Сведения о жизни Феофраста сохранил нам Диоген Лаертий, живший, по всей вероятности, при Александре Севере (222-235 гг. н. э.) и его ближайших преемниках и составивший биографии целого ряда греческих философов. Книга Диогена - "Биографии философов", - компилятивная по характеру и написанная человеком, который не только был мало осведомлен в философии, но не отличался ни большим умом, ни писательским талантом, для нас ценна лишь по собранным в ней биографическим материалам:, нашими сведениями о жизни Феофраста мы обязаны только Диогену.
Феофраст родился в 370 г. до н. э. на Лесбосе в городе Эресе. Отец его был хозяином валяльной мастерской и, судя по образованию, которое он дал сыну, человеком очень состоятельным. Феофраст начал заниматься философией уже у себя на родине, а затем, еще совсем юношей, приехал в Афины, где, по словам Диогена, "послушав Платона,, перешел к Аристотелю". Последний явно выделял Феофраста из среды своих учеников: и умственная сила молодого-человека, и его нравственный облик (Аристотель был внимателен и требователен к людям в этом отношении) делали его фигурой приметной. Из юноши вырабатывался настоящий ученый; интересы и рвение подлинного исследователя соединялись в нем с большим организаторским дарованием: он умел управлять и пользовался большим авторитетом не только среди учеников и слушателей Аристотеля, но и далеко за пределами этого ученого круга. У Авла Геллия ("Аттические ночи", XIII. 5) сохранился рассказ о том, как Аристотель, отказавшийся уже на склоне лет от управления школой, указал своим ученикам, которые просили его назначить им нового руководителя, на Феофраста. Кандидатов на это место было, повидимому, два: родосец Эвдем и Феофраст, уроженец Лесбоса. Аристотель велел принести себе родосского и лесбосского вина и, отведав того и другого, сказал, что родосское вино крепче, но лесбосское слаще. Аристотель знал, что делал, назначая Феофраста -своим преемником: в течение 34 лет, пока Феофраст управлял школой перипатетиков, она достигла большого процветания. Под руководством Феофраста было около двух тысяч учеников. Он умел внушить уважение и к школе, и к себе, - и официальным властям, и афинскому населению. Именно он своим влиянием заставил афинян уничтожить закон Софокла, сына Амфиклида, который предлагал казнить всякого философа, который открыл бы свою школу без предварительного разрешения совета и народа. Все философы немедленно выехали из Афин. Отсутствие их было, однако, кратковременным: "афиняне", - рассказывает Диоген в "Биографии философов", - "лишили силы закон Софокла, его самого присудили к штрафу в пять талантов и разрешили въезд философам затем, чтобы Феофраст мог вернуться и находиться в своей среде".
Между Аристотелем и Феофрастом существовала, повидимому, и большая личная дружба. Умирая, Аристотель назначил Феофраста опекуном своего малолетнего сына, завещал ему свою библиотеку - и книги, и собственные рукописи (можно считать поэтому Феофраста издателем, по крайней мере, части трудов своего учителя), а также свой сад в Ликее: ботанические интересы Феофраста были ему, разумеется, известны. Сад этот, ставший для Феофраста, вероятно, еще при жизни его учителя местом постоянных ботанических наблюдений и опытов, был для него особенно дорог: умирая, он завещал его своим друзьям, "которые захотят вместе отдыхать и вместе заниматься наукой... пусть они не продают его и пусть никто не присваивает его себе в собственность, но пусть владеют им как общим святилищем, в дружбе и согласии...". Он позаботился о садовниках - рабах и отпущенниках, - особенно о Пом-пиле и Трепте, "оказавших мне большую помощь". И себя он завещал похоронить в этом саду, "там, где это покажется наиболее удобным, только без лишних забот о могиле и о памятнике".
Феофраст умер в глубокой старости, 85 лет от роду. Слова, сказанные им при смерти, - "мы умираем тогда, когда начинаем жить", - свидетельствуют о том, что он сохранил и полную умственную силу и работоспособность.
Феофраст был плодовитым писателем. По свидетельству Диогена, им было написано 227 работ. Число это сомнительно:, давая перечень сочинений Феофраста, Диоген, повидимому, располагал несколькими каталогами, которые и соединил все вместе без всякой проверки: некоторые произведения упоминаются по несколько раз, некоторые не принадлежат Феофрасту. Несомненно, однако, что писательская деятельность Феофраста была и очень велика, и очень разнообразна: он писал о воспитании, этике, политике, метафизике, математике, астрономии и метеорологии. Диоген называет десять его работ, касающихся вопросов реторики; древность высоко расценивала их. Одна из них - "О стиле" - была хорошо известна Цицерону, который заимствовал оттуда деление стилей на "высокий", "средний" и "низкий", затем перешедшее от Цицерона в поэтики Западной Европы и в "Риторику" Ломоносова. До нас дошли целиком и в отрывках - больших и маленьких- несколько его произведений, как то: "О камнях" (наш главный источник для знакомства с техникой обработки камня у-древних), "Об огне", "О восприятии и о воспринимаемом" (сохранившийся отрывок содержит изложение систем прежних философов), "О вкусах", "Об усталости",. "О приметах погоды" (любопытнейшая сводка народных метеорологических примет), несколько отрывков из "Метафизики". Феофрасту же принадлежит и маленькая книжечка, озаглавленная "Характеры" и содержащая тридцать небольших типовых характеристик, например "Скупой", "Хвастун", "Суеверный" и т. п. Книжечка эта создана, по мнению некоторых филологов, преимущественно на материале новой комедии, изображающей, как известно, не- столько реальные живые характеры, сколько типы. Вряд ли это так: у Феофраста в окружающей его афинской действительности было^ достаточно материала для таких характеристик. Он не принадлежал к числу ученых-затворников: учитель и друг Менандра, светский человек, бывавший в самых разнообразных кругах афинского общества, он обладал достаточно острым взглядом, чтобы суметь выбрать из внутреннего человеческого облика самое существенное и характерное. Он описывал людей "типологически"-так, как впоследствии описывал растения.
