Углубляться в рассмотрение италийской и специально этрусской доисторической эпохи здесь нет надобности, а для меня было бы и невозможно. Что касается этрусков, то археологи совершенно опровергли все результаты работ Гельбига, не сделав, однако, возможным окончательное решение вопроса (пока не прочтена ни одна из примерно 8000 их надписей). Основанная на остроумных соображениях и защищаемая Фуртвенглером, Модестовым, Скучом и другими гипотеза о проникновению этрусков к морю из восточно- средиземноморской области на постороннего человека всегда производит такое же впечатление, как и гипотеза о том, что родиной норманнов является Сицилия, возникшая только потому, что норманны утвердились было (как это вполне установлено) в районе Сицилии (так же, как и "Турша" египтян в Восточном море) и постоянно давали там морские сражения (что, впрочем, сделали и эллины до самой Корсики и еще дальше за ней). Что специфически этрусская городская культура (Poliskultur) быстро расцветает и из области возле Тарквиний и Цере [1] распространяется внутрь страны, это, однако, вполне соответствует общей схеме: это могло быть, как и во всяком другом месте, следствием торговли и никем из исследователей не оспариваемого эллинского влияния. Все же важнейшие основания для этих утверждений лежат в таких областях, которые может обозреть только специалист (тождество гаруспиций [2] с вавилонскими явлениями подобного рода и древняя традиция самих этрусков являются действительно самыми вескими аргументами в пользу этого - более важными, чем техника земляных работ, - отсутствие всякого следа родственных этрускам народов или пережитков этрусской культуры на Востоке, в то время, как на Западе этруски выступают немедленно же как культуртрегеры, но при этом свое письмо заимствуют у греков, - самое веское основание против этого). Строго аристократически (на роды) и согласно родословному дереву расчлененное, замкнутое теократическое государство (die theokratische Adelsstaat) этрусков несомненно дало римлянам (по их собственному мнению) многое: технику межевания полей и, кроме того, может быть, развитие клиентелы, в связи с чем утверждается авторитарное положение магистратуры (и главы семьи? - в Этрурии господствует метронимия); все это в то время, когда Рим (название которого, как и древние названия фил: Tities, Ramnes, Luceres, в настоящее время толкуются, как этрусские) был городом, которым владели этрусские цари, - но в какой мере? Об этом спорят, как и прежде. Во всяком случае развитие этрусков не пошло в направлении к полису гоплитов (Hoplitenpolis), с другой стороны, сабелы [3] не прошли пути развития от крестьянского государства к городу-государству, и поэтому и те, и другие покорились гоплитской дисциплине Рима.
Выставлять догадки об эпохе царей и о природе царской власти - не мое дело. Были ли "celeres" (от κέλης - лошадь) древней дружиной царя (легенда о "разбойниках" соответствует, см. выше, другим аналогиям), произошло ли, далее, положение "fabri" в войске центурий (где они соответствуют первому - согласно другому взгляду, второму - имущественному классу) из военных литургий, поселенных царем демиургских родов или впервые явилось продуктом нового устройства государства на базисе гоплитского войска, этого, конечно, просто нечего рассматривать.
И ранняя эпоха аграрного развития "свободного" римского полиса окутана мраком. Мы можем признать, что положение единственно полноправных в феодальном городе-государстве ранней эпохи патрицианских родов покоилось на такой же экономической основе, как и господство родов в эллинских городах: на владении скотом и рабами, с одной стороны, и на монополизации посреднической торговли - с другой: уже до-сервиева, а, во всяком случае "сервиева" стена [4] (с IV в. до P. X.) окружает пространство, которое к территории тогдашнего Рима (особенно, если видеть ее в "ager Romanus" [Римском поле]) имеет слабое отношение. Рим в раннюю эпоху не вышел еще в сколько-нибудь значительной мере из стадии пассивной торговли: в руках иностранных купцов находился привоз греческих, финикийских, карфагенских товаров и вывоз полученных в обмен на них рабов и сырых продуктов (сырья). Город долгое время после того, как он уже вступил в широкий торговый оборот в Средиземном море, оставался без флота и без монеты из благородного металла. Господствовавший над сельским округом феодальный город-государство - по- видимому, в основных чертах своих военно-политических порядков в значительной мере однородный с греческими городами-государствами и отличавшийся от них только со страшной силой утверждавшейся дисциплиной и, следовательно, широтой власти, которой была наделена магистратура - в своей аграрной основе так же для нас не ясен, как это надо сказать и о большинстве городов-государств в Элладе.
Изящно построенная К. Нейманом попытка представить весь "plebs" эпохи до Двенадцати таблиц [5] (т. е. до 457 г.) по аналогии с наследственными подданными Нового времени, как крепостных крестьян поместий (Gutshörige) имеет против себя, как мне кажется, соображения исторической вероятности. В интересах своей конструкции Нейману приходится довольно свободно обращаться с хронологией. Этого, действительно, едва ли можно вполне избежать при любой попытке высказать те или иные догадки о ранней эпохе в истории Рима. Для того, кто хочет сделать последние выводы из гениально-нигилистической критики Этторе Пайса и, следовательно, переносит начало существования римского народа как исторически непрерывного данного (als eines historischen Kontinuum) во вторую половину V в. до P. X., Двенадцать таблиц считает подделкой II столетия, начало исторически достоверных сведений вообще не считает возможным относить за пределы III в. до P. X., для того, конечно, все проблемы древнейшей римской истории разрешаются. Если в последующем нашем изложении не будет, тем не менее, вполне оставлена по крайней мере попытка, сохраняя какой только возможно максимум данных исследовательской традиции, реконструировать некоторые из черт развития этой традиции, то делается это со всеми возможными оговорками и с представлением читателям права на самый глубокий скепсис относительно наших рассуждений.
О точке зрения Пайса я не позволяю себе высказывать свой приговор. Одно лишь да позволено будет заметить: для множества случаев указаны в качестве источника и легенды, сохранившиеся среди знатных родов, обнаружено тенденциозное перенесение позднейших аграрных столкновений и социальных противоположностей в раннюю эпоху и т. д., тем не менее простые "duplicazioni" [дублирования] - случаи возвращения подобных противоположностей, которыми Пайс так часто оперирует, как с данными, вызывающими его подозрительность, - сами по себе ничего не доказывают: фактически аграрные столкновения, например, позднейшей Эллады, действительно представляют собой повторение аграрных столкновений ранней эллинской эпохи с несколько измененным фронтом. Это лежит в существе античного.
С точки зрения Пайса всякая дискуссия с Нейманом, конечно, не имела бы смысла. Но если поступать наоборот, по принципу возможно бо́льшего оберегания традиции - как это должен делать Нейман - тогда его (Неймана) тезис не может быть принят, так как он не может быть совместим с положением плебса, как его дает возможность представить себе правильно понятая традиция. [Этим вовсе, конечно, не сказано, что все, что предлагает в своей гипотезе Нейман, ошибочно. Действительно ли в 457 г. до Р. X. не произошли важные изменения в положении гоплитского войска в государстве, об этом я не решаюсь высказать своего мнения. Только в "уничтожение поместного строя" ("die Aufhebung der Grundherrschaft") я не верю. Не пережили ли tribus rusticae [сельские трибы] со времени их возникновения и важных правовых перемен, это также не может быть признано твердо установленным (см. ниже к Dionys. 4, 14). ] Согласно традиции, "плебеи" вовсе не илоты, но, как мне по крайней мере кажется (см. ниже), совершенно очевидно, άγροικοι в эллинском смысле, чем вовсе не оспаривается, как возможное, эксплуатирование ясно отличимых от плебса людей, отдавшихся под покровительство (clientes) старинных патрицианских родов, как источника подати для этих последних (об этом ниже). Что представитель римской, как и всякой другой городской знати в древности, есть "землевладелец" (ein "Grundherr"), было давно известно, [С оговоркой, что при этом понятие "землевладельца" (des Grundherren"), во всяком случае, уже несколько сильно расширено: был ли римский клиент "прикреплен к земле" ("Schollenfest") в том смысле, что и господин должен был оставить ему землю, это более, чем сомнительно. Кабальным холопом (Schuldknecht) он не был. Спартанского илота (и подобных ему "крепостных" (Hörige) господин не мог продать за пределы страны. Римского должника, ставшего кабальным по судебному приговору (Exekutionsschuldner), господин должен был (в эпоху после Двенадцати таблиц) продать за пределы страны. "Nexusʼa[6] (по договору закабаленного должника) он должен был заставить отработать долг. Опять в другом положении были отданные отцом в наймы или проданные им дети (personae in mancipio), в древнейшее время, наверное (как в Вавилоне) имевшие не малое значение для рекрутирования рабочих сил крупных землевладельцев. Достаточное основание для того, чтобы не строить слишком простых представлений о том, каким правовым содержанием могло для патрициата наполняться понятие "землевладелец" ("Grundherr").] но только как ко как раз не - это было новое утверждение - землевладелец, державший в зависимости от себя плебеев (Grundher der Plebejer). Тем более нельзя представлять себе это так, что они в качестве помещичьих барщинников (gutswirtschaftliche Frontbauern), наподобие прусских ласситов возделывали землю знати. Этого последнего не утверждает ведь и Нейман. Но так как плебеи, по его мнению, должны были быть клиентами, а клиентела Двенадцатью таблицами не была ведь упразднена - так думает Нейман - но была подтверждена, то следовало бы плебеев и тогда тождественных с йими клиентов (например, клиентов Atta Claususʼa [7], о чем ниже) признать илотами или несущими барщину крепостными (Fronknechte). Но такие крепостные (Hörige) не дают самого себя экипирующего и тренированного войска гоплитов; а ведь именно в качестве войска гоплитов плебеи шаг за шагом, чем необходимее они становились, добились своих успехов. Крепостные (Hörige) не делаются кабальными холопами (Schuldknechte) (тогда как бывает скорее обратное), - закабаление же за долги есть типичная судьба лишенных средств плебеев. Что и военный строй, который охватывал и плебеев и, согласно традиции, старее республики, во всяком случае так же стар, как и консулат, предполагает свободных незнатных землевладельцев (Grundbesitzer) и имеющих достаток плебеев - это уже было выдвинуто Э. Мейером. Господствующее положение некоторых (не всех, но, в противоположность Афинам, меньшинства: 16-ти) патрицианских родов внутри сельского округа, по-видимому, было обусловлено отчасти политическими причинами: они были как раз (частью) прежние окружные князья (Gaufiirsten) и владельцы бургов, которые вошли в состав городской общины. Но сельский округ здесь в такой же малой мере, как и в огромном большинстве эллинских городов, представлял собой когда-либо сплошной комплекс замкнутых поместий (Grundherrschaften) или даже поместных хозяйств (Gutsbetriebe). Против этого (не говоря уже о многом другом) говорит все, что и в более позднее время в виде остатков сохранилось от давно исчезнувшей автономии сельских образований, и чего, однако, достаточно, чтобы сделать невероятным первоначальное общее "крепостное состояние" ("Hörigkeit") плебса. Кого приводит в тупик борьба из-за connubiumʼa [брака] между сословиями, тот пусть вспомнит, что и Феогнид [8] считал брак с мещанкой (Bürgerin) позорным, и что члены рода с развитием родового союза (gens) (см. ниже) как раз в интересах сохранения цельности родового владения были заинтересованы в том, чтобы удержать в пределах своего рода дочерей-наследниц. Одно ответвление традиции представляет ведь и устранение connubiumʼa с плебсом, впервые произведенным децемвирами [9]. И, чтобы видеть, в какой мере вероятным является и здесь позднейшее возникновение ограничения в брачном праве (по только что упомянутым экономическим соображениям здесь у знати совершенно так же, как по подобным же основаниям в Афинах у демократии), следовало бы вспомнить, что везде в древнейшем праве произвол отца решает вопрос о законности ребенка, рожденного ему от жены, наложницы, рабыни. То же и в древне-эллинском праве. Принцип сословного равенства родителей и в Риме первоначально имел, несомненно, второстепенное значение, как это доказано и для Эллады (именно политический цеховой интерес городского гражданства, не существовавший на Востоке, делал полис в Элладе и в Италии носителем моногамии).
Более всего следует избегать всякого привлечения к этим проблемам так хорошо знакомой нам, благодаря Г. Ф. Кнаппу, картины происхождения "крестьянского освобождения" в XIX в. и предшествовавших ему условий. К. И. Нейман совершенно так же, как и Ф. Кауэр и Свобода, испытал на себе влияние этой справедливо, благодаря Кнаппу, прославленной картины (подобным же образом и я, со своей стороны, имел случай неправильно дать общее применение категориям Мейтцена). Условия, характерные для области с уже в доисторические времена устроенными оросительными приспособлениями, какой является Кампания (современное значение слова "rivalis" стоит ведь в связи с процессами орошения), с густым венком городов уже в древнейшее время, исключают всякую аналогию с вывозящей хлеб областью, в которой возникли поместья (Gutshöfe) Восточной Германии; и характер организации крестьянских гуф [10], на которые были расчленены эти поместья, для античного мира в равной мере невероятен как по сельскохозяйственным, так и по историческим основаниям. Весьма возможно, что древнейшей эпохе Рима (как и Эллады и Востока) была известна общность полей (Flurgemeinschaft) в том смысле, что - как это делал греческий полис еще и в историческую эпоху - первоначально крестьянская политическая община (Gemeinschaft) приписывала себе, а при случае и осуществляла, право весьма суверенно распоряжаться гуфами своих членов. Это, согласно всем аналогиям, во всяком случае было там, где она смотрела на себя, как на военный союз (Wehrverband). Молодое поколение (der Nachwuchs) должно было быть наделено землей, или каким-либо иным способом должна была быть решена его судьба. Если оно не устремлялось в далекие страны завоевывать для себя землю, то куриатные комиции [11] в городе-государстве решали по предложению отца, какой сын должен был взять гуфу и какая часть "proles " [отпрысков] должна остаться без земли - "пролетариями" ("proletarii"). Как этот вопрос предварительно регулировался в pagusʼe [12] (волостном округе), об этом мы ничего не можем сказать за полным незнанием. Но новые переделы земли, наверное, были возможны и происходили. Могло быть также и то, что, как в эллинских фратриях старые роды волостных князей (Gaufürsten), позднейшие знатные роды, в меру своего могущества могли оказывать сильное влияние на земельные отношения (Flurvehältnisse) крестьян, свое же владение, наоборот, могли изъять из распоряжения крестьянских общин (отсюда переданное Плинием словоупотребление Двенадцати таблиц, связывавшее villa [13], т. е. господский двор (Herrenhof) с hortus [14] и heredium [15], огороженной и неотчуждаемой наследственной землей: N. h. 19, 4, 50). Устранение этих случаев осуществления прав со стороны аграрных союзов (Flurverbände), превращение всей аппроприированной земли [16] в землю - "hortus" ив объект "dominiumʼa" [17], - таков мог быть смысл созданного Двенадцатью таблицами нового порядка правовых отношений, поскольку он касается аграрных порядков. Но это, однако, совсем иные отношения, чем те, какие наблюдаются в поместьях (Fronhöfe) средних веков и Нового времени.
Во всяком случае связанную с барщиной кабалу (die Fronknechtschaft), встречающуюся нам в качестве типического следствия задолженности в "nexum" (см. ниже), следует отличать от клиентелы1. Последняя возникает здесь - как у израильтян и везде - путем отдачи себя не имеющим владения человеком под защиту князя и^и владеющего землей простого свободного (Volkgenossen), как об этом мы будем еще говорить. Конечно, для каждого не участвующего в отправлении правосудия пассивного гражданина (крестьянина) - ср. замечания Гесиода - обращение к процессуальной защите "требующих подарков" сильных людей может стать необходимым. Но через это он не становится крепостным барщинником (Fronknecht) (скорее "свободная клиентела позднейшей римской поры могла примкнуть к этим отношениям раннего периода: этот добровольный патронат существовал во все времена). Противоположность между клиентами и plebsʼом так ясно выступает в источниках, что, например, Оберзинер, который видит в плебсе покоренное неиталийское население первобытной эпохи, на клиентов, в противоположность этому, смотрит как на вместе со знатью переселившихся сюда италиков. Но если плебс отождествлять с клиентами, то этот подкупающий тезис Оберзинера (в пользу которого и другими приводятся некоторые, сами по себе, по-видимому, сильные указания: отсутствие connubiumʼa - об этом смотри выше, - засвидетельствованное в Двенадцати таблицах наличие двух способов погребения и т. д.), со своей стороны, лучше всего мог бы быть согласован со свидетельствами античной традиции, - в том, следовательно, случае, если дать веру некоторым (более поздним) местам источников, которые, по- видимому, говорят о планомерном (и всеобщем) распределении плебеев в качестве клиентов между patres [18], - следовательно, на манер илотов, или критских φοικέες. Но как раз эти места традиции представляют собой явные реконструкции, и, во всяком случае, такое трактование крестьян как государственных клиентов (на манер илотов) не согласуется с их близким участием в индивидуальных помещичьих хозяйствах (Gutswirtschaften): спартиаты ведь живут арендной платой и не ведут собственного помещичьего хозяйства (sind Renter keine Gutsherren). И как раз эти свидетельства ясно представляют это распределение плебеев как меру, принятую в интересах защиты (Schutzfürsorge) понесших ущерб (очевидно, в судебном процессе) граждан низшего права (кроме того, выбор патрона одним из соответствующих мест источников - см. их у Моммзена Staatsr. III. I. Aufl. p. 63, прим. 4 - ясно изображается как свободный).
Не только если судить по положению источников, но и по фактическим вероятностям, законодательство Двенадцати таблиц и примыкающее к нему законодательство означает также и успех крестьян в отношении к родам (см. ниже), а в области аграрной не разрушение "отношений помещика и крестьянина" ("grundherrlich-bauerliches Verhältniss), но скорее разрыв старых волостных союзов (Gauverbände) в пользу ставшего позднее типическим отдельного поселения (Eitzelsiedelung) в форме "villae" (о практическом значении см. ниже).
Деревня, - позже совершенно чуждое римскому управлению понятие, в старину была основной формой поселения.
Правда, первоначальный характер поселения деревнями оспаривается и выставляется утверждение, что, в противоположность германцам (и эллинам), италийское поселение было поселением дворами (все еще появляющаяся у некоторых археологов формула: "германцы селились дворами, народы же Средиземного моря деревнями", покоится на полном незнании немецкого поселения и неправильном понимании одного риторического оборота у Тацита). Но нет ни одного доказательства или вероятности, которые бы говорили за это, тогда как эллинские аналогии, отношения других италиков и доисторическое поселение говорят против того, что отдельный двор, "villa", стоял в начале италийского, особенно римского развития, как это думает, например, и Шультен. Размежевание, земли на "fundi" [19], которые принципиально представляют собой "continuae possessiones (сплошные владения) и есть как раз явление современно-римское (das modern-römishe), заключает в себе разрушение старых аграрных отношений (Flurzustände) в пользу индивидуалистического порядка поселения, как об этом свидетельствуют заявления римских землемеров. "Villa" ведет начало от феодального владельца бурга (Burgherren), а не от крестьянина. Ценное исследование Шультена прямо показывает, как радикально римское "assignation истребляло древние сельские общины (Landgemeinden) и деревни. Эллинский город-государство, как Афины (и другие), мог использовать δήμοι [демы] в качестве составных своих частей. Римская практика решительно от этого отклоняется. Поля (die Fluren) колониальной ассигнации игнорируют "pagi" и при случае разрезают их пополам; так было с полями Плаценции и Велии [20], как это видно по алиментарным таблицам. Посредством полицейского применения понятия "vicus" [21] для обозначения городского квартала, "pagus" для обозначения служившего для целей обложения повинностями (munera) подразделения сельского округа города, конечно, все надежные следы традиции были изглажены. Тем не менее из источников видно, что в позднейшем праве как vicus, так и pagus являются в качестве юридических лиц, которые владеют, например, земельными участками, автономно постановляют решения о своих делах и могут вести процессы, но только "pagus" является в качестве "обладающей распорядительной властью корпорации" (eine "Gebiets-Körperschaft"). Vicus всегда является замкнутым поселением и в качестве такового в эпоху до возникновения города представляет собой или средоточие pagusʼa, или одну из нескольких деревень в pagusʼе, какие мы видим при всех древних поселениях: по Фесту [22] он есть рыночное место.
Что pagus некогда играл роль эллинской κώμη, представляется мне вполне убедительно вероятным. Антагонизм между "городом" в римском смысле и "деревней" создает все наши затруднения с источником, как это как раз опять показало само исследование Шультена: этот антагонизм обусловлен характером позднейшего аграрного строя (Flurverfassung) (радикально противоположного полюса "строя ком") ("Komenverfassung") (см. ниже). Уже из этого следует, что pagus, как это правильно выясняет Шультен, никоим образом - как думал Моммзен - в историческую пору не мог принимать участия в выяснения права собственности, в частности его главная функция, lustratio pagi (чисто религиозный, имеющий целью предотвращение бедствий, акт), не имела с этим ничего общего. Принадлежавшая позднейшему pagusʼy власть издавать распоряжения имеет также, насколько известно, чисто религиозный характер: передаваемое Плинием исходившее от pagusʼa распоряжение об употреблявшихся женщинами накладках из волос мотивировано явно суеверными соображениями. Что ограничение этой областью имеет характер сохраненного из страха перед устранением некогда существовавшего культа рудимента более древнего порядка, когда pagus имел в социальном строе бо́льшее значение - это само собой понятно и с достаточной ясностью вытекает из того, что волость (Gau) владела, как это засвидетельствовано источниками, общественными весами, а первоначально, как это достоверно известно, и рыночным правом.
Принадлежавшую некогда деревне альменду можно еще узнать по скудным остаткам в "agercompascuus" [23]: право выпаса первоначально является здесь как "jus" (Цицерон), как индивидуальное право члена общины (des Genossen). Рядом с ней стоит ager publicus [24] [общественное поле], в более позднее время представлявший собой завоеванную, а первоначально несомненно - что без всякого основания было подвергнуто сомнению - никому не переданную пустошь. Как и в раннюю германскую эпоху, очевидно, каждому члену племени на этой "общей марке" принадлежало право поднятия нови, и он находил защиту для своего владения таким "ager occupatoris" ["поле оккупанта"] до тех пор, пока он держал его под плугом. Это старинное право "оккупации" [25] в измененной форме впоследствии было распространено государство гоплитов на завоеванные, уже приведенные в культурное состояние и приносившие плоды поля, поскольку они не предназначались для наделения на частном праве или для финансовой эксплуатации посредством сдачи в аренду. То, что при этом имелась в виду урегулированная форма оккупации - как это было в Соединенных Штатах при открытии для поселения индейских областей, - и что часть продуктов взималась в качестве вознаграждения в пользу государства или во всяком случае должна была взиматься - все это ничего в этом не меняет, т. е. в том, что по существу право "сквоттеров" было распространено на огромную завоеванную территорию, что "оккупировать" даже и в терминологии, является решающим (а не регулирование со стороны магистрата порядка оккупации).
Как в старину выглядела жизнь внутри поселений, в которых крестьяне жили трудами рук своих, мы не имеем возможности разглядеть более близко. Индивидуальная, совершенно свободно наследуемая и отчуждаемая земельная собственность в позднейшем смысле прежде всего совсем отсутствовала. Но те или иные исходившие от семьи ограничения в распоряжении полем и здесь существовали; что касается землевладения патрициата, то это само собой разумеется здесь, как и везде; но в более слабой форме существовали они и у крестьян. Верных следов этого мы не находим. Ссылка на расточение bona paterna avitaque [Отцовских и дедовских имуществ (лат.) (Прим. ред.).] в опеку указывает на общее всякому проникнутому милитаристским духом праву специфическое осуждение продажи наследственной земли, но не является верным указанием на первоначальное правовое различие между ними в отношении к отчуждаемости. Можно предполагать, что развитие не было здесь принципиально иным, чем в Элладе, и во всяком случае (в принципе) наследственное и отчуждаемое владение землей и здесь стоит в начале дошедшей до нас истории. Легенда о наделении Рому лом всех граждан herediumʼом в 2 югера [26] как единственно наследственным (не отчуждаемым) владением не является доказательством против этого. Ибо ясно, что это не есть полное крестьянское владение ранней поры. Но, с другой стороны, невозможно, - как хотел Э. Мейер - разуметь под этим землю поденщиков. Скорее heredium есть "hortus", усадьба (eine "Wurth"), для индивидуальной обработки отдельным небольшим семействам в наследственное владение предоставленный, но в смысле отчуждения за пределы семьи по основаниям государственного характера ограниченный усадебный участок (Gartenlos). Для интерпретации открыты три возможности.
Во-первых: при основании городов путем синойкизма или путем учреждения города магистратом живущий в городе плебей - следовательно, ремесленник, розничный торговец и т. д., который не принадлежал к gentes [27], но в котором была потребность и которого желали иметь, наверное, так же, как при основании многих немецких городов средних веков - получал 1) усадебную землю (Gartenland) и 2) право выпаса для своего скота в общинном поле (Gemeindeflur), но вовсе не получал крестьянской гуфы (надела). То же, вероятно, было в колониях граждан этой ранней поры, которые еще не имеют аграрно-политической цели, но имеют ввиду снабжение гарнизоном и заселение римлянами береговых мест (coloniae maritimae), с помощью которых за Римом в интересах торговой монополии должен был утвердиться берег, и в которых потом колонист обязан был иметь жительство (как в Афинах солоновские клерухи на Саламине). Как раз здесь имеет место наделение "bina jugera" [28] (в одном, не вызывающем сомнения примере: Анксур [29]), и колонист, как таковой, само собой разумеется, имел право выпаса. (Что, кроме того, ему предоставлены были еще и другие права в этом отношении, как я раньше допускал, это теперь применительно к восточно-эллинистическим условиям больше не кажется мне вероятным, и нужно оставить всякую мысль о какой бы то ни было общности полей (Flurgemeinschaften) по типу немецкого поселения как для Рима, так и для всей Древности). "Binajugera" были бы тогда, следовательно, наделом (das Los) всех тех свободных плебеев, которых принимали во вновь возникавший городской союз.
Вторая возможность (комбинируемая с первой): - надел (das Los) пехотинцев или, вернее, его счетная единица: в конце 2-й Пунической войны ветеранам испанских и африканских походов было обещано по столько раз по два югера, сколько лет они служили (правда, неровные цифры земельного наделения выступают в "Аналистике", но уже название "centuria" для 100×2 югеров показывает, что нормальной единицей являлся двойной морген [30]). Третья возможность: что поселенный для утверждения за государством отданной под колонию области полноправный гражданин в древнюю пору совсем иначе был наделен, чем с помощью двух югеров, это делает вероятным одна заметка об Анциуме [31], согласно которой после покорения этого города враждебно настроенные жители его были превращены в крестьян, обрабатывавших из части землю колонистов (Teilbauer) (в илотов). Здесь, следовательно, два югера были лишь городским наделом (das Stadtlos) сосредоточенных в городе (как это было в Митиленах) клерухов. Клерух, в таком случае - конечно не ремесленник или мелкий торговец (гипотеза 1), но воин - должен быть имевшим оседлость в городе землевладельцем (staatässiger Grundherr), а не крестьянином. Как тогда, в противоположность этим плебейским или патрицианским городским поселенцам, мы должны представлять себе права на поля, принадлежавшие крестьянским семьям, это совершенно неясно, точно так же, как и то, какие феодальные права существовали в отношении к ним. Это относится и к самому Риму.
Римские граждане в историческую эпоху разделены на трибы и курии, как в Греции на филы и фратрии. Род (die Sippe) (gens) был (долго оспаривавшийся пункт) и здесь ограничен знатью. И здесь он не представляет собой ничего "первобытного", но является образованием, возникшим путем дифференцирования на почве владения скотом, благородным металлом, землей, отдавшимися из-за долгов в рабство людьми и опиравшегося на это рыцарского образа жизни и военного воспитания (Training). Наверное, образование родов (т. е. совместное владение имуществом, придавание значения кровной связи и дальнейшее, что из того следует) и здесь прежде всего началось в семьях прежних волостных князей (Gaufürsten), которые постепенно превратились во владетелей бургов (Burgherren), как и в Греции. Синойкизирование знати бургов - политическая заслуга всей древнейшей эпохи Рима. Такое вступление знати в состав общины (Eingemeindung) могло совершиться добровольно - знаменитым примером является принятие рода Атта Клавза в качестве Рода Клавдиев в союз родов (Geschlechterverband) с предоставлением земли ему и его "клиентам") - или при случае насильственным путем с помощью "ломки" ("Brechung") ее бургов. Понятно поэтому, что 16 древних сельских триб носят родовые имена. И это, конечно, не доказывает здесь также ни того, 1) что вся или лишь большая часть земли соответствующих территорий принадлежала этим родам как землевладельцам (Grundherren) - в таком случае преобладающее большинство патрицианских родов было без земли, - ни того, 2) что первоначально gens был учреждением, общим всем свободным.
