(340D-341D)

1. Поэт Анакреонт создал множество прекрасных и прелести исполненных песен, ибо Мойры даровали ему много радостей в жизни. Алкею же и паросцу Архилоху божество не дало посвятить Музу радости и наслаждению людей, и так как оба они претерпели немало бед, то и в своих творениях стремились, порицая своих притеснителей, облегчить ниспосланные божеством несчастья. Но мне закон запрещает (я полагаю, он запрещает и всем остальным) упрекать в чем бы то ни было тех, - называя их имена, - кто от меня никакой обиды не претерпели, сами же на меня нападали. Среди образованных людей господствует убеждение, что теперь нельзя сочинять поэтические произведения; ведь занятие поэзией считается в наше время столь же постыдным, как некогда - богатство, нажитое нечестным путем. Но все же я не стану пренебрегать помощью Муз. Я заметил, что и живущие за Рейном варвары, грубо выкрикивая слова своих песен, подобные резкому карканью диких птиц, испытывают от Этого удовольствие. Мне думается, что плохие певцы вызывают досаду у слушателей, а сами испытывают наслаждение. Да и я, размышляя как-то и говоря, по своему обыкновению, сам с собой, сказал:

Итак, я буду петь для Муз и для себя.

Моя песня создана в вольной манере и содержит множество дерзких ругательств, однако, клянусь богами, они направлены не против других (как возможно это, если запрещает закон?), но только против самого поэта и сочинителя. Ведь ни один закон не запрещает сочинять хвалы или порицания самому себе, но восхвалять себя, даже если бы у меня и была такая мысль, я не нахожу никаких оснований; зато у меня есть тысячи причин себя порицать.
2. Я хочу начать с моего лица. По моему мнению, природа сотворила его не слишком красивым, приятным и привлекательным. А вдобавок, обладая мрачным и упрямым характером, я отрастил себе эту бороду, и не для какой-либо иной цели, а единственно для того, чтобы наказать природу, которая не дала мне более красивой внешности. И вот в моей бороде снуют вши, словно звери в дремучем лесу, а мне приходится их терпеть. Не смею я также ни есть ни пить в полное свое удовольствие, широко открывая рот, ибо должен остерегаться, как бы, сам того не замечая, не проглотил вместе с хлебом собственные волосы. А вот о том, что я не могу ни вкусить поцелуев, ни дарить их сам, я ни в какой мере не жалею, хотя, кроме всех прочих неудобств, борода не дает прикоснуться губами к нежным и, как я полагаю, сладостным устам; об этом уже обмолвился один из поэтов, вдохновленный Паном и Каллиопой, - тот, что воспел Дафниса [1]. Вы скажете, пожалуй, что из моей бороды нужно свить веревку. Я готов, если только вы сможете выдрать из нее волосы, не поранив своих нежных и мягких рук об эту щетину. Пусть никто из вас не подумает, будто я озлился за насмешку [2], - ведь я первый дал повод к ней. Да, у меня подбородок как у козла, но я мог бы сделать его гладким и безволосым, словно у прелестных мальчиков и у женщин, которых природа наделила привлекательностью, достойной любви. Вы же по невоздержности и в еще большей степени, пожалуй, по распущенности нравов тщитесь даже в глубокой старости угнаться за собственными сыновьями и дочерьми и постоянно стремитесь сохранить гладким ваш подбородок. Право, лишь по вашему лбу, а не по щекам (как у меня) можно догадаться, что вы - мужчины. Однако длинная борода - это еще не все; моя голова всклокочена, и я лишь крайне редко позволяю стричь мои волосы. И ногти я стригу нечасто, а все пальцы у меня в чернилах. Если же вы пожелаете узнать обо мне какие-либо тайные подробности, то я могу вам открыть, что грудь моя густо заросла волосами, словно у льва, царя зверей. Угрюмый нрав и моя необщительность всегда отвращали меня от мысли сводить волосы на груди или где-нибудь еще с тем, чтобы сделать кожу гладкой и нежной. Будь у меня бородавка, как у Кимона, я поведал бы вам о ней, но бородавки у меня нет.