Самыми главными работами Феофраста были его ботанические сочинения, дошедшие до нас в более или менее полном виде: это "Исследование о растениях" в девяти книгах (вот - в основном - их содержание: в первой книге - рассуждение о частях растений и морфология растений; во второй изложен уход за садовыми деревьями; в третьей дано описание лесных деревьев; в четвертой описаны растения заморских стран и болезни растений; в пятой собраны, сведения о лесе и его использовании; в шестой говорится о кустарниках и о цветах; в седьмой - об огородных растениях и об уходе за ними; в восьмой - о злаках, бобовых и о полеводстве; в девятой - о лекарственных травах). Работа эта содержит, главным образом, описание растений и их экологию.
"Исследование о растениях" было второй ботанической работой Феофраста; первая, · написанная им в молодости, носит название "Причины растений". Содержание ее таково: в первой книге речь идет о том, как растения размножаются и растут; во второй - о том, как растения, преимущественно деревья, изменяются под влиянием внешних условий; в третьей - об изменениях, возникающих вследствие культуры; в четвертой--о разных семенах и о хлебных растениях; в пятой - о противоестественных явлениях в растительном мире; в шестой - о вкусе и запахе растений.
Феофраста называют - и совершенно справедливо - "отцом ботаники". Было бы, однако, ошибочно думать, что он первый обратил внимание на растительный мир. Людей, интересовавшихся этим миром, и до Феофраста было немало: прежде всего тут следует назвать тех, кого растения занимали по чисто практическим соображениям и чья жизнь и работа проходили в непосредственной связи с растительным царством: земледельцев, садоводов, огородников, виноградарей, лесорубов, деревообделочников, ризотомов, и фарма-кополов. Люди эти были богаты практическими навыками и располагали немалым запасом наблюдений, ограниченных, правда, узкими пределами их огорода,сада, виноградника или полевого участка. Тем не менее, именно в области, прикладной ботаники и древесной технологии Феофраст был очень осведомлен и сведения свои получил именно от лиц, принадлежавших к упомянутым категориям. Обращали внимание на растения и философы-натуралисты, и такие путешественники, как Геродот, который с жадным вниманием описывал невиданные растения дальних стран. Сделаны уже были некоторые попытки как-то систематизировать растения: Феофраст ("Исследование о растениях", VI.2.7), говоря о νάρθηξ и ναρθηκία, упоминает, что по поводу этих растений шел "между некоторыми спор, относятся ли эти растения к одному и тому же "роду" и различаются ли они только величиной или же принадлежат к разным "родам"". Установить какие-то определенные группы внутри растительного мира старался и Спевсипп, преемник Платона по управлению Академией. И тем не менее, несмотря на все богатство ботанических сведений, собранных до него, Феофраст вступал в растительное царство, как вступает путешественник в неведомую страну, где на каждом шагу его ждут борьба, неожиданные и интересные находки и открытия. Не приходится серьезно говорить сейчас о его систематике, научные основы которой, как известно, были заложены лишь значительно позднее, но не следует также забывать, что его подразделения, лишенные с точки зрения современной ботаники научного значения, вносили все же определенный порядок в растительный мир. Многие из его описаний настолько точны, что по ним можно безошибочно определить, например, какие виды дубов и сосен он имеет в виду, а многие из его наблюдений поражают своей остротой и современного ботаника: почти невероятным кажется, например, как мог сделать такое точное описание сережек лещины человек, не имевший в своем распоряжении увеличительных стекол. Наконец, самое главное - это то, что Феофраст сделал ботанику самостоятельной наукой, отделив ее от зоологии и положив в основу своей деятельности в этой области наблюдение и опыт, стал работать в ней методами, исключавшими вторжение в науку всякой метафизики. В своих исследованиях растительного мира Феофраст руководствовался, с одной стороны, собственными наблюдениями, с другой - использовал практические знания и опыт своих предшественников и современников, знакомых с растительным миром.
Ботанические труды Феофраста были первой попыткой систематизировать и объединить многочисленные, разрозненные наблюдения и узко практические сведения о растениях, явившиеся результатом многовекового опыта народов, населявших Грецию и соседние страны, в единую систему знаний, по-своему продуманную и последовательную. И. пусть отдельные высказывания, обобщения и положения, данные "отцом ботаники", теперь нам представляются наивными, поверхностными и не отвечающими современным научным представлениям, - их историческое значение в развитии методов научного познания природы в последующие века несомненно и очень значительно.
При оценке ботанических работ Феофраста необходимо всегда учитывать, что в его наблюдениях нет и не могло быть точного определения количественных отношений и точной качественной характеристики процессов, совершающихся в организме растения. Эта ограниченность методов, приемов и средств познания была следствием примитивного характера производства в древней Греции с ее рабовладельческой системой хозяйства, не способствовавшей развитию техники научного эксперимента и познания явлений окружающей действительности и природы.
При этих условиях труды Феофраста и тот уровень научных знаний, который был им достигнут, представляются весьма значительными, имеющими определенную ценность в истории ботанических знаний и важными потому еще, что они проливают свет на источники первых теоретических, положений в области ботаники с древнего времени.
Характерным является также и то обстоятельство, что последующие ученые древнего мира, соприкасавшиеся в своих, работах с ботаникой, как Плиний, Диоскорид, Варрон, Колумелла и другие, не смогли стать выше Феофраста ни в описании форм и строения растений, ни в понимании их природы, ни в отношении взаимосвязи растений с окружающей их средой (влияние экологических факторов).
