IV. Панегирик

Πανηγυρικός

Переводчик: 
Колобова К.М.

"Панегирик" Исократа, один из шедевров аттического красноречия, подготовлялся в течение долгого времени (согласно традиции, в течение десяти и даже пятнадцати лет). Время опубликования речи остается спорным, хотя большинство исследователей склонны относить ее к 380 г. до н. э.
Речь четко подразделяется на две основные части: первая из них - эпитафий (т. е. похвальная речь, цель которой·- прославление Афин и афинских граждан, противопоставленных остальным эллинам), вторая - торжественная панэллинская речь (т. е. постановка вопросов общеэллинского значения). Первая часть (эпидектическая) изложена в § 20-128. Основной темой ее является прославление Афин и доказывается право афинян на гегемонию в Греции. Вторая часть (§ 133-486} - симбулевтическая -- заключается в отказе от узко полисной политики. Ответственность перед эллинами в равной степени несут Афины и Спарта. В целях совместного похода всех эллинов· для завоевания Азии гегемония в Элладе должна быть поделена между этими двумя государствами. Общей связью двух частей служат § 16-20 и 129-132; из них ясно следует, что первая часть речи подчинена основной идее всего произведения оратора - убедить эллинов в необходимости объединить свои силы, прекратив смуту и вражду между собой, для борьбы с Персией и установления нового порядка в Элладе.
Оригинальность "Панегирика" ярко подчеркивается объединением в единое целое речей, ранее строго отделявшихся друг от друга. Речь открывается вступлением (§ 1-14) и заканчивается эпилогом (§ 187-189).
Изучение событий, социально-экономической и политической жизни греков IV в. до н. э. невозможно без внимательного изучения речей Исократа вообще и "Панегирика" в частности.
Название речи "Панегирик" объясняется по-разному. Если бы эта речь предназначалась для произнесения на Олимпийских праздниках, она называлась бы, так же как речи Горгия и Лисия, "Олимпийской", для Дельф - "Пифийской", для праздников в честь Посейдона на Истме - "Истмийской", а для праздника в честь Афины в Афинах - "Панафинейской". Большая часть ученых высказывается за то, что она была предназначена для Олимпии; нам кажется, однако, более верным мнение других ученых, считающих, что речь эта с самого начала предназначалась для опубликования в Афинах. Цель Исократа - убедить афинян в необходимости взять на себя инициативу в примирении всех греков и в подготовке их к общему походу против персов. Спартанцев, по собственному утверждению Исократа, "убедить еще трудно" (§ 17), тогда как афинян можно легко склонить к этому. Следовательно, Исократ имел в виду прежде всего афинскую аудиторию. Афины в это время продолжали оставаться центром общеэллинской культуры; речь, опубликованная в Афинах, должна была несомненно привлечь внимание и представителей многих других городов, ознакомившихся с речью оратора. К тому же Афины обладали и еще одним преимуществом, на которое указывает Эдм. Бухнер, - на других празднествах общегреческого характера речи произносились только в определенном месте и через большие промежутки, тогда как в Афинах она могла быть опубликованной в любой момент, так как Афины, по словам самого Исократа, "это - вечный торжественный праздник" (πανήγυρις) § 1.
При переводе речи мною были учтены переводы Н. И. Новосадского (§ 1-128) и С. И. Соболевского (§ 19-50, 160-186).

* * *
(1) Я часто удивлялся тому, что учредители торжественных всенародных празднеств и гимнических [1] состязаний признали физические преимущества достойными столь великих наград; тем же, кто ради общего блага трудился в уединении и достиг такой высоты духовного развития, Что и другим может принести пользу, эти люди не уделили никаких почестей. (2) Между тем о них-то и следовало более позаботиться; ибо атлеты, даже удвоив свою силу, не могут принести людям больше пользы, тогда как один единственный человек, достигший мудрости, может быть полезен всем, желающим общаться с его умом. (3) При таких обстоятельствах я все же не пал духом, не бросил работы. Признавая достаточной наградой для себя ту славу, которую принесет мне эта речь, я пришел сюда дать совет относительно войны с варварами и нашего взаимного согласия. Я хорошо знаю, что многие, выдававшие себя за софистов [2], обращались к этой теме; (4) однако я надеюсь настолько превзойти их, что даже им самим покажется совершенно новой тема моей речи. В то же время самыми лучшими из речей [3] я признаю те, которые посвящены наиболее важным вопросам, наиболее ярко характеризуют ораторов и приносят наибольшую пользу слушателям. И одна из таких речей - эта. (5) Время для действий еще не упущено, поэтому и напоминание о них небесполезно. Только тогда оратор должен прекратить речь, когда события полностью завершились и совещаться о них нет надобности, или, когда речь настолько совершенна, что всем ясна невозможность ее превзойти. (6) Но если события развиваются своим чередом, а объяснения их не соответствовали действительности, разве не наш долг рассмотреть и исследовать этот вопрос, правильное решение которого освободит нас от междоусобной войны, от переживаемых нами смут и величайших бедствий?[4]. (7) Далее, если бы оказалось возможным истолковать одно и то же событие только в одном единственном смысле, то у нас были бы основания считать лишним вновь надоедать нашим слушателям, повторяя то же самое, что уже говорили предшествующие ораторы. (8) Однако природа слова такова, что одно и то же можно изложить разными способами: великое представить незначительным, а малое возвеличить [5], старое представить новым, о недавних событиях рассказать так, что они покажутся древними. Поэтому следует не-избегать тем, о которых другие уже говорили до вас, но попытаться сказать лучше их. (9) Ведь события прошлого становятся наследством, общим для всех нас; способность же воспользоваться ими в нужный момент, правильно оценить каждое из них, суметь изложить их в совершенной литературной форме - это особый дар людей рассудительных. (10) Как и другие искусства, искусство красноречия [6] достигло бы, по моему мнению, высокого расцвета, если бы люди прославляли и ценили не тех, кто гонится за оригинальностью своих произведений[7] но тех, кто достиг наибольшего мастерства в каждом из них; не тех, кто стремится говорить о том, о чем никто прежде не говорил, но тех, кто умеет сказать так, как не смог этого сделать никто другой.
(11) Некоторые порицают тщательно обработанные речи, стоящие выше уровня простых людей. Они зашли в своем заблуждении так далеко, что судят о речах, достигших совершенства, по судебным "залоговым" речам, трактующим о частных сделках, как если бы те и другие должны были быть одинаковы, а не отличаться друг от друга, одни - простотой, другие - изысканностью стиля. Эти люди думают, что только они одни знают надлежащую меру, и поэтому тот, кто пускается в тонкие рассуждения, не способен ничего сказать просто. (12) Совершенно ясно, что они хвалят тех, кто сходен с ними по уровню развития. Не для них я предназначаю свои речи, а для тех, которые не потерпят любой небрежно сказанной фразы, но будут ею возмущены; для тех, кто найдет в моих речах качества, которых не сможет обнаружить у других. Обращаясь к ним, я дерзну сказать еще несколько слов о себе самом, а затем уже прямо перейду к делу. (13) Я вижу, что другие ораторы в своем вступлении пытаются расположить к себе слушателей, представляя различные доводы в защиту речи, которую они собираются произнести[8]. Одни говорят, что только что подготовились к выступлению, другие, что трудно найти слова, равные по своему Значению величию дел [9]. (14) Я же прошу вас, если моя речь окажется недостойной избранной темы, моего доброго имени и не только времени, потраченного мною на ее составление, но и всей моей жизни, не относиться ко мне снисходительно [10], но подвергнуть меня насмешкам и презрению; в этом случае я, по справедливости, должен претерпеть все упреки подобного рода, если, в самом деле, ни в чем не превзойдя других, я беру на себя такие большие обязательства.[11]
О делах, которые касаются меня лично, я сказал достаточно (15) и перехожу к делам общественным. Есть ораторы, которые, поднявшись на кафедру, сразу же поучают нас. Они говорят, что следует, прекратив взаимную вражду, обратиться против варвара [12]. Они подробно перечисляют несчастья, постигшие нас вследствие междоусобной войны, и выгоды, которые принесет поход против персов. Эти ораторы говорят правду, но они начинают не с того, что могло бы помочь лучше понять эти события. (16) Одни из эллинов находятся под нашим влиянием, другие - под влиянием лакедемонян. Политический строй городов распределен среди большинства из них точно таким же образом. Как наивен и далек от правильного понимания событий тот, кто думает, что остальные эллины совершат совместно что-нибудь хорошее до-примирения между собой тех, кто их возглавляет. (17) Тот же, кто хочет не только блеснуть своим красноречием, но и добиться каких-нибудь результатов, должен найти такие •слова, которые убедят оба эти государства предоставить друг другу равные права, поделить гегемонию и получить от варваров те преимущества, которые они желают теперь получить от эллинов [13]. (18) Наш город склонить к этому легко; убедить лакедемонян еще трудно, ибо они унаследовали ложную идею, будто гегемония принадлежит им по законам отцов. Но если доказать, что эта честь скорее принадлежит нам, чем им, они, без сомнения, прекратят споры по этому вопросу и- обратятся к тому, что полезно.
(19) Именно с этого и следовало бы начинать ораторам, советуя то, с чем мы все согласны, только после разъяснения спорных вопросов. Мне же необходимо обратить на это внимание по двум причинам: чтобы добиться практического результата, прекратить наше соперничество и общими силами начать войну с варварами [14], (20) а если это невозможно, то показать, кто стоит на пути к счастью эллинов, чтобы всем стало ясно, что и наш город по праву господствовал на море прежде и справедливо претендует на гегемонию теперь. (21) Если в каждом деле заслуживают уважения люди наиболее опытные и способные, то бесспорно нам принадлежит право вернуть гегемонию, которой мы обладали раньше: ведь никто не может указать города, настолько превосходящего другие в сухопутной войне, насколько наше - в морских сражениях. (22) Некоторые не согласны с этим, поскольку происходит много перемен и власть никогда не остается в одних и тех же руках;, по их мнению, гегемония, как и всякая награда, должна принадлежать первым, кто добился этой чести, или тем, кто оказал эллинам больше услуг. Я думаю, что и эти люди - на нашей стороне. (23) Чем дальше отойдем мы в глубь нашего прошлого для рассмотрения этих двух вопросов, тем раньше мы опередим наших соперников. Наш город признается всеми самым древним [15], самым великим[16] и самым прославленным в мире. Прекрасно было его начало, но еще более мы вправе гордиться тем, что последовало за этим. (24) Когда мы поселились в нашей стране, она не была пустынной[17], но мы никого не изгнали из ее пределов[18]. Мы не смешаны с другими, не собраны из разных племен. Наше происхождение так чисто и благородно, потому что землю, от которой мы родились, мы заселяем испокон веков. Мы - автохтоны [19] и можем обращаться к нашему городу с теми же именами, какими мы называем самых близких своих родственников. (25) Из всех эллинов только мы одни имеем право называть нашу землю кормилицей, родиной, матерью. Таким и должно быть начало истории у тех, кто хочет испытывать чувство законной гордости за свою страну, по праву оспаривать гегемонию и никогда не забывать заветы предков.
(26) Столь велики преимущества, принадлежавшие нам с самого начала и дарованные нам судьбой. Благодеяния же, оказанные нами другим, мы можем проследить всего лучше, рассматривая последовательно историю и подвиги нашего города со времени его возникновения. Тогда мы увидим, что не только в военных подвигах наш город служил примером, но и создал почти полностью тот порядок [20], (27) который мы сохраняем в своей частной и государственной жизни и благодаря которому можем существовать. Предпочтение же необходимо отдавать не благодеяниям, столь незначительным, что они остались незамеченными, но тем, о которых все люди, как прежде, так и теперь, повсюду вспоминают и говорят вследствие их важного значения.