Скорее само римское предание показывает, что территория (das Land) за пределами городских ворот долгое время оставалась разделенной на pagi, как это было с древнейших времен, до тех пор, пока позже (см. ниже) не последовало разделения ее на tribusrusticae. Несомненно, в период полного развития господства знатных родов (Geschlechter) сельские округа так же были лишены политических прав, как и в Элладе в специфически аристократических городах-государствах (Adelspolis). А знатный gens и в Риме (и здесь еще больше, чем в иных эллинских государствах) есть владеющий пахотной землей, но живущий в городе род: солдаты больших войск Рима в эпоху его территориального расширения были крестьяне, но их офицеры - всегда горожане. Как в Элладе знатные роды почти всегда имели других святых-покровителей (Schutzheilige), чем народ (впервые это подчеркнуто Э. Мейером), так и sacra римских родов (gentes) суть обряды частного культа; принципиально gens есть "помимо государственное" (präterstaatliches) образование, а следовательно, и не "часть" государства. Напротив, общие sacra [святыни] курий (curiae) суть sacra publica [государственные святыни].
Курии - это государством признанные деления гражданства. Их большей частью ставят рядом (уже в древности) с греческими фратриями. Во всяком случае их происхождение, по признанию специалистов, так же темно, как и этих последних. Для исторической поры установлено лишь следующее: что курии должны были контролировать завещание и усыновление (следовательно, допущение в военную общину и тем самым и к владению землей), и что они должны были ратифицировать передачу военных полномочий вновь выбранным высшим магистратам. Представляется вероятным, что первоначально при формировании войска курии являлись органами выбора. Но ввиду этого аналогия с фратриями лишь отчасти сохраняется, в других отношениях их следовало бы сравнивать с филами. В противоположность эллинским фратриям и они не имели корпоративного характера и, следовательно, не могли совершать юридических актов: они представляют собой лишь сакральные и административные единства. Но и помимо того, тот, кто считает фратрии в Элладе "первобытными (uralt), не эти древние фратрии, но искусственные образования позднейших синойкизмов может сравнивать с историческими куриями, которые, со своей стороны, являются ведь специфически государственно-городским образованием (собрание народа в comitium [комиции] в противоположность трибам, и т. д.). Они общи латинским городам (напротив, еще вопрос, знают ли их coloniae civ. rom. [колонии римского государства]).
Три древние трибы в 10 курий каждая с gentes, как с подразделениями, конечно, представляют собой организации, созданные для целей удовлетворения государственных потребностей, организации, в этой схематической форме, может быть, впервые возникшие в патрицианско-плебейском государстве, которое соединяет все гражданство в курии и (искусственные) роды. Если в историческую пору к куриям приписываются отдельные и замкнутые полевые марки, то также еще вопрос, насколько это локализирована является продуктом первоначального деления на филы, не представляет ли оно (что вероятно) результата более позднего нового раздела территории между curiae, или же вообще оно существовало только во вновь основанных латинских колониях (как и в колониальных филах в Элладе).
Римское государство в своем отношении к своим членам с самого начала в одном направлении отличается от эллинского полиса: в трактовании семейственного права. Для эллинского полиса (например, для Афин) политическое полноправие (politische Wehraftmachung) и частноправовая дееспособность взрослого сына (Haussohn) совпадают, - для римского государства между ними нет ничего общего. Гражданин как солдат есть объект власти должностного лица; как сын он есть объект домашней власти, пока жив его отец. Государство останавливается у порога дома, и право дома ("dominium"), которое с равной абсолютной неограниченностью охватывает жену, детей, рабов, скот (familia pecuniaque), [Отношение "familia" к "pecunia" здесь остается без рассмотрения. Ср. об этом совсем недавно появившуюся книгу Миттейса "Rom. Privatrecht", стр. 81 и след.] есть зародыш абстрактного понятия собственности. Нет никакого сомнения, что это радикально патриархальное семейственное право берет свое начало в организации рода (gens) - как и положение отца, "pater" - главы рода в древнем государстве, как его изображает традиция, с которым параллельно идет pater familias в семье - и что первоначально оно служило к сохранению в нераздельном виде владения: большая семья (die Grossfamilie) здесь, в построенной на строгом принципе власти организации, лежит в качестве нормальной формы в основе структуры права. Как передавалось положение главы рода в публичном праве и в отношении к клиентеле (см. ниже) - наследственным порядком или путем избрания - это при настоящем состоянии источников праздный вопрос. Весьма вероятным кажется только, что раздробление единства большой семьи, которое в историческую эпоху наступает со смертью pater familias, не было первоначальным родовым правом, но что тогда на место старого вступал новый глава рода. Позднейшие отступления от общего наследственного права, которые состояли в наследовании патронатных прав, представляют собой ненадежный источник, хотя он, правда, кое-где восходит к старым распорядкам замкнутого рода (gens).
Эта строго авторитарная организация семейных союзов в римском государственном строе была источником известных феодальных составных частей его, которые на всем продолжении существования государства, со своей стороны, широко определяли его своеобразие.
Римский социальный строй как в свою (нам доступную) раннюю пору, так и после того несравненно более сильно развил элемент, который вовсе не отсутствовал и в эллинских городских государствах, но там уже в раннюю пору, а вполне в эпоху демократического устройства был далеко отодвинут назад: феодальную клиентелу. Связь с семейственным правом ясно обнаруживается в том, что древние приравнивали наделение землей клиентов к наделению землей filius familiae: патриархальное положение главы рода есть источник римского клиентского права. Здесь следует, не выходя из данных рамок, войти в несколько более близкое рассмотрение этого института, который не раз приводил к неправильному пониманию условий более древней эпохи. Повсюду у в античной древности (и, конечно, не только в античной древности) первоначально человек, не имеющий владения, т. е. не имеющий доли в земельном владении какой-нибудь конкретной общины (Gemeinschaft), являлся также и человеком бесправным. В Египте царь требует (reklamiert) "человека без жилища", который навьючивает свои пожитки на своего мула и тащится от одного землевладельца к другому, чтобы продать свою рабочую силу; в Древнем Израиле он - архаичный тип "метека"; в Элладе он поставляет "δήτες" и "πελάται" ["зависимых людей" и "клиентов"]. В Риме он отдает себя - в эпоху родового государства (Geschlechterstaat) - через посредство "application [32] под патронат готового принять ее (applicatio) состоятельного "pater" (главы рода) или же (как это передано традицией для эпохи царей) царя. Этим путем и путем "susceptio" [33] со стороны патрона возникающее отношение отличается, с одной стороны, от рабства, а с другой, от вассалитета, совершенно так же, как древнеегипетское отношение "amach": взаимные отношения регулируются традиционным, достаточно неподвижным моральным кодексом, Который, однако, благодаря своему религиозному характеру, чужд граждански-светскому (bürgerlichweltlichen) "Landrecht" [земское право] (выражаясь германистически) городского государства, совсем не может быть им понят; но, так как однако, он имеет высокое практическое значение, то существование его не игнорируется просто: Двенадцать таблиц предают проклятию патрона, который не соблюдает верности в отношении к клиенту ("si clienti fraudem fecerit"), как предается проклятию сын, который бьет отца; в обоих случаях как раз нет государственного судьи. Еще законы о вымогательстве, изданные демократией в период мирового владычества, обращали внимание на то, существует ли между двумя лицами отношение, составляющее сущность клиентелы: "in fide esse" ["пользоваться доверием"] (и даже в рабское право Дигест [34] в эпохи, когда рабские казармы уже не существовали, по ошибке возникло выражение "in fide domini esse" ["пользоваться доверием господина"], конечно, вовсе не являясь здесь прямым отзвуком отношения древней клиентелы). Fides [доверие], совершенно как и в средние века, играет определяющую роль в отношении господина к клиенту: но в то время, как в средние века (как и в Японии) восхваляется, этически оценивается и подчеркивается ленным правом fides преимущественно вассала, потому что он есть на своих ногах стоящий сам себя вооружающий, в своем благосостоянии фактически все более и более от сеньора не зависящий рыцарь или даже князь, которого всегда подстерегает искушение предоставить сеньора самому себе, римская древность имеет дело преимущественно с "fides" господина. Ибо в историческую эпоху клиент, как и владелец должностного и служилого лена месопотамских царей или μάχιμοι [воины] фараона и Птолемеев и как "colonus", есть маленький человек, так сказать, ленник по плебейскому праву, который без господина - ничто, а против него уже и совершеннейшее ничто. Указывает ли подчеркивание обоюдной "fides" в одной "lex regia" ["царский закон"] на первоначально более значительное, ближе к вассалитету стоящее и, может быть, впервые в государстве гоплитов выродившееся положение клиента ("cliens") - это, конечно, должно остаться нерешенным.
Клиент обязан проявлять в отношении к господину почтительность (первоначально: "послушание"), следовать за ним на войну, оказывать ему экономическую помощь в случае экстренных затруднений, к которым относятся: наделение приданым дочерей, государственные munera [дары], наконец выкуп из плена (для древности важный случай: если припомним, его трактует закон Хаммурапи для владельцев ленов, а в Афинах сохранилась особая процедура для приведения в исполнение требований при подписках - έρανοι - для выкупа из плена). Клиент, со своей стороны, имеет право за это требовать от господина 1) помощь при экономических затруднениях и 2) защиту, в особенности защиту от судебного преследования, которой он сам для себя, пока "земское право" ("das Landrecht") трактовало его как метека, следовательно, как чужака, не мог доставить юридически, а позже довольно часто и фактически. Судебный иск, все равно какого рода, между патроном и клиентом, возникающий на почве ленных отношений, но также и всякое уголовное преследование (Pönalklage) еще и в историческом праве так же исключается существующим между ними отношением верности (первоначально, конечно, всякий иск); точно так же никто из них не мог быть допущен в качестве свидетеля один против другого. В остальном ленный союз между господином и клиентом выражается особенно резко в том, что наследство клиента первоначально целиком достается господину или его роду (gens), а - что связано с этим - родственницы клиента без согласия господина не могут выходить замуж (enubere) за людей, не принадлежащих к кругу ленников рода (gens) господина.
Практическое значение клиентелы для господина (Herr) могло быть разнообразно: 1) клиент благодаря лежащей на нем повинности денежного вспомоществования и эвентуально следуемой с него платы за разрешение на брак был источником случайных доходов. Эксплуатировать его деловым образом, в качестве регулярного источника ренты позже считалось неприличным; всегда ли так было, конечно, нельзя с уверенностью сказать (к тому же клиентела - см. сейчас же - впоследствии изменила весь свой характер), обратное само по себе возможно; 2) столь же мало возможности (по той же причине) решить, являлся ли первоначально клиент обыкновенно и экономической рабочей силой на барском дворе господина. Аналогия позднейшей клиентелы из вольноотпущенников не может быть привлечена здесь, ибо этому - экономически оплодотворенному - институту, по-видимому, не доставало самого важного в древней клиентеле: так сильно ценившейся обязанности, лежавшей на патроне - обязанности верности.
С этим вопросом связан дальнейший вопрос об аграрном значении клиентелы. С величайшей вероятностью институт прекария [precarium] признается некоторыми возникшим из права клиентелы, лучше сказать: считается "земско-правовой" стороной ("landrechtliche" Seite) земельной аренды по праву клиентелы (zu Klientelrecht). Владение "по просьбе", т. е. владение без всякого контракта, которое признает гражданский суд, при этом защита владения прекариста против всякого третьего лица, тогда как его владельческие права для его господина являются как бы несуществующими, так что этот последний во всякое, следовательно, время в порядке самоуправства (по собственной воле) может пустить их на воздух, - это столь характерное решение проблемы отношения между ленным и земским правом (как это мы видим и в предоставлении прекаристу) собственной защиты владения против третьего лица, которой колону "земского права" ("dem landrechtlichen" colonus) впоследствии - см. ниже - не достает), что здесь едва ли может быть сомнение, даже если это и не было определенно сообщено преданием, что "patres" (главы родов городской знати) получили свое название от того, что они обыкновенно наделяли землей неимущих (tenuiores) (attribuere есть техническое "ленно-правовое" выражение).
Так именно это происходит в легенде о Клавдиях (историческое зерно которой остается невыясненным). В Atta Clausus видят или волостного князя (Gaufürst), или, вероятнее, владетеля бурга (ein Burgherr) в сабинской земле (его резиденцию, Regillum, нельзя топографически установить: она была как раз рыцарским бургом, а не полисом), который на шестом году "post reges exactos [после точных указаний]) со своей свитой добровольно соглашается войти в состав римской общины ("eingemeinden") (синойкизироваться). Когда он со своими клиентами (число которых преувеличено до смешного; нужно только представить себе землю в области Teverone!) переселяется в Рим, он получает место для погребения на Капитолии и государственный земельный надел: из этого последнего он будто бы оставляет себе 25 югеров и по 2 югера дает своим клиентам. С 2 югеров никогда еще и нигде (натурально-хозяйственным способом!) не существовала семья (даже только чисто физически): эта земля была бы достаточна как раз для пропитания одного человека. Таким образом, нужно было бы для того, чтобы как-нибудь справиться с этим известием, принять, что речь здесь шла об усадьбах владельцев одних лишь дворов (Häslerstellen), и что семья клиента при этом за содержание, получаемое ею на барском дворе, отбывала барщину для обработки 25 югеров барской земли ("Salland"), родового "fundus ". Кто бы стал утверждать невозможность такого рода отношения? И если вспомнить также о древнейших источниках германских барщинных повинностей: добровольно, т. е. только этически принудительной, соседской помощи сеньору в период страды (жатвы и т. д.), то представится в высочайшей степени вероятным, что от клиентов ожидали подобной работы ("Aushilfsarbeit"). Конечно, доказать тут ничего нельзя, меньше всего, конечно, на основании этих более поздних данных о размере и способе распределения этого древнейшего клавдиевского fundus. А мысль о "барском хозяйстве" ("Gutsbetriebs") с регулярной работой клиентов сталкивается с невероятностью преимущественно экономической эксплуатации клиента господином. В качестве рабочих сил землевладельцев рядом с mancipia (купленными детьми и рабами) засвидетельствованы "nexi" (рабы за долги), но они, конечно, должны быть четко отличаемы от clientes. Для последних сама по себе более вероятной была бы вообще постоянная экономическая повинность (ökonomische Leistung), затем податное отношение (7>//?wrverhältniss). Указания одного требующего обязанности взаимной верности между спартиатом и илотом "ликурговского" предписания могут быть вычитаны из одного замечания Плутарха; и аналогия других эллинских "крепостных" ("Hörigen"), например, Φοικέες на Крите, с клиентами, также, конечно, является подходящей. [Только постоянно следует помнить, что с социальной стороны римское государство с древнейших времен имело совсем другую структуру, чем спартанское: знатный "gens" отсутствует у создаваемых лишь воспитанием спартиатов.] Ибо спартанский, как и критский крепостной (Hörige) должен был давать традиционно установленные оброки (илот 1/2 жатвы) и рядом с этим время от времени нести чисто личные службы; но он не был хозяйственно эксплуатируемой рабочей силой в барском хозяйстве (Gutsbetriebe). Аттический πελάτης, с которым в древности также сравнивали клиента (и которого, с своей стороны, неправильно сравнивали с εκτημόριος, см. выше), есть неимущий (bezitzloser) и потому нуждающийся в правовой защите со стороны землевладельца "метек" (в древне-иудейском смысле слова). Как бы там ни было, во всяком случае у римских клиентов в существенно высшей мере, чем у эллинских крепостных (Hörigen), подчеркнуты упомянутые выше иные, не прямо экономические повинности в отношении к господину, и специально повинность отправляться с ним в поход во время войны в эпоху рыцарской борьбы в гомеровском стиле; при этом они занимают место посредине между дружинниками и илотами. Если в каролингском ополчении сеньор выступает во главе своих людей, а с другой стороны, спартиат - вообще эллинский тяжело вооруженный гоплит (Vollhoplit) - во время похода нуждался в илоте или в рабе для услуг, то это две резкие противоположности, между которыми der "Knappe" ("отрок") средневекового рыцаря занимает как бы середину. К этому "Knappe" ("отроку") клиент древнего времени на войне (если судить по довольно неопределенному впечатлению, которое при этом получается), по-видимому, стоит совсем близко, ближе, чем к находящемуся с господином в товарищеских отношениях гомеровскому "вознице" ("Wagenlenker"). Не только римский, но совершенно так же этрусский и сабинский патриций (первоначально) выступает в поход во главе своих клиентов, пока старое рыцарское единоборство со своими "spolia opima" [35] как высшей целью героя господствовало на войне; но род (gens) при случае предпринимает частную войну (файду) на собственный страх, как Фабии против Вей [36], и тогда он выступает со своими клиентами. Полная несамостоятельность клиента по сравнению с вассалами имеет свое основание в том, что он вооружался господином (как Knappe рыцарем). Это отношение продолжало существовать, по крайней мере, у полководцев, до самой эпохи Гракхов: Сципион еще созывает своих клиентов, отправляясь в поход против Нуманции [37] (134 до н. э.) (в эпоху гражданской войны подобную роль играли уже колоны).
Когда с победой "classis", войска из гоплитов, военное значение клиентелы исчезло, и ее экономическая роль благодаря покупным рабам и чисто договорной мелкой аренде сильно сократилась, свободная клиентела, которая, может быть, с давних времен существовала рядом с этим "крепостничеством" ("Hörigkeit"), приобрела политическое значение. Это не ленно-правовой, но заимствующий свои формы у древней клиентелы институт, который, несомненно, обязан своим происхождением процессуальному заступничеству влиятельных людей и поэтому никоим образом не был ограничен патрициями или вольноотпущенниками. Не только для того, чтобы сделаться сотрапезником состоятельного человека, но и ради веса, какой имело его заступничество в суде и вне суда, во всякое время массами отдаются семьи в это клиентское положение к служилым знатным родам (Л/nisgeschlechter) (будь они патрицианские или плебейские) и остаются в нем, так как это отношение переходило наследственным порядком, даже когда они достигают благосостояния, пока курульная должность, которая являлась основанием для расторжения клиентелы, устраняла это отношение, которое во II и в I вв. вовсе не накладывало пятна на "клиентов". Что этого действительно не случилось также следствие того, что с приобретением государством положения мировой державы иноземная знать, князья и дружественные общины (Gemeinwesen) вступали к римским знатным фамилиям в отношение судебного покровительства, понимаемое как "клиентела". С другой стороны, экономически преобразовавшаяся древняя клиентела продолжает существовать в положении, которое занимает в отношении к своему патрону вольноотпущенник, как это яснее всего показывает сенатусконсульт о Fecenia Hispala (разрешение: 1. одежды матрон, 2. gentis enuptio [38], 3. concubiumʼa со свободным без умаления чести последнего). В противоположность отношению, проистекавшему из тогдашней свободной клиентелы, экономическую эксплуатацию которого сословный обычай не допускал, это создаваемое клиентелой отношение служило этой последней, как известно, в высокой мере.
Все различные формы личной зависимости: свободная клиентела чужеземцев и своих, клиентела либертинов, наконец, рабство, образуют в позднейшую эпоху республики базис для того положения римской должностной знати (Amtsadel), которого больше никогда во всей истории не занимала никакая знать: ни эллинская, благодаря более малым размерам и большей зависимости от гражданства и от его благорасположения (Лисандр [39], Алкивиад), но и ни английская в XVIII в. (на которую она, так как через посредство курульной должности "создавались пэры", по своей структуре похожа). Ибо настолько вполне лично окрашенное патрональное отношение отдельных фамилий над целыми государствами, как хотя бы добровольная клиентела Спарты и Пергама в отношении у gens Claudia или как принудительный патронат победоносных полководцев над покоренными городами и народами, как вполне официальное учреждение не было известно английскому праву и английским сословным нравам. Римский государственный строй благодаря этому всегда оставался полуфеодальным образованием, ибо эту основу могущества крупных родов должностной знати не могли расшатать "демократические" решения комиций.
Картину политического значения клиентелы для господствующего положения должностной знати в эпоху крупных классовых столкновений II и I вв. традиция перенесла в раннюю эпоху Рима и в борьбу патрициев и плебеев и притом в двух друг друга исключающих формах: 1) так, что все плебеи являются как клиенты древней городской знати ("клиент и "плебей" первоначально одно и то же); 2) так, что, наоборот, власть патрициев в отношении к плебеям покоится на голосах их клиентов в комициях. Из этих традиций, вероятно, ни одна не соответствует действительности; но в то время, как во второй могло быть хоть некоторое зерно истины - никто только не знает, к какой эпохе оно относится, так как неизвестно, как и когда клиенты могли войти в голосующие группы гражданства - первая ни в каком случае не может оказаться согласной с действительностью. Не говоря уже о всех других, уже раньше затронутых трудностях, те же клиенты, которые в 495 г. до P. X. будто бы следуют за Аппием Клавдием из чужой области в Рим (и сажаются им на своем fundus, получив по 2 югера земли каждый), почти непосредственно после этого совместно с другими в подобном же положении находящимися клиентами, оказывается, вынудили создание революционной должностной власти трибунов. Ведь, клиенты, наследство которых подлежало Heimfallsrechtʼy (выморочному праву патрона), должны же были владеть имуществом, чтобы быть в состоянии вооружить себя для "classisw> войска гоплитов? Обо всем этом не может быть речи. Вероятно, часть плебейских родов позднейшей поры ведет свои параллельные с патрицианскими родами имена от существовавших в древности клиентских отношений с ними. Но решительно ничто не говорит за то, чтобы для всех многочисленных плебейских родов римского происхождения существовали патрицианские параллельные роды с теми же именами. Так как свободный от клиентелы plebs уже в V столетии до P. X. постулируется событиями (как их передает традиция), то были сделаны отчаяннейшие усилия объяснить исчезновение клиентелы над частью plebsʼa. Рядом с "вымиранием" родов патронов специально царская клиентела должна была служить тому, чтобы заполнить пробел, - как будто находили возможным допустить существование в городе действительной "клиентелы" (военной свиты) изгнанного царя. Тем не менее в "царской клиентеле" древнего плебса может быть зерно истины: плебс состоит частью несомненно из δημιουργοί, и их в раннюю эпоху города царь, как таковой, мог ведь поселить в городе и, обложив повинностями, имевшими характер литургий, поставить под свою защиту. И точно так же очень возможно, что царь в борьбе со знатью мог при случае возбудить крестьян против нее, как это делал греческий "тиран", а также, что учреждение трибуната - род отрицательной тирании - было уступкой, которой городская знать, не слишком долго спустя после низвержения царской власти, путем компромисса купила у крестьян и мелкой буржуазии продолжение своего политического владычества и невозвращение "тирана". Не раз отмечали, что защита трибуна для политически бесправного гражданина представляет собой роль официального патроната, который имел значение суррогата защиты, которую род (gens) давал своим членам и клиентам: в этом трибуны могли быть преемниками царей; но их "патронат" был бы тогда чем-то абсолютно другим, чем феодальное или вотчинное господство (eine feudale oder grundherrliche Beherrschung) над царскими "крепостными" (Hörigen).
Но все это остается по необходимости гипотетическим. Крепко держаться нужно лишь за следующее: что плебс и клиентела, плебеитет и прикрепление к земле (Grundhörigkeit), феодальное городское государство (Stadsttaat) и вотчинная власть (Grundherrlichkeit) совершенно не совпадают. В сословной борьбе патриции - поскольку верна истине традиция - в общем имели в клиентах опору против плебса. Закрепленным на земле (grundhörig) городской плебей (как раз его существование особенно бесспорно благодаря существованию древнейших 4 триб, городских) вообще не может быть. В деревне прикрепление к земле (Grundhörigkeit) клиентов возможно (но не доказана). Прикрепление к земле pagani, судя по всем позднейшим источникам, совершенно невероятно и в древнем войске гоплитов (которое древнее, чем трибуны) невозможно (илотам соответствовали в войске клиенты, plebs - периэкам). "Феодальным" было социальное расчленение старинного городского государства благодаря как существованию клиентов, так и исключению plebsʼa из управления. Но "феодализм" - не то же, что "вотчинная власть" ("Grundherrlichkeit"). Для патрицианского землевладения, как это было и в других местах, рабочими руками были, рядом с нанятыми и в качестве заклада полученными крестьянскими сыновьями ("personae in mancipio"), попавшие в рабство должники, затем (все больше и больше) взятые в плен на войне и купленные рабы, в раннюю эпоху, может быть, выходившие на помочи прекаристы-клиенты.
Притягательная сила, которой обладал Рим для синойкизирующих владетелей бургов (Burgherren), каким был Аппий Клавдий, в раннюю эпоху едва ли заключалась в желании получить долю в его тогда обнимавшей сравнительно небольшую область полевой земле, и позднейший блеск рода Клавдиев (gens Claudia) покоился не на этом земельном наделении. Но то и другое имело свою общую основу в том, что Рим был местом посреднической торговли (ein Zwischenhandelsplatz), где можно было стать состоятельным человеком с помощью своих рабов, с помощью ростовщических ссуд, посредством участия в торговле и т. д. Впервые изменило это территориальное расширение Рима путем присоединения континентальных областей (die kontinentale Expanzion), которое идет рука об руку с победой плебса (см. ниже). Приведенные выше данные об Atta Clausus могут служить лишь тому, чтобы сделать ясным, насколько малыми представляли себе в древности "поместья" ("Grundherrschaften") старинного римского патрициата. И в этом древняя традиция могла быть верна истине. Если 16 носивших родовые имена tribus rusticae действительно возникли в середине V в. до P. X. (см. ниже), в таком случае каждая из них, если судить по передаваемому традицией тогдашнему объему ager Romanus (50 000-60 000 гектаров), обнимала около 3200- 3500 гектаров земли, - что было бы вполне приемлемым числом. Из всей исчисляемой, самое большое (см. ниже), в 30 000 гектаров наличности способной давать урожая земли, приходившейся на ager Romanus, каждому из 300 сенаторских родов древней традиции досталось бы владение в несколько более 100 гектаров с правами на пастбище, если бы они владели всей римской почвой. Нам представляется это для востока Германии как стоящий лишь на границе крупного владения. Но следует вспомнить земельные домены и земельные участки аттических аристократов (пентаксиомедимн - около 50 гектаров, наследственная земля Алкивиада - 30 гектаров).
Из этих цифр, если для пробы их положить в основу, вовсе, таким образом, не следует, что городская знать должна была владеть всей землей. Ибо ее доходы - как и доходы знати каждого античного полиса - были частью специфически городского происхождения (торговля), часть, же покоились на владении скотом, для которого внутри старинных pagi можно было располагать едва ли не половиной земли в качестве compascua [40]. Как вторичное, как следствие возраставшего денежного могущества знати и здесь возникла тенденция к скоплению земли и к закабалению за долги рядом со знатью находившихся в pagi свободных крестьян. Что в существовании этих закабаленных за долги людей проглядывал элемент тяжелой угрозы для внутренней безопасности, об этом свидетельствует постановление Двенадцати таблиц, по которому в порядке исполнения приговора о взыскании (im Exetutuioswege) приведенные для долгового ареста у кредиторов должники по истечении срока уплаты долга должны были быть или убиты, или проданы за границу (trans Tiberim [за Тибр]), тогда как эллинский кредитор мог и внутри страны удержать их в качестве рабов.
О том, чтобы древние владения патрициев (в смысле традиции) были больше или только таких размеров, как с помощью рабов возделывавшиеся поместья времени Катона (около 60 гектаров), не может быть и речи. Скорее мы можем в качестве среднего размера признать поле, едва ли несколько больше 30 гектаров. С 30 гектаров кампанской почвы, засеянной полбой, в случае хорошей обработки, кладя в основу приведенные Полибием и с его слов Катонсм дневные рационы для солдат и рабов (пшеницы, которая идет на полбу) и предполагая хорошую доходность, во всяком случае, могли удовлетворить натурально-хозяйственным способом свою потребность в хлебе 60 взрослых мужчин и около 20 (малых) семейств. К этому следует прибавить пастбищные права, обеспечивавшие молоко, сыр, шерсть, и прела на рубку леса для топлива, построек и поделок. Рассматриваемый таким образом, с точки зрения количественных отношений римский "gens" в смысле традиций должен был приблизительно так выглядеть, - как бы он ни был социально расчленен, что касается отношения свободных к клиентам или рабам. При круглым счетом 300 таких родов приблизительно третья часть полевой земли приходилась бы на патрицианские поля; на остальной могли бы найти себе место несколько тысяч, смотря по тому, что принято за среднее, 3000-5000 семейств мелких крестьян.
