. Профессор Роденвальд обратил мое внимание на раннеримские древности, недавно обнаруженные археологами в местечке Любсов, расположенном в окрестностях Штеттина (округ Грейфенберг) (в настоящее время они находятся в Померанском музее древностей Штеттина). Благодаря любезному содействию доктора Кункеля в моем распоряжении имеется ряд фотографий находок из Любсова и некоторых других мест. Они свидетельствуют об оживленном обмене товарами между Северной Германией и Италией. См.: Kunkel W. Mannus. 1927. Bd V. S. 119 ff.; Kostrzewski J. Capuanisches Geschirr im Norden // Reall. d. Vorgeschichte. III. S. 280 ff. Taf. 132. Относительно Скандинавии ср.: Montelius О. Der Handel in der Vorzeit // Prahist. Ztschr. 1910. 2; Arne T. Det Stara Svitgod. 1917. Idem. Tenetid och romersk jarnalder i Ryssland med sarskild haensyn til de romerska denarfynden. Oldtiden 7. 1918. S. 207 ff.; о связях с Норвегией см.: Shetelig Η. Prehistoire de la Norvege. 1926. S. 136 ff.; Bregger A. W. Kulturgeschichte des norwegischen Altertums. 1926. S.232ff. Об «открытии» пути через Карнунт см.: Plin. XXXVII, 45: DC т. p. fere а Carnunto Pannoniae abesse litus id Germaniae, ex quo invehitur (sc. sucinum, т. е. янтарь), percognitum est; nuper vidit eques R. ad id comparandum missus ab luliano curante gladiatorium munus Neronis principis; quin et commercia ea et litora peragravit. О морском пути см.: Friis-Johansen К. Hoby-fundet. 1922. О пути по Днепру см.: Rostovtzeff М. Iranians and Greeks in South Russia. P. 234, app. 16; Arne T. Det Stara Svitgod. S. 16 ff. Ср. примеч. 17 к гл. V.

[20] О том, как выглядел зажиточный кампанский город, мы знаем по раскопкам Помпей. Здесь нет необходимости повторять то, что уже сделано в превосходном историко-экономическом очерке Помпей Т. Фрэнка: Frank Т. Economic Life of an Ancient City // Class. Phil. 1918. 13. P. 225 sqq.; в расширенном виде — в его же «Economic History of Rome» (P. 245 sqq.) и в «Α History of Rome» (P. 375 sqq.). Жаль только, что он не использует тот ценный материал, который дают настенные росписи помпейских домов. Настенные росписи лавок рисуют точную, реалистическую картину того, что там происходило (см., например: Delia Corte M. Fullones Volume in onore di Mons. G. A. Galante; ср. примеч. 17 к гл. II). Чрезвычайно интересны магазинные вывески, обнаруженные на улице Изобилия — одной из главных торговых и промышленных улиц Помпей (один пример приведен у нас на Табл. 15); часть этих фресок опубликована в «Not. d. scavi» с 1911 по 1916 г. Мы с нетерпением ждем публикации находок, сделанных в Помпеях под руководством В. Спиназолы (V. Spinazzola), а также чрезвычайно интересных фресок великолепного захоронения, обнаруженного близ Везувианских ворот, которые иллюстрируют деятельность помпейского эдила. Еще важнее для нас фрески, которыми расписаны большие богатые дома города. Некоторым владельцам нравилось расписывать стены своих домов не только мифологическими сценами, но и сценками из реальной жизни, причем вместо реальных работников, каких мы видим на фресках, украшающих лавки, изображали изящных амурчиков, что придавало этим сценам идиллический вид, характерный для вкусов этого времени (ср. «Буколики» Вергилия и так называемые пейзажные рельефы не героического, а идиллического типа). Я не сомневаюсь в том, что владельцы домов запечатлели в этом условном облике хозяйственную жизнь города и отчасти свою собственную. Самый знаменитый, хотя отнюдь не единственный, пример представляет собой знаменитый фриз черной комнаты дома Веттиев (см. Табл. 13 и 14). Главной темой этого фриза является производство и торговля вином. Без сомнения, Веттии владели одной или несколькими виллами описанного вида на территории Помпей. Жаль, что из-за пропажи фресок на левой стене серия изображений, из которых мы узнаем о сельских источниках доходов владельцев дома, оказывается неполной. Темой сохранившихся фресок является виноделие; я имею в виду фреску, на которой изображена лавка, где производится оптовая торговля вином, и на которой мы видим покупателя, пробующего на вкус определенный сорт вина. На средней стене видны другие изображения сходного содержания (сбор винограда, давильня, шествие вакхантов). Правая стена отдана картинам торговых и промышленных предприятий, которые были характерны для Помпей. На своих виллах помпейцы выращивали розы, из них делали гирлянды, которые затем продавали в лавках. Часть масла, которое производили на виллах, они использовали для производства благовоний и торговали ими в специальных лавках. Кроме того, в Помпеях было много ювелирных мастерских и множество сукновален. Все эти отрасли промышленности, позаимствованные, как правило, из Александрии, существовали не только в Помпеях, но были широко представлены во всей Кампании. По поводу фриза в доме Веттиев см.: Май A. Pompeii in Leben und Kunst2 . S. 351.Taf., 354—355. Abb. 186—187. О связях с Александрией свидетельствует не только большое количество ввозимых оттуда важных товаров, но и росписи на пилонах по бокам входной двери дома № 4, расположенного в Regio II, ins. 2 (Not. d. scavi. 1914. P. 180 sqq.). На них изображены божественные покровители дома и владельца этого участка — Минерва (покровительница ремесел) и персонификация египетской Александрии. Под головой Александрии изображена фигура Меркурия.

Второе важное явление, на которое указывают помпейские источники, это постепенно происходившая индустриализация этого города. Особенно отчетливо демонстрируют этот процесс раскопки на улице Изобилия. В более ранний период (вплоть до конца I в. до P. X.) Помпеи были главным образом городом землевладельцев и жилых домов. С установлением империи начинается процесс индустриализации, который достиг своего апогея как раз незадолго до гибели города. В начале I в. по P. X. улица Изобилия в основном была застроена жилыми домами. К моменту извержения вулкана большинство жилых домов оказались в руках промышленников и лавочников, а улица превратилась в торговый квартал. Самыми главными были текстильные предприятия по производству одежды. Не случайно, что единственное большое здание — Евмахия, где находилась биржа, — было построено для fullones и что это здание стоит на улице Изобилия. Наряду с производством шерстяных тканей (развитию которого способствовало соседство обширных пастбищ Самния и Апулии) важную роль играло изготовление благовоний (Кампания была богата цветами, в особенности розами) и — что неудивительно для приморского города — изготовление рыбного соуса (garum). О значении Помпей как портового города см.: Delia Corte M. Ausonia. 1921. 10. P. 83.

Процесс индустриализации Помпей лучше всего иллюстрируют дома (Regio I, ins. 7. № 3 sqq.), недавно раскопанные А. Майюри и описанные им в превосходном отчете (Not. d. scavi. 1927. Fasc. 1—3). Интересно отметить, что, несмотря на индустриализацию, остался нетронутым маленький жилой дом (№ 2—3), принадлежавший М. Фабию Амандиону, стиснутый со всех сторон большим домом богатого буржуа и многочисленными лавками. Однако такие случаи составляют исключение. Типичный образчик буржуазного дома на исходе торгового периода истории Помпей представляет собой дом П. Корнелия Тагета (или Тегета) № 10—12 — конгломерат двух старых домов (Maiuri A. Op. cit. Р. 32 sqq.). Этот дом известен как дом Бронзового эфеба (на самом деле это изображение Ганимеда) — прекрасной греческой статуи, которую использовали как подставку для факела. Дом украшен именно так, как этого можно ожидать от нувориша. См.: Amelung W. Bronzener Ephebe aus Pompeii // Jahrb. 42. 1927. S. 137 ff. Владельцем этого дома, как и многих других прекрасных домов, принадлежавших некогда помпейской аристократии, был, по-видимому, вольноотпущенник. Индустриализация Помпей представляет собой один из важнейших факторов экономической жизни этого города в I в. по P. X. Следовало бы рассмотреть искусство и ремесла Помпей под этим углом зрения. Тщательное исследование истории помпейских зданий наверняка выявило бы неожиданные данные по истории торговли и ремесел этого города. Таких же результатов правомерно было бы ожидать от исторического исследования многочисленных промышленных изделий, обнаруженных в городе. Большую пользу для подобного исследования несомненно принесло бы собрание рекламных фресок и подобных росписей. Однако изучать рекламные фрески нужно не отдельно от всего остального, а в связи с лавками, к которым они относятся, избирательными программами различных корпораций, центрами которых были обычно лавки, принадлежавшие членам этих объединений, в связи с граффити на стенах лавок и домов, из которых мы узнаем о владельцах домов и их интересах, фабричными марками и другими надписями на амфорах и различных промышленных изделиях, а также в связи с самими изделиями промышленности.

Процессом индустриализации несомненно были охвачены не только Помпеи и Кампания. Индустриализация была повсеместным явлением: достаточно вспомнить об Аквилее, о которой шла речь выше. С нею связана одна из важнейших проблем экономической истории Римской империи. Почему процесс индустриализации не развивался дальше? Почему сельское хозяйство продолжало преобладать над промышленностью? Экономическую историю Помпей мы можем проследить шаг за шагом: мы наблюдаем, как землевладельцы, не переставая оставаться землевладельцами, вкладывали в промышленность все больше средств и как капиталистическая промышленность начала выходить вперед в соревновании с мелкими ремесленниками. Почему же этот процесс остановился? В последующих главах я попытаюсь дать ответ на этот сложнейший вопрос. В период правления династии Юлиев—Клавдиев в Италии еще продолжалось поступательное развитие процесса индустриализации.

[21] См.: Col. III, 3, 1; Plin. n.h. XIV, 3. См. главы, посвященные Колумелле и Плинию в кн.: Heitland W. Agricola. P. 250 sqq., 281 sqq.; Carl G. Die Agrarlehre Columellas // Vierteljahresschr. f. Soz.- u. Wirtschaftsg. 1926. 19. S. 1 ff. Я не вижу причин предполагать, будто бы в области виноградарства именно ко временам Колумеллы наблюдался упадок, который был затем преодолен благодаря его влиянию, как считает Зеек (Seeck О. Gesch. d. Unterg. der antiken Welt. I. S. 371). О развитии виноградарства в Северной Италии см.: Mart. Ш, 56—57 (Равенна). Падение цен во времена Марциала, вероятно, объясняется войнами в придунайских провинциях. К сожалению, нам не известно ни время, ни место происхождения интересного рельефа, находящегося в настоящее время в музее города Ince-Blundell (см. мою работу в Röm. Mitt. 1911. 26. S. 281. Abb. 3). На рельефе изображен большой винный склад того же типа, что и погреба помпейских вилл: в правом углу под навесом за прилавком сидит управляющий; здесь находится его рабоче место, где он занимается делами (см.: Табл. 27, 2).

[22] На эту тему ср.: Heitland W. Agricola. P. 250 sqq. (Глава о Колумелле и passim); Carl G. Die Agrarlehre Columellas // Vierteljahresschr. f. Soz.- u. Wirtschaftsg. 1926. 19. S. 1 ff.

[23] О рабах на промышленных предприятиях см.: Sen. exc. controv. И, 7. Р. 358В; Plin. n.h. XXXVII, 203; о большом количестве рабов вообще см., например.: Liv. VI, 12, 5; Тас. апп. ХП, 65. По поводу поощрения рабов к обзаведению семьями с целью увеличения их численности см. известный совет Колумеллы (I, 8, 19) и Petr. сеnа Тr. 53 (о детях, родившихся в куманском поместье Тримальхиона). В этой системе не было ничего нового; ср. Арр. b. с. I, 7. Я не могу полностью согласиться с тем, что говорит о Помпеях Фрэнк. Он убежденно считает (Frank Т. An Economic History of Rome. P. 212), что в большинстве случаев в тех лавках города, которые не сообщались с жилыми помещениями дома и, значит, вероятно, сдавались хозяином внаем посторонним людям, работали свободные ремесленники. Я же, скорее, склонен предположить, что эти лавки сдавались внаем рабам — официально, разумеется, их хозяевам, — и рабы трудились в них на своего господина. Из факта существования объединений ремесленников мы не можем вывести заключения, были ли эти ремесленники рабами, свободнорожденными людьми или вольноотпущенниками. Пускай многие люди покупали в лавках вино и съестные продукты, однако это еще не доказывает, что они были свободными: у ремесленников-рабов, конечно же, должны были быть карманные деньги; как бы иначе они могли приобретать peculium? С другой стороны, если проститутки, которые по большей части были рабынями, могли выдвигать кандидатов на выборы (см.: Delia Corte Μ. Not. d. scavi. 1911. P. 455 sqq.; ср.: CIL. IV, 1507, 6), a vicoministri зачастую были рабами, то из этого следует, что не только свободнорожденные обладали известной свободой действий, но и другие тоже, и они даже имели некоторое политическое влияние. О том, как велика была численность рабов, которыми владели некоторые из наиболее значительных помпейских семейств, говорят надписи на недавно обнаруженном в окрестностях города месте погребения членов фамилии (familia) (т. е. рабов или вольноотпущенников) семейства Эпидиев (Delia Corte Μ. Not. d. scavi. 1916. P. 287 sqq.), существовавшем, очевидно, еще с самнитских времен.

Не приходится сомневаться, что сами Эпидии похоронены не там, а в богатых могилах, расположенных вдоль дорог, ведущих к Помпеям. Скромное кладбище, просуществовавшее более ста лет, было предназначено для «домочадцев». Кроме этого, материал по этой теме дают уже неоднократно упоминавшиеся здесь виллы. На вилле Агриппы Постума (Not. d. scavi. 1922. P. 459 sqq.) на одну из сторон заднего двора выходило восемнадцать помещений, предназначенных для содержания рабов. Следовательно, там было не менее восемнадцати рабов, но, скорее всего, их было гораздо больше. Вилла Агриппы не больше многих других раскопанных вилл. На сходной с ней вилле в окрестностях Стабий (№ УП у Делла Корте) имеется не менее девятнадцати кубикул для рабов и большой ergastulum (Not. d. scavi. P. 277. Fig. 4). Мы видим, что численность рабов, трудившихся на виноградниках Кампании, была в 79 г. по P. X. очень велика. Не подлежит сомнению, что и промышленность также развивалась на основе рабского труда.

[24] См. примеч. 13 к наст. гл.

[25] О крупных поместьях в Египте, принадлежавших императорским фаворитам, см. примеч. 13 к гл. II и примеч. 42 к гл. УП. Любовница Нерона Актэ владела обширными поместьями в Сардинии, где выращивали хлеб, а также имелось предприятие по производству кирпича и гончарных изделий; см.: Pais Е. Storia della Sardegna е della Corsica durante il dominio romano. 1923. I. P. 342 sqq.; cp. p. 338. К тому же типу аграриев принадлежал и Сенека, владевший многочисленными поместьями в различных частях Римской империи, в особенности в Египте (οὐσία Σενεχιανή часто упоминается в числе οὐσία других императорских фаворитов начиная с Мецената). Одно из крупных поместий Сенеки описывается у Колумеллы (III, 3, 3). Оно находилось близ Номента и славилось своими виноградниками и образцовым управлением. Блестящие результаты, достигнутые Сенекой в виноградарстве, напоминают нам рассказы Плиния о Реммии Палемоне (n. h. XIV, 49—50). О поместье Сенеки под Номентом ср.: Plin. n.h. XIV, 49—52; Sen. epist. 104, 110; nat quaest. III, 7, 1. Общее описание крупных поместий содержится в знаменитом 89-м послании Сенеки; ср.: 90, 39: licet agros agris adiciat vicinum vel pretio pellens vel iniuria [пусть он прибавляет поля к полям, изгоняя соседа деньгами или несправедливостью] (лат.) В epist. 41,7 Сенека дает краткое описание типичного состояния богача: familiam formosam habet et domum pulchram, multum sent, multum fenerat. [он имеет красивых рабов, прекрасный дом, делает большие посевы, много дает в долг под проценты] (лат.) В его представлении типичный богач — это, как правило, вольноотпущенник (epist. 27, 5). В диатрибах киников (ср.: Geffcken J. Kynika und Verwandtes. 1909. S. 42 ff.) упоминание об огромных владениях и нравственной испорченности философской системы Сенеки Старшего стало общим местом; controv. V, 5: arata quondam populis rura singulorum nunc ergastulorum sunt, latiusque vilici quam reges imperant. [вспаханная некогда народами земля является теперь собственностью отдельных работных домов, и управляющие виллами повелевают свободнее, чем цари] (лат.) Pers. IV, 26; Luc. I, 158—182. Очевидно, что на протяжении всего I в. крупные поместья определяют характер экономической жизни Римской империи. Однако нельзя также забывать, что сохранялись и средние поместья, особенно в Кампании. О росте крупного землевладения в провинциях за счет разорения мелкого ср., например: Dio Chrys. Or. 46, 7: [имеются у меня поместья и все это находится на вашей земле. Но никто и никогда из моих соседей, ни богатый, ни бедный — а многие из таких людей являются моими соседями, — не обвинил меня, что я, по праву или без права, отнимаю у него что-либо или сгоняю его с места] (греч.) Хорошую параллель к той системе, которая применялась в Римской империи этими ненасытными скупщиками земли, состоятельными и влиятельными жителями Италии и провинций, можно видеть на примере условий, существовавших до войны в Турции. Эту систему очень живо изобразил С. Л. Вулли (Woolley С. L. Dead Towns and Living Men. 1920. P. 222 sqq.). Согласно его описанию, в Сирии все больше распространялось крупное землевладение, при котором землю скупали посторонние люди, которые тут даже не показывались. В сирийской деревне рядом с крестьянскими хижинами, как правило, можно было видеть каменную усадьбу турецкого помещика, которому принадлежала половина деревенской территории и которому крестьяне «owe unpaid service for so many months of the year and for that period are little better than his serfs». [обязаны были столько-то месяцев в году бесплатно на него работать, превращаясь на это время, можно сказать, в настоящих рабов] (англ.) Метод, которым пользовались ненасытные скупщики земли, остался все тем же, каким был в незапамятные времена. Крестьянин был вынужден — не столько из-за непосильного налога, который в общем и целом более или менее соответствовал римской десятине (decuma), сколько из-за системы их взимания и происков крупных аграриев и государственных чиновников, действующих рука об руку, — постепенно залезать в долги и в конце концов отдавал в заклад свою землю. Наряду с налогами порабощению крестьянства способствовали наборы в армию, так что в результате они из вольных землевладельцев превращались в крепостных арендаторов. Многое ли в этом отношении изменилось в наше время, я не знаю.

[26] См.: Bang М. Die Steuem dreier romischer Provinzen; Friedlander L, Wissowa G. Sittengeschichte Roms. IV10 . S. 297 ff.; Rostovtzeff M. Frumentum // RE. VII. Sp. 150 ff.

[27] См.: Rostovtzeff Μ. Frumentum // RE. VII. Sp. 184 ff. Для трудностей со снабжением хлебом, которые возникали даже в аграрных городах, показателен пример волнений в Прусе, подробное описание которых содержится в 46-й речи Диона; ср.: ArnimH., von. Leben und Werke des Dio. S. 207 ff. Ср. примеч. 9 к гл. V и примеч. 20 к гл. VIII.

[28] См.: Hirschfeld О. Der Grundbesitz der romischen Kaiser. Kl. Schriften. S.516ff.