(28) Прежде всего, благодаря нашему городу люди получили то, что составляет главную потребность человеческой природы. Предание об этом легендарно, но тем не менее заслуживает напоминания. Скитаясь после похищения Коры, Деметра пришла в эту страну и милостиво отнеслась к нашим предкам, оказавшим ей услуги, о которых никому не дозволено слышать, кроме посвященных. Она дала им два величайших дара: полевые злаки, благодаря которым мы не живем как звери, и мистерии, внушающие причастным к ним более светлые надежды о конце жизни и всей вечности [21]. (29) Наш город был не только любимцем богов, но и другом людей: обладая столь великими благами, он никому не отказывал в них и поделился со всеми тем, что получил. [22] Мистерии и теперь мы свершаем ежегодно; что же касается полевых злаков, то наш город сразу научил и других, как их сеять, обрабатывать и как пользоваться ими. (30) Чтобы ни у кого не было в этом никаких сомнений, добавлю еще несколько слов. Во-первых, если кто-либо отвергнет наши слова как старинное предание, он тем самым прямо признал бы, что эти события действительно происходили: многие говорят о них, и все о них знают; именно поэтому и нужно считать рассказ о них заслуживающим доверия, хотя и не новым. Кроме того, мы можем сослаться не только на древность этого рассказа и этого предания, но привести и более веские доказательства. (31) Большинство городов в память об этом благодеянии ежегодно посылает нам начатки урожая; тем же, кто не выполнил этого, Пифия неоднократно приказывала вносить свою долю жатвы [23] и впредь по отношению к нам соблюдать обычай отцов. Почти все эллины признают веления божества, древние предания подтверждаются обычаями нашего времени, а рассказы старинных времен согласуются с тем, что происходит теперь, - так неужели нужно искать доказательств еще более ясных? (32) Независимо от этих соображений, обратив наши взгляды к древнейшим временам, мы увидим, что первые люди, появившиеся на земле, не сразу нашли пропитание такое, как в наше время, но лишь мало-помалу, совместными усилиями добились этого для себя. Что же это за люди, которые получили такой дар от богов или открыли его сами своими силами?[24] Не те ли, кто первыми, по всеобщему признанию, пришли в страну, кто по природе были одарены способностью к искусствам и наибольшим благочестием к богам? Виновники этих благодеяний заслуживают самой большой награды, и невозможно придумать такую, которая равнялась бы их заслугам [25].
(34) Мы сказали все, что могли, о благодеянии, величайшем из всех, самом первом и относящемся ко всему человечеству. Примерно в то же время варвары занимали большую часть земли, а эллины были заперты на небольшом пространстве. Недостаток земли вынуждал их враждовать и воевать друг с другом. Наш город не остался равнодушным, видя, что одни погибают от отсутствия пропитания, другие- на полях сражений,
(35) Он послал по городам полководцев, которые объединили и возглавили наиболее нуждающихся эллинов, одержали победу над варварами, основали много городов на обоих материках и заселили все острова. Так спасли они сразу и оставшихся дома и тех, кто последовал за ними [26].
(36) Одним они оставили достаточно земли на родине, для других же завоевали больше, чем у них было: созданные ими колонии опоясали всю землю, которую мы теперь занимаем. Это облегчило путь и тем городам, которые позже, подражая нашему городу, захотели вывести колонистов; им уже не было надобности подвергать себя опасности при захвате земель: они заселяли территорию, уже завоеванную нами. (37) Кто бы мог указать гегемонию, более исконную, чем эта? Ведь она существовала еще до возникновения большинства городов. Можно ли найти более полезную, чем она? Ведь с ее помощью были изгнаны варвары, а эллины достигли такого благосостояния.
(38) Оказав помощь в самом главном, наш город не пренебрегал и другим. Стремление обеспечить пропитание нуждающимся[27] повлекло за собой новые благодеяния; так и должны поступать те, кто стремится хорошо руководить хорошими начинаниями [28]. Понимая, что жизнь, ограниченная только насущными потребностями, не вызывает желания ее продолжить, наш город позаботился и обо всем остальном. Из прочих доступных нам благ, которые мы получаем не от богов, но добываем собственными усилиями, ничто не возникло без участия нашего города, но большей частью приобретено с его помощью. (39) Наш город застал эллинов живущими разобщенно и без законов, одних - под гнетом тирании, других - во власти анархии. Он избавил их от этих бедствий, приняв под свою власть одних и став примером для других. Ибо наш город первый составил законы и установил правильный государственный строй [29]. (40) И вот доказательство: первые из эллинов, судившиеся по делам об убийствах, обращались к суду наших законов, если хотели решить тяжбу на основе разума, а не насилия [30]. То же касается искусств, как полезных для изготовления предметов, необходимых в жизни, так и созданных для наслаждения ею. Наш город изобрел одни, оценил значение других и предоставил их для общего употребления. (41) Организация общественной жизни основывалась на гостеприимстве и благожелательности ко всем - как к беднякам, нуждающимся в деньгах, так и к тем, кто хотел пользоваться своим богатством; наш город привлекал и тех, кто преуспевал в, жизни, и. тех, кто был несчастлив у себя на родине. Все они находят у нас то, в чем нуждаются - и самые приятные развлечения и самое безопасное убежище. (42). Ни один из народов не владеет землей, полностью удовлетворяющей его потребности: одного она приносит мало, другого - больше, чем нужно; создается безвыходное положение - куда продать одно и откуда достать другое. И в этом случае наш город разрешил и эти трудности: в центре Эллады был создан торговый порт - Пирей; в нем такое изобилие всего, что товары, которые можно найти лишь с трудом и порознь в различных местах, здесь легко получить все и сразу.
(43) Справедливо хвалят основателей всенародных празднеств за переданный нам обычай - заключать перемирие[31] и, прекратив возникшие раздоры, собираться в одном и том же месте; после совместных обетов и жертвоприношений, мы вспоминаем о родстве, существующем между нами, я сохраняем на будущее более дружественные чувства, укрепляя старые и создавая новые связи взаимного гостеприимства. (44) Пребывание здесь полезно и простым людям и атлетам; когда собираются эллины, одни показывают свои дарования, другие наслаждаются этим зрелищем. Равнодушным не остается никто. Каждый может удовлетворить свое честолюбие: зрители, глядя на атлетов, не жалеющих для них труда, атлеты же, радуясь массе зрителей, пришедших только ради них. Много хорошего влекут за собой такие собрания, и наш город не уступает в них другим. (45) В городе - много прекрасного, на что стоит посмотреть: одно поражает затраченными суммами, другое славится своими художественными достоинствами, третье соединяет и то, и другое. А число прибывающих к нам так велико, что если существует какая-нибудь польза во взаимном сближении людей, то и это преимущество принадлежит городу. У нас более, чем где бы то ни было, можно найти самую верную дружбу и встретить самое разнообразное общество; можно присутствовать на состязаниях не только в быстроте и силе, но и в красноречии, уме и во всех других видах деятельности - и за это установлены высшие награды. (46) Наш город не только сам устанавливает награды, но склоняет к этому и другие города: решения, принятые нами, пользуются такой славой, что все люди дорожат ими. Более того, - другие всенародные празднества созываются через большие промежутки и быстро заканчиваются, а наш город для всех приезжающих - вечный всенародный праздник.
(47) Все это помогла открыть и провести в жизнь философия; она воспитала нас для общественной жизни и смягчила наши нравы; она научила нас отличать несчастья, вызванные невежеством, от вызванных необходимостью, одних - остерегаться, другие - мужественно переносить. Эта философия была открыта нашим городом. Наш город окружил почетом красноречие, к которому все стремятся, завидуя тем, кто им обладает. (48) Наш город хорошо понимал, что дар слова - единственное преимущество, дарованное нам природой и выделяющее нас из мира животных:[32] благодаря этому дару мы превзошли их и во всем остальном. Город знал о превратностях судьбы. Ведь и в других видах нашей деятельности рассудительные люди часто терпят неудачу, а глупцы преуспевают, тогда как художественно обработанные речи недоступны невеждам, но по силам лишь людям рассудительным. (49) Именно в этом и состоит резкое различие между людьми учеными и невеждами. Наш город понимал, что человека узнают не по мужеству, богатству или другим таким же преимуществам. Людей, получивших с детства воспитание, достойное· свободного человека, можно узнать главным образом по их речи. Это и составляет самый верный признак такого воспитания, полученного каждым из нас. Люди, хорошо владеющие словом, не только пользуются влиянием в своем государстве, но и за его пределами окружены почетом. (50) Наш город настолько опередил других людей в искусстве мыслить и выражать свои мысли, что его ученики [33] стали учителями других, а самое имя эллина становится уже обозначением не происхождения, но· культуры. Эллинами чаще называют получивших одинаковое с нами образование, чем людей одного и того же происхождения. (51) Может быть, я слишком задерживаюсь на частных вопросах и превозношу за них наш город, хотя и обещал говорить относительно общего положения дел. Это· не потому, что я не в состоянии похвалить его за военные подвиги; я ограничусь сказанным для тех, кто похваляется такими же заслугами, тем более, что наши предки заслужили не меньшую славу своим мужеством: на войне, чем и другими благодеяниями. (52) Не в малых, редких или бесславных битвах выстояли они, но во многих, страшных и великих, Сражаясь и за свою страну, и за свободу других. Во все времена наш город оставался общим убежищем[34] и всегда вставал на защиту притесняемых эллинов. (53) Именно поэтому некоторые и осуждают нас, считая, неправильным наше решение всегда поддерживать более слабых [35]: как будто такие упреки не служат для нас лучшей похвалой. Не потому мы принимаем эти решения, что недооцениваем значение союза с могущественным государством для нашей собственной безопасности: наоборот, зная гораздо лучше, чем кто-либо, о возможных последствиях нашего поведения, мы все же принимаем твердое решение помогать слабым даже· Вопреки собственным интересам вместо того, чтобы, объединившись с сильными, ради выгоды расправляться со слабыми.
(54) О характере и силе нашего государства можно судить по тем: просьбам о защите, с которыми некоторые уже обращались к нам. Я не буду упоминать ни о просьбах, бывших недавно, ни о тех, которые касались мелочей. Задолго до Троянской войны - вот еще где следует искать, доказательства тем, кто спорит о праве на наследие предков, - пришли сыновья Геракла [36], а немного раньше их Адраст, сын Талая, царь Аргоса [37]. (55) Последний, потерпев поражение в походе против Фив, не мог сам предать погребению тела павших под Кадмеей. Он обратился к нашему городу с просьбой оказать ему помощь в этой общей беде, не допустить, чтобы тела павших остались без погребения в нарушение древнего обычая и закона отцов. (56) И сыновья Геракла, спасаясь бегством от преследований Еврисфея, минуя другие государства, как неспособные помочь им в беде, признали только наш город достойным отблагодарить их за подвиги отца, оказанные всем людям. (57) Из этого легко понять, что уже с тех времен наш город обладал гегемонией. Кому пришло бы в голову, оставляя в стороне сильных, особенно когда это касается общественных, а не личных интересов, обращаться с просьбой к более слабым или к тем, кто сам находится под властью других. Только тот, кто по достоинству стоит во главе эллинов, мог позаботиться о таких делах. (58) Обратись к нашим предкам, Гераклиды не обманулись в своих надеждах. Афиняне вступили в войну и с фиванцами за тела павших [38], и с Еврисфеем - в защиту детей Геракла. Фиванцев они заставили выдать родственникам для погребения тела павших, что же касается пелопоннесцевг ворвавшихся с Еврисфеем в нашу страну, афиняне выступили им навстречу и одержали победу, усмирив заносчивость царя. (59) И хотя наши предки уже вызывали восхищение другими подвигами, после этих побед слава их еще больше возросла. Ничего не делая наполовину, они настолько изменили судьбу того и другого, что Адраст, считавший возможным лишь умолять нас о помощи, вернулся на родину, вопреки своим врагам, добившись всего, о чем просил; Еврисфей же, рассчитывая подавить нас силой, сам попал в плен и вынужден был просить пощады. (60) И это после того, как он провел всю свою жизнь повелевая, мучая того, кто по своему происхождению стоял выше человеческой природы, сына Зевса; кто, еще будучи смертным, отличался силой бессмертного;, когда же Еврисфей оскорбил нас, судьба его настолько изменилась, что, оказавшись во власти детей Геракла, он позорно окончил свою жизнь.
(61) Несмотря на то, что мы оказали много благодеяний городу лакедемонян, я ограничусь только сказанным выше. Благодаря оказанной нами помощи, предки правящих ныне царей Лакедемона [39], потомки Геракла, смогли вернуться в Пелопоннес; они овладели Аргосом, Лакедемоном и Мессеной, основали Спарту и стали для ее населения создателями всех благ, которыми они теперь пользуются. (62) Помня об этом, они не должны были допускать ни одного вторжения [40] в ту страну, выйдя из которой они достигли такого процветания, ни тем более подвергать опасности наш город, который первым поставил себя под угрозу из-за детей Геракла; предоставляя царскую власть его же потомкам, нельзя стремиться к порабощению того самого города [41], которому они обязаны спасением всех поколений своего рода. (63) Если даже, оставляя в стороне благодарность и справедливость, вернуться к основному вопросу и привести самые неопровержимые доказательства, то станет очевидным, что несовместимо с отечественными обычаями пришельцам господствовать над автохтонами, облагодетельствованным над благодетелями, умоляющим о защите над предоставившими им убежище. (64) Я могу пояснить это еще короче. Из эллинских городов, кроме нашего, Аргос, Фивы и Лакедемон были и остаются самыми значительными [42]. Ясно, что наши предки превзошли всех эллинов, если, в защиту потерпевших поражение аргивян, они диктовали условия фиванцам, когда те особенно возгордились. (65) Для защиты детей Геракла они силой оружия победили аргивян и остальных пелопоннесцев, освободив основателей и вождей Лакедемона от опасности борьбы с Еврисфеем. Я не думаю, чтобы кто-нибудь другой смог привести более ясные доказательства относительно права на власть в Элладе.
