ГЛАВА ПЯТАЯ. Через Египет к столицам Ахеменидов

Овладев Газой, Александр повел свою армию к египетской пограничной крепости Пелузию.
Момент для похода в Египет был выбран очень своевременно: незадолго до прихода Александра бежавший после битвы при Иссе Аминта с восьмитысячным отрядом наемников неудачно выступил в роли "освободителя" египтян от персидской власти.
Проникнув в Египет также через Пелузий, главарь греческих наемников надеялся легко захватить страну, считая, что египтяне, враждебно относящиеся к новому персидскому сатрапу, Мазаку (сменившему после Исса погибшего в сражении Сабака), встретят греков как друзей. В этом Аминта не ошибся. К нему в Пелузий стали стекаться египтяне, народ, "склонный к переворотам" (Курц., IV, 1, 30).
Ободренные поддержкой местного населения, наемники продвинулись к Мемфису, на подступах к нему разбили персов и загнали их в город. Однако, еще не овладев Мемфисом, они начали грабить все вокруг, забыв об опасности. Алчность наемников обернулась против них самих: персы предприняли вылазку из города и перебили всех, включая Аминту (Курц., IV, 1, 30-33).
Спустя неделю после выхода из Газы македонское войско достигло Пелузия, куда несколько раньше подошел из Финикии флот.
По свидетельству Курция, в Пелузий собралось множество народа для встречи Александра. Сюда же прибыл персидский сатрап Мазак, передавший царю 800 талантов и все царское имущество (IV, 7, 4).
Античная традиция едина в мнении, что легкость завоевания Египта объяснялась тем, что Александр выступал в роли освободителя египтян от персидского ига. Именно так понимал Курций бескровность египетского похода: "Египтяне давно уже враждебно относились к персидским правителям, считали, что они алчны и высокомерны, с нетерпением ожидали прибытия Александра..." (IV, 7, 1). Мнение Курция полностью совпадает с точкой зрения Диодора, считавшего, что египтяне радостно приняли Александра потому, что персы оскорбляли их святыни и управляли с помощью насилия (XVII, 49, 2). Арриан приводит дополнительные аргументы: сатрап Мазак, не располагавший достаточно боеспособным войском и знавший о блистательных победах македонян, счел благоразумным впустить Александра в страну (III, 1, 2).
Оставив в Пелузии гарнизон, Александр приказал флоту подняться по Нилу до Мемфиса, а сам с войском двинулся через пустыню к Гелиополю. Переправившись через Нил, он вступил в древнюю столицу фараонов - Мемфис. Все источники подчеркивают, что египтяне добровольно перешли на сторону Александра и что нигде он не встретил сопротивления. Поэтому македонский царь, стараясь во всем подчеркнуть особое расположение к народу и его святыням, принес жертвы разным богам, в том числе и священному быку Апису, наиболее чтимому в Египте (Арр., Ill, 1, 4).
Вступлением в Мемфис Александр формально закончил завоевание страны на Ниле. Успехам македонского царя в немалой степени содействовало египетское жречество, увидевшее в нем защитника своих привилегий и поспешившее назвать его наследником фараонов (по египетским верованиям фараон - сын бога Амона-Ра и, следовательно, сам бог).
Чем же Александр завоевал симпатии жрецов? Царю было необходимо прочное владение Египтом и возможность постоянно получать оттуда денежные средства, а египетские жрецы хотели вернуть себе ведущее положение в стране, как это было при свергнутых персами фараонах. Македонский царь, верный своей политике опоры на правящий класс, проявил уважение к местным святыням, дав понять жрецам, что они вполне могут рассчитывать на него как на защитника их интересов и привилегий. А жречество, со своей стороны, провозгласило Александра богом.
Таким образом, политический расчет Александра и классовый интерес египетских жрецов сделали их союзниками в деле подчинения народных масс воле завоевателя. Кастовое деление всего населения Египта на три класса - воинов, земледельцев и жрецов, из которых первые занимались военными делами, вторые производили материальные блага, а третьи ведали духовными нуждами, - вполне устраивало Александра, восстановившего традиционную форму управления страной взамен неограниченной власти персидского сатрапа. Возврат к доперсидской системе правления ставил египетское жречество в привилегированное положение, при котором представители этого класса ближе всего стояли к царю (Страб., XVII, 787).
Македонский царь сумел воспользоваться традиционной системой правления для создания собственного административного аппарата, обеспечивающего спокойствие в стране (кроме гарнизонов там было оставлено несколько войсковых соединений) и регулярное поступление податей с населения. По сути дела, Александр ввел там ту же систему управления, которую он установил впоследствии во всех покоренных землях Востока.
Такие выводы позволяет сделать Арриан - основной источник, касающийся военно-политической истории похода Александра.
Обратимся к фактам. Арриан сообщает, что Александр счел небезопасным вручить управление всем Египтом одному лицу в связи с удаленностью этой сатрапии от остальных земель царства Ахеменидов и в силу того, что она представляла собой естественную крепость (III., 5, 7). Собственно египетские земли Александр поделил на два нома, во главе которых поставил египтян Долоаспа и Петисия. Когда второй номарх отказался от должности (по неизвестным нам причинам), Долоасп взял на себя всю власть. Две пограничные области (Аравия и Ливия) были выделены как особо важные и управлялись греками-наместниками Клеоменом (из эллинской колонии Навкратис) и Аполлонием; первому было поручено и заведование финансами. Стратеги Балакр и Певкеста остались в Египте во главе войска. Гарнизоном в Пелузий командовал Полемон из Пеллы, а в Мемфисе - Панталеонт из Пидны; этолиец Ликид возглавил греческих наемников (Арр., III, 5, 3-5).
Так система управления Египтом сочетала в себе местные обычаи с руководящей ролью греков и македонян в государственном аппарате, что обеспечивало прочность завоевания и не ущемляло интересов египетского жречества.
Арриан полностью одобрял систему управления Египтом. Он подчеркивал, что римляне, очевидно, у Александра научились "зорко следить" за этой страной (III. 5, 7).
Античная историография старается подчеркнуть "освободительные и просветительные" цели Александра в Египте. Однако политика македонского царя была подчинена не цивилизаторским, а завоевательным задачам, т.е. созданию восточной державы.
Эти же задачи ставил перед собой Александр, когда предпринял полное опасностей путешествие через Ливийскую пустыню к оракулу Амона, что античными историками приравнивалось к подвигам Геракла (Арр., III, 3, 5-6; Плут., Алекс, 26). Арриан пишет, что Александра влекла к оракулу Амона возможность узнать предсказание на будущее и желание подражать во всем мифическим героям Персею и Гераклу, которые также обращались к оракулу (III, 3,2).
Оракул Амона в Ливийской пустыне (оазис Сива) привлекал паломников, жаждущих совета божества, со всех концов древнего мира. Греки также почитали египетского бога, который получил у них имя Зевса-Амона. Плутарх рассказывает, что Филипп специально посылал к дельфийской пифии Херона из Мегалополя, чтобы узнать, как ему относиться к Амону, явившемуся во сне его жене Олимпиаде в виде змея. Ответ пифии гласил: "Приносить жертвы Амону и особенно чтить этого бога" (Алекс, 3).
Эллинская мифологическая традиция связывала происхождение Александра не только с героями греческого эпоса, но и с египетским богом Амоном, якобы являвшимся его отцом, в чем Олимпиада призналась сыну, провожая его в восточный поход. Видимо, почва для признания Александра сыном бога Амона была уже подготовлена, и македонский царь, зная это, хотел найти законное оправдание своей власти на Востоке, что в тогдашних условиях могло иметь лишь религиозную окраску[1].
Пройдя вдоль морского побережья 1600 стадий по пустынной местности, Александр достиг города Паретония, где его ждало посольство греческой колонии Кирены. Оно поднесло царю великолепные дары, в том числе 300 боевых коней и 20 лошадей для колесниц. Приняв подарки, Александр заключил дружественный союз с киренцами. Покинув Паретоний, он повернул резко к югу в сторону оазиса Сива (Арр., III, 3, 3; Диод., XVII, 49, 3).
Счастливо преодолев страшную пустыню, Александр и его свита добрались до оазиса Сива - райского уголка, сплошь засаженного фруктовыми деревьями, маслинами и финиковыми пальмами, где измученного путника ждали густая тень, бодрящая прохлада и целебная влага источника Солнца, становившаяся более холодной по мере нарастания дневного зноя (Арр., III, 4, 2; Диод., XVII, 50, 5; Курц., IV, 7, 22).
Обитатели оазиса, аммонийцы, жили в разбросанных под сенью деревьев шатрах за тройной стеной, отделявшей их от пустыни и от других народов, соседствовавших с ними (эфиопов, арабов-троглодитов, скинитов, пазамонов). За первой стеной находилась резиденция правителей, за второй - их гарем, женские покои, обитель бога, а за наружной - жилье копьеносцев и царской охраны (Диод., XVII, 50,3; Курц., IV, 7, 21).
Арриан сообщает, что Александр пришел в изумление и восторг от этого места и что, вопросив бога, он услышал ответ, который пришелся ему по душе (III, 4, 5). Другие источники приводят больше подробностей о пребывании Александра в святилище Амона, связывая с пророчеством бога дальнейшие планы завоевания Востока. По рассказу Диодора, статую бога Амона, усыпанную изумрудами и другими драгоценными камнями, несли на плечах 80 жрецов, путь следования которым бог указывал кивком головы; замыкали эту процессию девушки и женщины, певшие хвалебные песни (XVII, 50, 6-7). В описании Курция, бог Амон не имел того вида, который обычно придавали божествам: он больше всего походил на выпуклость, украшенную изумрудами и жемчугом. Когда вопрошали оракула, жрецы вносили изображение бога на позолоченном корабле; в это же время были слышны женские песнопения, якобы способствовавшие ясному ответу божества (Курц., IV, 7, 24).
Что же хотел услышать македонский царь от оракула Амона? Арриан, не вдаваясь в детали, пишет, что, отправляясь к Амону, Александр надеялся узнать будущее или сказать, что он это узнал (III, 3, 2). Другие источники (Плутарх, Диодор, Курций, Юстин) указывают, что Александра интересовали две вещи: признает ли Амон его своим сыном и дано ли ему право стать владыкой всех людей?
Плутарх сообщает, что верховный жрец обратился к Александру, назвав его сыном Амона, и что отсюда пошла молва о его божественном происхождении. А на вопрос, станет ли он властвовать над всеми людьми, пророк изрек, что так и будет. И царь настолько обрадовался этому ответу, что принес храму великолепные дары, а людям раздал деньги. Далее херонейкий биограф, ссылаясь на предание, пишет, что македонский царь слышал в Египте философа Псаммона и особенно запомнил его слова о том, что бог правит всеми людьми. Для себя же Александр сделал более важное открытие: "Бог является отцом всех людей, но родными себе он делает лучших из них" (Плут., Алекс, 27).
По Диодору, жрец Амона также обратился к Александру как к сыну бога, на что царь ответил, что с радостью приемлет это имя, если получит власть над всей землей. Жрец дал положительный ответ, пояснив, что с этого момента Александр вообще будет непобедим (XVII, 51, 3).
По Курцию, старейший жрец назвал подошедшего Александра сыном Юпитера (Зевса-Амона), чем подтвердил его божественное происхождение. На вопрос о власти жрец, продолжая льстить царю, объявил, что тот будет правителем всех земель. Интересна последняя деталь, приводимая римским историком: когда "друзьям" Александра разрешили обратиться к Юпитеру за пророчеством, они спросили только об одном: могут ли воздавать божеские почести своему царю? Итак, кончает рассказ Курций, царь не только позволил называть себя сыном Юпитера, но даже отдал об этом приказ (IV, 7, 28). Юстин, устами жреца Амона, предсказал Александру победу "во всех войнах и власть над всеми землями" (XI, 11, 10).
Неопределенность всех этих высказываний очевидна, но вместе с тем, если исключить Арриана, еще не раскрывающего планов Александра в отношении Востока, источники с позиций свершившихся событий предрекли македонскому царю власть над всеми людьми и землями. Здесь уместно видеть некоторое смещение событий: широкие планы покорения ойкумены даются раньше их логического возникновения (Арриан говорит об этом только в речи Александра накануне сражения у Гавгамел).
В то же время приведенные выше указания древних авторов не дают положительного ответа на вопрос: верил ли сам Александр в свое божественное происхождение? Арриан не сообщает своего мнения на этот счет. Но Плутарх прямо указывает, что "сам Александр не был одурманен мыслью о своей божественности и не допускал ее; она была для него средством порабощения других" (Алекс, 28). Курций разделяет мнение Плутарха, сообщая, что Александр считал своим прародителем Амона или хотел, чтобы его таковым считали (IV, 7, 8). По свидетельству Курция, македонский царь, отдавая приказ о признании его богом, "хотел возвеличить славу своих подвигов" (IV, 7, 30). А Диодор только замечает, что Александр обрадовался этому предсказанию (XVII, 51,4).
Чего же добивался македонский царь, стремясь получить титул сына бога Амона? Скорее всего - признания другими его божественного происхождения, чтобы на законном основании стать наследником восточных царей и египетских фараонов[2]. Для чего это было нужно? Видимо, для теоретического оправдания захватнической политики македонян на Востоке, для подведения "идейной" основы под планы создания универсальной монархии. Поэтому больше оснований говорить о политическом расчете, чем о глубоком религиозном чувстве Александра, унаследованном им от матери, только ему открывшей тайну его рождения (Плут., Алекс, З)[3].
Уже древние отмечали двойственность в поведении царя: "Вообще он держался с варварами гордо, как человек, совершенно уверенный в своем божественном происхождении; перед греками он выступал в качестве бога осторожно и редко" (Плут., Алекс, 28). С этим вполне согласуется свидетельство Курция, когда римский историк пишет, что "македонцы... отвернулись от своего царя, добивавшегося бессмертия с настойчивостью, смущавшей их самих..." (IV, 7, 31)[4].