[29] В ряде документов времен Клавдия и Нерона (все они из Фаюма) содержатся ценные данные о быстром запустении фаюмских деревень. В P. Com. 24 (56 г. по P. X.) некий сборщик подушной подати и налога на содержание плотин сообщает о сорока четырех жителях деревни Филадельфия, что они являются ἄποροι и ἀνεύρετοι, т. е. «не владеют налогооблагаемым и обязывающим к участию в литургии имуществом и их местопребывание неизвестно»; наверняка они сбежали в какую-то египетскую деревню, спасаясь от тяжелого налогового бремени, или скрывались в болотах нильской Дельты. Та же самая ситуация засвидетельствована в папирусе, датируемом несколькими годами раньше (45 г. по P. X.); см.: P. Graux. 1 (Неппе Н. Bull, de l’lnst. Fr. d’Arch. Or. 1923. 21. P. 189 sqq.). В нем также идет речь о Филадельфии. Сборщик подушной подати жалуется окружному начальству, что несколько жителей (ἄπορα ὀνόματα, т. е. людей, не заплативших налоги), скрываются в деревнях другого округа. Получив жалобу, фаюмский начальник направляет письмо своему коллеге и просит его придать в помощь сборщику налогов полицейских, чтобы те помогли ему собрать налоги. И наконец, в P. Graux. 2 (54—59 гг. по P. X.) шесть сборщиков подушной подати обращаются с письмом к префекту, знаменитому Т. Клавдию Бальбиллу (Неппе Н. Op. cit. Р. 211 sqq.; Rostovtzeff Μ. JEA. 1926. 12. P. 28 sqq.; Stuart Jones Η. JRS. 1926. 16. P. 18; Cichorius C. Rh. Mus. 1927. 76. S. 102), по поводу шести деревень (среди которых снова встречается Филадельфия); в письме (Z. 7 ff.) говорится: «в былые времена в вышеуказанных деревнях жило множество людей, теперь же их осталось совсем немного, так как одни пустились в бега из-за недоимок (ἄποροι), другие умерли, не оставив после себя родни. По этой причине угрожает опасность, что нам по необходимости придется прекратить сбор налогов вследствие исчерпания». Это вполне согласуется с текстом Филона (de spec. leg. III, 153—263), в котором идет речь о каком-то известном и, вероятно, недавнем происшествии: какой-то сборщик налогов насильственными средствами добился уплаты налогов, подвергнув бичеванию, пыткам и даже казни наследников и родственников каких-то людей, сбежавших (ἔφυγον) из-за того, что по бедности (δια πενίαν или ἀπόρως ἔχοντες) не могли заплатить налоги. Следствием этих методов было то же самое, что засвидетельствовано в вышеприведенных папирусах. Филон говорит (Ор. cit. 162): [и каждый раз когда не оставалось никого из родственников, беда переходила и на соседей, а иногда на деревни и города, которые быстро опустевали, лишившись своих жителей, покинувших свой дом и рассеявшихся там, где они надеялись спрятаться] (греч.) Очевидно, главное зло заключалось не в безжалостном выбивании налогов, а в порочном методе привлекать к ответственности за вину одного человека целые группы людей (ср.: Wilcken U. Festschrift fur О. Hirschfeld. S. 125 ff.; Lumbroso G. Arch. f. Pap.-F. IV. S. 66 ff.; Rostovtzeff Μ. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. S. 206). Такое скопление материалов, касающихся слабо документированного периода, не может быть случайным. Несомненно, безжалостное выбивание налогов, в особенности тяжелой, недавно введенной подушной подати, было одним из причин обнищания крестьянства. Однако это — не единственная причина. Пока сохранялось плодородие почвы — а там, в особенности в этой окраинной области Фаюма, почва всегда была плодородна, если было налажено орошение, — крестьяне всегда имели возможность заработать достаточно денег, для того чтобы можно было выплатить налоги. Вероятнее всего, что во второй половине I в. по P. X. система орошения в Фаюме не поддерживалась должным образом. Зная, что в это время большая часть земли находилась в руках крупных землевладельцев, живших в Риме и Александрии (см. примеч. 43 к гл. VII), можно предположить, чтопричина такого небрежения заключалась в том, что интересы крестьянства были принесены в жертву интересам крупных землевладельцев. Впрочем, как бы там ни было, ясно одно, что условия, создавшиеся в Египте во второй половине I в. по P. X., были далеко не блестящими. Поэтому совершенно естественно, что тот или иной префект пытался найти выход из этого положения; среди них были вышеупомянутые префекты Бабилл и Вестин и, наконец, Т. Юлий Александр — близкий друг Филона (см. его эдикт в кн.: Dittenberger. Or. Gr. 669; ср.: Wilcken U. Ztschr. d. Sav.-St. 1921. 42. S. 124 ff.). Ни один из них не добился успеха. Только тогда когда Веспасиан провел в Египте большие реформы, это действительно принесло по крайней мере временное облегчение (ср. примеч. 45 к гл. VU).

[30] О важных изменениях, происходивших в сенаторском сословии, — исчезновении старинной патрицианской и плебейской знати времен республики и появлении новой из числа италийских и провинциальных семейств, — см.: Willems P. Le Senat de la republique romaine. 1885. I2 . P. 308 sqq.; Ribbeck O. Senatores Romani qui fuerint idibus Martiis anni u. c. 710. 1899; Fischer F. Senatus Romanus qui fuerit Augusti temporibus. 1908; Willems P., Willems J. Le Senat romain en l’an 65 apres J. Chr. // Mus. Beige. 4—6 (и без соавторов, Louvain, 1902); Stech В. Senatores Romani qui fuerint inde a Vespasiano usque ad Traiani exitum // Klio. 1912. Beih. 10; Lully G. De senatorum Romanorum patria. Roma, 1918; Groag E. Strena Buliciana. 1924. S. 254 ff. Здесь нет необходимости приводить ту статистику, которую дают перечисленные авторы, и в первую очередь В. Stech. О сословии всадников см.: Stein A. Der romische Ritterstand. 1927. Очень не хватает хорошего исследования о выдающихся семействах различных провинций Римской империи.

[31] См. литературу, указанную в примеч. 4 к гл. II.

[32] О рабах и вольноотпущенниках императорского двора см.: Friedlander L, WissowaG. Sittengeschichte Roms.I10 . S. 34 ff.; ср.: IV10 . S. 26 ff. (статья Μ. Банга); Bang Μ. Caesaris servus II Hermes. 1919. 54. S. 174 ff. О рабах и вольноотпущенниках в целом см.: BangM. Die Herkunft der romischen Sklaven // Röm. Mitt. 1910. 25; 1912. 27; StrackM. L. Die Freigelassenen in ihrer Bedeutung fur die Gesellschaft der Alten II Hist. Ztschr. 1914. 112. S. 1 ff.; Duff A. M. Freedmen in the Early Roman Empire. 1928; Barrow B. H. Slavery in the Roman Empire. 1928 (с хорошей библиографией об институте рабства в античном мире; в трех последних работах читатель найдет также перечень наиболее известных трудов о римском рабовладении; ср.: Friedlander L., Wissowa G. Op. cit. I10 . S. 234 ff.). Интересный новый пример императорского раба с большой familia засвидетельствован в надписи некоего Eleuther Tharsi Charitonis Aug. ser. dis(pensatoris) vic(arii)arc(arii) vicarius [Элеватер, заместитель тарсийца Харитона, раба Августа, заместителя казначея] (лат.) (Mingazzini P. Bull. Comm. Arch. com. di Roma. 1925. 53. P. 218. Fig. 2; ср.: Erman. Servus vicarius. S. 438). Об августалах как лицах, на которых были возложены расходы, связанные с культом императора, см.: Krasheninnikoff М. Die Augustalen und das sakrale Magisterium. St. Petersburg, 1895 (на русск. яз.); ср.: Taylor L. R. Augustales, seviri Augustales and seviri // Trans. Amer. Phil. Ass. 1914. 45. P. 231 sqq.; ср.: JRS. 1924. 14. P. 158 sqq. Ту роль, которую играли magistri и ministri различных культов в жизни городов и, в частности, компитальные коллегии — эти объединения и сегодня продолжают почти под теми же названиями занимать важное место в жизни Южной Италии, — хорошо демонстрируют часовни этих объединений. Особенно характерны часовни, недавно обнаруженные на улице Изобилия в Помпеях; см.: Delia Corte Μ. Not. d. scavi. 1911. P. 417 sqq. Четверо служителей (ministri) компитальной коллегии были рабами, подобно остальным служителям других компитальных коллегий города Помпеи; ср.: Boehm. RE. XII. Sp. 810.

[33] См.: Frank Т. Race Mixture in the Roman Empire // Amer. Hist. Rev. 1915—1916. 21. P. 689 sqq.; Macchioro V. La biologia sociale e la storia. Camerino, 1905; Idem. Politisch-anthropolog. Rev. 1907. 5. S. 557 ff.: Die anthropologischen Grundlagen des romischen Verfalls zur Kaiserzeit; Nilsson M. P. Hereditas. 1921. 2. P. 370 sqq.; Mary L. Gordon. The Nationality of Slaves under the early Roman Empire // JRS. 1924. 14. P. 93 sqq.; La Plana G. Foreign groups in Rome during the first two centuries of the Empire // Harvard Theological Review. Oct., 1927. Кроме научных данных о национальном составе римского и италийского пролетариата (включая сюда и рабов), а также преторианцев и прочих военных частей, расквартированных в Риме, которые представлены в исследованиях Фрэнка и Маккьоро, необходимо в первую очередь заняться вопросом о национальной принадлежности городской буржуазии, высших классов городского населения италийских городов. Насколько я сам могу судить об этой проблеме, мне представляется, что численность урожденных италиков, потомков старинных семей и ветеранов гражданских войн в их среде постепенно шла на убыль, причем это относится и к I в. по P. X. Их место все больше и больше занимали вольноотпущенники. Я полагаю, что этот процесс развивался по мере индустриализации городской жизни и ослабления сословия средних землевладельцев. В Кампании он протекал быстрее (например, в Помпеях), в Северной и Средней Италии, и особенно в аграрных областях, — медленнее. Следует обратить внимание на то, как велико было число вольноотпущенников и их потомков среди землевладельцев Велейи во времена Траяна и при его предшественниках; см.: Pachtere F. G. de. La table hypothecate de Veleia. 1920. P. 87, 95. Де Паштер также продемонстрировал, как недолговечны были землевладельческие семейства на территории Велейи.

Глава IV. Правление Флавиев и Просвещенная монархия Антонинов

С победой Веспасиана над Вителлием закончилась оргия гражданской войны; очевидно, это произошло под давлением общественного мнения и потому, что военные были убеждены в том, что достигли наконец своей цели. Они доказали, что решение о том, кому занять трон, зависит не от произвола преторианцев, что во главе государства должен становиться лучший из граждан империи, признанный армией, сенатом, народом Рима, независимо от его принадлежности к семейству Августа. Таким образом, Год четырех императоров, будучи не более чем эпизодом в римской истории, имел, однако, важные последствия для будущего империи и ознаменовал собой начало нового периода в истории принципата.

Начало этой новой фазы, эпоха правления Веспасиана и его сына Тита, прошло под знаком восстановления. В основных чертах этот период напоминает времена Августа и начало правления Тиберия. Основной задачей было восстановление мира. Совсем не случайно, а, напротив, очень показательно в смысле того, какими идеями руководствовался Веспасиан в своей деятельности, было то, что первое действие, предпринятое им после вступления в должность, было закрытие храма Януса. Самым роскошным из построенных при нем памятников стал forum Pads, перекликающийся с ara Pacis Августа, а на монетах снова появилась аллегорическая фигура Pax Augusta.[1] Необходимым условием мира была спокойная и послушная армия. Восстановление спокойствия и дисциплины в рядах преторианцев и провинциальных войск было непростой задачей. В известной мере она облегчалась настроениями подавленности, овладевшими армией под впечатлением тех ужасов, которые принес с собой Год четырех императоров, и под влиянием общественного мнения, с которым ей пришлось столкнуться в Италии и провинциях. Однако невозможно было с уверенностью сказать, насколько продолжительным окажется действие этих факторов; отсюда возникла необходимость военных реформ Веспасиана.

Под реформами я подразумеваю не переформирование отдельных воинских частей, роспуск некоторых легионов и образование новых. Как ни важны были эти мероприятия, их было бы недостаточно для того, чтобы обеспечить надежный мир и спокойствие в армии. Важнее были меры, направленные на изменение социального состава армии.[2] Я уже говорил о том, каким основным принципом руководствовался при этом Веспасиан: очевидно, при наборе в армию он хотел избежать присутствия в ней италийского пролетариата. За исключением некоторой части преторианской гвардии, армия должна была состоять из провинциалов. Притом в нее брали отнюдь не всех провинциалов из любых частей империи, без учета происхождения и принадлежности к определенному социальному слою. К сожалению, мы располагаем очень скудными материалами о том, откуда были родом солдаты времен Флавиев, не говоря уже об их социальном происхождении. Однако тот факт, что в качестве места проживания сплошь и рядом фигурируют названия городов, сам по себе уже достаточно красноречив, и, учитывая, что Веспасиан, подобно Августу и Клавдию, постоянно поддерживал процесс урбанизации империи и всячески способствовал распространению римского и латинского гражданского права преимущественно на урбанизированные области западной части империи,[3] можно сделать вывод о том, что предпринятая Веспасианом провинциализация армии отнюдь не означала ее варваризации. Мы имеем все основания предполагать, что предоставление сельским общинам и племенным союзам городского статуса не только давало им какие-то привилегии, но влекло за собой и определенные обязанности, а также предполагало соответствующую степень романизации или эллинизации. Первой обязанностью населенных пунктов, получивших городской статус, было поставлять молодежь в легионы. Следует отметить, что при Веспасиане возродились такие центры воспитания будущих солдат Италии, как collegia iuvenum, получившие распространение во всей западной части империи.[4]

Таким образом, римские легионы стали пополняться при Флавиях главным образом выходцами из наиболее цивилизованных и образованных классов урбанизированных частей империи. Выражаясь по-современному, в отношении этой армии можно употребить термин «буржуазная», хотя это понятие опошлено социалистами, у которых оно стало расхожим словцом; состав этой армии рекрутировался из имущих слоев провинциальных горожан, из кругов землевладельцев и арендаторов, часть которых жила в городе, часть — в своих поместьях и усадьбах, но не из городского и сельского пролетариата. В большинстве провинциальных городов — как старых, так и новых — пролетариат, как мы увидим далее, не принадлежал к числу граждан. Поэтому в провинциях отсеять этот класс при наборе в армию было легче, чем в Италии.

Другая реформа Веспасиана, проведенная в том же духе, заключалась во введении новой системы при наборе солдат во вспомогательные войска. Представляется вероятным, что Веспасиан сознательно отказался от приема в эти войска представителей таких народов и племен, которые были совершенно незнакомы с городской жизнью, составляя самую нецивилизованную часть провинциального населения. Начиная со времен Веспасиана различие между легионами и вспомогательными войсками постепенно сгладилось: и тот и другой род войск набирали в провинции, в обоих служили солдаты, от рождения имевшие римское гражданство, и в том и в другом сравнительно большое число людей — несколько большее в легионах и несколько меньшее во вспомогательных войсках — относилось по рождению и воспитанию к урбанизированной части населения. Кроме того, состав вспомогательных частей, носивших названия отдельных племен, включал в себя не только представителей соответствующего племени или выходцев из какой-то одной местности. Так, например, во фракийской когорте (соhors Thracum) служили не только фракийцы, но и люди иного происхождения. Такой метод формирования воинских частей из представителей различных наций на протяжении многих лет практиковали в современной России; для многонациональных государств он представляет определенные преимущества. Начиная с периода правления Веспасиана солдаты местного происхождения никогда не составляли большинства в провинциальных вспомогательных войсках. Египетские и африканские соhortes, alae и numeri всегда были там в меньшинстве по сравнению с теми, которые не назывались египетскими и африканскими и имели в своем составе разве что очень небольшое число уроженцев этих провинций.

Ту же систему применяли и к тем частям, которые находились в самом Риме. Прежняя система, когда в войско набирали только римских граждан, живущих в Италии, приводила к тому, что к их отбору стали подходить не так строго. Теперь же в столичном гарнизоне кроме италиков появилось значительное число провинциалов из урбанизированных римских провинций, в особенности из Южной Галлии, Испании, Норика и Македонии; попадались там и уроженцы альпийских областей, жители Лузитании, Далмации и Паннонии.

Меры, предпринятые Веспасианом для политической нейтрализации армии, оказались не менее эффективными, чем те, к которым в свое время с той же целью прибегнул Август. Так что и в этом отношении Веспасиан показал себя хорошим учеником Августа и верным продолжателем его политики. Дисциплина и боеспособность римской армии были восстановлены; впоследствии это было доказано трудными войнами времен Домициана и тем, как вела себя армия во время кризиса, наступившего после убийства этого императора. За исключением преторианцев, вся остальная армия не принимала активного участия в политических событиях этого тревожного времени и совершенно спокойно отнеслась к тому, что сенат избрал Нерву и что Нерва сделал своим приемным сыном Траяна. В качестве живой иллюстрации господствовавших тогда условий могут служить известные приключения Диона Хрисостома, пережитые им в лагере одного из легионов, расположенном в Мёзии. С трудом верится, будто он своей блистательной речью (интересно, кстати, на каком языке она была произнесена, — по-гречески или по-латыни?) остановил уже назревавшую революцию; скорее всего, там просто имели место какие-то незначительные волнения.[5]

Веспасиан, как и Август, не довольствовался тем, чтобы восстанавливать старое. Он энергично продолжил начатую Августом и Клавдием работу в двух главных сферах императорского управления — в области финансов, где он усовершенствовал бюрократический аппарат, и в деле урбанизации римских провинций. Мы не имеем возможности подробно останавливаться здесь на этих двух сферах деятельности Веспасиана; о первой по существу все сказано в основополагающей книге Гиршфельда, так что нет необходимости повторять уже известное.[6] И лишь на один момент следует обратить особенное внимание, поскольку он имеет чрезвычайно большое значение для экономической истории II в., а именно на то, какое большое внимание уделял Веспасиан императорским и государственным земельным владениям. Огромный размах произведенных при Нероне конфискаций и хаос, разразившийся в Год четырех императоров, когда многие богатые сенаторы и граждане муниципий были уничтожены соперничающими императорами или перебиты бесчинствующей солдатней, привели к тому, что в стране снова воцарились примерно те же условия, какие после гражданских войн достались в наследие Августу.[7] Перед Веспасианом стояла нелегкая задача. И все-таки ему удалось достаточно хорошо наладить организацию гигантских земельных владений, принадлежавших короне и государству; практически он объединил их управление в одном ведомстве, вследствие чего произошел громадный прирост финансовых поступлений в императорскую кассу. В Италии и провинциях государству принадлежали большие площади пригодных для аграрного использования земель, а также рудники, каменоломни, рыбные промыслы, леса и т.д.; после того как все это было объединено в руках императора, нужно было найти способ их целенаправленного, методического использования. Вопрос о том, какую форму управления выберет самый большой землевладелец мира, был далеко не безразличен для дальнейшего развития экономики всего римского мира, а, напротив, имел для него первостепенное значение. Эта проблема будет рассмотрена в шестой и седьмой главах, где также будет дан общий очерк политики Флавиев с точки зрения ее влияния на последующее развитие экономики Римской империи. Однако уже здесь следует отметить, что начатая Веспасианом реорганизация экономической и социальной жизни в крупных государственных и императорских хозяйствах производилась скорее в духе эллинистической, «нормативистской», как ее называет Шенбауэр, нежели в духе староримской «либеральной» системы. За образец, очевидно, было взято то устройство, которое и при римлянах по-прежнему сохранялось на эллинистическом Востоке, в частности в Египте.[8]

С такой же энергией Веспасиан занимался урбанизацией провинций. Об этом также предстоит более подробный разговор в шестой и седьмой главах. Очевидно, его основная цель заключалась в расширении базы, на которую, собственно, и опиралась императорская власть. События кровавого Года четырех императоров показали, какой слабой и ненадежной оказывалась поддержка римских граждан, в особенности италиков. Выбрать их в качестве единственной опоры принципата означало вернуться к анархии гражданских войн. Мы уже убедились, что Веспасиан прекрасно понимал ситуацию и что при проведении военных реформ он исходил из правильной оценки фактов. Однако он хорошо сознавал, что в существующих условиях нельзя отступать от главного принципа, положенного Августом в основу конституции государства, согласно которому граждане Рима и законные представители исконного италийского народа занимали в империи главенствующее положение. Уравнять в правах все население империи и распространить на всех право гражданства было невозможно. Но, с другой стороны, было так же опасно сохранять ту осторожную сдержанность в вопросе предоставления римского и латинского гражданства, которой придерживались Юлии—Клавдии. Веспасиан, как мы увидим в дальнейшем, избрал некий средний путь. Он ускорил процесс урбанизации более или менее романизированных провинций, в особенности тех, которые поставляли большую часть солдат для армии и в которых имелись большие римские гарнизоны: Испании, Германии и дунайских провинций. Учреждая новые муниципии в землях, населенных полуцивилизованными племенами и кланами, он создавал условия для возникновения романизированной аристократии, в состав которой входили главным образом бывшие военные, успевшие романизироваться за время службы в римской армии; этим носителям римской цивилизации он предоставлял экономические и социальные права и привилегии, делавшие их господствующим слоем среди местного населения. Урбанизация Испании, Германии, Иллирии и в меньшей степени Африки, Галлии и Британии вела таким образом к концентрации в городах определенных элементов, что облегчало правительству осуществление контроля над этими элементами, а через них — и над остальным населением провинции. В наиболее романизированных провинциях новым городским центрам предоставлялось римское и латинское гражданство. В менее романизированных и в эллинизированных частях империи в этом вопросе, по крайней мере в данный момент, проявляли известную сдержанность. Но процессу урбанизации повсеместно оказывали энергичную поддержку, ускоряя ее до пределов возможного.

Благодаря этому принципат, и в особенности власть династии Флавиев, получил новую базу. Поскольку новые элементы были обязаны своим социальным возвышением лично Веспасиану и его сыновьям и поскольку они же поставляли солдат как для легионов, так, в известной степени, и для вспомогательных частей, принципат Флавиев, казалось, обрел здоровую и надежную опору. Новым колониям и городам было предназначено сыграть ту же роль, которая после гражданской войны выпала колониям Цезаря и Августа. Политика Веспасиана была вызовом по отношению к старым италийским городам и традиционным городским центрам провинций; она была вызовом по отношению к исконному ядру общества римских граждан, не сумевшему поддержать основанный Августом принципат, и одновременно она была непосредственным, направленным против Италии обращением к провинциям, в котором выражалось признание их заслуг в благодарность за поддержку, оказанную ими в Год четырех императоров принципату и лично Веспасиану. После реформы принципат по-прежнему выступал от имени римских граждан, но этими гражданами были уже не только жители Италии.