(66) Мне следует, кажется, сказать также об отношениях нашего города с варварами, особенно в связи с тем, что содержанием моей речи является вопрос о гегемонии над ними. Перечисление всех военных столкновений слишком удлинит мою речь. Поэтому, задерживаясь лишь на главном, так же как и несколько раньше, я постараюсь проследить и эти наши заслуги. (67) Наиболее властолюбивые из племен и самые могущественные - скифы, фракийцы и персы. Все они злоумышляли против нас, и наш город постоянно подвергался опасности в борьбе против всех них. Кто же из наших противников мог бы спорить с такими очевидными фактами: ведь эллины, которым не удалось добиться справедливости, обращались к нам с просьбами о защите, а варвары, стремясь поработить эллинов, прежде сего выступали против нас?
(68) Самой знаменитой из войн была война с персами. Однако для тех, кто оспаривает права отцов, конечно, еще большее значение имеют свидетельства о древних подвигах. В то время, когда Эллада была еще слаба, пришли в нашу страну фракийцы с Евмолпом, сыном Посейдона [43], и скифы с амазонками, дочерьми Арея [44], - не в одно, и то же время, но когда каждый из них пытался распространить свою власть над Европой. И хотя они ненавидели весь род эллинов, но обратились с притязаниями именно против нас[45], полагая, что, одержав победу над одним городом, они овладеют сразу всеми. (69) Тем не менее они не достигли; успеха: сразившись с одними только нашими предками, они потерпели такое поражение, как если бы они воевали с целым миром. Насколько велики были постигшие их беды ясно из следующего: если бы эти события не были из ряда вон выходящими, предание о них не сохранилось бы в течение столь длительного времени. (70) Относительно амазонок рассказывают, что из пришедших сюда ни одна не вернулась обратно, а оставшиеся на родине были лишены власти из-за постигшей их здесь неудачи. Фракийцы, бывшие раньше, нашими соседями[46], настолько далеко отошли от границ после похода, что на этой свободной земле, отделившей нас от них, поселилось много племен и различных народов и были основаны большие города.
(71) Как прекрасны эти дела и как достойны они тех, кто оспаривает право на гегемонию. Подвиги, близкие к упомянутым и достойные потомков таких предков, совершили те, кто боролся против Дария и Ксеркса. Это произошло, когда разразилась величайшая война; множество несчастий обрушилось на нас одновременно. Враги считали себя непобедимыми, благодаря своей многочисленности, а, наши союзники полагали, что никто не может превзойти их в доблести. (72) Но афиняне одержали верх и над теми и над другими, как и подобало превзойти каждого из них [47]. Отличившись во всех опасностях, они сразу же были признаны достойными награды за доблесть [48] и позднее достигли господства на море [49], предложенного им эллинами, не встречая никаких возражений со стороны тех, которые теперь пытаются отнять его у нас.
(73) Не думайте, что я не знаю о важных услугах, оказанных в то время эллинам лакедемонянами. Поэтому-то я и считаю нужным воздать еще большую хвалу нашему городу, что он смог настолько превзойти таких соперников. Я хочу несколько подробнее и не торопясь рассказать об этих двух государствах, чтобы вспомнить сразу и о доблести наших предков и о вражде их к варварам. (74) Я хорошо понимаю, как трудно выступать последним по вопросам, давно обсужденным и о которых часто говорили самые красноречивые граждане на общественных похоронах[50]. Естественно, что важнейшие из этих событий уже всесторонне обсуждены и остаются лишь маловажные. Однако, поскольку это полезно для дела, я должен без колебаний вспомнить и о том, что не было сказано другими.
(75) Те люди, которые рисковали своею жизнью, за Элладу, виновники многочисленных благодеяний, заслуживают, по моему мнению, и величайшей похвалы [51]. Однако несправедливо было бы забывать и о тех, кто жил и стоял у власти в каждом из двух городов до этой войны [52]. Ведь именно они подготовили к этому следующие поколения, побудив народ обратиться к добродетели и создав грозных противников варварам. (76) К общественному достоянию они не относились беспечно, пользуясь им как своим, пренебрегая как чужим, но заботились о нем, как о собственном имуществе; они воздерживались от посягательств на него, как если бы оно ничуть им не. принадлежало[53], и о счастье судили они не по деньгам. Только тот, кто совершает дела, достойные наибольшей похвалы ему самому, а его детям приносят величайшую славу, казался им обладателем самого прочного и лучшего богатства. (77) Они соревновались друг с другом не в наглости и не безрассудством кичились друг перед другом. Дурная слава среди граждан была для них гораздо страшнее славной смерти за свой город. Они больше стыдились общих ошибок, чем теперь стыдятся своих собственных. (78) Объясняется это тем, что они наблюдали за точностью и справедливостью законов; при этом не столько касавшихся частных сделок, сколько тех, которые определяли повседневное поведение людей. Они знали, что лучшим людям нет надобности во многих предписаниях [54], но при помощи немногих соглашений можно без труда добиться единомыслия и в частных, и в общественных делах.
(79) Их патриотизм был так велик, что они боролись друг с другом не для того, чтобы властвовать над остальными после гибели соперников, но чтобы первыми оказать услугу городу; не для личной выгоды, но для блага народа создавали они политические союзы.[55] (80) В таком же духе руководили они и внешними сношениями: не оскорбляли эллинов, но оказывали им услуги; считали своим долгом быть полководцами, а не тиранами и стремились к тому, чтобы их называли вождями, а не деспотами, считали спасителями, а не разрушителями. Не насилиями они привлекали к себе государства, но благодеяниями. (81) Их слова были достойны большего доверия, чем теперь у людей клятвы;[56] они считали необходимым твердо следовать заключенным соглашениям как законам природы. Они гордились не столько властью, сколько умеренностью образа жизни; они относились к более слабым так, как хотели бы, чтобы более сильные относились к ним самим; свой государства они считали отдельными городами, а общей отчизной - лишь Элладу. (82) Руководствуясь такими убеждениями и младших воспитывая в тех же нравах, они представили нам в лице сражавшихся против полчищ азиатов примеры такой доблести, что никто из поэтов или ораторов еще ни разу не смог сказать о них ничего достойного их подвигов. И это понятно: хвалить тех, кто превзошел других своей доблестью, так же трудно, как и не совершивших ничего хорошего; ибо у одних нет заслуг, а для других не найти достойных слов. (83) Разве можно найти слова, соразмерные величию этих людей, настолько превзошедших воинов, участвовавших в походе против Трои?[57]. Те потратили десять лет на один единственный город, а эти в короткий срок одолели войска всей Азии и не только спасли свою собственную родину, но и освободили всю Элладу. Перед какими же подвигами, трудами и опасностями отступили бы они ради славы при жизни-, если с такой готовностью принимали смерть, приносившую им лишь посмертную славу? (84) Мне даже кажется, что ктоето из богов, восхищенный их доблестью, породил эту войну. Он не хотел позволить людям, столь богато одаренным, прожить свою жизнь незаметно и умереть в неизвестности. Он желал для них той же славы, какой достигли дети богов, называемые полубогами. Хотя тела своих сыновей боги подчинили неизменным законам природы, но память об их доблести сделали бессмертной.
(85) Наши предки всегда соперничали с лакедемонянами. Но в те времена они боролись за самое высокое в жизни. Они считали друг друга не врагами, а соперниками. Они не заискивали перед варварами[58] в целях порабощения Эллады, но, единодушные в мыслях об общем спасении, они спорили лишь о том, кто из них первым добьется этой чести. Свою доблесть [59] они показали прежде всего в борьбе с войсками, посланными Дарием [60]. (86) Когда персы высадились в Аттике, афиняне не дожидались своих союзников. Превратив общую войну в свое личное дело, они выступили только с собственным немногочисленным войском против десятков тысяч тех, которые с презрением отнеслись ко всей Элладе, как если бы им предстояло рисковать не своей, а чужой жизнью [61]. Лакедемоняне же, узнав о войне в Аттике, пренебрегли всем остальным и пришли к нам на помощь с такой поспешностью, как будто их собственная страна подверглась опустошению. И вот доказательство их быстроты и рвения: (87) рассказывают, что в один и тот же день наши предки узнали о высадке варваров, выступили на помощь к границам страны, одержали победу в сражении и поставили трофей над врагами. Лакедемоняне же в течение трех дней и трех ночей прошли в боевом строю 1200 стадий [62]. Одни спешили разделить опасность, другие - вступить в бой до прихода союзников. (88) После этого был и второй поход, который возглавил сам Ксеркс [63]. Покинув дворец, он дерзко принял на себя верховное командование войском, собранным им из всей Азии. И разве не оказались бы любые преувеличения ораторов слабее того, что было в действительности? (89) Заносчивость Ксеркса дошла до таких пределов, что он, считая пустяком покорение Эллады, надеялся оставить по себе памятник, превышающий возможности человеческой природы. Он остановился лишь после того, как придумал и заставил выполнить то, о чем все не устают говорить. Соединив берега Геллеспонта и прорыв канал через Афон, он вынудил свое войско плыть по суше и пройти пешком по морю [64]. (90) Против этого честолюбца, совершившего столь великие дела, против повелителя многочисленных народов выступили навстречу, разделяя опасность, лакедемоняне в Фермопилах против пехоты, отобрав 10 тысяч из своих и присоединив немного союзников [65], чтобы в узком проходе помешать им продвинуться дальше; а наши отцы, снарядив 60 триер, встали у Артемисия против всего неприятельского флота[66]. (91) Причиной такой решимости было не столько презрение к врагам, сколько взаимное соперничество. Лакедемоняне, завидуя победе нашего города при Марафоне, стремились сравняться с нами, боясь,, как бы наш город не оказался дважды виновником спасения эллинов. А наши предки [67] желали сохранить приобретенную славу и доказать всем, что прежней победой они обязаны не счастливому случаю, но лишь своей доблести. Им нужно было также побудить эллинов к морскому сражению, показав, что на море, как и на суше, доблесть берет верх над многочисленностью [68]. (92) Хотя отвага тех и других была равной, счастье их было неодинаковым. Лакедемоняне, победив духом, изнемогли телом и погибли; однако было бы кощунством считать их побежденными, ибо никто из них не счел достойным спасаться бегством[69]. Афиняне же одержали победу над передовым отрядом кораблей; услышав затем, что враги овладели проходом, они вернулись домой [70], приняли некоторые решения относительно будущего, благодаря чему в последующих сражениях превзошли все многочисленные и прекрасные подвиги, совершенные ими раньше. (93) В то время все союзники пали духом. Пелопоннесцы перегораживали Стеной Истм [71]в поисках только личного спасения. Другие города подчинились варварам и сражались на стороне персов, за исключением, может быть, тех, которыми пренебрегали из-за их незначительности [72]. Приближалось 4200 триер [73], и бесчисленное сухопутное войско[74] намеревалось вторгнуться в Аттику. Казалось, афинянам не остается уже никакой надежды на спасение: покинутые союзниками, они обманулись во всех своих надеждах. (94) Правда, они могли не только избежать грозивших им опасностей, но даже добиться особых почестей, предложенных им царем; Ксеркс полагал, что, присоединив к своему флоту афинский, он сразу овладеет и Пелопоннесом. Но наши предки не польстились на царские дары [75] и, несмотря на предательство остальных эллинов, не пошли на сговор с варварами; (95) они приготовились сражаться за свободу сами и снисходительно отнеслись к тем, кто предпочел рабство. По их мнению, возглавляющим Элладу нельзя избегать опасностей войны, слабым же городам нужно искать спасения любой ценой. Подобно тому как лучшие мужи предпочтут славную смерть позорной жизни, так и могущественным городам лучше исчезнуть с лица земли, чем на виду у всех стать рабами. (96) Именно так они и думали. Вступать в борьбу с двумя враждебными им силами одновременно они не могли; чтобы бороться с каждой из них поочередно [76], они покинули город и отплыли на соседний остров, взяв с собою весь народ. Можно ли найти людей более мужественных или более преданных Элладе? Не желая стать виновниками порабощения других, они предпочли видеть запустение своего города, разорение страны, разграбление святилищ, сожжение храмов [77] и всю войну перенесенной на землю их отечества. (97) Но и это еще не все. Они приготовились сражаться одни против 1200 триер. Но до этого не допустили: пелопоннесцы, пристыженные их доблестью и считая, что, в случае поражения наших, и сами они не спасутся, а в случае победы опозорят свой город, были вынуждены принять участие в борьбе. Я не буду тратить время на рассказ о шуме, возникшем во время битвы, о криках и призывах команды, как это бывает во всех морских сражениях. (98) Но выделить то особенное, что достойно гегемонии и подтверждает мои прежние положения, - я обязан. Ведь наш город и до вторжения врагов настолько превосходил другие, что даже после опустошения выставил больше триер для борьбы за Элладу, чем все участники морской битвы [78]. И никто не настроен против нас так враждебно, чтобы не признать, что эта морская победа помогла выиграть войну, а инициатором этого сражения был наш город. (99) Кому же следует быть гегемоном в будущей войне против варваров, если не тем, кто более всего прославился в прежней войне, кто много раз принимал на себя главный удар, а в общих битвах был удостоен отличиями за доблесть? Не тем ли,,кто покинул свою родину для спасения других, кто в древние времена стал основателем большинства эллинских городов, а позже избавил их от величайших несчастий? И было бы вопиющей несправедливостью, если бы мы, претерпев в войне наибольшие беды, удостоились бы наименьших почестей и, ведя борьбу в первых рядах, были бы вынуждены теперь идти позади других.