Следовательно, Александр, понимавший, что признание его богом и наследником восточных владык может отдалить греков и македонян, для которых он по-прежнему оставался македонским царем и главой Коринфской симмахии, тщательно скрывал свои истинные намерения в отношении завоевания Востока и создания великой державы, стараясь везде подчеркнуть, что он - вождь македонян и греков, действующий в интересах своих народов[5]. Но поведение царя и его политика говорили об обратном: интересы македонян и греков отходили на задний план, уступая место задачам создания восточной державы, чуждой в равной мере многим соратникам царя, командирам и солдатам. Все это проявилось гораздо позже, когда македонский царь в неуемной жажде завоеваний привел войско в Среднюю Азию и Индию; пока что армия доверяла Александру и шла за ним без оглядки.
Характерно, что македонский царь и после смерти Дария не делал попытки присвоить титул Ахеменидов "царь царей", а предпочитал именоваться "царь Александр", что засвидетельствовано в эпиграфике и нумизматике до 329 г. до н.э. Указание Юстина о том, что, получив власть, Александр "приказал именовать себя царем всех стран мира" (XII, 16, 9), не подтверждается свидетельствами других источников. Скорее всего, неизменность царского титула (в котором после 334 г. до н.э. отсутствует название македонского царства) свидетельствовала о том, что Александр как можно дольше скрывал миродержавные планы даже от своих "друзей", стараясь везде подчеркнуть приверженность Коринфскому союзу, от чьего имени он совершал поход отмщения, что демонстрировал и после Гавгамел, и при сожжении Персеполя[6]. К этому побуждали царя определенные обстоятельства: многие острова Эгейского моря еще следовали в фарватере персидской политики, да и само присутствие персов на море не было уничтожено, к тому же спартанский царь Агис начал в Греции войну против Антипатра. Пока Александр нуждался в поддержке греков и македонян, он всячески скрывал свои намерения, но, как только нужда в этом прошла, царь прямо заявил (в речи против "пажей"), что он пришел в Азию не из-за золота или серебра, а с целью покорить весь мир (Курц., VIII, 8, 17). Правда, в других источниках не встречается столь категорического утверждения, но нет сомнения, что Александр в это время уже говорил о стремлении завоевать весь мир: это он сообщил скифским послам в период пребывания в Средней Азии (Арр., IV, 15, 6), а также в Индии после победы над Пором (Диод., XVII, 89, 5).
С падением Тира персидский флот, утратив последнюю возможность пристать к берегам и потерпев ряд поражений, прекратил существование. Эту важную новость сообщил царю, занятому постройкой Александрии, наварх Гегелох, прибывший в Египет после вторичного освобождения островов от персидского владычества.
Тенедос, по словам наварха, сам отпал от персов и перешел на сторону македонян, так как не по своей воле оказался в стане врагов. На Хиосе народ впустил македонян и расправился с теми, кого Автофрадат и Фарнабаз поставили управлять городом. Хиосцы выдали Гегелоху Фарнабаза и Аристоника, тирана мефимнского, пришедшего на Хиос для соединения с персидским навархом, не зная, что остров находился уже во власти македонян. Гегелох собрал всех проперсидски настроенных хиосцев - Аполлонида, Фисина, Мегарея, управлявших с помощью насилия, и привел их к Александру (Арр., III, 2, 4-5). Гегелох заключил союз также с Лесбосом, а Харета, распоряжавшегося в Митилене, прогнал с острова.
Кос был освобожден Амфотером, пришедшим туда с 60 кораблями, так как жители острова призвали на помощь македонян. Всех тиранов и олигархических правителей островных городов Александр отослал обратно на суд демоса, а Аполлонида и хиосцев, взяв под стражу, отправил в изгнание в египетский город Элефантину (Арр., III, 2, 6-7).
В непосредственной связи со свидетельством Арриана об "освобождении" островов Эгейского моря находится эпиграфический памятник той эпохи - указ царя о хиосских изгнанниках (Ditt., Syll3, 283), документ, очень интересный для иллюстрации восточной политики Александра.
Свобода и автономия Хиоса были фиктивными, так как царь потребовал от хиосцев исправления старых законов или написания новых, согласно своим предписаниям. На острове был оставлен македонский гарнизон под предлогом предотвращения межпартийных распрей. Суд над свергнутыми олигархами вершил царь, хотя Хиос был членом Коринфского союза и виновные были обязаны предстать перед судом Синедриона. Триеры нужны были Александру для охраны побережья Греции и островов.
Аналогичным образом была восстановлена демократия и в Митилене, также являвшейся членом Коринфского союза; царь обязал жителей вернуть изгнанников, а возникающие споры представлять на его разрешение (OGIS, 2). Ясно, что формальное вхождение в Коринфскую симмахию не вынуждало Александра соблюдать договор с греками; он поступал с союзниками произвольно, не постеснявшись установить македонскую власть на Хиосе и Лесбосе[7].
Слова Александра расходились с его делами, и это не могло не вызвать противодействия греков, не забывших времена полисной независимости. Инициатором антимакедонской борьбы стала Спарта, всегда враждебно относившаяся к Македонии и отвергшая призывы Филиппа и Александра о вхождении в Коринфский союз, ибо она считала, что мир, навязанный победителем, - не мир, а рабство (Юстин, IX, 5, 3). Получив от персидского наварха Автофрадата 30 талантов серебра и 10 триер, спартанский царь Агис успешно начал военные действия против македонян на Крите; позже восстание перекинулось на Южную Грецию, Иллирию, Фракию (Юстин, XII, 1, 0).
Выступление фракийских племен возглавил их правитель Мемнон, "полный самомнения"; он счел момент подходящим, чтобы отпасть от Македонии, пока Александр воевал с Дарием на Востоке (Диод., XVII, 62, 5). Восстание фракийцев послужило сигналом к выступлению пелопоннесцев, и наместник Македонии Антипатр, "кое-как закончив войну во Фракии, со всем войском направился в Пелопоннес" (Диод., XVII, 63, 1). Правда, афиняне не тронулись с места, а прочие пелопоннесцы согласились воевать и внесли имена своих городов в списки союзников Спарты (Диод., XVII, 62, 6-7).
При известии о восстании греков Александр срочно отправил в Пелопоннес Амфотера с кораблями для помощи тем эллинам, которые остались ему верны, а также отдал приказ финикийцам и киприотам выставить 100 судов в помощь тем, кто ушел с навархом к берегам Греции (Арр., 111, 6, 3).
Агис, собрав с союзных городов войско в 20 тыс. пехоты и 2 тыс. конницы, направился в Пелопоннес, а Антипатр с армией, насчитывавшей не менее 40 тыс. воинов, двинулся ему навстречу (Диод., XVII, 62, 7; 63, 1). В битве у Мегалополя (август 330 г. до н.э.) войско Антипатра нанесло жестокое поражение мятежникам[8]. Агис погиб, а спартанцы отступили, когда увидели, что их союзники разбиты. Потери с обеих сторон были огромны: мятежники потеряли более 5300 воинов, а македоняне - 3500 (Диод., XVII, 63, 3). Подобных потерь Александр не имел ни в одном сражении на Востоке.
Мегалопольская битва положила конец стремлению антимакедонских сил покончить с зависимым положением греческих городов-государств. Причина неудачи спартанского выступления крылась в том, что оно носило локальный характер и не было поддержано полисами Средней Греции и островов, которые предпочли не ввязываться в конфликт, а наблюдать со стороны и ждать исхода войны. К тому же из-за медленного нарастания антимакедонской борьбы, первоначально вспыхнувшей на Крите (332 г. до н.э.), куда бежали после Исса греки-наемники, поддержанные спартанским царем Агисом при финансовой помощи персов[9], был упущен подходящий момент для одновременного выступления Эллады и островов. Когда Спарта поднялась на борьбу, уже не было тех условий, которые бы обеспечили ей поддержку всех греков; Александр прочно владел Малой Азией, Финикией, Сирией, Египтом, господствовал в Эгейском море. И восстание Агиса не разрослось вширь, а было в зародыше подавлено македонскими силами. С этого времени и вплоть до смерти Александра не отмечалось антимакедонских выступлений в Греции, беспокойный дух которой был уничтожен вместе с могуществом Спарты (Юстин, XII, 1, 9-11).
После неудачного восстания спартанцы отправили к Александру посольство с просьбой о прощении. Царь милостиво простил всех, кроме организаторов выступления, обязав ахейцев и этолийцев выплатить Мегалополю 120 талантов в качестве компенсации за убытки, понесенные вследствие военных действий (Курц., VI, 1, 20).
Арриан сообщает, что к царю в Мемфис прибыли многочисленные посольства из Эллады и что все их просьбы были удовлетворены (III, 5, 1). Афинянам были возвращены взятые в плен при Гранике граждане, на Хиосе и Родосе были увеличены гарнизоны, а митиленцы за их верность получили новые земли. Были вознаграждены по заслугам и кипрские цари, предоставившие македонянам флот во время осады Тира. Посланный на Крит Амфотер очистил остров от персидских и спартанских войск, а также повел борьбу с пиратами, воспользовавшимися войной (Курц., IV, 8, 12-15). Арриан не пишет о том, чего хотели греки от македонского царя; он лишь сообщает, что афиняне добились освобождения своих пленных наемников, когда Александр возвратился из Египта и находился в Тире (III, 6, 2).
Сюда же, в Мемфис, прибыло пополнение от Антипатра: 400 эллинских пехотинцев под командой Менета и около 500 всадников из Фракии (Арр., III, 5, 1). Все они были наемниками.
Но меньше внимания, чем посещению оракула Амона, античная историография уделяет основанию македонским царем в Египте города своего имени, символизировавшего, по их мнению, величие дел Александра и ставшего славным памятником его создателю. Александрия - центр образованности и учености эллинистического мира, достигшая наивысшего расцвета при преемниках Александра, - впечатляла многих греко-римских историков, отмечавших великолепие города, его многолюдность и роскошь египетских царей.
Плутарх сообщает, что, покорив Египет, Александр захотел оставить здесь в память о себе большой и многолюдный город, названный его именем (Алекс, 26). Далее херонейский биограф приводит красочный рассказ о том, как царь собственноручно с помощью муки начертал план города в виде дуги, замыкаемой двумя прямыми линиями, как слетелось множество птиц, поклевавших всю муку, и как прорицатели увидели в этом знамение, свидетельствующее о будущем процветании огромного города (Алекс, 26).
Курций в общих чертах передает это же предание, только в его рассказе царь использует для обозначения плана будущего города ячменные зерна (IV, 8, 6).
Арриан приводит эту же легенду об основании Александрии, расположенной на берегу Мареотидского озера, в удобной бухте у рыбацкого поселка Ракотис. По его словам, царь наметил границы города и указал, где в нем устроить площадь и сколько воздвигнуть храмов в честь греческих богов и египетской Исиды (III, 1, 5).
Сведения Арриана, Плутарха, Курция дополняет Диодор, подчеркивающий, что город был удобно расположен вблизи Фаросской гавани и что впоследствии он так разросся, что многие считали его первым и мире. Сицилийский историк сообщает, что в его время Александрия имела 300 тыс. свободного населения, а доходов с нее получали более 6 тыс. талантов (XVII, 52, 2-6).
Страбон в "Географии" также писал об Александрии, отмечая красоту ее зданий, великолепие царских дворцов и многолюдье, особенно превознося Мусейон - средоточие учености, где на полном государственном обеспечении трудились знаменитые мужи и поэты, прославившие себя и преемников Александра (XVII. 794. 795).
Афиней в "Пире мудрецов" ("Дипнософистес") со ссылкой на Калликсена Родосского ("Об Александрии") тоже сообщает об этом городе, описывая роскошь пиров Птолемея Филадельфа, на которых египетский царь употреблял драгоценную утварь общим весом в 10 тыс. талантов серебром (V, 25, 26).
Позднеримские историки также писали об Александрии, центре философии и науки вплоть до гибели античного общества. Юлий Солив (III в. н.э.) писал: "Александрию прославили и размеры города, и создавший ее македонянин; архитектору Динократу, планировавшему ее, принадлежит по праву второе после создателя место в памяти потомства" (32, 41). Другой римский историк, Аммиан Марцеллин (IV-VBB. Н.Э.), указывал, что его речь бессильна описать александрийский Серапейон (храм египетского божества Сераписа), который после Капитолия является самым великолепным памятником вселенной (XXII, 16, 7). С горечью сообщал этот же автор о гибели от пожара Александрийской библиотеки (48 г. до н.э.), когда сгорело 700 тыс. рукописей, "собранных неусыпными трудами царей Птолемеев" (XXII, 16, 13).
Все написанное об Александрии античными авторами вобрало в себя и легендарный материал, и подлинно исторический. Город в устье Нила, ставший центром средиземноморской торговли и науки, пользовался в эллинистическое время не меньшей славой, чем Афины классической эпохи. Достаточно сказать, что Плутарх, Диодор, Страбон бывали в Александрии и многое писали по личным наблюдениям. А Аппиан (II в. н.э.), александриец, вообще приписывал Александру египетское происхождение, что дало повод многим исследователям творчества этого историка говорить о его "восточном патриотизме".
Конечно, основывая Александрию как торговый город, соперник непокорного Тира, македонский царь вряд ли задавался великими целями создания центра образованности и учености; подобные мысли приписали ему позже античные авторы апологетического направления. Но объективно историческое развитие стран Средиземноморья пошло по пути создания эллинистических монархий, где ведущее место заняли наиболее крупные города Востока - Александрия, Антиохия, Селевкия на Тигре, куда потянулись греческие ученые и философы в поисках безбедной жизни при дворах царей в связи с всеобщим запустением Эллады, менее всех извлекшей выгод от восточного похода и ранее других охваченной экономическим кризисом.
Бескровное подчинение Египта, признание македонского царя сыном бога Амона, основание Александрии - вот те вехи, которые закрепили господство македонян в Средиземноморье и дали возможность Александру, находившемуся в зените славы и могущества, продолжить поход на Восток, в столицы персидского царства, чтобы окончательно решить спор о власти над Азией с последним отпрыском некогда могущественной династии Ахеменидов[10].