Большое значение для социального развития империи имела политика Веспасиана и Тита в отношении сената. Для нас этот вопрос важен не в конституционном аспекте: он достаточно прояснен изучавшими его известными исследователями и почти не имеет отношения к тем проблемам, которые интересуют нас в этой книге. Для нас важнее произведенное Веспасианом обновление сената и его цензорская деятельность, в ходе которой он удалял из сената некоторых его членов и ставил на освободившиеся места других. Как уже упоминалось в предыдущей главе, этот вопрос подробно разработан в научных исследованиях,[9] из них явствует, что сенат, в том виде, в каком мы знаем его после Веспасиана, заметно отличается от того, каким он был в период Юлиев—Клавдиев. Теперь он уже перестал быть представителем старой аристократии республиканского Рима, равно как и семейств, возведенных в высшее сословие и вошедших в сенат при Августе; подобно старинной знати, в большинстве случаев они принадлежали к числу жителей Рима. В результате преследований, которым подверглись сенаторские семьи при династии Юлиев-Клавдиев, а также из-за «аутогеноцида» старинных родов старая аристократия почти вся вымерла. Сменившая их новая знать состояла из людей различного и порой даже сомнительного происхождения. Но проводимая политика была в основном направлена на то, чтобы заменить старинную родовую знать представителями муниципальной аристократии Италии и западных провинций. Последние составляли большинство всаднического сословия и своей преданной службой на военном и гражданском поприще доказали, что являются крепкой опорой принципата. Веспасиан довершил этот процесс. В период его правления почти все члены сената были представителями высшего слоя муниципальной буржуазии, причем провинциалы в основном были выходцами из тех областей, где господствовал латинский язык; ни жители Востока, ни греки, как правило, в сенат не допускались. Политика Флавиев, не будучи проримской, или проиталийской, в узком смысле слова, имела, во всяком случае, как и политика Августа, пролатинскую направленность. Флавии всячески подчеркивали значение и господствующее положение в империи латиноязычной части ее населения.[10]

Став императором, Веспасиан оказался в значительно более сложном положении, чем в свое время Август. Гражданская война продолжалась всего один год, она не затронула Востока, да и такие провинции, как Галлия, Испания и Африка, не были серьезно втянуты в эти волнения. Пострадала в основном Италия, причем больше всего — ее богатые северные и центральные области. У Веспасиана не было ореола святости, на нем не лежал отблеск божественного величия, осенявший Августа; для большинства жителей империи Веспасиан не был спасителем, как некогда Август. Августу, несомненно, тоже приходилось сталкиваться с оппозицией в лице отдельных, враждебно настроенных сенаторов, с которой он вынужден был бороться. Веспасиан испытал это в гораздо большей степени. Из книг Тацита, Светония и Диона Кассия нам известно, что среди сенаторов он встретил многих неустрашимых и решительных противников и что ему поневоле приходилось прибегать против них к жестоким средствам, а некоторых — даже казнить.

О правлении Веспасиана сохранилось так мало сведений и они настолько скудны, что исходя из них трудно даже определить, какую цель преследовала тогда сенатская оппозиция. В отличие от оппозиции периода Юлиев—Клавдиев существование оппозиции против Веспасиана не объясняется личными мотивами. Мы знаем, что еще во времена Нерона вместо личной оппозиции возникла новая, философски обоснованная оппозиция, одним из главных представителей которой был Тразеа Пет. Опирающаяся на теоретически-философские рассуждения, эта новая форма противостояния была, несомненно, сильнее и упорнее, чем те, с которыми приходилось сталкиваться предшественникам Нерона. Такой же характер носила оппозиция во главе с Гельвидием Приском, направленная против Веспасиана. Судя по источникам, может возникнуть впечатление, разделяемое большинством современных историков, будто бы сенатская оппозиция времен Веспасиана требовала восстановления республики, «более или менее откровенно высказывая свои республиканские убеждения».[11] Трудно представить себе, чтобы серьезная оппозиция могла основываться на подобных утопических идеях; еще маловероятнее, чтобы римский сенат, который ввиду своей социальной структуры, скорей всего, не мог разделять настроений прежнего республиканского сената, так ничему и не научился на горьком опыте Года четырех императоров. Философский характер сенатской оппозиции тоже говорит не в пользу такого мнения, будто бы идеалом мог быть возврат к республиканскому строю. Две наиболее популярные философские системы этого времени — стоицизм и кинизм — были по своей сути чужды республиканским идеям.

Об одном персонаже этой эпохи нам известно больше, чем обо всех остальных, даже больше, чем о тех, чьи характеры запечатлел в своих сочинениях Тацит. Дион, гражданин Прусы, впоследствии прозванный Хрисостомом, приехал в Рим при Веспасиане, будучи молодым, но уже знаменитым софистом. Как богатый человек, принадлежащий к аристократии своего города, он имел возможность установить дружеские отношения со многими выдающимися деятелями столицы, включая даже членов императорской семьи. На первых порах своего пребывания в Риме он, по-видимому, не вступал в оппозицию к Веспасиану, а напротив, выступал в его защиту даже в тех случаях, когда речь шла о мерах, принимаемых против философов, а также защищал его в конфликте с известным Музонием, одним из вождей философской оппозиции.[12] Затем Дион сблизился с предводителями сенатской оппозиции, и сам, судя по всему, постепенно усвоил их взгляды. Политические взгляды Диона нам очень хорошо известны. Ни в одном из его сочинений нельзя обнаружить ни малейших признаков каких-либо республиканских симпатий. В «Родосской» речи Диона, относящейся, по всей видимости, к периоду до его ссылки, когда он еще поддерживал тесные отношения с представителями сената, находившимися в оппозиции к господству Флавиев, не содержится никаких слов, прославляющих демократию как таковую. Поэтому невозможно поверить, чтобы сенатская оппозиция проповедовала чистую республику и стремилась к возврату золотых времен безраздельной сенатской власти; цель оппозиции, очевидно, следует искать совсем в ином направлении.

Сенатская оппозиция была не одинока в своей борьбе против Веспасиана. Вынужденная высылка из Рима так называемых философов составляет своеобразную черту его правления. В одной из своих известных речей (речь 32-я «Александрийская») Дион Хрисостом делит философов своего времени на четыре класса: первый — это философы, которые вообще никого не учат; второй — это профессора в собственном смысле слова, т. е. те, кто обучает определенную группу студентов; третий — те, кто выступает в качестве публичных ораторов, переезжая с места на место с чтением лекций; и, наконец, четвертый, и самый интересный, класс он описывает следующими словами: «В большом числе в городе представлены так называемые киники... Собираясь на перекрестках, в переулках и у ворот храмов, они обманывают рабов и корабельщиков и прочий подобный люд, заговаривая им зубы своими остротами, многоречивой болтовней и пошлыми ответами. Добра они этим никому не приносят, а, напротив, причиняют много вреда». [Dio Chrys. Or. XXXII, 10.] Эта последняя разновидность философов знакома всякому, кто занимался эпохой Римской империи. В I—II вв. по Р. Х. они представляли собой самое колоритное явление в городах римского Востока. Не было ничего удивительного, если многие из них отправлялись в Рим, где они могли рассчитывать на знающую греческий язык публику, которую могло заинтересовать их учение. Об этом учении нам известно очень мало. Однако наверняка оно было выдержано в духе кинической доктрины, отвергавшей всяческие условности и проповедовавшей возврат к природе.[13] Но если все их учение сводилось к этому содержанию, то почему же Веспасиан усматривал в них нешуточную опасность и почему они были высланы из Рима заодно с теми философами, чьими идеями вдохновлялась сенатская оппозиция? Очевидно, это можно объяснить только тем, что все философы как высших, так и низших разновидностей занимались политической и социальной пропагандой, которая Веспасиану определенно казалась опасной.[14]

В чем же, если говорить о подробностях, заключались их проповеди? В социальном плане они были довольно-таки возмутительного свойства, поскольку пробуждали опасные инстинкты пролетариата. Однако одного лишь социального воздействия этих выступлений недостаточно для того, чтобы объяснить действия Веспасиана; к тому же это была особенность уличных философов. Очевидно, вдобавок к этому в выступлениях уличных киников содержался элемент политической пропаганды. Единственная общая тема в учениях киников и стоиков в области политики, имеющая в глазах Веспасиана опасный оттенок, это противопоставление тирана и царя, — тема, к которой часто обращались как киники, так и стоики и которую потом развивал Дион Хрисостом в своих знаменитых речах о тирании и царской власти. Одно из главных отличий в противопоставлении царя и тирана состояло в том, что царь получает власть от бога, он избран богом как самый лучший, и потому его власть не может быть наследственной. Если именно в этом заключалось то общее, что объединяло оппозиционных сенаторов с уличными проповедями киников, то становятся понятны те преследования, которые выпали тем и другим на общую долю, а также становится понятна одна реплика Веспасиана, брошенная им сенату по поводу обнаружившегося против него заговора: он сказал, что его преемниками станут либо его сыновья, либо никто. Кстати сказать, эта реплика не содержит ни малейшего намека на якобы существовавшие в сенате республиканские тенденции. Это было не что иное, как резкий ответ тем, кто проповедовал учение о том, что царем должен быть самый лучший, — учение об усыновлении.[15]

Наряду с многочисленными голосами, которые объявляли правление Веспасиана тираническим за то, что он хотел закрепить право престолонаследия за своими сыновьями, существовало и другое течение общественного мнения — не такое опасное, как первое, однако очень ярко характеризующее социальные условия этого времени. Из Светония [Suet. Vesp. 8 (2).] нам известно, что некоторые из греческих провинций и свободных городов, а также несколько вассальных стран пережили в период правления Веспасиана мятежи и смуты (tumultuosius inter se agebant) и были наказаны за это утратой своей «свободы». Светоний упоминает Ахайю, Ликию, Родос, Византии и Самос — территории как на подбор богатые, отчасти представляющие собой значительные торговые и промышленные центры. В это же время александрийцы выражают свое недовольство Веспасианом. [16] [Suet. Vesp. 19(2); ср.: Strabo. 17, 796.] Чем же объясняются такие настроения греческого Востока? Нужно отметить, что они характерны не только для эпохи Флавиев. Такое же положение наблюдается при Траяне и сохраняется даже во времена Адриана, особенно это относится к Александрии. Из речей, с которыми выступал Дион Хрисостом в различных городах Востока при Траяне, и из трактата Плутарха «Об обязанности государственного мужа», написанном, очевидно, в то же время, мы более или менее точно знаем, что происходило тогда в греческих городах. Если отвлечься от постоянного соперничества и конкурентной борьбы между отдельными городами, унаследованными ими от времен своей политической свободы, на первый план выдвигаются два фактора, которые определяли общественную жизнь и доставляли много беспокойства местному городскому начальству и римскому правительству: это, во-первых, непрестанная общественная борьба между бедными и богатыми и, во-вторых, сильная оппозиция обеих частей общества против методов управления римских наместников. Вследствие этого социальное движение в городах, в особенности среди пролетариев, неизбежно должно было принять антиримскую окраску, поскольку римляне, как правило, действовали в интересах господствующих классов, т. е. в интересах угнетателей пролетариата.[17]

По моему глубокому убеждению, именно эти два фактора являются основной причиной периодически повторявшихся волнений, происходивших в Александрии. Об этих волнениях мы имеем подробные сведения благодаря литературным источникам и некоторым документам, представляющим собой фрагменты политического памфлета, так называемому Языческому мартирологу; это примечательное собрание пользовалось большой популярностью среди греческого и эллинизированного населения Египта. Волнения принимали форму еврейских погромов, но были определенно направлены против римского правительства и носили почти исключительно политический характер. Притом несомненно, что, так же как и в городах Малой Азии, уличные философы-киники имели значительное влияние на беспокойные элементы александрийского населения, в особенности на пролетариат. Это влияние отражается в кинических темах, которые часто возникают в так называемом Александрийском мартирологе, например: «Царь и тиран», «Свобода и рабство» и т.д.[18]

Каким же образом создалась такая обстановка? Волнения в Александрии начались еще при Калигуле, между тем как на Востоке нигде, кроме этого города, до периода Флавиев не обнаруживалось никаких признаков недовольства. Для того чтобы понять это явление, следует вспомнить то, что было сказано в последней главе о блестящем возрождении экономики Востока по окончании гражданских войн.[19] Экономический подъем сопровождался таким культурным возрождением, какого не знал Запад. Даже римляне снова стали воспринимать греческую культуру, искусство и литературу как эталонные образцы. Нерон первым возвестил это urbi et orbi как новое Евангелие и сам поступал в соответствии со своим убеждением. В греческих городах и особенно в среде их высших слоев, в кругах интеллектуалов, это вызвало мощный и даже чрезмерный всплеск амбиций. При Веспасиане наступила реакция. Восток, раньше всех поддержавший его своим признанием, ожидал всевозможных привилегий, наступления нового «золотого века»: свободы, предоставления римского гражданства, мест в сенате и многого другого. Но, как мы уже видели, Веспасиан и не думал идти по пути, намеченному Нероном. Он не был ни космополитом, ни греком. Будучи италиком по рождению, он разделял все предрассудки своих соотечественников и не верил в превосходство греков. Кроме того, он знал, что не может обойтись без поддержки Запада, и понимал, что восточная оппозиция — это не более чем фронда и что она не представляет для него серьезной угрозы. Возможно, он слишком далеко зашел в этой политике и нажил себе новых врагов даже в Риме. «Родосская» речь Диона показывает, что он и люди его круга — в Риме, кроме него, жили и другие именитые греки — разделяли веру в возрождение греческого мира и требовали к себе большего уважения. Такие философы, как Дион, никогда не призывали к мятежу и бунтам, но то, от чего их удерживала умеренность, делали за них уличные философы, чьи происки были направлены на то, чтобы любыми средствами завоевать популярность в народе; тем самым они давали Веспасиану лишний повод сделать для них Рим как можно более неуютным местом. Однако, будучи изгнанными, они доказали свою настойчивость, сумев-таки снова проникнуть в Рим и возобновить там свои проповеди.[20]

Правление Тита составляет лишь краткий эпизод в истории отношений между императорами и населением империи. Его уступки сенату и политика мягкой терпимости не смогли приостановить распространение недовольства, которое особенно ширилось на Востоке. Примечательно, что в период его правления (очевидно, в 80 г. по Р. Х.) в Малой Азии объявился Лже-Нерон, привлекший к себе большое число сторонников.[21] Кризис наступил, когда Тита сменил император Домициан. Факты достаточно известны, так что незачем их повторять. Для противников военной тирании и личностного, своекорыстного характера принципата, сложившегося при Юлиях-Клавдиях, а также и для врагов династической монархии, завоевавших, по-видимому, в Риме прочное положение, правление Домициана было откровенной тиранией, деспотизмом в том смысле, который придавали этому слову стоическая и киническая школы философии. Домициан не скрывал своего понимания императорской власти. Он вел себя открыто и честно. Он ничего не желал слышать об идеальном царствовании стоиков. Он требовал покорности и абсолютной личной власти, желая быть господином и богом своих подданных. Для этого не обязательно было менять что-то в самом принципате, созданном Августом и его преемниками. Возможно, что Домициана вынудили показать свое истинное лицо постоянные нападки врагов существующего режима. Он так свирепо расправился с оппозицией, что прославился своей жестокостью. Казалось, что вернулись самые страшные времена Тиберия, Калигулы и Нерона. Доподлинно известно, что повсюду в империи высшие слои общества единодушно осуждали его политику и высказывались в пользу компромисса между императором и его противниками. Создается впечатление, что и армия, пользовавшаяся благосклонным вниманием императора, тем не менее не во всем была на его стороне. Поэтому можно с большой степенью вероятности предположить, что придворный заговор, положивший конец его жизни, возник не на пустом месте, а имел разветвленную сеть в провинциях и воинских частях. В таких обстоятельствах удивительные истории о прорицаниях некоего Ларгина (?) Прокла (возможно, бывшего солдатом) в Германии и видениях Аполлония Тианского в Эфесе, которые Дион принимает как достоверные факты, получили бы вполне удовлетворительное объяснение.[22]

Так, при Домициане оппозиция возобновила свои выпады как против императорской власти в целом, так и против личности императора.[23] Начавшаяся борьба не ограничилась пределами Рима. Мы знаем, что изгнанный из Рима Дион Хрисостом, которому было запрещено жить в родной Вифинии, вел бродячую жизнь; меняя свой внешний облик и, вероятно, под чужими именами, он всюду возвещал новое стоико-киническое Евангелие, в которое он теперь окончательно уверовал. Он почти целиком посвятил себя распространению своих новых идей, и показательно, что его пропаганда была действительно направлена против Домициана и его методов правления. Запрещение жить в Вифинии много говорит об условиях, сложившихся на Востоке: то влияние, которое имела бы проповедь Диона на его родине, представляло угрозу для императора.

Если мы обратимся к вопросу о содержании его пропаганды, то из его речей и из того, что нам известно о деятельности философов в Риме, мы увидим, что здесь на первом месте стоит обличение тирании, которая идентифицируется с правлением Домициана. Такова ее негативная сторона. Была ли у противников Домициана в запасе еще и другая, так сказать, положительная часть программы, которую они противопоставляли тирании? Позднее, уже при Траяне, Дион поведал императору и всем нам, каким он представляет себе идеальное устройство Римской империи и вообще идеальное государство. Тирании он противопоставляет стоическое и киническое царствование (βασιλεία) и живописует его такими красками, что его картина, по крайней мере отчасти, напоминает методы правления принципата времен Траяна.[24] Согласно общепринятому мнению, Дион и оппозиция рисовали такую картину, поняв, что им ничего не остается, как только примириться с монархией, и, делая хорошую мину при плохой игре, объявили монархию Траяна басилеей (βασίλεια) стоических философов; считают, что они скрепя сердце отказались от своих республиканских идеалов. Я не вижу оснований для такого вывода. Мне представляется, что оппозиция с самого начала, за исключением, может быть, единичных случаев — если Гельвидий Приск и впрямь был убежденным республиканцем, — признавала принципат, но, приняв точку зрения Антисфена, младших киников и стоиков, выдвинула требование, чтобы принципат перестроился, приспособившись к идеалу стоической и кинической басилеи (βασιλεία).[25] Программа стоического и кинического царства, которую предлагает Дион, достаточно известна, так что здесь не нужно останавливаться на ее анализе. Основные ее пункты следующие: царь избран божественным провидением и действует в совершенном согласии с волей высшего бога; сам он при жизни не является богом; власть для него — не личная привилегия, а долг; вся его жизнь — это труд (πόνος), а не удовольствие (ἡδονή); для своих подданных он — отец и благодетель (πατὴρ καὶ εὐεργέτης), а не господин (δεσπότης); его подданные — свободные люди, а не рабы; они должны любить его, а он должен быть φιλοπολίτης и φιλοστρατιώτης и должен быть πολεμικός, но в то же время εἰρηνικός в том смысле, что вокруг него нет никого, с кем нужно было бы вести борьбу; наконец, он должен быть окружен друзьями (это положение намекает на сенат), которые принимают участие во всех делах управления государством и являются свободными (ἐλεύθεροι) людьми благородного происхождения (γενναῖοι). Несомненно, многие пункты этой программы, излагаемой Дионом, нельзя рассматривать как чисто теоретические положения, на самом деле они соответствуют характеру Траяна и его способу управления государством.[26] Однако достаточно заглянуть в тот панегирик Траяну, который произнес Плиний при своем вступлении в должность консула, чтобы, сравнив его с первой и третьей речью Диона о царской власти, убедиться, как далеко выходит Дион за рамки простой констатации фактов; главное, чему посвящены речи Диона, это проповедь вечных норм, которые Траяну предстояло либо принять, либо отвергнуть.[27]

Поэтому я полагаю, что противники Флавиев в большинстве случаев не осуждали принципат как таковой; их отношение к нему, скорее, совпадало с позицией Тацита. Они его признавали, но желали, чтобы он как можно более приближался к басилее (βασιλεία) стоиков и как можно менее походил на то, что они понимали под тиранией, воплощение которой они видели в военной тирании Калигулы, Нерона и Домициана. Вступление на престол Нервы и Траяна положило конец противостоянию, существовавшему между основной массой населения (в особенности между просвещенным слоем городской буржуазии) и носителями императорской власти. В речах Диона о царской власти, с которыми он выступал перед Траяном и которые затем, очевидно с одобрения императора, не раз повторял в крупнейших городах Востока, были сформулированы те пункты стоической доктрины, которые согласился принять принципат, и те уступки, на которые, со своей стороны, согласилась пойти доктрина во имя требований реальной жизни.

Согласие армии с таким мирным разрешением конфликта, выразившееся в том, что она после него на протяжении целого столетия хранила спокойствие и не выходила из повиновения, объясняется тем, что солдаты не были сторонниками военной тирании, а готовы были приветствовать решение этого вопроса в духе требований общественного мнения, выражаемого образованными слоями населения всей империи. Принципат II в. по Р. Х., просвещенная монархия Антонинов, означал победу образованных классов, подобно тому как принципат Августа означал в свое время победу сообщества cives Romani. Призрак восточной монархии, взращенной на почве военной тирании, на сей раз был благополучно изгнан, однако, как мы увидим далее, одержанная над ним победа оказалась последней.