3. Однако я хочу сообщить вам нечто иное, для вас небезызвестное:, не довольствуясь безобразным видом своего тела, я стараюсь еще придерживаться как можно более сурового образа жизни. По глупости своей я не позволяю себе посещать публичные зрелища и не терплю никаких театральных представлений в моем доме, - разве что на Новый год, - так как не имею к этому ни малейшего расположения. Если же я все-таки иду в театр, то с единственной целью - выполнить свой долг, и с ташш же чувством, с каким бедный крестьянин платит подати своему неумолимому господину. И когда я сижу в театре, по моему виду сразу можно понять, что я осуждаю все эти зрелища. Меня называют великим царем всего мира, но я вовсе не стремлюсь считаться начальником мимов и возничих. Вы удивлялись Этому еще в мой юношеские годы; и правда, я уже в ту пору проявлял суровость и мрачность нрава.
То, в чем я далее намерен признаться, гораздо меньше вам известно: я ненавижу скачки так же сильно, как должники ненавидят суд, и поэтому крайне редко являюсь на гипподром, разве только- в дни, посвященные богам. А если уж и приду туда, то не провожу на гипподроме целый день, как обыкновенно поступали мой двоюродный брат и дядя [3], но, посмотрев шесть забегов, спешу уйти, и по выражению моего лица можно сразу заключить, что я не только не люблю это увеселение, но, напротив, ненавижу его и гнушаюсь им; вот каков мой образ жизни вне дома. Однако Это лишь малая часть того, что вам еще угрожает.
4. Теперь послушайте, как течет моя жизнь дома. Ночи я провожу на твердом ложе, часто без сна, и никогда не наедаюсь досыта; мой характер суров и плохо согласуется с прелестями городской жизни. Не подумайте, однако, что я делаю это из-за вас. Еще с юношеских лет безрассудное и жестокое заблуждение склонило меня на борьбу с собственным желудком. Я не позволяю желудку переполняться едой, и потому со мной редко случалось, чтобы я извергал обратно съеденную пищу. Я вспоминаю, что с тех пор как я стал цезарем, это случилось со мной лишь однажды, но и тому была совсем иная причина. Стоит рассказать вам эту историю, которая, хотя и не слишком привлекательна, однако именно потому мне и нравится.
Однажды зимой я оказался в милой мне Лютеции [4]. Так называют кельты городок парисиев. Он расположен на небольшом островке, омываемом со всех сторон рекою. Перебраться на остров можно с обоих берегов реки по деревянным мостам. Река мелеет лишь изредка, обыкновенно летом она такая же, как и Зимой. Вода ее необыкновенно прозрачна и приятна на вкус, и тамошние жители употребляют ее для питья. Зима там очень мягкая, что объясняют теплотой океана, от которого остров этот отстоит не более чем на девятьсот стадиев. И, возможно, океан несет ему какие-то теплые испарения, так как морская вода вообще, как кажется; теплее пресной. Одним словом, какова подлинная причина, мне неизвестно, но зима в этой стране действительно теплая. Поэтому на острове растет хороший виноград. А некоторые жители - искусные садоводы - даже вырастили смоковницы, которые они покрывают на зиму соломой или чем-то еще, охраняющим деревья от холодов.
Но в тот год зима была более суровая, чем обычно, и река несла на себе будто куски мрамора. Вы ведь знаете мрамор, этот фригийский камень? Своей белизной ледяные глыбы, громоздившиеся друг на друга, были очень похожи на него. Они так тесно смыкались одна с другой, что, казалось, через реку переброшен мост, по которому можно перейти на другой берег. И вот в таких-то обстоятельствах я решил быть к себе еще суровее, чем обычно, и не позволял обогревать мою спальню, хотя в тех краях большинство жилищ отапливается очагами, да и в моей комнате были все приспособления для топки. Делал я это тогда по глупости или, вернее сказать, из непреклонности по отношению к самому себе - ведь я желал непременно приучиться переносить климат той страны, считая такую привычку полезной для себя. Хотя зима становилась все холоднее, я все еще не позволял слугам обогревать мое помещение из боязни привести в движение скопившуюся в стенах влагу; наконец, однако, я разрешил внести в комнату огонь и немного горячих углей. Но этот огонь, как ни был он слаб, вытянул из стен столько пара, что я заснул с тяжелой головой. Я чуть было не задохнулся, и меня пришлось вынести наружу. Врачи заставили меня извергнуть пищу, которую я принял незадолго до этого; по счастью, ее было немного. Я почувствовал себя гораздо лучше и провел ночь спокойно, а на следующий день принялся за свои обычные дела.
5. Вот как я жил среди кельтов, словно "Хмурый" [5] Менандра, и сам досаждал себе чрезмерно суровой жизнью.