КНИГА XI
1
Ты куда, ты куда, лентяйка книга
В необычном сидонском одеянье?
Неужели к Парфению? Напрасно.
Неразвернутой выйдешь и вернешься:
Не читает он книг, а лишь прошенья.
Было б время, своим служил он Музам.
Не сочтешь ли себя и тем счастливой,
Что ты в худшие руки попадешься?
По соседству ступай, в Квиринов портик:
Не видали такой толпы лентяев
Ни Помпей, ни девица Агенора,
Или первого судна вождь неверный.
Двое-трое там будут, кто откроет
Вздор, который одним червям годится,
Но лишь после закладов и рассказов
О наезднике Скорпе с Инцитатом.
2
Брови угрюмые, взгляд исподлобья суровый Катона,
Да и Фабриция с ним, пахаря бедная дочь,
Спеси личина и с ней лицемерная благопристойность,
Что моему существу чуждо, - ступайте вы прочь!
В честь Сатурналий "ио!" восклицают стихи мои, слышишь?
Так нам при Нерве теперь можно и любо кричать.
Строгие люди пускай изучают корявого Сантру,
Мне же нет дела до них: эта вот книга - моя.
3
Рад Пимплеиде[1] моей не один только Город досужий,
И не для праздных ушей я сочиняю стихи.
Нет, и в морозном краю у гетов, под знаменем Марса,
Книгу мусолит мою центурион боевой.
Наши стихи, говорят, напевают в Британии даже -
Что мне? Не знает о том вовсе мой тощий кошель.
Ну а какие бы мог писать я бессмертные свитки,
Что за сражения петь на пиэрийской трубе,
Если бы нам божества вернули Августа с неба
И Мецената они, Рим, даровали тебе!
4
Лары фригийцев и все святыни, что Трои наследник
Спас от пожара, не взяв Лаомедонта богатств,
Золотом в первый раз написанный вечным Юпитер,
Ты, о сестра, ты отца вышнего мудрая дочь,
Янус, который уже третий раз в пурпурные фасты
Внес имя Нервы, - всех вас я благочестно молю:
Этого нам сохраните вождя и сенат сохраните!
Да соблюдает сенат нравы его, он - свои.
5
Ревностно ты справедливость блюдешь и законность, о Цезарь,
Так же, как Нума, но был Нума при этом бедняк.
Трудное дело не дать одолеть добродетель богатству,
Крезов собой превзойдя множество, Нумою быть.
Если вернулись бы к нам с именами почтенными предки,
Если порожней могла б роща Элизия стать,
Чтил бы тебя и Камилл, необорный ревнитель свободы,
Да и Фабриций бы сам золото принял твое;
Брут бы с восторгом пошел за тобой, тебе Сулла кровавый
Передал власть бы свою, что собирался сложить;
С Цезарем, частным лицом, тебя возлюбил бы Великий,[2]
Красс подарил бы тебе все состоянье свое.
Если б от Дита теней преисподних был вызван обратно
Даже Катон, то и он цезарианцем бы стал.
6
В пышный праздник Сатурна-серпоносца,
В дни правленья у нас рожка с костями
Позволяешь ты, - в этом я уверен, -
Вольный Рим, нам шутить стихом игривым.
Улыбнулся ты, - значит, нет запрета.
Убирайтесь, унылые заботы:
Говорить будем мы о чем придется
Безо всяких угрюмых размышлений.
Влей вина мне покрепче, мальчик, в кубок,
Вроде как Пифагор, Нерону милый,
Наливай ты мне, Диндим, да почаще:
Никуда не гожусь я трезвый! Выпью -
И пятнадцать сидит во мне поэтов.
Поцелуев Катулловых ты дай мне,
И, коль дашь мне их столько, сколько счел он,
Воробья ты Катуллова получишь.
7
Мужу-болвану теперь, конечно, не скажешь ты, Павла,
Коль на свиданье к дружку ты соберешься пойти:
"Цезарь явиться велел поутру на Альбскую виллу,
Цезарь в Цирцеи зовет". С этой уловкой простись.
Стать Пенелопой бы надо тебе под властию Нервы,
Похоть, однако, и зуд старый мешают тому.
Бедная, как тебе быть? Сочинить, что подруга хворает?
Сопровождать госпожу сам поплетется супруг;
К брату с тобой он пойдет, и к отцу, и к матери в гости.