Давно уже оставлен взгляд Шпренгеля, объявившего Феофраста только компилятором, не умеющим отличать в чужих словах истины от лжи и не способным ни к собственным наблюдениям, ни к собственным выводам. Феофраст был тонким и точным наблюдателем, и живой интерес к растительному миру еще изощрял эту наблюдательность. Такую морфологию корня, какая дана в книге I "Исследования о растениях", можно было создать только на основании личного, очень внимательного изучения. Описания листьев целого ряда растений, такие подробные и такие точные, могли быть сделаны только человеком, который сам рассматривал эти листья, сравнивая их один с другим, умел подметить все их особенности и отличительные признаки и немало потрудился над тем, чтобы дать такое описание, в котором "словам было тесно, а мыслям просторно". Мы уже упоминали, что в распоряжении Феофраста еще не было точной ботанической терминологии, и чрезвычайно интересно следить, как он вырабатывает ее сам, неизменно стремясь к максимальной точности и ясности. Описание перистого листа впервые дано им: стоит сравнить описания листа у ясеня (III. 11.3), у рябины (III. 12.7) и у бузины (III.13.5), чтобы увидеть, как старательно передает он особенности каждого, стараясь в то же время установить то общее, что объединяет их всех. Соцветие рябины он сравнивает с булавой: сравнение живописное, но, видимо, не удовлетворившее Феофраста: он отказался от него при описании соцветия бузины, дав его в словах более сухих, но и более четких (Ш.12.8 и ΙΙΙ.13.6). Все это было бы невозможно без самостоятельной работы, поисков и наблюдений. Сад в Ликее превратился для Феофраста в своего рода опытный участок: там рассматривал он корни разных трав, начав с них, как с материала наиболее доступного, свое изучение корневой системы; наблюдал за тем, как прорастают семена двудольных растений, что происходит с посаженным чесночным зубком и как цветы в непрерывном круговороте сменяются одни другими. В этом саду мог он наблюдать, как оживают от "улыбки весны" притаившиеся зимой цветы и травы. Для лишенного всяких словесных прикрас, намеренно строгого и сухого стиля Феофраста такая, чуть ли не единственный раз прорвавшаяся метафора значит очень много: она выдает его любовь к этому зеленому миру, который он не только изучал, но и которым любовался. И точность его описаний свидетельствует не только о внимательности ученого, но и о восхищении художника, остро воспринимавшего форму и цвет.
Наблюдения Феофраста не ограничивались, конечно, садом в Ликее и близлежащими полями и огородами. Если доказательства, которые приводил когда-то Кирхнер [1] в пользу того, что Феофраст лично побывал в такой-то и такой-то области Греции, не всегда кажутся убедительными, то оспаривать самый факт его путешествий вряд ли представляется возможным. Уроженец Лесбоса, он, конечно, бывал на противолежащем малоазийском берегу, на Троад-ской Иде, и за те годы, которые он провел в Ассосе вместе с Аристотелем, бежавшим сюда из Афин к своему другу Гестиею, у него накопился большой ботанический материал, складывавшийся и из собственных наблюдений и из тех сведений, которые сообщали ему местные дровосеки и сельские хозяева. Но, обращаясь к опыту практических работников и наблюдениям этих практиков, связанных своей повседневной жизнью с растениями, Феофраст ничего не принимал от них на веру, без последующей личной проверки сообщаемых сведений. Часто каждое их утверждение он подвергал внимательному разбору и суровой критике. В древней Греции большое развитие имели сбор и заготовка лекарственных растений, составлявшие профессию многочисленной группы людей, которые назывались ризото-мами (корнекопатели, корнерезы). Продажа лекарственных растительных средств находилась в руках особых людей, называвшихся фармакополами. Эти люди обладали значительным запасом медицинских сведений о лекарственных растениях и о самих растениях. Но Феофраст, говоря о ризотомах, отмечает, что "многое они сумели подметить точно и правильно, но многое преувеличили и извратили". Он считал, например, нелепым обычай ризотомов при отыскании лекарственных растений руководствоваться полетом птиц, или положением солнца на небе.
Так же критически и строго он относился ко многим утверждениям практиков сельского хозяйства. Феофраст часто проверял получаемые сведения собственными наблюдениями: жители Иды, например, утверждали, что у ясеня нет ни цветов, ни плодов. Феофраст приводит их мнение и тут же опровергает его, дав описание ясеневого плода. Ряд сведений о корнях различных деревьев - а корни его очень интересовали, - которые он получил и от троадских лесников, и от аркадских дровосеков, он проверил и исправил на основании того, что видел и наблюдал сам (см. примечания, стр. 394 след.). По личным наблюдениям знал он и растительность Македонии: у него была земельная собственность, в Стагире, и трудно представить себе, чтобы человек, для которого занятия ботаникой были делом всей жизни, упустил возможность лично познакомиться с великолепными лесами Македонии. Список деревьев, растущих только в горах, составлен им на основании лесной македонской флоры (III.3.1); рассказывая о выгонке смолы (IХ.З), он. имеет в виду македонских смолокуров. Все это - личные македонские впечатления, и "людей из Македонии" Феофраст упоминает часто, ссылаясь на них как на свой источник.
Бывал Феофраст и в Беотии: такое описание водяной лилии с Орхоменского озера (IV.12.4) можно сделать, только после внимательного и неоднократного рассматривания цветка. В пользу его личного знакомства с растительностью Эвбеи можно привести и список растений, которые не растут на этом острове, и точное упоминание таких мест, где водятся и где не растут два маленьких сорняка (IV.5.4;. VIII.8.5). Нельзя, вообще говоря, представить себе, чтобы Феофраст хоть раз не побывал на Эвбее: Аристотель умер именно там, в Халкиде, и трудно допустить, чтобы Феофраст, любимейший ученик Аристотеля, на которого последний, умирая, возложил такие важные поручения, отсутствовал при его кончине.