С завоеванием Малой Азии, Сирии, Финикии и Египта окончательно определились контуры системы управления, установленной в новой державе Александра: опора на местную знать и жречество, децентрализация управления сатрапиями, разделение административной и военной власти, упорядочение чеканки монеты и сбора налогов, повсеместное провозглашение свободы от персидской зависимости.
Таким образом, нарождающаяся держава Александра, основанная на системе военизированно-централизованного управления, несла в себе новые качества, отличные от черт македонской монархии, эллинского города-государства и персидских сатрапий. Это уже была монархия восточного склада[11], унаследовавшая от своих предшественников теократические основы царской власти и целый ряд атрибутов восточного происхождения (обожествление царствующей особы при жизни, проскинеза), что было чуждо эллинскому миру, особенно рабовладельческой демократии, предусматривавшей выборность должностных лиц на все ответственные государственные посты и обязательную подотчетность перед Народным собранием свободных граждан.
Оставив ранней весной 331 г. до н.э. Мемфис, Александр через наведенные на Ниле переправы ушел из Египта. Вероятно, греко-македонское войско возвратилось в Сирию тем же путем, так как источники сообщают, что царь вскоре прибыл в Тир, где задержался на некоторое время для упорядочения управления Финикией. Ничего не известно о трудностях возвращения из Египта в Азию. Только Курций упоминает, что на обратном пути к царю пришло известие о гибели его военачальника Андромаха, оставленного в Сирии и сожженного самаритянами заживо. Эта печальная новость заставила Александра ускорить марш, чтобы побыстрее наказать зачинщиков. Виновные были казнены, а на место погибшего Андромаха царь назначил Мемнона (Курц., IV, 8,9-11).
Для сбора налогов Александр поставил в Финикии Койрана из Берои, а в землях до Тавра - Филоксена. Главным хранителем всех денежных средств и сокровищ, захваченных на Востоке, стал Гарпал, друг юности царя, изгнанный когда-то Филиппом из Македонии за преданность его сыну (Арр., III, 6, 4-6). Сатрапа Сирии Аримму царь сместил за невыполнение его приказа подготовить все необходимое для продолжения похода в глубь Азии. Его место занял Асклепиодор (Арр., III, 6, 8). Большинство "друзей" царя стали сатрапами завоеванных областей Малой Азии: Неарх - Ликии и земель до Тавра, Менандр - Лидии, Асклепиодор - Сирии. Очевидно, царь хотел поощрить своих соратников и вместе с тем обеспечить прочность завоевания. Он с большой осторожностью выдвигал на руководящие посты бывших персидских правителей, в большинстве своем сохранивших верность Дарию; поэтому административный аппарат Малой Азии, Финикии, Сирии и даже Египта (не считая номархов и более мелких должностей) состоял в основном из преданных Александру греков и македонян, благодаря чему на этой стадии похода приближенным царя казалось, что он действует ради греко-македонских интересов, ради идеи панэллинского единства и отмщения персам. А царь, со своей стороны, старался подольше сохранить это мнение и скрыть от командиров и войска намерение остаться на Востоке[12].
Тем временем Дарий интенсивно готовился к войне с македонянами. Пока Александр находился в Египте и Сирии, Дарий "собрал отовсюду войска и приготовил все нужное для войны" (Диод., XVII, 53, 1). Вначале персидский царь намеревался лично заниматься набором нового войска в отдаленных районах царства, но потом оставил эту мысль и отдал приказ всем отдаленным народам собраться в Вавилоне (Курц., IV, 9, 1-2).
Авторы критического направления отмечают ряд преобразований, осуществленных Дарием для лучшей оснащенности войска[13]. Поскольку были мобилизованы многие народы из Восточных сатрапий, ощущался недостаток в оружии. Поэтому для защиты всадников и коней персы применили панцири из железных пластинок, а тем, кто ранее был вооружен только дротиками, добавили щиты и мечи. Кроме того, пехотинцам предоставили необъезженных лошадей, чтобы таким образом увеличить численность кавалерии (Курц., IV, 9, 2-4).
Думая, что Александр выиграл Исскую битву благодаря обилию оружия, Дарий приказал изготовить 200 серпоносных колесниц - главное новшество персидского войска, предназначенное для атак против македонской фаланги (Диод., XVII, 53, 1-2; Курц., IV, 9, 4-5). У персов было также 15 боевых слонов, приведенных из Северо-Западной Индии (Арр., III, 8, 6).
Наш основной источник, Арриан, указывает, что на помощь Дарию пришли индийцы, соседи бактрийцев, и согдийцы; всеми ими командовал бактрийский сатрап Бесс. Были у персов сакские конные лучники под началом Мавака; они считались не подданными, а союзниками персидского царя. Сатрап Арахозии (Арахосии) Барзаент привел арахотов и горных индийцев, сатрап Арии Сатибарзан - ариев. Конники из Парфии, Гиркании, Тапурии прибыли во главе с Фратаферном. В состав персидского войска входили также мидяне, кадусии, албаны, сакесины, люди с Красного моря (так именовали древние Аравийский залив), вавилоняне, армяне, каппадокийцы, сирийцы из Келесирии (Арр., III, 8, 3-6).
Это прибывшее в Вавилон огромное разноплеменное войско там же формировалось и наспех обучалось, так как Дария беспокоила мысль, что в сражении, не понимая друг друга, воины не смогут действовать согласованно (Диод., XVII, 53,4).
Арриан, ссылаясь на не совсем достоверные источники, говорит о 40 тыс. всадников, 1 млн пехоты, 200 колесницах и 15 слонах (III, 8, 6). Все другие античные авторы также пишут о миллионной армии Дария, выступившей из Вавилона навстречу македонянам (Плут., Алекс, 31; Диод., XVII, 53, 3; Курц., IV, 9, 3).
Источники приводят эти огромные цифры, видимо, потому, что персидский царь объявил набор рекрутов на всей территории, оставшейся под его властью, - от Тигра до Яксарта (Сырдарьи) и Северо-Западной Индии. Очевидно, необозримость пространств и многочисленность народов, населявших земли, подвластные персам, создали у античных авторов впечатление о наличии у Дария миллионной армии. Вообще эллинская традиция со времен греко-персидских войн сильно завышает численность персидских войск. Так, Геродот сообщал, что Ксеркс привел в Элладу 1700 тыс. пеших (VII, 184) и что счет воинам он производил по отрядам в 10 тыс. человек, выпускаемым из укреплений (VII, 60). Видимо, эта традиция классической греческой историографии повлияла на сочинения эллинистических и последующих греко-римских авторов, также указывающих непомерно завышенное количество персидского войска в сражениях с Александром Македонским на Востоке. По всей вероятности, во время последнего крупного сражения в Азии (при Гавгамелах) персидская армия численно намного превосходила войско Александра[14], но в любом случае она не могла превышать 100 тыс. человек против 47 тыс. греков и македонян (7 тыс. конницы и 40 тыс. пехоты), пришедших с македонским царем к ассирийскому селению Арбелы (Арр., III, 12, 5).
Закончив решение неотложных дел в Финикии, Александр с войском направился к переправе на Евфрате у Фапсака, куда ранее ушел Парменион во главе авангарда и инженерного обоза для наведения мостов.
Нельзя сказать, что Дарий пассивно ожидал предстоящего сражения с македонянами. Напротив, он делал все возможное, чтобы затруднить Александру продвижение в глубь Азии. Киликийский сатрап Мазей с 6-тысячным отрядом конницы и пехоты (3 тыс. всадников и 3 тыс. пехотинцев, в том числе 2 тыс. греков-наемников) сторожил переправу у Фапсака, мешая македонянам строить мосты (Арр., III, 7, 1; Курц., IV, 9, 8). Мазею было также приказано опустошать области, в которые должны были вступить македоняне[15]. Этим персидский царь хотел добиться от Александра прекращения войны, так как, не имея регулярного снабжения и живя одним грабежом, войско противника (по его мнению) вряд ли пойдет дальше. Кроме того, с разведывательными целями был послан тысячный отряд отборных всадников во главе с лидийским сатрапом Атропатом (Курц., IV, 9, 7-9).
Македонские разведчики, проникшие на вражескую территорию, издали наблюдали за персидским войском и потом донесли Александру, что войско Дария более многочисленно, чем было раньше. Но македонский царь, презрев опасность, за одиннадцать переходов достиг Евфрата (Курц., IV, 9, 11-12). Два не достроенных македонянами моста через реку были закончены уже после похода Александра с основными силами, когда Мазей, услышавший о приближении македонского царя, бежал со своим отрядом, оставив свободными переправы (Арр., III, 7, 2).
По наведенным мостам македонское войско переправилось через Евфрат и вступило в северную Месопотамию. Персов не было видно. Очевидно, в их расчеты входило как можно дальше заманить противника и дать ему сражение там, где было выгодно войску Дария. Как пишет Арриан, Александр, преодолев водный рубеж, не пошел на Вавилон, так как дорога туда пролегала по выжженной солнцем земле, по местам, где было невозможно добыть провиант, а двинулся северными плодородными областями, оставив слева Евфрат и горы Армении (AppV, III, 7, 3).
Взятые в плен персидские разведчики сообщили, что Дарий с войском находится у реки Тигра и что он решил не допустить Александра к переправе (Арр., III, 7, 4). Ускорив движение колонн, Александр на четвертый день подошел к Тигру.
В изложении Арриана, македоняне с трудом перешли вброд бурный Тигр, но никто их переправе не препятствовал (III, 7, 5). Иную картину рисуют авторы критического направления. Так, Диодор сообщает, что Дарий намеревался задержать продвижение греко-македонского войска у брода на Тигре, послав туда сатрапа Мазея с войском, но последний, понадеявшись на бурный нрав реки, не выставил сторожевые посты (XVII, 55, 1-2). Курций приводит эту же версию, добавляя эпизод о конном сражении, якобы происшедшем между пеонами Аристона и тысячным отрядом персидских всадников Атропата, будто бы погибшего (IV, 9, 20-25), что малодостоверно, так как из других источников известно, что Атропат был родоначальником правящей династии Малой Мидии, известной под названием Мидии Атропатены (древний Азербайджан)[16].
Во время двухдневного отдыха македонского войска после переправы через Тигр произошло полное лунное затмение, которое древние относят ко второму году 112-й Олимпиады месяца боедромиона (сентябрь), т.е. к 331 г. до н.э., благодаря чему современная историческая наука располагает более точной хронологией событий этого периода.
Отсюда македонское войско двинулось на юго-восток по течению Тигра через земли Ассирии, оставив слева Горднейские горы. На четвертый день разведка донесла, что на равнине показалось около тысячи вражеских всадников (Арр., III, 7, 7-8). Александр отдал приказ войску построиться в боевые порядки, а сам во главе конного отряда помчался навстречу неприятелю. Персы, не приняв боя, повернули обратно. Отставших македоняне убили, нескольких взяли в плен; они сообщили, что Дарий с многочисленной армией находится неподалеку (Арр., III, 8, 1-2).
На сей раз персидское командование выбрало более удобное место для сражения - равнину у селения Гавгамелы, примерно в 600 стадиях от города Арбелы. Учтя просчеты, допущенные во время битвы при Иссе, где персидское войско, скованное теснинами, не могло развернуться, Дарий отдал приказ не покидать это стратегически выгодное место и ожидать подхода противника. Даже все неровности почвы персы сровняли для удобства конных атак и действий колесниц.
А македонское войско по совету Пармениона стало лагерем, чтобы лучше изучить местность, собрать сведения о противнике и дать воинам отдых перед боем. Укрепив лагерь рвом и палисадом, Александр оставил там обоз и непригодных для сражения солдат. Не обремененные поклажей подразделения во главе с Александром выступили в ночь (около второй стражи) с 29 на 30 сентября и к утру достигли холмов, скрывавших персидскую армию, которая находилась на расстоянии 60 стадий от македонян (Арр., III, 9, 2). Когда же македоняне поднялись на эти холмы и стали спускаться вниз, их взору открылись персидские войска, выстроенные на равнине.
Царь приказал остановиться и созвал на совещание "друзей", стратегов, илархов, представителей союзников и наемников для решения вопроса: стоит ли тотчас начинать бой с врагом (как хотело большинство) или следует по совету Пармениона разбить лагерь и провести рекогносцировку местности? И хотя многие командиры горели желанием поскорее вступить в бой с "варварами", верх одержало благоразумие, и царь, прислушавшись к мнению опытного полководца, решил остановиться, не нарушая боевого построения воинов (Арр., 111,9, 4).
В сопровождении легковооруженных воинов и "друзей" Александр объехал место предстоящего сражения, а затем вновь созвал военачальников на совет. Это произошло вечером 30 сентября. Македонские воины ужинали и отдыхали, а вдали на равнине между Нифатом и Горднейскими горами сверкал огнями вражеский стан, откуда слышался смутный гул (Плут., Алекс, 31).
Накануне сражения у Гавгамел Александр произнес речь перед командирами. Смысл этого выступления представители апологетической и антиалександровской традиций передают по-разному.
По сообщению Арриана, в кратком слове командирам царь сказал, что ему нет надобности воодушевлять их перед битвой: они давно уже воодушевлены собственной доблестью и многократно совершенными подвигами. Он только хочет, чтобы они ободрили своих подчиненных и сказали им, что сражаться предстоит не за Келесирию, Финикию или Египет, как раньше, а за всю Азию, чтобы решить вопрос, кто должен ею править. Не надо ободрять солдат длинными речами, так как доблесть у них природная, продолжал Александр. Им надо только напомнить, чтобы каждый, находясь в опасности, помнил о порядке в строю и дисциплине, чтобы соблюдал строгое молчание или громко кричал, когда это будет необходимо, и пусть каждый запомнит, что промах одного подвергнет опасности всех.
Речь царя встретили криками радости, все заверили его, что он может положиться на них (III, 9, 5-8).