(100) До сих пор, я уверен, никто не возразил бы, что наш город стал причиной наибольших благ и справедливо заслужил право на гегемонию. Но начиная с этого момента, некоторые упрекают нас в том, что, получив власть на море, мы причинили эллинам много зла. В своих речах эти люди обвиняют нас в порабощении мелосцев и гибели скионян [79]. (101) Я лично думаю так: прежде всего нельзя считать признаком плохого управления, если некоторые из воевавших с нами бывали сурово наказаны. Напротив, тот факт, что ни один из подвластных нам городов не испытал подобной участи, служит наиболее веским доказательством мудрости нашего управления делами союзников. (102) Если какой-либо другой город поступал бы при таких условиях с большей мягкостью, он с полным правом мог бы порицать нас. Но если дело обстоит не так и если невозможно управлять таким большим числом городов, не наказывая виновных, то разве не заслужили мы права на похвалу за то, что, поступив сурово с очень немногими, мы смогли в течение долгого времени удерживать за собою власть? (103) Я думаю, все согласятся, что самые лучшие руководители эллинов те, подданные которых чувствуют себя счастливыми. Как можно легко убедиться, под нашей гегемонией не только отдельные семьи достигли высшего процветания, но и возросло благосостояние городов. (104) Мы не завидовали тем из них, которые, усиливались, мы не вызывали в них смут; мы не вводили новых противоположных государственных форм, побуждая одних враждовать с другими и добиваться каждому в свою очередь нашего покровительства [80]. Напротив, признавая согласие среди союзников полезным для всех, мы, управляя государствами, применяли везде одинаковые законы. Мы заботились о городах как союзники, а не как тираны. Мы наблюдали только за общим ходом управления, предоставляя каждому свободу в личных делах. (105) Ведя борьбу с деспотизмом, мы оказывали помощь народу; мы считали вопиющей несправедливостью, чтобы большинство было в подчинении у меньшинства, а людей, менее состоятельных, но во всем остальном ничуть не хуже других, отстраняли от власти; и чтобы, кроме того, в общем для всех отечестве одни становились тиранами, другие метеками, а граждане по природе, лишались бы гражданских прав на основании закона [81].
(106) Имея право упрекать олигархию в таких и еще более серьезных недостатках, мы устанавливали у других тот же политический строй, как и у себя [82]. Я не думаю, чтобы нужно было превозносить его в долгой речи, тем более, что его значение можно разъяснить вкратце. Семьдесят лет [83] мы прожили при этом строе[84], не зная тирании, оберегая свободу перед лицом варваров, без междоусобной борьбы и сохраняя мир со всеми народами. (107) За все это люди рассудительные должны скорее всего- испытывать великую благодарность, а не порицать нас за клерухии, которые мы посылаем в разоренные города для охраны их территорий, а не в целях собственной выгоды. И вот доказательство: владея наименьшей землей по отношению ко множеству гражданского населения, мы в то же время обладаем величайшей властью; и триер у нас в два раза больше, чем у всех остальных вместе взятых. (108). И наш флот способен сражаться с противником, вдвое более многочисленным; вблизи Аттики находится Евбея, положение которой очень удобно для морской державы. И расположением и другими преимуществами она превосходит остальные острова; мы имели возможность установить там власть более сильную, чем даже в нашей стране. Кроме того, мы знали, что и у эллинов, и у варваров особенно славятся те, кто, изгнав своих соседей, создал у себя жизнь, полную изобилия и покоя [85]. Тем не менее ни одно из этих соображений не заставило нас применить насилие к жителям острова[86]. (109) Мы, единственный из народов, достигших большого могущества, не обращали внимания на то, что сами живем беднее, чем наши так называемые рабы; если бы мы захотели добиваться личных выгод, то уж во всяком случае не домогались бы земли скионцев, которую, как всем известно, мы передали платейским изгнанникам [87], и не упустили бы такой страны,, которая обогатила бы всех нас.
(110) Всем своим поведением мы проявили себя и предоставили убедительные доказательства, что не желаем чужого. Несмотря на это, нас осмеливаются обвинять люди, участвовавшие в установлении декархий [88]и осквернившие свое отечество. Они добились того, что преступления, совершенные их предшественниками, кажутся незначительными; они не оставили никакой возможности превзойти их тем, кто в будущем захотел бы, в Свою очередь, обратиться к злодеяниям. Будучи на словах сторонниками лакедемонян, они вели себя совершенно иначе. Оплакивая несчастья мелосцев, они посмели навлечь непоправимые беды на своих собственных сограждан. (111) Действительно, отказались ли они от какой- нибудь несправедливости? Каких только и позорных и ужасных злодеяний не испробовали они? Отъявленных врагов законности они считали самыми верными; предателям прислуживали как благодетелям; предпочитали рабствовать у одного из илотов[89], чтобы глумиться над своей родиной. Они чтили злодеев и убийц больше, чем своих родителей.(112) Они довели всех нас до крайнего ожесточения: раньше вследствие нашего благосостояния, каждый из нас находил много людей, сочувствующих ему даже при небольших неудачах; а во время правления этих людей мы перестали испытывать жалость друг к другу из-за множества наших личных несчастий, ибо ни у кого не оставалось времени пожалеть другого. (113) До кого только они не добрались? И кто был настолько далек от. общественных дел, чтобы его непосредственно не коснулись несчастья, в которые ввергли нас эти твари? Они не постыдились даже творить беззакония в своих городах и обвинять наш город в отсутствии правосудия; они смеют напоминать нам о частных и общественных процессах, когда-то бывших у нас, тогда как сами в течение трех месяцев убили без суда больше людей[90], чем наш город осудил за все время своей власти. (114) Изгнания, гражданская борьба, ниспровержение законов, государственные перевороты, насилия над детьми и бесчестие женщин, расхищение состояний, - кто мог бы все это перечислить? Об этом я могу сказать лишь одно: суровости нашего управления можно было бы прекратить одним постановлением [91], а убийства и беззакония, совершенные при них, не смог бы уврачевать никто на свете.
(115) Нельзя предпочесть нашей гегемонии ни теперешнего мира[92], ни автономии, записанной в договорах, а на самом деле не существующей. Кто захотел бы жить при таких порядках: пираты хозяйничают на море, наемники захватывают города; (116) вместо того, чтобы бороться с чужими за свою страну, граждане ведут междоусобную войну, сражаясь друг с другом внутри городских стен; города становятся военной добычей чаще, чем это было до заключения мира; в результате постоянных политических переворотов население городов живет в большем страхе, чем люди, подвергшиеся изгнанию: одни боятся будущего, тогда как другие постоянно рассчитывают на свое возвращение [93]. (117) Все это очень далеко от свободы и самоуправления: одни города - в руках тиранов, другими владеют гармосты, некоторые - опустошены, иные - под властью варваров, тех самых варваров, которые некогда осмелились перейти в Европу, возомнив о себе больше, чем следовало; (118) мы с ними так расправились, что они отказались не только от походов против нас, но даже и собственную страну не смогли уберечь от опустошения [94]. А когда они появились на 1200 кораблях, мы их так усмирили, что больше ни один военный корабль не заходил далее Фаселиды [95]; тогда они оставались в бездействии и выжидали удобного случая, не полагаясь более на свои силы. (119) Все это произошло исключительно благодаря доблести наших предков. Это ясно показали несчастья нашего города. С того самого момента, когда мы лишились власти, резко ухудшилось и положение других городов. После поражения нашего флота на Геллеспонте и перехода гегемонии к другим, варвары, одержав победу в морском сражении, захватили власть над морем, овладели большей частью островов, высадились в Лаконике, штурмом взяли Киферу и, огибая Пелопоннес, предавали его опустошению [96]. (120) Можно ясно представить себе значение происшедшей перемены, сравнивая один за другим договоры, заключенные в период нашей власти и написанные теперь. Тогда мы ограничили власть царя, на некоторых наложили дань и запретили ему пользоваться морем. Теперь же он руководит делами эллинов [97], указывая каждому, что тот должен делать и чуть ли не ставит по городам своих правителей. (121) Что же ему еще остается сделать? Он распоряжается исходом войны, управляет сроками мира, руководит всеми текущими делами. Мы отправляемся к нему, как к владыке, с жалобами друг на друга. И разве мы не называли его великим царем как его пленники? Разве во время наших междоусобных войн мы не ждем спасения от того, кто охотно погубил бы нас обоих? [98].
(122) Размышляя об этом, следует с негодованием отнестись к существующим ныне порядкам, сожалеть о времени нашей гегемонии и осудить лакедемонян [99]; ведь они сначала вступили в войну под предлогом освобождения эллинов, а в конце ее передали в рабство [100] столь многих из них; они убедили ионян отложиться от нашего города, от своей метрополии, спасавшей их не один раз. Они выдали их тем самым варварам, против воли которых ионяне населяют эту страну, никогда не прекращая борьбы с персами. (123) Лакедемоняне тогда негодовали, когда мы законно стремились к власти над кем-либо из них. А теперь, когда ионяне сведены на положение рабов, они более не заботятся о них; а ведь несчастья этих людей не ограничиваются уплатой подати и необходимостью видеть свои акрополи в руках врагов. Кроме этих общих бед, они еще и сами подвергаются оскорблениям, более мучительным, чем у нас покупные рабы: ведь никто из нас не истязает так своих рабов, как варвары при наказаниях свободных людей. (124) Но вот самое большое из бедствий: ионян принуждают совершать походы для укрепления их собственного рабства, для борьбы с теми, кто добивается их освобождения, и подвергаться таким опасностям, в которых они погибнут на месте в случае поражения и попадут еще в более суровое рабство в будущем, если окажутся победителями. (125) Кого же, как не лакедемонян следует считать ответственными за это? Обладая таким могуществом, они пренебрегают страданиями своих союзников, а варвары упрочивают свое господство, пользуясь силами эллинов. Раньше лакедемоняне изгоняли тиранов [101] и помогали народу, но теперь они так изменились, что ведут войну против демократии и содействуют установлению монархии. (126) Уже после заключения мира они разрушили Мантинею [102], захватили фиванскую Кадмею [103], а теперь осаждают Олинф и Флиунт[104] и помогают Аминте, царю македонян, Дионисию, тирану Сицилии и варвару, правителю Азии, достичь наибольшей власти[105]. (127). И разве не является нелепостью, что вожди эллинов делают одного человека властелином такого множества людей, что не легко даже установить их численность, а величайшим из городов не только не позволяют быть хозяевами своей собственной судьбы, но принуждают их пребывать в рабстве или навлечь на себя величайшие, беды. (128) Но всего ужаснее то, что люди, претендующие на гегемонию, ежедневно совершают походы против эллинов, а с варварами вступили в союз на вечные времена!