Было бы очень соблазнительно продолжить, как это сделал Кирхнер (ук. соч.), список мест, где Феофраст лично занимался своими ботаническими наблюдениями и изысканиями. Осторожнее, однако, пока от этого воздержаться: материал, имеющийся в нашем распоряжении относительно Аркадии, Крита, Фессалии, а тем более Понта, Киликии, Сицилии и прочих мест, не допускает только одного истолкования: сведения о флоре этих стран Феофраст мог получить и на основании собственных наблюдений, и на основании того, что было ему. сообщено другими.
Вопрос этот, в конце концов, не имеет той важности, которую, казалось бы, можно было ему приписать. Основные принципы работы Феофраста - личное наблюдение, собирание сведений от других и проверка их там, где возможно, данными, полученными путем собственных наблюдений,- вырисовываются уже довольно отчетливо. Надо заметить, что обилие наблюденийФеофраста отнюдь не зависело от его путешествий, так как он организовал для себя доставку ботанического материала, который собирали для него люди, разосланные с этой целью в разные места Греции. Скорее всего это были его же собственные ученики и слушатели, проявившие особенный интерес к ботаническим занятиям. Имя одного из таких помощников Феофраста сохранилось: Феофраст упоминает ("Исследование о растениях, III.12.3) некоего Сатира, который был послан в Аркадию и которому местные дровосеки приносили образчики разных древесных пород. Это последнее сообщение заслуживает особого внимания: Феофраст хотел иметь в своем распоряжении свежие образцы тех растений, о которых он говорил или писал: с их помощью он проверял и дополнял свои старые наблюдения. Если привезти в Афины из Аркадии или Македонии большой ствол или комель дерева с целой системой длинных и толстых корней было делом трудным, то ничего не стоило захватить с собой листья, ветку, кусок коры, плоды, шишки и те непонятные для древних образования, которые являются цветками дерева. Можно смело утверждать, что описание этих частей для большинства деревьев сделаны Феофрастом de visu: если он не наблюдал их в лесу, на самом дереве, или если он хотел проверить свои старые впечатления, то у него под руками находился гербаризованный материал, собранный для него по определенному заданию. Сравнивая между собой, например, описания деревьев в книге III "Исследования о растениях", мы сразу же увидим, что они сделаны по одному и тому же образцу: общий вид дерева, древесина, кора, лист, корни, плоды, где растет, как используется для разных нужд, сколько видов имеет. Феофраст, очевидно, приступая к своим наблюдениям, составил как бы своего рода вопросник, по которому и "спрашивал" растение. Люди, посланные им для сбора материала, должны были руководствоваться таким же опросным листом и по нему вести собственные наблюдения и расспрашивать местных жителей.
Растительный мир занимал Феофраста не только как предмет чистой науки: его живо интересовала польза, приносимая растением в повседневном быту, и он много внимания уделил и технологии дерева, и вопросам ухода за огородом, садом и полем. И тут ему пришлось обратиться к источникам, для античного автора совсем необычайным.
Мы знаем, с каким презрением относился к ремесленному и вообще физическому труду греческий рабовладелец. Презрение это неприкрыто звучит и у Ксенофонта, и у Платона, и у Аристотеля. Совсем иное видим мы у Феофраста. Этот представитель рабовладельческой верхушки, принадлежавший к ней и по рождению, и по воспитанию, глава многочисленной и прославленной школы, свой человек при дворе Кассандра, тогдашнего правителя Греции, оказался единственным после Гесиода греческим писателем, который заинтересовался миром физического труда: зашел в мастерскую ремесленника посмотреть, над чем он работает, какими инструментами пользуется и какой материал выбирает для своих работ. Он подробно расспросил огородника и пахаря об их работе. Растения подвели Феофраста к миру, с точки зрения его учителей, низшему, и у Феофраста хватило и ума, и смелости признать и оценить сведения, которыми располагали представители этого мира. Философ пошел учиться в кузницу и столярню, в лес и на огород; не побоялся проверить и дополнить свои наблюдения наблюдениями земледельцев и мастеровых. Есть области,/где он полностью становится их учеником. Свойства древесины у разных деревьев, характеристика ее различных слоев, использование лесного материала - обо всем этом Феофраст узнал у дровосеков и столяров и сохранил их уроки в своей книге. От нее веет привычной для нас атмосферой скромного и повседневного труда, созидательного и благородного. Только страницы Феофраста донесли до нас отзвук жизни рабочего люда древней Греции: плотников, токарей, угольщиков, садовников, земледельцев - всех тех, что прожили свою жизнь незаметными и незамеченными. Но напрасно было бы искать у Феофраста прямой оценки этого мира. Надо длительно и терпеливо прислушиваться к сухой интонации этих ботанических описаний и технологических справок, чтобы уловить неожиданно прорвавшуюся и мгновенно потухшую эмоциональную ноту. И внимательность, с которой описана у Феофраста работа смолокуров, причем в описании этом даны не только одни технические подробности работы, но показаны за работой и сами люди, и живой интерес к народным поверьям и поговоркам, вкрапленным в его сухой и деловитый рассказ, и введение в строго научный язык аристотелевой школы чисто народной, ремесленной и земледельческой терминологии, и, наконец, самое признание этих рабочих своими учителями, постоянные ссылки на дровосеков, огородников, на разных ремесленников - все это позволяет думать, что его отношение к людям физического труда было проникнуто и уважением и симпатией.