Условия компромисса, заключенного между образованной частью населения и императором, нигде не сформулированы и не закреплены документально. Конституция Римской империи, как это было всегда от начала римской истории, по-прежнему оставалась неписаной. Все изменения сводились, в сущности, к приспособлению императорской власти к новым условиям, что отнюдь не уменьшило ее полномочий. Что касается власти императора, то она, напротив, даже еще больше увеличилась. Единовластное господство принцепса над всеми классами населения было признано как факт и как необходимость. Без единовластной воли верховного правителя Римская империя неизбежно бы распалась. Бюрократический аппарат императорского чиновничества беспрепятственно продолжал развиваться. Однако вновь стал подчеркиваться основной принцип, лежавший в основе принципата Августа. Император не был монархом восточного толка; он был верховным должностным лицом Римской империи, римских граждан и провинциалов. Он не избирался каким-либо конституированным собранием, но в то же время его власть не передавалась преемнику исключительно по праву кровнородственной связи от отца к сыну. Император усыновлял лучшего из лучших, т. е. лучшего из числа своих пэров, представителей сенаторского сословия, игравшего роль питомника государственных деятелей и будущих императоров. Сенаторское сословие было хорошо подготовлено для исполнения этой задачи, так как все его члены посвящали свою жизнь служению на государственном поприще. Императорская власть рассматривалась не как личная привилегия, а как долг и служение, возложенное на ее носителя по воле бога и сената. Император как бы олицетворял собой империю, и потому власть императора, равно как и его особа, были одинаково священны и представляли собой предмет религиозного почитания. В императоре получало свое воплощение величие государства. Он был не хозяином государства, а его первым слугой; служение государству было его долгом. Находясь с армией, он должен был нести все тяготы военной службы наравне с рядовыми солдатами. Находясь в столице, он должен был выполнять свои обязанности у кормила государственного правления, трудиться денно и нощно, не жалея сил, заботясь о безопасности и благополучии государства. Поэтому, соответственно своему высокому положению, он должен был вести жизнь, не похожую на жизнь обыкновенных смертных, и при этом соблюдать величайшую скромность и умеренность. Его личное состояние растворилось в государственном. Все, что принадлежало императору, принадлежало и государству; все, что принадлежало государству, принадлежало также и императору. Только с этой точки зрения можно понять одно странное высказывание Антонина Пия. После того как его усыновил Адриан, он в ответ на какой-то упрек своей жены сказал: «Неразумная женщина! Отныне, когда мы предназначены занять императорский престол, мы потеряли и то, чем раньше владели». [SHA. Anton. Pius, 4.] Возможно, что эти слова придуманы, но они показывают, как понимали тогда положение императора. В семейной жизни император должен был подавлять в себе отцовские чувства; он обязан был выбрать среди пэров лучшего человека и передать ему престол путем усыновления.

Вот так выглядят принципы государственного мышления, которые исповедовали все римские императоры II в. вплоть до Коммода. Трудно представить себе, чтобы такое единодушие было результатом случайного совпадения, чтобы система усыновлений сложилась по той причине, что все императоры до Марка Аврелия не имели родных сыновей, и чтобы одинаковость политики императоров могла объясняться индивидуальными особенностями характера совершенно разных людей. Ведь и Траян — великий воин и завоеватель, и Адриан — интеллектуал, наделенный тонким артистическим вкусом, этот последний афинянин и романтик на троне, и представитель сенаторского сословия Антонин Пий — добрый италийский гражданин без духовных запросов, наделенный хорошим здравым смыслом и чувством юмора, и Марк Аврелий — суровый философ, для которого самым главным были его книги, а высшим наслаждением была абстрактная мысль, — все они, несмотря на разность характеров, в качестве правителей государства шли одинаковым путем. Эти факты хорошо известны. И вышеприведенные характеристики почерпнуты не из речей Диона и даже не из сочинений Марка Аврелия, а из образа жизни этих императоров. Стиль их поведения определяло общественное мнение. Долгие годы императорской власти, долгие часы размышлений, процесс естественного отбора в новом сенаторском сословии — которое кроме названия не имело уже ничего общего со старой сенаторской знатью времен Августа и его преемников, а состояло из хорошо подготовленных чиновников, полководцев и провинциальных наместников — создали настроение, находившее свое выражение в публичном поведении императоров, без единого исключения принадлежавших к этому сословию.

Суровая дисциплина, чувство долга, служение государству — вот лозунги, провозглашавшиеся в этот период ведущими слоями римского народа. Стараясь следовать этим максимам, императоры, естественно, требовали того же от господствующих классов и от армии. Дисциплина и послушание — вот добродетели, которые требовались от сената, всадников, военных и гражданских чиновников. Не случайно именно Адриан ввел в римской армии культ Дисциплины, и нужно отметить, что не только император требовал от армии дисциплины и послушания, но и сама она признавала эти требования необходимым условием своего существования. Никогда еще военная тренировка и строгая дисциплина не достигали такой степени совершенства, никогда еще солдаты не несли свою службу так ревностно и так непритязательно, как во времена просвещенной монархии. История походов Траяна и тяжелых войн при Марке Аврелии показывает, что армия, даже неся тяжелые потери, способна была справиться с самыми трудными задачами, невзирая ни на какие невзгоды. То же самое относится и к государственной администрации, которая никогда прежде не выполняла своих функций столь нелицеприятно, гуманно и толково, как под строгой властью Антонинов. Единственное объяснение этому я вижу в том, что в народе изменилось общее настроение, что фривольность и материализм, царившие в I в., вызвали обратную реакцию, обеспечившую Древнему миру долгие годы мира и спокойствия.[28]

К числу важнейших явлений этого периода относится также политика императоров в отношении провинций. Большинство императоров II в. сами были выходцами из провинций. Траян и Адриан были гражданами из Испании, в генеалогии Антонина Пия и Марка Аврелия присутствуют галльские корни.[29] Они принадлежали к сословию сенаторов и оберегали его привилегии, равно как и привилегии всаднического сословия, представлявшего следующую ступень в общественной иерархии империи после сенаторов. Императоры ни в чем не ущемляли право представителей этих сословий занимать первые после императора должности на поприще государственного служения. Но структура обоих этих классов претерпела к этому времени сильные изменения. Ни тот ни другой не ограничивались более пределами Италии. Все члены сенаторского сословия обязаны были жить в Италии и владеть собственностью, находящейся на ее территории, но лишь немногие из сенаторов были коренными италиками. Будучи выходцами из рядов муниципальной аристократии провинций, они поддерживали связи со своей родиной на Западе или на Востоке. Таким образом, высшие слои римского общества, численность которого значительно возросла, представляли собой уже не аристократию Рима или Италии, а имперскую аристократию, т. е. выделившиеся благодаря богатству или образованности элементы городского населения Римской империи. В этом процессе, вероятно, кроются причины произошедшей смены нравственных представлений, о которой упоминалось выше. Новый нобилитет составился из представителей наиболее образованных сословий империи, которых император привлекал на государственную службу. В римском государстве действительно сохранялось господство аристократически-плутократического класса, но решающим фактором при отборе его новых членов стали уже не знатность происхождения и богатство, а личные заслуги, деловые качества и интеллектуальная одаренность.[30]

Естественно, у этих новых аристократов, большинство из которых сами были родом из провинций, нужды провинций вызывали больше сочувствия; они способны были понять, что провинциям не нравится их положение доменов римского народа, что их не устраивает существующая система управления и что каждая из них стремится стать составной частью римского государства. Эти перемены начались еще при Флавиях. Кое-что в этом направлении было уже предпринято Августом и некоторыми из его преемников, особенно Тиберием и Клавдием. Но апогей этого развития приходится на эпоху Антонинов. Следует отметить, что ни один из императоров династии Юлиев-Клавдиев не исполнял до вступления на престол должность провинциального наместника, ни один из ближайших преемников Тиберия не был знаком на личном опыте с потребностями и желаниями провинциалов, а Калигула и Клавдий бывали в провинциях только в связи с военными походами. Все предшественники Флавиев, кроме Гальбы и Вителлия, чье возвышение произошло исключительно вследствие недовольства провинциальных войск существующей практикой, были римлянами, жили в Риме, и Рим был для них центром вселенной. Начиная с Флавиев произошел крутой поворот. Веспасиан провел большую часть жизни как полководец и руководитель провинциальной администрации, то же самое можно сказать о Тите. В лице Домициана у власти снова оказался прежний тип городского императора. Но все последующие императоры, кончая Коммодом, до своего вступления на престол жили в провинциях, а некоторые, как, например, Адриан, проводили там почти все время своего правления.

Естественно, что при таких условиях старая теория и практика провинциального управления окончательно изжили себя, а императоры II в. ощущали себя не только императорами города Рима или римских граждан, а императорами всей империи в целом. Об этом свидетельствует быстрое распространение римских гражданских прав среди населения империи и всевозрастающее число провинциальных городов, получивших статус римских муниципий или римских и латинских колоний. Еще важнее тот факт, что провинции стали осознавать себя индивидуальными образованиями, целостными локальными единицами или, если угодно, «нациями». Римская империя теперь представляла собой объединение этих наций. Эта мысль находит блестящее выражение в известной серии монет эпохи Адриана, посвященных провинциям. О том же свидетельствуют наблюдающиеся во II в. изменения в финансовой, экономической и социальной политике императоров, но об этом речь будет идти дальше, когда мы перейдем к рассмотрению экономического и социального развития империи во II в.

Чем больше давали о себе знать перемены в подходе римского правительства к провинциям, тем более миролюбиво относилось местное население, и в первую очередь его высшие слои, к римскому господству. В том, что касается западных провинций, мы располагаем лишь скудными сведениями. Но даже бесчисленные надписи в честь императоров, появившиеся в западных городах во II в., говорят о том, что высшие слои были весьма довольны существующим положением. В восточных провинциях настроения местного населения тоже начинали меняться. Творчество Диона и Плутарха, речи Элия Аристида, а также диатрибы Лукиана свидетельствуют о том, что высшие классы греческих областей империи понемногу примирились с обстоятельствами, отказались от свободолюбивых мечтаний и трудились ради консолидации римской власти на Востоке.[31] Дольше всех упорствовали жители Александрии. Они не переставали бороться с римским правительством и по-прежнему рассматривали императорскую власть как «тираническую», не желая признавать ее «царственной». Однако следует принять во внимание, что документ, в котором получила свое выражение эта оппозиционность, относится к временам Коммода и что в нем проводится противопоставление Коммода и его отца.[32]

Далее нужно обратить внимание на то, что императоры II в. уже не преследовали философов, не исключая даже киников. Задача полемической борьбы и высмеивания киников перешла к проправительственным философам и софистам. Правительство не вмешивалось в эти литературные споры, а, со своей стороны, старалось поддерживать распространение образования в городах Запада и Востока, оказывая разностороннюю помощь как отдельным риторам и профессорам, так и целым учебным заведениям.[33]

Тем не менее нельзя все же утверждать, будто бы в Римской империи II в. вообще не было недовольных элементов. Даже на Востоке верхние слои общества действительно более или менее примирились с империей. Однако этого нельзя было сказать о низших классах. Пример Вифинии и волнения в Александрии при Траяне доказывают, что в Малой Азии и Египте классовая борьба никогда не прекращалась и что римскому правительству и чиновникам нелегко было договориться с низшими слоями городского населения.[34] В следующей главе нам еще придется остановиться на этой теме подробнее.

И наконец, несколько слов о социальной структуре римской армии при Антонинах. В этой главе уже неоднократно говорилось о том, что римское войско играло решающую роль не только в политической, но и в социальной и экономической жизни империи. Приходится задаться вопросом, оставалась ли армия при Марке Аврелии и Коммоде точно такой же, какой она была при Флавиях и Траяне, и, главное, была ли она по-прежнему армией, состоящей из римских граждан или людей, готовых стать римскими гражданами, которыми командовали римские граждане, уроженцы Рима и Италии? Выяснить это очень важно для того, чтобы понять историю II и III вв. Что мы можем ответить? Если говорить о политическом правовом статусе отдельных элементов армии, то ее состав, можно сказать, остался неизменным. На протяжении всего II в. штабс-офицерами были представители сенаторского и всаднического сословия, центурионами были римские граждане, как правило, родившиеся и выросшие в Италии или в романизированных областях западных провинций. Преторианцы были италиками или выходцами из романизированных провинций Испании и

Норика или из Македонии. Все легионеры были de iure римскими гражданами. От солдат вспомогательных полков требовалось знание латыни, а по окончании службы они получали право римского гражданства. Однако не подлежит сомнению, что, несмотря на эти политические установки, почти все солдаты были по происхождению провинциалами; италики служили только в императорской гвардии, из рядов которой выходила часть центурионов для остальной армии. После Адриана стало правилом, чтобы каждая провинция поставляла своих собственных солдат.

Все это установлено в результате тщательных исследований и хорошо известно современной науке. О социальной структуре армии мы знаем меньше. Из какого класса, или классов, населения набирались солдаты? Какие области империи были представлены большим числом солдат — города или сельские местности? Несмотря на то что, называя свое полное, официальное, имя, почти все солдаты указывали в качестве своего места жительства какой-нибудь город, это еще не решает вопроса. Солдат мог быть приписан к территории этого города, хотя на самом деле он был крестьянином или арендатором (colonus). Наверняка, солдаты вспомогательных частей в основном набирались из числа крестьян и пастухов. Но вот как обстояло дело в легионах? Согласно расхожему мнению, в легионы тогда тоже поступали главным образом крестьяне, так как горожане не стремились на военную службу, да и офицеры их недолюбливали. Я считаю это мнение правильным. Императоры II в. старались, конечно, привлечь в армию как можно больше романизированной молодежи, а ее можно было найти прежде всего в городах. Они приветствовали и поддерживали создание провинциальных молодежных объединений, которые при необходимости могли составить местное ополчение. Но дело в том, что все эти молодежные объединения, в которых подрастала смена римских легионеров, постепенно утратили сугубо городской характер, особенно это относится к пограничным провинциям. Интересно было бы проследить развитие этих collegia iuvenum в рейнских провинциях в период после династии Флавиев. Молодежные объединения этих провинций не ограничивались пределами немногочисленных официально признанных городов двух германских провинций. Они встречаются и в сivitates, и в pagi, и в vici, т. е. в общинах, очень близких по типу к германским и кельтским племенным союзам и кланам. Тамошние молодежные объединения очень мало походили на «коллегии» италийских городов. В кельто-германских пограничных провинциях эти италийские организации были искусственно привиты к таким полурелигиозным национальным организациям общеиндоевропейского происхождения, какие в доримское время существовали и в Италии. Германские iuvenes, возможно, объединяли первоначально только представителей высших сословий германских провинций — класс зажиточных арендаторов и землевладельцев, в состав которого входили как коренные жители, так и переселенцы, но со временем в эти объединения, несомненно, влилась вся местная молодежь, годная к военной службе.

Так, во II в. римская армия постепенно утратила связь с городами и вернулась к своему исходному типу, превратившись в армию землевладельцев и крестьян, не утративших связей с землей. В шестой и седьмой главах мы увидим, что крестьянство составляло преобладающее большинство населения Римской империи. Лучших солдат поставляли в армию, конечно же, те страны, в которых процесс урбанизации шел медленно и где города еще не поглотили такую значительную часть населения, какая приходилась на их долю, например, в Греции, Италии и в какой-то степени даже в Галлии.

Возможно, что спокойное, лояльное поведение армии, наблюдаемое нами во II в., отчасти объясняется характером ее личного состава. За армией, состоявшей из крестьян, которые никогда не принимали участия в политической жизни, было, конечно, легче осуществлять надзор, поддерживая в ней надлежащую дисциплину, чем за армией городских пролетариев, которые по своему развитию не были такими непритязательными и привыкли с пониманием следить за политическими событиями. Наше предположение о том, что армия II в. — ив особенности второй его половины в эпоху правления Марка Аврелия и Коммода — в основном состояла из сельского населения, подтверждается тем, что в это время войско уже не набирали из добровольцев. Во времена Марка Аврелия, когда на южных и северных границах шли серьезные боевые действия, когда германцы едва было не прорвались в Италию, а на Востоке и в Италии свирепствовала чума, стало уже невозможно довольствоваться добровольным набором в армию. Как известно, Марк Аврелий, для того чтобы пополнить армию, был вынужден забирать в солдаты рабов, гладиаторов, служащих муниципальной полиции, а также германцев и представителей разбойничьих племен далматов и дарданов. Эта акция, пускай даже чрезвычайная, очень показательна, так как она говорит о том, что даже в менее критические времена Марк Аврелий вряд ли мог обойтись без принудительного набора для пополнения армии. Следует напомнить, что во все времена как римские граждане, так и провинциалы обязаны были нести воинскую повинность, а пополнение вспомогательных частей в основном осуществлялось методом рекрутского набора. Поскольку сельское население составляло в империи большинство, а горожане в эти трудные времена усиленно старались избежать военной службы, то можно не сомневаться в том, что армия Марка Аврелия состояла преимущественно из крестьян, причем из крестьян наименее цивилизованных провинций Римской империи, которые поставляли самых крепких и надежных солдат.[35] Хорошее представление о составе провинциальных армий по сравнению с преторианской гвардией можно получить, познакомившись с описанием, которое дано у Диона Кассия в том месте, где он говорит о реформе Септимия Севера, распустившего старую преторианскую гвардию и заменившего ее специально отобранными солдатами провинциальных войск, в основном из дунайских частей. «Таким образом, — говорит Дион, — он окончательно развратил римскую молодежь, потому что та взамен военной службы пошла в разбойники и в гладиаторские школы, и наполнил весь город пестрыми толпами солдатни диковатого вида, говорящей на чудовищном языке и отличающейся грубыми нравами». [Dio Cass. ΙΑ, 2.] Таким образом, в конце II в. римская армия, по-прежнему состоявшая как бы из «римлян», т. е. из представителей имперского населения, все более варваризировалась и все менее могла считаться представительницей культурных слоев населения. За исключением высшего и низшего офицерского состава, ее лицо стали определять не городские элементы, а почти сплошь сыновья деревенских жителей.

---

[1] Тщательный подбор материалов по истории императоров из династии Флавиев представлен в следующих трудах: Weynand. RE. 1909. VI. Sp. 2623 ff. (Веспасиан), 2695 (Тит), 2542 (Домициан); Henderson В. W. Five Roman Emperors. 1927; Mattingly Η., Sydenham Ε. A. The Roman Imperial Coinage. 1926. 2: Vespasian to Hadrian. В данной главе я не останавливаюсь на реформах государственного устройства, предпринятых Веспасиа-ном. Как известно, Веспасиан и в этой области, по крайней мере с формальной точки зрения, действовал в духе восстановления принципата времен Августа; см.: Hirschfeld О. Die kaiserlichen Verwaltungsbeamten bis auf Diocletian. S. 475, в отличие от: Hellems F. В. R. Lex de imperio Vespasiani. Chicago, 1902; ср. литературу, указанную в примеч. 1 к гл. II и в примеч. 1 к гл. III.

[2] О наборе солдат в римскую армию при Флавиях см. работы, указанные в примеч. 8 к гл. III. Само собой разумеется, что мои соображения о социальном составе римской армии носят чисто гипотетический характер. У нас нет статистических данных, из которых можно было бы узнать, какую долю составляли в армии горожане по сравнению с деревенскимижителями. Однако не подлежит сомнению, что процесс варваризации римской армии протекал медленно и постепенно. Италийский крестьянин, конечно, совсем не то, что крестьянин из Галлии или крестьянин придунайских областей; да и среди провинциальных крестьян существовала определенная градация.

[3] Об этом см. литературу, указанную в примеч. 10 к гл. II и в примеч. 5 к гл. III.

[4] См. примеч. 4 к гл. II.

[5] См.: Arnim H., von. Leben und Werke des Dio von Prusa. 1898. S. 304 ff.; Francois L. Essai sur Dion Crisostome. 1921.

[6] См.: Hirschfeld О. Die kaiserlichen Verwaltungsbeamten bis auf Diocletian. S. 83, 84, 475 ff.; ср.: Rostovtzeff Μ. Fiscus // RE. VI. Sp. 2392.

[7] См.: Rostovtzeff M. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. S. 379 ff.