(129) Пусть никто не подумает, что я настроен к ним недоброжелательно, если с такой резкостью вспомнил об этих событиях, хотя в начале речи обещал говорить о примирении. Я говорил так не из желания очернить город лакедемонян перед другими. Нет, я хочу, чтобы сила моего убеждения заставила их самих отказаться от своего прежнего образа мыслей. (130) Убедить кого-либо в его ошибках, или возбудить в нем желание поступать совсем по-другому - невозможно, если сначала решительно не осудить его поведение в настоящее время. Обвинителем считается тот, кто говорит с целью нанести вред, а советником - тот, кто порицает, желая принести пользу[106]. Одни и те же слова нельзя принимать одинаково, если они произносятся с разными намерениями[107]. (131) Поэтому мы имеем основания упрекнуть лакедомонян и за то, что, вынуждая соседей жить на положении илотов только в интересах своего города, они, однако, не предпринимают ничего для общей пользы своих союзников; а ведь они могли бы, примирившись с нами, превратить варваров в периеков всей Эллады[108]. (132) Гордые по природе, а не по счастливой случайности, должны браться за дела, гораздо более значительные, чем облагать данью островитян[109]; ведь они, вынужденные из-за недостатка земли распахивать горы, как раз и заслуживают нашего сострадания. И это в то время, когда жители материка[110] оставляют невозделанной большую часть страны, ввиду исключительного плодородия земли. Ибо и с тех полей, которые обрабатываются, извлекаются огромные богатства.
(132) Я думаю, если кто-нибудь, придя со стороны, стал бы зрителем: современных нам событий, он признал бы, что оба наши народа охвачены, крайним безумием; ведь мы подвергаем себя опасности из-за пустяков; вместо того, чтобы спокойно владеть многими землями. Мы опустошаем нашу страну, пренебрегая возможностью получать доходы с Азии. (134) А для царя нет ничего выгоднее, как только следить за тем, чтобы наши взаимные войны никогда не прекращались. Мы же, напротив, вместо того чтобы внести смуту в его дела или вызвать беспорядки, стремимся помочь успокоить волнения, если они у него случайно возникнут. Даже теперь, когда на Кипре сражаются две армии, мы разрешаем ему пользоваться одной и осаждать другую, хотя обе они состоят из эллинов [111]. (135) А восставшие против него киприоты не только дружны с нами [112], но ищут также и покровительства лакедемонян. Лучшая часть пехоты, выступившая в поход с Тирибазом, набрана в наших местах, а большинство кораблей прибыло из Ионии. Все они с большей охотой вместе опустошали бы Азию вместо того, чтобы сражаться друг с другом из-за пустяков. (136) Об этом мы совершенно не беспокоимся, а спорим из-за Кикладских островов[113], передавая в то же время варвару множество городов и столь значительные войска. Вот почему, по праву презирая всех нас, одними он уже владеет, другими намерен овладеть, против третьих злоумышляет. (137) Он добился того, чего не смог сделать ни один из его предков. Азия принадлежит царю[114] с согласия и нашего, и лакедемонян; в эллинских городах он пользуется такой неограниченной властью, что одни - разрушает, в других укрепляет акрополи стенами. И все это результат не его могущества, а только нашего безрассудства.
(138) Между тем некоторые восхищаются величием дел царя, утверждают, что он - опасный враг [115], и подробно рассказывают, какие большие перемены внес он в жизнь эллинов. Я Hie думаю, что говорящие это - не отвращают, но ускоряют войну. Ведь если даже сейчас, когда мы можем покончить с нашими разногласиями, а он все еще будет испытывать затруднения, с ним трудно воевать, то разве не следует поэтому еще более опасаться того момента, когда государство варваров окрепнет, и они добьются согласия между собой, а мы, как и теперь, будем продолжать нашу взаимную вражду. (139) Но если эти люди даже соглашаются с моими доводами, то и в этом случае они еще не имеют правильного представления о могуществе царя. Вот если бы они могли доказать, что когда-либо он восторжествовал сразу над обоими нашими городами; только тогда они имели бы достаточно веские основания для своих попыток запугать нас. Если же этого не было, если только,.пользуясь нашей враждой с лакедемонянами, он, .присоединяясь к одной из сторон, содействовал превосходству другой, то и это отнюдь не является признаком его силы. В таких обстоятельствах часто и незначительные силы создавали большой перевес [116] ; я мог бы сказать то же самое и о Хиосе [117]- именно та сторона, к которой хиосцы желали присоединиться, и достигала перевеса на море. (140) Было бы несправедливо судить о могуществе царя, основываясь на том, к кому из нас двоих он присоединялся; сила проявляется только в тех войнах, которые он вел сам и для себя. Что предпринял он против восставших после отпадения Египта? Разве не отправил он на эту войну знатнейших из персов, Абракома, Титравста и Фарнабаза? Эти полководцы, проведя там три года [118] и претерпев больше вреда, чем причинив, в конце концов разве не отступили с таким позором, что восставшие больше не довольствовались своей независимостью, но стремились добиться власти и над своими соседями? (141) После этого состоялся поход против Евагора[119]; последний правил одним единственным городом[120], который, впрочем, по договору был передан персидскому царю. Живя на острове, Евагор сначала терпел неудачи на море, а для защиты страны, у него было только 3000 пелтастов; и все же в войне с ним царь до сих пор не может одержать победы над столь ничтожными силами, потратив на это уже шесть лет. И если возможно судить о будущем по прошлому, то всего скорее можно ждать, что еще кто-либо другой отпадет от него [121], прежде чем царь принудит Евагора к сдаче. Такая вялость военных действий вообще характерна для царя. (142) В Родосской войне [122] царя поддерживали союзники лакедемонян вследствие суровости установленного у них политического режима. На службе у него были наши гребцы, а флот возглавлял Конон, самый предусмотрительный из стратегов, пользовавшийся наибольшим доверием у эллинов и опытнейший в опасностях войны. Все же, несмотря на такого помощника, царь допустил, чтобы в течение трех лет флот, боровшийся за Азию, был блокирован всего только сотней триер [123]; в течение пятнадцати месяцев он отказывал воинам в уплате денег, и если бы это зависело только от царя, они бы не раз убежали от него; только благодаря их полководцу [124] и союзу, основанному в Коринфе [125], они с трудом добились победы в морском сражении. (143) И это вот- самое царственное и величественное из всех его предприятий, и об этом-то не устают твердить желающие превознести подвиги варваров. Однако никто не может сказать, что я односторонне подбираю примеры или, обращая внимание на мелочи, опускаю наиболее важное, (144) Чтобы избегнуть подобного упрека, я изложил славнейшие из его походов; но я не забыл и того, что Деркилид [126] только с тысячей гоплитов распространил свою власть на Эолиду; Дракон [127], овладев Атарнеем и собрав войско в 3000 пелтастов, опустошил равнины Мисии; Фибр он[128], переправившись в Азию с несколько большими силами, довел Лидию до полно" го разорения и, наконец, Агесилай [129] с войском Кира покорил почти всю страну по эту сторону реки Галиса. (145) Нет оснований бояться ни войска, повсюду сопровождающего царя, ни доблести самих персов. Поход. Кира в глубь материка [130] ясно показал, что воины Кира ничуть не храбрее воинов царя, живущих на побережье. Я оставляю в стороне все битвы [131], в которых они терпели поражения; я даже согласен с тем, что они враждовали между собой и отнюдь не были воодушевлены желанием рисковать собою в борьбе против брата царя. (146) Но когда Кир был убит, все народы Азии объединили свои силы. Однако даже при таких благоприятных обстоятельствах они воевали так постыдно, что не предоставили никакой возможности что-либо сказать в их пользу людям, постоянно восхваляющим мужество персов. Они имели дело с шестью тысячами эллинов [132], отобранных вовсе не по доблести; это войско состояло из тех, кто вследствие своей бедности не мог прокормиться на родине [133]. Это были люди, незнакомые со страной, лишенные союзников, преданные теми, кто шел вместе с ними в поход[134], потерявшие полководца, за которым следовали. (147) И все же персы были настолько слабее этих людей, что царь,, оказавшись тогда в затруднительном положении и не полагаясь на свое войско, решился вопреки договору схватить вождей наемников [135], чтобы таким коварным поступком внести смятение в эллинское войско. Он счел за лучшее совершить преступление против богов, чем встретиться с эллинами в честном бою. (148) Потерпев неудачу в своем замысле, ибо воины объединились и мужественно перенесли несчастье, он послал вслед за ними, при их отступлении, Тиссаферна [136] и всадников, которые всячески злоумышляли против них. Но они проделали этот поход так, как будто бы шли в сопровождении почетной охраны, больше всего страшась незаселенной части страны и считая величайшим из благ, если сталкивались с возможно большим числом врагов. (149) И вот главное из всего сказанного: эти люди, вторгшись не в целях грабежа и не ради захвата поселения, но выступив в поход против самого царя, прошли обратный путь безопаснее послов, совершающих путешествие к царю для переговоров о дружбе. Я полагаю поэтому, что во всех основных случаях ясно доказана слабость персов, ибо они потерпели множество поражений на побережье Азии, понесли суровое наказание за вторжение в Европу, либо бесславно погибнув, либо позорно уцелев, и, наконец, подверглись осмеянию у самых стен царского дворца[137].
(150) И все это произошло не случайно, но совершенно естественно. Ибо невозможно для народа при такой системе воспитания и управления быть причастным к какому-либо виду доблести или водрузить победный трофей после битвы с врагами [138]. Разве мог бы появиться среди них опытный стратег или хороший воин при таком образе Жизни, когда большинство их представляет неорганизованную толпу, не сведущую в опасностях, лишенную выносливости на войне, но воспитанную для рабства лучше-, чем наши домашние рабы. (151) И даже те из них, которые пользуются наибольшим почетом, все без исключения, жили, не соприкасаясь ни с общественными, ни с государственными интересами. Все свое время проводят они перед одними - кичась, перед другими - раболепствуя, как люди до конца развращенные по натуре; вследствие богатства их тела изнежены роскошью; вследствие власти одного человека, в душе они низки и полны раболепного страха. Выстраиваясь, как на параде, у дворца, падая ниц при царских выходах, стремясь унизить себя любым способом, они преклоняются перед смертным человеком, провозглашая его божеством, а богами пренебрегают больше, чем людьми. (152) Поэтому те из них, которых называют сатрапами, отправляясь из внутренней части страны к морскому побережью, не позорят полученного дома воспитания, но придерживаются тех же самых привычек; они вероломны по отношению к друзьям, трусливы перед врагами и в жизни своей то пресмыкаются, то преисполнены высокомерия, презирая союзников и заискивая у противников. (153) Они содержали на свой счет в течение восьми месяцев войско Агесилая[139], а сражающихся за них лишили оплаты в срок, вдвое больший. Людям, захватившим Кисфену [140], они выплатили сто талантов, а с теми, кто вместе с ними участвовали в походе на Кипр, обращались высокомернее, чем с пленными. (154) Короче говоря, не задерживаясь на каждом отдельном случае, но характеризуя все в целом, - кто из воевавших с ними не вернулся разбогатевшим? И, наоборот, кто из подвластных им не погиб от жестокого обращения? Разве не посмели они схватить для предания казни Конона, сокрушившего в борьбе за Азию власть лакедемонян? И разве не почтили они величайшими дарами Фемистокла [141], победившего их на море в борьбе за Элладу? (155) Как следует ценить дружбу тех, кто карает благодетелей, а перед причиняющими зло так явно заискивает? Кого из нас они только не оскорбили? И было ли такое время, когда бы они не злоумышляли против эллинов? И что в нашей стране не вызывает у них ненависти? Разве не посмели они в прежней войне разграбить и предать огню жилища и храмы богов? (156) Поэтому и следует похвалить ионийцев, наложивших проклятие на тех, кто посмел бы коснуться сожженных храмов или захотел бы восстановить их в прежнем виде; и это не от недостатка средств на восстановление, но чтобы сохранить для потомков память о нечестии варваров, чтобы никто и никогда больше не поверил людям, дерзнувшим на такое святотатство; чтобы все остерегались и опасались их, видя, что эти люди вели войну не только против нас самих, но и против наших святынь.