Сведения, которые получал Феофраст от ремесленников, лесорубов и земледельцев, имели характер чисто практический. Растения интересовали этих людей или как материал для работы, или как источник питания. От плотников и столяров Феофраст узнал о свойствах древесины разных деревьев и о способе ее использования; у огородников и пахарей - об уходе за овощами и хлебными злаками. Насколько важными считал он эти сведения, видно из того, что он отвел для них в своей книге много места. Кроме бесед с людьми, практически знакомыми с интересовавшими его вопросами, использовал он и книги греческих писателей-агрономов, составивших практическое руководство по отдельным отраслям сельского хозяйства. Феофраст называет некоторых из них: Андротион, например, писал о садоводстве, Хартодр - о разных видах удобрения. Больше о них мы, к сожалению, ничего не знаем, но из тех, хотя и скудных сведений, которые сообщает о них Феофраст, совершенно ясно, что и эти люди интересовались, главным образом, чисто практическими, хозяйственными вопросами.
Можно было, однако, рассматривать растительный мир и с другой точки зрения, с точки зрения научной: что такое растение? Из каких элементов оно состоит? Что общего между растениями и животными? Что является причиной таких, например, обычных явлений в растительном царстве, как листопад? Такими вопросами интересовались греческие натурфилософы, например Эмпедокл, Клидем, Менестор; Феофраст, конечно, их знал. Что же он от них заимствовал и каково было его отношение к их теориям и взглядам?
Растение для предшественников Феофраста было, по преимуществу, предметом чистого умозрения. Греческие философы в своих попытках объяснить мир сводили все существующее к одному или нескольким элементам. Так, Эмпедокл (492-432 гг. до н. э.) видел в мире четыре основных элемента: горячее, холодное, сухое и влажное, причем эти элементы могли видоизменяться и переходить один в другой. Он считал млекопитающих и растения организмами сходными. Менестор, его младший современник (около 450 г.), перенес эмпедоклово понятие о холодной и горячей сущности с животных (как это было у Эмпедокла) на растения, и деление всех растений на "горячие" и "холодные" стало ходячим й общепринятым для всех греческих ученых, занимавшихся вопросами ботаники. Горячая природа растений выражалась в их любви к воде, в раннем распускании, в обильном плодоношении и в пригодности их для приборов, с помощью которых добывался огонь. "Горячими" были вечнозеленые растения, а "холодными" те, которые сбрасывают листву. В ранних своих ботанических работах Феофраст целиком принимает эту теорию: сосна и пихта, пишет он в "Причинах растений" (П.7.2), обладают свойствами "горячих" растений. Сосна растет по тенистым местам, потому что в ней соединено горячее и сухое; пихта, обладающая "влажным" характером, требует места солнечного. Рассуждение это вполне соответствует теории Менестора, ло которой растениям "влажным" и "холодным" нужны сухие и жаркие места, потому что только тогда между элементами в самих растениях и элементами в окружающей среде .установится соотношение, благоприятное для жизни и развития растения. Когда Феофраст пишет ("Исследование о растениях", 1.2.4-6): "Первичные элементы - это влага и тепло. Во всяком растении, как и в животном, есть некая прирожденная влажность и теплота: когда они начинают исчезать, наступают старость и хилость, а когда исчезнут вовсе, - смерть и усыхание", - то о наличии влажности можно было говорить на основании наблюдения, но, разумеется, наличие "теплого" в растении устанавливалось только путем чистого умозрения. Это отголосок учения Аристотеля, настаивавшего на аналогии между животным и растением. Влияние последнего в ранних работах Феофраста было очень сильным и сказывалось в этом пристрастии к отвлеченным теориям, при построении которых реальные факты во внимание не принимались. В ранних работах Феофраста, например "Об образовании меда" или "О рыбах, которые могут жить на земле", мы неоднократно встречаем такие чисто умозрительные заключения. О меде, например, говорится, что он осаждается на земле и на растениях: преимущественно на дубовых и липовых листьях, "потому что в них имеется плотность и влажность. Плохо только, если они совершенно сухи: тогда они впитают в себя мед, или слишком рыхлы: в этом случае мед сквозь них просочится" (стр. 190). Нечего и говорить, конечно, что ни просачивание меда сквозь дубовые листья, ни его впитывание в них Феофраст не наблюдал и-что особенно важно -не. считал нужным понаблюдать, какой мед, осаждается на древесных листьях. В упомянутой работе "О рыбах" он целиком придерживался аристотелевского воззрения, что животные нуждаются в охлаждении, которое и получают от воздуха, воды и земли. Без такого охлаждения их внутренняя органическая теплота действовала бы на них губительно, и Феофраст был вполне убежден, что земля, насыщенная водой, если только "теплое" и "влажное" соединены в правильной пропорции, может породить рыб (стр. 171; §§ 10-11): именно, путем такого саморождения объясняет он то, что в Пафла-гонии иногда откапывают "на большой глубине множества хороших рыб". Эту теорию самопроизвольного возникновения, принятую Аристотелем для мира животных, Феофраст распространил и на растительный мир ("Причины растений", 1.1.2): "Нет ничего странного в том, что некоторые растения возникают двумя путями: и самопроизвольно, и от семени. Ведь и некоторые животные возникают и от других животных, и из земли".