[8] К сожалению, мы очень мало знаем о том, как строилась жизнь больших императорских и государственных имений в Италии и провинциях. Но то немногое, что нам известно, свидетельствует о том, что отношения между колонами и владельцами имений, установившиеся в крупных африканских поместьях в результате нововведений, осуществленных главным образом при Флавиях, основывались на «нормативном» регулировании эллинистического толка, а не на тех «либеральных» началах, которые были характерны для римского городского устройства. Именно это я по возможности старался показать в своей книге «Studien zur Geschichte des romischen Kolonates» (1910). Вполне вероятно, что большие императорские поместья на Буграде первоначально, как полагает С. Гзелль (Gsell S. Histoire ancienne de l’Afrique du Nord. V. P. 208 sqq.), представляли собой ager publicus карфагенян, затем перешли во владение нумидийских царей. Потом ими завладели римские магнаты, а при Нероне и Флавиях эти земли отошли к римским императорам. Представляется вполне вероятным, что еще во времена нумидийских царей — а может быть, и при карфагенянах — отношения между крестьянами, которые обрабатывали землю, и ее владельцами регулировались согласно эллинистическим нормам, т. е. непосредственно работавшие на земле крестьяне находились в положении египетских βασιλιχοὶ γεωργοί. [царских земледельцев] (греч.) Этим объясняется существование так называемых орегае, т. е. барщины (corvees). Поскольку в нумидийском царстве встречалось такое явление, как ἐξέτασις (в документах сказано ἀναγραφή) молодых лошадей (Strabo. XVU, 3, 19. С 835; ср.: GsellS. Op. cit. P. 153, 181, 20, app. 4), приходится допустить наличие эллинистических влияний. Здесь мы имеем дело с таким же установлением, которое можно встретить в P. Tebt. 713. Эти условия унаследовали римские магнаты, а римские императоры их закрепили. Аргументы, которые приводит Фрэнк в своих возражениях (Frank Т. Amer. Journ. Phil. 1926. P. 55 sqq., 153 sqq.; Idem. Economic History of Rome2 . P. 444 sqq.), меня не убедили. Та пропасть, которая пролегла между «нормативистским» духом постановлений и «либеральным» духом римского городского права, слишком велика, чтобы ее можно было преодолеть волевым решением. Тем же «нормативистским» духом пронизана организация общественных отношений в том округе Испании, где находились рудники Випаски. Возможно, что впервые эти отношения были урегулированы еще при Флавиях. В том же духе действовал впоследствии и Адриан. Монополистическая экономика, введенная в Випаске и регулируемая императорским законом (lex metallis dicta), почти идентична монополистической экономике Египта времен Птолемеев и эпохи римского владычества. Я уже отмечал это в своей работе «Studen zur Geschichte des romischen Kolonates». S. 353 ff. Теперь же это положение подробно описано и доказано Э. Шенбауэром (Schonbauer Ε. Zur Erklarung der lex metalli Vipascensis // Ztschr. d. Sav.-St. 1925. С 45. S. 352 ff.; 1926. 46. S. 181 ff.).

[9] См. примеч. 28 к гл. III.

[10] О чрезвычайно важной проблеме допущения греческих граждан Римской империи в сословия всадников и сенаторов см.: Dessau Н. Offiziere und Beamte des romischen Kaiserreiches // Hermes. 1910. 45. S. 14 ff., 615 ff.; Weynand. RE. VI. Sp. 2660; Friedlander L, Wissowa G. Sittenge-schichte Roms. I.9 ·10 S. 109 ff.; Stech B. Senatores Romani etc. P. 179 sqq. После выхода этой книги этот вопрос был всесторонне и основательно разработан К. С. Уолтоном (Walton С. S. Oriental Senators in the Service of Rome // JRS. 1929. 19. P. 38 sqq.). В основных моментах его выводы совпадают с моими. Двое из немногочисленных известных нам сенаторов греко-восточного происхождения, возможно, начали свою сенаторскую карьеру еще во времена Нерона; один был соратником Веспасиана и по крайней мере один был экс-царем. Домициан придерживался той же политики. Первыми императорами, которые при назначении на военные и гражданские должности не делали слишком большого различия между богатыми греками знатного происхождения и представителями западной аристократии, были Траян и, в еще большей степени, Адриан. Отчасти это было вызвано тем, что чиновники восточного происхождения были более компетентны в делах Востока, но главным образом эту перемену можно расценивать как уступку императоров Π в. настроениям, которые господствовали среди аристократии восточных городов; их отражение мы находим в словах Плутарха об амбициях греков, претендующих на места в сенате и магистратурах (περί ευθυμίας 10. P. 470 С). Из текста явствует, что греки не были полностью удовлетворены даже тем, чего они достигли при Траяне, а требовали гораздо большего. То же относится и к всадническому сословию; см. статистические выкладки А. Штейна (Stein A. Der romische Ritterstand. 1927. S. 412 ff.). Только начиная со II в. в сословии всадников появляется заметное число представителей восточных народностей. Впрочем, чем дальше к востоку находилась страна, тем труднее было ее аристократии получить доступ в привилегированные классы. Ср.: HahnL Beamte griechischer und orientalischer Abstammung in der Kaiserzeit Festgabe des Gymnasiums Niimberg, 1926. Первыми консулами родом из Малой Азии были Полемен из Сард (92 г. по P. X.) и Антий Квадрат (93 г. по P. X.). Огромные поместья в Малой Азии, которыми владел последний, перешли по наследству к императорам; см.: Calder W. Μ. Monumenta Asiae Minoris Antiqua. 1928. I. P. 17.

[11] См.: Dio Cass. 65 (66), 12, 2 (p. 148 Boiss.): βασιλείας τε ἀεὶ κατηγορεί καὶ δημοκρατίαν ἐπήνει; ср., например: Stuart Jones Β. Η. The Roman Empire. P. 117. Дух сенатской оппозиции получил наиболее четкое выражение в многочисленных книгах, посвященных жертвам императорских репрессий, например: Fannius С. Exitus occisorum aut relegatorum a Nerone (Plin. ер. V, 5) или Titinius Capito. Exitus illustrium virorum (жертвы Домициана; Plin. ер. VIII, 12); этими сочинениями, очевидно, широко пользовался Тацит для своих исторических трудов. См.: Reitzenstein R. Nachr. Ges. Wiss. Gott. ph.-h. KL 1904. S. 326 ff.; Idem. Sitzungsb. Heidelb. Akad. ph.-h. Kl. 4. 1913. S. 52 ff.; Premerstein Α., von. Zu den sog. Alexandrinischen Martyrerakten // Philologus. 1923. Suppl. 16, 2. S. 48, 68. Можно с уверенностью предположить, что эти памфлеты написаны под сильным влиянием философов стоиков и киников.

Настоятельно требуется исследование распространенных в эпоху эллинизма в I—II вв. по P. X. взглядов на единоличную верховную власть в государстве. Э. Р. Гуденаф (Goodenough Ε. R. The Political Philosophy of the Hellenistic Kingship. Yale Classic Studies 1. 1928. P. 65 sqtj.) на основе тщательного анализа пифагорейских трактатов περί βασιλείας [о царской власти] (греч.) показал, как широко были распространены пифагорейские взгляды на царя как на νόμος έμψυχος [одушевленный закон] (греч.) и как тесно они были связаны с персидскими и индийскими взглядами на характер царской власти. Некоторые высказывания Филона и Плутарха и один фрагмент из Музония свидетельствуют о том, что положения пифагорейского учения были хорошо известны в период ранней империи и что учение о царской власти стоиков и киников не безраздельно господствовало над умами. Многие важные вопросы, касающиеся развития политических идей в период Римской империи, еще ждут своего решения. Каковы истоки и философские основы идеи принципата (см. примеч. 1 к гл. II)? С какого времени эллинистические идеи о βασιλεύς [царь] (греч.) начали связывать с римским принципатом? Сколько элементов пифагорейских философских взглядов содержат в себе стоическое и киническое учение о государственной власти?

[12] О Дионе и его первом приезде в Рим см.: Arnim Η., von. Leben und Werke des Dio von Prasa. S. 142 ff.; Schmid W. RE. V. Sp. 848 ff.; Christ— Schmid—Stahlin. Gesch. d. gr. Lit.6 II, 1. S. 361 ff.

[13] О киниках вообще и представителях этой школы в I в. по P. X. в частности см. превосходную работу И. Берная (Вегпау J. Lucian und die Kyniker. Berlin, 1879; ср.: Wendland P. Die philosophische Propaganda und die Diatribe // Die hellenistisch-romische Kultur2 ’3 . 1912. S. 75 ff.). К сожалению, Вендланд совершенно не замечает политического характера кинической пропаганды I—Π вв. по P. X.

[14] Лучший материал об изгнании философов при Веспасиане дает Дион Кассий, 65 (66), 13; 13, 1а (Ш. Р. 146—147. Ed. Boissevain); ср. 15 (Р. 149. Ed. Boissevain) и Светоний (Vesp. 15). Тот факт, что Герас в 75 г. был приговорен к смертной казни, показывает, что в его выступлениях содержались нападки на личность императора.

[15] См.: Dio Cass. 65 (66), 12 (цит. по речи Гельвидия Приска): [Веспасиан, смутившись и заплакав, вышел из здания сената, сказав только: «Моим наследником будет мой сын и никто другой»] (греч.) ср.: Suet. Vesp. 25. Напрашивается предположение, что Гельвидий Приск настаивал в сенате на том, чтобы Веспасиан усыновил лучшего из сенаторов и принял точку зрения стоиков и киников. Веспасиан не пожелал даже выслушивать такие требования. Смысл его слов таков: «Восстановление республики лучше, чем введение метода, который предлагает Гельвидий». Ср.: Weynand. RE. 1909. VI. S. 2676 ff.

[16] Из «Александрийской» речи Диона мы знаем, что в Александрии — очевидно, незадолго до его приезда в этот город — вспыхнули серьезные волнения, которые были подавлены римскими войсками под командованием некоего Конона (or. 32, 71—72). Возможно, что эти волнения были связаны с еврейским погромом; см. так называемые Протоколы языческого мартиролога Гермеска (Р. Оху. 1242); Weber W. Hermes. 1915. 50. S. 47 ff.; ср.: Premerstein Α., von. Zu den sog. Alexandrinischen Martyrerakten // Philologus. 1923. Suppl. 16, 2.

[17] Следует отметить интересные совпадения, которые имеются между πολιτιχά παραγγέλματα Плутарха и речами Диона, с которыми он обращался к значительным городам греческого Востока, в особенности с его речью к жителям Александрии (речь 32-я) и жителям Тарса (речи 33-я и 34-я). Те же главные мысли повторяются в вифинийских речах Диона, в особенности в речи, обращенной к его согражданам из города Прусы. Плутарх внушает политикам греческих городов мысль о необходимости хорошенько осознать действительное положение вещей, которое невозможно сравнивать со славным прошлым (πολ. παρ. 17. P. 814 А), спокойно довольствоваться мерой свободы, предоставленной римлянами (Ibid. 32. Р. 824 С), честно подчиняться римским наместникам и занимать по отношению к ним дружественную позицию (Ibid. 17. Р. 813 Е; 18. Р. 814 С), а также соблюдать мир между различными классами населения — бедными и богатыми (Ibid. 19. Р. 815 А; 32. Р. 824 В). Почти точно такие же советы дает Дион жителям двух вышеупомянутых городов. В Тарсе шли нескончаемые гражданские распри как между различными группами правящего класса (Dio Cass. or. 34, 16 sqq.), так и между этим классом и пролетариатом (ог. 34, 21 sqq.). Одновременно происходили постоянные стычки с наместником и прокураторами (34, 9, 15; ср. 42). Как известно, в Вифинии и при Веспасиане, и после возвращения Диона из ссылки (см. вифинийские речи) обстановка была почти такой же, как в Тарсе. Характерными чертами общественной жизни были попытки произвести социальную революцию, а также ожесточенная борьба с наместником. Нельзя не выразить сожаление, что И. Зёльх в своей работе «Города Вифинии во времена античности» (Solch J. Bithynische Stadte im Altertum // Klio. 1924. 19. S. 165 ff.) не углубляется в переживаемые ими экономические и социальные трудности; ср.: Walton С. S. Oriental senators in the service of Rome // JRS. 1929. 19. P. 50 sqq. Подобная же политическая и социальная борьба между аристократией и пролетариатом происходила во времена Нерона в «иродейских» городах Палестины. Нам хорошо известно, как складывались отношения в Тивериаде, где пролетариат состоял из ναύται, [моряки] (греч.) называемых ἄνδρες ἄποροι, [бедные люди] (греч.) и немногочисленных крестьян; см.: Josephus Fl. Antiq. Iud. XVIII, 2, 3 (37—8) и Vita 9 (32—6), 12 (66); ср.: Rostovtzeff Μ. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. S. 305 и примеч. 30 к гл. VII.

[18] Мне приятно отметить, что та точка зрения, которую я первым стал отстаивать (см. мою работу «Die Martyrer griechischer Kultur» в русском ежемесячнике «Мир Божий», 1901), а именно, что так называемый Языческий мартиролог является отражением политической оппозиции александрийцев политике римского правительства и что оппозиционеры использовали процессы против предводителей еврейских погромов как предлог для выражения своих антиримских настроений, теперь стала общепризнанной, хотя моя работа почти нигде не цитируется (Rossica sunt, поп leguntur). См.: Wilcken U. Zum alexandrinischen Antisemitismus // Abh. d. k. sachs. Ges. d. Wiss. 1909. 27. S. 825 (45), 836 (56) (со ссылкой на мою работу); Idem. Chrest. S. 44 ff.; PremersteinA., von. Zu den sog. alexandrinischen Martyrerakten // Philologus. 1923. Suppl. 16, 2.; Bell H.I. Juden und Griechen im romischen Alexandreia // Beihefte zum Alten Orient. 1926. 9; cp. примеч. 2 к гл. III. Я не могу здесь подробно останавливаться на спорах о характере так называемого Мартиролога, которые велись в последнее время между отдельными исследователями. Возможно, что отдельные памфлеты, имевшие хождение среди греческого населения Египта в форме «Acta» («Протоколов»), были в конце II в. кодифицированы и что большинство наших фрагментов входят в состав этой «книги» об александрийских мучениках. Я убежден, что общие места в этих «Протоколах», напоминающие проповеди киников (например, та настойчивость, с которой Исидор подчеркивает, что он не раб и что император — παραφρονῶν βαδιλεύς, или то, как жители Александрии с гордостью подчеркивают свою знатность и противопоставляют свою блестящую образованность недостаточному образованию императоров), резкий и вызывающий тон, с которым они говорят об императорской власти, характерный почти для всех «документов», — все это не было привнесено в них задним числом в конце II в. (когда произошла предполагаемая кодификация), а вносились туда постепенно, и это произошло гораздо раньше. Интересную параллель этим «документам» представляет собой Масс. II, 6 (изд. Swete) и IV, 5 (протоколы допросов видных евреев в τύραννος Антиоха Эпифана). Следует обратить особое внимание на то, что в пространных, напыщенных и дерзких речах обвиняемых евреев как лейтмотив постоянно повторяется тема τύραννος и βασιλεύς.

[19] Хорошую иллюстрацию мы находим у Диона Хрисостома в его описаниях Киликийского Тарса и фригийских Келен; or. 34, 8 (Таре): [с тех пор город быстро вырос, благодаря тому что прошло немного времени от его взятия, подобно тому как люди, переболев тяжелым недугом, быстро поправившись, если после этого получают достаточный уход, часто становятся здоровее прежнего] (греч.) и 35, 13 и сл. (Келены).

[20] См.: Dio Cass. 65 (66), 15 (p. 150. Ed. Boissevain).

[21] См.: Dio Cass. 66, 19, 3b (p. 154. Ed. Boissevain); Oraccula Sibyllina. IV, 119, 137; Weynand. RE. VI. Sp. 2721.

[22] См.: Dio Cass. 67, 16, 18 (p. 184, 185. Ed. Boissevain).

[23] О мерах, принятых Домицианом в отношении философов, и об их хронологии см.: Otto W. Sitzungsb. Bayr. Akad. Wiss. 1919. 10. S. 43 ff.; 1923. 4. S. 10 ff.; BaehrensW.A. Hermes. 1923. 58. S. 109 ff.

[24] См. речи Диона περὶ τυραννίδος (or. 6), ср.: or. 62 περὶ βασιλείας καὶ τυραννίδος; ср. также Dio Cass. 67, 12, 5 (p. 179. Ed. Boissevain): [он казнил софиста Материя за то, что он, занимаясь риторическими упражнениями, высказался против тиранов] (греч.) Дион написал четыре речи о βασιλεία, и в других его речах последнего периода жизни часто встречаются намеки на основные высказанные там идеи. К теме царской власти (βασιλεία), которая наконец стала хорошо знакома всем жителям империи, Дион постоянно возвращается почти во всех речах этого периода. О четырех речах Диона περί βασιλείας (or. 1—4) и тесно связанных с ними речах 56—57 см.: Arnim H., von. Leben und Werke des Dio von Prusa. S. 398 ff. Хорошее исследование, посвященное изучению речей Диона с точки зрения политического содержания, представляет собой работа Э. Гримма (Grimm Ε. Studien zur Geschichte der Entwicklung des rom. Kaisertums. 1901. II. S. 160—256, в особенности 224—227). Ср. мою рецензию в «Zeitschr. des Ministeriums des off. Unterr. 341» (1902. S. 149 ff.) и отклик Гримма (Ibid. S. 172; все на русск. яз.).

[25] Об источниках речей Диона περὶ βασιλείας (отчасти к ним относится Антисфен, но в основном это были поздние киники и стоики) см.: Thomas Ε. Questiones Dioneae. Leipzig, 1909.

[26] См. в особенности те пункты, которые касаются его отношения к солдатам и его империалистической политики (противопоставление πολεμικός и εἰρηνικός); or. I, 27: [и он воинствен настолько, что война находится в его власти, а склонен к миру настолько, что не остается ничего, равного ему по силам. Ибо он знает и то, что соблюдать мир позволено людям, наилучшим образом подготовленным к войне. Там же, 28: ибо всякий, кто презирает людей, идущих в военный поход и никогда или лишь изредка видел людей, подвергающих себя опасности и трудам ради собственной власти, тот непрестанно льстит бессмысленной безоружной толпе] (греч.) тот подобен пастуху, который не заботится о своих псах и у которого в конце концов не только дикие звери, но и псы начинают уничтожать его стадо. Это место очень точно характеризует правление Нерона и наверняка метит в него. Как известно, для Диона Нерон представлял собой законченный тип тирана. И наконец, там же, 29: [который развращает своих солдат, не упражняя их и не заставляя трудиться] (греч.) подобен плохому κυβερνήτης — намек на Нерона и одновременно на Домициана. Ср. известное изречение Эпиктета (Diss. 4, 5, 17): [«Чей знак имеет эта монета в четыре асса?» — «Траяна». — «Давай, назови!» — «Нерона» — «Брось ее, она ничего не стоит, ни на что не годится»]. (греч.) Плутарх в своем пифагорейском трактате «Ad principem ineruditum» (Moral., изд. Bernardakis, V, 11 sqq.), говоря о безумии иных властителей, которые требовали, чтобы их изображали с громовыми стрелами или сияющим нимбом вокруг чела, имеет в виду не только эллинистических царей, но главным образом Калигулу и Нерона. Ср. сцену на беневентской арке, на которой Траяна приветствуют Юпитер и другие боги (см. примеч. 6 к гл. VIII), и подобные изображения на некоторых золотых монетах Траяна (см.: Salisbury F. S., Mattingly Η. The Reign of Trajan Decius // JRS. 1924. 14. P. 10 sqq.). Разница очевидна; Траяну по-кровительствует Юпитер, Калигула же — сам земное воплощение Зевса. У Диона (or. 3, 133 sqq.) есть еще один момент, относящийся к личности Траяна. Говоря об истинно царских развлечениях, Дион отвергает музыку и театр (намек на Нерона) и восхваляет охоту — любимое развлечение Траяна и Адриана (см. круглые медальоны на арке Константина в Риме). Примечательно, что идеи царской власти появляются уже в борисфенской речи, которая, скорее всего, была написана Дионом сразу же после его возвращения из изгнания. В этом вопросе я не могу согласиться с точкой зрения Г. фон Арнима (Arnim Η., von. Leben und Werke des Dio von Prusa. S. 483 ff.). Постепенно оценка императора с точки зрения философии просвещенной монархии превратилась в застывшую схему, как, например, у Фронтона (ad Verum imp. II, 1) (Naber. S. 119; Haines. II. S. 128 ff.). Согласно этой схеме, Цезарь и Август являются основателями принципата, Тиберий вместо имени удостаивается лишь местоимения ille: «imperatores autem deinceps ad Vespasianum usque eiusmodi omnes, ut поп minus verborum puderet quam pigeret nomen et misereret facinorum» [а императоры по порядку до Веспасиана все такого рода, что не меньше стыдно от их слов, чем досадно от их имен и жаль их поступков] (лат.) Преображенная большим художником, эта схема появляется даже у Тацита.

[27] О том, как соотносится первая речь Диона περὶ βασιλείας с панегириком Плиния (оба произведения написаны в 100 г. по P. X.), см.: Arnim Η., von. Leben und Werke des Dio von Prusa. S. 325; Morr J. Die Lobrede des jüngeren Plinius und die erste Konigsrede des Dion von Prusa. Progr. Tropau, 1915; Münscher K. Rh. Mus. 1920. 73. S. 174.

[28] Поскольку мы говорим о хорошо изученном периоде, излишне приводить здесь все наши литературные источники и полный список современной литературы (см. примеч. 1 к гл. III). Наиболее важные книги и статьи по этой теме можно найти в нижеследующих примечаниях. О конституционном аспекте см. работы, указанные в примеч. 1 к гл. III и в кн.: Schulz O. Th. Vom Prinzipat zum Dominat. 1919 (предисловие и введение); ср.: Weber W. Trajan und Hadrian // Meister der Politik. 1923.