Что же придумала ты, чтобы его обмануть?
На истерию иной развратнице можно б сослаться
И говорить, что нужна ей Синуэссы вода;
Ты ж, на свиданья идя, поступаешь гораздо умнее,
Предпочитая сказать правду супругу в глаза.
8
Что выдыхает бальзам, сочась с иноземных деревьев,
То, чем кривою струей вылитый дышит шафран,
Дух, что от яблок идет, дозревающих в ящике зимнем,
И от роскошных полей, вешней покрытых листвой;
И от шелков, что лежат в тисках госпожи Палатина,
От янтаря, что согрет теплою девы рукой;
И от амфоры, вдали разбитой, с темным фалерном,
И от садов, где цветы пчел сицилийских полны;
Запах от Косма духов в алебастре, алтарных курений,
И от венка, что упал свежим с волос богача.
Перечисленье к чему? Будет мало. Но все сочетай ты:
Утренний так поцелуй мальчика пахнет у нас.
Как его имя? Скажу, если ради одних поцелуев...
Клятву даешь? Хочешь знать слишком ты много, Сабин!
9
Римской трагедии честь, Юпитера листьем увенчан,
На Апеллесовой здесь дышит картине Мемор.
10
Турн свой могучий талант обратил к сочинению сатур.
Что ж не к Мемора стихам? Братьями были они.
11
Мальчик, ты чаши прими фигурные с теплого Нила
И беззаботной рукой кубки подай нам, что встарь
Стерты губами отцов и кравчим остриженным мыты:
Пусть возвратится столам их стародавняя честь.
Из самоцветов пей ты, ломающий Ментора чаши,
Сарданапал, чтоб горшок сделать для шлюхи своей.
12
Пусть хоть семи сыновей, Зоил, тебе право дается,
Лишь бы тебе никаких предков никто не давал.
13
Путник, ты на Фламиньевой дороге
Не минуй без вниманья славный мрамор:
Наслажденья столицы, шутки Нила,
Прелесть, ловкость, забавы и утехи,
Украшенье и горе римской сцены,
И Венеры-то все и Купидоны
Похоронены здесь с Парисом[3] вместе.
14
Карлика-мызника вы, наследники, не хороните:
Всякая горстка земли будет ему тяжела.
15
Свитки есть у меня, жене Катона
И сабинкам пригодные суровым,
Эта ж книжка должна быть полной смеха
И резвее, чем все другие книжки.
Пьяной надо ей быть и не стыдиться
Быть измазанной Косма притираньем.
Пусть с мальчишками шутит, любит девок
И пускай говорит без оговорок
Про того, кто нам всем родитель общий
И кто Нумой священным назван прямо.
Ты же помни, смотри, Аполлинарий,
Что стихи эти все для Сатурналий:
Нравы вовсе не наши в этой книжке.
16
Если ты строг чересчур, уходи куда хочешь, читатель,
Прочь от меня: я писал это для тонких людей.
Резво играет моя страница стихов из Лампсака,[4]
Звонко трещит у меня в пальцах тартесская медь.[5]
О, сколько раз своего ты не сможешь унять вожделенья,
Хоть бы Фабриция сам с Курием строже ты был!
Даже, пожалуй, и ты эту полную шуточек книжку,
Дева, прочтешь под хмельком, хоть из Патавия[6] будь.
Книгу мою, покраснев, Лукреция в сторону бросит,
Но лишь при Бруте: уйди только ты, Брут, и прочтет.
17
Вовсе не каждый листок в нашей книге для чтения ночью:
Есть и такие, Сабин, что ты и утром прочтешь.
18
Подарил ты мне, Луп, под Римом дачу,
Но в окне у меня побольше дача.
Это дачей назвал ты, это дачей?
Не Дианина роща там, а рута,
Что покроет крыло цикады звонкой,
Что объесть муравью не хватит на день,
Хоть ему лепесток от розы - полог.
Там трава составляет ту же редкость,
Что и Косма листок иль перец свежий;
Там лежать огурец не может прямо
И змея, растянувшись, уместиться.
И червя одного-то не прокормит
Сад, где дохнет комар, ивняк поевши,
Где один лишь копает крот и пашет.
Ни грибу не раздаться там, ни смоквам
Рта раскрыть, ни фиалкам распуститься.