(157) И о наших гражданах я могу привести сходные примеры. О враждебных чувствах к другим народам, с которыми они воевали, они забывают сразу же после заключения мира, а к жителям материка не чувствуют благодарности даже тогда, когда получают от них какую-нибудь услугу. Так глубоко и навсегда укоренился в них гнев на этих людей. Отцы наши многих осудили на смерть за сочувствие персам, а в собраниях еще и теперь, до обсуждения дел, провозглашают проклятие против любого из граждан, вступившего в переговоры с персами[142]. Во время посвящений в мистерии, вследствие ненависти к персам, Евмолпиды и Керики во всеуслышание отлучают от святынь и других варваров, так же как человекоубийц. (158) Мы по природе настроены к ним так враждебно, что из древних, преданий охотнее всего уделяем внимание сказаниям о Троянских и Персидских войнах, из которых можно узнать о неудачах персов. Всякий заметит, что война с варварами порождает торжественные песнопения, а война с эллинами - погребальные песни; первые исполняются во время празднеств, вторые - при воспоминании о наших несчастьях[143]. (159) Я думаю даже, что и поэмы Гомера получили большую славу, потому что он так прекрасно воспел тех, кто вел борьбу с варварами; поэтому-то наши предки и решили отвести его искусству почетное место и в мусических состязаниях, и в воспитании юношества, чтобы, часто слушая его песни, мы узнавали бы о наших извечных врагах и, соревнуя доблести воевавших с ними, стремились к таким же подвигам. (160) Мне Кажется, что существует чрезвычайно много причин, призывающих нас к войне с персами, особенно те возможности, которые мы можем лучше всего использовать в настоящий момент. Ими не следует пренебрегать. Было бы стыдно не воспользоваться сразу благоприятным случаем, а вспоминать о нем, когда он пройдет. В самом деле, чего нам желать сверх того, что у нас уже есть, если мы намереваемся воевать с царем? (161) Разве не отпали от него Египет и Кипр?[144]. Не опустошены войной Финикия и Сирия? И разве Тир, которым он так гордился, не захвачен его врагами?[145]. Из городов Киликии большая часть в руках наших союзников, а другие нетрудно приобрести. (162) Гекатомн, наместник Карии, фактически давно уже отпал и открыто заявит об этом, как только мы этого пожелаем. На побережье Азии от Книда до Синопа живут эллины, которых нужно не уговаривать, а лишь не мешать им воевать. При наличии у нас таких опорных пунктов, в то время, когда разрастающаяся война грозит Азии со всех сторон, нужно ли так детально обсуждать возможный исход событий? Поскольку персы не могут устоять против небольших отрядов эллинов, нетрудно предвидеть, что произойдет с ними, если им придется вести войну со всеми нами. (163) Таково положение в действительности. Если варвар крепче утвердится в приморских городах, увеличив их гарнизоны, то, может быть, некоторые из близлежащих к материку островов, как, например, Родос, Самос и Хиос, могут склониться на его сторону. Но если мы первые овладеем ими, то население Лидии, Фригии и внутренней части страны окажется во власти тех, кто начнет оттуда военные действия. (164) Поэтому надо спешить и не терять времени, чтобы с нами не случилось того же, что и с нашими отцами. Ибо они, придя позже варваров и бросив на произвол судьбы некоторых [146]союзников, были вынуждены бороться в небольшом числе со множеством врагов. Если бы они первыми переправились на материк, они могли бы, объединив силы эллинов, покорить поочередно каждый из народов. (165) Как показывает опыт, когда приходится воевать с воинами, собранными из многих мест, не следует ждать, пока они подготовятся к бою. Нужно напасть на них, пока они еще не звенели соединиться. Наши отцы, допустив сначала ошибку, исправили ее, выстояв в величайшей борьбе. Мы же, если проявить благоразумие, будем настороже с самого начала и попытаемся первыми выставить войско в Лидии и Ионии. (166) Мы знаем, что царь управляет народами Азии без их согласия, но потому, что он располагает большими силами, чем каждый из них в отдельности. Если мы переправим туда более сильное, чем у него, войско, которое при желании мы легко соберем, мы сможем безопасно извлекать доходы из всей Азии. Гораздо лучше воевать с царем за царство, чем спорить о гегемонии между собой.
(167) Необходимо предпринять этот поход еще при жизни нынешнего поколения, чтобы люди, вместе переносившие бедствия, могли бы. воспользоваться и преимуществами, а не провели бы всю остальную жизнь, терпя неудачи. Достаточно уже и того времени, в течение которого каких, только ужасов они не изведали? Кроме множества бедствий, существующих на свете в силу человеческой природы, мы сами, помимо неизбежных, (168) изобретаем еще и новые, затевая смуты и междоусобные войны. При этом одни противозаконно погибают у себя на родине, другие блуждают с женами и детьми на чужбине, многие, не имея куска хлеба, вынуждены служить наемниками.[147] и умирают, сражаясь против друзей за интересы врагов. Никто еще ни разу не выражал своего негодования по поводу этих бед. Люди готовы проливать слезы из-за несчастий, выдуманных поэтами, а при виде множества подлинных и безмерных страданий, вызванных войной, не только не испытывают жалости, но, напротив, радуются больше несчастью других, чем своему собственному счастью. (169) Быть может, многим покажется смешным мое простодушие, что я горюю о несчастии отдельных людей в такие времена, когда Италия разорена[148], Сицилия порабощена, множество городов выдано варварам[149], а остальные части Эллады находятся в страшной опасности. (170) Я удивляюсь тому, что люди, стоящие во главе государств, считают себя вправе гордиться, хотя никогда не могли сказать или придумать ничего дельного для решения таких важных вопросов. Если бы они были достойны своего доброго имени, они должны были, отложив все остальное, высказаться и дать совет относительно войны с варварами. (171) Возможно, они добились бы успеха; но если, бы даже они не смогли достигнуть своей цели, они во всяком случае оставили бы нам свои слова как оракулы[150] на будущее время. Однако, занимая высокое положение, они заботятся о мелочах, а нам, стоящим в стороне от государственных дел [151], предоставляют подавать советы в самых важных делах. (172) Но чем малодушнее наши руководители, тем решительнее мы должны обдумывать, как нам избавиться от теперешней нашей вражды. Напрасно теперь мы заключаем соглашение о мире: мы не прекращаем войн, а лишь откладываем их и дожидаемся удобного момента, когда сможем нанести друг другу, непоправимый вред. (173) Надо отбросить эти коварные помыслы и приступить к тем делам, которые предоставляют нам возможность безопасно жить в своих городах и с большим доверием относиться друг к другу. Сказать об этом можно легко и просто: невозможно сохранить прочный мир, пока мы не начнем общими силами войну с варварами и не будет согласия среди эллинов, пока они не научатся извлекать выгоду из одного и того же источника и рисковать своей жизнью в борьбе с одним и тем же врагом[152]. (174) Когда это осуществится, мы избавимся от нужды в куске хлеба, которая разрушает дружбу, обращает родство во вражду, вовлекает всех людей в войны и смуты. Тогда, несомненно, между нами утвердится согласие и истинное расположение. Ради этого мы должны приложить все усилия, чтобы как можно скорее перенести войну отсюда на материк: тогда, по крайней мере, из нашей междоусобной ^борьбы мы. смогли бы извлечь одну пользу: употребить против варваров опыт, приобретенный нами в этой борьбе.
(175) Но, может быть, из-за соглашений, заключенных с царем, следует помедлить, а не торопиться и не предпринимать похода слишком поспешно? Между тем, в результате этих соглашений, освобожденные города благодарны царю, приписывая ему свою автономию. А города, выданные. варварам, стали считать виновниками своего порабощения, во-первых лакедемонян, а затем и всех других, участвовавших в заключении мира.. Так не лучше ли уничтожить эти соглашения, а вместе с ними и укоренившееся мнение, будто варвар заботится об Элладе и стоит на страже мира, а некоторые из нас губят его и наносят ему вред? (176) Смешнее всего то, что из статей, .записанных в этом соглашении, мы соблюдаем самые худшие; постановления, предоставляющие автономию островам и городам Европы, давно уничтожены и напрасно значатся на стелах; а статьи, позорящие нас, предавшие варварам многих наших союзников, остаются бесспорными и сохраняют для всех нас силу закона. А как раз их-то и следовало бы уничтожить, не оставляя ни на один день, рассматривая их не как соглашения, а как приказ. Кто не знает, что соглашением является лишь то, что заключает в себе равные и общие для обеих сторон условия, а приказ всегда ставит в невыгодное положение, вопреки справедливости, одну из сторон? (177) Вот почему мы имеем право обвинять послов, заключивших этот мир [153], в том, что они, будучи посланными эллинами, заключили договор в пользу варваров. А им следовало определить, что-нибудь одно: или чтобы каждый владел своим, или чтобы можно было присоединить завоеванное, или сохранить то, чем мы обладали к моменту заключения мира и, найдя какую-то общую для всех справедливую основу, составить текст договора на этих условиях. (178) Но они не оказали никакого предпочтения нашему городу и городу лакедемонян, а варвара сделали господином всей Азии, как будто мы вели войну в его интересах, как будто власть персов издревле существует, а мы только что поселились в наших городах; на самом же деле они пользуются этим почетным положением лишь недавно, мы же стоим во главе Эллады испокон веков. (179) Я думаю, что смогу еще яснее показать пренебрежение к нам и корыстолюбие царя в следующем: вся земля под небом делится на две части, из которых одна называется Азией, другая - Европой. Половину царь получил по этому договору, как будто он делил землю с Зевсом, а не заключал договор с людьми[154]. (180) Он заставил нас записать этот договор на каменных стелах и поставить их в общеэллинских храмах[155]. Это - трофей, далеко превосходящий славой трофеи, воздвигаемые на поле битвы; ведь они напоминают о маловажных делах и об одном счастливом событии, а эти стелы поставлены в память всей войны и унижения всей Эллады. (181) Все это должно вызывать в нас справедливый гнев; нам следует рассмотреть способы отмщения за прошлое и переустройства будущего. Какой позор - в частной жизни мы считаем за правило использовать варваров в качестве рабов, а в общественной - оставляем без внимания порабощение персами столь многих союзников. Герои Троянской войны, разгоревшейся из-за похищения одной женщины, сочувствовали негодованию обиженных [156] до такой степени, что прекратили войну лишь после разрушения города дерзкого- обидчика. (182) Мы же, хотя оскорблена вся Эллада, ничего не сделали для общего отмщения за нее, хотя имели полную возможность совершить подвиги, достойные обетов богам. Такая война лучше мира, она скорее похожа на священное посольство, чем на поход; она полезна и для тех, кто стремится к мирной жизни и кто мечтает о войне. Одни могли бы спокойно извлекать пользу из своего добра, другие - приобрести большие богатства за чужой счет. (183) Если поразмыслить, то окажется, что эти предприятия нам в высшей степени полезны во многих отношениях. Скажите, с кем воевать тем, кто нисколько не стремится к выгоде, а имеет в виду только справедливость? Не с теми ли, которые прежде причиняли зло Элладе и теперь питают против нее коварные замыслы и вообще всегда так к нам относились? (184) На кого должен быть направлен гнев тех, кто не вовсе лишен мужества, но обладает им в достаточной степени? Не на тех ли кто облечен властью большею, чем это подобает людям, а на-деле заслуживают даже меньшего, чем то, что есть у каждого- нашего бедняка. Против кого предпринять поход тем, кто стремится почитать своих богов, не забывая и о своих интересах? Не против ли тех, которые в одно и то же время являются и нашими естественными, и унаследованными врагами, накопившими богатства, и менее всего способными защитить их? .Разве не персы оказываются именно в таком положении? (185) Мы даже не доставим неприятностей городам,, производя у них набор воинов, что теперь, при нашей войне друг с другом, для них в высшей степени тягостно: ведь гораздо меньше будет желающих остаться на родине, чем таких, которые предпочтут принять участие в походе. Какой юноша, какой старец настолько равнодушен к славе, что не захочет вступить в это войско, возглавляемое афинянами и лакедемонянами, в войско, которое собирается ради свободы союзников и отправится в поход по воле всей Эллады для отмщения варварам? (186) А какая молва, память, слава должна стать уделом людей, отличившихся в великих делах, и при жизни, и после смерти! Если воевавшие с Александром [157]за взятие одного города удостоились таких похвал, то какая слава выпадет на долю победителей всей Азии? Кто, одаренный талантом поэта или. искусством оратора, не захочет посвятить свой труд и размышления тому, чтобы оставить на вечные времена памятник своего гения и их героизма?
(187) В настоящий момент я не придерживаюсь того же самого мнения, как в начале речи. Тогда мне казалось, что я смогу найти слова,, достойные этой темы. Однако я не смог выразить все ее величие, и многое, о чем я думал, ускользнуло от меня. Вы должны, сами определить, - какого благополучия достигли бы мы, если бы перенесли на материк ту войну, которую мы ведем сейчас друг против друга, а в Европу вернули бы процветание Азии? (188) Вы не должны уйти отсюда, ограничившись только ролью слушателя; те, кто имеет возможность действовать, обязаны, побуждая друг друга,, попытаться примирить города - наш и лакедемонян; соревнующиеся в ораторском искусстве должны с этого дня не составлять более речей о залогах и других бесполезных вещах, но соперничать с этой речью, обдумывая средства, как сказать лучше меня о тех же самых делах; (189) они должны подумать о том, что тот, кто обещает [158]многое, не должен заниматься пустяками и говорить не о том, от чего жизнь людей, которых они убеждают, ни в чем не станет лучше, но о делах, свершение которых освободит и их самих от затруднений, и для. других окажется причиной великих благ.