[29] О происхождении Траяна и об истории его семьи см. превосходную работу Рубеля (Rubel J. Die Familie des Kaisers Traian // Ztschr. f. ost. Gymn. 1916. 67. S. 481 ff.; Paribeni R. Optimus Princeps. 1928.1. S. 45 sqq. Об Адриане см.: Gray W. A Study of the Life of Hadrian prior to his Accession // Smith College Studies in History. 1919. Vol. IV, 2; Henderson D. W. The Life and Principate of the Emperor Hadrian. London, 1923. Об Антонине Пие и Марке Аврелии см.: Rohden P., von. RE. II. Sp. 2493 ff.; I. Sp. 2279 ff. (ср. II. Sp. 2434) и статьи в кн.: Prosop. imp. Rom.; ср. указанную в примеч. 27 работу В. Вебера, а также: Bryant Ε. Е. The Reign of Antoninus Pius. 1895. Картина жизни этих императоров, которая предстает в переписке Фронтона, несомненно была типична для столичной и провинциальной римской знати этого периода. Это был образ жизни крупной землевладельческой знати: старомодный, истинно римский, скромный.

[30] См. примеч. 9 к наст. гл.

[31] Тот же дух самоотверженного служения стране, характерный для императоров и чиновников Π в., проявляется и у лучших граждан городов империи. Очень хороший пример представляет фигура Диона из Прусы; он мог бы проводить жизнь в столице в общении со своим другом императором, однако же он предпочел большую часть жизни прожить в родном городке; при этом нужно иметь в виду, что жизнь там складывалась длянего не слишком приятно, так как ему часто приходилось терпеть нападки своих врагов, а это грозило ему утратой популярности среди населения; см.: Arnim H., von. Leben und Werke des Dio von Prusa, passim. Второй пример — жизнь великого писателя Плутарха. Невозможно представить себе ничего благороднее того, что сказано в его πολιτικά παραγγέλματα (15, p. 811С), особенно следующее: [а я, напротив, говорю обвиняющим меня, если я стал возле отмеренной глины, раствора и привезенных камней, что я занимаюсь этим не ради себя, но ради моего отечества] (греч.) ср.: Volkmann. Leben. Schriften und Philosophic des Plutarch von Chaeronea. 1869. S. 52 ff.; Christ—Schmid—Stahlin. Gesch. d. gr. Lit.6 II, 1. S.488; в примеч.4 Шмид цитирует очень интересную эпиграмму, выражающую чувства, которые питали греки в этот период (см.: Geffcken J. Gr. Ер. S. 82). О деятельности Плутарха в качестве римского проконсула или прокуратора см.: Dessau Н. Offiziere und Beamte des romischen Kaiserreiches // Hermes. 1910. 45. S. 616. Еще один пример — Сострат из Беотии, который жил на Парнасе, сражался с разбойниками и строил дороги (Luc. Dem. I). Конечно, утомительно перечитывать тысячи надписей из всех частей империи, в которых содержатся декреты, принятые городами в честь своих выдающихся граждан, и в тысячный раз встречать одно и то же — восхваление щедрости, честности и т. п. городских магистратов, гимнасиархов, жрецов и т. д. Однако не следует забывать, что в надписях говорится чистая правда. Где бы мы нашли в наше время столько богатых людей, которые согласились бы не только жертвовать своим временем, — причем безвозмездно! — решая коммунальные вопросы, но еще самим же и оплачивать их в форме добровольных взносов (summa honoraria) и пожертвований? Говорят о честолюбии, тщеславном желании стать местной знаменитостью и т. д., но нельзя не отметить, что честолюбие таких людей, как Опрамоас, не имело в себе ничего низменного и что многие разорялись, давая в долг деньги, чтобы помочь своему городу: см.: Plut. περί τοῦ μή δεῖν δανείζεσθαι. Ρ. 827 sqq. Чрезвычайно поучительный материал содержится в превосходной книге Б. Лаума (Laum В. Die Stiftungen in der griechischen und romischen Antike. 1914); ср.: Rockwell J. C. Private Baustiftungen fiir die Stadtgemeinde auf Inschriften der Kaiserzeit im Westen des rom. Reiches. 1909), в которой представлена история этих нескончаемых щедрых дарений, сделанных различным городам, стоимость которых доходила порой до миллионов. В наше время такое сочувствие общественным интересам встречается разве что у некоторых американских богачей. Однако по сравнению с имеющимся состоянием римляне жертвовали для общественной пользы гораздо большую долю, чем нынешние американцы. Об Элии Аристиде см.: Boulanger A. Aelius Aristide et la sophistique dans la province d’Asie au Heme siecle de notre ere (Bibl. des Ec. 126). Paris, 1923; о Лукиане см.: Christ—Schmid—Stahlin. Op. cit.5 II, 2. S. 550 ff. Интересная картина расхожего мнения провинциалов о римских императорах I в. и в особенности II в. (автор был евреем, но на его суждении не сказывается влияние религиозных убеждений) сохранилась в XII книге «Oracula Sibyllina» (ср. кн. V); см.: Geffcken J. Romische Kaiser im Volksmunde der Provinz // Gott. Gel. Nachr. 1901. S. 183 ff.; ср.: Rzach. RE. II A. Sp. 2155 ff. Интересно, что наряду с Марком Аврелием как самого большого благодетеля Римской империи превозносили Домициана. Возможно, что так его воспринимали в этот период евреи, но высшие классы Малой Азии и Египта вряд ли разделяли это мнение.

[32] См. так называемые Acta (Протоколы) Аппиана, а также: Wilcken U. Zum alexandrinischen Antisemitismus. S. 822 ff.; Idem. Chrest. S. 20; Lietzmann. Griech. Papryri2 (Kleine Texte). №21; PremersteinA., von. Zu den sog. alexandrinischen Martyrerakten. S. 28 ff. В этом памфлете со всей отчетливостью проявляется мощное влияние кинического учения: противопоставление τύραννος [тиран] (греч.) и βασιλεύς [царь] (греч.); τυραννία, ἀφιλαγαθία, ἀπαιδευσία [нелюбовь к прекрасному, невоспитанность] (греч.) тирана Коммода противопоставляются качествам Марка Аврелия (φιλόσοφος, ἀφιλάργυρος, φιλάγαθος [философ, бессребреник, любитель прекрасного] (греч.); сочинение представляет собой дерзкий вызов, бросаемый родовитым гимнасиархом императору; этим оно напоминает поведение киников в Риме во времена Веспасиана или Гельвидия Приска в сенате (Suet. Vesp. 15). Следует отметить, что оппозиция Аппиана носит чисто политический характер: ее направленность против «разбойника» Коммода полностью согласуется с линией сенатской оппозиции против этого императора. Совсем как во времена Флавиев, александрийцы были так же озлоблены на императора, как римская оппозиция. См.: Acta App. I, 6 sqq.: (текст частично восстановлен фон Премерштейном); ср. IV, 3 sqq.: [Повернувшись и увидев Гелиодора он сказал: «Гелиодор, меня уводит стража, и ты ничего не скажешь?» Гелиодор ответил: «К кому нам обращать слова, когда нет никого, кто бы стал нас слушать? Ступай, сын мой, умри; тебе выпала славная доля умереть за возлюбленное отечество; не бойся...». «Кто это окликнул меня, когда я готов был приветствовать Аида, который уже стоял у меня за плечами? Позвал ли меня сенат или ты, главарь разбойников?»]

[33] Множество фактов свидетельствует о том, что между философами и императорами наступило примирение. Известно, как относилась к философам Плотина, известны и знаменитые письма Плотины к Адриану, Адриана к Плотине и письма Плотины к философам эпикурейской школы; см.: CIL. III, 12283; ср. 1420315 ; IG. III, 49; Dittenberger. Syll.3 834 (IG. II2 , 1909). Ср.: WilhelmA. Jahresh. 1899. 2. S. 270 ff.; RubelJ. Die Familie des Kaisers Trajan // Ztschr. f. ost. Gymn. 1916. 67. S.494 ff. См. в целом: Boyd С. Ε. Public Libraries and Literaty Culture in Ancient Rome. Chicago, 1915; Barbagallo C. Lo stato e l’instruzione pubblica nell’impero romano. Catania, 1911, и в частности: Hahn L. Uber das Verhaeltnis von Staat und Schule in der romischen Kaiserzeit // Philologus. 1920. 30. S. 176 ff.; Ziebarth E. RE. 1923. II A. Sp. 766 (статья «Schulen»); Gwynn A. Roman Education from Cicero to Quintilian. 1926; ср.: Oldfather Ch. H. The Greek Literary texts from Greco-Roman Egypt // Univ. of Wise. Studies in the Soc. Sciences and History. 1923. 9. Очень огорчает, что мы так мало знаем об эфесском Музейоне и его профессорских и докторских кружках. Этот ин-статут процветал при Траяне, а известный Ц. Вибий Салютарий проявлял к нему живой интерес; см.: KeilJ. Jahresh. 1905. 8. S. 128 ff., 135; FE. II. № 28g, 65; ср.: III, № 68; KeilJ. Jahresh. 23. 1926. Beibl. S. 263. Интересно отметить, что во II в. по P. X. в муниципальной жизни Эфеса заметную роль играли выдающиеся риторы. О широком распространении образованности среди мужчин и женщин свидетельствует P. Оху. XII, 1497; ср.: Reinach Th. Rev. et.anc. 1917. 19. P. 32. He означает ли изменившееся отношение императоров II в. к образованию еще одной победы общественного мнения, глашатаями которого были философы? См. Аполлония Тианского (epist. 54, I. Р. 358) (Kays.): [Аполлоний римским блюстителям справедливости. Вы печетесь о гаванях, строительстве домов и местах, но о детях в ваших городах, о нищих, о женщинах нет никакой заботы ни у вас, ни у ваших законов] (греч.) Возможно, что письмо и является фальсификацией, однако оно хорошо отражает дух того времени, когда правительство еще не вмешивалось в школьные дела городов.

[34] См., например, интересный фрагмент пергамской надписи, относящейся, по-видимому, ко времени правления Адриана; см.: Conze A. Ath. Mitt. 1899. 24. S. 197. Anm. 62; IGRR. IV, 444. Эдикт проконсула, в котором объявляется о мерах, направленных против бастующих работников, занятых на строительстве одного из общественных зданий Пергама.

[35] Принудительные наборы в армию производились в критические времена всеми императорами. Но до Траяна они никогда еще не проводились систематически как более или менее регулярное мероприятие; это явствует из того, что в этрт период вместо определенных жителей провинции Вифинии обычно отправляли в армию заместителей (vicarii) (см.: Plin. ер. ad Тг. 30; Mommsen Th. Gesammelte Schriften. VI. S. 36. Anm. 2). Отметим, что во времена Траяна и Адриана романизированное население Испании горько жаловалось на неоднократные принудительные работы: см.: SHA. М. Аur. 11, 7; Hadr. 12, 4; Schwendemann J. Der historische Wert der Vita Marci bei den Scriptores Historiae Augustae. 1923. S. 43; Ritterling. RE. ХП. Sp. 1300. Я с удовольствием отмечаю, что мое толкование текста SHA совпадает с интерпретацией, которую Домашевский предложил Шведеманну. Однако я еще раз хочу подчеркнуть, что под выражением ’italica adlectio’ следует понимать принудительный набор на военную службу лиц, имеющих статус «италиков» и живущих не только в Северной Италии, но главным образом в Галлии и Испании; ср. примеч. 8 к гл. Ш. Ср.: Henderson В. W. The Life and Principate of the Emperor Hadrian. London, 1923. P. 171 sqq. (о военной политике Адриана в целом). О принудительных наборах Марка Аврелия см.: SHA. М. Аиг. 21; Dittenberger. Or. Gr. 511; Premerstein Α., von. Klio. 1911. 11. S. 363 ff. (спартанцы; ср.: Robert L. BCH. 1928. 52. P. 417 об IG. V, 1, 719) и 1913. 13. S. 84 (diogmitai). Преобладание сельских жителей, не понимавших ни латыни, ни греческого языка, можно проиллюстрировать тем, что рассказывает Дион Кассий (72 (71), 5, 2; р. 256. Ed. Boissevain) про Бассита Руфа, префекта преторианцев при Марке Аврелии: ср.: Exc. Val. 302: [Был у Марка префект претория Бассит Руф, человек в прочих отношениях хороший, но невоспитанный по причине сельской жизни и от начала взращенный в бедности... Марк говорил кому-то на латинском языке, и не только собеседник, но и никто другой из присутствующих не понял сказанного, так что начальник претория Руф сказал: «Естественно, Цезарь, что он не понял сказанного тобой, ибо он не знает греческого языка...». Ср.: Exc. Val. 302: потому что он пошел на военную службу не по доброй воле, но будучи пойманным, когда обламывал виноградные лозы] (греч.) Место, где говорится о том, что Марком Аврелием были взяты в армию latrones Dalmatiae atque Dardaniae, прекрасно истолковал К. Пач (Patsch С. Arch.-epigr. Untersuch. zur Gesch. d. rom. Prov. Dalmatien V II Wiss. Mitt, aus Bosnien usw. 1902. VIII. S. 123 ff.; опираясь на некоторые надписи из Дакии и Мёзии, он доказывает, что речь здесь идет о заключительном акте грозного восстания местных элементов в Далмации, которое происходило во времена больших войн на Дунае; ср.: SHA. Lilian, 1, 9. Мое замечание о том, что все солдаты легионов во II в. de jure были римскими гражданами, не следует понимать в строго юридическом смысле. В Египте, как отмечает А. Сегре (Segre Α. Aegyptus. 1928. 9. Р. 303 sqq.), ешптяне, служившие в легионах, получали право римского гражданства и после Адриана, но только в соответствии с их honesta missio. Ограничивалась ли эта практика только азийскими рекрутами? Ср. tirones Asiani в PSI. IX, 1063 (117 г. по Р. X.).

Глава V. Римская империя при Флавиях и Антонинах. Города. Торговля и промышленность

Самое лучшее общее описание Римской империи II в., наиболее полное и подробное из всех, какими мы только располагаем, содержится, пожалуй, в речи εἰς Ῥώμην софиста Элия Аристида, с которой он выступил в Риме в 156 г. по Р. Х. Она служит не только выражением искреннего восхищения перед величием Римской империи, но и содержит насыщенный мыслью, построенный на солидном основании первоклассный политический анализ. Все привыкли пренебрежительно отзываться об этом «Энкомии» Аристида, как о типичном образчике пустой риторики, не богатой оригинальными мыслями, как о наборе общеизвестных банальностей. Эта точка зрения основывается на анализе источников Аристида. Говорят, что, дескать, главным источником его исторических параллелей был Исократ, а основные идеи позаимствованы им у Плутарха, Дионисия Галикарнасского и Полибия; композиция речи построена по теоретическим правилам, почерпнутым из справочника по риторике Менандра.[1] Можно согласиться с правильностью этих наблюдений. Но много ли найдется образчиков современного ораторского искусства из числа самых блистательных политических речей, которые выдержали бы подобный анализ? Между тем анализ источников, использованных Аристидом в своей речи, как раз не подтверждает того, что хотят доказать с его помощью, а именно будто бы мысли софиста бессодержательны и пошлы, а вся его речь в целом представляет собой набор банальностей. Некоторые из этих мыслей, может быть, и впрямь выражают расхожее мнение того времени; однако это еще не означает, что они бессодержательны и пошлы. Нельзя отрицать, что там действительно попадаются кое-какие банальности. Однако пусть критики попробуют привести хотя бы один пример литературного произведения II в., в котором давалась бы такая полная и точная картина структуры римского мира, какая открывается в речи Аристида! В каком другом произведении найдется такое богатство блестящих живых изображений самых различных сторон политической, социальной и экономической жизни империи? Вдобавок в речи Аристида встречаются мысли, которых ни за что не сыщешь ни в одном другом произведении, по крайней мере нигде они не изложены так ясно и в таких четких формулировках, например: столь популярные во II в. рассуждения о характере просвещенной монархии и об отношениях между монархией и различными классами населения империи, определение империи как сплоченного союза свободных, самоуправляемых государств и, не в последнюю очередь, мастерский очерк о роли армии в римском государстве. Речь Аристида является, на мой взгляд, одним из важнейших источников для изучения не только общей структуры римского государства в восприятии его современников, но и мировоззрения эпохи Антонинов, политических идей, которые владели тогда умами. От «Энкомия» нельзя ожидать критического суждения об империи. Задача оратора заключалась в том, чтобы выявить положительные стороны и продемонстрировать их, не опускаясь до льстивого тона и ничего не преувеличивая. И Аристид блистательно справился с этой задачей.

Речь «Во славу Рима» сопоставима с речами Диона о царской власти (βασιλεία). Эти речи предлагают программу, одинаково приемлемую как для императоров, так и для интеллектуальных вождей общества Римской империи. Речь Аристида показывает, как эта программа проводилась в жизнь и насколько реальные условия эпохи Антонинов, и в частности периода Антонина Пия, отвечали надеждам лучших людей империи. Прославляя достижения просвещенной монархии, Аристид, без сомнения, выражал настроения ведущих умов своего времени и основной массы городского населения империи — буржуазии. Об этом свидетельствуют установленные по всей территории империи тысячи хвалебных надписей, посвященных императорам II в., и в первую очередь Антонину, прославляющих бессмертную Римскую империю.

Поэтому в качестве вступления к данной главе, посвященной городам Римской империи, лучше всего подойдет изложение некоторых идей, высказанных в речи Аристида. В представлении Аристида Римская империя — это мировая держава, а Рим — центр всего мира. Под «миром» Аристид, конечно, подразумевает цивилизованный мир (οἰκουμένη), страны Средиземноморья. Римская империя сумела установить единство цивилизованного мира и завершить эту задачу, оказавшуюся непосильной как для восточных монархий, так и для греческих городов-государств. И это единство было основано не на порабощении, в отличие от того, как это происходило в восточных монархиях и царствах Александра и его преемников. Глава объединенного мира — не деспот (δεσπότης), а правитель (ἄρχων) или вождь (ἡγεμών). Он правит не рабами, а свободными людьми и правит потому, что его подданные добровольно признают его власть. Они понимают, что единственное спасение заключается в единении: весь мир стал единым городом-государством (μἵα πόλις πᾶσα ἡ οἰκουμένη). В этом государстве население не делится на греков и варваров, на своих и чужих: все одинаково люди, — так можно закончить мысль Аристида. Перед государством все равны: знатные и простые, бедные и богатые. Признается лишь одно различие: между массой обыкновенного народа и лучшими людьми. Лучшим, т. е. римским, гражданам принадлежит главенствующее положение; остальная масса населения должна им подчиняться. Но главенствующие граждане не обязательно должны быть уроженцами Рима или Италии. Это лучшие люди из всех краев империи. Именно благодаря тому что они — лучшие, они стали римскими гражданами и заняли главенствующее положение; они главенствуют в основных конституирующих компонентах империи, т. е. в городах; долг остальной массы населения — подчиняться этим людям. Если они не исполняют этого долга, начинают бунтовать и пытаются изменить существующее устройство, власть вправе установить порядок силой.

Мир в объединенном мире обеспечивается благодаря прекрасно организованному управлению при помощи превосходной централизованной бюрократической системы, а также благодаря сильной регулярной армии, состоящей из профессиональных военных, которые в то же время являются римскими гражданами. Подобно всему правящему классу, римская армия представляет всю империю в целом, а не какое-либо одно племя, или нацию, или группу каких-то племен и наций; подобно правящему классу, армия состоит из представителей правящей части населения — римских граждан, Благодаря чиновничеству и армии, во всем мире царит небывалое дотоле мирное спокойствие и благоденствие. Всеобщий мир способствует процветанию городов, он превратил империю в союз городов, в которых внешнее великолепие, как правило, сочетается с благосостоянием, в особенности это относится к Греции, Ионии (Малой Азии) и Египту.

Мы в самом сжатом виде изложили здесь лишь основные идеи, высказанные Аристидом в его речи. Но уже из этого краткого пересказа видна их тесная связь с воззрениями Диона. Выступая с этой речью в Риме, Аристид отчетливо сознавал, что высказывает мысли в духе просвещенной монархии и что то же самое с таким же успехом мог бы сказать от своего имени император Антонин. Каждое слово здесь встречало одобрение слушателей. Они жаждали услышать похвалу Риму, — настоящую похвалу, а не льстивые дифирамбы; им нужна была убедительная похвала действительности, чтобы освободиться от мрачного ощущения надвигающегося упадка, о котором многие говорили совершенно открыто, как, например, историк Анней Флор, называвший эпоху Римской империи старческим периодом (senectus) человеческой культуры.

Изложив мнение Аристида, мы представим теперь ту картину Римской империи, которая вырисовывается с нашей современной точки зрения и для которой ориентиром служит не только предшествующий период, как это было у Аристида, но и дальнейший ход исторического развития, в чем, собственно, заключается наше единственное преимущество перед Аристидом.