Поле мышь расхищает там, страшнее
Калидонского вепря для хозяйства;
Прокна там налетит и в лапках ниву
Всю в касаткино гнездышко утащит.
И стоять без серпа и без оружья
Половинному нет Приапу места.
Жатва в раковину с избытком влезет,
А в орех запечатанный - всё сусло.
На один только слог ты обсчитался,
И хотя подарил ты, Луп, мне дачку,
Предпочел получить бы я подачку.
19
Гелла, сказать, почему не женюсь на тебе? Ты учена,
Ну а в любовных делах часто могу я наврать.
20
Мрачно латинскую речь читающий бледный завистник,
Цезаря Августа шесть резвых стихов прочитай:
"То, что с Глафирою спал Антоний, то ставит в вину мне
Фульвия,[7] мне говоря, чтобы я с ней переспал.
С Фульвией мне переспать? Ну а ежели Маний попросит,
Чтобы поспал я и с ним? Нет, не такой я дурак!
"Спи или бейся со мной!" - говорит она. Да неужели
Жизнь мне дороже всего? Ну-ка, трубите поход!"
Милые книжки мои оправдаешь, уверен я, Август,
Ты, что умеешь и сам просто по-римски сказать.
21
Лидия так раздалась, словно медного всадника гузно,
Точно с гремушкой своей обруча быстрого круг,
Как колесо прыгуна, сквозь какое он прыгает ловко,
Точно, как старый башмак, в грязной набухшей воде,
Точно как редкая сеть для ловли дроздов перелетных,
Точно помпеевский тент в тихий, безветренный день,
Точно браслет, что упал с руки бесстыдника хилой,
Точно левконский тюфяк, шерсть потерявший свою,
Точно штаны, что сносил бритонец бедный, и точно
Зоб пеликанов, каких можно в Равенне найти.
Люди болтают, что в рыбном садке сошелся я с нею;
Вряд ли: лучше сказать - с рыбным сошелся садком.
22
То, что ты жестким ртом белоснежного губы Галеза
Нежные трешь и лежишь с Ганимедом нагим,
Это (кто против?) уже чересчур! Но пусть бы ты только
Щупать похабной рукой члены у них перестал.
Для безбородых юнцов рука твоя много опасней,
И скороспелых мужей пальцы твои создают;
Запах козлиный пойдет, волоса, борода, к удивленью
Их матерей, и нельзя будет купаться им днем.
Полу мужскому даны от природы две части: для женщин
Эта, а та - для мужчин. Пользуйся частью своей.
23
Сила согласна на все, лишь бы стать ей моею женою,
Да не согласен никак Силу в супруги я взять.
Но приставала она, и сказал я: "В приданое дашь мне
Золотом ты миллион". Разве не скромен я был?
"Не обниму я тебя даже в первую ночь после брака
И никогда на постель вместе не лягу с тобой.
Буду с любовницей спать, а ты запрещать и не думай;
Я прикажу, и пошлешь ты мне служанку свою.
Я на глазах у тебя целоваться буду игриво
С юным слугой, все равно, будет он мой или твой.
Будешь обедать со мной, на таком расстоянье, однако,
Что и одежда моя не прикоснется к твоей.
Изредка только меня поцелуешь, и то с разрешенья,
Да и не так, как жена, а как почтенная мать.
Если такое стерпеть ты способна и вынести можешь,
Сила, найдется такой, кто тебя замуж возьмет".
24
Провожая, идя домой с тобою,
Болтовню твою слушая пустую
И хваля все, что сделал и сказал ты,
Скольких я не родил, Лабулл, стихов-то!
Не досадно ль, коль то, что Рим читает,
Что проезжие ищут, без насмешки,
Всадник смотрит, сенатор повторяет,
Хвалит стряпчий и что бранят поэты, -
Гибнет ради тебя, Лабулл, не правда ль?
Кто же вынесет это? Чтоб клиентов
Жалких было твоих числом побольше,
Книг число бы моих поменьше стало?
В тридцать дней-то, пожалуй, и страницы
Я не смог написать! Бывает это,
Коль не хочет поэт обедать дома.
25
Член, блудодей чересчур и многим известный девчонкам,
Линов, - уже не стоит больше. Язык, берегись!
26
Ты - утешенье мое, дорогая забота, Телесфор,
Но был в объятьях моих раньше подобный тебе!