Чем дальше, однако, углублялся Феофраст в фактическое изучение растительного мира, тем больше отходил он от натурфилософских дедукций и освобождался от влияния своего учителя. Еще в "Причинах растений", где он повторяет любимую мысль Аристотеля, что природа ничего неделает без цели, он приводит факт, опровергающий эту мысль: у некоторых кипарисов нет семян и, следовательно, нет потомства. Аристотель, а в молодости и Феофраст, держался той точки зрения, что целью растения является образование семени. Кипарис, не имеющий семян, опровергал это убеждение, и Феофраст пишет ("Причины растений", IV.4.2): "Он изобличает природу в том, что она действует, напрасно". В тех же "Причинах" (Ц.1-6) Феофраст подробно говорит о воздействии на жизнь растения внешних факторов: мороза, дождя, ветров, особенностей почвы. Занятия этими вопросами заставили его глубже всмотреться в те реальные факты, которыми обусловлена жизнь растений: здесь он шел уже совершенно самостоятельным путем. Вопрос о "горячих" и "холодных" деревьях подвергается, коренному пересмотру: вместо того чтобы объяснять жизненные процессы, пррисходящие в растении, присущими ему "теплом" или "холодом", он заявляет, что "следовало-бы, пожалуй, сначала определить, какие деревья окажутся; "холодными", а какие "горячими" и на основании каких признаков можно это установить" ("Причины...", 1.10.7). Дальше идет речь о том, что "трудно решить, какие деревья будут "холодными", а какие "горячими" и по каким признакам производить это разделение" (там же, 1.16.8), и о том, что "произрастание растений и раннее распускание их обусловлены воздействием воздуха и солнца, а также свойствами самой природы каждого растения, различной по своей влажности и сухости, плотности и рыхлости, теплоте или холодности. Одни из этих свойств доступны чувственному воспринятию [αίσθήσει]; "теплое" же и "холодное" [в растении] постигаются не чувственным восприятием, а рассуждением, и как все, устанавливаемое путем рассуждения [λογω], спорно... обо всем таком следует судить на основании постоянно наблюдаемых [буквально "сопутствующих"] фактов" (там же, 1.21.3-4). Место это принадлежит к числу важнейших для характеристики метода, которого отныне будет придерживаться Феофраст: умозрительные теории, говорит он, дают повод только к бесконечным спорам. Общая картина греческой философии, когда гипотезу, выставленную учителем, обычно опровергал его ученик, должна была, конечно, утвердить его в этой мысли. На его глазах Спевсипп, племянник Платона, принявший от него руководство Академией, объявил учение об идеях несостоятельным. Естественно было настраиваться на скептический лад по отношению ко всяким отвлеченным теориям и искать какого-то иного пути, который приводил бы к результатам более прочным. Отказываясь от "рассуждений", Феофраст признавал необходимость познания посредством "чувственного восприятия", т. е. наблюдения над реальными фактами.
Интересно проследить первые шаги Феофраста в этом .направлении. Приведя признаки "горячей" природы растений, собранные Менестором на основании чистых домыслов (самые "горячие"-это водяные растения и деревья, любящие холодные места; "горяч" и плющ, потому что сердцевина в нем вся изогнута; дерево, как известно, в огне коробится; "горячи" и деревья, рано распускающиеся и рано приносящие плоды: в них сок горяч, и его теплота способствует раннему распусканию и плодоношению), он объявляет, что Менестор ошибался, но действует доводами со-, вершенно в духе тех же умозрительных соображений, какие были и у Менестора: для плодоношения и созревания требуется не избыток "теплоты", а некая ее "равномерность"; водяные растения живут в воде не потому, что, будучи "горячими", они ищут для равновесия элементов в окружающей среде холода, а потому, что они сами "холодны" и для них требуется соответственная им "холодная" же среда. Затем он предлагает свои признаки "горячих" растений: это растения маслянистые, с острым вкусом, ароматным запахом, плотной консистенции, с малым количеством сока и такие, которые действуют на наш организм согревающим образом и содействуют пищеварению, которое, по представлению древних, вызывается преимущественно теплотой. Интересен набор этих признаков: они все могут быть установлены путем чувственного восприятия (ср. "горячий сок" рано распускающихся деревьев у Менестора или "теплоту" его водяных растений), причем растение считается "горячим" потому, что оказывает на организм действие согревающее или горячительное. Таким образом, "горячая" природа растения постигается у него не на основании отвлеченного умозрения, а на основании конкретных, реально наблюдаемых признаков и на основании воздействия растения на человека. В дальнейшем Феофраст вовсе откажется от деления растений на "холодные" и "теплые". Важность его заявлений заключалась в том, что впервые была сделана попытка объяснить физиологические особенности растения и, следовательно, всякого организма исключительно на основе наблюдения как явлений, происходящих в самом организме, так и воздействия данного организма на другие. .Заявление, что чистое умозрение - λόγος - в области естествознания не может дать Никаких положительных результатов, было для того времени неслыханным. Аристотель, правда, в своем позднем произведении "О возникновении животных" рекомендовал "доверять больше чувствам, чем рассуждению" (III.10,760b), но что дедуктивные построения лишены всякой ценности, этого он никогда не думал. Феофраст же стал именно на такую точку зрения.
Превосходной иллюстрацией приложения этого нового метода является рассказ о листопаде. Эмпедокл считал, что деревья и кусты осыпаются от недостатка влаги, испарившейся от зноя; растения, в которых этой влаги сохраняется достаточно, остаются вечнозелеными. Аристотель пишет, что причиной листопада "является недостаток теплой влажности, каковой оказывается по преимуществу жирная влага. Поэтому жирные растения чаще всего и бывают вечнолиственными" ("О возникновении животных", 783b 18; перевод В. Карпова, 1940). Феофраст в своем раннем произведении ("Причины растений", II. 17.2) объяснял тот факт, что некоторые деревья не теряют листьев, достаточным количеством получаемой ими пищи. Но вскоре уже он прибавил к этой единственной причине еще две других: "собственную природу растения и место, где оно живет". Окончательное суждение его по поводу листопада имеется в "Исследовании о растениях" (1.9.3 сл.). Здесь он повторяет свою прежнюю мысль, что некоторые деревья остаются вечнозелеными "по природе своей" (φύσςι); другие же, обычно осыпающиеся, сохраняют листву в зависимости от места, где они растут, и климатических условий этого места: виноградные лозы, например, и смоковница в Верхнем Египте не осыпаются (1.3.5). То обстоятельство, что на Крите платан, растущий у самого источника, не осыпается, а другие платаны, растущие по соседству, но несколько поодаль от ручья, осыпаются (1.9.5), приводит его к заключению, что деревья, растущие в сухом месте и на легких почвах, теряют листья., раньше, чем деревья, растущие на сырой и хорошей земле.