Аристид был совершенно прав, подчеркивая, что Римская империя представляла собой союз городов — греческих, италийских и провинциальных, причем последние населяли более или менее эллинизированные или романизированные жители данной провинции. Каждому городу принадлежала большая или меньшая по величине часть прилегающей области, которую мы называем его территорией. Эта территория представляла собой либо старую территорию бывших греческих или италийских городов-государств, либо, как это имело место в провинциях, землю, отведенную римским или латинским колониям, или городам, в которых жило местное население. Мы уже рассматривали процесс постепенной урбанизации империи, более или менее равномерно поддерживаемый всеми императорами I в., в особенности Августом и Клавдием. Этот процесс не прекращался и при Флавиях и Антонинах. Мы также говорили о том, что делалось в этом направлении Веспасианом, который создавал новые города и предоставлял статус городов поселениям местных племен. Этот процесс охватывал всю империю и шел особенно энергично в Северной Италии, Испании и Далмации. Ту же политику продолжала проводить и новая «династия» Антонинов, в особенности Траян и Адриан. Со времени падения эллинистических монархий никогда еще не было, особенно на Востоке, такого множества городов, названных в честь императоров, как при этих двух представителях династии Антонинов. Наряду с городами, называвшимися Юлиополем и Флавиополем, на греческом и полугреческом Востоке появилось множество других городов с такими названиями, как Траянополь, Плотинополь, Маркианополь и Адрианополь (а также с другими названиями, включавшими в себя имя Адриана). Казалось, что Траян и Адриан решили превзойти в этом Селевкидов, Атталидов и Птолемеев. Особенно значительный след оставила деятельность Траяна в Дакии, Верхней и Нижней Мёзии (Moesia Superior и Inferior) и во Фракии. Об огромном впечатлении, произведенном этим императором на местное население этих обширных областей, сопоставимом лишь с тем восхищением, которое в свое время вызвала на Востоке личность Александра Македонского, свидетельствуют многочисленные памятники, географические названия и легенды, надолго пережившие Римскую империю. Причина, по которой Траян заслужил столь долгую память, заключается не только в одержанных им больших победах, но в значительной степени также в том, что он начал урбанизацию нынешней Румынии и Болгарии и впервые ввел эти страны в мир римской и греческой культуры. То, что Цезарь и императоры I в., включая Флавиев, сделали для Северной Италии, Галлии, Рейнской области, Британии, Испании, Далмации и части Паннонии, Траян и его преемники, в особенности Адриан, сделали для восточной части придунайских стран. В Африке со времен Августа также неуклонно продолжалась урбанизация. Даже в Египте Адриан основал греческий город, первый и последний после городов, основанных Птолемеями, и дал ему название Антинополь.

Новые городские общины, названные в честь императоров или носившие местные названия, образовывались, как правило, на месте бывших деревень или поселков, населенных в основном местными жителями; иногда, в особенности в Африке, на Рейне и Дунае, они вырастали из колоний римских ветеранов. Городской статус получали также центры крупных экстерриториальных земельных владений римских императоров, о которых пойдет речь в следующей главе; став городом, они получали в качестве своей территории бывшее поместье императора или его часть. Ни один из этих городов не был искусственным образованием. Все они возникли в результате существовавшей в провинции естественной тенденции к урбанизации. Однако их урбанизация не могла бы происходить так быстро без сознательной, систематической поддержки со стороны императоров и без огромных денежных затрат. Между тем следует отметить, что деятельность императоров в этом направлении не продолжалась на всем протяжении периода правления Антонинов. После Адриана новые города стали появляться все реже, хотя нельзя говорить и о полной приостановке этого процесса.[2]

Таким образом, картина, которую представляла собой империя во II в., все более уподоблялась союзу городов-государств. Каждый город имел свое локальное самоуправление, свою локальную «политическую» жизнь (в античном смысле этого слова) и сталкивался со своими индивидуальными экономическими и социальными вопросами, требовавшими решения. Над городами стояло сильное центральное правительство, в ведении которого находились государственные вопросы: внешние отношения, армия и государственные финансы. Главой центрального правительства был император, первый принцепс, ήγεμών.

От его имени действовали его уполномоченные как по гражданским, так и по военным вопросам. Сенат еще продолжал считаться источником верховной власти, поскольку теоретически она вручалась императору сенатом; на самом же деле он выступал в жизни государства на вторых ролях в качестве Верховной палаты и Коронного совета. De iure центральное правительство продолжало оставаться правительством сената и народа Рима, de facto оно представляло собой абсолютную монархию, несколько смягченную существованием привилегий, которыми обладали высшие классы римских граждан, и самоуправлением городов. Права городского самоуправления действительно были почти неограниченными. Императорская бюрократия очень редко вмешивалась в местные городские дела. Она занималась почти исключительно сбором налогов, действуя, как правило, через посредство городов, управлением императорскими и государственными доменами, а также частью судопроизводства.

Разница между Римской империей и современными государствами подобного типа состоит в том, что центральное правительство империи не избиралось и не контролировалось образованиями, входившими в ее состав. Центральному правительству надлежало контролировать и руководить деятельностью городского самоуправления, а вовсе не быть объектом контроля и руководства со стороны муниципий. Этот образ правления сложился в ходе самостоятельного исторического развития и был наследием эпохи, когда центральное правительство представляло собой правительство одного города, пришедшего затем к мировому господству. Таким образом, Римская империя II в. представляла собой странное смешение союза самоуправляющихся городов и стоящей над этим союзом почти абсолютной монархией, в которой в качестве законного носителя власти выступало высшее должностное лицо господствующего города.

Поэтому не приходится удивляться тому, что литературные источники, относящиеся к истории Римской империи, в первую очередь уделяют внимание городу Риму и деятельности центрального правительства. Иногда можно узнать что-то и про жизнь в других городах империи. Достаточно вспомнить сочинения Стация, Марциала, Ювенала и Плиния Младшего, в которых говорится о городах Италии и западной части империи, а также сочинения того же Плиния, Диона Хрисостома, Лукиана, Иосифа Флавия, Филона и Аристида, где говорится о городах Греции и греческого Востока. Кроме того, и сами города являются красноречивыми памятниками своего прошлого. Тысячи греческих и латинских надписей и папирусов поведали нам столько более или менее важных подробностей из жизни городов, что восстановить ее черты сравнительно нетрудно. Другой источник представляют собой современные археологические раскопки, которые в первую очередь, естественно, коснулись городов. Многие из этих руин, особенно в странах, после падения римского господства пришедших в запустение — в Малой Азии, Сирии и Африке, — необыкновенно интересны и замечательно сохранились. Еще один источник первостепенной важности, дающий нам сведения о политической, религиозной и экономической жизни, представляют собой сотни тысяч монет, которые в период империи в большом количестве продолжали чеканить отдельные города. Из этих монет мы не только узнаем многое о том, как выглядели некоторые античные города, но в них, как в зеркале, отразились характерные черты обыденной городской жизни. На монетах мы не только видим изображения городских стен, ворот, улиц, площадей, публичных и частных зданий, но можем получить представление о муниципальном управлении, денежных поступлениях и расходах, об уровне благосостояния как целых коммун, так и отдельных граждан, о религиозной вере, развлечениях и духовных запросах людей.

При первом знакомстве с этими источниками испытываешь настоящее потрясение. Никогда прежде значительная часть Европы, Азии и Африки еще не обретала столь цивилизованного, можно даже сказать, столь современного в основных чертах облика. Какими бы ни были эти города — большими или маленькими, богатыми и роскошными или бедными и смиренными, у всех была одна общая черта, которая состояла в том, что каждый из них изо всех сил стремился устроить городскую жизнь как можно приятнее и удобнее для своих обитателей.

Больше всего восторгов и славословий доставалось, конечно, на долю прекрасного Рима — огромного города и мирового центра империи. И он действительно заслуживал восхищения современников, как, впрочем, и теперешних поколений, настолько прекрасны даже его руины, так величавы его публичные здания: храмы, императорские дворцы, императорские публичные «сады», расположенные в городе, императорские загородные виллы, роскошные здания, предназначенные для народа (бани, базилики, колоннады), а также площади и сады. С Римом соперничали столицы самых богатых и процветающих провинций: в Египте — Александрия, в Сирии — Антиохия, в Малой Азии — Эфес, Карфаген — в Африке и Лион — в Галлии.[3] За ними шли сотни прекрасных, больших городов Востока и Запада. Назовем лишь некоторые: Помпеи, Путеолы, Остия, Верона, Аквилея в Италии; Тавромений, Сиракузы и Панорм в Сицилии; Массилия, Нарбон, Арелат, Немаус, Аравсион, Августа Треверов, Колония Агриппина, Бонна, Могонтиак, Аргенторат в Галлии и Германии; Лондиний и Эбурак в Англии; Тарракон, Кордуба, Гиспал, Италика, Эмерита и Астурика в Испании; Гадрумет, Гиппон Регай, Цирта и Цезарея в Африке, Нумидии и Мавритании; Кирена в Киренаике; Тергест и Пола в Истрии; Салона в Далмации; Эмона и Петовион в Паннонии; Фессалоника в Македонии; Афины, Коринф и Родос в Греции; Смирна, Пергам, Сарды и Милет в Азии; Анкира и Антиохия Писидийская в Галатии; Пессинунт и Эзани во Фригии; Таре в Киликии; Никея и Никомедия в Вифинии; Кизик и Византии на Мраморном море и Босфоре; Синопа на Черном море; Томы и Истр на его западном побережье; Пантикапей (под римским суверенитетом) и Херсонес в Крыму; Тир, Сидон и Арвад в Финикии; Берит, Гелиополь, Пальмира, Дамаск, Филадельфия (Амман) и Гераса в Сирии; Селевкия на Тигре в Месопотамии; Петра и Бостра в Аравии; Иерусалим в Палестине.[4]

Я привел здесь лишь немногие города из тысяч, выбрав их отчасти потому, что они прославляются в наших литературных источниках, отчасти потому, что они знамениты хорошей сохранностью своих архитектурных памятников. Список можно было бы еще значительно увеличить. Вдобавок археологи раскопали много городов, о которых почти ничего не говорится в литературных источниках, но которые в свое время относились к числу процветающих. К таким городам относятся, например, Тугта, Тубурбон Большой, Тубурсик Нумидийский, Булла Регия, Суфетула, Альтибур, Гигтис, Триполи (Эя, Собрата, Лептис), Тевеста, Ламбезис, Тамугади, Мадавра, Куикул и Волюбилис в Африке, Нумидии и Мавритании; Карнунт, Аквинк и Никополь у Истра на Дунае; Виндонисса и Августа Раурика на территории современной Швейцарии; Кастра Регина (Регенсбург) и Камбодун в Реции; Вирун в Норике; Доклея в Далмации; Calleva Atrebatum (Сильчестер), Venta Silurum (Кервент) и Aquae Sulis (Бат) в Британии; Ассос в Малой Азии; крупные деревни и небольшие города в Египте и т.д.[5]

Разумеется, города Римской империи не были однотипны. Они отличались друг от друга соответственно своему историческому развитию и местным условиям. На первом месте стоят большие, богатые торговые и промышленные города, как правило, являющиеся центрами речных и морских торговых путей. Такие города, как Пальмира, Петра и Бостра, стоявшие на караванных путях, служили важными центрами, где встречались купцы, занимавшиеся караванной торговлей. К этому же разряду относится большинство городов, которые представлены в нашем перечне как красивейшие и самые процветающие во всей империи. Они занимали положение ведущих культурных центров. За ними следуют крупные, хорошо построенные городские центры обширных земледельческих областей, столицы провинций или отдельных частей провинций. Как правило, они стояли на пересечении важных торговых путей и судоходных рек и потому служили также важными центрами местной, провинциальной торговли. Практически к этому же типу относятся небольшие города, развившиеся из деревень в более или менее богатых аграрных областях, к их числу относятся почти все без исключения упомянутые здесь африканские города, многочисленные города Британии, Испании, Галлии, Германии, города альпийских и дунайских провинций, а также Фракии, Македонии, Греции, Малой Азии, Сирии и Египта. В Египте эти города официально вообще считались не городами, а деревнями, несмотря на то что они были административными центрами обширных, богатых территорий. В ходе своего естественного развития они приняли облик регулярных, хорошо устроенных греко-восточных городов.

Несмотря на все их различия по величине, числу жителей, состоятельности, а также политическому и социальному значению, всем городам империи были свойственны некоторые общие черты. Все города, как уже отмечалось, стремились по возможности предоставить жителям наибольший комфорт; все они были больше похожи на современные западные города, чем на города и деревни современного Востока. Я нисколько не сомневаюсь, что и сейчас большинство современных итальянских городов мало чем отличаются от своих римских предшественников. Почти во всех городах империи, особенно на эллинистическом Востоке, имелись продуманная система канализации и хорошо функционирующий на основе технически безупречной системы акведуков водопровод, обеспечивавший водоснабжение зданий, включая верхние этажи. В благоустройство общественных мест входило: хорошее мощение улиц и площадей; наличие крытых колоннад по сторонам улицы, под которыми пешеходы могли укрыться от солнца и дождя; просторные рынки, отвечающие требованиям гигиены, — в частности, рыбные и мясные ряды хорошо обеспечивались водоснабжением; вместительные, роскошные бани, расположенные в различных районах города, в которых все граждане могли ежедневно мыться за небольшую плату или вовсе задаром; обширные, хорошо устроенные сооружения для спортивных и физических занятий — гимнасии и палестры. Для религиозных нужд имелись великолепные храмы и алтари, священные рощи и длинные ряды могильных памятников, далеко протянувшиеся за городскими воротами по обе стороны общественных дорог. Во всех городах обнаруживаются большие, внушительные общественные здания: курии (curiae) — здания для заседаний местного сената, канцелярии чиновников, залы, где проходили собрания официально признанных коллегий (collegia) и публичные выборы, базилики (basilicae) для судебных заседаний, тюрьмы и т.п. Другие здания были предназначены для отдыха и культурных учреждений: театры, цирки, стадионы, амфитеатры, публичные библиотеки, аудитории (auditoria) для декламаторских выступлений и публичных лекций, а также художественные галереи. Частные дома были, как правило, добротно построены и оборудованы современными удобствами: купальнями, водопроводом, удобными каменными лестницами, ведущими на верхние этажи, и т.п.[6]

Все это общеизвестные факты. Можно сказать, что в отношении комфорта, красоты и гигиены города Римской империи как достойные преемники традиций эллинистических городов ни в чем не уступали многим нашим современным европейским или американским городам; неудивительно, что многие жители искренне любили свой родной город. Свидетельством этой глубокой привязанности могут служить описания Смирны и Родоса, которые мы находим у Аристида и Диона. Выраженное в них восторженное чувство тем более убедительно, что Смирна не была исконной родиной Аристида, а Дион вообще никак не был связан с Родосом; такое же восхищение высказывается по отношению к Афинам. Все это показывает, как гордилось население Римской империи самым лучшим своим созданием — городами и городской культурой. Своим блеском города были обязаны почти исключительно щедрости высших, зажиточных слоев населения. Текущие расходы покрывались, конечно, за счет регулярных поступлений от различных налогов, взимаемых с населения, причем эти налоги должны были платить как постоянно живущие здесь граждане города, так и временно проживающие в нем приезжие или «соседствующие» (κάτοιχοι, πάροικοι — на греческом Востоке, incolae, inquilini, populi attributi — на Западе). Система налогов опиралась на вековой опыт и, в первую очередь, на опыт эллинистического периода. Налоги и арендную плату полагалось платить за владение землей на территории города, за недвижимое имущество, находящееся в городе, за его ввоз и вывоз (муниципальный таможенный сбор), за занятие торговлей, за заключение деловых договоров и предпринимательскую деятельность, за пользование местом на рынке (арендная плата за лавки, принадлежавшие городу) и за использование другого недвижимого имущества, принадлежащего городу и т.д.[7]

Благодаря этому поступления в городскую казну, особенно что касается крупных городов, были иногда довольно значительными. Но нельзя забывать и о том, что расходы на текущие нужды городского хозяйства тоже были немалыми; насколько можно судить, они даже превосходили затраты современных городов. Разумеется, городским магистратам жалованья тогда не платили. Занять в коммунальном управлении гражданскую должность или должность, связанную с религиозным культом, считалось почетной обязанностью, причем подразумевалось, что она должна исполняться бесплатно. Зато младшие городские чиновники получали плату за свою работу; эти должности занимали либо общественные рабы (δημόσιοι, servi publici), которых за это снабжали жилищем, одеждой и продовольственным содержанием, либо свободные люди, состоявшие на жалованье. Оплата этих служащих составляла значительную статью расходов. Еще больших расходов требовал ремонт и содержание различных общественных зданий.[8]

Одной из самых сложных задач, стоявших перед городами и городскими магистратами, было обеспечение продовольственных запасов (abundantia), в частности зерна (аnnоnа, εὐθηνία), для общественных нужд. В Риме эту задачу брал на себя император. В других городах это было главной обязанностью городского совета и городских чиновников. Существующие условия не способствовали надежному, изобильному продовольственному снабжению. Зачастую территория города была слишком мала для того, чтобы обеспечить его потребности. Кроме того, неурожайные годы, вызванные различными причинами, были типичным явлением в экономике Древнего мира; от них страдали даже такие страны, где имелись самые благоприятные условия для земледелия, как, например, Египет. Таким образом, все города более или менее зависели от регулярного и экстраординарного ввоза необходимого продовольствия. Ни один город не существовал на полном самообеспечении. Поэтому организация рынка, и в особенности транспортировка больших партий продовольственных товаров, имела для городов империи первостепенное значение. Центральное правительство не занималось вопросами регулирования рынка. Напротив, развитие свободной торговли продовольствием встречало на своем пути множество препон. Для императора и его представителей на первом месте стояло государство и государственные потребности, еще более важной задачей было для императоров сохранение власти. Поэтому они забирали в свое распоряжение громадное количество зерна для снабжения города Рима и армии: вывоз зерна из Египта мог производиться только с особого разрешения императора. Обширные императорские домены во всех концах империи, производившие громадные количества зерна, использовались для тех же целей. Зерно, собранное в доменах, редко попадало на свободный рынок. Кроме того, как мы увидим далее, все транспортные средства находились под непосредственным контролем государства, и владельцы судов и тяглового скота не могли распоряжаться этим имуществом, как им заблагорассудится, а также заниматься исключительно теми перевозками, которые были необходимы для снабжения населения, потому что в первую очередь они были обязаны обеспечить потребности государства и императора. Не менее важной и сложной оставалась задача осуществления перевозок. Хотя с морским пиратством было покончено и мореплавание стало безопасным, а на суше при императорах была создана превосходная система дорог, этот вопрос по-прежнему стоял так же серьезно, как и прежде. Во всех провинциях повсюду возникали новые города, порой вдалеке от моря, в стороне от главных морских путей и основных сухопутных дорог. Города старались прокладывать свои местные дороги, которые связывали бы их территории с магистральными дорогами империи, с реками и морями. Но осуществление этой задачи требовало времени, к тому же строительство и ремонт дорог поглощали большие суммы денег. Бремя строительства и поддержания местных дорог целиком ложилось на города. А между тем даже строительство хороших дорог еще не означало решения проблемы. Сухопутные перевозки были чрезвычайно дороги по сравнению с морскими и речными. Поэтому издержки, связанные с сухопутной перевозкой крупных партий продовольствия, оказывались не по средствам для небогатых городов.