Мне поцелуи даря, увлажненные старым фалерном,
Кубки ты мне подносил, прежде пригубив их сам.
Если ж меня одаришь ты и подлинным благом Венеры,
То и Юпитера так не одарял Ганимед.
27
Прямо железный ты, Флакк, если ты обнимаешь подругу,
Что шесть стаканов себе просит рассола налить,
Иль два кусочка тунца она съест, иль худую лацерту,
И виноградная кисть ей чересчур тяжела;
Что от служанки берет, на потеху ей, в глиняной плошке
Рыбный отстой и его тут же немедленно жрет;
Или же, лоб потерев и стыд забывая, попросит
Пять непромытых мотков шерсти ей дать на платок.
Ну а подруга моя - пусть хоть фунт благовонного нарда
Просит, зеленых камней иль сардониксов в подбор,
С улицы Тусской шелков желает лишь наилучших,
Или же сто золотых требует как медяков.
Что же, ты думаешь, я охотно дарю это милой?
Нет, но хочу, чтобы ей стоило это дарить.
28
Мальчика Гила у Евкта-врача схватил полоумный
И овладел им. Он был, думаю, в здравом уме!
29
Стоит лишь дряхлой рукой тебе тело мне вялое тронуть,
Тотчас, Филлида, твоим пальцем я жизни лишен.
Ибо, когда ты меня мышонком, глазком называешь,
И через десять часов трудно оправиться мне.
Ласк ты не знаешь. Скажи: "Тебе подарю я сто тысяч,
В Сетии земли и дом я тебе дам городской,
Вот тебе слуги, вино, столы, золоченая утварь..."
Этак, Филлида, ласкай; руку же прочь убери.
30
Ты говоришь, изо рта у поэтов и стряпчих воняет?
Но от тебя-то, Зоил, худшею вонью несет.
31
Настоящий Атрей Цецилий тыквам:
Он ведь их как сынов Тиеста режет,
Раздирая на тысячу частичек.
Только съесть ты успел их на закуску,
Их на первое он и на второе,
И на третье тебе предложит блюдо,
И десерт он из них же приготовит.
И лепешки печет из них без вкуса,
Да и слойку из них готовит пекарь,
И те финики, что в театрах видишь
И состряпать из тыквы может повар
Мелочь в виде бобов и чечевицы;
Он в грибы превратит ее, в колбаски,
В хвост тунца или в маленькие кильки.
Изощряется всячески дворецкий,
Их различными снадобьями сдобрив,
В листик руты Капеллы яства спрятав.
Наполняет он так подносы, миски,
И глубокие чашки, и тарелки,
И считает он роскошью и вкусом
В асс один уложить все эти блюда.
32
Нет у тебя очага, нет кровати в клопах, нет и тоги,
Влажного нет камыша, чтобы циновку сплести,
Ни молодого, ни старца раба, ни мальца нет, ни девки,
Нет ни замка, ни ключа, нет ни тарелки, ни пса.
Но, несмотря ни на что, ты, Нестор, и слыть и казаться
Бедным желаешь, ища места в народе себе.
Лжешь ты и сам себе льстишь, обманщик, тщеславным почетом:
Нищенство, Нестор, никак с бедностью путать нельзя.
33
Первенства пальму не раз и по смерти Нерона "зеленый"
Брал, и победных наград выпало больше ему.
Скажешь, что ты уступал, завистник злобный, Нерону?
Но ведь "зеленый" пришел первым, - совсем не Нерон.
34
Дом приобрел себе Апр, но такой, что его не взяла бы
Даже сова: до того грязным и ветхим он был.
С ним по соседству Марон блистательный садом владеет:
Коль не жилье, то обед будет у Апра хорош.
35
Незнакомых мне лиц зовя три сотни,
Удивляешься ты, бранишься, ноешь,
Что нейду я к тебе по приглашенью?
Не люблю я, Фабулл, один обедать.
36
Гай мой нынешний день отмечает мне камешком белым:
Вот он - о счастье! - опять с нами по нашей мольбе.
Право, я рад, что отчаялся: мне ведь казалось, что нити
Парок пресеклись: не так рады, кто страха не знал.
Гипн, что ж ты медлишь, лентяй? Наполни бессмертным фалерном
Чаши! На праздник такой старого надо вина.