Но эти цифры, если иметь в виду преобладание аграрных основ, были бы абсолютными максимальными цифрами, далеко позади которых, наверное, оставалось бы в эпоху, когда Рим был ограничен своим "ager", питавшееся продуктами собственного производства гражданство. Тогда мы, может быть, могли бы произвести лишь такой расчет: 2000 плебейских крестьянских семейств из 6-8 человек каждое, из которых половина (во всяком случае) способных быть гоплитами ("зевгитов" - по аттической терминологии), и несколько более 100 патрицианских родовых союзов (partizische gentile Kommunionen) в среднем, может быть, из 30 человек каждый, различавшихся между собой, конечно, в смысле размеров земельного владения, и в смысле числа входивших в каждый из них людей, которые, со своей стороны, могли иметь клиентелу каждый, может быть, из 8 человек, а вместе 800 семейств в 4-5 человек, - вспомним, что и аттический самый высший ценз "500 шеффелей" лишь в 8-9 раз превышал предельную потребность одной семьи, - итого в среднем 22 000 питавшихся продуктами собственного сельскохозяйственного производства - едва ли больше; тогда мы иным путем подошли бы к определению размера земледельческой эксплуатации (Ackernutzung) ager Romanus, который, наверное, не соответствует исторической действительности (хотя пропорция, конечно, выше, чем в Аттике с ее горными цепями, тем не менее площадь полей не могла быть тогда больше приблизительно 15 000-18 000 гектаров из всей совокупности 50 000- 60 000, так что ежегодно обрабатываемая для получения хлеба площадь при наличности травосеяния составляла бы около 15%, остальное - сады, пастбище, лес для дров). Так как Рим никогда с того времени, как он вообще был полисом, не был вынужден и не был в состоянии жить продуктами собственного земледелия, то число людей, которых он мог прокормить - сельскую территорию и город - кладя в основу размеры ager Romanus, даже для периода застоя перед началом завоеваний, мы можем гораздо больше, чем удвоить, и тогда возможность производства на сбыт, естественно, должна поднять и возможное число мелких крестьянских участков (Kleinbauerstellen). Само собой разумеется, все это чисто гипотетические числа, которые только тогда имеют какой бы то ни было смысл, когда вообще делают попытки конструкции условий на почве традиции, следовательно, их перевода в цифры. С какими оговорками сделана эта попытка, было сказано выше: здесь прямо все ненадежно. [Уже потому, что гипотетично, в каком смысле "древний" ager Romanus когда-либо был тождествен с непосредственно зависевшей (direkt beherrschten) от города сельской областью.]
Plebs состоит сначала не только из мелких крестьян. Он, без сомнения, по крайней мере, пока он существовал как "проблема", мерил на тогдашнюю мерку: зажиточных (begüterte), и зажиточных в городе и в деревне, людей он причислял к своим, и как раз они были поставлены его вождями. Plebs есть как раз отстраненное от должностей, от жречества, от суда, от военного командования, не принадлежащее к замкнутому родовому союзу гражданство: крестьяне, ремесленники, торговцы, разбогатевшие и оставшиеся бедными. "Сословная борьба" есть борьба социальная, поскольку она вращается вокруг долгового права (чем, согласно традиции, в Риме она была скорее меньше, чем в Элладе). В остальном она - борьба политическая. Плебеи первоначально совсем не знали родовой организации (gens), потому что эта последняя здесь, как и в Элладе, есть продукт искусственного сохранения домовой общины (Hauskommunion). И собственно причинное отношение здесь, конечно, такое же, как и везде: не потому, что они были плебеями, не имели они родовой организации (Sippe), но потому, что в древнейшую пору не поднялись в круг зажиточных больших родов, они стали "плебеями". Позднейшая эпоха сословного уравнения открыла им полный доступ к образованию родовых организаций, а с тем вместе и к куриям (curiae), к патронату и к другим гентильным учреждениям. Древние противоположности - покоившееся на ленном праве родовое наследственное право патрицианской домовой общины (Hauskommunion) в противоположность семейному наследственному праву плебеев (патриций наследовал "gente", плебей "stripe") - выступили еще позже в процессе между патрицианскими и плебейскими Клавдиями (о наследстве одного вольноотущенника).
В более раннюю эпоху - согласно преданию, в эпоху царей - должно было последовать включение в состав патрициев разбогатевшей новой знати, так называемых "gentes minores", которая признавалась теперь патрицианской. Целью его было, наверное, удвоение патрицианского войска ("gentes minores выставляют "centuriae posteriores" ["последние центурии"]). И сила феодальной структуры государства была так велика, что здесь - в противоположность аттическим όργεωνες не принадлежавших к знати членов фратрий, для которых характерным является отсутствие родового эпонима - в Риме, как известно, каждый свободный гражданин должен иметь свое гентильное (родовое) имя и в силу этого (damit) (позже) принадлежит к курии. Напротив, политическое приобщение массы плебса к праву полного гражданства совершилось на почве другого деления, чем деление на курии. Оно само есть также и здесь следствие военного развития, возможность которого в значительной части (как и в Элладе), конечно, также связана с экономическими предпосылками.
Ранний подъем благосостояния города вследствие монополизированной, благодаря торговому договору с Карфагеном, торговли выступает наружу в совершенно необычно большой для города с таким малым собственным сельским округом "сервиевой" стене. Конечно, эта стена ведет свое начало от IV в., но и более древняя, не включавшая бурга, и стена Авентина [41] охватывает очень значительную городскую территорию. "Сервиева" стена вполне охватывает площадь величиной с Афины, а каково было в начале IV столетия - в котором Рим иногда прямо называется "эллинским городом" - коммерческое значение города, показывает знакомство эллинского мира с галльским пожаром и, еще яснее, участие эллинских городов (Массилия [42]) в сборе для уплаты выкупа галлам. Его открытое положение и натиск горных племен (вольсков [43], самнитов) делало необходимым создание дисциплинированного пешего строя и, таким образом, определило решающую роль на войне тяжеловооруженной фаланги (Hoplitenphalanx).
Нигде так резко, как в Риме, не было проведено в жизнь это новшество: колоссальные полномочия римской магистратуры, которым по праву удивлялись эллины как специфической особенности Рима в последнем счете покоятся на военной дисциплине. Легенда знает рассказ о том, как успешный рыцарский поединок вне строя, являясь теперь противным дисциплине и потому грозящим смертью, стоит жизни сыну победоносного консула. Умаление древнего военного значения клиентелы стоит в связи с исчезновением древнего рыцарского единоборства. Войско становится "classis" (фалангой). Использование экономически обусловленной способности всех граждан к вооруженной защите стало требованием самосохранения. Как в драконовском устройстве, граждане делились на группы сообразно с тем, принадлежат ли они к "classis", или, будучи экономически неспособны к несению военной повинности, стоят "infra dassem" [ниже фаланги]. (Когда именно нам сообщенное преданием деление на классы всего населения по афинскому образцу было положено в основу порядка подачи голосов, и было ли оно положено в основу градации прав на самоэкипировку, остается неясным: величин земельного владения в этом, во всяком случае не восходящем выше III в. до P. X. делении на центурии видеть нельзя, - дальше об этом ниже). "Classis" полных гоплитов сделал тогда необходимым решительное допущение содействия войска граждан при выборе "начальников" (praetores) обоих легионов, на которое войско первоначально (?) расчленялось, и опросы войска гоплитов при изменениях действующего права. То, что при этом "comitia" войска, расчлененные на свои военные деления (centuriae) - "по капральствам" ("Koporalweise"), - "выступали" по команде ("discedite") и становились, а главное, что они должны были молчать и с помощью да или нет en bloc [разом] принимать или отклонять предложения руководивших собранием самых высших офицеров, строго отличает их от экклесии эллинов. Этот первый шаг обозначал прежде всего лишь известное участие состоятельных, фактически наверное в большинстве во всяком случае имевших городскую оседлость плебейских семейств в государственных делах.
Политический подъем крестьян последовал затем в течение сильного военного расширения (Expansion) государства внутрь страны с середины V до начала III вв. до P. X. и было, как и везде, как следствием, так и условием его. В конце концов плебс достиг в 287 г., после сецессии на Яникуле [44], того, что его решения в качестве законов имели такую же обязательную силу для государства, как и решения центуриатного собрания: "крестьянское войско", которое вело самнитские войны, приобрело формальное господство в государстве и полное право занимать должности для своих сочленов. Этапы в этой борьбе здесь не интересны для нас, но лишь ее в аграрно-историческом отношении важные стороны. Поднимавшееся и в заключение ставшее господствующим значение плебейских трибуткомиций является политически решающим. Как раз в социально-историческом отношении важнейшими законами являются плебисциты, возникавшие по инициативе трибунов. (Позже в своих подробностях и до сих пор, даже Моммзеном, не разгаданная реформа сделала деление народа на трибы также и основой патрицианско-плебейских групп, подававших голоса по центуриям, так что с тех пор оба рода комиций отличались друг от друга лишь участием патрициев в голосовании в центуриях и исключительным правом трибунов на "agere cum plebe" ["обрашаться к простому народу"] в плебейских комициях по трибам. Цифровое значение патрициев было не только относительно незначительным, но, по-видимому, и абсолютно падало: число старогородских знатных родов в конце республики сократилось до менее, чем 20 (разделявшихся на много "stripes"), в противоположность приблизительно втрое более высоким цифрам, которые дают уже одни имена в должностных списках и анналах (о том же можно судить и по более высоким цифрам и исторически известных аттических родовых имен).
Как бы то ни было, во всяком случае участие в трибуткомициях покоится на "трибах" (tribus). Эти последние, вполне соответствуя принципам крестьянских демократий, являются местными округами, прежде всего землевладельческими округами. Древнейшие 4 "городские" трибы охватывали владение внутри (древней) стены, ближе всех примыкавшие к ним 16 сельских триб обнимали земельное владение в древнюю пору вошедших в состав римской общины округов, которые прямо назывались по именам тех древних владевших бургами родов, которые некогда в них пребывали. (Что они вовсе не были "родового" происхождения, т. е. возникли посредством разложения всех поместных организаций (Grundherrschaften), это следует не только из того, что ведь тогда лишь 5% всего воображаемого числа gentes могли быть "землевладельцами" (Grundherren), и некоторые из известнейших патрицианских родовых имен не оказываются налицо, но также, например, из того, что патрицианские Клавдии позже вовсе не принадлежали к "своей", т. е. названной их именем трибе. Возможно, что деревни, лежавшие возле родовых бургов синойкизировавшихся родов (gentes) и носившие их имена, передали их трибам.) Всякое дальнейшее расширение римской частной собственности (см. непосредственно ниже) несло с собой прежде всего новые трибы (всего до 35), потом, расширение старых: ведь каждый участок частной собственности должен был принадлежать к какой-нибудь трибе.
Первоначально граждане, на основании своего земельного владения обязанные нести военную повинность и имевшие право голоса, называются в законах Двенадцати таблиц adsidui [45] (что впоследствии употреблялось просто как однозначащее с locuples [46]), не имевшие земельной оседлости (die nicht grundsässigen) - proletarii (т. е., конечно, не в смысле производителей детей, а в смысле к proles - именно proles полноправного гражданина - принадлежащих и только в качестве "proles" - этого предка - принадлежащих к гражданству; ср. в несколько более отчетливой связи смысле иудейское обозначение не принадлежащего к имевшим земельную оседлость знатным родам городского населения как "сыновей презренной жены", т. е. не признаваемой законной женой наложницы полноправного гражданина).
После проведения организации по трибам, обязанным нести военную повинность "tribules" противопоставляются другие, вместо военной службы платящие деньги, принадлежащие к владеющему классу не землевладельцы, "aerarii". Эти две категории противоположностей не вполне покрывают друг друга. "Proletarius" есть гражданин, который в данный момент не обладает цензом гоплита, например, в частности, земельным владением, но во всякое время может приобрести таковой. "Aerarius" есть гражданин, который, какой бы ни был его ценз, политически не трактуется как гоплит, - в частности (но не только) потому, что он принадлежит к не имеющим права на владение землей классам населения (например, по праву эпохи городского государства, конечно, к классу вольноотпущенников). Ибо первоначальным, без всякого сомнения, является то, что, так как только граждане - но как assidui, так и proletarii - могут приобретать земельное владение, то только землевладельцы могли быть трибулами (tributes) (как было первоначально везде в средневековых городах). Из этого не следовало непременно (как и я раньше иногда склонен был думать), что для принадлежности к classis, следовательно, - первоначально - к полноправному гражданству, решающим было одно только владение землей и его размер, с тех пор как существовало тяжеловооруженное войско. [И в древнейших средневековых городах владение землей ведь является в большинстве случаев непременным условием полного права гражданства, но для гражданских повинностей (с которыми в древности были тесно связаны права) размер земельного владения один не принимался во внимание. В торговом городе, каким был Рим, едва ли это было иначе.] Древнейший ценз, это совершенно очевидно, берет своей точкой отправления как раз не земельное владение (см. ниже). Как и в эллинских торговых городах, и здесь развитие уже вследствие необходимости полного использования военной силы с необходимостью приводит к привлечению к военной службе (которая в Афинах в случае нужды требовалась даже с метеков), а вместе с тем и к полноправному гражданству увеличивавшихся в числе и богатевших, но не имевших земельной оседлости людей (Nichransässigen): жил ли состоятельный купец в наемной квартире, или же имел земельное владение, нередко это, конечно, являлось чем-то случайным и не могло долго оставаться критерием военной повинности. Но тем, как осуществлено было привлечение не владевших землей людей, и характером местного расчленения гражданства вообще римское государство решительно отклоняется от клисфеновского (которое всегда привлекается для сравнения), и различие в конечном счете покоится на основных условиях строения римского государства вообще.
Клисфеновское деление на демы наследственно связывает индивида с его демом, где бы они ни жил, имеет ли он земельное владение, или занимается какой-либо профессией; в нем он привлекается к государственным повинностям; в нем ему выпадает жребий занимать должность. Этого в Риме в эпоху позднейших триб не было. Сципион жаловался, по словам Геллия [47], что уже сын голосовал нередко в другой трибе, чем отец, т. е. отчуждал отцовское владение (так ведь это место у Геллия следует толковать). Решалось это местоположением "fundus", земельного владения, и в том что касалось неземлевладельцев города Рима, местом жительства в городском квартале, а в том, что касалось других, сельских неземлевладельцев, благоусмотрением цензора. Первоначальное положение, как его (будто бы) создал Сервий для своих четырех городских триб - которые, конечно, занимали не пространство, окруженное так называемой "Сервиевой стеной", но более узкий, в частности, не включавший древнего бурга и Авентина старый город - было иное: отдельный гражданин там включался в ценз и имел свое "политическое местопребывание" (politisches Domizil), где некогда стоял его дом. Но он не мог переменить раз установленного местопребывания ("μεταλαμβάνειν τήν οικησιν"), т. е. не то, что он был ограничен в своей свободе передвижения (Freizügigkeit), но он юридически являлся раз навсегда для государства принадлежащим к этой трибе, каким, например, оставался демот дема Кидаатенэ или Пэании, где бы он в каждый данный момент ни проживал. Так что тогда вносили в ценз городских плебеев "ώσπερ κωμήτας" ["совершенно как деревенских жителей"], как правильно характеризует это и точно выражает Дионисий [48]. По-видимому, из этого выражения вытекает, что жившее в "pagi" сельское население трактовалось тогда подобным же образом, так что первые четыре трибы означали, следовательно, перенесение принципа дема с деревни на город - как это было и при Клисфене.
Но этот (возможный!) порядок не был создан в эпоху территориального расширения. Ибо для сельских триб ничего подобного не сообщается. Возможно, во всяком случае, хотя, конечно, доказать этого совершенно нельзя, что совершенно для нас погребенное "римское средневековье" - т. е. государство компромисса между городской знатью и войском гоплитов - так же, как и греческое, знало ограничения отчуждения в интересах удержания·определенного количества наделов (Hufen): понятие "fundus" ведь заключает в себе мысль о "праве товарищей" ("Genossenrecht") (fundus fieri в языке италийского союзного права = сделаться товарищем по праву (Rechtgenosse). Древний иск о собственности с контравиндикациями, соответствующий эллинской диакасии, также лучше всего подходит к такому построению. В таком случае fundus соответствовал бы более древнему понятию эллинского клероса. Кадастр до поздних времен знает "fundi" в качестве единиц обложения с наименованием их по именам их первоначальных владельцев, даже если несколько "fundi" вошло в состав одного владения. Такие ограничения отчуждения, если они существовали, не были бы тогда, однако, чем либо в роде остатка древнего родового права и древнего родового землевладения (Grundherrschaft) городской знати, но, наоборот, как раз, как в Элладе, охраной надела воина (Kriegerhufe) как такового от покупки со стороны άστοι, как выражались эллины (см. выше): возведение триб, с которыми связывается постоянное юридическое местожительство, к сервиевой конституции достаточно доказывало бы это. Как бы то ни было, во всяком случае позже о таких ограничениях нет речи: гражданин меняет трибу добровольно, если он меняет свое земельное владение или (при отсутствии такового) свое местопребывание в городском квартале, или недобровольно, если цензор считает нужным или совсем вычеркнуть гражданина из числа tributes, следовательно, удалить из войска и включить в состав aerarii за проступки против политической или нравственной благопристойности, или когда он по своему усмотрению указывал трибу старому гражданину, имевшему земельное владение в нескольких трибах, или новому гражданину (вольноотпущеннику, например). Как это указание должно было происходить, было иногда предметом горячей партийной борьбы - если даже подробности, сообщенные традицией, и легендарны - потому что от этого зависел вес в комициях людей, не имевших сельской земельной собственности и сельской оседлости, которые, в большинстве являясь деловыми людьми, конечно, чаще пребывавшими в Риме, свое юридическое местопребывание имели, однако, в местах за пределами Рима. Клисфеновский принцип ιδία (согласно позднейшему словоупотреблению) обусловливал - наверное, вопреки намерению своего творца - господство в народном собрании фактически присутствовавшего в городе и в экклесии δχλος (охлоса) [49] и создавал таким образом почву для господства "демагогов", например, Перикла. Совершенно того же хотел, согласно традиции, достигнуть цензор Аппий Клавдий посредством приписки людей, не имевших земельной оседлости, во все трибы, и даже более позднее время в вопросе трактования вольноотпущенных еще должно было решать подобные спорные пункты. И чрезвычайно характерно, что проблема наделения правами неполного гражданства всех триб, впервые для Рима (как везде в древности) была выдвинута с возникновением вопроса о флоте, при Аппии Клавдии для proletatii, capite censi [вносимых в ценз без имущества] и manumisi [вольноотпущенников], а для остальных позднее.
Что у Рима к началу Пунических войн совсем не было флота, может быть, обусловлено также внутренней политикой. При Аппии Клавдии развитие в направлении к "демократическому" Полису терпит (согласно традиции) крушение от противодействия как со стороны сената, так и со стороны до тех пор находившихся в привилегированном положении, обладавших земельной оседлостью трибулов (grundsässigen Tribulen). Протест имевшего свой центр тяжести как раз в сельском земельном владении тяжеловооруженного войска (Hoplitenhher) - родовых союзов и обладавшего земельного оседлостью крестьянства, находившихся в союзе между собой - вынудил ввести постоянное ограничение людей, не имевших земельной оседлости (Nichtsässigen), 4 городскими трибами, т. е. обеспечить их бессилие в комициях и дальнейшее существование "полиса гоплитов" (Hoplitenpolis). Формально это означало то же, что хотела (но как раз не могла) достигнуть клисфеновская конституция: господство крестьян над комициями. Фактически это означало дальнейшее господство имевших городскую оседлость сельских землевладельцев - рантье (Lehenrechter), тех, которым размеры их владения давали возможность присутствовать в Риме во время голосований, и прежде всего сенаторских родов. [Кроме того, нобилитет, по-видимому, насколько возможно избегая расширять многие древние сельские трибы (Arnensis, Tabia, Horatia, Lemonia, Menenia, Pupinia, Romulia, Voltinia) создал себе нечто вроде "rotten boroughs" (гнилых местечек) [50].] Ибо "sevocare populum", подача голосов в военном лагере за пределами города, после того, как однажды она имела место, была запрещена законом. Таким образом, кто из сельских трибунов не владел "villa urbana", и чем нескладнее была раскинута по территории Италии его триба, тот не имел никакого влияния в комициях, и только, когда поднимались великие вопросы (движение Гракхов), мы слышим еще потом о массовом наплыве в Рим сельского среднего сословия для голосования.
Справедливо Э. Мейер, характеризуя крестьянский характер древнего плебса, указывает на то, что одновременно с законом Гортензия [51] об обязательной силе решений по трибам прошло и постановление, что и в рыночные дни (когда крестьяне были в городе) должно быть отправляемо правосудие; это соответствует аттическим δικασταί κατά κώμας (см. выше) по своей цели (но не по средству). Но для комиций это имело тот политический эффект, что прямое политическое влияние исключительно городского населения - как ремесленников, так и чистых владельцев денег - было урезано. Но и без того комиции первой поры большого территориального расширения Рима в нормальное время были в руках у земельных рантье (Grundrentner), которые только принуждены были принимать во внимание возможность того, что крестьяне когда-нибудь и фактически осуществят свою правовую силу. Так как сенаторам было запрещено участие в торговле (см. ниже), то этот характер пытались сохранить и за правящим советом.
В то время, как (первый) торговый договор с Карфагеном (в случае, если он относится к приписываемой ему эпохе) показывает, что в Риме к исходу царского периода - как и во всех полисах ранней Древности - господствовали коммерческие интересы, в то время экономическое преобладание древней городской знати, несомненно, здесь, как и у этрусков, в очень существенной мере было создано торговлей и сделанным ею возможным имущественным накоплением, с постепенным усилением крестьянского войска расширение политического господства внутрь страны (biennenländische Expansion), интерес к приобретению земли, становится движущим элементом. И это настолько сильно, что к началу 1-й Пунической войны (как уже было упомянуто) государство вообще - как ни преувеличено могло быть кое- что легендой - не имело дееспособного военного флота, что, с другой стороны, напротив, в нем была развита в такой мере колонизационная деятельность, в какой не проявило ее никакое другое государство в истории, в особенности городское государство, первоначально такого малого объема. Это в первой линии стоит в связи с географическим положением Рима - с его сильным Hinterlandʼом - в противоположность эллинским городам, - затем с необходимостью давать отпор бурному напору сабельских горных народов. Это находит свое выражение как в очерченных выше социальных и политических явлениях, так и в юридическо-экономической структуре землевладельческого права (Bodenbesitzrecht), как она развилась в течение названной выше эпохи территориального расширения полиса гоплитов, у входа в которую и здесь стоит труд (das Werk) - выражаясь по-гречески - коллегии "эйсимнетов" из десяти человек.
Эту законодательную работу можно, конечно, представлять себе только как этап на пути преобразования социального строя, а не как единственное его изменение. В самом деле, и здесь, как и везде, создание писаного, твердого, поддающегося рациональному истолкованию права вместо прикрепленности к традиции и к ее жреческо-аристократическому толкованию, далее, строгие предписания для ускорения судебной процедуры были ведь особенно существенны. Относящиеся к материальному праву постановления законов, поскольку они переданы традицией и имеют социально-историческую важность, вовсе не представляют собой замкнутого единства, но являются, как это так часто бывает, компромиссом. Что civis proletatius может свободно выбирать себе поручителя в процессе, даже за пределами числа adsidui, [Вместе с этим отпадает (по солоновскому образцу), для не могшего быть гоплитом гражданина, часто наверное бывшее налицо основание, для вступления в отношения клиентелы, но сама клиентела, как учреждение, продолжала оставаться. См. выше. И это место также свидетельствует против универсальности клиентелы.] что предается проклятию патрон, который нарушает верность в отношении к своему клиенту, что сын (Haussohn) после тройной продажи своим отцом становится свободным, что брак без manus [запись] (соответствующий египетскому άγραφος γάμος [незарегестрированный брак]) прямо был признан, означало смягчение беспощадного права господствовавшей аристократии (Herrenrecht). С другой стороны, Цицерон (впрочем, цитируя при этом несомненно легендарное предание о децемвирах второго года) приписывает Двенадцати таблицам введение запрещения connubiumʼa с плебсом. И во всяком случае древнее долговое право осталось во всей своей жестокости, скорее даже стало более жестоким благодаря запрещению, очевидно, вызванному - как было упомянуто выше - политическими соображениями, в интересе избежания восстания закабаленных за долги людей, держать должника в качестве раба внутри страны. Закабаление за долги приняло, очевидно, вследствие этого в Риме форму "nexum", т. е. контракта, посредством которого должник во избежание личной экзекуции (Personalexekution) (как доказывает Миттейс) отдает себя в качестве "пеxus" во Власть кредитора и работает на него (für ihn frondet). Сама личная экзекуция (взыскание, направленное на личность должника) была впервые устранена особым законом для должников, которые под клятвой показывали, что владеют достаточным имуществом, следовательно, только для принадлежащих к владеющим классам. Это, равно как и многочисленные законы о процентах, являлись триумфами плебсаt - знак того, что плебей выступает в классовой борьбе не как 1крепостной" ("Höriger"), но как "должник" что, конечно, не исключает того, что "plebs" политически был заинтересован в ослаблении и в разложении клиентелы.
Самая важная в аграрно-историческом смысле сторона законодательства Двенадцати таблиц и с ним связанных и к нему примыкающих дальнейших законодательных актов есть проведение свободы оборота для земельного владения. Двенадцать таблиц, согласно традиции, определенно установили абсолютную свободу завещания, а также обязательную силу совершавшихся в форме "mancipatio" договорных сделок и всех при этом приписанных посредством "nuncupatio" объекту договора качеств. Если - согласно преданию - для земельного владения был установлен принцип покупки за наличные деньги, то это, впрочем, соответствует, рассматриваемое как остаток из эпохи социального права, восточным аналогиям. Но это можно истолковать и в другом смысле: этим было сделано необходимым только совершенно определенное конституирование следуемой к уплате цены (des kreditierten Preises) как личного долга рядом с передачей земли в полную собственность, - следовательно, формальная ясность правовой ситуации, в частности также применительно к отношениям на почве владения землей, и устранение обременения земли долгами при покупке, совершавшейся в залоговом порядке. [Экономически в этом нерасположении к покупке в долг могло, конечно, сказываться и колебание в количествах продажных благ и, следовательно, "стоимости денег"; из шумерских надписей явствует, как много должен был думать царь о том, чтобы продающий маленький человек мог получить сейчас же свои "хорошие деньги". После возникновения "хартальных" денег является, в качестве опасности покупки в кредит, спекуляция на ухудшение ценности монеты (в таких манипуляциях в древности укоряли - напрасно - уже Солона. До возникновения "хартальных" денег этого, конечно, не могло происходить; но тогда подобный эффект могла производить необеспеченность привоза благородного металла (или меди), если цена установлена была в чистом металле. - Но не исключается, по-видимому, и намерение через посредство покупки в кредит по возможности затормозить приобретение права полного гражданства. Аналогия: постановление в фрейбургском Rodel § 70, которое это определенно запрещает (см. также далее, в отделе b, при рассмотрении влияния земельного права)] Обременение земли залогом в собственном смысле, по-видимому, вообще прямо исключено механизмом права Двенадцати таблиц.