В критической интерпретации, Александр выступил перед войском, а не перед командирами, и сказал, что на пути македонян после победы у Грани-ка, преодоления гор Киликии, захвата Сирии и Египта осталось последнее препятствие. У македонян нет оснований бояться имен неизвестных народов, раз они невоинственны и их никто не знает. Персов страшиться нечего, так как у них немногие имеют полное вооружение, а остальные снабжены дротиками или пращами. Поэтому "македоняне, отмерив столько пространств земли, оставив позади себя столько рек и гор, должны теперь проложить себе путь на родину к пенатам своею собственной рукой" (Курц., IV, 14, 1-7).
Как явствует из вариантов речей Александра у Арриана и Курция, они имеют различное звучание. Арриан впервые прямо указывает на обширные планы завоевания Азии, а Курций сообщает о завершении похода этим сражением. Плутарх разделяет мнение Курция, провозглашая Александра в Египте "владыкой всех людей", а после Гавгамел - лишь царем Азии (Алекс, 27, 34). Диодор примыкает к большинству, ибо сицилийский историк подчеркивает, что "в один день решится все и они (воины. - Авт.) отдохнут от долгих трудов и опасностей" (XVIII, 56, 4).
Кто же прав - Арриан или все прочие авторы, настойчиво указывающие на окончание похода? Историческая наука отдает предпочтение Арриану, свидетельства которого по логике событий заслуживают самого серьезного отношения: нетрудно заметить, что в сообщении Курция имеется явное противоречие - перед битвой при Иссе римский историк говорит о планах завоевания Востока (III, 10, 5-6), когда еще шла борьба за обладание Малой Азией, а перед Гавгамелами - об окончании восточной кампании[17].
Арриан сообщает, что на Пармениона повлиял вид несметного вражеского войска и он пришел в палату царя, чтобы уговорить его неожиданно начать ночную атаку для деморализации ничего не подозревавшего противника. Но Александр гордо ответил Пармениону, что стыдно ему красть победу. Арриан, редко высказывающий свое отношение к описываемым им событиям, на этот раз отдает должное воинскому таланту Александра, который правильно рассудил, что ночной бой может обернуться поражением для македонян, не знавших местности и имевших в обозе много пленных, которые при малейшей неудаче перебегут к Дарию и вместе с остальными персами обрушатся на них (III, 10, 1-4).
Но, очевидно, Дарий не исключал возможности ночного нападения, так как всю ночь его армия оставалась наготове в ожидании атаки противника на персидский лагерь, не имевший надежного прикрытия. Бессонная ночь накануне решающей битвы сказалась не только на боеспособности персидских солдат, но и на их моральном состоянии; ведь неудачи предыдущих сражений лежали на них тяжелым бременем (Курц., IV, 13,11).
Благодаря тому что план расположения войска Дария в битве при Гавгамелах попал в руки македонян (по словам Аристобула), известны многие детали построения персов в последнем, решающем сражении.
На левом крыле Дарий поставил скифскую конницу, около 1 тыс. бактрийцев и 100 колесниц с косами, за ними - бактрийских всадников, даев и арахотов, рядом - персидские конные и пешие подразделения вперемежку, за ними - сусиев и кадусиев. Это крыло занимало пространство до середины всего войска.
В центре боевой линии, как и при Иссе, находился Дарий в окружении "родственников", пажей и конной гвардии, за которыми стояли индийцы, карпецы и марды-лучники, уксии, вавилоняне, люди с Красного моря и ситтакены. "Эллины-наемники, - как пишет Арриан, - стояли возле Дария, по обе стороны его и персов, бывших с ним" (III, 11, 7). Их было 2 тыс., и они, по замыслу персидского царя, должны были противостоять македонской фаланге. Сзади центр персидской гвардии прикрывали слоны и 50 серпоносных колесниц.
На правом крыле впереди находились армянские и каппадокийские конники и 50 боевых колесниц, за ними стояли солдаты из Келесирии и Месопотамии, а также мидяне, парфяне, саки, тапуры, гирканы, албаны, сакесины - тоже до середины строя персов.
Построение македонского войска отчасти повторяло расположение при Иссе, но имелось и существенное отличие: на случай возможного окружения была создана вторая линия обороны, состоявшая из фалангитов, легкой конницы и пехоты. Тщательно продумав дислокацию армии и учтя численное превосходство персов, Александр был вынужден оставить часть сил для прикрытия тыла и флангов.
В первой линии македонского войска расположение оставалось традиционным: в центре - шесть таксисов фаланги, слева от них - конница союзников и фессалийцев во главе с Парменионом, справа - гипасписты и восемь ил македонской конницы, агриане, аконтисты, царская ила и сам Александр. Во второй линии по центру также стояла фаланга. На флангах располагались легкая кавалерия и пехота, задача которых состояла в удлинении фронта (во избежание охвата противником) или в создании замкнутого четырехугольника, препятствующего проникновению персов в тыл (Арр., III, 11, 8-10). Чтобы противостоять атаке персидских колесниц, македонский царь придумал следующее: сомкнуть щиты и ударять сариссами, чтобы лошади, испугавшись шума, понесли назад; если же это не поможет, то расступиться и тем избежать урона в войске (Диод., XVII, 57, 6).
Когда армии приблизились друг к другу, трубы с обеих сторон дали сигнал к бою, и воины с громким криком устремились на врага. Так началось 1 октября 331 г. до н.э. знаменитое сражение при Гавгамелах, решившее судьбу Азии.
Александр двинул вправо вытянутый правый фланг, чтобы его не могли обойти персы. Дарий бросил против Александра левое крыло своего войска, на котором стояли скифские всадники, но македонский царь упрямо продвигался вправо, почти выйдя за пространство, предназначенное противником для прохода колесниц. Испугавшись, что македонский царь уйдет с удобной равнины на пересеченную местность, где будет невозможно использовать колесницы, Дарий отдал приказ всадникам левого крыла окружить неприятеля. Скифские и бактрийские всадники уже почти приблизились к передовым македонским частям, когда Александр приказал наемной коннице Менида начать встречную атаку. Однако она не удалась: эллинский отряд не смог сдержать натиск более многочисленной кавалерии противника. Только пришедшие на подмогу кавалеристы правого фланга сумели задержать продвижение бактрийцев и скифов. В упорной конной схватке воинов Александра пало больше, так как "варвары" и их копи имели защитные доспехи. Несмотря на это македонянам удалось расстроить вражеские ряды.
В это время Дарий ввел в бой серпоносные колесницы, и они понеслись на стоявших на правом фланге македонян. Но персы обманулись в своих ожиданиях. Метатели дротиков под командованием Балакра и стрелки-агриане перебили многих возниц, пока они доскакали до македонского войска; те же, что ворвались в ряды фалангитов, попали в западню: опытные воины Александра расступились в стороны, и на колесницы обрушилась македонская кавалерия (Арр., III, 13, 5-6).
Когда Дарий ввел в дело всю свою пехоту, Александр велел легкой кавалерии атаковать конницу персов, пытавшуюся охватить правое крыло македонян. Конница Александра расстроила передние ряды "варваров", и в образовавшуюся брешь македонский царь двинул построенную клином фалангу и кавалерию. Наступил решающий момент боя. Ударная группа тяжелой македонской конницы и фаланга, ощетинившаяся сариссами, наседали на врага. Короткое время сражение шло врукопашную, но персы уже не могли сдержать натиска фалангитов: массированный удар слева и справа парализовал их. Охваченный паническим страхом. Дарий бежал с поля боя, бросив бесполезную колесницу и пересев на верховую лошадь (Арр., III, 14, 1-3; Плут., Алекс, 33).
Тут началось повальное бегство персов на правом фланге. Македонские отряды еще продолжали вести бой, а кавалерия уже начала преследование противника. Толпа беглецов и густая пыль мешали разглядеть, куда скрылся Дарий. Стоны упавших, топот копыт и щелканье бичей сливались в сплошной грохот (Диод., XVII, 60, 3-5)
Возможно, Дарию и не удалось бы спастись, если бы не появление всадников, посланных Парменионом с просьбой о помощи: на левом крыле персидская конница и индийцы прорвали не только первую, но и вторую линию македонской армии и бросились грабить обозы. Завязалась горячая схватка. Преимущество было на стороне персов, так как обозники не имели вооружения и не ожидали, что противник сможет проникнуть к ним через двойной заслон; пленные "варвары" присоединились к своим и также атаковали македонян (Арр., III, 14, 5-6).
Левому флангу армии Александра грозила неминуемая гибель, но выручила недисциплинированность персов, бросившихся грабить обозы. Это дало возможность второй линии развернуться и ударить в тыл противнику, занятому грабежом (Арр., III, 14, 5-6).
Почти все античные историки объясняют неудачи левого фланга Пармениона численным превосходством отборной персидской конницы Мазея и индийцев. Согласно другой точке зрения, лучший полководец Александра вел себя нерадиво и вяло - может быть, потому, что был стар, или потому, что самовластие царя (по словам Каллисфена) его тяготило (Плут., Алекс, 33).
Перехватив инициативу у противника, воины второй линии македонского войска атаковали грабивших обоз персидских и индийских всадников. Те отступили, и в это время на них устремился Александр, появившийся с конницей "друзей". Теперь персы думали не о победе, а лишь о спасении. Александр потерял около 60 "друзей", ранены были Гефестион, Кен и Менид (Арр., III, 15,2).
Части персидских всадников удалось прорваться через вторую линию войска Александра и бежать. Македонский царь уже был готов атаковать правое крыло персов, но фессалийская конница сама разгромила неприятеля. Наконец "варвары" обратились в бегство; македоняне уничтожали отставших, и вскоре вся равнина была завалена вражескими трупами (Диод., XVII,61,2).
Только убедившись окончательно, что враг повержен, Александр вновь начал преследовать Дария, оставив Пармениона добивать противника. Македоняне захватили вражеский лагерь, обозы, слонов и верблюдов. До самой темноты конница Александра мчалась на юго-восток. С наступлением сумерек, после перехода реки Лик, македонский царь дал кавалерии отдых, но уже в полночь продолжил преследование. Утром македоняне достигли Арбел. Но Дария там не было. С остатками бактрийской конницы, греками-наемниками (2 тыс. человек) и гвардией персидский царь вместе со стратегами Бессом, Барзаентом, Сатибарзаном и Набарзаном через Армянское нагорье бежал в Мидию, где укрылся в столице - Экбатанах.
В Арбелах македоняне захватили походную казну Дария (3 тыс. талантов серебра), его колесницу, щит, лук, а также много припасов и военного снаряжения (Арр., III, 15, 5; Диод., XVII, 64, 3).
Битва при Гавгамелах была самым крупным сражением, выигранным Александром на Востоке. Однако и македоняне понесли там самые крупные с момента начала восточного похода потери[18]. Древние авторы приводят различные цифры потерь враждующих сторон. Арриан пишет, что людей Александра было убито около 100, у "варваров" же погибло до 30 тыс., а в плен было взято гораздо больше (III, 15, 6). Курций сообщает о 40 тыс. убитых персов и о 300 погибших македонянах (IV, 16, 26). Диодор дает максимальную цифру потерь: в сражении была перебита вся вражеская конница, пеших пало до 90 тыс.; македонян погибло 500 человек, раненых же оказалось очень много (XVII, 61,3). Явное несоответствие потерь македонян и персов в битве при Гавгамелах, отраженное в источниках, показывает, что, несмотря на различный подход античных авторов к описываемым событиям (апологетическая и критическая традиции), все они чрезмерно восхваляли деятельность Александра[19].
Сражение у Гавгамел довершило падение державы Ахеменидов, у которой не нашлось больше сил для сопротивления. Путь к столицам царства был открыт[20].
Почему же Дарий не бился до последнего, а при первой неудаче оставил поле боя? Источники на этот счет не дают никаких объяснений, но настойчиво проводят мысль о "великом страхе", который владел персидским царем еще до битвы (Арр., III, 14, 3).
Но, видимо, не только "великий страх" царя помешал персам выиграть сражение. Слабая дисциплина и недостаточная выучка разноплеменной армии Дария сказались в первом же столкновении с войском Александра. Ведь в конечном счете не численное превосходство, а умение противостоять противнику и не терять присутствия духа в любой ситуации решили исход битвы. Так, левое крыло македонян во главе с Парменионом, оказавшись в окружении, использовало неразбериху среди персов, проникших неожиданно в македонский лагерь и прельстившихся добычей. И пока неприятель растаскивал походное имущество, предводители отрядов второй линии перестроились и ударили персам в тыл.
На что же теперь рассчитывал Дарий? Скорее всего, на отдаленность Восточных сатрапий, куда вряд ли двинется Александр, так как путь туда сложен и "пройти большому войску трудно" (Арр., III, 16, 2). Одновременно персидский царь все еще пытался сколотить новое войско. Уже в Экбатанах он собрал всех, кто уцелел, и вооружил безоружных. Он также направил гонцов к соседним племенам и разослал военачальникам, сатрапам Бактрии и других окраинных областей письма, в которых содержалась просьба хранить ему верность (Диод., XVII, 64, 2).
Однако надежд на сбор нового войска было очень мало. Ведь народы Восточных сатрапий лишь номинально входили в державу Ахеменидов, ограничиваясь уплатой дани. К тому же было неизвестно, как эти народы отнесутся к просьбе воевать за персидского царя после недавнего разгрома у Гавгамел. И если Дарий все еще надеялся, что дальше Вавилона македоняне не пойдут, то Александр вовсе не собирался приостанавливать движение на Восток[21].
И все же персидский царь был прав, когда думал, что Александр не бросится за ним в погоню в Мидию, а, скорее всего, устремится к плодородным землям Междуречья, в места густозаселенные, где есть все необходимое для войска и как награда за невзгоды и трудности войны - богатства Суз и Вавилона (Арр., III, 16, 2). Предания о сказочной роскоши ассирийских царей, о неприступных стенах Вавилона и висячих садах Семирамиды были известны эллинам из рассказов Ктесия (V в. до н.э.), грека из Книда, служившего придворным лекарем у персидского царя Артаксеркса Мнемона. Понятно, что Вавилон манил к себе предприимчивых греков и македонян, отважившихся проникнуть в глубинные районы Азии.