Выпьем сегодня и три, и четыре, и шесть мы бокалов,
Чтоб получился из них Юлий, и Прокул, и Гай.
37
В золота фунт для чего, Зоил, оправлять себе камень,
Или приятно тебе жалкий губить сардоникс?
Ноги тяжелым кольцом недавно твои украшались:
Тяжесть такая, Зоил, пальцам совсем не идет.
38
Продан погонщик мулов недавно был за двадцать тысяч.
Ты удивляешься, Авл, этой цене? Был он глух.
39
Некогда ты, Харидем, баюкал меня в колыбели,
Спутником, мальчику, мне и охранителем был.
Нынче же после бритья моего полотенца чернеют,
И недовольна моей колкой подруга губой.
Но для тебя я - дитя: тебя наш управитель боится
И казначей, и весь дом в страхе ты держишь у нас.
Не разрешаешь ты мне ни ухаживать, ни баловаться,
Воли ни в чем не даешь, все позволяя себе.
Ходишь за мной по пятам, вздыхаешь, ворчишь ты и ловишь.
И, в раздраженье, меня только что палкой не бьешь.
Стоит мне пурпур надеть или волосы мне напомадить,
Ты уж кричишь: "Никогда так не дурил твой отец!"
Брови нахмуря, ведешь ты счет всем нашим стаканам,
Точно бы пили вино мы из твоих погребов.
Полно тебе: нестерпим мне отпущенник в роли Катона!
Можешь узнать, что я муж, ты у подруги моей.
40
Обожатель Луперк Гликеры стройной
(Он один обладает ей всецело),
Целый месяц ее не обнимавший,
Опечален был горько и, причину
На вопрос Элиана объясняя,
Отвечал: "У Гликеры зубы ноют".
41
Полон заботы Аминт-свинопас о скоте и, гордяся
Тем, что все стадо его тучно и лучше других,
Ветки, с которых листва опадала, всей тяжестью тела
Он наклонил и упал вслед за добычей своей.
Дубу проклятому жить после злого разбоя хозяин
Не дал, ему присудив быть погребальным костром.
Лигд, пусть жиреют стада свиней у соседа Иолла:
Будет с тебя, коль у нас не растеряешь скота.
42
Просишь живых эпиграмм, а даешь ты для них содержанье
Мертвое. Как же тут быть, Цецилиан, объясни?
Требуешь меда себе, точно с Гиблы или с Гиметта,
А корсиканский тимьян пчелке Кекропа даешь!
43
С мальчиком нас захватив, ты, жена, беспощадно бранишься,
И говоришь, что его можешь ты мне заменить.
Сколько твердила о том шалуну-громовержцу Юнона!
Но продолжает лежать он с Ганимедом своим.
Гила тиринфский герой изгибал, позабывше о луке, -
А у Мегары, скажи, нечего было сгибать?
Дафна-беглянка совсем замучала Феба, но все же
Мальчик Эбалий ему страсти огонь потушил.
Хоть Брисеида во всем покорялась внуку Эака,
Друг безбородый его все же был ближе ему.
Брось же, прошу, ты мужское смешивать с женским
И убедись, что жена может лишь женщиной быть.
44
Раз ты бездетен, богат и родился ты в консульство Брута,
Много ли, думаешь, есть верных друзей у тебя?
Верен, кто смолоду был твоим другом, когда ты был беден.
Новому другу, поверь, смерть твоя только мила.
45
Всякий раз, Кантор, когда ты в каморку под вывеской входишь,
Коль приглянулся тебе мальчик иль девочка там, -
Мало тебе занавеску спустить, на замок запереться:
Надобно строже еще тайну свою сохранить.
Ты затыкаешь везде малейшие щелки и дырки,
Что пробуравить могла в стене шалунья-игла.
Нет никого, кто бы так стыдлив был и волновался.
Если обычно он занят любовной игрой.
46
Мений, уж только во сне ты способен к любовным утехам
И начинаешь теперь в ноги мочиться себе.
Дряблый твой член возбуждать перестали усталые пальцы,
И не поднять никогда вялой головки ему.
Тщетно зачем нападать на мальчишек и девочек снизу?
Ввысь устремись: только там член-старичок оживет.
47
Бань, куда любят ходить толпою женщины наши,
Так избегает зачем Латтара? Чтоб не грешить.