Что греческая "ипотека" лишь позже была импортирована, доказывает самое ее имя. Но и "fidula", т. е. уговор, согласно которому формальная продажа должна считаться отмененной после уплаты долга, - залог в обеспечение уплаты - впервые становится основанием для иска, во всяком случае, в течение позднейшего развития. Первоначально эта сделка является предметом "fides". Она рассматривалась в суде цензора как судьи нравов после того, как он узурпировал соответствующие полномочия. Позже, очевидно, как раз потому, что первоначально отсутствовало право формального иска, нарушение "fiducila" [доверие] рассматривалось как влекущее за собой инфамию, как и другие подобные проступки против верности и доверия в гражданском обороте. Так опять возник заклад в обеспечение уплаты (das Einlösungspfand). Но, чтобы для времени Двенадцати таблиц отношения так сложились, что залог в обеспечение уплаты еще не существовал, кажется мне, согласно всем аналогиям, для торгового города совершенно невероятным: его (кажущееся) непризнание означает здесь гораздо более вероятно (равно так же, как и непризнание возникавшего путем персональной экзекуции рабства) (Exekutionssklaverei) устранение его: попадавшие в кабалу за долги люди (Schuldklaven) и залог земли, составлявшие вместе социально-политический crux всей ранней античной эпохи, должны были сразу исчезнуть. Земля и свободный гражданин, который ею владел, являлись теперь основами военной силы и - в форме взымавшегося в виде принудительного займа "трибута" (tributus") - финансовой силы государства. Древнейший "ценз" (census) был, очевидно, кадастрированием людей (свободных плебеев, клиентов, рабов) и рабочего скота для натуральных повинностей (die Hand-und Spannfronden) древнего полиса: "res mancipi" всегда определяли по этому признаку - быть способным быт объектом ценза. Для обложения натуральными повинностями плебеев служили в частности четыре городские трибы; отсюда фиксирование "ιδία" (см. выше). Теперь, правда, земля, как было замечено в таком большом торговом городе, как Рим, является, конечно, не единственной, но важнейшей основой оценки граждан: она входит в круг "res mancipii, она является основой деления на трибы. Земельное владение гражданина во всякое время должно быть очевидным со стороны своего размера. Оно, далее, не должно было дифференцироваться благодаря всякого рода лежащим на нем обязательствам и ограничениям - отсюда затруднения, которыми было обставлено обременение его залогом: в Афинах формулировка имущественной декларации заботилась о том, чтобы обремененное долгами владение при делении на классы не принималось в расчет [Афинский ουσία έλευδέρα (см. выше) соответствует "propriumnon obligatum", например, в Констанце в средние века.] - и каждый владелец должен был совершенно так же свободно пользоваться им, как и городскими и плодородными "садами" ("Garten"). Поэтому, но согласному преданию древности, Двенадцать таблиц особенно ясно выставляют право на проход (das Wegerecht) и обязанность давать проход (die Wegelasten) и обеспечивают безусловную доступность и (в то же время) ясную отграниченность каждого земельного участка посредством предписания иметь проход между участками шириной в пять футов (технически соответствующий эллинистическому χάλασμια), не подлежащий уничтожению путем давности. Если уже это есть перенесение городского, т. е. садового права (Gartenrecht) на полевую землю, то в таком случае это есть род передела полей, который в течение этого периода, вероятно, через посредство самих Двенадцати таблиц, был применен к римской частной земле. Со своими принципами: 1) проведения сети общественных дорог, 2) образования из каждого fundus замкнутого владения - следовательно, существуют отдельные дворы, деревень нет - 3) удостоверения владения (Evidenthaltang des Besitzes) с помощью занесения на карту (Kartierung) и связывания всех полевых прав владельца с этим занесением на карту этот передел означал разрушение древнего деревенского и волостного строя и установление строго индивидуалистического земельного права и земельного хозяйства.
А) У древних землемеров нормальным видом вполне аппроприированной, могущей быть проданной путем манципации и платить ценз частной земли является с помощью техники, с которой сейчас будет речь, поделенный и государством переданный "ager divisus et assignatus per limites in centuriis" [52]. Мы находим его и позже, правда, не исключительно, но во всяком случае преобладающим в Италии, в колониях с полным правом гражданства и на территории больших поселений ветеранов. Межевание пахотного поля, как оно производилось при каждой ассигнации, примыкает к этрусским и отчасти, может быть, к греческим образцам. С помощью простых диоптрических инструментов оно прежде всего разбивает поле посредством координатной системы "limites" на прямоугольные участки, нормально - но не с безусловной необходимостью - на квадраты в 200 югеров каждый (centuriae; - название примыкает к древнему плебейскому земельному наделу). Как и в греческих городах, и в применении к римским полям эта система координат ориентирована по четырем частям света: limites, лежащие в направлении от севера к югу, называются cardines, а от востока на запад - decimani. Отдельные квадраты обозначаются по их положению по отношению к limites, счет которым ведется от центра системы координат, и на углах ставятся государством установленные пограничные камни. Каждый пятый limes остается открытым в качестве общественной дороги предписанной ширины, остальные limites ("linearii"), по крайней мере в более позднее время, не являются обязательно общественными дорогами и могут исчезнуть. Limites не имеют целью представлять собой границы участков; скорее ассигнированные участки могут проходить через разные centuriae и делают это. В соответствии с происшедшим актом межевания составляется полевая карта (forma), на которой изображаются полевые границы и centuriae. В отдельные centuriae вписываются имена получивших участок и число югеров, которые им были ассигнованы в соответствующей центурии ("assignatio"). Напротив, в полевом карте не заключается указания на границы отдельных участков, - как показывает карта в Arausio (она, конечно, как правильно указывает Шультен, есть кадастровая карта, а не полевая карта, но, видимо, составлена по образцу полевой карты), еще в первый период императорской эпохи. Границы отдельных земельных участков также, затем, не отмечены поставленными государственной властью пограничными камнями. Под государственной гарантией находился поэтому только размер поля (das Ackerausmass) внутри отдельной центурии (modus agri). Сообразно с этим и mancipatio есть форма передачи, которая допускает переход собственности на землю без передачи владения.
Этому соответствует также передаваемый римскими землемерами процессуальный прием (controversia de modo), с помощью которого данное лицо могло требовать восстановления своих прав на следуемой ему, т. е. его установленным (во всяком случае путем доказательства наследственных прав, с помощью завещания и документов о манципации) юридическим предкам (Rechts vorfahren), согласно полевой карте modusʼa. Предметом притязания в юридическом смысле является при этом не определенно ограниченный участок (Parzelle), но та или иная доля поля, - настолько же, как и при процессе межевания с помощью веревки в немецких полях. Как восполняющую процедуру римские землемеры называют controversia de loco, посредством которой восстанавливается право владения (Besitzstand), и она отождествляется, правда, с владельческими интердиктами. Позднейшее исчезновение первого из упомянутых исков объясняется умножением случаев владения земной поверхностью на праве давности (Flächenusukupion), которое должно было остановить регулирование modusʼa. Так как развитие владения землей на праве давности, как способа приобретения земной поверхности, датируется довольно поздней датой, то для более раннего времени можно признать в самой высокой степени вероятным, что, если оставить в стороне предъявление претензий на (первоначально, может быть, неделимые) "fundi" в целом - vindicatio fundi - ближайшим образом против насильственного и воровского отнятия выставлены были только два правовых средства: 1) регулирование поля (Flurregulierung) сообразно юридически гарантированному праву на меру поля (modus agri) и 2) интердиктная охрана фактического владения (locus) в размере полевой запашки последнего года. "Квиритарная" собственность [53] относится, таким образом, если предположить правильность этой гипотезы, первоначально юридически не к определенно ограниченным площадям (Flächen), но к определенным долям (Ackerausmasse) в данном поле. Определенно ограниченные площади юридически в таком случае были бы объектом "possessio" [владения]. Оба относились к юридически различным по роду объектам: отсюда резкое различие между исками о собственности и исками о владении в римском праве, различие, которое впоследствии, когда собственность стала "бонитарной" собственностью на площадь, является непонятным. Свет, который это бросает на первоначальное состояние римского полевого строя, слишком скуден, чтобы допускать дальнейшие заключения. Завладение площадью путем давности (die Flachenusukapion) впоследствии продырявило старую полевую систему. С массовым подведением не ассигнированной правильным образом земли под категорию ager privatus [частное поле] (например, в грандиозном масштабе в аграрном законе 111 г. до P. X.) и с принятием всех не римских общин в гражданский союз без нового межевания, в качестве "municipia", она и вовсе устарела. Эти меры, которые глубоко изменили социальный и (municipia) государственно-правовой характер римской державы, вероятно, произвели и в частно-правовой области, специально в технике иска о собственности, решительные изменения (в конце концов и устранение контравиндикации).
Экономическая особенность описанным образом подвергавшихся межеванию полей заключается, с одной стороны, в гарантируемой государством сети дорог, с другой - в принципиально замкнутом характере предоставляемого наделением владельцу участка (continuae possessiones). Этим обеспечивается индивидуальная свобода его обработки. Впрочем, источники различают колониальную ассигнацию и assignatio viritana в зависимости от того, шла ли речь об основании общины или о простом наделении землей ветеранов или других, получавших ее. В последнем случае наделы (die Lose) образовывали просто тем, что разбивали центурии на равные участки и давали их заявлявшим желание взять их или тем, кого нужно было обеспечить ими в силу закона; для колониальных ассигнаций было, напротив, необходимо, уравнение колонистов, и оно могло быть достигнуто - как это, по-моему, может быть установлено против высказанного Моммзеном сомнения - только, хотя и очень простой, оценкой земли (Bodenbonitierung) и, следовательно, неравной (может быть, просто различное число раз содержащей 2 югера) величиной поверхностей наделов (Anteile), которые при этом всегда раздавались путем жребия. (В эллинских колониях в Крыму по внешности соответствующие "центуриям" ("centuriae") квадратные έκατώριγοι, по-видимому, были различны по величине; если это, как допускает Б. Кейль, было в начале, то тогда это было ведь из-за различия в качестве земли). То же было, согласно определенным указаниям источников, и тогда, когда происходило перемещение наличного владения, следовательно, происходила новая ассигнация поля при соучастии (ли, если это бывает, и единственном участии) прежних владельцев. Тогда наделяемый получал "modus pro modo secundum bonitatem". Таким образом превращение в колонию римского права (col. civium Romanorum), если впоследствии и не было больше необходимо там, где оно стало иметь чисто титулярное значение, соответственно первоначальной мысли являлось в то же время одним из способов установления связи между колонистами (eine Art von Verkoppelung). Конечно, кое-что остается при этом гипотетическим. Но если (на что недавно опять справедливо указал Toutin), согласно совершенно неосновательно заподозренному свидетельству, еще при Адриане [54] существовало различие между частным правом в колониях римских граждан, с одной стороны, в муниципиях (включая древние общие колонии латинского союза, у которых не было римского наделения и колонисты которых, даже вышедшие из Рима, становились латинянами, а не римлянами), с другой (муниципии живут "suis legibus" [по своим законам]), то это различие может быть найдено просто в земельном праве. При этом, для настоящего времени (см. ст. "Колонат") может оставаться нерешенным, как позднейшее понятие "jus italicum" [италийское право] относится к различениям республиканской эпохи, когда "censui censendo esse" [занесение в ценз] со своим последствием - возможностью служить в качестве залога при государственном откупе - приобрело до того важное значение, что даже в законах было определенно поставлено наряду с "optimo jure privatus esto" [лишением важнейшего права] (это могло бы быть очень необходимым ввиду того, что производившаяся цензором кадастрация, а также, следовательно, и субсигнация основывались на присущей древнеримскому полю ассигнации и картрировании) (но и это, конечно, только гипотеза.)
Рядом с формой, которая употреблялась при нормальном межевании римского ager privatus, стоят агрименсорные формы, которые по своему смыслу первоначально были назначены для межевания земли, которой владели на основе меньшего права 1) ager publicus p. R., поскольку он не был открыт для оккупации, но планомерно сдавался в аренду, следовательно, был предметом административной деятельности цензора, должен был нормально картрироваться, и это было во многих случаях. И наделение с правом наследования или с обязанностью нести натуральные повинности (дорожные повинности) и надельные (aufgeteilte), обязанные платить подать провинциальные земли нормально должны были заноситься на полевые карты, которые, гарантируя лежащие на участке (Parzelle) как таковом повинности, должны были давать сведения о его положении и форме. Очевидно, для этих случаев применяли межевание "per scamma et strigas", которое вовсе (согласно - моими критиками охотно игнорируемому - ясному свидетельству источников) не только внешним образом, удлиненной формой образовываемых участков, отличается от центуриации (при которой эта удлиненная форма также встречается), но по своему реальному значению тем, что оно есть межевание "per proximos possessorum rigores" [Моммзеновская интерпретация (Hermes 27, стр. 82) совсем несостоятельна (так как Balbus, р. 68, говорит о центуриации). "Rigor" есть сама по себе прямая линия, у Гигина [55], р. 3, прямолинейная граница владения, что не есть limes. ] [по границам ближайших владельцев], т. е. такое межевание и картрирование, при котором на полевой карте воспроизводятся границы владения. Оно необходимо должно было иметь место, когда речь шла об обязанной платить подать земле, там, где государство заинтересовано было в возможности различать отдельные участки, где, следовательно, повинность лежала на каждом отдельном, имеющем определенные границы участке. Без него везде можно было обойтись там, где или 1) вовсе не лежала на земле подать, или 2) также, для более позднего времени, которое (с Гая Гракха) знало обязанное нести оброки владение колонистов, там, где modus agri как таковой, а не участок (Parzelle), составлял объект обложения; так, в Arausio, где, так как чинш (в до нас сохранившейся centuria) измерялся просто в λ/2 динария с югера, было, конечно, совершенно достаточно, если, как это и делали, в каждую центурию на карте вписывали число изъятых от налога и обязанных платить налог югеров и в конце налоговую ставку для этих последних. (В таких случаях - древнейшими являются "trientabula" ["возмещение за одну треть"] и "agerquaestarius" ["продажное поле"], и в том, и в другом случае земля, которую неплатежеспособное или нуждающееся в деньгах государство давало обремененную формальным чиншом (Recognitionszins) в качестве подлежащего выкупу залога кредиторам или вносящим деньги людям - применяли прежде всего не нормальную лимитацию на "centuriae", но межевание на квадраты другой величины - явное доказательство параллелизма правовых и грамматических форм. К "ager privatus vectigalisque" ["поле частное и облагаемое налогом"] применялась тогда нормальная форма). Совсем иначе, и в соответствии с принципами "scamnatio", должны были поступать тогда, когда в конкретном случае отдельные участки должны были трактоваться как несущие повинности. Разница та же, что между двумя известными из папирусов формами не парциарной (из части продуктов) аренды земли: fixum с арендуемого участка есть fixum с каждой arura (пашни). Применение обеих форм межевания в более позднее время могло не проводиться строго, применение одной, как и другой могло тогда, после того, как и без того старые полевые отношения были подорваны признанием оккупаций в качестве ager privatus и, наконец, принятием всей италийской земли в полевой союз триб (Flurverband der Tribus), определяться и чисто техническими моментами, - древний первоначальный смысл различия для меня ни после, ни прежде не составляет вопроса.
B) Последняя, наконец, форма межевания и картрирования "ager per extremitatem mensura comprehensus" ["поле, определяемое пределами протяженности"], т. е. установление и занесение на карту только внешних границ поля, относится лишь к более позднему периоду территориального расширения Рима и применяется там, где при межевании не частной земли не существует интереса государства к содержанию в ясности положения отдельных участков, но его интересует лишь объем всего поля, как при храмовых поместьях, при межевании земли, которая была оставлена или отдана "стипендиарным" общинам или землевладельцам (Grundherren) за уплату контрибуции ("Stipendium" - в противоположность подати, tributum).
C) Земля, которая совсем обходилась без римского межеванияу есть "ager arcifinius", в частности, следовательно, с древнейших времен область признанных чужих городов (древнейший пример: "ager Gabinus" ["поле жителей города Габии"]).
И такие области, которые никогда не производили межевания, к концу республики попадали массами в гражданский союз. Поэтому вовсе не удивительно, что в эпоху землемеров древний параллелизм землемерного и правового качества земли был уже сильно расстроен.
Параллельно с ростом войска граждан-землевладельцев идет, одно другое обусловливая, распространение политического господства (die Expansion) Рима на территории Италии, - для существования города неизбежный контрудар против угрожавших Лациуму сабелльских горцев [1] и кельтов.
Дисциплинированное войско гоплитов оказалось сильнее как феодальных войск этрусков, так и чисто крестьянских войск горцев и кельтских племен. К началу IV в. до P. X. была покорена Южная Этрурия. Во второй его половине латинский союз городов, превращенный в союзное государство (Bundesstaat) под гегемонией Рима (338 г. до P. X.), вступает в борьбу с сабелльскими горцами, в III в. до P. X. были обезврежены и покорены кельты долины По после того, как была сокрушена попытка эллинов утвердить за собой Нижнюю Италию. Все это совершается в процессе колоссальной колонизационной деятельности. В большинстве случаев по крайней мере ι/з земли отнималась у врага, иногда и вся земля, и распределялась между Римом и союзными городами. Часть ее отдавалась войску ("viritum")" и вместе с этим увеличивалась земля триб: трибы увеличились в числе (до 35), а затем, совершенно чудовищным образом, и по величине: с приблизительно 3000 гектаров вначале до размеров целых государств. Другая часть, с сохранением за государством права выкупа ("а. quaestorius"), продавалась - несомненно, для того, чтобы пополнить казну и при случае возместить трибут [2] ("tributus"), который рассматривался как принудительный заем. Остаток остается в качестве государственного домена. Рядом с этим происходит систематическое основание полисов на завоеванной территории. Внутри страны (in Binnenland) колонизацией занимается прежде всего союз как таковой: колонии становились городами латинского права с самоуправлением и с собственным земельным правом. Римлянин, посланный в них в качестве колониста, теряет право гражданства на родине и этим прикрепляется к колонии. Зато Рим как торговый центр (Handelplatz) союза берет на себя обеспечение безопасности берегов. Здесь основанные колонии граждан имеют лишь ограниченную автономию. Позднейшие колонии римских граждан совсем не имеют ее (в принципе); они управляются из Рима; их земля есть римская земля; колонисты здесь - римские граждане, которые в качестве гарнизона свободны от набора, но (в этом нет сомнения) прикреплены к месту своего пребывания. Впервые в III в. до P. X., с увеличением значения столицы, вместе с постепенным прекращением латинской колонизации начинается то систематическое основание колоний граждан внутри страны (Binnenland), которое потом, после 2-й Пунической войны, переживает еще вторичный расцвет, и одновременно с этим, со второй трети III столетия до P. X. ослабевает основание союзных колоний и ухудшается их правовое положение (предположительно: ограниченная свобода передвижения).
Эта эволюция в положении колонистов союзных колоний, как и видоизменение союзного права (см. выше), соответствует эволюции внутри аттической державы: постепенно возвышающееся державное положение столицы, пригнетение союзников, зато присоединение клерухий к столице (особенно с Перикла). В этих земельных наделениях и колониях прирост римского крестьянства (cives proletarii) находит теперь земельное обеспечение; за это сражается войско гоплитов. Это же соответствует цели и аттических клерухий (как это ясно показывает для Афин народное постановление о колонизации Бреа, разрешающее ее только зевгитам и фетам). Но разница - совершенно так же, как в Новое время между Англией и Америкой - в том, что в силу своего географического положения Афины могли колонизовать лишь разбросанное владение (Streubesitz), Рим - компактную континентальную область.
Гигантское увеличение населения является результатом этого постоянного расширения площади прокорма (Nahrungsspielraum) (таково, а не наоборот, естественное, как всегда в подобном случае, причинное отношение). В то же время это огромное увеличение количества земли означает безостановочное продвижение вперед созданного в эпоху Двенадцати таблиц римского способа поселения (Siedelungsweise). Древние "pagi" были разорваны римской лимитацией. Где еще остается их автономия (для религиозных местных культов), их постановления имеют теперь значение чего-то вроде мероприятий для "земельного обложения" (1Grundbelastung"); ager compascuus, древняя альменда, становится также случайной принадлежностью (Pertinenz) отдельных fundi; "деревня" не существует для административного права или же существует лишь как допускавшееся в отдельных случаях замещение пробелов (Ltlckenbtlsser); чересполосица, где она существует, устраняется при ассигнации. Везде остается победителем отдельный двор (villa), некогда символ благородного владения. После того, как крестьяне самнитских гор во время союзнической войны, доведенные до отчаяния, еще раз выступили на защиту своей древней деревенской свободы, ассигнация Суллы [3], затем ужасная конфискация и наделение землей ветеранов триумвиров и здесь своими ограничениями разрушили остатки древних поселений. Город и городское земельное право везде остаются победителями. Если Клисфен смягчил сословную борьбу тем, что всех знатных принудительно направил в деревни, то Рим пошел обратным путем: он разрушил деревни и превратил всех крестьян (в теории) во "владельцев поместий" (Gutsbesitzer), какими до тех пор были лишь знатные. Если о Клисфене, как упомянуто, было сказано, что он сделал всех афинян знатными, то в социальном и экономическом смысле это собственно едва ли применимо к его скорее превращающей знатных (stempelnde) в крестьян реформе; напротив того, это очень применимо к возникшему в период территориального расширения римскому земельному праву. [И, как уже упомянуто выше, не только в смысле земельного права, но и родового права. В то время, как носившие одинаковые имена патрицианские и плебейские роды (gentes) стоят в Риме рядом друг с другом, древнейший аттический городской знатный род менял свое имя, потому что в силу клисфеновской реформы демос носил то же имя, - протест против принудительного демократизирования, к какому в Риме, где аграрная реформа фактически означала расширение права знати, а не оттеснение знати, не было повода.]
Но это римское земельное право вопреки некоторым формальным чертам сходства с эллинским делением колониальной земли по цели своей и по своему действию представляет собой нечто почти единственное, потому что оно было создано с совершенно сознательной целью устранения всех ограничений свободной эксплуатации земли и, что было важнее всех общинно-хозяйственных элементов в аграрном строе: перенесение не знающих ограничений владельческих прав, связанных с доминимумом, на землю, мобилизация земли через посредство крайне удобной формы отчуждения (mancipatio), которая делает излишней даже передачу земли, ограничение вещно действующих сервитутов лишь абсолютно необходимыми правами на дороги и на воды, в придачу к этому полная материальная свобода завещания, - и это так полно мобилизованное частное земельное владение, сделанное основой принадлежности к трибам и, в соответствии со своим размером, политических и военных прав и обязанностей, периодически устанавливаемых посредством ценза, уже все это одно указывает на абсолютно тенденциозный характер этого правового развития. В противоположность аграрной политике эллинской демократии, делавшей деревню ячейкой государства, римская аграрная политика носит - sit venia verbo! [с позволения сказать] - "американистский" характер: как американский фермер, который также не знает "деревни", сидит на отдельном дворе (Einzelhof) между не заботящимися ни о каких географических условиях, бегущими под прямым углом через гору, долину, лес и холм "section lines" [межи], так, по крайней мере в идеале, и римский сельский хозяин сидит на своей "villa". Но эта тенденция земельного права обнаруживается еще яснее в резком разделения римского поля на две категории: или ager privatus, или ager publicus. Общинно-хозяйственные формы владения, как это показывает также структура частного кондоминимума, подвергаются сознательному разрушению, ager compascuus (альменда) предоставлен вымиранию, и, наконец, сохранившийся в надписи, аграрный закон 643 г. до P. X. а. и. с. [4], ставит препятствие его новому возникновению. Подобное намерение становится еще яснее, если с безграничной властью распоряжения, которой предоставляется приобретенная в собственность земля (ager privatus), сравнить совершенно противоположное юридическое трактование не приобретенной в собственность земли. В отношении к ней гражданская процедура ограничивается защитой против насильственных, воровских или следующих со стороны людей, наделенных несущей службу землей (vi, clam, precario [силой, тайно, непрочно]), нарушений фактического владения каждого данного момента (possessio) и в случае надобности его подтверждением таким образом, что жатва достается тому, кто в спокойном владении возделал поле (таково ведь первоначальное практическое значение годового срока при интердиктах).
Что владельческие (посессорские) интердикты впервые возникли для possessiones на ager publicus, оспаривается по важным основаниям. Что они неприменимы были для владения на ager publicus, это прямо не может быть обосновано (по крайней мере указанием на участие состоявших с Римом в commerciumʼe италиков в possessiones. Неримлянин не имеет лишь "jusQuiritium" [права Гражданина] и права иска). Мне кажется, что и то, как упомянуты интердикты в аграрном законе 111 г. до P. X., говорит за то, что они применялись на (тогда превращенном в частную землю) ager publicus.
Регулирование всех остальных вопросов фактического владения не беспокоит тогда древнее гражданское право: это дело управления; таким образом, на ager publicus, каковым является всякая не частная и не признаваемая формально за союзными или, в силу народного или сенатского постановления, терпимыми общинами (древнейший пример - "ager Gabinus") земля, существуют лишь властью в административно-правовом порядке регулируемые или терпимые фактические владельческие отношения.
1. В административно-правовом порядке регулируемые виды фактического владения - пока территориальное расширение государства не выходило еще за пределы Италии - представляют собой частью земельные выдачи на условиях службы, в частности службы по проведению дорог (viasii vicanii), частью - аренды и наследственные аренды (ager vectigalis). Наследственная аренда и выдача земли на условиях службы (Landleihe) вовсе не чужды римскому праву, но только (покоящемуся на Двенадцати таблицах) римскому частному праву. Установление (Konstituierung) их было ведь суверенным правом (Souveränitätzrecht) государства, и, так как "legis actio" на почве наследственного арендного владения немыслимо, то оно прежде всего лишено было гражданско-правовой защиты: в случае надобности должны были приходить на помощь владельческие интердикты и административный приказ. Когда затем первоначально суверенные, входившие в союз общины превратились в "муниципии", претор создал формулу для муниципального и государственного ager vectigalis. Целью недопущения Частной наследственной аренды могло быть только предотвращение возникновения частной вотчинной власти землевладельца {private Grandherrlichkeit). [Как в Греции (см. ниже) и в противоположность Востоку. И в средневековых городах ограничение земельного права, имевшего значение основы права гражданства, определенными, исключающими личную зависимость правовыми формами является не случайностью, но связано с сущностью права государства. В Констанце (и, наверное, часто) превращение собственности гражданина в платящую оброк землю поставлено в зависимость от согласия общины, так же, как (см. выше) в Фрейбурге покупка в кредит собственности гражданина была запрещена. Впервые приобретение прав гражданства институтом покупки ренты сделало возможным внутри городов форму обременения земли повинностями, которая не делала гражданина зависимым держателем (zum Hintersassen).]
2. Терпимые владельческие отношения на государственной земле составляют столь часто упоминаемые оккупации. Право оккупации на ager publicüs есть право каждого римлянина, а также каждого гражданина внесенной в италийский союзно-военный матрикул общины, брать во владение за плату государству из части продукта (gegen eine Quotenabgabe) (которая, по-видимому, благодаря попустительству, впоследствии не повышалась) государственную землю первоначально (см. выше) пустующую землю (Oedland), и удерживать ее у себя до дальнейшего распоряжения со стороны государственного управления, - позже: после того, как было дано разрешение на оккупацию, признанное государством. Это право (право оккупации) и было тем правом, которое прежде всего привело к созданию огромных земельных латифундий, против которых впоследствии выступило законодательство Гракхов (см. ниже).
Был ли знаменитый закон Лициния-Секстия [5] реальностью, это, несмотря на защиту Золтау (Soltau), становится все более и более сомнительным. В настоящее время в нем видят все более и более перенесение социальных противоречий эпохи Гракхов в IV в. до P. X. и принимают, что это (у Катона будто бы упоминаемое) ограничение владения относится к началу II столетия до P. X. Что закон, который ограничивал оккупации максимум 500 югерами, невозможен был в первую треть IV в. до P. X., потому что количество поля, которым владели тогда римляне, будто бы равнялось "только 2 квадратным милям" - это, конечно, неверно. Даже только при 50-60 тыс. гектаров площади полей отдельные оккупации отдельных зажиточных граждан (Grossbürger) в 125 гектаров не были бы сами по себе чем-либо абсолютно невозможным и уж во всяком случае совершенно невероятным. Но римское землевладение уже в IV столетии до P. X. вышло далеко за пределы ager Romanus. Во всяком случае, традиция очень сомнительна, и последние трудности для признания ее фальсификацией теперь, благодаря остроумным исследованиям Машке, устранены.