Из Арбел Александр прямо двинулся к Вавилону, решив, что важнее овладеть основными центрами державы Ахеменидов и захватить накопленные там богатства, чем продолжать погоню за Дарием в малоизвестные земли Востока, путь куда пролегал по безлюдным местам, полным всяческих опасностей, лишенным провианта и корма для коней.
Хотя у македонян были основания надеяться, что вавилоняне встретят их как избавителей от персидского гнета[22], войско Александра подходило к Вавилону в боевом порядке, так как македонский царь был уверен, что встретит сопротивление: там укрылся бежавший из Гавгамел Мазей. Разумеется, Александр не мог предвидеть степени неприязни вавилонян к персам, лишившим их автономии и разрушившим храм главного божества - Бела - после неудачного восстания (479 г. до н.э.), вконец испортившего отношения Ахеменидов с правящим вавилонским классом и жречеством. Поэтому для греков и македонян приятной неожиданностью была встреча, которую им устроили жители Вавилона.
Как только вавилоняне увидели приближающееся войско Александра, они отправили к царю депутацию знатных граждан, в число которых входили сатрап Вавилона Мазей и его взрослые сыновья. Мазей смиренно приблизился к Александру и сдал ему на милость город и самого себя. Царь принял благосклонно Мазея с сыновьями, но все же не отдал войску приказ о перестроении, и оно вошло в Вавилон в боевом порядке. Множество народу собралось на городских стенах, чтобы приветствовать царя - "освободителя". А комендант крепости и хранитель царской казны Богофан (чтобы не отстать от Мазея) устлал всю дорогу, по которой шли македоняне, цветами и воздвиг по ее краям серебряные алтари, где курились благовония. Сотни ликующих горожан и роскошно убранных всадников двинулись за македонской пехотой, замыкавшей торжественную процессию, впереди которой на колеснице следовал Александр (Курц., V, 1, 17-23).
Почему же Мазей не счел возможным защищать город от неприятеля? Видимо, по той же причине, по какой сатрап Мазак не сумел воспрепятствовать македонскому проникновению в Египет. Слишком велика была неприязнь вавилонян к угнетателям-персам. К тому же после поражения у Гавгамел Мазей не располагал силами, достаточными для оказания сопротивления. Вот и решил вавилонский сатрап без боя сдать город, надеясь, что это будет оценено завоевателем. И Мазей не ошибся. Александр оставил его-на прежнем посту. Конечно, было бы опрометчиво считать, что Мазей после поражения превратился в друга македонян. Но классовый интерес правящей верхушки нередко толкает ее представителей на компромисс с любым завоевателем, который в целях упрочения своей власти готов действовать либерально по отношению к местной элите[23].
Поскольку Александр в Вавилоне разыгрывал роль освободителя, он сразу же отдал приказ об обновлении храмов и восстановлении святилища Бела, очень почитаемого населением. Царь встречался с халдеями; он выполнил их пожелания относительно храмов и принес по их просьбе жертву Белу (Арр., III, 16, 5). Вавилонские жрецы не остались в долгу и провозгласили Александра "царем Вавилона и четырех стран", подтвердив тем самым его право на "мировое" господство и одновременно подчеркнув особую роль города - прославленного религиозно-культурного центра Востока[24].
Арриан ничего не сообщает о том, как долго македонский царь пробыл в Вавилоне, но прочие источники пишут, что греко-македонское войско "задержалось в этом городе дольше, чем где-либо" (Курц., V, 1, 36), или пробыло там более месяца, так как местные жители были гостеприимны и никто не чувствовал недостатка ни в чем (Диод., XVII, 64, 4).
Интересно, что позднеантичные авторы разделяли мнение о том, что моральный упадок и деградация нравов (якобы повинные в гибели эллинистических государств) пришли с Востока. По этой причине ни александрийцы, которых Полибий называл "метисами", ни вавилоняне, ни жители других крупных городов Востока не имели хорошей репутации у греко-римских историков, связывающих начало упадка эллинства с походом Александра на Восток, когда греки впервые столкнулись с изнеженным и разлагающим образом жизни Азии, гибель которой была предрешена вырождением моральных устоев азиатских племен. В частности, очень настойчиво проводит эту мысль Курций, подчеркивающий, что "нет другого города (как Вавилон. - Авт.) с такими испорченными нравами, со столькими соблазнами, возбуждающими неудержимые страсти". И за это Александр подвергся самой суровой критике римского историка. Курций осуждает македонского царя за долгое пребывание в Вавилоне, где войско растеряло свои боевые качества и потому вряд ли смогло бы в дальнейшем противостоять настоящему противнику (V, 1, 36-39).
Для марксистской исторической науки подобное объяснение причин гибели эллинистических государств (так же как позднее Римской империи) неприемлемо уже потому, что исходит из тезиса о культурном превосходстве греков (и римлян), способствовавших приобщению к цивилизации "варварских" народов Востока. Об этом, может быть, не стоило бы и говорить, если бы все эти рассуждения античной историографии (связанные с ограниченностью понимания древними причин упадка эллинистического мира) небыли восприняты рядом современных исследователей эллинизма, которые с позиций "культурничества" рассматривают суть данной эпохи, отразившей, по их мнению, победоносное шествие эллинства в мире[25]. Так, пренебрегая понятием общественно-экономической формации, отдельные исследователи эллинизма, модернизирующие древность в угоду современности, не хотят видеть действительных причин гибели античного способа производства, выискивая их в моральном упадке духа "эллинской нации" и вырождении правителей.
Введенная Александром система управления Вавилоном повторяла структуру организации Египта и Малой Азии: во главе сатрапии остался перс Мазей, командиром гарнизона в составе 2 тыс. воинов стал Аполлодор из Амфиполя, а сборщиком податей - Асклепиодор, сын Филона (Арр., III, 16, 4). Таким образом, черты единой организации завоеванных земель Востока уже четко определились.
Царь приказал Аполлодору и гиппарху Сирии, Финикии и Киликии Менету нанять как можно больше солдат-чужеземцев, для чего дал им 1 тыс. талантов серебра (Диод., XVII, 64, 5; Курц., V, 1, 43).
В вавилонской цитадели был оставлен Агафон из Пидны, по одним источникам имевший под своим началом гарнизон из 700 человек (Диод., XVII, 64, 5), по другим - из тысячи (Курц., V, 1, 43).
Стараясь подчеркнуть особую роль Вавилона в жизни Востока, Александр оставил городу право чеканки серебряной монеты. Сатрапом еще не завоеванной Армении царь назначил Мифрена, сдавшего ему Сарды без боя (Диод., XVII, 64,6).
Источники не пишут о добыче, доставшейся Александру в Вавилоне, очевидно, потому, что македонский царь считался "освободителем" вавилонян и, следовательно, говорить о захваченных сокровищах было просто неуместно. Однако имеются косвенные указания на то, что после захвата Вавилона царь выдал каждому всаднику по 6 мин, союзнику - по 5, а воинов-чужеземцев пожаловал двухмесячным окладом (Курц., V, 1, 45; Диод., XVII, 64, 6). Дело в том, что македонский царь постоянно испытывал финансовые затруднения, расходуя огромные суммы на ведение войны, так что не всегда имелись средства для выплаты войску жалованья или для поощрения отличившихся. Только после овладения столицами царства Ахеменидов (Сузы, Персеполь, Экбатаны) источники сообщают о щедрости Александра, раздававшего своим подчиненным без оглядки огромные богатства.
Четвертое по счету пополнение привел из Македонии к Вавилону Аминта (посланный для этой цели еще от Газы на родину). Всех вновь прибывших всадников царь зачислил в конницу "друзей"; Каждую конную илу он разделил на два лоха, поставив лохагами тех, кто отличился доблестью; пехотинцев он распределил по полкам, сформированным на основе племенного принципа (Арр., III, 16, 10). Этим было положено начало реорганизации армии, которая после сражения у Гавгамел постепенно приспосабливалась к условиям ведения военных действий небольшими мобильными группами, соответствующими подвижным отрядам местных народов, предпочитавших "малую войну" генеральным битвам. В этих специфических условиях неизмеримо возросла роль конных подразделений и, наоборот, сошло на нет значение фаланги; после сражения у Арбел не представилось случая ее использовать в качестве основной ударной силы: время больших битв прошло[26].
К сожалению, Арриан ничего не сообщает ни о численности, ни о составе четвертого пополнения Александрова войска. Второстепенные же источники указывают, что от Антипатра прибыло 6 тыс. македонской пехоты, 500 македонских всадников, 600 фракийцев, 3,5 тыс. траллов, пехоты из Пелопоннеса - 4 тыс., а всадников немного меньше тысячи. "Друзья" царя вызвали из Македонии своих сыновей: 50 знатных юношей для службы в царской охране (Диод., XVII, 65, 1). Диодор и Курций дают одинаковые цифры, только последний называет 380 эллинских всадников (V, 1, 40-42), а не тысячу.
Важность этих свидетельств для исторической науки бесспорна, так как благодаря им можно проследить, хотя бы в общих чертах, изменение состава войска Александра, где доля македонских сил неуклонно уменьшалась, а количество наемных контингентов росло.
Сразу же после битвы при Гавгамелах Александр послал Филоксена с небольшим отрядом конницы для захвата сокровищ Ахеменидов в Сузах. Более месяца греко-македонское войско находилось в Вавилоне, отдыхая от ратных дел.
Уже по дороге из Вавилона в древнюю столицу Элама Александр встретил сына сатрапа Сузианы с письмом от Филоксена, который сообщал царю, что жители города сдаются македонянам и что вся казна сохранена для него (Арр., III, 16, 6). На двадцатый день перехода от Вавилона армия Александра вошла в Сузы. Сатрап Абулит сдал македонянам город и царские сокровища. По одним источникам, Абулит сделал это добровольно, так как не имел достаточных сил для оказания сопротивления - остатки разбитого войска персов бежали вместе с Дарием в Мидию (Арр., III, 16, 6-7); по другим - сузийский сатрап сделал это по приказу самого персидского царя, чтобы отвлечь Александра захватом знаменитых городов и больших сокровищ и таким образом удержать македонского царя в бездеятельности, пока Дарий будет готовиться к войне (Диод., XVII, 65, 5; Курц., V, 2, 8). Однако, скорее всего, отсутствие войска и бегство Дария на Восток убедили сатрапа Сузианы в бесполезности сопротивления, а пример Мазея, правителя Вавилонии, показал, что добровольная сдача македонянам поможет сохранить ему прежний пост. Поэтому вполне допустимо предположение, что Абулит сдал добровольно Александру Сузы и царские сокровища не потому, что следовал предписанию Дария, а ради собственной выгоды.
Добыча, доставшаяся македонянам в Сузах, превзошла все их ожидания. Одной чеканной серебряной монеты было до 50 тыс. талантов, не считая прочего царского имущества (Арр., III, 16, 7). Здесь находились ценные пурпурные ткани из Гермионы, пролежавшие почти 200 лет и выглядевшие новыми, стоимостью в 5 тыс. талантов, а также на 9 тыс. талантов золотой монеты - дариков (Диод., XVII, 66,2). Обнаруженную в царском дворце Суз статую Гармодия и Аристогитона (убийц сына тирана Писистрата), вывезенную Ксерксом из Греции, Александр вернул в Афины (Арр., III, 16, 7-8), подчеркнув этим еще раз свою приверженность Коринфскому союзу. Есть предание о том, что вместе с сокровищами персидские цари хранили в Сузах воду из Нила и Истра, "словно этим хотели подтвердить господство над всеми" (Плут., Алекс, 36).
Описывая пребывание Александра в Сузах, Арриан старается показать верность македонского царя союзническому долгу, во имя которого он совершал поход отмщения, между тем как в источниках критического направления явно подчеркивается желание Александра поскорее стать восточным владыкой. Диодор и Курций пишут, что во время посещения дворца Ахеменидов в Сузах македонский царь сел на персидский трон, который был слишком высок для его роста, так что ноги Александра недоставали до земли. Тогда кто-то из приближенных поставил под его ноги стол, за которым Дарий обычно совершал трапезу. В этом бывшие слуги персидского царя увидели изменчивость судьбы, столь немилостиво обошедшейся с Ахеменидами, а македоняне - признак скорой гибели персидской державы, распростертой у ног победителя (Диод., XVII, 66, 3-7; Курц., V, 2, 13-15).
Неизвестно, сколько времени пробыл Александр в Сузах, но, видимо, недолго, так как он торопился достичь других столиц персидской державы, где тоже имелось много богатств.
Сузы были одной из резиденций персидских царей, и, может быть, поэтому Александр постарался именно там продемонстрировать своему войску патриотическую сторону похода отмщения, отослав в Афины статую тираноубийц и устроив жертвоприношения "по обрядам отечественным", а также празднества с гимнастическими состязаниями и бег с факелами (Арр., III, 16, 9).
Однако преданность эллинским традициям не помешала Александру установить в Сузиане традиционную форму управления: во главе сатрапии остался перс Абулит, командиром гарнизона в Сузах стал один из "друзей" царя, Мазар, а стратегом - Архелай (Арр., III, 16, 9), получивший отряд в 3 тыс. человек, не считая выслуживших срок солдат-ветеранов, предназначенных охранять крепость и сокровища, вверенные Калликрату (Курц., V, 2, 16-17). Из Суз Александр послал Менета с 3 тыс. талантов серебра к Средиземному морю, чтобы помочь наместнику Македонии Антипатру справиться с восставшими спартанцами и набрать наемников в западных областях (Арр., III, 16, 10). Видимо, эти наемные силы подошли к Александру, когда он выступил из Персиды в Мидию: прибыло 5 тыс. пехотинцев и 1 тыс. всадников; всеми ими командовал афинянин Платон (Курц., V, 7, 12).