В сени Помпей зачем не гуляет он медленным шагом,
В храм к Инахиде нейдет что же он? Чтоб не грешить.
Желтого тела зачем от мази лакедемонской
Девы не моет водой свежею? Чтоб не грешить.
Если уж так он всегда опасается женского пола,
Лижет зачем же тогда Латтара? Чтоб не грешить.
48
Эту гробницу хранит - великого память Марона -
Силий - хозяин земли, коей владел Цицерон.
Не предпочел бы других наследников или владельцев
Праха и ларов своих ни Цицерон, ни Марон.
49 (50)
Часа не может пройти, чтоб меня ты, безумца, Филлида,
Не разоряла: с такой ловкостью грабишь мой дом.
То эта лгунья-раба о потерянном зеркале плачет,
Иль о пропаже кольца, иль драгоценной серьги;
То по дешевке купить шелков ты краденых просишь,
То опорожненный мне Космов подносишь оникс;
То вдруг амфору подай с отстоявшимся темным фалерном,
Чтобы болтунья-карга сны заклинала тебе;
То позвала на обед ты подругу-богачку, и крупных
Я покупай окуней иль двухфунтовых барвен.
Совесть имей, соблюдай наконец справедливость и честность
Все я, Филлида, даю, все мне, Филлида, давай.
50 (49)
Всеми почти что уже покинутый прах и Марона
Имя священное чтил лишь одинокий бедняк.
Силий решил прийти на помощь возлюбленной тени,
И почитает певца ныне не худший певец.
51
Столп свисает у Тития такой же,
Что лампсакские девы почитают.
В одиночестве Титий, без помехи
Ходит мыться в свои большие термы,
Но, что делать, и в них ему тесненько.
52
Юлий ты мой Цериалий, со мной пообедаешь славно;
Коль приглашения нет лучшего, к нам приходи.
Сможешь к восьми подоспеть; с тобой мы помоемся вместе:
Знаешь, как близко живу я от Стефановых бань.
Первым тебе будет подан латук для сваренья желудка
Очень полезный, и с ним перья с порея стеблей;
Следом соленый тунец, покрупнее мелкой лацерты,
Зеленью руты покрыт будет и яйцами он;
Яйца еще подадут, в золе испеченные теплой,
И на велабрском огне сыра копченого круг;
Да и маслины тебе, знававшие холод Пицена, -
Это закуска. Теперь хочешь узнать про обед?
Чтобы пришел ты, солгу: будет рыба, устрицы, вымя,
Жирная птица с двора, будет болотная дичь,
Да и такая, какой и Стелла лишь изредка кормит...
Больше того: я тебе вовсе не буду читать.
Лучше уж сам мне читай "Гигантов" своих иль "Эклоги",
В коих к бессмертным стихам близок Вергилия ты.
53
Клавдия родом пускай Руфина из синих британцев,[8]
Но обладает она чисто латинской душой.
Как хороша и стройна! Ее италийские жены
Римлянкой могут считать, Аттики жены - своей.
Боги ей дали детей, рожденных верному мужу,
Дали надежду иметь в юности снох и зятьев.
Да осчастливят ее небеса единым супругом,
Да осчастливят навек благом троих сыновей.
54
Мази, корицу, и всю отдающую тлением мирру,
И фимиам, что сгорел наполовину в костре,
И киннамон, что тобой со стигийского ложа украден,
Ты из поганой верни пазухи, подлый Зоил!
Наглые руки у ног воровству научились, наверно:
Не удивляюсь, что раб беглый стал вором теперь.
55
Лупу ты, Урбик, не верь, когда он тебя убеждает
Стать отцом: ничего меньше бы он не хотел.
Это уловка ловца: для виду желать, не желая;
Будет не рад он, коль ты просьбу уважишь его.
Пусть, что брюхата она, Коскония чуть заикнется,
Как побледнеет тотчас хуже родильницы Луп.
Впрочем, для виду, что ты совет его дружеский принял,
Так ты умри, чтобы он думал, что стал ты отцом.
56
Если, как стоик, ты смерть, Херемон, восхваляешь без меры,
Должен я быть восхищен твердостью духа твоей?
Но ведь рождает в тебе эту доблесть кружка без ручки,
Да и унылый очаг, где даже искорки нет,
Вместе с циновкой в клопах и с брусьями голой кровати,
С тогой короткой, тебя греющей ночью и днем.