Подметив эту обусловленность листопада особенностями климата и места, Феофраст не останавливается только на этих внешних факторах: он подмечает ряд особенностей, отличающих сбрасывание листьев у разных деревьев: у земляничного дерева, например, опадают с веток нижние листья, а верхние, сидящие на концах ветвей, остаются; старые деревья осыпаются раньше, чем молодые; у поздних сортов смоковницы и у дикой груши листья осыпаются еще до созревания плодов, а у деревьев вечнозеленых происходит постепенная смена листьев: одни осыпаются, другие появляются, причем эта смена приходится, главным образом, на самый разгар лета. [2]
Трактовка вопроса о листопаде в "Исследовании о растениях" отличается от прежней, даваемой Феофрастом раньше, во многих отношениях. Во-первых, он не удовлетворяется делением растений на вечнозеленые и теряющие листву, а подмечает особенности, характеризующие листопад у отдельных древесных групп, и ставит все явления в связь с окружающей средой. Ни слова о "холодной" и "теплой" природе растения: если раньше, как мы видели, он использует чувственно воспринимаемое для объяснения свойства только умопостигаемого (обжигающий вкус растения, например, свидетельствует о его "теплой" природе), то сейчас он не страшится поставить в связь только реальные явления, поддающиеся наблюдению. Отныне они становятся предметом его исключительного внимания, причем он хочет дать максимальную их совокупность: метафизике в его исканиях и объяснениях больше нет места. Поэтому в позднейших его работах, например в "Исследовании о растениях", совершенно почти отсутствует метафизическое понятие "первопричины", заставляющее сводить явления к "началам", т. е. исконным элементам природы, как представлялись они уму греческих натурфилософов и к которым относятся и "теплое" и "холодное" в растениях. Интересно сравнивать в этом отношении поздние и ранние работы Феофраста, трактующие об одних и тех же вопросах, например: "Исследование..." (II. 1.4), где, говоря о способах разведения растений и о тех изменениях, которые с растениями происходят, он тщательно избегает слова "причина", и "Причины..." (1.1-9) (главы, посвященные тем же вопросам и разбирающие их на основании того же самого фактического материала), или главы о болезнях растений в позднем "Исследовании..." (IV.14-16) и в ранних "Причинах..." (V.8-18): в поздней работе он тщательно избегает самого слова "причина"; в ранней - оно неизменно повторяется.
Заменив метафизические построения наблюдением над конкретным материалом растительного царства, Феофраст старается теперь всячески избегать схематизма, неизменно указывает предел, за которым начинается область, нуждающаяся еще в исследованиях и разысканиях, приводит разные версии рассказа об одних и тех же растениях (ср., например рассказы о сильфий в "Исследовании...", VI.3) и никогда не замалчивает фактов, идущих вразрез с его убеждениями. Чрезвычайно интересно рассмотреть его отношение к вопросу о самопроизвольном возникновении растений. В ранней своей работе ("Причины...", 1.1.2) он не находил ничего удивительного в том, что некоторые растения вырастают не из семян, а самопроизвольно образуются в лоне земли. В "Исследованиях..." (III. 1.4-6) он высказывается по этому поводу чрезвычайно сдержанно. Приведя мнения Анаксагора, Диогена из Аполлонии и Клидема относительно самопроизвольного зарождения, он замечает, что такое зарождение "не поддается нашему чувственному восприятию", и приводит объяснение тех случаев, когда, казалось бы, можно было говорить о самопроизвольном возникновении: реки при разливе или изменений своего русла уносят с собой семена разных деревьев, и в местах, где этих древесных пород никогда не было, они вдруг появляются. Вода из оросительных каналов разносит с собой сорняки. Ливень сбивает семена и потоками дождевой воды заносит их далеко от родного места: "семена вещей", которые, по словам Анаксагора, прибивает дождем к земле и которые дают, по его мнению, начало растительности, зачеркнуты этим эмпирическим объяснением. Не все, однако, Феофраст был в состоянии объяснить эмпирически. Почему, например, на Крите "стоит только вскопать и пошевелить землю", как появляются кипарисы, - дерево, свойственное этой стране? Приведенные Феофрастом объяснения здесь явно оказывались недостаточными, и его научная честность не позволяет ему ни замалчиваний, ни натяжек: может быть, в данном случае, семена уже находились в земле, а может быть, сама земля "пришла в соответственное [для произрастания растений], состояние". Таким образом, указав, что самопроизвольное зарождение не поддается нашему восприятию, отклонив возможность его для одних случаев и приведя возможность совершенно реального объяснения для других (нахождение семян в почве еще раньше), он, тем не менее, допускает в качестве гипотезы и существование самопроизвольного возникновения.