Оставив в одном из дворцов плененную семью Дария, Александр покинул Сузы. За четыре перехода он достиг реки Паситигр и, форсировав ее, очутился в земле горных уксиев.
Страбон, живший на рубеже старого и нового летосчисления, знал о племенах уксиев, которых делил на землепашцев (жителей равнин) и воинственных горцев, обитавших на границах Сузианы и Персиды, не признававших персидской власти и постоянно взимавших плату с Ахеменидов за право прохода через их земли (Страб., XV, 728)
Была середина зимы, сезона, во время которого в древности обычно не предпринимали походы и войны, но Александр торопился достичь главной резиденции персидских царей - Персеполя, пока сокровища еще не были растащены стражей, наверняка знавшей уже о поражении войска персов у Гавгамел и о бегстве Дария в Мидию. Тем досаднее была неожиданная задержка в горных проходах, где уксии потребовали с Александра такой же платы, какую они взимали с персидских царей (Арр., III, 17, 2). И тогда македонский царь, Невзирая на зимнее время, решил проучить горцев, осмелившихся потребовать платы с претендента на господство над Азией.
Александр отослал обратно посольство уксиев, прибывшее требовать плату, сказав, что желаемое они получат на перевалах, а сам во главе телохранителей, щитоносцев и 8 тыс. других воинов ночью двинулся в горы. Ведомый местным проводником, он по горным тропам к рассвету вышел к деревням горцев, перебил многих и захватил большую добычу (Арр., III, 17,2).
Наведя страх на уксиев, Александр поспешил к теснинам, где горцы намеревались его встретить, чтобы получить установленную плату. Таксиарха Кратера он предусмотрительно отправил на соседние высоты для атаки на уксиев при их отступлении.
Не теряя времени, Александр повел войско к горным проходам и обрушился на горцев. Перепуганные уксии, не приняв боя, обратились в бегство; многих уничтожили македоняне, часть разбилась в пропасти, а остальные были атакованы воинами Кратера. По свидетельству Птолемея, мать Дария Сисигамба вымолила у Александра прощение уксиям и разрешение остаться им жить на землях предков. Так как денег пастушеское племя горцев не имело, македонский царь обложил их натуральной данью: 100 лошадей, 500 вьючных животных и 30 тыс. овец в год (Арр., III, 17, 6).
В других источниках события описываются иначе. Александр безуспешно осаждал безымянный город-крепость уксиев, защитой которого руководил Мадет (или Мадат), родственник Дария. Долгое время провел македонский царь под стенами города, пока часть его войска (1500 наемников и 1 тыс. агриан) под командованием Таврона не обошла осажденных со стороны крутых скал, господствовавших над крепостью. Только тогда уксии попросили о посредничестве мать Дария, которая спасла горцев и их предводителя от гнева Александра (Диод., XVII, 67, 4-5; Курц., V, 3, 15).
Но благополучный переход через земли уксиев не означал конца испытаний для македонского войска. Александр решил кратчайшим путем достичь Персеполя, поэтому сам во главе македонской пехоты, конницы, разведчиков, агриан и лучников спешно двинулся через горы, отправив Пармениона с другой половиной войска (тяжелая пехота, фессалийская конница, обозы) проезжей дорогой в том же направлении (Арр., III, 18, 1-2).
Подойдя к Персидским воротам, Александр нашел ущелье перегороженным стеной из камня; за ней располагалось войско сатрапа Арнобарзана в 40 тыс. пехоты и 700 всадников, стоявшее здесь лагерем. Македоняне также разбили лагерь. На следующий день они подошли к стене, но, убедившись, что штурмом ее взять невозможно, отступили. Воины Ариобарзана хорошо охраняли стену и с помощью машин, установленных наверху, метали в противника камни - многие македоняне получили раны (Арр., III, 18, 3-4).
Царь не знал, что предпринять дальше, когда пленные сообщили, что есть другая дорога, идущая в обход Ворот, правда узкая и трудная, но по ней можно выйти в тыл персам. Александр принял решение двинуться по этой дороге, а чтобы у противника не возникло подозрений, оставил полки Кратера, Мелеагра, отряд лучников и 500 всадников для штурма стены.
Выступив под покровом ночи, Александр, ведомый пленными, с щитоносцами, полком Пердикки, лучниками, агрианами и легкой конницей прошел 100 стадий по горной дороге. До рассвета он уничтожил первый сторожевой пост персов, на втором - перебил большинство воинов, на третьем - все вражеские солдаты убежали в горы, так что Александр напал на персидский лагерь неожиданно. А в это время трубы подали условный сигнал Кратеру, и его воины бросились на штурм стены.
Войско Ариобарзана оказалось между двух огней, теснимое с тыла обошедшим его Александром, а с фронта - Кратером. Не приняв боя, Ариобарзан бежал с немногими всадниками в горы. Много персов погибло от рук македонян, многие во время бегства срывались с крутых скал в пропасть (Арр., III, 18,4-9).
Таков рассказ Арриана о взятии Персидских ворот, но есть и другая версия этих событий, показывающая, что македонский царь был не столь удачлив, как это представлено в апологетическом варианте.
Прежде всего, войска у Ариобарзана было гораздо меньше - 25 тыс. пехоты и 300 всадников. Персы не препятствовали проходу македонян в ущелье, но, как только противник оказался зажат с двух сторон горами, атаковали его, бросая сверху камни и осыпая стрелами. Македонское войско сильно пострадало, а персы не имели даже раненых.
Александр вынужден был отойти от ущелья на 300 стадий (в других источниках - на 30 стадий) и стать лагерем. Но судьба выручила Александра: к нему пришел ликиец-пастух, когда-то попавший в плен к персам и хорошо знавший эти места. Он повел македонян в обход перевала по глубоким снегам, пропастям и ущельям. Концовка этого рассказа вполне совпадает с арриановской: три сторожевых поста персов были сметены, войско противника обратилось в бегство, Александр овладел проходом (Диод., XVII, 68, 1-7; Курц., V, 4, 10-27).
Что, на наш взгляд, может вызвать сомнение в изложении этих событий античными авторами разных направлений? Маловероятно, чтобы Ариобарзан смог выставить 40-тысячное войско для защиты Ворот (Арриан); другие источники называют только 25 тыс. Далее, если рассмотреть расположение армии Александра и отрядов Ариобарзана, нетрудно заметить, что персы обладали преимуществом до тех пор, пока македоняне не обошли их с тыла. Поэтому уместно согласиться с историками критического направления, указывающими на значительные потери в македонском войске.
Вообще апологетическая традиция тем и отличается от критической, что везде старается подчеркнуть превосходство Александра над противником и сообщает малые потери греков и македонян по сравнению с персами и прочими "варварами". Критическая же ради усиления динамики событий постоянно дает больше кровавых битв и как следствие этого - большой урон с обеих сторон. Однако греческий историк В. Лаурдас пишет, что все это ни в коей мере не умаляет величия Александра, который представлен как любимец богов и судьбы, чье покровительство позволяет ему шествовать победоносно по миру и завоевывать его[27].
Уничтожив войско Ариобарзана на подступах -к Персиде, Александр перевел армию по наведенному Аминтой, Филотой и Кеном мосту через Араке (Бунд-Амир) и быстро двинулся к Персеполю.
Письмо, полученное Александром от Тиридата, хранителя персидских сокровищ в Персеполе, призывало царя как можно скорее прибыть в город, пока стража и местные жители не расхитили казну (Арр., III, 18, 10; Диод., XVII, 69, 1; Курц., V, 5, 2). Ускорив движение походных колонн, Александр успел вовремя войти в Персеполь и овладеть главными сокровищами персидских царей.
Таков перечень событий, приходящихся на 330 г. до н.э., когда Александр, достигнув середины Азии, находился на полпути между Геллеспонтом и Индией. Но сухой исторический факт под пером античных историков приобретает живое, осязаемое звучание, переносящее нас к тем далеким временам, когда уставшее от длительных переходов и сражений греко-македонское войско достигло сердца Азии - Персеполя, символа могущества и богатства древней Ахеменидской династии.
Александр был уже недалеко от города, когда заметил необычную процессию немолодых искалеченных людей. Вид их был жалок и ужасен, особенно для греков и македонян, признавших в несчастных своих соотечественников. Это были пленные эллинские ремесленники (по свидетельству одних источников - 800 человек, по другим - 4 тыс.); персы преднамеренно их изувечили, оставив только ту часть тела, которая была необходима для работы, и отрубив все остальное во избежание возможного побега.
Калеки-ремесленники стали молить Александра о помощи и заступничестве. Македонский царь был готов оказать им любое содействие, вплоть до отправки на родину, но греки попросили у Александра материальной поддержки для домашнего устройства, так как преклонный возраст и увечья не позволяли им пуститься в столь далекое путешествие. Александр щедро одарил несчастных калек, выдав каждому по 3 тыс. драхм, по 5 одежд (мужских и женских), по 2 пары волов, по 50 овец и по 50 медимнов пшеницы, а также освободил от уплаты царских податей (Диод., XVII, 69,1-9, Курц., V, 5, 1-24).
Эта трогательная сцена совсем отсутствует у авторов проалександровской традиции, но очень подробно описывается историками критического направления, вставившими ее как оправдание сожжения и разграбления Персеполя, "самого враждебного из азиатских городов" (Диод., XVII, 70,1).
Сожжение Персеполя - кульминационный пункт греко-македонского похода отмщения, поэтому древние авторы подробно комментировали это событие. Обратимся к свидетельствам источников.
Осторожный Арриан писал, что Александр сжег дворец Ахеменидов в виде мести персам за разрушение Афин и храмов во время их вторжения в Элладу, хотя Парменион и предостерегал царя от столь необдуманного поступка, говоря, что нехорошо губить собственное имущество и что он пришел в Азию как властитель, а не как грабитель. Далее греческий историк пишет, что "Александр действовал безрассудно и не было здесь никакого наказания персам" (III, 18, 11-12). Видимо, сам Арриан сомневался в том, что Александр сжег Персеполь из побуждений мести - скорее это был продуманный политический акт, призванный показать близкий крах персидского владычества. И вифинийский грек сурово осуждает македонского царя за безрассудный поступок.
Плутарх, стараясь оправдать царя за гибель персепольского дворца, винит во всем разгульную жизнь сподвижников Александра, которые везли за собой гетер; одна из них, Фаида, любовница Птолемея Лага, будущего царя Египта, в пьяном экстазе предложила уничтожить дворец персидских царей. Атак как все были пьяны, то, схватив бездумно факелы, бросились поджигать его. Когда царь поднес зажженный факел к дворцу Ахеменидов, это вызвало всеобщий восторг окружающих, решивших, что царь не собирается жить среди "варваров", а думает о возвращении на родину. Как пишет Плутарх, царь вскоре пожалел об этом и велел тушить пожар (Алекс, 38), но слишком поздно: деревянные части перекрытий сгорели и рухнувшая крыша довершила гибель дворцового комплекса.
Рассказ о гибели персепольского дворца, приводимый Плутархом, присутствует с некоторыми вариациями у Диодора (XVII, 72, 1-6) и Курция (V, 7, 3-7), также подчеркивающих, что виной всему было опьянение Александра, который позже сожалел о случившемся и будто бы сказал, что большим наказанием персам было бы видеть его восседающим на троне Ксеркса. Итак, Плутарх, Диодор и Курций едины в мнении, что сожжение Персеполя - дань минутному настроению победителя, опьяненного успехом. Арриан, наоборот, указывал, что уничтожение Персеполя - продуманный поступок, обращенный одновременно к грекам и персам. Первым он показывал, что пришел конец восточному походу отмщения, а вторым - что близок крах персидской монархии[28].
Ряд авторов расценивают гибель Персеполя с арриановских позиций, хотя и не отвергают мнение Плутарха о запоздалом раскаянии царя. На Западе широко распространено мнение, что Персеполь - тот географический рубеж, за которым простираются дикие области Азии, куда македонский царь принес образованность; приобщив "варваров" к культуре[29]. Однако в так называемых варварских областях была своя самобытная древняя культура, градостроительная традиция и специфический уровень военной техники, соперничавшей с греко-македонской. Достаточно упомянуть, что непобедимая македонская фаланга, последний раз в полной мере использованная в битве при Гавгамелах[30], больше нигде не была применена Александром, ибо оказалась неприемлемой в условиях "малой войны", которую пришлось вести завоевателю после Персеполя.
Как же повел себя Александр в Персеполе, на исконно персидской земле?
На этот счет сведения источников противоречивы. Арриан вообще не сообщает никаких подробностей о Персеполе, ограничиваясь замечанием, что Александр сжег дворец персидских царей и захватил там сокровища, так же как и казну в Пасаргадах, и что сатрапом Персиды он поставил Фрасаорта (III, 18, 10-12). Очевидно, краткость сообщения Арриана о пребывании македонского царя в Персиде объясняется тем, что греческий историк римского времени хотел подчеркнуть важность поимки Дария как последнего препятствия на пути к обладанию Азией. В этом смысле персепольский эпизод для него - не более чем символ краха персидского могущества.
В других источниках дело представлено иначе, ибо с падением Персеполя кончается совместный поход отмщения греков и македонян на Восток и открывается новая страница истории - превращение македонского царя в восточного владыку, преемника Ахеменидов.
Плутарх пишет, что в Персеполе произошло страшное избиение пленных, что сам Александр отдал приказ убивать людей (Плут., Алекс, 37). Диодор к этому добавляет, что царь, "относясь враждебно к местным жителям... решил совершенно уничтожить Персеполь" (XVII, 71, 3). Македонские воины бросались друг на друга с оружием, если не могли поделить захваченное. Насытившись грабежом и насилием, солдаты убивали пленных и бедняков, с которых нечего было взять. А жители Персеполя, не видя спасения, кончали жизнь самоубийством, бросаясь с городских стен или сжигая себя заживо в своих жилищах. И так продолжалось до тех пор, пока Александр не отдал распоряжения прекратить грабеж (Курц., V, 6,1-8).