Как бы там ни было, фактически решающим является то, что этот беспримерный по своей грубой (brutalen) простоте институт (объекты для сравнения можно найти в юридически и фактически весьма, впрочем, отличном трактовании оккупаций ("Bifänge") на царской пустующей или высоко лежащей песчаной земле (Oed-oder Geestland) в Египте: об этом см. в разделе "Эллинизм"), это перенесение древнего права "оккупации" (Bifanc-Recht) с пустующей земли на в огромной части уже находящуюся под обработкой землю, которая досталась государству в результате завоевания, с гигантской территориальной экспансией государства, совершенно изменило свое значение. Так как в каждой оккупации скотои рабовладельцы могли, конечно, участвовать с несравнимо большим успехом, чем еще столь многочисленные свободные крестьяне, то, благодаря этому, после проникновения в жизнь института покупных рабов (Kaufsklaverei), был создан неслыханный дотоле аграрный капитализм, против которого крестьяне реагировали тем, что выставили требование, чтобы завоеванная земля систематически распределялась между всеми гражданами и становилась их собственностью в качестве ager privatus. Действительно, за большинством успешных войн, как уже было упомянуто, следовало наделение землей победоносного войска. Этому соответствовало применение свободы завещания в виде лишения наследства остальных детей в пользу единонаследника. Оно имело огромное практическое значение для удержания земельного владения в семье, пока земля путем завоевания попадала в ее распоряжение. Свобода завещания, как и остальные институты римского земельного права, стоит, таким образом, в связи с резко выраженной аграрно-экспансионистской тенденцией (mit eminent agrarischexpansiven Tendenz), которую принуждено было усвоить государство с ростом значения войска гоплитов. Но ското- и рабовладельцы были, напротив, заинтересованы в расширении открытого для оккупации и для сдачи государством в аренду ager publicus. В течение периода завоеваний, происходивших на почве Италии, мы находим в традиции регулярно повторяющиеся упоминания о том, что зажиточные слои на требование масс произвести наделения из ager publicus отвечают предложением завоевать новую землю для этой цели или вывести колонию. Совершенно отвергать достоверность этих сведений также и в этом отношении едва ли есть основание: ведь содержание классовых интересов едва ли могло быть иным в эпоху территориального расширения Рима. Совершенно подобным же образом протекал процесс территориального расширения, например, в Элиде: знать позволяет демам принимать участие в грабеже. В общем, при такой конкуренции интересов, крестьяне, конечно, получали все меньше и меньше. Только под давлением тяжелых внешних опасностей знать решалась на вывод колонии: так, многочисленные колонии граждан с середины II и в начале I столетия до P. X. объясняются кельтской и пунийской опасностью [6] и абсолютной необходимостью заполнить созданные войнами пробелы. Несмотря на это, сопротивление со стороны крупного землевладения и в эпоху галльских и пунических войн часто было очень упорным: борьба классов за область проживания сенонов и Пицен [7] могла быть решена плебсом (в 232 г. до P. X. через посредство Г. Фламиния [8]), в смысле колонизации лишь против определенно выраженного противодействия со стороны сената.
В глубине этих конфликтов скрывалась борьба между свободным и несвободным трудом, которая позже, в эпоху Гракхов, привела к революции. В Элладе и на эллинском Востоке экономическое значение рабства для деревни (für das platte Land) оставалось довольно ограниченным. Многочисленные мелкие центры хозяйственного оборота в древней Элладе не имели плодородного, достаточно дешево приобретаемого и поэтому приспособленного для плантационного крупного хозяйства с рабами аграрного "Hinterlandʼа" [9]. На Востоке земля была густо населена и дорога́, и кроме того, связанное с монархическим и бюрократическим режимом многообразие эллинистических государств и большое значение доменовых, возделывавшихся мелкими арендаторами земельных комплексов с самого начала существенно ограничивало относительное значение крупного рабовладельческого хозяйства. Если не считать спартанского феодального государства и Хиоса, мы почти ничего не слышим в Греции и на всем Востоке о восстаниях рабов, и чем позже, тем меньше, тогда как восстание Спартака в Южной Италии и на Сицилии причисляется к самым страшным социальным потрясениям Древнего мира. В Риме именно рост денежного богатства, географически обусловленная возможность значительного расширения государства внутрь страны (in das Binnenland), а затем капиталистический характер заморских завоеваний и, следовательно, гораздо более крупное обеспечение рынка рабов дали широкое развитие тенденции к массовому скоплению людей. Огромный ввоз рабов в Рим, а также - на что указывает Ферреро - появление масличных и виноградных плантаций в качестве фактора, имеющего определяющее значение для общего хозяйственного положения, отмечаются в источниках одновременно с движением Гракхов, но уже сочинение Катона показывает, что оба эти явления должны быть значительно старше. Поместное собственное хозяйство ("Gutswirtschaft") с рабами, такое, каким оно рисуется нам, предполагает, как свою предпосылку, замирение, какое наступило в Италии после ее объединения, окончательно же - после поражения Ганнибала [10]: с тех пор в течение 600 лет ни один враг не ступал на римскую территорию. Вместе с этим начался упадок тяжеловооруженного войска (das Sinken der Hoplitenschaften).
Чем шире распространялось завоевание, тем меньше могла завоеванная земля служить для заселения ее свободными крестьянами. В эпоху заморского расширения государства с этим явлением было покончено совсем. С 177 г. до P. X. до момента, когда Гракхами были основаны колонии, в течение более полустолетия, была выведена лишь одна колония граждан. Должностная и денежная аристократия с внешней стороны пребывали в самом лучшем согласии: трибуны функционировали тогда до самых Гракхов лишь как орудие сената - стремилась упрочить (stabilisieren) фактические владельческие отношения и утвердить военную силу Италии на повинностях входивших в союз общин: Шультен справедливо обратил внимание на то, что к 177 г. до P. X., с которым приходит к концу начавшийся в древние времена вывод колоний граждан, относится и lex Claudia [11], который устранил латинов, и что еще более суровый lex Junia de peregrinis [12] относится ко времени после низвержения Тиберия Гракха и перед выступлением Гая Гракха. Эти ограничения свободы передвижения союзников как в интересах удаления демократических или прямо нелегитимированных элементов из комиций (в которых владеющий римской землей латинянин первоначально, вероятно, имел право подавать голос), так и в интересах удержания войска гоплитов на его собственной почве и его податной силы за его общинами, последовали прежде всего вполне с его согласия, - lex Claudia был издан прямо по его предложению. Но в то же время они шли вразрез с консервативными интересами должностной знати, типичному представителю которой Сципиону Эмилиану легенда влагает в уста, вместо обычной молитвы о "приумножении", другую - о "сохранении" государства.
Действительно, интерес знати заключался в сохранении status quo как внутри страны, так и вне ее. Ибо прочное господство должностной и военной знати (Offiziersadel) в войске и в государстве немедленно должно было поколебаться, если бы Рим предпринял аннексии за пределами замкнутой италийской территории, содержал там войско, которое не могло надолго оставаться гражданским ополчением, собираемым в случае надобности (первые затруднения, касавшиеся пополнения и производства младших командиров, начались, что весьма характерно, с расширением сферы деятельности за море). Заморское расширение государства (die Uebersee-Expansion) было капиталистическим. Не должностная знать старой традиции, которая хотела ограничиться предусмотрительной политикой вмешательства, но капиталистические интересы торговцев, откупщиков налогов и доменов предопределили уничтожение старых торговых центров: Карфагена, Коринфа, Родоса, вызвали политику заморских аннексий, которые служили интересам капитала, а не колонизационным интересам (Siedelungsinteressen) свободных крестьян. Предоставить эти заморские приобретения крестьянам не входило в интересы ни должностной знати, ни капиталистов, не говоря уже о том, что выселение за море и самим крестьянам могло показаться привлекательным лишь в случае крайней нужды. Симптомом этого является то, что когда обеспечение землей естественного прироста населения перестало быть целью завоевания, и свобода завещания начинает хиреть, пока в последние столетия свободного государства она не была фактически устранена посредством querela inofficiosi testament! [13]: она утратила свой старый смысл.
Все более и более весы склонялись в пользу крупных рабовладельцев. Оккупации на захватывавшем все бо́льшую и бо́льшую часть Италии ager publicus имели, очевидно, целью отчасти крупное пастбищное хозяйство, по взгляду Катона Старшего бывшее самым доходным (как меньше всего требующим затрат и меньше всего связанным с проблемой добывания рабочей силы) помещением капитала. Частично же они должны были с самого начала быть крупными сельскохозяйственными предприятиями (landwirtschaftliche Grossbetriebe). Сдача на откуп государством доменов и доходов с доменов (Domenengefälle) благоприятствовала, особенно в провинциях, также крупному производству (Grossbetrieb) отчасти сознательно, вследствие ббльшего удобства деловых отношений с более крупными, сильными капиталом арендаторами, частью фактически, вследствие страшного гнета, которым она ложилась на сидевших на завоеванной земле на прекарном положении и (см. ниже) обязанных платить оброк крестьян, тогда как римские крупные арендаторы, естественно, сравнительно с ним были в более благоприятном положении.
Государственные откупы Римской республики вообще гораздо более, чем откупы свободного эллинского полиса, носили "капиталистический характер". Общества откупщиков (societates publicanorum) фактически не подлежали никакому контролю, что является резкой противоположностью не только эллинистическому Востоку, но и нормальной греческой практике, потому что к тому обстоятельству, что свободное городское государство не имело и не могло иметь постоянного персонала финансовых должностных лиц, и, следовательно, откупщики сами должны были ставить и весь персонал сборщиков, здесь присоединялась еще и безграничность территории. Крупные капиталы на рабах и в деньгах, наряду с этим - отсюда обязательства представлять земельное обеспечение - крупное земельное владение на полном (италийском) праве (вследствие этого поставленное в очень привилегированное экономическое положение) были необходимыми условиями участия в этих крупнейших капиталистических предприятиях древности. Но требование представления обеспечения в форме земельных участков, владеемых на полном римском земельном праве, следовательно, требование квалификации через посредство национального земельного владения, делало это сословие капиталистов в то же время в гораздо более высокой мере национальным сословием, чем где бы то ни было на Востоке (где в эпоху Птолемеев откупщики, по-видимому, были преимущественно чужестранцы) или даже в Элладе (где более мелкие города уже для того, чтобы вызвать конкуренцию при торгах, часто совершенно сознательно покровительствовали чужестранным финансистам). В экономическом и социальном смысле аристократический отпечаток, лежащий на Риме и присущий ему с давних пор, был этим, естественно, очень усилен. В противоположность прорывавшемуся от времени до времени в эпохи расцвета эллинской демократии характерному для цеховой мелкой буржуазии интересу "пропитания" ("Nahrungs-Interesse") здесь возникла традиция широко захватывающей, "капиталистически" ориентированной политики как в расчленении владеющих классов союзников - италики как таковые, а не одни римляне, извлекали выгоды из права оккупации на ager publicus, как и из деловой экспансии (von der geschäftlichen Expansion) господствующей державы - так и в распоряжении завоеванными землями и в конституировании "провинций".
Конечно, при этом такая политика в каждом отдельном случае была предметом самой ожесточенной борьбы интересов. Наряду со старым классовым антагонизмом крестьян и крупных, владевших скотом и рабами поссессоров выступало расслоение внутри имущих слоев. На одной стороне - заинтересованные политикой фамилии должностной знати, которые находили представительство своих интересов в сенате и законом и правовым обычаем были отстранены от прямого участия не только - что почти во всей Древности само собой разумелось - в ремесле, но и в откупе налогов, а также и в судовладении: сенатор мог владеть только судами, которые по своей величине могли быть достаточны только для транспортировки собственных продуктов его поместного хозяйства [14]; вследствие этого он должен был ограничиваться, кроме обогащения на службе, получением земельной ренты, отдачей денег в рост - которая, правда, была ему запрещена, но тем не менее (см. Катона) была возможна и обычно практиковалась через вольноотпущенников и непрямым участием капиталом в торговле и судоходстве. На другой стороне стояло вследствие своего прямого участия в капиталистической наживе отстраняющее себя от должностей и от сената сословие капиталистов, которое имело свое политическое представительство в центуриях, больше всего обложенных налогами, особенно всадников ("Ritter"), и окончательно было конституировано как "сословие" Гаем Гракхом (см. ниже). Что должностные лица и откупщики налогов в провинциях обыкновенно работали рука об руку и делили добычу (den Raub), то это не мешало тому - скорее его обусловливало - что сенаторские роды имели настоятельнейший интерес в том, чтобы держать "буржуазию" в политической зависимости и, прежде всего, сохранить за сенатом составление списков присяжных для судов, разбиравших дела о проступках должностных лиц. С другой стороны, постоянное увеличение шансов на прибыль вследствие завоеваний поднимало экономическую силу капиталистов, все более и более становившихся необходимыми для государственной кассы в качестве поставщиком денег (als Geldgeber) и вышколенных в смысле купеческой техники организаторов взимания государственных доходов. Поставщики денег для государства уже в эпоху 2-й Пунической войны фактически составляли силу, которая спасала государство в финансовом смысле, но за это диктовала ему свою политику. С эпохи Гракхов, когда и прямые налоги, по крайней мере в провинции Азия, предоставлены были ее эксплуатации, буржуазия переживала пору своего расцвета. Сопровождающим явлением было известное в Элладе лишь в зачатке - правда, в немалой степени - колоссальное развитие работорговли и эксплуатации рабов вообще.
Частное плантационное хозяйство, с массами рабов, которые подчинены были военной дисциплине и - так как вследствие постоянного захвата людей на войне их убыль можно было дешево восполнить - подвергались самой беспощадной эксплуатации, распространил по свету и, в частности на Западе, по-видимому, первый ведший колонизацию на чисто купеческих началах народ, финикияне и особенно карфагеняне, обнаружившие такие хозяйства в поместьях египетских фараонов. Действительно, классическими местами процветания их всегда были римская провинция Африка, а затем Сицилия, и, по-видимому, впервые принцип таких хозяйств впервые получил научную трактовку в 28 книгах Магона [15] (из Карфагена) о земледелии.
Из двух источников получать сравнительно высокоценные и потому пригодные для транспортировки продукты для реализации их на рынке - плоды аренды из части продукта и рабского хозяйства - для капитала в тогда еще относительно слабо заселенных областях Запада являлось приемлемым рабское хозяйство, по крайней мере до тех пор, пока экономически было возможно хищническое хозяйство в отношении к земле и - что главное - в отношении к рабочей силе.
Для Рима со времен Катона до императорской эпохи осязательно постоянно увеличивавшееся в смысле своего типичного объема рабское хозяйство стало национальной хозяйственной формой. Аграрные писатели принимают господство рабского труда как факт, сам собой разумеющийся; рядом с ним принимаются в расчет (как и Магона) только нанимаемые для жатвы свободные сельскохозяйственные рабочие. Снижающееся экономическое и социальное значение сословия средних землевладельцев (Ackerbürger) и крестьян, наряду с преобладанием крупных имений, чем дальше, тем все больше и больше парализует его тенденцию к территориальному расширению. Необеспеченное потомство собирается в столице и больше не может быть использовано для колонизационных целей с тех пор, как оно уже не проникнуто интересом, приобретая оседлость, стать полноправными гражданами. Оно должно во все в бо́льшем и бо́льшем числе получать обеспечение с помощью хлебных раздач от государственной хлебной администрации. Этим в то же время был сужен естественный рынок для италийского хлеба и был создан дальнейший стимул для свободных сельских рабочих к скоплению в столице. К этому прибавилось страшное разорение крестьянского сословия походами в далекие заморские страны и притом для надобностей, которые не имели ничего общего с его интересами. С помощью самоэкипирущегося войска граждан эти войны уже сами по себе не могли вестись долгое время. И чем дальше, тем меньше это было возможно, потому что с увеличением интенсивности обработки, здесь, как и везде, самостоятельно ведущий хозяйство крестьянин все более и более становился экономически "неотлучным" ("unabkömmlich"). [То очень верное, что заключается в уже упомянутом однажды замечании Л. М. Гартмана, именно, что рабство в древности было экономически необходимо (из-за военной повинности), в этом изложении, надеюсь, нашло свое подтверждение. Но, конечно, ни собственно специфическое явление, каким представляется сельскохозяйственное рабство в крупном производстве, не может быть выведено из одного этого, ни вообще то, что как раз рабство, а не другие формы сваливания с себя ведения хозяйства, каковы Instleute, арендаторы из части продукта, илоты и т. д., представляло собой средство "приспособления" к этому положению, к необходимости "отлучки" ("Abkömmlichkeit") для политики и войны. Какой из (в большинстве случаев) очень различных путей "приспособления" избирает историческое образование (ein historisches Gebilde), в этом покоится (в большинстве случаев) как раз то, что исторически важно в его своеобразии. ]
Решительной борьбой свободного труда и поселения с несвободными было движение Гракхов, которое опять ухватилось за старое требование раздела ager publicus. Гракхи лично, по крайней мере Тиберий, были прежде всего политическими реформаторами; их цель - восстановление старых основ военного строя. Они ставили, само собой разумеется, интересы крестьянства - для себя и для своих детей получить возможность дешево приобрести землю - на службу своему делу. Земля для целей поселения могла быть в большом количестве получена лишь путем ограничения и частичной конфискации оккупаций. Но это отнятие старых владельческих прав целых поколений - это как раз подчеркнул Э. Мейер - шло вразрез с интересами не только римских, но также и допущенных в оккупации, в принципе на равной ноге, союзнических поссессоров; и поэтому движение Гракхов вызвало не только классовую борьбу в Риме, но также борьбу римского гражданства с союзниками, которые теперь уже для своей экономической защиты и для того, чтобы участвовать в ассигнациях, должны были потребовать права гражданства, тогда как до тех пор, напротив, они довольно часто должны были протестовать против оттока в Рим своих самых состоятельных граждан (см. выше).
Гракхи могли, даже в союзе с крестьянами, лишь от раскола в рядах превосходившего их противника ожидать победы для своего в первой линии идеологически мотивированного движения. Им действительно удалось привлечь на свою сторону "commercial interest" [выгодой] слой принадлежавших к должностной знати владельцев денег и рабовладельцев, чисто экономически заинтересованной буржуазии, так называемое сословие всадников, когда они помогли откупщикам налогов путем предоставления провинции Азия их эксплуатации по системе сдачи на откуп в городе Риме и путем передачи им судов подняться на вершину их могущества, с которой лишь Сулла их окончательно низверг, когда опять подчинил их судебному контролю сенаторских родов. Этот подъем античного капитализма на высшую точку своего развития (в ему присущих формах), как он был достигнут этим усилением обладателей крупных капиталов, совершался, несомненно, за счет интересов жителей провинций, которые подвергались беспощаднейшей эксплуатации. Тем не менее, это недолго было на пользу движению Гракхов. Сенату удалось перетянуть на свою сторону экономически насыщенных всадников (die ökonomisch gesättige Ritterschaft). Мысль привлечь к себе союзников предложением им прав гражданства не могла иметь успеха в Риме: с тех пор как право гражданства не только давало право рассчитывать на надел земли, но вообще опять стало внушать комициям чувство силы, а вместе с тем и возможности ее экономического использования, они пошли по пути афинского демоса до Перикла и при нем. И в конце концов как раз вследствие военной аграрно-политической цели аграрных законов Г. Гракх, приобретя популярность у масс, увидел направленную против себя конкуренцию демагогии крупных землевладельцев.
Произведенные Гракхами, как и позднейшие, наделения землей пытались предотвратить вновь создаваемые ими возможности спекуляции и задолженности: владелец полученного участка должен был становиться действительно крестьянином-землевладельцем. Различного рода вспомоществования для приобретения инвентаря стоят поэтому рядом с решительными правовыми ограничениями: неотчуждаемостью и, как показателем верховной собственности государства, чиншем в пользу государства (Rekognitioszins) (наделения землей ветеранов, проведенные Суллой и Цезарем запрещали заклад участков и отдачу их в приданое и в то же время освобождали их от оброка). Но как раз "социально-политически" мотивированные ограничения и погубили Гракхов. Ввиду этих политических целей декретированная неотчуждаемость вновь выделяемых земельных участков и уплачиваемый государству в виде признания его верховного права собственности в отношении к этим участкам чинш (der Rekognitioszins) были искусно выдвинуты против Г. Гракха, и он был "побит" ("überboten").
Победа "земельного интереса" ("landed interest") вместе с насильственным подавлением движения Гракхов знаменовала победу несвободного труда и вместе с тем устранение старых основ государства. Оккупации путем дошедшего до нас в надписи lex agraria 111 г. до P. X. были и формально разъяснены как ager privatus, следовательно, окончательно превращены в собственность, и вместе с тем был устранен италийский ager publicus. После этого Марий [16] стал набирать в старое, самоэкипирующееся войско граждан снаряжаемый государством пролетариат "capite censi" ["вносимые в ценз без имущества"], потому что только таким образом могла быть проведена реорганизация войска и отражена крайняя опасность германского нашествия. Правда, путем союзнической войны крестьянство и мелкая буржуазия Италии силой добыли себе участие в выгодах права гражданства. Но политическое значение крестьянства, идет ли речь о составе комиций или о государственном управлении и о разрешении задач мирового государства, уже отошло в прошлое. Войско превратилось в учреждение, обеспечивающее неимущих (eine Versorgungsanstalt der Besitzlosen): ветеран, а не гражданин имел теперь право рассчитывать на наделение землей, и как раз с Мария начали повышаться средние размеры наделов: 30 югеров в эпоху Гракхов, 50 - при триумвирах [17] в Италии, еще значительно большие участки в провинциях. С другой стороны, отбываемая в виде конной службы военная повинность имущих классов перестала быть действительной. Тем и другим была создана политическая основа цезаризма.
Крупные восстания рабов указывают на значительное увеличение численности несвободных сельских рабочих. Тяжелые потрясения владельческих отношений, вызванные конфискациями и наделениями землей, особенно проводившиеся триумвирами, по существу, оказали отрицательное, а не положительное воздействие. Раз данную экономическую структуру и вместе с этим данное деклассирование крестьянина нельзя было потрясти, и ветераны, вопреки упомянутым ограничениям оборота, не удержались ни своей земле. Земля со времени регулирования оккупаций в Италии была в громадной своей части в руках крупных владельцев; как сильно было увеличение этого владения путем прямой скупки у крестьян, нельзя точно определить: "massae" [массы] дошедшего до нас материала источников дают для этого лишь совершенно случайные (и поздние) точки опоры. Для Рима следует остерегаться во всей полноте представлять себе количественное исчезновение крестьянского сословия. Во все времена римского владычества, в особенности в областях не дающей ренты земли, существовали многочисленные "самостоятельные" крестьяне, как в настоящее время существуют и будут существовать "самостоятельные" ремесленники. Произведенные Шультеном чрезвычайно обстоятельные исследования областей распространения сабелльских имен показывают очень большую устойчивость, особенно крестьян горных местностей, которая едва ли может быть приписана только или главным образом римским ограничениям права передвижения. Крестьянин оставался количественно в большом числе. Но качественно - в смысле своего социального и экономического веса - он уже не имеет значения сопоставимого с рабовладельцами. В глазах аграрных писателей он превращается - конечно, преувеличенно - в "pauperculus" ["беднячка"], который "cum sua progenie" ["со своим потомством"] возделывает землю, какую оставляет ему рациональное хозяйство. Распоряжение Цезаря, что пастухи на треть должны быть свободные люди, и речь Тиберия [18] в сенате о последствиях сельскохозяйственного рабства ясно показывают, куда привело развитие.
Хозяйственная техника римских "крупных хозяйств" ("Grosswirtschaften") оставалась на той же ступени, что и греческая. Удобрение навозом в эпоху Катона практикуется интенсивно, так же как и кормление скота в стойле, но полевые орудия совершенно примитивны. Употребление бороны, где оно встречается, относится лишь к императорской эпохе; для снятия с поля хлеба употребляется серп; формой молотьбы является топтание хлеба скотом. Затем была заимствована у Карфагена молотильная телега. Малодоходное, в особенности внутри страны, хлебопашество рано остановилось на этой своей технике. По существу, только высокоценные продукты, оливковое масло и вино, откормленный скот и, в особенности, предметы гастрономии, могли производиться внутри страны для сбыта с устойчивым доходом.
Этим определяется в римских крупных поместьях характер организации производства. Крупные пастбищные хозяйства с переходящими с местами на место стадами господствуют в Апулии и на "Calles" [19] горных местностей, в других местах они не являются правилом. Но везде в капиталистических хозяйствах интерес к хлебопашеству отступает назад. [Изданный Виссова (Wissowa) (Apophoreton, Berlin, 1903) "Крестьянский Календарь", как он ни интересен, не дает, однако, ничего существенного для характеристики способа производства. Что он указывает сроки для начала отдельных операций для сельского хозяина (посев, молотьба, жатва и т. д.) в отношении к ячменю, пшенице, полбе, бобам, журавлиному гороху, сену, овощам, оливковым деревьям, орешнику, тростнику, вину, скоту, не свидетельствует, однако, как, по-видимому, склонен принимать Виссова, что все эти продукты комбинировались в одном хозяйстве, и не показывает, какие именно из этих продуктов комбинировались.] В собственном хозяйстве культивируются с помощью рабского труда требующие интенсивные приложения капитала отрасли: масличные и виноградные плантации и специальные культуры; пахотная земля в эпоху Катона, может быть, возделывалась с помощью работы по подряду из части продукта (in Anteilsakkordarbeit), но еще чаще, и во всяком случае, чем дальше, тем чаще, сдавались колонам (мелким арендаторам) из части или (все больше и больше, и в юридических источниках речь почти исключительно идет о ней) за денежную арендную плату.
Рабская плантация в эпоху от Катона до Варрона переживала свое расширение (Expansion). Рабы, пока рабский рынок обеспечивает постоянный подвоз их, живут в казармах, живут, следовательно, лишенные брака и собственности - рабыни едва ли находят тогда применение в производстве - и подчинены суровой военной дисциплине. Только вилик [20] (villicus) пользуется обыкновенно правом на сопcubernium (рабский брак) и на pecculium (право выгонять скот на господское пастбище). Собственно плантационные рабы (на виноградных плантациях) в эпоху Катона часто бывают закованы в цепи и получают, в соответствии с более трудной принудительной работой, бо́льшие рационы. Но вообще в позднереспубликанский период в поместьях с вполне развитой эксплуатацией несвободного труда рабы, подобно рабам фараонов в Новом царстве, живут в общих спальнях, "выступают" ("treten an") у Варрона по утрам декуриями и идут на работу, погоняемые бичами своих погонщиков. Лучшее платье сдается в "камеру" на попечение вилика и выдается только в праздничные дни или от времени до времени для "сбора" (переклички); предусмотрены лазарет для больных и карцер для не желающих работать.
С ростом производства и, следовательно, с ростом спроса на рабов стараются покупать их как можно дешевле; ценили расторопность обращенных в рабов преступников: "velocior est animus improborum" ["дурная натура расторопнее"]. Ибо, хотя назначали премии за деторождение и выращивание детей, но при полном смешении полов (расположение к одной определенной рабыне развивало бы, например, склонность к симуляции болезни, как выдвигает это Варрон) сколько-нибудь значительное самовоспроизведение рабов было невозможно. Поэтому рабская казарма всегда нуждалась в прикупке рабов, и для этого дешевизна является решающим фактором, ибо производство с рабским трудом представляет собой страшное расточение человеческих сил (Menschenverschleiss).
Полное использование рабского труда ввиду колеблющегося спроса на труд (Arbeitsbedarf) есть одна из основных проблем римского поместного хозяйства (Gutsbetrieb). Как в настоящее время стоящие без работ машины "пожирают" проценты, так - в буквальном смысле этого слова и более прямым способом - то же делает заключающийся в рабах капитал (instrumentum vocale) поместного двора (Cato, г. г. 39, 2). Первоначально еще умеренные размеры производства - Катон имеет дело лишь с несколькими сотнями моргенов - еще не допускали развития поместных ремесленников, а дешевизна рабов не создавала еще побуждения к обучению их с целью превратить в технически подготовленных рабочих. Поэтому, за исключением немногочисленных работ по плетению, обработке дерева и починкам, потребность в ремесленных продуктах, а именно во всякого рода металлических товарах, но также, по-видимому, и в платье для рабов, [В Элладе Мегара, например, поставляла Афинам платье для рабов.] далее в таких продуктах, как рыба, соль (и то и другое для пропитания рабов), вар (для кадок) и т. д., покрывалась на рынке, и почти все продукты - даже и шерсть - продавались в необработанном виде.
KpöMe рабов, и свободные рабочие были заняты в качестве поденщиков при уборке хлеба, сена, винограда, для вскапывания почвы, а также - для сбережения рабов - употреблялись для работ на нездоровой почве. Но эти свободные рабочие, которые были совершенно необходимы, особенно в период жатвы, все более и более теряли относительное значение, потому что их нахождение рядом с массами рабов казалось опасным, а также, конечно, в результате общих психологических последствий несвободы труда - совет Варрона постоянно, по возможности ежедневно менять свободных рабочих остается фактом, так как сомнения, выставленные Пернисом против толкования этого места, принятого Глазером (и вместе с ним Гуммерусом), на мой взгляд, несостоятельны. В качестве вспомогательных рабочих принимались в расчет еще в эпоху Варрона nexi, obaerati, которые должны были отработать должные ими суммы. В более раннее время можно было необходимых в страдную пору рабочих посадить на землю в качестве прекаристов (правовое положение таких же так называемых "свободных" сельских рабочих у нас, которым дают кусок картофельного поля без даваемой контрактом гарантии, чтобы этим их приковать к поместью для страдной поры - в противоположность "Instleute" [21] и другим рабочим по контракту - соответствует в Восточной Германии еще и теперь положению римского прекариста; см. Труды общества социальной политики 50, стр. 773). Но уже в эпоху Катона, по- видимому, широко было распространено сваливание работы по уборке урожая на предпринимателей, которые обходились с помощью свободных рабочих, или еще более простая продажа урожая на корню. Также и стада скота таким же образом сдавались для извлечения дохода (своеобразие катоновской схемы договора стоит в связи со слабостью предпринимателя в отношении капитала).