О как велик ты, когда без черного хлеба, без гущи
Красного уксуса ты и без соломы живешь!
Ну а коль был бы набит подголовок твой шерстью лаконской,
Если б с начесом лежал пурпур на ложе твоем,
Если б и мальчик тут спал, который, вино разливая,
Пьяных пленял бы гостей свежестью розовых губ, -
О как желанны тебе будут трижды Нестора годы,
И ни мгновенья во дню ты не захочешь терять!
Жизнь легко презирать, когда очень трудно живется.
Мужествен тот, кто сумел бодрым в несчастии быть.
57
Странно тебе, что стихи Северу ученому шлю я,
Если, ученый Север, я приглашаю тебя?
Пусть и амбросией сыт, и нектар вкушает Юпитер,
Все же приносим ему мы и кишки и вино.
Раз тебе все от богов даровано, раз не желаешь
Сверх своего получать, что же тогда ты возьмешь?
58
Если ты видишь, что я, Телесфор, сгораю желаньем,
Много ты просишь, - а вдруг я откажу, что тогда?
и, коль тебе не сказал я, поклявшись, "я дам", не помедля
Властные прелести ты тотчас же прячешь свои.
Что, если мой брадобрей, занеся обнаженную бритву,
Вольной и денег себе вдруг бы потребовал с нас?
Я обещал бы, но тут ведь не как брадобрей он просил бы,
Но как разбойник, а страх - это всесильная вещь.
Если же бритва в кривом у него бы лежала футляре,
Ноги и руки тогда б я брадобрею сломал.
Ты-то не бойся, но страсть совсем по-иному унявши,
На ветер всю я твою жадную алчность пошлю.
59
На пальцах у Харина по шести перстней,
Не снимет он ни ночью их,
Ни даже в бане. Почему, вы спросите?
Да у него нет ящика.
60
Просишь сказать, для любви Хиона милей иль Флогида?
Краше Хиона собой, но у Флогиды огонь.
Этим огнем возбудить могла бы она и Приама,
С ней бы и Пелий-старик старость свою позабыл.
Этим зажечься огнем пожелает любовнице каждый,
И не Гигия, - Критон только его и уймет.
Ну а Хиона лежит и не чувствует, слова не скажет,
Будто и нет ее здесь, будто бы мрамор она.
Боги! Коль можете вы столь великое дело исполнить
И, коль угодно вам, дар столь драгоценный подать,
Дайте Флогиде вы стан, каким обладает Хиона,
Дайте Хионе такой, как у Флогиды, огонь.
61
По языку Нанней - супруг, по рту - хахаль,
Который гаже щек "Из-под стены" девки,
Кого в окно вертепа, увидав голым,
Срамница Леда из Субуры дверь держит
И лучше поцелует в чресла, чем в губы,
Кто по проходам всем недавно лез в чрево
И был способен, как знаток, сказать точно,
Мальчишку иль девчонку носит мать в брюхе, -
Ликуйте жены! Все теперь пошло прахом:
Поднять уже не может он язык блудный.
Однажды в воспаленных он застрял чреслах,
И вот, пока он слушал в брюхе писк детский,
Язык-обжору поразил недуг гнусный,
И быть, не может он ни чистым, ни грязным.
62
Лесбия слово дает, что любить она даром не станет.
Верно: всегда за любовь Лесбия платит сама.
63
Ты глядишь на меня, когда я моюсь,
Филомуз, любопытствуя, зачем я
Окружен возмужалыми юнцами.
Филомуз, я отвечу откровенно:
Защищают они от любопытных.
64
Фавст, я не знаю, о чем ты многим женщинам пишешь,
Но ни одна, знаю я, не написала тебе.
65
Целых шестьсот ты гостей, Юстин, угощаешь обедом,
Чтобы отпраздновать свой с ними рождения день.
Между гостями и я, мне помнится, был не последним
И оскорбляться никак местом своим я не мог.
Но ведь и завтра обед задаешь ты праздничный тоже:
Нынче - для всех шестисот, завтра родишься для нас.
66
Ты обманщик, Вакерра, и доносчик,
Клеветник ты и выжига, Вакерра,
И подлец, и разбойник. Удивляюсь,
Почему же без денег ты, Вакерра?