Сокровища, захваченные Александром в Персеполе, по некоторым сведениям, составляли 120 тыс. талантов, не считая драгоценной утвари и прочего добра (Диод., XVII, 71,1; Курц., V, 6,9), для перевозки которого понадобилось 10 тыс. парных подвод и 5 тыс. верблюдов, доставленных из Суз, Вавилона и Месопотамии (Плут., Алекс, 37).
Очень интересно свидетельство Плутарха о том, как македонский царь впервые сел на трон Ахеменидов под золотым куполом и как один из его приближенных воскликнул: "Какой радости лишились эллины, умершие раньше, чем увидели Александра воссевшим на трон Дария!" Любопытен и другой описанный им эпизод: Александр долго простоял у поверженной на землю статуи Ксеркса, считая это расплатой за разорение Эллады (Алекс, 37).
Завладев богатствами Востока, Александр стал щедро раздавать их своим приближенным. Олимпиада в письмах не раз упрекала сына, пеняя ему на то, что "друзей" "он делает почти царями, а себя оставляет одиноким". Но царские милости все сыпались на приближенных: Пармениону он отдал в собственность дом Багоя (возведшего на престол Дария III Кодомана), в котором нашли только одежд на 1 тыс. талантов, а сыну сатрапа Вавилонии Мазея он обещал отдать в управление еще одну сатрапию, в дополнение к той, которой тот уже управлял. Матери и Антипатру в Македонию он также отправлял богатые дары (Плут., Алекс, 39). Даже рядовых воинов Александр не обходил своим вниманием. Однажды, увидев, как солдат из последних сил тащил тяжелый мешок с золотом, он подбодрил его словами: "Отнеси это себе..." Курций упоминает о почете, которым был окружен Тиридат, хранитель персепольских богатств, сбереженных им для Александра (V, 6, 11).
Однако то, от чего предостерегала Олимпиада сына, произошло очень скоро: обретя власть и богатства, "друзья" царя стали тяготиться походами, предпочитая битвам праздный образ жизни. Видимо, уже после Персеполя сподвижники Александра в своем большинстве восприняли продолжение похода на Восток как неприятную обузу, мешающую насладиться властью и достатком; планы завоевания мира их не прельщали; глухое недовольство политикой царя зафиксировано в источниках после Персеполя[31].
Желая представить рост оппозиционных настроений в среде военачальников как личный конфликт, Плутарх пишет, что они утопали в наслаждениях и вели недопустимый образ жизни: теосец Гагнон носил сапоги, подбитые серебряными гвоздями, Леоннату песок для гимнасия везли караванами из Египта, Филота заказал для охоты сеть длиной в 100 стадий (Алекс, 40). Все это царь не одобрял. Но поскольку Александр гнался за славой, т.е. за властью над миром, а "друзей" больше привлекали земные радости, конфликт между царем и приближенными нарастал.
Зиму 331/30 г. до н.э. Александр провел в Персеполе[32]. Источники эту продолжительную задержку объясняют желанием царя дать войску отдых (Плут., Алекс, 37) и покорить прочие города Персиды (Диод., XVII, 73, 1). На наш взгляд, Александра задержало не это, а грозные события в тылу - в Греции и Фракии, о которых речь пойдет ниже.
Александр посетил гробницу Кира Старшего, основателя персидской державы, в Пасаргадах, ритуальном центре и бывшей столице Ахеменидов. По преданию, Кир, одержав верх над Астиагом-мидянином и вырвав у него власть над Азией, основал здесь город и воздвиг дворец в память о победе (Страб., XV, 730). В отношении Пасаргад есть единственное свидетельство, по которому город был сдан Александру наместником Гобаром и царь получил там сокровищ на 6 тыс. талантов (Курц., V, 6, 10).
Поскольку Пасаргады были не только резиденцией Кира, но и местом сакрального поклонения персов, Александр отдал приказ Аристобулу украсить гробницу надлежащим образом. Как сообщает Аристобул, когда он проник туда через узкий проход, он увидел золотое ложе, стол с кубками, золотой саркофаг и множество одеяний и украшений с драгоценными камнями. Тот же источник свидетельствует, что на ложе была надпись: "Человек! Я - Кир, создатель державы персов, и я был царем Азии. Поэтому не завидуй мне за этот памятник". Рассказ Страбона приводит и Арриан (IV, 29), но относит его ко времени возвращения Александра из индийского похода, когда грабители уже унесли из гробницы все ценное, а труп выбросили.
Для нас не имеет значения, сколько раз Александр посетил могилу Кира в Пасаргадах. Важнее другое - забота царя о персидской святыне, уважительное отношение к чужому религиозному культу. Это была дальновидная политика опоры на служителей культа и представителей местной аристократии, которые все шире привлекались македонским царем на службу новой власти.
Задержавшись на четыре месяца в Персеполе, Александр не проводил время праздно. Так, вопреки обычаям древних не проводить военных операций зимой он "отправился к другим персидским городам, одними овладел силой, других привлек к себе добротой" (Диод., XVII, 73, I)[33].
Не представляется возможным детально выяснить, что и как покорял Александр в Персиде, поскольку основные источники об этом почти ничего не пишут. Арриан и Плутарх, описав пребывание Александра в Персеполе, сразу переходят к событиям в Мидии, считая, видимо, что овладение Экбатанами, летней резиденцией персидских царей, - более важная веха восточной кампании, чем покорение недружелюбных горцев Персиды. Только Курций свидетельствует, что, назначив Никархида начальником гарнизона Персеполя и передав в его распоряжение отряд в 3 тыс. македонян, оставив значительную часть войска и обозы под руководством Пармениона и Кратера, Александр с тысячью всадников и отрядом легковооруженных пехотинцев отправился на покорение племен центральной части Персиды. Снег, холод и бездорожье мешали продвижению горстки смельчаков во главе с царем, но они, преодолев все невзгоды, вышли к человеческому жилью. Увидев вооруженных людей, местные жители бежали в горы. Александр через пленников убедил их возвратиться к жилищам, и они сдались на милость царя (Курц., V, 6, 11-16).
Разорив поля Персиды и покорив много селений, царь пришел к племени мардов, горцам Персиды, очень воинственным. Очевидно, они были завоеваны силой, так как Курций сообщает, что и "это племя укротил удар Судьбы". На тридцатый день от начала экспедиции царь возвратился в Персеполь (Курц., V, 6, 17-19). Тот же историк пишет, что, вернувшись из похода на мардов, Александр раздал почти все, что приобрел в Персеполе, солдатам (V, 6, 19).
Разумеется, свидетельство Курция не следует понимать буквально. Ведь не мог же царь раздарить воинам все сокровища Ахеменидов - 120 тыс. талантов, доставшиеся ему в Персеполе. Правда, после захвата Суз, Персеполя, Пасаргад Александр стал сказочно богат, имея в руках ценностей на общую сумму в 180 тыс. талантов, в то время как Дарий сумел унести лишь 8 тыс. талантов при поспешном бегстве в Мидию (Страб., XV, 731).
Персеполь, центр древнеперсидской державы, занимал многих исследователей: историков, археологов, искусствоведов, с разных сторон изучавших величественные руины дворцового комплекса, не имевшего себе равных на Востоке.
Персепольский дворец был олицетворением могущественной державы Ахеменидов в пору ее наивысшего расцвета. Строительство этого уникального сооружения началось при Дарий I (520 г. до н.э.), продолжалось почти 60 лет и закончилось при Артаксерксе I (460 г. до н.э.).
Археологические раскопки Персеполя подтвердили свидетельства античной историографии о пожаре дворца, под развалинами которого были погребены и величие ахеменидской державы, и бесценные творения древних зодчих. Руины стоколонной ападаны - царского зала приемов - до сих пор удивляют своими размерами, но безжалостное время поработало над жемчужиной персидского зодчества, и выразительные развалины позволяют лишь угадывать контуры великолепного сооружения[34].
Но некоторые исследователи, постоянно ищущие подтверждения тезиса: "греки - это европейцы, персы - азиаты", уничтожение Персеполя понимают только как логический крах средневосточной цивилизации (ассиро-мидийской и персидской), в силу этнической принадлежности ее представителей лишенной творческих порывов и обреченной на гибель[35]. С их точки зрения, Александр выступал в роли мстителя за Элладу и вместе с тем нес семена греческой образованности на Восток.
Подобное понимание закона преемственности и деление наций на отжившие и мужающие, столь характерное для гегельянства, в полной мере прослеживаются в работах отдельных исследователей античности, несмотря на некоторое расхождение в оценке источником. Важно не то, что одни авторы не приемлют свидетельства Диодора и Плутарха о сожжении персепольского дворца гетерой Фаидой, видя в лозунге отмщения официальную пропаганду, а другие во всем винят обстоятельства и полностью принимают клитарховскую традицию[36]. И те и другие признают особую, исключительную роль македонского царя в насаждении эллинской образованности на окраинах Азии и создании очагов цивилизации. В этом смысле, по мнению ряда авторов, Персеполь - поворотный пункт истории, в котором, как в фокусе, сконцентрировались многие аспекты деятельности Александра: месть за поругание Эллады, уничтожение персидской державы, окончание завоевательного похода по областям древних цивилизаций и исполнение основного предназначения македонского царя - покоряя, сеять семена образованности на далеких окраинах ойкумены[37]. Отсюда происходит и утверждение немарксистской историографии о том, что Александр - "пионер цивилизации", стремящийся к "единомыслию" Востока и Запада.
На чем же основывается это утверждение?
Прежде всего, на широко известных словах Плутарха о желании македонского царя смешать обычаи и нравы, приобщить к культуре людей, живших примитивной и дикой жизнью (О счастье или о доблести..., А, 5). Далее, на сообщении Диодора о том, что Александр намеревался строить города со смешанным населением, перемещать народы из Европы в Азию, дабы привести континенты к дружбе и братству (XVIII, 4, 35). И в довершение - на указании Арриана, что царь молился о "согласии и единомыслии царств македонского и персидского" (VII, 11,9).
Нетрудно во всех приведенных высказываниях античных историков увидеть идеи официальной пропаганды того времени, сформулированные в придворных дневниках, регистрировавших наиболее значительные события царствования Александра. Понятно, что в целях пропаганды поход на Восток должен был быть представлен как идейное мероприятие освобождения, отмщения и насаждения культуры, что и отразили в своих сочинениях античные авторы, из соображений политической необходимости своего времени не назвавшие действительных причин грандиозной эпопеи греков и македонян, устремившихся на Восток в поисках новых земель и богатств.
Никто из древних авторов, оставивших нам историю похода Александра, не был его современником; все созданное о македонском царе отстоит от описывавшихся в этих сочинениях событий на три - пять веков, в течение которых эллинистические монархии пережили подъем, расцвет и упадок, быстро обнаружив свои пороки, приведшие к превращению огромных территорий Азии и Африки в провинции Римской империи.
Здесь уже видна некая преемственность задач античной историографии на разных этапах: в пору Александра идеями "единомыслия" и просветительства затушевывали захватнические цели восточного похода; во времена консолидации Римской империи также подчеркивались задачи "согласия" и "процветания", которые Рим якобы провозгласил критерием внешней политики. Эту официальную точку зрения поддерживали многие античные историки, и все они возвеличивали Александра Македонского ради потребностей своего времени.
Страбон, понтийский грек, хвалил римские порядки в Египте и превращение независимого царства в провинцию, которая хотя и платила значительные подати римлянам, но управлялась благоразумными префектами, посылаемыми туда время от времени (XVII, 797). Подобные рассуждения о пользе римского владычества звучат и у Павсания в применении к Элладе, когда он прославляет императора Адриана, более всех других приложившего усилий, чтобы осчастливить своих подданных (I, 5, 5). Курций также всячески восхвалял римскую власть, которая, например, для разрушенного Александром Тира была спасительной, так как при гуманном владычестве римлян город продолжительное время пользовался миром, содействовавшим всеобщему процветанию.
Поэтому идеи "единомыслия" и "братства" между народами, настойчиво пропагандируемые античной историографией[38], воспринимаются марксистами как утопия своего времени, не отражавшая реального соотношения движущих сил рабовладельческого общества, основанного на социальном неравенстве и жестокой эксплуатации основных производителей материальных благ - рабов. Понятно, что античные историки, являвшиеся представителями правящего класса, не интересовались проблемой рабовладения, считая незыблемым тот строй, который достался им от отцов. Но рост рабовладения в эпоху эллинизма несомненен, и это, возможно против желания древних авторов, отражено в их трудах.
Разорение городов Востока, поголовное обращение в рабство местного населения, гибель огромных материальных ценностей - таков путь Александра Македонского, отмеченный на карте Азии дымом пожарищ и кровью.
Марксистская историческая наука не отрицает значительного греческого влияния на Востоке, но с существенными оговорками. Прежде всего это влияние затронуло, в сущности, лишь городские центры, где была сосредоточена основная масса греко-македонского и эллинизированного населения, и почти не распространилось на сельские районы, χώρά (хора), сохранившие "варварские" традиции. Наличие многих чисто туземных центров, особенно в среднеазиатских областях, также иллюстрирует это положение. Кроме того, признавая эллинизм как понятие синкретическое, советская историческая наука указывает на длительный процесс взаимопроникновения Запада и Востока, относящийся не к периоду похода Александра, а к позднему времени, когда закончился распад его мировой державы и на ее развалинах выросли эллинистические монархии и эллинизированные государственные объединения[39]. Понимать же процесс эллинизации Востока как одномоментное действие[40], связанное с приходом войска Александра в глубины Азии, более чем рискованно. Ведь этот процесс, начавшийся в IV в. до н.э., продолжался вплоть до середины II в. до н.э.
Идею "единомыслия" греков, македонян и персов следует понимать как политический расчет завоевателя, желание найти опору в покоренных областях. Ведь правящий греко-македонский класс и туземная знать Востока очень скоро нашли общий язык. В этом не было ничего удивительного, так как Александр покровительствовал местным аристократам и жречеству. Но появление объединенного класса господ, "эллино-персов", не было показателем быстрого усвоения греческой культуры на Востоке, а, наоборот, указывало на постепенность взаимодействия эллинских и ориентальных начал.