Вследствие такого решения проблемы сезонных рабочих идеальное поместное хозяйство II столетия до P. X., как его изобразил Катон в "De Agriculture" ["О земледелии"], и как центр производства, и как центр потребления, а также в относительно сильной мере и как потребитель труда, вступило в тесную связь с рынком; основное положение: ничего не покупать, что можно у себя произвести, имело, правда, вес как унаследованная мудрость, но структура поместного хозяйства уже тогда позволяла лишь в малой мере проводить его в жизнь, как это превосходно доказала прекрасная работа Гуммеруса: в эпоху Катона растет денежное хозяйство. Но с все расширявшимся ростом крупного владения и размеров производства - явления эти, конечно, не тождественны, но фактически развиваются параллельно - уже в эпоху Варрона появляются наряду с кирпичными заводами и гончарными мастерскими для надобностей сбыта и поместные ремесленники для собственной надобности, затем, вполне достоверно, и применение (у Катона, как и в Элладе, еще совсем отсутствовавших) рабынь для изготовления одежды для рабов, [Что ткачи-мужчины, о которых упоминает Варрон, работают для рынка, кажется мне (как и Гуммерусу) вероятнее. Они составляют устроенное при поместье приспособление для переработки хозяйственных излишков.] устройство собственных маслодавилок, благодаря своей дороговизне доступных только обладателям значительного капитала. С другой стороны, в качестве типического явления в эпоху поздней республики уже появляются колоны.
Поместных ремесленников мы, естественно, больше всего находим там, где крупное производство проникает в более бедные городами и обменом области, и даже для тогдашних средней величины поместий, как это определенно указывает Варрон, риск капиталом, который влекло за собой владение собственными обученными рабами-ремесленниками, в большинстве случаев был еще очень велик. Чем крупнее поместье и чем больше лежит оно внутри страны (in Binnenland), тем большую роль играют, с одной стороны, собственные ремесленники, с другой - колоны.
Когда возникла мелкая аренда в форме двухстороннего bonac-fidei договора locatio-conductio [22], нельзя с точностью определить: она появляется, как и в Египте, вместо и с формальной стороны чисто по просьбе совершавшейся передачи земли, старинного феодального прекариума. Для оценки социального положения колона уже в республиканскую пору следует указать на тот факт, что он не только (как и прекарист) в отношении к собственнику земли, но и, в противоположность прекаристу и (несомненно) арендатору государственной земли, в отношении к третьим лицам не пользуется никакой защитой владения, но только по иску, вытекающему из договора, может получить возмещение ущерба в случае, если собственник земли опять не отдаст ему участка. Уже в республиканскую пору повсюду увеличивается число coloni вместе с увеличением объема наподобие лавины выраставших, частью в виде разбросанного владения (Streubesitz), частью в виде замкнутого "latifundia" ["обширное поместье"] - естественно, главным образом на первых, но и на последних. С тех пор как исчезли надежды на аграрный переворот, естественно возраставшее в числе крестьянство в Италии могло рассчитывать лишь на аренду земли у становившихся все более и более крупными землевладельцев. В провинциях государство забирало массами конфискованные или иным путем приобретенные владения царей или аристократических фамилий, на которых сидели колоны или крестьяне на прекарном владельческом праве.
Вопрос о том, выгоднее ли самому (т. е. с помощью рабов) вести хозяйство в поместье или сдавать в аренду колонам, научно разбирался уже в начале последнего столетия до P. X. На практике он мог решаться в пользу рабского труда до тех пор, пока этот последний так же дешево было пополнять, как и в республиканскую эпоху, но и тогда только для таких продуктов, которые производились в экстенсивном, в смысле труда, плантационном хозяйстве. Много пахотных земель (Getreideäcker) и в особенности лежащих далеко от центра (ägri longinquiores) все растущих поместий сдавали, наоборот, вероятно, уже в эпоху Варрона (хотя он и не говорит об этом) также мелким съемщикам, как это бывало, вполне достоверно, позже; и чем меньше крупное поместье было приспособлено к производству продуктов плантационным способом, тем более должна была преобладать в нем сдача земли колонам. Ибо то, что колоны в этом смысле уже до Варрона стали представлять собой вполне типическое явление, вполне установлено, и в эпоху Цезаря (b. civ. [О гражданской войне] I, 34, 2) они социально и политически имели почти совершенно такое же значение в качестве "держателей" ("Hintersassen") своего помещика (Gutsherr), как и его рабы и вольноотпущенники (liberti).
Колоны уже в позднереспубликанскую эпоху являются постоянными жителями поместья (Gutsinsassen), которые в качестве собственного имущества в большинстве случаев владеют лишь некоторым количеством скота и которым помещик сдает землю вместе с инвентарем и поэтому часто предписывает способ пользования ею в форме общего для всего поместья закона - характерно соответствующего нашим "рабочим распоряжениям" ("Arbeitsordnungen"), - которые часто оказываются задолжавшими ему и затем благодаря залоговому праву становятся фактически прикрепленными к своему имуществу. Кроме того, поскольку аренда должна была быть арендой из части продукта, - что, впрочем, не может быть доказано для частного владения еще в начале императорского периода на Западе - естественно, каждый раз от условий отдельного случая зависело бы, рассматривались ли ни прежде всего как люди, которые брали на себя обязанность так вести хозяйство на данном мелком участке земли, чтобы собственнику поступало с него в виде части продукта как можно больше дохода, или же как арендаторы, которые за плату части продукта получают право согласно договору эксплуатировать этот участок. Но и при денежной аренде там, где собственник земли всегда предоставлял инвентарь, с самого начала возобладала первая точка зрения: это сам собственник земли "через посредство колонов" ("per colonos") хозяйственно "эксплуатирует" ("exerxet") свой участок.
На основании источников нельзя прямо доказать, что на колонов договором возлагалась обязанность работать на барском дворе в виде выполнения подсобных работ. Варрон молчит об этом. Что такие работы в период большой нужды в рабочих руках все же производились, это тем не менее a priori представляется в самой высокой степени вероятным. Согласно одному, впрочем, в этой интерпретации оспариваемом месту, впоследствии, если они работали для барского двора, они, как и почти все свободные рабочие древности, получали от землевладельца содержание и подлежали надзору инспектора.
Таким образом, с ростом крупного землевладения и масса свободного сельского населения - ведь колоны занимают частично территорию свободных крестьян - на праве необеспеченного владения осела на своей земле. Если первоначально войско в Риме, как и в каждом полисе, составлялось из самоэкипировавшихся земельных собственников, то после того, как стали принимать и безземельных "capite censi" в теперь уже экипируемое государством войско, все больше и больше на их место вступают колоны.
Ведение хозяйства в республиканскую пору страдает значительными недостатками, именно вследствие типичного абсентеизма землевладельцев, которые, участвуя в политике, постоянно жили в городе. Владелец в большинстве случаев лишь от времени до времени появляется в деревне, чтобы принять от вилика отчет. Как мало сам он (очень часто) понимает в хозяйстве - чем дальше, тем меньше - поназывают те облегчения (Eselsbrücken), какие хотят устроить для него аграрные писатели. Ведение книг распространяется в сколько-нибудь тщательной форме только на высокоценные продукты сбыта, именно на оливковое масло и вино. Наличная денежная рента - единственная цель владения. Отсюда нерасположение ко всяким преследующим более далекие цели улучшениям, для которых к тому же не было выработано формы реального кредита. Этим же объясняется и частое отчуждение урожая винограда и оливок на корню. Культура оливок и винограда экстенсивна в смысле труда и в общем, по-видимому, в очень малой мере тщательна. Хлебопашество, техника которого осталась в смысле труда интенсивной, служило главным образом натурально-хозяйственному покрытию потребностей поместного ойкоса. Колоны могли снабжать мелкие местные рынки. Снабжение хлебом Рима с помощью контролируемого государством заморского ввоза было почти совершенно отнято у свободного рынка в главном своем деле - в снабжении хлебом масс и все более и более базировалось на натуральных взносах подданных, которые обращались на хлебные раздачи.
Куда ни ставило свою ногу правительство римской аристократии, везде оно ускоряло возникновение крупного землевладения. Не непосредственно тем, что римское господство, в общем и целом, везде в зависимых заморских общинах, в конце концов, помогало захватить власть олигархии и на нее политически опиралось, а тем, как оно распоряжалось самой землей и земельным правом. Хотя этот пункт более подробно будет рассмотрен в статье "Колонат", все же да позволено будет предпослать здесь по крайней мере кое-что.
В высочайшей степени пестра юридическая природа владельческих отношений на всей не находящейся на праве полной частной собственности территории. На ager publicus pop. Rom. первоначально, как уже было сказано, существовали с точки зрения частного права лишь "possessiones". Но италийский ager publicus исчез вследствие перевода всей земли, занятой на праве оккупации, в частную землю и вследствие выделения наделов Цезарем (в Кампании) и триумвирами. Последние его остатки ("subseciva") Домициан [23] передал их владельцам. В сущности со времени Цезаря в качестве государственной (пригодной к обработке) земли в Италии существовала лишь муниципальная земля, "ager publicus" был ограничен провинциями.
Что допущенный к юридически оформленной аренде государственной земли (всегда человек, обладавший правом сотmerciumʼa) пользовался поссессорной и нетиторной защитой и против третьих лицу для меня, в противоположность Миттейсу, совсем не является спорным и для срочной аренды, и свидетельство Гигина [24] ставит это вне сомнения. (Отсутствие прямого иска частных колонов имело (см. выше) социальные причины. Положение государственного съемщика везде иное, как юридически, так и фактически). Передача аренды заместителю (vicarius) могла происходить с согласия административной власти. Но судебная защита, о которой сейчас шла речь, была доступна только людям, пребывавшим в римском правовом союзе (римлянам и союзникам), но не подданным. Эти последние, поскольку они сидели на ager publicus в силу ли юридически оформленной аренды, или же внося традиционные оброки, составляли сословие оброчных арендаторов на прекарном праве (einen prekären abgabepflichtigen Besitzerstand), которое при конфискациях завоеванной земли составлялось прежде всего из людей, бывших до сих пор собственниками этой земли, пока произвол цензоров или распоряжение полями для целей колонизации не ставило на их место других.
Отличной от сдачи в аренду доменов, которая фактически была нормально лишь ревизией арендных контрактов по сдаче доменов, у которых de jure уже истекал срок, является сдача на откуп оброков, посредством которой наряду с другими платежами и оброки арендаторов доменов сдавались на откуп откупщикам. Впрочем, то и другое могло сливаться, когда крупный съемщик снимал в аренду государственный домен вместе с оброками с сидевших на нем мелких съемщиков (колонов), или когда он, со своей стороны, пересдавал мелкими участками снятую землю домена. Из юридически связанных с периодами ценза и прекарных владельческих отношений (Besitzständen) и рядом с ними развивались разнообразные наследственно-арендные отношения, именно, когда шла речь о земле, которая нуждалась в мелиорации. Для Африки уже посредством lex agraria 643 а. и. с. установлен был размер vectigal [сбор] для земли, отданной в наследственную аренду, и постепенно перешли к тому, что стали сдавать домены и оптом на 100 и более лет за vectigal и наследственную денежную плату (Erbbestandgeld) mancipes, которые затем, с своей стороны, сажали на них своих съемщиков или сами вели на них крупное хозяйство.
В противоположность Миттейсу я и теперь держусь того мнения, что крупные аренды на вечные времена, которые в своей комбинации с пересдачей участков колонам так ясно встречаются нам в распоряжении Константина от 319 г. (Cod. lust. XI, 63, 1), в зародыше уже выступают у Гигина (de cond. agr. p. 116). Во всяком случае (ср. Англию!) аренда
на 100 лет" не есть другое выражение для вечной аренды, как думают Миттейс и Шультен. Но manceps [покупатель] Гигина есть явный предшественник константиновского эмфитеота [25] и едва ли просто для цели вербовки наследственных съемщиков посредничествующий колонизатор-предприниматель (Ansiedelungsunternehmer). В этом пункте аргументы Миттейса - здесь по существу дедуктивного характера и не могущие быть основанными на источниках - кажутся мне неубедительными. "Proximi quique possessores" ["самые ближние, которые владельцы"] вовсе же не обязательно
крестьяне"; они являются ими так же мало, как и египетские катэки. Мелкие наследственные съемщики появляются в римском, как и греческом праве, хотя при экономической структуре римского господства, отличного от греческой политики небольших городов, менее часто (для области ager vectigalis о них нет свидетельств в источниках). Но характерно римским является, конечно, постоянный рост размеров частных и квазичастных владений. С этим соглашается для позднейшего императорского периода и Миттейс. Но кажется совершенно невероятным, чтобы поздняя республика, к специфической административной технике которой относится "manceps", устроила это во избежание крупных аренд.
Достаточно рано - мы не знаем, когда именно - развились и бессрочные владельческие отношения на государственной земле. Они покоятся или на сенатусконсульте - так возникло арендное право упомянутых выше viasii vacani - и тогда регулируются и гарантируются лишь административным порядком, или на законе как на "ager privatus vectigalisque", наследственно-арендная земля, в Африке.
Лишь очень малая часть римской земли, таким образом, охвачена тенденциозным земельным правом квиритов [26], большая масса землевладельцев сидит на чрезвычайно разнообразных, в большинстве случаев прекарных правах.
К этому присоединяются, наконец, владельческие отношения (die Besitzstände) на неримских полях (a. peregrines). Среди членов латинского союза правовое положение земли и commercium в отношении к ней регулируется договорным порядком, обе стороны определенным, исторически меняющимся образом, имеют участие в национальном земельном праве друг друга. В заморских владениях Рима полная правовая автономия и, следовательно, владение землей по собственному праву одной части союзных городов гарантировано договором (foedus) (civ. feoderatae), следовательно, не подлежит отмене. Очень значительная часть лежащей в заморских владениях земли остается в качестве ager publicus в непосредственном распоряжении центральных властей в Риме. Но одна (может быть, значительная) часть этой конфискованной или в качестве домена перешедшей к Риму земли, по-видимому, отдавалась государством общинам (в качестве ager per extermitatem mensura comprehensus, см. выше) за уплату трибута с правом взять ее у них обратно (это та часть, требование возвращения которой государству в IV в. вызвало такие сильные потрясения владельческих прав, как совершенно правильно думает Миттейс). Это отношение могло, в частности, возникнуть и из того, что общины - как в Сирии уже в эпоху Птолемеев - оптом брали на откуп государственные взносы с находящегося на их политической территории ager publicus (сначала на срок, а потом навсегда). Более обширной части земли законом, следовательно, односторонне и потому с возможностью также по закону, а не силой административного произвола, отмены, было оставлено положение ager perigrinus [собственность чужестранцев]. Сюда относятся, например, stipendiarii [платящие дань] в Африке, обязанные платить контрибуцию крупные землевладельцы, которые удерживают свою землю, но владеют ею не по римскому праву частной или государственной аренды, но, очевидно, по праву чужестранцев, а это означало: с возможностью произвольного вмешательства со стороны наместников во владельческие отношения, как оно существовало для всякого владения в руках подданного. Наконец, части общин - и они называются в специфическом смысле "civitates stipendiariae" - распоряжением сената прекарно оставлено владение до дальнейшего распоряжения с формулой: habere uti frui liceat (ήμών ενεχα εχειν έξΐναι в SCde Thisbaeis) [обладает правом пользования], следовательно, владение на праве чужестранцев с возможностью возврата, обыкновенно обремененное оброком (stipendium-хроническая военная контрибуция) без того, чтобы земля эта становилась от этого римским ager publicus.
Право сената (die Zuständigkeit) на распоряжение государственной землей и провинциальными владельческими отношениями (Besitzstände) менялось (подробности нас здесь не интересуют), в общем оно постоянно росло, а с ним и право римской олигархии распоряжаться землей целого мира. Возможности владельческих отношений (die Besitzständsmöglichkeiten), как показывает уже предыдущий очерк, чрезвычайно многочисленны. Здесь нужно только констатировать, что большинство всех землепашцев в римском orbis terrerum [27] в конце республиканского периода сидело на своей земле на не обеспеченном договором в силу "foedus", следовательно, в этой мере на прекарном праве. И это относится в совершенно, правда, специфической степени к крестьянам. Поскольку они сидели на конфискованной земле или на перешедших к Риму доменах, на земле стипендиарных землевладельцев или общин, везде они находились в одинаковом положении с έδνη эллинистической эпохи и λαοί эпохи Птолемеев в том отношении, что их личный статус и их отношение к земле фактически совсем не пользовалось защитой против произвольных распоряжений наместника и, поскольку этот последний не вмешивался, откупщиков податей, - если только не удавалось возбудить прямого обвинения, как против Верреса [28]. Что для этого требовались могущественные покровители и большие деньги, и что крестьяне - поскольку и они фигурируют в судебных речах - собственными силами лишь с трудом могли пойти по этому пути - вполне ясно.
Ибо для республиканской эпохи стоит вне всякого сомнения, что не только управление такого наместника, как Веррес, но и совершенно "нормальное" управление в провинциях всегда означало уменьшение крестьянских хозяйств, увеличение возделываемых с помощью рабов более крупных земельных комплексов (приведенная Цицероном статистика владельцев на ager Leontinus [поле жителей (города) Леонтии] представляет собой лишь особенно разительный случай). Сложная система постепенных переходов (Abstufung) в политических и экономических правах, на которой строила свое господство римская республика, действовала таким же образом. Только полноправный гражданин был, например, действительно вполне свободен в смысле права передвижения (freizügig). Уже латинянин высылался из Рима (см. выше), если его община требовала его назад, чтобы привлечь к участию в государственных повинностях. Совершенно так же - и это вполне естественно - высылался и гражданин всякой другой из в той или иной из различных форм присоединенных и подчиненных общин. Фактически он мог еще в каждом отдельном случае свободно передвигаться, но юридически он во всякий момент может быть отправлен на родину или вытребован оттуда назад. Вытекающие отсюда последствия для аграрного строя вывела впервые императорская эпоха (статья "Колонат"). Не менее индивидуально путем договора или, гораздо чаще, привилегии и распоряжения был урегулирован commercium и connubium: т. е. право вступать в брак и, что связано с этим, право наследовать и право владеть землей, принадлежащие гражданам каждой отдельной союзной или зависимой общины, тогда как, с другой стороны, римская должностная знать в эдиктах преторов, как английская аристократия в "equity" [право справедливости] лорда-канцлера, фактически автономно создала для себя адекватное ей "бонитарное" наследственное, землевладельческое право и право, регулирующее оборот (Verkehrsrecht), в случае надобности насчет традиционного "права квиритов".
Такое, в этом, как и во всяком другом отношении сословно привилегированное положение римского гражданина, естественно, выражалось в его деловых шансах в провинциях (около 100 000 италиков в течение одного дня унесла устроенная Митридатом в Азии "сицилийская вечерня" [29]) и в соответствующей экономической зависимости непривилегированных. Колоссально росла, в особенности в тех областях, подати которых в Риме были отданы на откуп всадникам, задолженность. Успех Митридата покоился - это между прочим справедливо сильно подчеркнул Ферреро - прежде всего на его революционном лозунге всеобщей сисахтии, который здесь в последний раз в древности выступает в качестве социальной программы (ибо Катилина в действительности представлял интересы задолжавших юнкеров) и вокруг которого среднее сословие Востока собралось против Рима так же, как одновременно с этим в союзнической войне [30] среднее сословие Италии собралось вокруг лозунга участия в привилегиях права гражданства, - требования, против которого теперь как раз поднялась и буржуазия всадников (Ritter) в интересах сохранения своей эксплуататорской монополии, специально монопольной эксплуатации своего земельного владения (см. выше).
Римская должностная знать в конце концов осталась победительницей, заключив мир с италийским средним сословием, который ей самой ничего не стоил. Платить (die Kosten tragen) должна была при реставрации Суллы по существу буржуазия "рыцарского сословия" ("Ritterstand"), в политическом смысле (отнятие переданных Гракхом в ее распоряжение судов) и в экономическом (устранение введенной Гракхом сдачи на откуп азиатской десятины в Риме). Но как раз это толкнуло ее в руки цезаризма, который, таким образом, впридачу к военному орудию своей власти (Machtinstrument) получил и экономическое.
I
И в императорскую эпоху полис продолжал свое победное шествие по античному миру. Как македоняне основанием "Alexandreschata" коснулись границ Туркестана [1], так римское владычество синойкизмами лузитанцев [2], основанием колоний и еще более важной городской организацией подданных в Британии, Галлии и Мавритании, на Рейне и на Дунае, где только она оказалась возможной, приготовило полису подобный же победный путь на Западе. И здесь еще более, чем в эпоху эллинизма, колоссальные земельные территории часто "приписывались" ("attribuiert") к городам. Перенесением управления в центральный город, затем созданием привилегированного штата декурионов [3] из выше всех обложенных было не прямо (а иногда и прямо) вызвано поселение в городе по возможности всех, по крайней мере части крупных землевладельцев. Как в возникших путем синойкизма Афинах "эвпатридами" были те землевладельцы, которые являются "αότό τό άστυ οικοΰντες" (живущими в самом городе), так έπιφανέστατοι (самые знатные) аллоброгов [4] живут, по словам Страбона [5], в Виенне, в противоположность "γεωργοΰντες" (земледельцам), которые в χώμαι (деревнях) образуют сельский "plebs". На первых опирается римское господство, они имеют шансы постепенно подняться до права гражданства. Вступив в общение с государством, в христианскую императорскую эпоху к полису примкнула и церковь. Ее приверженцами с самого начала - пока не вошел в действие принцип "coge intrare" ["заставь вступить"] - были главным образом горожане (мелкая буржуазия): выражение "paganus" которое в древности постепенно приобретало свой презрительный с точки зрения городского бюргера привкус, было теперь в церкви, как в жаргоне военной монархии к "штатским" ("Zivilisten"), применено к "язычникам". И когда церковь официально стала организовываться как государство в государстве, она все более и более строго стала проводить основное положение, что епископ может иметь резиденцию только в городе.
И в римских синойкизмах политические интересы часто становились в конфликт с экономическими: как "диойкизмы" Мантинеи и Патр [6] идут вразрез с желанием землевладельцев жить в своих поместьях, так высказывается часто сопротивление синойкизму в императорскую эпоху, и чем дальше, тем больше именно в городах внутри страны (in den Binnenstädten), где город не представлял никаких шансов на помещение капитала в морской оборот. Но, во всяком случае, везде рабский труд или сдача земли колонам является, при наличии сильной меры абсентеизма, следствием, которое неизбежно влекло за собой создание городов, в особенности городов с большими земельными территориями, лежащими внутри страны. Начиная с III в. до P. X., и с тех пор постоянно, дальнейшие успехи городской организации наталкиваются на явно все растущие трудности. Прежде, чем будут затронуты их причины (более близкое выяснение их относится к статье "Колонат"), мы рассмотрим на прощание еще раз своеобразные особенности античного полиса и здесь прежде всего спросим: в каком же отношении находится он к "городу" ("Stadt") средних веков.
Комбинация землевладения и участия на рынке, как основ права гражданства, постепенное скопление земельного владения с помощью торговых барышей, трактование безземельных как "гостей" ("Gäste") (метеки), натуральные повинности (литургии) бюргеров в отношении к городскому сеньору, военная организация бюргерства и, в частности, важных для военного дела ремесел, социальная рознь между всадниками и пехотой, - все это мы находим в начальном периоде средневековых городов так же, как мы наблюдали это в раннюю пору античного полиса. Но в остальном различия очень велики. Конечно, прежде всего следует очень твердо помнить о том, как различны между собой по своей социальной структуре города средних веков. Чтобы взять сначала важный пункт: отношение к "рыцарской" знати, которая в античном городе везде и всегда составляет зерно городского развития, - то, например, Генуя, о начале которой в известном смысле можно сказать то же самое; Флоренция, где бюргерство сделало необходимым "incassamento" [упорядочение] сельского дворянства, временами знали нечто вроде политического "штрафного перевода в дворянское сословие" ("Strafversetzung in den Adelsstaand"); затем те многочисленные города, которые прямо или непрямо принуждали знать к вступлению в цехи; с другой стороны, Фрейбург в Брейсгау и другие города, где дворянству было запрещено поселение в городе, и, наконец, те многочисленные города (большинство крупных), которые пережили возникновение рыцарского патрициата из бюргерства, очень различно, как видим ясно, к ней (рыцарской знати) относились.
Вполне в общем смысле можно сказать, что морские города Средиземного моря с преобладанием в них чисто торговых интересов и торгового капитала ближе всего городскому типу античного большого города и что (второстепенные) чисто земледельческие городки (Ackerbürgerstädten) также, пожалуй, похожи на античные мелкие города, тогда как, напротив, промышленные города (die Industriestädte) представляют собой тип, сильно отклоняющийся от античного полиса. Как ни текучи эти различия - как и все столь большие экономические различия - все же, вопреки возражениям Гольдшмита, в тезисе Ластига (Lastig), что специфические новые достижения в области права, регулирующего отношения промышленного капитала, принесены промышленными городами, как Флоренция, заключается много верного. Что право на труд (das Arbeitsrecht), социальная сила цехов и цеховая организация труда, следовательно, первая организация свободного труда - некоторые зачатки которой встречаются и в древности, но именно зачатки и ничего законченного - по существу обязаны своим возникновением этим "промышленным городам" - это находится вне всякого сомнения.
Каролингская империя [7] знает и регулирует рабский рынок. Во внутренних областях Восточной Европы работорговля продолжала существовать так же, как и в городах на берегу Средиземного моря (Генуя); напротив, в промышленных городах внутри страны она исчезла. Нельзя сказать, чтобы им с самого начала была чужда личная зависимость (die Leibeigenschft). Напротив, ремесленники, а также и торговцы, которые тянутся во вновь основываемый (neu konzessionierte) город, в очень значительной своей части являются зависимыми (Leibeigene), которых сеньор - как античный рабовладелец своих "χωρίς οίκοϋντες" [отдельно живущие] - отпускает в город, чтобы извлекать выгоду из их оброков и наследств, и которые только очень постепенно (иногда по истечении целых столетий) становятся лично совершенно свободными людьми. Подобно рабам Древности, с которых господин получал свою "άποφορά", и эти зависимые люди рядом со своими свободными товарищами по профессии ищут заработка; но разница в том, что здесь это смешение свободных и несвободных образовывало "целевой союз" ("Zweckverband"), который в пределах своей сферы игнорировал сословные различия, и из него в дальнейшем вырастала автономная община с определенными правами свободы, что, следовательно, именно они, платящие чинш со своей земли или со своего тела, а не господа, как в античном мире, представляют "город" ("die Stadt"), по крайней мере, в городе упомянутого типа, в "промышленном, внутри страны расположенном городе" ("industrielle Binnenstadt"), вообще во всех городах, в которых цехи приобрели определяющее влияние.