[1] Гимнические агоны состояли из состязаний в беге, борьбе, прыжках, метании диска и копья.
[2] О софистах см. прим. 6.
[3] Ср. Lys., Olymp., 3.
[4] Ср. прим. 6 («К Демонику», I, 3).
[5] Ср. Ρs. — Ρlut., X Orat. vitae, 838 F, где Исократу приписывается определение риторики как средства «возвеличивать малое, умалить большое». Ср. также Ρlаtо, Phaedr., 267. А В. Платон почти дословно повторяет эти слова Исократа, считая, что это — приемы Тисия и Горгия. Ср. также Busir., 4; Panathl, 36.
[6] Буквально: «Философия, имеющая дело с ораторским искусством» (ἡ περί τοὐς λόγους φιλοσοφία). Исократ требует от красноречия, как науки, глубокой теоретической основы, предварительного научного исследования и точного определения каждого термина.
[7] Следую в переводе этой фразы: E. Mikkola, Isokrates, Helsinki, 1954, стр.6, прим. 1.
[8] Ср. Ρs. — Lys., Epitaph.,: 1; Hyper., Epitaph., 2; Isоcr., Paneg.. 36—38.
[9] Ср. С. Soph., 4.
[10] Принимаем чтение: παρακελεύομαι μηδεμίαν μοί συγγνώμην.
[11] Ср. § 187.
[12] Артаксеркса II (404—359).
[13] Ср. Phil. 9, где эта мысль высказывается почти в тех же выражениях.
[14] Точная заключительная формулировка основной цели этой речи. С § 20 переход к эпидектической части.
[15] Ср. Herod., VII, 161; Isоcr., Panath., 1924.
[16] То же ср. Helena, 35; Antid., 299.
[17] Афиняне полагали, что сама земля породила их.
[18] Ср. Lys., II, 17 (близкая параллель). Намек на спартанцев, которые заняли земли в Пелопоннесе, изгнав оттуда аборигенов.
[19] Представление об автохтонности широко представлено в искусстве и литературе Афин.
[20] В подлиннике: τῆς κατασκευῆς. Смысл слова определяется дальнейшим содержанием: ή κατασκευή обозначает сумму постановлений, относящихся к частной и общественной жизни граждан.
[21] Вся обрядная сторона мистерий, гимны, изречения и театрализованные представления внушали посвященным представления об ожидающем их после смерти бессмертии и блаженстве.
[22] Ср.. также Plato, Menex., 238 А; ср. Сic., Flaccus, 62: adsunt Athenienses unde humanitas, doctrina, religio, fruges, iura, leges ortae atque in omnes terras distributae putantur.
[23] Этот обычай засвидетельствован эпиграфическими источниками. О дельфийском оракуле и άπαρχαί городов см. R. Ρreller, Griech. Mythologie, I, 1894, стр. 773, 3.
[24] Взгляд на постепенное развитие цивилизации часто встречается у греков: ср. Aesсh., Prometh., 447 сл.; Eur., Suppl., 201 сл.: ср. Xen., fr. 1.8 (Diels) и др.
[25] Основная мысль, брошенная в § 25, развивается и в § 30—33: честь (τιμή), которую афиняне заслужили своими благодеяниями (άγαθά), это — гегемония (ήγεμονία).
[26] «Ионийская миграция» под руководством Афин, согласно традиции, осуществлялась на малоазийских островах (Самос, Хиос), а также на побережье Малой Азии и берегах Черного моря; ср. Thuc., 1, 2, G. Isоcr., Panath., 43—44, 166, 190.
[27] Ср. почти в тех же словах: Isоcr., Busir., 15.
[28] Принимаем дополнение (у Budé) вместо τῶν ἄλλων καλῶς διοικήσειν — τῶν ἄλλων καλῶν καλῶς διοικἠσειν.
[29] Объединение Аттики в единое государство приписывалось царю Тесею («Тесеевский синойкизм»),
[30] Имеется в виду суд Ареопага, к которому, по преданию, первым обратился Арей, бог войны.
[31] Термин σπεισάμενοι обычно относится к заключению общегреческих священных перемирий во время панегирий.
[32] О силе и значении λόγοι ср. Niсосl., 5-9; Antid., 273; Xen., Mem., iv, 3.
[33] Ср. Antid., 296; Τhuс., II, 41, 1.
[34] Ср. Τhuс., II, 39, 1. Гостеприимство афинян противопоставляется здесь ксенеласии спартанцев. Ср. также речь Прокла из Флиунта у Ксенофонта: Xen., Hell.,. VI, 45, ср. Isоcr., De расе, 138.
[35] Ср. Andoc., De расе, 28; Plato, Menex., 244 Ε ; Demоsth., Lept., 3.
[36] По преданию Геракл был всю жизнь рабом своего брата Еврисфея, царя Микен. После смерти Геракла сыновья последнего были изганы Еврисфеем из Пелопоннеса. Обратившись с просьбой об убежище к Афинам, они встретили гостеприимный прием у царя Тесея. Разгневанный Еврисфей выступает в поход против Афин, потерпит поражение и погибает, убитый старшим сыном Геракла Гиллом.
[37] В борьбе аргивян с фиванцами у стен Фив погибли шесть предводителей аргивян. Фиванцы отказываются выдать их тела для погребения. Адраст, оставшийся в. живых один из семи, находит убежище в Афинах. По требованию Афин Фивы должны были выдать тела погибших их родственникам для погребения. Оба эти предания постоянно упоминаются и у Исократа, и у других ораторов. Возможно, что Исократ следовал еврипидовской версии этих мифов.
[38] Здесь Исократ придерживается версии, наиболее распространенной.
[39] Имеются в виду оба царских рода — Еврипонтиды и Агиады.
[40] Намек на Пелопоннесскую (Архидамову) войну, во время которой спартанцы неоднократно вторгались в Аттику.
[41] Во время тирании тридцати в Афинах.
[42] Ср. ту же мысль: Phil., 30—34, 47—56.
[43] Евмолп, сын Посейдона, был царем Элевсина и жрецом Деметры; жрецы Элевсина возводили к нему свою родословную. Исократ, как и Еврипид (ср. фрагмент из трагедии «Эрехтей» у Ликурга: Lеоcr., 98—100), принимает другую версию о фракийском происхождении Евмолпа. Эта легенда тесно связана и с преданием о борьбе Афин и Посейдона за обладание землей Аттики.
[44] Амазонки, мстя за похищение своей царицы Антиопы (или Ипполиты, ср. Раnath., 193) Тесеем, вторглись в Афины. Сцены борьбы амазонок с афинянами изображены Фидием на щите Афины в Парфеноне, где Тесею художник придал черты Перикла. Ср. также Archid., 42; Arеор., 75; Ρs. — Lys., Epitaph., 4 сл. и др.
[45] Эти притязания изложены в Panath., 193.
[46] Группы населения, жившие на восточных склонах Парнаса и Геликона, по мнению древних, имели фракийское происхождение.
[47] Т. е. врагов афиняне превзошли победами, а спартанцев — доблестью и мужеством. Ср. Lyc., 70 (о битве при Саламине).
[48] О всеобщем признании афинских заслуг Исократ говорит не раз; ср. выше § 99; Areop., 75; De Расе, 76; с этим интересно сопоставить свидетельства Геродота: Her., VIII, 97; IX, 71.
[49] Имеется в виду возникновение Афинского морского союза в 478/7 г. Ср. Areop., 17; Panath., 67.
[50] Имеются в виду эпитафии, цель которых прославление Афин и афинских граждан. Они, как правило, произносились должностными лицами в конце каждого года войны при погребении павших на поле битвы. Подробнее об этом см. Творения Платона, т. IX, JI., Academia, 1924; Платон. Менексен, пер. и комм. А. Болдырева, стр. 101-102. В эпитафиях афинский полис представлялся как единственное государство, имеющее справедливые обычаи и законы. Наиболее ранняя речь этого рода, насколько мы знаем, была произнесена Периклом в конце первого года Пелопоннесской войны. От эпитафия Горгия сохранились лишь фрагменты (произнесен вскоре после 347 г. до н. э.); известен эпитафий, приписываемый Лисию, в честь афинян, павших в Коринфской войне (394 г.); эпитафий, приписываемый Демосфену, в честь павших в битве при Херонее (Dem., X); эпитафий Гиперида в честь павших в Ламийской войне (323 г. до н. э.). Ср. у Платона эпитафий Сократа: Menex., 236 D сл.
[51] Это говорится обычно о воинах, сражавшихся при Марафоне.
[52] К этой теме Исократ возвращается в речах: «Ареопагитик» и «О мире».
[53] Ср. об этом же: Агеор., 24; Nicocl., 21. Также ср. De mut., 24; Xen., Mem., III, 5.
[54] Ср. Areop., 41.
[55] Ср. Paneg., 168. О роли гетерий в борьбе партий как центров олигархических заговоров ср. Thuc., VIII, 54; Arist., Pol. Ath., 34.
[56] Ср. Nicосl., 22, 24.
[57] Широко распространенное сравнение, особенно в ораторском искусстве, Впервые оно встречается в речи Перикла по поводу взятия Самоса (Plut., Per., 28). У Исократа встречается также: ниже § 186; Phil., 111—112 (О Геракле); Evag., 65; ср. Hyper., Epit., 20 (о Леосфене).
[58] Намек на отношение эллинов к персам в Декелейской войне и в IV в. до н. э., особенно после 394 г.
[59] Принимаем чтение τάς ὰρετάς (Budé) вместо τάς έμψνχίας.
[60] Главы 85—87 представляют близкую параллель к Эпитафию Псевдо–Лисия; ср. Epit., 23—26.
[61] Качественное отличие § 85—87, посвященных победе при Марафоне и единодушию эллинов во время войн с персами, от обычных надгробных речей, состоит в том, что, помимо обычного восхваления «наших предков», Исократ присоединяет сюда и лакедемонян. Искажение действительного хода событий и тезис о единодушии афинян и спартанцев нужен в качестве основы для дальнейшей аргументации основного содержания его речи — о необходимости установления единодушия среди всех эллинов для борьбы с персами (т. е. прежде всего о единодушии афинян и спартанцев).
[62] Ср. Her., VI, 103—120.
[63] Походу Ксеркса посвящены VII–IX книги Геродота.
[64] Ср. Her., VII, 22—24; Aesch., Pers., 745 сл. Ср. Ρs. — Lуs., Epitaph., 29.
[65] Исократ сильно преувеличивает силы лакедемонян: согласно Геродоту (VII, 202), всех пелопоннесцев было 3100 чел. (включая сюда 300 спартанцев); из Беотии— 700 феспиян и 400 фиванцев; были призваны все войска фокидян (позже прибыло 1000) и локров опунтских (число неизвестно). После отхода войск для защиты прохода осталось 300 спартанцев, 700 феспиян (и 400 фиванцев — в качестве заложников).
[66] Исократ умалчивает об остальном флоте. Геродот (VIII, 2) говорит о 281 греческом корабле, из которых 127 было афинских. Ж. Матье предполагает, что Исократ мог исключить из числа афинского флота корабли с командами платейцев и 33 корабля, о которых говорит Геродот (ср. VIII, 14).
[67] Принимаем чтение: οί δ̓ ῆμέτεροι [πρόγονοι]
[68] Ср. близкие параллели: Platо, Menex., 240 D; Ρs. — Lуs., Epitaph., 23; Lуc., Leocr., 108.
[69] Ср. близкие параллели: Ρs. — Lys., Epitaph., 31; Hyper., Epitaph., 27; Lуc., С. Leocr., 48.
[70] Ж. Матье вставляет после этих слов фразу из речи «Об обмене»: «и навели порядок в государственных делах». Он полагает, что ее Исократ мог прибавить в 353 г. до н. э. (см. Budé).
[71] Ср. Her., VIII, 40.
[72] По Геродоту — Платеи, Феспии и несколько островов: Her., VIII, 66.
[73] Традиционным для флота Ксеркса является число, приведённое оратором; ср. § 97, 118; по Геродоту и Эсхилу — 1207; ср. Нer. VII, 89; Aesсh., Pers., 339; ср. Исократ: Panath., 49: 1300.
[74] Her., VII, 185: 2640 тыс.; VII, 186: 1700 тыс. сражающихся, 5 миллионов — мобилизованных. Isоcr., Panath., 49 : 700 тыс. и 5 миллионов.