Действительно, Персеполь - поворотный пункт деятельности Александра на Востоке. Здесь кончились полномочия македонского царя как стратега-автократора Коринфского союза, облекшего Александра неограниченными правами вождя эллинов в совместном походе отмщения на Восток. Начиная с этого рубежа македонский царь продолжил поход от своего имени, от имени законного наследника Ахеменидов. Он охотно восседал на персидском троне, в число приближенных допускал "варваров", применял восточный ритуал поклонения, рядился в персидские одежды - в общем, менялся на глазах своих подчиненных, увидевших бездну, отделявшую их от царя, превратившегося в восточного монарха.
Античная историография приводит достаточно примеров трансформации македонского царя - выборного вождя военной дружины - в коварного, надменного, подозрительного деспота, усвоившего все самое худшее на Востоке и тем повредившего своим планам и своей славе (Плут., Алекс, 47; Курц., III, 12, 19).
Объективно греко-македонский поход на Восток способствовал проникновению туда развитых форм рабовладения, денежного обращения, греческой культурной традиции, но все это налагалось на местную почву, которая взрастила доселе неведомое явление - эллинизм, синтез эллинских и восточных начал.


[1] A Dascalakis. Alexander the Great and Hellenism. C. 67 и сл. По Б. A. Турае-ву, ливийский храм дал Александру положение, в необходимости которого ему пришлось вскоре убедиться. Он сделал его восточным монархом, законным наследником восточных владык (Б. А. Тураев. История Древнего Востока. Т. 2. С. 204). См. также: A Gitti. Alessandro Magno е il responso di Amone. RSI, 64, 1952. C. 531–547.
[2] Посещение Александром оракула Амона занимало многих историков, так как древние авторы придавали этому факту особое значение. См.: Н. Bengtson. Griechische Geschichte. С. 334, примеч. 2; J. R. Hamilton. Plutarch Alexander. A Commentary. Ox., 1969. C. 69; V. Ehrenberg. «Pothos», Alexander and the Greeks. Blackwell, 1938. C. 52–61; G. Griffith. Alexander the Great, the Main Problems. Cambridge, 1966. C. 151–178; W. Tar n. Alexander the Great. Vol. II. Cambridge, 1948. C. 347–374; Α. Δασκαλακης. Ό Μεγας, Άλεξανδρος και ό Έλλννισμος. Άθηναι. 1963. C. 84 и сл.
[3] Вопрос о том, насколько Александр верил в свое божественное происхождение и был религиозен, разбирается в целом ряде работ. См.: А. Б. Ранович. Эллинизм и его историческая роль. С. 61; Β. Λαούρδας. Ή προσωπικότης τού Μεγάλου Άλεξανδρου κατα τόν Άρριανον. Θεσσαλονικη.1971. С. 11; G. Glotz. Histoire Grecque. Vol. IV. P., 1946. C. 92; A Dascalakis. La deification dAlexandre le Grand en Egypte et la reaction en Grece. Studii Clasice. Bucharest, 1967, № 9. C. 93–105; Ch. A Robinson. Alexander Deification. – «American Journal of Philology», LXV, 1943. C. 286–301; A. Bonnard. La civilisation Grecque. Lausanne, 1953. C. 167–168.
[4] Интересно замечание Б. А. Тураева по этому вопросу: «Итак, первая победа Востока над эллинством была одержана в Египте, и победа решительная, положившая грань между Александром и его сподвижниками» (Б. А. Тураев. История Древнего Востока. Т. 2. С. 204).
[5] Двойственность планов Александра в отношении Востока отмечали некоторые исследователи, считавшие, что он выступал как гегемон Коринфского союза и как продолжатель дела Филиппа, что на самом деле не соответствовало миродержавным планам македонского царя. Эту точку зрения поддерживают U. Wilcken (Alexander der Grosse. с. 98) и F. Altheim (Alexander und Asien. C. 66).
[6] Α. Δασκαλακης. Ό Μεγας Άλεξανδρος και ό Έλλννισμος. Άθηναι, 1963. C. 117 и сл.; Fr. Altheim. Alexander und Asien. C. 66.
[7] И. Дройзен полагает, что свобода и автономия островов Эгейского моря были полностью восстановлены Александром (И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 130–131). См. также: A Dascalakis. Alexander the Great and Hellenism. C. 218.
[8] Официальная традиция ничего не сообщает о Мегалопольской битве, а источники критической версии очень скупо пишут об этом. Только Диодор пишет о количестве войск враждующих сторон (XVII, 63, 1). При этом указание, что армия Антипатра насчитывала 40 тыс. воинов, вызывает обоснованные сомнения, так как Диодор говорит, что Александр оставил в Македонии 13 500 человек (XVII, 17, 5). Кроме того, царь постоянно требовал новых пополнений, да и борьба с внутренними врагами все время держала Антипатра в напряжении.
[9] Α. Δεσποτόπουλος. Έκστρατεία του Δαρείου. – ΙΕΕ. Τ. Δ. Άθηναι, 1973. С. 88.
[10] М. М. Дьяконов. Очерк истории Древнего Ирана. С. 144.
[11] Д. Туслянос, И. Мирокова. Держава Александра Македонского. Афины, 1976. С. 52 и сл. Б. А. Тураев пишет: «В Азии было также достаточно сил для воздействия на Александра. Подобно всем восточным завоевателям, удостоверяет он свое владычество жертвоприношениями в главных храмах, т.е. вступает в права местных царей...» (Б. А. Тураев. История Древнего Востока. Т. 2. С. 204). См. также: Γ. Κορδατος. Ίστορια των Έλληνιστικων Χρονων.. С. 8: он же... Ίστορια της Άρχαιας Έλλαδας.. Т. 3. С. 9.
[12] А. С. Шофман. Идея мирового господства в завоевательных планах Александра Македонского. С. 96–111.
[13] А. С. Шофман считает, что Дарий заново создавал армию перед Гавгамельской битвой (см.: А. С. Шофман. Восточная политика Александра Македонского. С. 87).
[14] СИ. Ковалев вполне обоснованно полагает, что численность персидского войска, приводимую в источниках, нужно уменьшить по крайней мере в десять раз (СИ. Ковалев. Александр Македонский. С. 60).
[15] В этом приказе Дария, видимо, нашло отражение несколько запоздалое осуществление плана Мемнона, предложившего в свое время персидскому царю тактику выжженной земли еще на пороге битвы за Малую Азию (Арр., I, 12, 9; Диод., XVII, 48, 2–3).
[16] Страбон (XI, 523) сообщает, что после битвы при Гавгамелах Атронат, военачальник Дария, сделал Малую Мидию независимой и «еще теперь (к I в. н.э.) наследование сохраняется в его семье, так как его потомки вступили в браки с армянскими и сирийскими царями, а позже – с парфянскими...».
[17] Курций пишет, что «они должны проложить себе путь на родину к пенатам своею собственной рукой» (IV, 14, 7). О смещении событии в повествовании Курция см.: А. С. Шофман. Восточная политика Александра Македонского. С. 255 и сл.
[18] Подробный анализ битвы при Гавгамелах, по Арриану, дается в книге английского исследователя Е. Марсдена. См.: Е. W. Marsden. The Campaign of Gaugamela Liverpool, 1964. См. также: G. Т. Griffith. Alexanders Generalship at Gaugamela- JHS. 67, 1947. C. 77–89; P. A Brunt. Persian Accounts of Alexanders Campaigns. – CQ, 56, 1962. C. 141–155.
[19] И. Дройзен отмечал несоразмерность потерь персов и македонян в битве при Гавгамелах. Но, будучи сторонником апологетической традиции, он объяснял это тем, что основные силы персов погибли во время панического бегства (И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 188). См. также: Κ. Παπαρρηγόπουλος, Ίστορία τού Έλληνικου Έθνους. Т. 2. С. 91 и сл.: Θ. Σαράντης. Ό Μεγας Άλέξανδπος. Άπό τήν ίστορια εως το θρύλο. Т. 2, Άθηναι, 1970. С. 23 и сл., Ι. Παπασταύρου. Ίστορία της Άρχαιας Έλλαδας., Άθηναι 1972 c. 390 и сл.; Α. Δασκαλακης. Άλέξανδπος και ό Ελληνισμός. Άθηναι, 1963. C. 259 и сл.
[20] Γ. Κορδατος. Ίστορια της Άρχαιας Έλλαδας. Т. 3. c. 222 и сл.; M. M. Дьяконов. Очерк истории Древнего Ирана. С. 145; W. Tarn. Alexander the Great. Vol. I. C. 51.
[21] С победой Аптипатра под Мегалополем над мятежным войском спартанцев было устранено последнее препятствие, мешавшее Александру продвигаться в глубь Азии (М. М. Дьяконов. Очерк истории Древнего Ирана. С. 146); J. Kaerst. Geschichte des hellenistischen Zeitalters. Bd I. C. 281–282.
[22] Униженным культурным центром древнего мира называет Б. А. Тураев Вавилон в пору персидского господства и этим объясняет неприязнь вавилонян к персам (Б. А. Тураев. История Древнего Востока. Т. 2. С. 204).
[23] Как верно отмечает М. М. Дьяконов (Очерк истории Древнего Ирана. С. 145), оставление Мазея на посту сатрапа Вавилона было первым симптомом сближения Александра с персидской знатью.
[24] Так как Вавилон некогда был могущественным центром ассиро-вавилонского царства, объединявшего многие земли от Египта до Междуречья, вавилонские цари первыми ввели в обиход понятие мировой державы, что было подхвачено Ахеменидами и позже Александром (Б. А. Тураев. История Древнего Востока. Т. 2. С. 204).
[25] В. Тарн. Эллинистическая цивилизация. С. 20; М. Уилер. Пламя над Персеполем. С. 88–89.
[26] Ф. Энгельс. Армия. К. Маркс п Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 14. С. 355–356; Γ. Κορδατος. Ίστορια της Άρχαιας Έλλαδας. Т. 3. С. 243 и сл.: А. С. Шофман. Армия и военные преобразования Александра Македонского. ВДИ. 1972, № 1. С. 180; F. Allheim. Alexander und Asien. С. 73–74.
[27] Β. Λαούρδας. Ή προσωπικότης τού Μεγάλου Άλεξανδρου κατα τόν Άρριανον. Θεσσαλονικη. 1971, с 10.
[28] P. Cloche. Alexandre le Grand. C. 59; J. Kaerst, Geschichte des hellenistische Zeitalters. Bd I. C. 310.
[29] Α. Δασκαλακης. Άλέξανδπος και ό Ελληνισμός. Άθηναι, 1963. C. 115 и сл.
[30] Источники отмечают, что последний раз фалангиты были использованы, да и то в ограниченном масштабе, в Индии против слонов Пора (Арр., V, 17, 3); во всех остальных сражениях преимущественную роль играли легкие пехотные части и конница. См. также: W. Tarn. Alexander the Great. Vol. I. C. 69; F. Altheim. Alexander und Asien. C. 76.
[31] Весьма удачно замечание А. С. Шофмана, что «царь Македонии и гегемон Коринфского союза не был совместим в понимании войска с царем Азии» (см. его статью «Идея мирового господства в завоевательных планах Александра Македонского». С. 101). См. также: А. Г. Бокщанин. Парфия и Рим. Ч. 1, 1960. С. 114 и сл.
[32] Высказанная И. Дройзеном гипотеза, в соответствии с которой Александр в Персеполе ожидал предложения новых мирных переговоров от Дария (И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 200), не соответствовала в действительности планам македонского царя, который сразу после Исса отверг мир, основанный на условиях владения частью Азии, ибо претендовал на всю ахеменидскую державу и далее на весь мир. Следовательно, предположение немецкого историка лишено серьезных оснований.
[33] Александр доказал преимущество зимних кампаний с применением немедленной атаки и тактики преследования. См.: А. С. Шофман. Армия и военные преобразования Александра Македонского. С. 185; см. также: Γ. Κορδατος. Ίστορια της Άρχαιας Έλλαδας. Т. 3. С. 244.
[34] Е. Schmidt. Persepolis. Vol. I, II. Chicago, 1953,4957.
[35] Ошибка отдельных исследователей по эллинизму кроется в том, что они выводят культуру из этнической принадлежности, а не из социально-экономических условий эпохи. На эту тему см. комментарий Г. А. Кошеленко к кн. М. Уилера «Пламя над Персеполем». С. 210–214, а также: Д. И. Цибукидис. Греция и Восток (Эллинистическая проблематика греческой историографии 1850–1974 гг.). С. 16.
[36] М. Уилер пишет, что походу Александра с самого начала в целях пропаганды придавали характер возмездия (М. Уилер. Пламя над Персеполем. С. 19 и сл.). А. Даскалакис не сомневается в достоверности свидетельств Диодора и Плутарха о жажде мести (Α. Δασκαλακης. Ό Μεγας, Άλεξανδρος και ό Έλλννισμος. С. 268).
[37] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 2. С. 17, прим. 69; F. Schachermeyr. Alexander der Grosse... С. 331; Ch. Robinson. Alexander the Great. C. 454.
[38] Это мнение античной историографии полностью разделяет В. Тарн (W. Tarn. Alexander the Great and the Unity of Mankind. – British Academy of the Promotion of Historical, Philosophical and Philological Studies. Proceeding 19. Cambridge, 1933. C. 123–166), за что он подвергался критике со стороны ряда исследователей; см.: Ph. Merlan. Alexander the Great or Antiphon the Sophist? – «Classical Philology». 1950, № 45. C. 161–166. Ю. Белох отрицает возможность сближения эллинов и «варваров» (J. Beloch. Griechische Geschichte. Bd III. С. 149).
[39] А. Г. Бокшанин. Парфия и Рим. Ч. 1. С. 106 и сл.
[40] М. Уилер пишет, что «поход Александра эллинизировал чуть ли не в единый миг огромные пространства Азии...» (М. Уилер. Пламя над Персеполем. С. 88).