При этом "Binnenstadt", конечно, не следует представлять себе как "город в совершенно не имеющей оборота с внешним миром области": в такой области нигде нет городского развития. Но под ним подразумевается город, производство и потребление которого в смысле своего центра тяжести покоится на местном рынке. И "промышленный город" ("Industriestadt") в средние века, собственно говоря, не есть город, потребность которого в сельскохозяйственных продуктах покрывается только путем сбыта продуктов собственной промышленности, но такой, у которого концентрация свободной промышленности (Gewerbe) составляет существенную основу города как потребительного района (Nahrungsspielraum) и в то же время специфическую особенность города сравнительно с сельской территорией. Города, существование которых покоится на доходах (рентах) с земли, лежащей внутри страны, и с рабов, как Москва до нынешнего столетия, их противоположный экономический полюс, города, которые, подобно Генуе, имеют своим базисом доход от морской торговли, помещение капитала в заморские предприятия и колониальное плантационное хозяйство, стоят, и те и другие, ближе к античному полису, чем тот, который находится между этими крайними пунктами, именно средневековый промышленный город (Industriestadt) в только что разъясненном смысле. Что промышленный город и торговый город по временам сливаются друг с другом (Венеция и, прежде всего, Фландрия и многие верхнегерманские и рейнские города), также вполне несомненно, равно как и то, что в древности промышленность могла иметь большое значение для развитие полиса. Тем не менее остается очень большое различие. И - что имеет самое важное и решающее значение - положение античной промышленности, как социальное, так и экономическое, не поднимается с развитием богатства, нигде не достигает высоты крупных средневековых промышленных центров, тогда как все специфически современное (moderne) капиталистическое развитие, развитие промышленного капитализма, примыкает как раз к этими "промышленными городами" ("Industriestadt") созданным правовым формам, следовательно, к тому, чего не достает античному полису. "Демиург" ранней поры античного полиса теряет значение с развитием капиталов в рабах (Sklavenkapitalien). Напротив, та смесь свободных и несвободных мелких людей, которая к началу средних веков, совершенно так же презираемая, как и в древности, совершенно так же и тогда, в противоположность купцам, не допускавшаяся к занятию должностей, конституирует "ремесла" ("Handwerke"), поднимается экономически и политически.
Конечно, древность знает, как это показывают нам книги Либнама (Liebnam) и Зебарата (Ziebarth), корпорации ремесленников. Но, в то время, как - совсем, как в средние века - в военном отношении имеющие значение ремесленники ранней поры образуют военные и голосующие в народном собрании корпорации (Wehr-und Stimmrörper), союзы ремесленников "классической" эпохи античного мира совершенно не имеют никакого сколько-нибудь заметного значения. Впервые с упадком относительного значения покупных рабов встречаются союзы ремесленников, имеющие социальную значительность, но без типичных для средневековых цехов прав, зачатки которых появляются скорее лишь в самую позднюю пору, после полного падения капитализма, правильно указанные Л. М. Гартманом.
Как в античном полисе отсутствует как раз самое характерное для городского развития средних веков, - цех с его борьбой против патрициата и конституирование специфически цеховых городов, так у средневекового города отсутствует всякая аналогия с самым характерным явлением свободного городского развития древности: с борьбой крестьян против патрициата и с конституированием того, что было обозначено выше как "полис гоплитов" ("Hoplitenpolis"), - господства над городом способных нести военную повинность крестьян. Типический средневековый город сначала принципиально не допускает крестьянина к участию в праве гражданства, и, когда впоследствии он хочет взять его под свою защиту как "чужака" ("Ausbürger"), ему в этом препятствуют дворянство и князья. И земельное владение, которое приобретают богатейшие бюргеры, не означает расширения сельской территории. Конечно, и здесь встречаются "переходы", как и везде в истории. Что в древности "город гоплитов" нигде не является в действительно чистом виде, ни в Афинах после Клисфена и Эфиальта, ни в Риме после закона Гортензия, ни где бы то ни было, показал предшествующий очерк; и дальше не следует, конечно, упускать из виду, что в состав "гоплитов" все же в качестве очень существенной части их входили и мелкие городские бюргеры, в частности домовладельцы (о "демиургах" и их роли была речь в предшествующем изложении). С другой стороны, не следует забывать и значения мелких горожан-землевладельцев (Ackerbürger) в средние века и административно-правовую роль "отдельных общин" ("Sondergemeinden") в городах, тем более роли сельской территории в итальянских городах-государствах. Но тот, кто исключительную задачу "истории" видит не в том, чтобы сделать ее излишней, доказав, что "все уже было", и что все или почти все различия суть лишь различия меры - что, конечно, справедливо, - тот будет делать ударение на различиях (Verschiebungen), которые выступают, несмотря на все параллели, и будет пользоваться сходствами для того только, чтобы выяснить своеобразие каждого из обоих кругов развития по отношению друг к другу.
А оно действительно достаточно велико. Где в средние века цехи приобретают господство над городом и для политических целей принуждают городскую знать, как и каждого, кто хочет пользоваться политическими правами, записываться в какой-нибудь цех, чтобы им облагаться налогами и подлежать его контролю, там в древности стоит демос, деревня, которая - например, почти во всем кругу афинского владычества - для политических целей употребляет такое же принуждение. Где Древность распределяет (abstuft) обязанность иметь военное вооружение среди владельцев земельной ренты, там средние века распределяют ее по цехам. Различие бросается в глаза, и уже одно это показывает, что "средневековый", т. е. являющейся специфическим для средних веков, город экономически и социально в решающих пунктах был совершенно иначе конституирован, чем античный. И хотя бы в том смысле, что средние века задолго до возникновения форм капиталистической организации ближе стояли к нашему капиталистическому развитию, чем полис.
Это выступает там и здесь на передовых позициях социальной борьбы. В древности типической противоположностью является просто имущественная противоположность: помещик (Grundherr) и мелкий владелец. Борьба прежде всего вращается около политического уравнения и распределения повинностей. Где она заключает в себе экономическую напряженность (eine ökonomische Spannung) между классами, там она, если оставить в стороне вопросы о государственной земле, в конце концов может быть сведена почти совершенно к противоположности: 1) землевладелец и деклассированный или же 2) предшествующая этому ступень - кредитор и должник. Должником при этом является, правда не исключительно, но главным образом, крестьянин, живущий у (vor) города. Противоположность цехов и знатных родов (Geschlechter) первоначально в самой высокой точке нашего Средневековья (XIII-XIV вв.), пожалуй, еще можно сравнить с борьбой внутри полиса в эпоху античного "средневековья": лишение политических прав, финансово-политическое угнетение и стеснения в пользовании альмендой стоят на первом плане. Но не крестьяне, живущие у города, но живущие внутри его ремесленники составляют отборное войско оппозиции. А когда затем начинает давать себя знать капиталистическое развитие, то при возникающей теперь борьбе речь идет уже не просто о противоположностях величины владения или о простых отношениях кредитора и должника, как это было в античном мире. Но, чем яснее обозначаются специфически экономические несогласия, тем определеннее вырисовывается в древности никогда не встречавшаяся в таком виде противоположность: купец и ремесленник. Античный крестьянин не хочет быть кабальным холопом (Schuldknecht) и вместе с этим сельско-хозяйственной рабочей силой живущего в городе владельца земельной и денежной ренты. Ремесленник городов позднего Средневековья не хочет стать кустарем (Hausindustrieller) и тем самым промышленной рабочей силой капиталиста - "предпринимателя" А после победы цехов выступает кроме того еще новый социальный контраст, которого древность не знала - контраст между "мастером" и "подмастерьем" ("Geselle"). Античный барщинный рабочий (Fronarbeiter) на Востоке "бастует" с криком: "дай на наш (традиционный) хлеб". Античный сельскохозяйственный раб (.Landskave) восстает, чтобы опять стать свободным; напротив, о восстаниях и борьбе античных промышленных рабов (Gewerbeskaven) мы ничего не слышим. Как раз промышленность была в античном мире благоприятна для положения раба: она, в противоположность сельскому хозяйству, предоставляла ему шансы выкупиться. Тем более для социальных требований свободных "ремесленных подмастерьев" здесь нет никакой почвы (см. выше), потому что здесь нет самих подмастерьев" (или же, где они и существовали, [Ибо, как сказано, их существования никоим образом нельзя безусловно оспаривать. Помощников аттических художников, изготовлявших вазы, которые впоследствии выступают как самостоятельные "мастера", можно, например, подвести под это понятие. Только мы не знаем, какую юридическую форму приняли эти отношения (заработной платы или организации на товарищеских началах).] они не составляли социально значимого класса).
Почти все античные социальные столкновения являются, и ведь как раз в городах-государствах, в конечном счете, борьбой за владение землей и за земельное право, - проблема, которая в этом виде и как специфически городская проблема в средние века совсем не существует, но по существу относится к конфликтам между сидевшими на земле классами - крестьянином и стоящими над ним негородскими слоями, порой сеньорами (Grundherren), порой политическими властителями (politische Herren) - как они решались в полной превратностей, в большинстве случаев неудачой борьбе крестьян за свободу в Англии, Франции, Германии. Конечно, города нередко принимали участие в этих столкновениях, в Италии они низвергли феодализм, в Германии боролись с ним (в общем тщетно). Но только в отдельных, более крупных (итальянских) городах-государствах это была борьба внутри городской общины (Stadtge-meinschaft) или ее территории. [И тогда - борьба между горожанами и знатью, а не между крестьянами и знатью.] Борьба гоплитов древнего Запада против городской знати нашла, может быть, потому в средние века свою параллель разве только в борьбе швейцарских масс против феодального рыцарства и территориальных владетелей. [Борьба швейцарцев напоминает больше всего борьбу израильтян против филистимской городской знати (см. выше) и, по-видимому, также борьбу сабелльских племен против Рима. Но разница во втором случае состоит в том, что крестьяне-гоплиты Рима, борясь против напиравших горных племен за обладание их землей в равнинах, благодаря своей дисциплинированной и поэтому более высокой военной технике, оттеснили, а в конце концов и совершенно разгромили самнитов, тогда как на исходе средних веков швейцарцы, наподобие спартанцев, был виртуозами пешей войны: ведь их аграрный строй был прямо рассчитан на наемничество (впрочем, известно, какую роль и городские бюргеры играли в борьбе швейцарцев).]
В основе этого различия лежит одна из важнейших противоположностей античного и средневекового городского развития: различие в положении и характер знати (Adel) и князей. В то время, как развитие античного полиса начинается с городской монархии (Stadtkönigtum) и прежде всего влечет за собой вытеснение ее городской знатью, но затем политическую эмансипацию сельского округа (des Landes) и его господство над городом, на исходном пункте средневекового развития стоит знать сидевших на земле сеньоров (ein landsässiger Grundherrendel) и специфически сельская (spezifisch ländsliches) королевская и княжеская власть, и средневековое городское развитие является эмансипацией городских граждан от сеньориальной (grundherrlicher) и публично- правовой зависимости от этих не-городских властей. Правда, и здесь не следует придавать этому противоречию абсолютного характера. Как раз крупные торговые города на южной границе городского развития средних веков, как Пиза, Венеция, Генуя, а также многие крупные французские и испанские города, в большой степени были и стали резиденциями знати в Италии, в конце концов, так, что в XVIII в. в Тоскане "citta" [город] от "borgo" [поселок] и "costello" [замок] отличали, кроме церковной квалификации (резиденция епископа или нет), по рангу знати, которая имела там свое местопребывание. И присяжные братства (die Eidverbrüderungen), с помощью которых была в таких городах - например, в Генуе с помощью "compagna communis" - узурпирована автономия города, могут, несмотря на все различия в своем социальном составе, очень напоминать синойкизм античных городов. По крайней мере, их можно с ними сравнивать: и в этих романских городах раннего Средневековья знать имеется в наличие и притом в руководящей роли. И, что связано с этим, экономический базис вновь возникающего городского патрициата этих городов в принципе родственен экономическому базису знатных родов (Geschlechter) античного полиса: заморская торговля, эпизодическая, в форме комменды (как на Древнем Востоке), сочетающаяся со значительным и, в результате доходов от торговли, растущим земельным владением.
Это последнее сходство в экономической структуре городского патрициата с патрициатом ранней эпохи присуще даже вообще городам Средневековья. Напротив, отношение к собственно феодальным властям у огромного большинства средневековых городов, особенно североевропейских и континентальных промышленных городов, и по способу их возникновения, и по характеру их позднейшего развития совершенно иное, чем у свободного полиса Древности. Это - последствие того, что городское развитие средних веков было введено в русло, правда, очень слабо связанных, но все же так или иначе связанных, больших ленных государству было сконцессионировано и наделено привилегиями князьями и сеньорами (Grundherren), со всех сторон охвачено их территорией и даже там, где зависимость от них уже так была слаба, все же было связано в смысле меры и рода своего дальнейшего раскрытия, потому что ему всегда приходилось идти на компромиссы с ними. Как раз следствием этого является гораздо более определенно выраженный "бюргерский" их характер, имеющий своей основой достояние, приобретенное посредством монополизирования промышленности и мелкой торговли, чем у городов, созданных на берегах Средиземного моря ведшим заморскую торговлю патрициатом. Они с самого начала очень сильно отличаются этим очень специфически "экономическим" характером от античного полиса классической эпохи, тогда как эллинистические города и города поздней античной эпохи как раз в этом к ним приближаются.
Широкая масса средневековых городов возникла путем поселения на территории князя или сеньора (Grundherr), который надеялся получать от этого земельные чинши, рыночные пошлины, судебные доходы, - прямое продолжение простых "рыночных" концессий, которые уже преследовали подобную же цель. Спекуляция при основании городов, как прежде при основании рынков, иногда терпела и неудачу. Если она удавалась, тогда уступленная сеньором территория населялась смесью свободных и несвободных поселенцев, которые получали усадебную землю, сад (Garten), пользование альмендой и право торговли (das Verkehrsrecht) на рынке города, скоро и торговые привилегии (Verkehrsprivilegien) - штапельное право (Stapel), право заповедной мили (Bannmeile) и т. д. Это поселение сразу или в течение короткого времени превращается в укрепление и мало-помалу приобретает, конечно, в каждом отдельном случае очень различную по величине, меру независимости по отношению к своему основателю, иногда полное освобождение от его власти, а иногда только экономическую и полицейскую автономию, в больших же городах, как общее правило, полную внутреннюю и, фактически, внешнюю автономию с сохранением прав на земельный чинш и судебных прав за сеньором, который, таким образом, остается заинтересованным в них и политически, но главным образом экономически (как получавший пошлины и чинши).
То, что городское гражданство все более и более расширяло свою автономию внутри государственных союзов до самого XV в., тогда как эллинистические и римские города все более и более теряли свою внутри монархических государств, имело свою причину в противоположности структуры государственных образований, в русло которых было введено и то и другое. Монархическое государство Древности есть бюрократическое государство (или становится им). В Египте, как мы видели, из царской клиентелы уже во II тысячелетии до P. X. выросло универсальное господство бюрократии. Это господство и теократия сообща подавили развитие на Востоке свободного полиса; Римская империя при монархии (см. выше) пошла тем же путем. На средневековом Западе превращение министериалитета в систему должностей идет параллельно с образованием территориальной власти, которая в сущности начинается с XIII в., в XVI в. окончательно укрепляется и с тех пор, уже с началом XV в., все более и более уничтожает автономию городов и вводит их в состав династического бюрократического государства. Но в течение всего раннего периода средних веков и в самый расцвет эпохи развивающемуся городу предоставлена была возможность развернуть свои основные особенности: он является в эту эпоху главным носителем не только денежного хозяйства, но, в связи с этим, и управления в силу должностного долга, и в то же время он со всех сторон окружен иерархией покоящихся на принципе лена и ленной службы властей, в которой (говоря вообще) нет места его бюргерам как таковым.
Это имеет важные последствия: в полисе, с его расчленением на филы, фратрии и несущие военную повинность, каждый в меру своего экономического положения, сословия, в котором милитаризм пронизывает решительно всё, военная повинность и право гражданства просто тождественны, и также решительно все - торговые монополии, шансы на спекуляции землей, наконец и прежде всего, владение землей - зависит от военного успеха в хронической войне одного города против, в конечном счете, всех других городов. Полис представляет собой в классический период самую совершенную военную организацию, какую только создала древность. Он основан по существу для военных целей, подобно тому как масса средневековых городов основана по существу для экономических целей. Аналогии с милитаризмом и беспощадной военной экспансией античного полиса можно найти в приморских городах Италии: безжалостное уничтожение Амальфи Пизой, обессиленье Пизы Генуей, борьба Генуи против Венеции по цели и средствам представляют собой совершенно "античную" городскую политику. Можно найти аналогии и внутри страны (in Binnenland): разрушение Фьезоле, покорение Аррецо, изматывание Сиены Флоренцией, а также и политика Ганзы [8] звучат с этим в унисон. Но в общем, в особенности на континентальной французско-немецкой территории и в Англии, военная хищническая политика как городская политика с самого начала не была возможна.
Средневековый город не представляет собой, как город в раннюю пору в древности, совершеннейшего военного организма: город£, расположенные внутри страны (Binnenlandstädte), в период рыцарского военного строя, в средневековую эпоху в собственном смысле, могут приобретать и отстаивать свою независимость и общественный порядок лишь для своих торговых интересов (Verkehrsinteressen), и то лишь в союзе друг с другом. Впервые эпоха кондотьеров и наемного войска дает даже в Италии преобладание их перед денежной силой там, где капитализм достаточно развит для того, чтобы дать для этого средства (даже борьба за независимость нидерландских городов на суше - не говоря о защите стен - велась всецело с помощью наемных войск, совершенно так же, как и территориальное расширение Флоренции). Город (внутри страны) при всем значении, какое должно было придаваться способности горожан нести военную повинность, все же с самого начала и, чем дальше, тем все больше и больше, носит "бюргерский" характер, сложившийся на почве мирного добывания средств к жизни на рынке. "Бюргер" в средние века с самого начала есть в гораздо более высокой мере "homooeconomicus" ["человек экономический"], чем гражданин античного полиса хотел или мог быть. Прежде всего, что представляет самый резкий контраст с античным полисом, завоевание земли для вывода клерухий обычно находится совершенно вне поля его зрения уже просто потому, что в средневековом городе нет тех, кому они были бы нужны - деклассированных, лишенных (beraubten) своего земельного владения, впавших в неоплатные долги или ищущих для своих потомков земли крестьян в качестве движущего элемента городской политики; а городской патрициат, совершенно как и в древности часто мог помещать свои деньги в имения.
И даже для проникновения крестьян в глубину первобытных лесов и на восток в средние века совсем не имела места завоевательная территориальная экспансия для оккупации земли, наподобие того, какое бывало в древности, потому что движение это совершалось в рамках феодальной организации. Территориальная экспансия, здесь совершавшаяся, находилось теперь в руках сеньоров и владетелей территорий (Grund-und Territorialherren). Как цель политики (нормального) средневекового города "клерухия" была бы невозможна как в военном смысле, так и экономически, тогда как для античного полиса она является нормальной. Интерес средневекового бюргерства - кроме немногих городов, которые эксплуатировали заморские отношения для торговли и колонизации - был и остался направленным на мирное расширение - местного и межрегионального (interlokalen) - сбыта товаров. Конечно, свои шансы на очень крупные доходы (как справедливо подчеркивает Зомбарт [9]) во второй половине средних веков возникающий капитализм находил и теперь там, где ему попадали в руки государственные откупы (Генуя, Флоренция) или - что главное - покрытие финансовых нужд короля. Но это явление и все те фигуры, которые стоят с ним в связи - Аччьяджоли, Бард и, Медичи, Фуггеры [10] и т. д. - не представляют собой ничего нового по сравнению с древностью, которая, начиная с "денежных людей" Хаммурапи и заканчивая Крассом [11], также была вполне знакома с ними; не здесь и не в вопросе о способе накопления первых крупных денежных состояний заключена проблема происхождения особенностей (Eigenart) хозяйственного строя позднего Средневековья и Нового времени и, в конце концов, следовательно, современного капитализма. Но решающие вопросы связаны, с одной стороны, с развитием рынка: как развивался в средние века покупатель для впоследствии капиталистически организованной промышленности? - с другой - с направлением организации производства: как в своем стремлении к получению прибыли капитал нашел путь создания таких организаций "свободного" труда, каких древность не знала? Здесь не место рассматривать эти проблемы. К сказанному до сих пор еще следует прибавить лишь несколько замечаний о противоположности средневекового развития античному, поскольку в этом играют роль аграрные условия.
Медленный, но постоянный подъем экономического положения средневекового крестьянства, который заканчивается лишь с остановкой внутренней колонизации, в лесной области и в направлении к востоку, но который в средние века означал возникновение медленно расширявшегося рынка для городов - как, наоборот, развитие городов означало возникновение возможности сбыта для крестьянских продуктов - связан, как уже последние замечания позволяли предполагать, в конце концов, как и перед тем рассмотренное специфически "бюргерское" развитие средневековых городов в противоположность античным, с жизненными условиями, какие в это время представляла крестьянам континентальной Европы установившаяся за пределами городов феодальная организация общества. Представляется здесь уместным бросить взгляд на ее противоположность параллельным явлениям Древности.
Мы видели, какое большое значение имели феодальные элементы в течение всей древности. Мы видели всевластие религиозно окрашенных клиентских отношений в Египте, и при страшной силе религиозного элемента в повседневной жизни людей античного мира, где даже искусственное, чисто рациональное образование фил и т. п. сейчас же приобретало религиозную значительность, нельзя и для более поздней поры недооценивать живучести феодальных отношений верности (Treuverhältnisse). И исходный пункт феодального развития в обоих случаях один и тот же. В начале развития стоит в средние века, как и древности, дружина (trusris) областного князя (des Gaufürsten), которая потом опять появляется в бо́льшем масштабе, как дружина короля, здесь, как и в древности, часто рассматриваемая как чуждая стране (landfremd) или, во всяком случае, стоящая вне земского права (Landrecht), находящаяся под защитой принудительной власти короля. Здесь, как и там, мы находим зачатки королевского магазинного управления (Magazinverwaltung), снабжение войска из магазинов (Capitulaire de villis), мероприятия, направленные против дороговизны (Teuerungspolitik) и т. д. Здесь, как и там, наконец, из этой дружины - хотя при использовании и разных других, вне специально дружинных отношений лежащих правовых институтов - развивающаяся рыцарская знать, благодаря своему могуществу и невозможности без нее обойтись, все более и более связывает короля, делает его зависимым от себя, иногда низводит его до положения чисто выборного короля и получает господство над страной. Но как и король не есть городской король, так и знать не есть городская знать и ею - по крайней мере в континентальной области, в противоположность отчасти берегам Средиземного моря - в средние века не сделалась.
Также и крупные поместья (die Grundherrschaften). В древности, до императорской эпохи включительно, они составляют основу существования городских рантье. Это прежде всего просто потому, что то, что мы называем древностью, обнимает область береговой культуры (Küstenkulturgebiet): уже фессалийское крупное поместье (Grundherrschaft) носит, по- видимому, ближе стоящий к средним векам характер, - собственно о территориях внутри материка мы узнаем кое-что впервые в эллинистическую и особенно в императорскую эпоху (см. ниже). В средние же века, напротив, центр тяжести того исторического целого (historisches Kontinuum), которое продолжается от фараонов до нашей культуры, приходится на страны внутри материка (Binnenland). Масса крупных поместий здесь составляет не пригородные, но настоящие деревенские образования, которые должны служить основой существования для постоянно живущих в деревне людей и их свиты (князей и свободных вассалов с их рыцарями-министериалами). Эту функцию крупные поместья отправляют вовсе не исключительно, а очень крупные - не всегда и преимущественно, в натурально-хозяйственной форме. Напротив, король, князья, крупные вассалы, все они и здесь хотят извлекать выгоды и из обмена (Verkehr). Основание рынков и городов представляет собой, как уже было упомянуто, княжескую и сеньориальную спекуляцию на пошлины и ренты (fürstliche und grundherrliche Gebühren - und Renternspekulationen). Но знать и сеньоры (Grundherren) не являются как таковые, как это было в древности, городскими гражданами; напротив, они стремятся свои барские дворы (Herrengöfe) охранить от включения их в "свободную" общину города, изолируя их, и отнимать у городов право включать в свой состав "Ausbürgerte". Сельские и городские круги интересов также стремятся разъединиться. То, что этого они далеко не вполне достигают, понятно; но они все же приближаются к этому в такой мере, в какой это нигде и никогда не было возможно в полисе Древнего мира, этом военном экзерцицплаце и постоянном лагере.
Также и внутреннее социальное расчленение феодальных слоев иное, чем в древности. Ленники (die Lehensträger) восточных князей, илоты, ойкеи, клиенты, прекаристы и колоны сеньоров (Grundherren) берегов Средиземного моря являются в эпоху античного рыцарства, как мы видели, мелкими людьми, которые в качестве обоза и, во всяком случае, легких пехотинцев сопровождают едущего в битву на колеснице единоборца. В эпоху тяжеловооруженного войска (Hoplitenheer) одетый в панцирь полный гоплит нуждается лишь в одном или двух людях (илоты, рабы) в качестве носильщиков и для услужения. Напротив, (вплоть до классической эпохи не знавшая стремени!) конница Древнего мира технически стоит низко до самой эпохи парфян [12]. Напротив, ленное войско средних веков с самого начала является конным войском и остается им все это время, с постепенным усовершенствованием панцирей, вооружения и дисциплины. Такие крестьянские κλήροι, какие возделывали μάχιμοι и т. д. Востока или (вероятно!) клиенты в Риме, вообще такое угнетенное социальное положение, в какое попадают находящиеся в союзе античной клиентелы ленники, нельзя было поэтому предложить даже стоящим на самом низком конце ленной иерархии министериалам, если они вооруженные также должны были отправляться на войну. Их лен должен был всегда доставлять им "рыцарский" образ жизни. Все, что есть "крестьянин", остается под этим слоем, который по существу необходимо является как слой рантье. [Я несколько упрощаю здесь в действительности гораздо более сложные отношения. ]
И как раз то, что уже самый низший над крестьянином расположенный слой представляет собой сословие рантье (ein Renterstand), с сословными интересами, которые уже стали далеки от всего экономического, тогда как, с другой стороны, крестьяне сами все более и более становятся невоенным классом, определяет характер развития континентального крестьянства в эпоху раннего Средневековья. Это крестьянство совершало крупные территориальные завоевания, столь же крупные, как и те, какие совершало какое-нибудь античное войско гоплитов, но, как и средневековый город, завоевания по существу мирные и, кроме того, совершенные главным образом на службе у феодальных рантье. И корчевание леса, и заселение колонизированной земли восточной окраины были совершены под влиянием заинтересованности к ренте слоя господ. Так как для этого огромного дела "внутренней колонизации" рабы 1) количественно были бы недостаточны, 2) пропитание рабов вызвало бы более высокие (и повышающиеся) издержки, 3) так как - это решает дело - качественно рабский труд для создания крестьянских участков на "диком корню" или на песчаной почве восточной окраины нельзя было применить с выгодой, то это заселение означало мощную территориальную экспансию "свободных", т. е. здесь главным образом платящих определенные оброки крестьян; индивидуалистическое сквоттерское право германского "bifancʼa" (заимки) в первобытном лесу действовало как раз обратно оккупационному праву Рима на завоеванных территориях (где оно помогло создать плантации) и совершенно противоположно по необходимости бюрократически руководимому созданию новой земли с помощью сооружения каналов в восточных государствах ранней поры. Крестьянство средних веков до тех пор было все расширявшимся территориально и поднимавшимся классом, пока над ним стоял чисто феодальный, ищущий рент, а не дохода от торговли сеньориальный слой (Herrenschicht) чисто ленного государства. Громоздкость (die Wucht) натурального хозяйства на слишком огромных для тогдашних средств сообщения внутренних территориях задержала темп развития сбыта на далекое расстояние для сельскохозяйственных продуктов на низком уровне достаточно долго для того, чтобы дать крестьянскому хозяйству время завоевать Центральную Европу. К концу средних веков вотчинный (grundherrliche), но (нормально!) главным образом только традиционными оброками обложенный крестьянин является типом сельского хозяина; ближайший город есть его нормальный рынок; сам он, так как город по возможности монополизировал для себя промышленность, а "Störerʼов" и занимающихся в деревне промышленностью уничтожил, есть нормальный, но верный покупатель массы продуктов городской промышленности. Ленное войско и ленное государство помогли создать чисто экономически расширявшегося территориально крестьянина (den rein oekonomisch expansiven Bauer) и чисто экономически расширявшийся территориально город (die rein oekonomisch expansiven Stadt) средних веков.
С этим положением вещей связаны успехи современного капитализма как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Конечно, он при этом разрушал данное соотношение. Но все же невозможно было бы недооценивать значения этих тысячами сцеплений связанными друг с другом правами, привилегиями, общинными образованиями, правами принуждения, штапельными правами, заповедными правами, рыночными правами и т. д., прежде всего традиционными или таможенными уложениями цен созданных основных условий оборота для развития капитализма. Они являются для него не только помехой в его стремлении к прибыли, но и опорой его коммерческого расчета (seines Kalküls), который уже не должен был строиться на зыбучем песке восточного торга (Feilschen). Ибо во всяком случае тысячей нитей связанная средневековая организация оборота благ, какая могла развиваться внутри теократически-феодальной оболочки тогдашнего мира, является одной из основных частей доступного коммерческому расчету (Kalkül) товарного рынка, как входящий в эту организацию слой свободных крестьянско-мелкобюргерских существований представлял тот широкий, относительно устойчивый круг покупателей, в котором нуждался для своих товаров современный капитализм.