По этим причинам почти всем городам империи, не исключая тех, которые находились в самых плодородных местностях, и уж тем более городам горных районов Италии и провинций, приходилось периодически переживать тяжелые времена нехватки и вздорожания продуктов. Нередко случался и настоящий голод. Такие времена обыкновенно проходили под знаком тяжелых социальных волнений: чиновников и курии упрекали в небрежении своими обязанностями, крупных землевладельцев и хлеботорговцев обвиняли в корыстолюбии. В таких условиях начинались бунты и массовые выступления. Предотвращение подобных неурядиц было отнюдь не легким делом, и даже в обычные, спокойные годы городу приходилось тратить на это огромные суммы. Поэтому должность σιτώνης (закупщика зерна) была одной из самых трудных и опасных, какая только могла достаться городскому чиновнику. Не менее сложной была служба агораномов (agoranomoi), которые несли те же обязанности, что и эдилы в западных областях империи: им надлежало следить за тем, чтобы в городе всегда был дешевый хлеб и чтобы цены на другие продовольственные продукты держались в умеренных рамках. Такие речи об эдилах и их деятельности, какие, например, произносятся на знаменитом пире Тримальхиона в связи с обсуждением цен на хлеб, или такие поступки, какие совершает на рыбном базаре фессалийского города не менее знаменитый друг Луция из бессмертного романа Апулея, очень ярко характеризуют деятельность этих горемык, становившихся невольными жертвами своего муниципального тщеславия и локального патриотизма. Неудивительно, что если им удавалось удерживать низкие цены на хлеб, это достижение заносилось в список чиновников рядом с их именами, как это можно видеть рядом с именами некоторых эфесских agoranomoi. Должность σιτῶναι встречается на Востоке чаще, чем соответствующие ей должности (например, curator аnnоnае и т. п.) в западных областях империи Объяснение напрашивается само собой: греческие города, включая некоторые из расположенных в отдельных районах Малой Азии, никогда не покрывали свою потребность в зерне, а неурожайные годы, в отличие от Центральной Европы, Италии, Испании и Африки, случались в Греции и Малой Азии вследствие жаркого и засушливого климата с непредсказуемой частотой. Более подробно мы остановимся на этой теме в следующей главе.[9]

Еще одну статью городского бюджета составляли расходы на общественное воспитание и развитие физической культуры среди всех членов общества от мала до велика, в особенности в целиком эллинизированных городах Востока. Курс обучения пройденного в палестре или гимнасии, составлял признак образованного человека, которым он отличался от невежды. Так, например, в Египте те, кто воспитывался в гимнасии, составляли особый, избранный класс людей, наделенных определенными правами и привилегиями (οἱ ἀπό τοῦ γυμνασίου), а император Клавдий рассматривал свободных по рождению молодых жителей Александрии, прошедших такое воспитание, как людей, безусловно заслуживающих получить столь существенную привилегию — право александрийского гражданства. Многие надписи доказывают, что города греческого Востока по-прежнему не забывали свое славное прошлое и еще ревностнее, чем когда бы то ни было, стремились обеспечить городской молодежи, по крайней мере той ее части, которая принадлежала к привилегированным сословиям, хорошее воспитание в духе греческих традиций. Но это предприятие было очень дорогостоящим. Требовались большие суммы на оплату учителей, на устройство и содержание школ и спортивных площадок, на бесплатную раздачу масла тем, кто не мог покупать его сам. Обеспечить достаточные поставки масла было так же важно для города, как наличие необходимых запасов недорогого зерна. Поэтому закупщики оливкового масла (ἐλαιῶναι) так же часто встречаются в греческих городах, как и закупщики зерна (σιτῶναι). Это была очень важная и хлопотная должность.[10]

Наравне с нуждами общественного воспитания приходилось уделять пристальную заботу нуждам религиозного культа, также требовавшим затрат. В каждом городе было несколько храмов, и их надлежало поддерживать в хорошем состоянии. Иногда храмы располагали собственными средствами, но были храмы и неимущие. Кое-какой доход давала продажа жреческих мест, дававших право на получение известного вознаграждения натурой. Однако все эти поступления не шли ни в какое сравнение с расходами, связанными с достойной организацией религиозной жизни, — затратами на жертвоприношения в честь богов и героев, на процессии, религиозные празднества, соревнования (agones) и игры, посвященные различным богам и т. д. Неудивительно, что в некоторых городах существовал специальный отдел, ведавший финансированием публичного богослужения, у которого были свой казначей и собственная казна. С культом богов были тесно связаны различные игры, постепенно занявшие в жизни городов такое же важное место, как продовольственное снабжение. В большинстве случаев игры устраивали за свой счет чиновники и граждане. Но иногда и сами города были вынуждены устраивать игры в целях предотвращения недовольства и даже общественных беспорядков, грозивших со стороны масс городского пролетариата.[11]

Не приходится удивляться, если в этих условиях города возлагали надежды на материальную поддержку со стороны своих богатых граждан, которые брали бы на себя часть расходов. Отчасти такие денежные пожертвования были обязательным требованием; за честь быть выбранным на должность городского чиновника полагалось платить определенную сумму (summa honoraria). Многие почетные должности — например, должность гимнасиарха — были заведомо связаны с несением определенных расходов. Некоторые жреческие должности предполагали несение части расходов, связанных с культом данного бога, или известной доли затрат по отправлению общегородских культов. В некоторых случаях в деле финансирования религиозных культов город рассчитывал на патронов и председателей религиозных союзов, посвященных соответствующим богам. В трудные времена город объявлял заем, и хотя участие в нем считалось добровольным, на деле каждый богатый гражданин был вынужден подписаться на определенную сумму, иначе он рисковал навлечь на себя публичное осуждение и даже мог оказаться мишенью малоприятных изъявлений общественного мнения. При необходимости город даже возвращался к старинной практике литургий, т. е. к принудительному взиманию с богатых граждан пожертвований на проведение важных коммунальных мероприятий.

Однако независимо от того, о каком мероприятии шла речь — о назначении ли магистратов, жрецов и гимнасиархов или об эффективном участии в украшении города, в создании и поддержании социальных и религиозных институтов или просто о покрытии текущих расходов, — необходимость в применении принудительных мер в I в. возникала очень редко, а в первой половине II в. — еще реже. Богатые граждане охотно приходили на помощь и добровольно жертвовали деньги, когда речь шла о пользе родному городу: можно с полным правом сказать, что большинство великолепных общественных зданий в городах Востока и Запада были дарениями этих людей. Во время голода и бедствий они добровольно предоставляли свои средства на покупку продовольствия для голодающих жителей. В нормальные времена они тратили громадные суммы на то, чтобы придать больше блеску городским играм, или устраивали соревнования и игры за свой собственный счет. Нередко они также раздавали подарки бедным и богатым в виде денег, продовольствия и вина. Общественные угощения, в которых принимали участие многочисленные граждане, были обычным явлением городской жизни. Некоторые из этих пожертвований делались в виде денежных фондов; дарители передавали городу большие суммы для вложения в доходные предприятия, а также предоставляли ему в пользование земельные участки и недвижимость, чтобы на вырученные средства можно было открыть или поддерживать то или иное религиозное или социальное учреждение города.[12]

Не устаешь поражаться, узнавая, какие огромные суммы дарили городу богатые граждане, в особенности на греческом Востоке. Нам известны сотни таких дарителей на всем пространстве Греции и Малой Азии, так что невольно возникает предположение, что там было чрезвычайно много богатых людей, которые из патриотических побуждений или из уважения к общественному мнению добровольно делали подарки своему родному городу. Эта традиционная щедрость, зародившаяся в свободных греческих городах и получившая необычайное развитие в эллинистический период, особенно в III—II вв. до Р. Х., возродилась и получила продолжение в Римской империи, в первую очередь в I—II вв. по Р. Х. Зародившись на Востоке, этот обычай вместе с другими чертами греческой городской жизни распространился на Италию, а из Италии — на западные провинции. Для ученых было удивительным открытием, когда из найденного австрийскими исследователями в небольшом ликийском городке надгробия некоего Опрамоаса из Родиаполя они узнали, что тот подарил несколько миллионов на нужды своего родного города, других городов Ликии и в пользу союза (κοινόν) ликийских городов. Он был не единственным ликийцем, поступившим подобным образом. Похожие на него люди встречались на греческом Востоке повсюду; к самым знаменитым относятся Юлий Эврикл из Спарты и его потомки, а также Герод Аттик из Афин, чьи имена прославлены в наших литературных и эпиграфических источниках. Примечательно, что во главе этого движения стояли образованнейшие люди, интеллигенты своего времени, богатые «софисты», — такие как Полемон, Дамиан и тот же Герод Аттик. Не менее щедрыми показали себя представители новой римской аристократии, сенаторы и всадники Италии и провинций: общеизвестны дары и пожертвования Плиния Младшего, о которых он упоминает в своих сочинениях; не отставали от них и новые патриции провинциальных городов — богатые купцы, землевладельцы и промышленники Галлии, Испании, Африки и других провинций. Видя, как множатся и постоянно укрупняются эти в большинстве случаев совершенно добровольные пожертвования и учреждаемые фонды на протяжении I в., а еще более в первую половину II в., мы узнаем, как много было тогда богатых людей, готовых взять на себя обязанности чиновника, священнослужителя, председателя или патрона различных обществ, чиновника или священнослужителя того или иного союза городов (κοινά). Глядя на это, мы убеждаемся не только в том, что на первую половину II в. приходится наивысший расцвет гражданственности в обществе, но и в том, какие богатства скопились в руках городской буржуазии, переживавшей период своего неуклонного роста как на Востоке, так и на Западе.[13]

В чем же кроется источник растущего благосостояния городской буржуазии, этих тысяч и тысяч людей, живших в различных краях империи и сумевших приобрести в свою собственность огромные капиталы, дома и лавки в городах, корабли, бороздившие морские и речные просторы, а также вьючных животных, перевозивших товары по суше? В связи с этим сразу следует подчеркнуть, что численность состоятельного населения увеличилась по всей империи. Теперь богатство уже не было сконцентрировано в немногих местах в руках немногочисленных владельцев, как это было во времена Афинской республики или в период правления римского сената. Как и в эпоху эллинизма, в это время отмечается, если можно так выразиться, децентрализация собственности. Некоторые римские сенаторы по-прежнему были очень богатыми людьми, но это были уже не набобы I в. до Р. Х. и не мультимиллионеры периода Юлиев—Клавдиев. Среди сенаторов II в. по Р. Х. — а они в основном были выходцами из городов Италии и провинций — можно встретить немало богатых людей, но, как правило, они были умеренно богаты, вроде Плиния Младшего, и по большей части принадлежали к числу землевладельцев. Нужно отметить тот факт, что во II в. по Р. Х. уже нет речи о сенаторах, богатство которых было бы сравнимо с богатством императорских фаворитов прежних периодов, таких как, например, Меценат, Агриппа, Сенека, Актэ (любовница Нерона), Нарцисс, Паллант и прочие. Хотя у Ювенала и можно встретить избитую фразу про миллионеров, играющих ведущую роль среди городской аристократии, но это именно избитая фраза и не более того. Нам не известны конкретные имена, которыми подкреплялось бы это высказывание, тогда как для предшествующего периода можно назвать целый их список.[14]

В этот период в Риме можно найти по-настоящему больших богатеев (и не столько среди сенаторов, сколько среди вольноотпущенников), но теперь их уже гораздо больше в провинциях, чем в Италии: Тримальхион ушел со сцены или переселился из Кампании в одну из провинций. Богатство, которым владеют отдельные граждане провинциальных городов, иногда достигает очень больших размеров. В качестве примера мы уже упоминали Опрамоаса из Ликии, Эврикла из Спарты и Герода Аттика из Афин. Заметим в скобках, что клад, найденный отцом последнего в собственном доме, на самом деле представлял собой, вероятно, некую сумму денег, которую припрятал в неспокойные времена при Домициане дедушка Гиппарх, сам ставший тогда жертвой преследований. За отсутствием статистики мы не имеем возможности точно установить размеры состояния Опрамоаса и других богатейших людей того времени, не можем мы также сопоставить его богатство с состояниями богачей I в. по Р. Х. или с теми капиталами, которыми владеют миллионеры нашего времени. Но очень важно, что в рассматриваемый период богатые люди стали появляться повсюду, даже в Ликии в каком-то Родиаполе, где, казалось бы, меньше всего можно было этого ожидать, или в маленьких городках Африки, Галлии, Испании и даже Фракии. Как доказательство, если это еще требует доказательств, могут служить не только сведения о добровольных пожертвованиях и дарениях II в. — причем эти свидетельства следовало бы тщательно собрать и классифицировать, — но и пышность прекрасных надгробий. Как характерную черту этого времени можно отметить, что красивейшие памятники начинают появляться не только в Риме и Италии, но и в провинциях. К ним относятся памятники возле скромного городка Ассос, раскопанные и реставрированные американской экспедицией; прекрасные надгробные храмы и массивные саркофаги, распространенные по всей Малой Азии и, в частности, в Ликии; могучие курганы близ Ольвии и Пантикапея и украшенные росписями скальные могильники последнего; «мавзолеи» Африки и Сирии — настоящие часовни для культа умерших: в Сирии это прежде всего надгробные башни Пальмиры и примыкающей к ней территории, а также прекрасные памятники, сохранившиеся в гористой, ныне бедной, местности между Алеппо и Антиохией; сюда же относятся скульптурные надгробия, распространенные по всей Галлии, в особенности близ Трира, в Люксембурге и под Арлоном. В дунайских странах также встречаются большие, дорогостоящие надгробия: например, украшенное росписями и статуями надгробие одного землевладельца близ Виминация (Viminacium). Очевидно, что человек, который мог осилить расходы на возведение таких построек и имел достаточно денег на содержание этих монументов и окружающих их садов, должен был обладать очень большим состоянием.[15]

Таким образом, в первую очередь следует подчеркнуть, что II в. был временем богатых и зажиточных людей, появившихся во всех краях империи; причем в отличие от буржуазии Италии времен республики и начального периода империи это были уже не скромные землевладельцы, а важные особы, крупные капиталисты, которые зачастую оказывали решающее влияние не только на жизнь своего города, но и всей его округи и даже целой провинции.

Большой интерес представляет вопрос о происхождении этого богатства. Богачи не появляются по воле императора. Разумеется, политика императоров была направлена на то, чтобы обеспечить этим людям возможно большее влияние в решении коммунальных дел. К сожалению, этот вопрос в научной литературе еще не разработан. Никто из ученых еще не брался за то, чтобы собрать материал о богатых собственниках II в., а также выяснить источники их доходов и характер их экономической деятельности. Тщательное исследование этих вопросов обещает стать результативным. Мы и сейчас уже немало об этом знаем. Насколько я могу судить, исходя из моих материалов, источником богатства по-прежнему оставалась торговля. Заработанные торговлей деньги умножали, отдавая их в долг под ипотеку или вкладывая в приобретение земельной собственности. Наряду с торговлей и тесно связанной с ней перевозкой товаров некоторое значение имела также промышленность, которая играла лишь второстепенную роль, хотя, несомненно, многие состояния были нажиты в этой области.[16] Большой интерес во II в. представляет развитие торговли и транспортировки товаров: частично этот процесс шел старым, проторенным путем, но наряду с ним появляется и ряд новых черт, почти полностью отсутствующих в I в.

Как и прежде, но только в еще большей степени, торговые связи носили всемирный характер. Торговля Римской империи охватывала не только сопредельные, но и территориально отдаленные народы. Оживленная торговля постоянно шла между Галлией, придунайскими землями и Германией. В северном направлении изделия римской промышленности, как и раньше, распространялись вплоть до Скандинавии и побережья Балтийского моря, причем во все большем количестве. От берегов

Дуная римские торговые пути пролегли в приднепровских землях; о том, что высокий уровень этих торговых связей, достигнутый в I в., сохранялся на всем протяжении II в.,[17] свидетельствуют археологические находки римских монет и часто обнаруживаемые в захоронениях этого времени римская керамика и стеклянные изделия II в. Для греческих городов на побережье Черного моря, особенно для Ольвии, Херсонеса, Пантикапея и Танаиса, наступила эпоха нового расцвета. Ольвия и Пантикапей поддерживали связи как с южным, так и с западным побережьем Черного моря. Боспорское царство экспортировало большое количество зерна и различного сырья, в первую очередь необработанную кожу, рыбу и пеньку. Этот экспорт частично шел в греческие города, но в основном он через города южного и западного побережья Черного моря направлялся в места расположения римской армии на Дунае и в Каппадокии. Экспорт, естественно, увеличивался, когда происходили большие передвижения римских воинских частей с востока на запад и с запада на восток, как это имело место в периоды правления Нерона, Веспасиана, Домициана, Траяна и Марка Аврелия. Какое значение имел юг России для Римской империи, явствует из того факта, что римские войска защищали от нападений кочевников Ольвию и крымские города, в особенности вольный город Херсонес, бывший главным центром римского влияния в южнорусском регионе. Какая роль принадлежала купцам Боспорского царства и Ольвии в деле транспортировки товаров из центральных областей России (мехов и воска) в Азию и Римскую империю, нам неизвестно. Но такая торговля, конечно, существовала и приносила большую выгоду сарматским племенам, которые в это время занимали господствующее положение в южнорусских степях и на Кавказе и служили посредниками в связях между южнорусскими областями и китайским Великим шелковым путем. Южнорусская торговля частично находилась в руках царей Боспорского царства и купцов Боспора и Ольвии, частично в руках купцов из Синопы, Амиза, Том и Истра.[18]

Что же касается торговых связей с Югом и Юго-Востоком, то африканская торговля с племенами Сахары не имела большого значения. В провинции Африку, Нумидию и Мавританию оттуда поступало немного рабов и, может быть, некоторое количество слоновой кости. В большом количестве экспортировались дикие животные для боев в повсеместно построенных амфитеатрах, где их убивали на потеху публике. Очень славилось также африканское цитрусовое дерево для изготовления столов. Гораздо важнее была торговля Египта с Югом — царствами Мероэ и Абиссинией (Аксумом), а через посредство этих полуцивилизованных стран — и с Центральной Африкой. Археологические раскопки в Мероэ свидетельствуют о том, что за товары, получаемые из Центральной Африки, Римская империя расплачивалась изделиями египетского производства. Но самым важным видом торговли была торговля Египта, и в частности Александрии, с сомалийским побережьем, Аравией, а также с Индией и Китаем; торговля с последними странами отчасти шла через посредство Аравии, а отчасти происходила путем непосредственных торговых сношений. Об этом уже шла речь в предыдущей главе, однако следует добавить, что торговля Римской империи теперь уже не ограничивалась областями в бассейне реки Инд, а простиралась далее до Индокитая и Суматры, и что торговля с Индией и Китаем постоянно расширялась и приняла форму устойчивой связи. Кроме того, эта торговля уже не ограничивалась одними лишь предметами роскоши. "Конечно, такие товары по-прежнему составляли часть этого импорта, но преобладающим был все же импорт хлопчатобумажных изделий и пряностей. То же самое можно сказать и о товарах, которые империя экспортировала на Восток. Отчасти ее экспорт состоял из сырья и продовольствия (например, железа и зерна), отчасти, причем эта часть была основной, — из продукции александрийской промышленности. В качестве энергичных посредников при обмене товарами между Римской империей, с одной стороны, и Индией и Китаем — с другой, выступали александрийские купцы. Без них торговля с Индией, вероятно, не могла бы существовать.

Из новых документов мы узнали, что процветавшая при Птолемеях торговля с сомалийским побережьем, Аравией и Индией при римлянах усовершенствовалась с организационной стороны. Сопроводительный документ таможенного тарифа от 90 г. по Р. Х., найденный в Копте, свидетельствует об оживленном движении на дороге между Коптом и Береникой, ведущей через пустыню. Путешествуют по ней главным образом капитаны, палубные офицеры, ремесленники, корабельные плотники и матросы торгового флота Красного моря (капитаны именуются не иначе как «капитаны Красного моря»). В число перевозимых предметов входят мачты и реи. Упоминание о солдатских женах говорит о том, что в Беренике стояла воинская часть. Часть солдат, очевидно, относилась к экипажу военного флота, который охранял торговые суда. Дорога через пустыню между Коптом и Береникой была хорошо обустроена, возле нее были вырыты колодцы, установлены военные посты. Вся система находилась в ведении арабарха и префекта Береникских гор. Каждый караван сопровождал эскорт вооруженных солдат, состоявших на службе в римской армии, среди которых важную роль играли арабы, с детства знакомые с пустыней. Подобные меры предосторожности были приняты для обеспечения безопасного передвижения между западными оазисами и Фаюмом, а также между Фаюмом и Египтом. Хорошо организованная речная полиция охраняла судоходство на Ниле и каналах. Эта организация продолжала существовать еще и в IV в. по Р. Х. Появились также новые документы, проливающие свет на субъектов восточной и африканской торговли. Из одной надписи, найденной в Медамуте, явствует, что объединения судовладельцев и торговцев, созданные во времена Птолемеев, продолжали существовать и в III в. по Р. Х. Та же надпись и несколько других, известных ранее, свидетельствуют о том, что на Красном море в это время существовал военный флот. Когда этот флот был организован, в точности неизвестно. Плиний, судя по всему, ничего о нем не знает. [Plin. n.h. VI, 101, 105.] Он говорит о лучниках, которых давали в качестве сопровождения группам кораблей, направляющихся в Индию.[19]

Развитие внешней торговли Александрии не подорвало караванную торговлю Аравии и Сирии. Руины Петры в Аравии свидетельствуют о том, что апогея своего развития этот город достиг после того, как он вошел в состав Римской империи (в 106 г. по Р. Х.). Как известно, Траян построил великолепную дорогу из Сирии к Красному морю. Второй век был также веком наивысшего расцвета Пальмиры; еще одним свидетельством является блистательное возвышение столицы Парфянского царства — Ктесифона на реке Тигр. Лучшие скульптуры Пальмиры, ее прекраснейшие здания, богатейшие надгробия и большинство надписей (одной из которых является знаменитый Пальмирский тариф) служат свидетельством разносторонней торговой деятельности, существовавшей во II в. и еще долго продолжавшейся после периода правления Адриана и Антонина Пия. Это неудивительно, если принять во внимание, что походы Траяна завершились разгромом Парфии, а миролюбивая политика Адриана и его преемников на долгие годы обеспечила для Пальмиры условия, в которых спокойно могла развиваться торговля. Как в Пальмире, так и в Петре торговое дело целиком находилось в руках местного купечества, которое приобрело большое богатство. Величественные руины этих двух городов и их великолепные гробницы, так же как и те, что можно видеть в Бостре, Филадельфии (Аммоне), Герасе и Дуре — городах, принимавших участие в той же торговле, — демонстрируют богатство тамошнего купечества. Благодаря их посредничеству богатство текло в Антиохию и в приморские города Сирии, Финикии, Палестины и Малой Азии.[20]

Однако как ни важна была роль внешней торговли для Римской империи, все же не ей провинции были обязаны своим благосостоянием. Для Египта и Сирии межпровинциальный товарообмен также представлял по меньшей мере столь же важный источник дохода, что и внешняя торговля. Торговля зерном, льном, папирусом, стеклом и изделиями александрийской промышленности, изготовленными отчасти из привозного сырья (например, изделия �