До Феофраста ботаника представляла собой как бы некое добавление к зоологии. Объясняется это тем, что греческие философы склонны были рассматривать растения и животных как нечто весьма сходное. Анаксагор считал, что деревья могут радоваться и печалиться; Менесторат и Клидем думали, что те и другие состоят из одинаковых элементов; Аристотель не останавливался перед очень смелыми аналогиями между растениями и животными: по его мнению, в растения превратились маленькие многоногие животные; "у растения верх внизу, а низ вверху: ведь корни у растений имеют свойства рта и головы..." ("О частях животйых", IV.10.686b). Платон высказал, правда, предположение, что растение представляет собой нечто, совершенно отличное от животного, но эта вскользь брошенная мысль не повела ни к каким дальнейшим выводам. Феофраст первый доказал принципиальное различие между животным и растением. В "Исследовании..." (1.1.4), говоря о частях растения и животного, он указывает, что если в частях растения искать сходства с частями (= органами) животного, то окажется, что, в то время как у животного число таких частей всегда постоянно и одинаково, у растения это число неопределенно и изменчиво. Если же не считать частями, например, листья, цветки, плоды, то выйдет так, что как раз то, что и составляет растение, его частями не окажется. Нельзя, следовательно, рассматривать растения и животных одинаково и "излишне стремиться сравнивать во что бы то ни стало то, что не может быть сравниваемо". Между частями растения и животного может существовать только некоторая аналогия, т. е. сходство в функциях. Решительным аргументом в пользу своих утверждений Феофраст выставлял именно ^определенное и постоянное число частей у животных и всегда меняющееся число частей у растения. Он первый установил принципиальную разницу между "замкнутой системой животного организма" и "открытой системой растения". Увидеть же единство растительного и животного мира, заключающееся не только в их органах, доступных невооруженному глазу, но в их функциях, отправлениях, клеточном строении и т. п. было, конечно, для античной биологии невозможно.
В числе вопросов, занимавших Феофраста при изучении растительного мира, был вопрос о соотношении между растением и окружающей его средой. Собственные наблюдения -над разным характером растительности в разных местностях, Греции (например контраст между горами Македонии, покрытыми великолепным лесом, и голыми горами Аттики), беседы с земледельцами и садовниками, которые рассказывали ему, какую почву любит и в каком климате хорошо идет то или другое растение, наконец, рассказы о заморских растениях, свойственных только южным дальним странам,- все это убеждало его в том, что между растением и средой, в которой оно живет, существует определенная связь, что растение предъявляет и к почве, и к климату, и к местоположению определенные требования. И в то же время эти садовники и пахари сообщили ему, какое значение имеет уход за растением и как этот уход изменяет природу самого растения и заставляет его приспосабливаться к условиям, которые без этого ухода оно не могло бы перенести. Он, правда, считал, как считали и те, кто беседовал с ним на такие темы, что природа растения кладет предел всяким усилиям человека: не мог же плющ прижиться в вавилонских парках, несмотря на все старания Гарпала (IV. 3), Возможность преобразования природы во всей широте своей не могла, конечно, представиться уму в условиях рабовладельческого общества. Замечательно и то, что первые шаги в этом направлении были сделаны простыми людьми древней Греции и что их усилия и результаты этих усилий внимательно отметил л оценил один из крупнейших мыслителей древнего мира.
Ботанические работы Феофраста отмечают собой поворотный пункт в истории естественных наук. Наблюдения Аристотеля до сих пор поражают своей точностью, но объяснения тем фактам, которые он подметил с такой остротой, Аристотель дает на основании отвлеченных умозрительных теорий: он неизменно остается натурфилософом. Только Феофраст в своих ботанических работах позднего периода сумел подойти к явлениям природы без предвзятой и насилующей, заранее составленной системы. Его метод исследования состоял в точном наблюдении над организмом и в установлении соотношений между ним и целым рядом внешних факторов; то, что не поддавалось наблюдению и чувственному восприятию, как, например, "горячее" и "холодное" и прочие "силы", которыми его предшественники объясняли жизненные процессы, происходившие в растении, было совершенно исключено. Теоретические и дедуктивные построения Феофраст считал областью философии и метафизики. Он отошел от них и указал для естественных наук принципиально иной метод изучения явлений природы. Им был сделан решительный шаг от идеалистического понимания природы к материалистическому: здесь он был великим новатором своего времени и создателем научного подхода к изучению растительного организма.
Пришел Феофраст к этому методу не сразу. В ранних своих произведениях, как мы уже упоминали, он находился под влиянием Аристотеля. К этим ранним произведениям относятся "Причины растений", на которые Аристотель ссылается в своих зоологических работах ("О возникновении животных" и "Исследование о животных", - написаны в 343-342 гг. до н. э.). "Причины...", следовательно, были написаны раньше, самое позднее около 342 г. Первоначально работа эта представляла собой ряд отдельных экскурсов: они были объединены вместе около 80 г. до н. э. Андроником, последним редактором феофрастовых работ, который соединял их, руководствуясь правильным наблюдением, что в некоторых произведениях Феофраста слово "причина" (αϊτία) встречается очень часто, а в других - совершенно отсутствует. Поэтому в "Причины..." попал и более поздний экскурс (1.10-22), где уже отчетливо намечается протест Феофраста против натурфилософских теорий. Экскурс этот был написан вскоре после 314 г. до н. э.
Что касается "Исследования о растениях", то оно тоже представляет собой собрание отдельных работ, большинство которых относится к позднему периоду, когда Феофраст уже вполне овладел своим новым научным методом.
В "Исследовании о растениях" заложены основы ботаники. Представляя в переводе этот труд Феофраста советскому читателю, вооруженному марксистско-ленинской методологией, воспитанному в духе передовой мичуринской биологии, мы надеемся, что этот труд древнейшего известного нам ботаника будет критически воспринят и оценен теми, кто интересуется историей ботаники и науки вообще.
Μ. Е. Сергеенко.

---

[1] О. Кirсhnеr. Die botanischen Schriiten des Theoprast von Eresos Jahrbucher f. classische Philologie, 7, Suppleraentband, 1873—1875, стр. 451—539.
[2] Наблюдения, которые Клебс производил над листопадом, показывают, что Феофраст правильно учел все влияния, от которых зависит листопад, кроме света (Кlеbs. Fortpflanzungen d. Gewachse. Handworterbuch d. Naturwissenschaften, 1913, IV, стр. 277—296).