[75] По Геродоту, попытка подкупа имела место после Саламинского сражения (Her., VIII, 136).
[76] Почти дословно заимствовано у Лисия, ср. Epitaph., 34.
[77] Ср. ниже, § 155; Her., VIII, 53; Aesсh., Pers., 809 сл.
[78] То же утверждение: Panath., 50; Ρs. — Lys., Epitaph., 42; по Геродоту (III, .44—48); у афинян 180 триер, у остальных — 278; Thuc., I, 74 и Dem., Сор., 70: у афинян 200, остальные — 300.
[79] За отказ от подчинения Мелос был осажден и захвачен Афинами; мужское население было умерщвлено, женщины и дети порабощены (416 г. до н. э.). Та же участь постигла Скиону, подчиненную в 421 г. до н. э., после отказа от союза с Афинами и перехода на сторону Спарты. Ср. Thuc., У, 84—116 (Мелос); IV, 120—130 (Скиона).
[80] Намек на политику Павсания в отношении Афин в 403 г. до н. э. Ср. Panath., 59 сл.
[81] Контраст между естественным правом (φύσις) и общественным (νόμος) впервые поставлен софистами и с тех пор стал одной из любимых тем как в философии, так и в литературе V–IV вв. до н. э.
[82] Т. е. демократию. Ср. Panath., 54 сл.
[83] Исократ дает округленную цифру. Ср. Ρs. — Lys., Epitaph., 55. Демосфен определяет этот период в 73 года (477—404). В Панафинейской речи Исократ насчитывает 65 лет от создания Делосской симмахии до гибели Сицилийской экспедиции.
[84] Принимаем чтение διετελέσαμεν вместо διετέλεσαν.
[85] Намек на захват спартанцами Мессении и порабощение ее жителей.
[86] Исократ сознательно искажает события, так как города Евбеи начиная с V в. до н. э. были подчинены очень суровому режиму. По свидетельству Геродота, еще при Клисфене туда было выслано 4000 клерухов; при Перикле захват северо–западного побережья острова сопровождался изгнанием жителей и выселением на их земли двух тысяч клерухов.
[87] После взятия и разрушения Платей в 427 г. до н. э. платейские изгнанники получили в Афинах на определенных условиях гражданские права и землю на территории, отобранной у Скионы. В конце Пелопоннесской войны с этой земли они были вновь изгнаны. Ср. Платейскую речь Исократа: Plat., 13 сл.
[88] Олигархические комиссии из десяти человек устанавливались Лисандром после 404 г. в каждом городе в качестве верховной власти, осуществлявшей свои функции под общим наблюдением спартанского гармоста. Во главе Афин при поддержке и давлении спартанцев была создана Коллегия Тридцати (так называемые тридцать тиранов) для выработки конституции «отцов», т. е. олигархической конституции. Власть тридцати, превратившись в произвол и насилие, была свергнута в 403 г. Ср. также Phil., 95; Panath., 54—68; Xen., Hell., III, 5, 16.
[89] Мать Лисандра по происхождению была илоткой, сам Лисандр — мофаком; воспитываясь с детьми отца, он за военные подвиги получил права гражданина.
[90] Ср. Areop., 67 (1500 человек).
[91] Возможно, Исократ имеет в виду постановление о создании II Афинского морского союза (378/377 г.), по которому отменялся форос (правда, вводился синтаксис), запрещалось введение афинских гарнизонов на территорию союзников и право владения землей в союзных государствах. Ср. также Panath., 63.
[92] Анталкидов или Царский мир 387 г, до н. э. был продиктован грекам персидским царем Артаксерксом. Ср. ниже § 120 сл. Ср. Xen., Hell., V, 1, 31.
[93] О борьбе партий в Мантинее, Флиунте и других городах см. Xen., Hell., V, 2.
[94] В начале 60–х гг. V в. до н. э. произошла победа Кимона при Евримедонте; на афинский рынок было выброшено. 20 тысяч пленников персидского флота. Малоазийское побережье с греческими городами было освобождено от власти персов.
[95] В результате соглашения по «Каллиеву» миру 449 г. до н. э…
[96] Если сведения о господстве Персидского флота в Эгейском море верны (в 394/3 г. до н. э.), то операции, о которых рассказывает Ксенофонт (Xen., Hell., IV, 8, 6—8), можно рассматривать как результат битвы при Книде, положившей конец 15–летней гегемонии спартанцев на море.
[97] Ср. ниже § 175; ср.. Xen., Hell., VI, 3, 9.
[98] Т. е. Афины и Спарту.
[99] Принимаем чтение: μέμψασθαι δέ Λακεδαιμονίους (вместо μονίοις).
[100] По условиям Анталкидова мира, ср. Xen., Hell., V, 1, 131.
[101] Намек на роль Спарты в изгнании Писистратидов (Ж. Матье),
[102] О Мантинее ср. Xen., Hell., V, 2, 7 сл.
[103] Кадмея, акрополь Фив, была захвачена спартанцами в 382 г. до н, э.
[104] Осада Олинфа длилась с осени 382 г. до лета 379 г. до н. э., а Флиунта — с лета 381 до весны 379 г. до н. э.
[105] Аминта помогал спартанцам в войне с Олинфом. Дионисий старший был союзником Спарты. Дружественные отношения с Персией у спартанцев возникли в 392 г. до н. э., особенно укрепившись после Анталкидова мира.
[106] Принимаем чтение: τοὐς έπι βλάβῃ τοιαῦτα λέγοντας (вместо λοιδοροῦντας), νουθετεῖν δέ τοὺς επ̓ ὼφελεία λοιδοροδντας (вместо λέγοντας).).
[107] Cp. De Расе, 72.
[108] Исократ говорит об илотах, периеках и лакедемонских союзниках, как о совершенно одинаковых категориях. Ср. письмо к Филиппу (III, 5), где оратор убеждает царя превратить варваров в илотов всей Эллады, кроме тех из них, кто будет бороться вместе с ним.
[109] О дани, собираемой спартанцами с населения Киклад ср. Xen., Hell., VI, 2, 16.
[110] Речь идет о персидских владениях в Малой Азии.
[111] Как раз в это время Артаксеркс вел борьбу с Евагором, царем гор. Саламина на Кипре; об этой войне ср. ниже § 141; Euag., 64 сл.
[112] Ср. Euag., .53—54; Xen., Hell., IV, 8, 24.
[113] Спартанцы, вторгшись на Киклады и собирая с них дань, одновременно ввели гарнизоны на острова Наксос, Скиатос и Пепарефос.
[114] Ср. условия Анталкидова мира: Xen., Hell., V, 1, 31.
[115] Ср. Dem., Olynth., И, 22.
[116] Ср. Dem., Olynth., II, 14.
[117] Хиос, отпав от Афин, присоединился к Спарте в 412 г. после разгрома Сицилийской экспедиции. Ср. Thuc., VIII, 7; после поражения спартанцев при Кинде он вновь присоединился к Афинам (Diоd., XIV, 84, 94).
[118] В 389/8 г. был заключен тройственный союз между Афинами, Евагором и царем Египта Акорисом. Борьба Акориса с Персией, вновь пытавшейся захватить Египет, длилась три года (ок. 389—387); ср. Аristоph., Plutos, ν. 1766; Just., VI, 6, 1—15; ср. Оros., Ill, 1, 25. Может быть, в это время Акорис оказывал поддержку и Евагору. Афинский полководец Хабрий оказывал помощь Египту уже c 386 г. При его помощи египтяне ок. 382 г. вытеснили персов из Египта.
[119] Датировка войны персов против Евагора до сих пор является камнем преткновения для всех историков. Единственными источниками являются Исократ и Диодор (XV, 9, 2), сведения которых очень противоречивы. Подробный анализ см, в статье Euagoras (H. Swoboda), RE, XI IIb., 1907, стб. 823 сл. Возможно, что эти события имели место в 381-380 гг. до н. э.
[120] Имеется в виду город Саламин.
[121] Может быть, имеется в виду Киликия.
[122] Война, происходившая против Спарты на море вблизи о. Родоса и закончившаяся победой Конона при Книде, иногда называется «Родосской»; ср. Schol. ad Dem. XX, p. 70 (Wolf).
[123] В распоряжении Конона было только 40 триер, блокированных в Кавне 120 триерами лакедемонян (Diod., XIV, 79, 4—6). Блокада продолжалась менее двух лет: Ж. Матье предполагает, со ссылкой на Фукара (ср. Isоcr., II, стр. 51, 4), что в исчислении срока Исократ мог допустить ошибку, считая по архонтам, так как в период блокады в Афинах сменились три архонта.
[124] Принимаем чтение τόν εφεστώτα (вместо τόν έφεστώτα [κίνδυνον]).
[125] О Коринфском союзе, куда вошли Аргос, Фивы, Афины, города Евбеи, Коринф, против Спарты ср. Xen., Неll., IV, 4, 1.
[126] Наварх спартанского флота, сменивший Фиброна: вел войну в Азии в 399-397 гг. По Ксенофонту, ему удалось захватить в восемь дней девять городов, ср. Xen., Hell., III, 2, 11.
[127] Гармост Атарнея, поставленный Деркилидом в 398 г. Xen., Hell., там же,
[128] Наварх спартанского флота в кампании 400—399 гг., ср. Xen., Hell., III, 1,4.
[129] Военный поход Агесилая в Малую Азию имел место в 395 г. Ср. Xen., Hell., III, 4, 20.
[130] Несмотря на неудачу похода, он рассматривался как свидетельство победы греков и их превосходства над персами. Ср. Phil., 90—93.
[131] Фактически речь идет лишь о битве при Кунаксе, где негреческая часть войска Кира потерпела поражение.
[132] При Кунаксе войско греков достигало 12 900 (Xen., Anab., I, 7,10); цифра в 6000 указана Ксенофонтом для вернувшихся в Лампсак (Anab., VII, 77, 33).
[133] Ср. § 168; Phil., 96, 120, 121; Epist., IX, 9.
[134] Имеется в виду начальник персидского войска Кира Арией, перешедший после гибели Кира на сторону Артаксеркса (Anab., II, 4).
[135] Из восьми вождей наемников было захвачено пять, но среди них был и Клеарх; cр. Xеn., Anab., II, 5, 31; ср. Phil., 91.
[136] Ср. Xen., Anab., III, 1, 5 и II, 4, 9.
[137] Ср. Хеn. Anab., II, 4, 4; Evag., 58.
[138] Ср. Phil., 124.
[139] Ср. Xen., Hell., III, 4, 26; Plut., Ages., 10. В 395 г. после заключенного перемирия войско Агесилая получило в качестве возмещения 30 талантов (Xen., Hell., III 4, 25-27).
[140] Кисфена — город в Малой Азии; точное местоположение его не ясно. Некоторые помещают его в Эолиде.
[141] Ср. Τhuc., 137 сл.
[142] По Плутарху, это постановление было впервые принято по предложению Аристида (Arist., 10).
[143] Заимствовано у Горгия, ср. Ρhilоstr., Vitae sopb., 493.
[144] Cp. Phil., 101; Paneg., 140—141.
[145] На короткое время Евагор захватил Тир.
[146] Когда ионийцы, после сожжения Сард, вместе со вспомогательным отрядом из Афин потерпели поражение, они тщетно просили помощи у Афин. Ср. Her., V, 103. Спартанцы же вообще отказались от вмешательства в дела Малой Азии.
[147] Ср. Phil., 96, 120, 121; Epist., IX, 9.
[148] В 392 г. Дионисий I подчиняет себе значительную часть Сицилии; с 390 г. он начинает захват южной Италии, выступая против союза южно–италийских городов. После захвата Кавлонии и Гиппония (389—388) города разрушены, а жители их переселены в Сиракузы; в 387 г. взятие Регия сопровождалось также жестокими репрессиями. Позже Исократ изменяет свое мнение о Дионисии (ср. Epist., 1).
[149] По условиям Анталкидова мира.
[150] Ср. Lyc., С. Leocr., 92 (в применении к стихам древних поэтов).
[151] Ср. Phil., 81; Panath., 9—10; Epist., I, 9; VIII, 7..
[152] Ср. Phil., 9.
[153] В первую очередь — Анталкида от Спарты и Тирибаза, сатрапа Персии.
[154] Ср. о высокомерии Ксеркса: Her., VII, 8.
[155] Ср. Panath., 107.
[156] Ср. Helena, 49 сл.
[157] Имеется в виду Александр Парис.
[158] Выпад против софистов — преподавателей красноречия. Ср. Isоcr ., XIII, 1, 10, сл.