Противоположность, которая обнаруживается между развитием бюргерства и крестьянского хозяйства на средневековом Западе и в древности, обусловлена, таким образом, прежде всего переменой географической сцены, во-вторых, связанным самыми различными причинными рядами с этим военным развитием средних веков, несходным с древним. В то время, как рыцарское войско в средние века сделало необходимым феодальный общественный строй, а его разрушение войском ландскнехтов, а затем (с Морица Оранского [13]) дисциплинированным современным войском привело к победе современного государственного порядка, Древность пережила два крупных военно-технических переворота: появление коня, с Востока (не то из Ирана, не то из Турана [14]), создало (как и в средние века) бург, восточное завоевательное государство и рыцарское общество на берегах Средиземного моря. Железо, [Собственно говоря, железо было в употреблении с доисторических времен. Но железное оружие получает преобладание впервые в "послегомеровскую" эпоху.] т. е. колющее холодное оружие, идущая по правилам рукопашная битва одетых в панцирь гоплитов, создало войско крупных крестьян и мелких бюргеров и с тем вместе античный "полис бюргеров" ("Bürgerpolis"). Все дальнейшее затем обусловлено ареной, на которой он стал действовать. Ибо полис был воинствен, завоевателен, искал торговых монополий и платящих подати подданных, но в то же время и земли для обеспечения потомства гоплитов и случая увеличить ренты мелких бюргеров, где только представлялись ему шансы для этого; таким он был с самого начала, и таким он всегда и везде оставался, где только его территориальное расширение не встречало помехи в превосходившей его политической силе.
Экономика и техника хозяйства, напротив, за все время от Рамессидов и Ашшурбанипала, если исключить изобретение монеты, сделала в древности, очевидно, относительно незначительные успехи. Насколько много (или насколько мало) нового создала в области техники та эпоха Древности, которая лежит в свете истории, можно будет решить лишь тогда, когда появится соответствующая нынешнему состоянию источников промышленная история Египта и Месопотамии (для техники, главным образом, история Египта). Весьма возможно, что тогда Восток - который был отцом всех форм торговли (Вавилон), господствовавших до конца нашего Средневековья, затем поместных дворов (Fronhöfe) (Египет), несвободной работы на дому (Heimarbeit) (Египет), системы литургий (Египет), бюрократии (Египет), монастырских и иных церковных организаций (Египет, Иудея) - окажется и создателем огромного большинства всего того технически нового, что было создано в области промышленности до конца средних веков. В области сельскохозяйственной техники в течение древней эпохи следует отметить некоторые преобразования, которые послужили увеличению поверхности, возделываемой с помощью данного количества труда в данное время, следовательно, к сбережению труда (лучшие орудия для работы по молотьбе, пахоте, уборке урожая - эти два последние, что характерно, лишь по окончании классической эпохи и во внутренних северных областях). В промышленности, если не считать, что само собой разумеется, военных машин и близких к ним подъемных приспособлений и т. п., главным образом, при общественных работах применяемых орудий, прогресс, поскольку его можно заметить, есть главным образом прогресс специализации отдельного работника, не служащий вовсе или в значительной мере соединению труда. То же мы видим и в области экономики промышленности. И тому и другому не приходится удивляться, принимая во внимание характер как внутреннего расчленения античной промышленности, так и коммерческого интереса (Verkehrsinteressen), который преследовало рабовладение.
На почве средневековой торговой и промышленной организации, отчасти рядом с ней, отчасти в ее рамках, но всегда, несмотря ни на какую борьбу против цехов, пользуясь созданными ими путями и правовыми формами, современный капитализм создал себе условия для своего роста. Из господствовавшей в торговле со времен Хаммурапи до ХШ в. включительно комменды он создал коммандитное товарищество (зачатки его в древности - что характерно - только в обществах, организовывавшихся на почве государственного откупа). Существовавшая в древности только в грубых артелеобразных формах солидарность пайщиков приняла уже очень тонкие формы права в торговых и промышленных обществах позднего Средневековья: отдельного имущества, фирмы (Firma) и т. д. Теперь возникают правовые формы для прочного капиталистического торгового и промышленного предприятия, тогда как древность, во всяком случае в чисто частном обороте, оставалась при тех правовых нормах, которые сложились на почве спорадического (diskontinuierliche) случайного помещения капитала. [Конечно, этим я вовсе не хочу сказать, что в античной торговле вообще только такая прерываемая (diskontinuierliche) эксплуатация капитала была налицо. Но она является "специфической особенностью" ("das Spezifische").] В средние века капитал, лишь только он захватывает область промышленного производства, тотчас же начинает производить синтез мелких ремесленных хозяйств. От организации сбыта и затем доставки сырья он безостановочно идет внутрь производственного процесса и постепенно сочетает соответствующие рационализирования техники, искусственные, все более и более отделяющиеся от семьи производственные единицы (Betriebseinheiten), все увеличивающиеся в размере и - говоря вообще - со все увеличивающимся благодаря разложению и соединению труда внутренним расчленением.
В древности мы ничего подобного не замечаем в области чисто частных производств. [И это, как уже не раз подчеркивалось, надо понимать a potiori; роль (die Leistung) капитализма древности не в этом. Буквально без всякого "разделения труда" не могла вестись весьма значительная часть в древности известной промышленности. ] Мы видели, что скопление дюжин, даже тысяч рабов в одном состоянии (Vermögen), доже там, где рабы принадлежат к одной и той же промышленной отрасли, не создавало "крупного производства" ("Grossbetrieb") в экономическом смысле, так же, как теперь помещение состояния в акции разных пивных заводов не означает создания нового пивного завода. [Когда аттическая ваза носит на себе уверение ее творца, что "он ее сделал, как NN (его "конкурент") никогда бы не приготовил", то я предоставляю собственной проницательности (экономически не вышколенных) выискать глубочайшие различия, которые отделяют эти приемы действий по смыслу, средствам, эффекту от современной "конкуренции" и "рекламы", под понятие которой они подходят.] Ибо о помещении имущества шла речь и там, как мы видели: экономика и техника производства этим совсем не была затронута; рабы остаются тем, чем они были: мелкими ремесленниками, которых эксплуатирует состоятельный человек как источник ренты или - это максимум приближения к капиталистическому "крупному производству" - импортер (Демосфен) как орудия для переработки своего сырья. Мы видели, как непрочны (labil) при малом значении "постоянного капитала" были такие скопления, как всецело судьба "производства" ("Betrieb") зависит от судьбы имущества, и в заключение следует прибавить еще одно: когда мы в заключающемся в рабах имуществе Древности наталкиваемся на скопления совершенно разнородных ремесленников (Тимарх), то это в такой же малой мере случайность, как и то, когда мы в составе ценных бумаг современного имущества находим крайне разнородные, в своих шансах на проценты находящиеся в совсем противоположных условиях акции. Подобное же помещение имущества в по возможности разнородные бумаги есть, как всякий знает, требование осторожности; но совершенно то же применимо в древности к помещению имущества в рабов, поскольку речь не идет о рабочих для такой абсолютно устойчивой (stetige) промышленности, как добывание драгоценных металлов (Никий), или об эксплуатации купеческого имущества в собственном смысле (Демосфен). В иных случаях было прямо требованием осторожности покупать разнородных ремесленников, - страхование от потери, какое мы находим в области рент с найма домов в участии одного и того же человека во владении долями по возможности большего числа различных домов. А из этого следует: интересы "капитализма" в области промышленности в древности, так как это был рентный капитализм (Rentenkapitalismus), в известном смысле были прямо направлены против создания "крупных производств" ("Grossbetrieb"), которые создают специально один какой-нибудь продукт. К тому же сбыт продуктов промышленности, по крайней мере сбыт внешний, слишком имел характер случайного сбыта, который зависел от бесчисленных политических перипетий и прежде всего от редко в конце средних веков в такой мере встречающихся подобного рода колебаний в цене хлеба (см. выше); место, которое у массы - ее потребности как раз и покрывает современный капитализм - оставляли расходы на абсолютно необходимое, ее покупательная способность по отношению к продуктам промышленности, было в древности так узко и непрочно (labil), что на этом непрочном базисе не могла существовать социально сильная цеховая промышленность, а еще меньше крупные "кустарные промыслы" (Hausindustrie) или "фабрики".
После этих по необходимости - для того, чтобы существующие без сомнения различия выступили вперед - несколько резко формулированных разъяснений нельзя уже, конечно, оспаривать того, что промышленные производства древности кое-где могли обозначать известное приближение к рациональному "крупному производству" ("Grossbdtrieb"); это была бы благодарная тема для особого исследования. Но характерным для древности является как раз противоположное развитие, которое не приближается к современному промышленному капитализму, а отдаляется от него. Весьма характерным является по существу и тот факт, что стремление капитала к получению дохода (Verwertungsstreben) в древности наталкивалось на рабский труд, который тормозил это развитие. Что в средние века это было иначе, зависело, помимо чисто исторических причин, главным образом от перемещения географической сцены капиталистического развития. Климатом обусловленное, совершенно иное развитие потребностей, [Взвесим только, что - сравнительно с феллахом - рабочему в нашем климате нужно чисто физиологически, в качестве абсолютного минимума, чтобы быть в состоянии постоянно сидя работать.] вызванная климатом связанность с домом северных людей в течение длительных периодов в году в противоположность склонности проводить время вне дома, "άγοράζειν" ["ходить на рынок"], свойственной античному человеку (которой соответствует жизнь в кафе нынешних испанцев и итальянцев), различия "темперамента", объясняемые - без всяких "расовых" гипотез [Гипотезы, которые, впрочем, этим вовсе не должны быть исключены как вообще не идущие в расчет в научно отношении.] - уже прямо из для каждой новой генерации заново данных климатических условий жизни, прежде всего многочисленные центры оборота внутри страны с их исключающим всякие скачки постоянным расширением потребления и производства, - все это новые условия, в которые влились технические традиции древности, и с ними должно было считаться вновь пробуждавшееся стремление капитала к прибыли.
Не только применение рабского труда вследствие более высоких расходов на его содержание было само по себе убыточно на севере, но описанная выше военная структура Средневековья исключает возможность для местопребывания промышленности, для городов, войн для добывания рабов на манер полисов Древности; военные же распри (die Fehden) рыцарства континентальных стран давали в качестве военного приза перемену сеньора оброчных крестьян, расширение собственного земельного и территориального верховенства за счет другого, но не увод людей, как это было в морских хищнических войнах античной береговой культуры. Рабство с ростом культуры внутренних стран (des Binnenlandes), по крайней мере относительно, шло на убыль, тогда как развитие "свободного" труда извлекало выгоды из всех перечисленных выше моментов (более близкое обоснование этого завело бы нас слишком далеко).
Наконец, в то время, как в военных столкновениях полисов Древности до конца Римской республики каждая война в принципе означала насильственное уничтожение всех владельческих отношений, гигантские конфискации и новые поселения, и полис в этом отношении, таким образом, закостенел на времени германского переселения народов, - средние века, несмотря на всю свою страсть к раздорам (Fehdelust), а тем более начинавшееся Новое время все же были эпохой замиренной" общины народов ("befriedete" Völkergemenischaft), если ее мерить античным, пожалуй, и эллинистическим масштабом. [Не в смысле, конечно, количественного уменьшения военной деятельности, но в смысле (относительного) увеличения "замирения" носителей частной приобретательской деятельности, в частности городов и бюргерства.] Конечно, современный капитализм в средние века и в Новое время - как уже было упомянуто выше - самый большой свой доход извлекал из "военных потребностей" ("Kriegersbedarf"). Но то, что было новым, именно капиталистическая организация производства продуктов промышленности, покоилась на том "замирении", которое при всех политических перипетиях все же обеспечивало непрерывность экономического развития, и в котором, наряду с большими ленными государствами, прежде всего участвовала общая для всех церковь. В древности, напротив, уже основание полиса являлось мотивированным военно-политическими причинами актом, и его дальнейшее развитие также зависело от военных обстоятельств, и поэтому капитализм жил täm, в конечном счете, только политичесними условиями (vom Politischen), он был, так сказать, не прямо экономическим: политический подъем и упадок полиса с его варьирующимися шансами на государственные откупы, на захват людей и (особенно в Риме) земли был его элементом. Когда в эпоху эллинизма и в эпоху Римской империи вселенная была замирена, тогда и на почве античного города, который стал теперь в большей мере носителем исключительно экономических интересов, сильно развились до тех пор лишь в зачатках существовавшие профессиональные союзы торговцев и ремесленников. Их, использованных позднеантичным государством для своих целей, можно проследить до первых зачатков средневековых цехов. Но для античного капитализма пробил смертный час: мир и монархическое государство, переход от береговой культуры к культуре внутренних стран (Binnenkultur) задавили его, где только он существовал, вместо того, чтобы, как можно было бы думать a priori, лишь способствовать его расцвету. Но этот переход к миру и к культуре внутренних стран окончательно осуществила римская императорская эпоха.
II
Империя принесла, предварительно при Тиберии, окончательно с Адриана, мир, прекращение войн, которые велись для захвата земли и людей, и в то же время включение в состав государства больших континентальных пространств - Галлии, рейнских и дунайских стран, Иллирии, а также (до старой провинции Македонии) всей внутренней части Балканского полуострова. Мир означал постепенное прекращение подвоза рабов: для расточения человеческого материала, какое должны были, по идеалу Варрона, производить плантации и в каком нуждались рудники, спекулятивное разведение рабов и мирная торговля рабами были недостаточны. Цена рабов сначала быстро поднялась - так как снабжение рынка было недостаточно - в позднюю эпоху империи она, наоборот, стоит на чрезвычайно низком уровне, потому что в течение этого промежутка времени спрос на рабов, благодаря преобразованиям, которым подвергалась хозяйственная организация, сильно упал. Раньше я несколько излишне высоко оценивал эти условия рабского рынка, но его не следует оценивать и слишком низко. Исчезновение рабских казарм, восстановление семейной жизни рабов, вместе с этим замирание (das Schrumpfen) капитализма в крупном сельскохозяйственном производстве есть факт, который также стоит в связи и, наверное, в сильной мере (источники дают возможность признать нужду в людях") с этими изменениями. Крупные владения на гигантских пространствах континентальных стран севера со слабым оборотом и без того не могли эксплуатироваться по образцу карфагенско-римских плантаций. Уже Тацит (или тот, у кого он заимствовал свои сведения) видел, вероятно, у князей убиев [15] на рейнской границе крупное поместье с натуральными рентами, какое потом стало господствовать в эпоху франков, и противопоставляет его римским рабским казармам и военной организации их работ.
Римская вилла (villa) с ее все же высокой культурой начала медленно проникать на север, в конце концов до границ Шотландии. Эта вилла покоится при этом - и это мы имеем возможность узнать из источников - на все расширявшейся основе, и она должна это делать, потому что то, что становится необходимым для "господского" ("herrschaftliche") существования, требует все большего и большего пространства. Процесс увеличения крупных земельных владений, который уже происходил в эпоху республики, развивается дальше, и с ним вместе совершается постепенный разрыв их связи с рынком, который становится все менее и менее необходимым для покрытия их потребностей, - процесс, о котором еще будет речь в статье "Колонат". Монархия стремится насильно синойкизировать поссессоров, встречая, как это мы узнаем из источников, все более и более сильное противодействие с их стороны. Бегство из городов побеждает. Аристократия становится в основном сельской (landsässig), а это значит: подготовляются средние века, значение городов падает как социально, так и экономически. Абсолютно обмен продуктов приблизительно за три с половиной столетия от Гракхов до Каракаллы [16] на территории в императорскую эпоху охватываемого римским государством orbis terrärum, без сомнения, очень сильно увеличился. Относительно, если сопоставить его обороты с размером вовлеченных в круг специфически античной культуры, в качестве граждан или подданных, областей и людей, этого быть не могло. Ибо круг этот гигантски расширился. Античная культура из береговой культуры (Küstenkultur) начала становиться культурой континентальной (Binnenlandkultur), и, если судить по масштабу данных средств оборота, это должно было означать относительное уменьшение интенсивности оборота.
В береговых областях содержание и одежда рабов в крупных ойкосах всецело или отчасти покрывались на рынке. Рабы или колоны поссессора континентальной области живут, собственно говоря, натурально-хозяйственным способом: только тонкий слой господ имеет здесь потребности, которые дают повод к покупке и покрываются продажей излишков поместья. Этот оборот есть тонкая нитяная сеть (Fadennetz) поверх натурально-хозяйственной основы. С другой стороны, в крупных столицах массы обеспечивает не частный оборот, но государственная annona. Это развитие, конечно, вовсе не исключает абсолютного увеличения заселения и занятия под обработку почвы во вновь присоединяемых континентальных областях: нет ничего более достоверного, как то, что то и другое в большой степени имело место. Но как раз это повышало влияние культурного сдвига. Характер континентальной культуры обнаруживает себя самым решительным образом в двух явлениях: в разоружении полиса, в окончательном упразднении его самостоятельной политики, но вместе с тем и всех капиталистических интересов и шансов на прибыль, которые были связаны с ней, и в выступлении вперед сословия континентальных крупных землевладельцев и их интересов в имперской политике.
Это последнее обстоятельство имело важные, также чисто политические последствия. Уменьшение наступательной силы римского войска, как оно с полной очевидностью сказывается в рассредоточении замкнутых военных организмов по всей широкой северной границе, во всяком случае также имеет свою причину в усилении культурного сословия провинциальных сельских (landsässingen) поссессоров, которые требовали от войска прежде всего защиты и охраны их владения, следовательно, выполнения задач оборонительных.
С этим связан монархический характер государства, который влечет за собой все типические последствия монархий древности. Союз италийских городов в свое время с помощью своего гражданского ополчения разгромил кельтов - силы которых превышали силы готов и вандалов (около 15 000-20 000 воинов у тех и у других) - и во время войны с Ганнибалом сокрушил такую военную силу, для которой одолеть так называемое "переселение народов" было бы совершеннейшим пустяком. Но - совершенно независимо от вопроса о том, давало ли бы еще возможность социальное расслоение общества императорской эпохи основывать военную повинность на самоэкипировании гражданского (в античном полисе это значило: крестьянского) ополчения - такие, каждый раз ad hoc созываемые гражданские ополчения были неспособны брать на себя постоянную обязанность защищать границу страны, проходящую в виде кривой линии через всю Европу, как того требовали интересы континентальных поссессоров и арендаторов доменов. Это могло сделать лишь постоянное и, следовательно, соответственно условиям древности, профессиональное войско. И с этими интересами теперь приобщенного к культуре материка здесь, как и везде, совпали династические интересы монарха. Династическое профессиональное войско и династическая бюрократия вступили теперь, по эллинистически-египетскому образцу, на место совершенно недостаточного для мирового государств, но характерного для полиса управления, и было лишь последовательным заключительным звеном развития, когда монархическое государство с перенесением резиденции на Восток открыто признало себя наследником эллинизма.
Конечно, Август [17] и все выдающиеся фигуры первых двух столетий были императорами римлян, осторожными в распространении права гражданства, в особенности на Восток, и заботящимися о сохранении привилегий римлян. Но, чтобы с своей стороны приобрести господство над господствующей нацией, они постепенно обезоружили ее, как это достаточно ясно показывают данные о родине ветеранов, заключающиеся в военных дипломах. Таким образом, было возможно, что с помощью простого coup dʼetat (Staatsstreich) [государственный переворот], без всякого шума и сопротивления, господство римлян при Северах [18] было сломлено, и какое-нибудь лишенное всякой культурной традиции племя как иллирийцы, сменяясь людьми Востока, захватывало власть над империей. Удаление римских родов с мест офицеров и чиновников, исчезновение старой прочной административной традиции римской знати (а не "расовые" влияния, для которых также здесь нет сколько-нибудь осязаемого доказательства) должно было потрясти государство в его устоях и, действительно, благодаря (как доказал Домашевский) до безумных размеров повысившихся донативам, которые раздавали всемогущему войску, последовало государственное банкротство, с ним вместе целые поколения длившееся разрушение античного денежного хозяйства (позднейшие постановления о "находке клада" ("Schatzfund") показывают, где здесь, как и везде в подобных случаях, оставались наличные денежные средства) и распадение государства, которое было затем опять сплочено на совершенно новом базисе. И римская монархия стала теперь опиравшимся на литургии государством (Leiturgiestaat) по эллинистически-египетскому образцу.
Зачатки этого восходят далеко вглубь второго столетия. Сословное расслоение, предпринятое императорской эпохой, от в самой высокой мере привилегированного сословия сенаторов до сложившейся на почве своего рода культа придворных поставщиков (Hoflieferantenkult) (augustales) буржуазии вольноотпущенников мелких городов, а также строй декурионата, организация экстерриториальных доменов и крупных поместий (Grundherrschaften) (см. статью "Колонат") образовали социальную основу для распространения при Каракалле права гражданства на все эти привилегированные слои государства, которым противостояли обязанные платить поголовную подать λαοί, plebs, coloni, tributarii. Эти освобожденные от "sordida munera" ["грязные дары"] простого человека слои "possessores", землевладельцев (Grundherren) составляют теперь и официально, так сказать, "непосредственно подчиненных государству" подданных ("reichsunmittelbaren" Untertanen). Уже это состояние общества - дальнейшее развитие положения подданных при республике - носит эллинистический отпечаток, безотносительно к тому, что в этом следует считать прямым заимствованием: условия античной монархии несли с собой эти социальные образования. Способ обеспечения войска провиантом и обеспечения землей легионов, которые теперь превращаются в фактически наследственное сословие женатых, несущих пограничную службу людей (verheirateter Grenzer), несомненно, заимствован с Востока, в частности из Египта, не говоря уже, конечно, о монополиях, государственных мастерских, принудительных цехах, солидарности декурионов в отношении к уплате податей и о всех других литургиях, которые крепкой сетью опутывают отдельного человека и прикрепляют его к его функции.
Этой сетью античное государство медленно, но верно, задушило и капитализм. Ибо как это, однако, произошло, что по крайней мере первые два века императорской эпохи, а после восстановления порядка и мира IV столетие, периоды (относительно) глубокого мира, каких не знала вся "классическая" эпоха Древности, не были эпохами расцвета капиталистического хозяйства? Рост денежного хозяйства, по крайней мере до эпохи Марка Аврелия включительно, не подлежит сомнению; но ведь "денежное хозяйство" не то же самое, что "капитализм". Крупные земельные владения (Grundherrschaften) возникают и растут; с другой стороны, мелкие торговцы и мелкие ремесленники Востока в течение всей императорской эпохи, а также и в последний ее период, проникают на Запад (здесь они являются носителями христианства). Но об успехах капиталистической хозяйственной организации мы ничего не слышим ни в торговле, ни в сельском хозяйстве, ни, тем более, в промышленности. Напротив, "царские купцы" первого периода императорской эпохи, которые торговали на севере, исчезают, выступает вперед мелкий торговый люд, пошлины с оборота в эпоху великого развала в III в. иссякают до того, что (как доказывает Домашевский) даже взимавшие их чиновники упраздняются. И состояние вялости, опускание вниз идет уже со времени Марка Аврелия, как это становится вероятным по данным папирусов. Древность переживала ведь и более суровые военные времена, чем период смут III столетия; почему же она не оправилась от него?
Потому что капитализм древности стоял на политическом якоре, зависел от частной эксплуатации политической власти (politischer Herrschaftsverhältnisse) в расширявшемся территориально городе-государстве, а с исчезновением этого источника образования капитала и это последнее прекращалось. Первым делом императоров было упорядочивание налогов и ограничение произвола государственных откупщиков. Как и птолемеевское правительство (см. выше) они на первых порах не могли обойтись без капитала и деловой опытности государственного откупщика. Но, понятно, чем больше их собственная бюрократия приобретала требуемую сноровку, тем меньше они видели оснований к тому, чтобы без нужды оставлять государственному откупщику частную прибыль, шли по пути "огосударствления" дела взимания все дальше и дальше, и - как это показали Домашевский и Ростовцев - государственный откупщик кончает тем, что превращается в государственного чиновника. Охраной своих подданных, с одной стороны, замирением мира - с другой, империя привела капитализм в состояние умирания.
Истощение рынка рабов, исчезновение всех тех шансов, какие представляла борьба между полисами, исчезновение насильственного монополизирования торговых путей отдельными полисами, прекращение вообще частной эксплуатации доменов и подданных, все это означало для капитализма Древности, отнятие у него питавшей его почвы. Что в диоклетиановском, опиравшемся на литургии государстве капитализм древности тем более не нашел архимедовой точки опоры, на которой могло бы укрепить свой якорь его стремление к прибыли, само собой понятно. Бюрократический порядок убивал как всякую политическую инициативу подданных, так и экономическую, для которой не было соответствующих шансов. Всякий капитализм превращает "имущество" (Vermögen) имущих слоев в "капитал": империя изъяла из обращения "капитал" и, подобно государству Птолемеев, опиралась на "имущество" владеющих слоев. Своим владением (Besitz), не более, чем в античном полисе копьем и панцирем, должны были служить ей теперь имущие классы, отвечавшие за ее доходы и за удовлетворение ее государственных потребностей. Для того чтобы на место этой прямой эксплуатации зажиточных подданных в форме опирающегося на литургии государства (Leituriegstaat) заступила непрямая, в форме союза между монархией и капиталом, какой мы наблюдаем в меркантилистическом государстве, для этого нужно было развитие промышленного капитализма и пример частного капиталистического богатства Нидерландов и Англии.
Угнетение частной экономической инициативы бюрократией не есть специфическая особенность античного мира.
Всякая бюрократия имеет тенденцию путем расширения своей сферы достигать такого же действия. Также и наша. И в то время, как в древности политика полиса должна была составлять "ускоряющее колесо" ("Schrittmacher") для капитализма, в настоящее время капитализм является ускоряющим колесом бюрократизирования хозяйства. Если мы вспомним об угле, железе и всех горных продуктах, о всех отраслях металлургической индустрии, далее о спирте, сахаре, табаке, спичках и по возможности о всех, в настоящее время в высокой степени картелированных массовых продуктах, взятых в государственные или de facto государством контролируемые производства; о владении доменами и о фидеикомиссах и государством контролируемых платящих ренту поместьях, все умножающихся; о проекте "Каница", проведенном со всеми своими последствиями, для надобностей войска и государственных чиновников государством руководимых мастерских и потребительных обществах; о внутреннем судоходстве, тянущемся на буксире у государства; о морском судоходстве, находящемся под контролем государства; о всех взятых в казну железных дорогах и т. д.; к этому еще о ввозе хлопчатой бумаги, регулируемом государственными договорами и руководимом государством, и обо всех этих производствах, ведущихся в бюрократическом порядке; о "контролируемых" государством синдикатах и обо всем прочем, регулируемом цеховым способом, посредством бесчисленных академического и иного рода удостоверений правоспособности, об обобщенном типе "rentier paisible" ["мирный рантье"], то, при милитаристически-династическом режиме, мы получим состояние эпохи позднейшей империи, только на технически более совершенной основе. Из качеств своих предков эпохи городских союзов современный немецкий "бюргер" имеет, в конце концов, не очень многим больше, чем афинянин эпохи цезарей из качеств участников битвы при Марафоне [19]. "Порядок" - его знамя, - в большинстве случаев, даже если он "социал-демократ". Бюрократизация общества у нас по всей видимости когда-нибудь также одолеет капитализм, как и в древности. И у нас тогда на место "анархии производства" наступит тот "порядок", который, в принципе сходный, отличает римскую императорскую эпоху и, еще больше, Новое царство в Египте и владычество Птолемеев. И ведь не думают только о том, что служба в бюрократически снабженном военными машинами, одетом, содержимом, вымуштрованном, командуемом казарменном войске может представить "противовес", и что вообще современная военная принудительная работа в династических государствах имеет внутреннее родство с гражданской боеспособностью далекого прошлого.
Но эти перспективы сюда не относятся. Континуум (das Kontinuum) средиземноморского европейского культурного развития не знал до сих пор ни замкнутых "круговых движений", ни однозначно ориентированного "прямолинейного" развития. На время совершенно потонувшие явления античной культуры впоследствии опять всплывают в им чуждом мире. С другой стороны, как города поздней античной эпохи, в частности эпохи эллинизма, в области промышленности, так позднеантичные поместья (Grundherrschaften) в аграрной области были подготовительными ступенями средних веков. Что это действительно было так, и в каком смысле, должно быть выяснено в другом месте (ср. статью "Колонат").