67
Ты ничего не даешь мне при жизни, сулишь после смерти.
Коль не дурак ты, Марон, знаешь, чего я хочу.
68
Просишь о малом, Матон, но и то не внимают вельможи.
Чтоб не позориться так, лучше проси о большом.
69
Я для охоты была натаскана в амфитеатре,
Злобной была я в лесу, ласковой дома была.
Лидией звали меня. Была я преданной Декстру;
Не предпочел бы он мне даже и Меры борзой,
Да и диктейского пса, который, пойдя за Кефалом,
Был светоносною с ним к звездам богиней взнесен.
Кончила дни я свои молодой, а не дряхлой собакой,
И дулихийского пса я не познала судьбы:
Молниеносным клыком сражена я вспененного вепря;
Был он как твой, Калидон, или как твой, Эримант.
Я не печалюсь, сойдя так быстро к теням преисподней:
Быть не могло для меня смертной судьбины славней.
70
Мальчиков, Тукка, продать ты хочешь за тысячи тысяч?
Собственных, Тукка, господ ты замышляешь продать?
И не волнуют тебя ни плач их, ни льстивые просьбы,
Ни отпечаток твоих страстных на коже зубов?
Ах, ты, преступник! Задравши подол и орудуя левой,
Ты рукодельную мощь нашим являешь очам.
Ежели тебе так дороги, Тукка, отважься
Лучше все распродать: утварь, дома и поля,
И серебро со стола, и рабов, какие постарше, -
Все продавай для того, чтобы юнцов не продать.
Роскошью было купить такое добро и угодья,
А распродать вот так - это ведь роскошь вдвойне.
71
Что истерией больна, заявила старому мужу
Леда, плачась, что ей надобно похоть унять.
Но, хоть и плачет навзрыд, согласиться на помощь не хочет
И заявляет, что ей лучше тогда умереть.
Просит супруг, чтоб жила, чтоб во цвете лет не скончалась,
И позволяет ей то, что не под силу ему.
Тотчас приходят врачи, и прочь все врачихи уходят.
Подняты ноги ее... Что за мученье болеть!
72
Натта хахаля все зовет пичужкой,
А в сравнении с ним Приап сам евнух.
73
Лигд, обещаешь всегда ты ко мне прийти на свиданье,
И назначаешь когда, и назначаешь куда.
Тщетно лежу я и жду, истомленный мучительной страстью,
И по-иному порой я облегчаю ее.
Что пожелать, вероломный, тебе по заслугам и нравам?
Чтоб тебе зонтик носить, Лигд, за кривой госпожой!
74
Баккарарет обратился к врачу-сопернику с просьбой,
Чтоб полечил он его. Галлом он станет теперь.
75
В медном запоне моется с тобою
Твой, Цецилия, раб. К чему, скажи мне?
Ведь совсем не флейтист, не кифаред он.
Наготу ты не хочешь, верно, видеть?
Но зачем же ты моешься с народом?
Или видишь ты в нас одних кастратов?
Знаешь, чтобы ревнивой не казаться,
Расстегни-ка рабу его застежку.
76
Требуешь, Пет, чтобы я уплатил тебе долг в десять тысяч,
Из-за того, что Буккон двести твоих загубил.
Мне-то зачем за грехи чужие платиться? Коль двести
Тысяч ты мог загубить, десять теперь загуби.
77
Когда во всех сидит Вакерра нужниках
И целый день проводит там безвыходно,
Не облегчаться, но обедать хочет он.
78
К женщинам ты обратись, обратись к их объятиям, Виктор,
И к незнакомому делу ты теперь приучись.
Огненый ткут уж покров невесте, готовится дева,
И молодая твоих скоро юнцов острижет.
Только разочек тебе она даст по-прежнему вволю,
Остерегаясь еще раны от новой стрелы;
Но продолжаться тому ни мамка, ни мать не позволят,
Скажут они: "Не юнец это тебе, а жена!"
Бури какие тебе пережить и мученья придется,
Если совсем не знаком с женскою прелестью ты!
В ученики поступи к наставнице ты на Субуре:
Сделает мужем она; дева не может учить.
79
То, что в десятом часу добрались мы до первого камня,
Ставится это тобой лености нашей в упрек.
Если по правде сказать, не я, а ты тут виновен:
Я ведь приехал к тебе, Пет, на твоих же мулах.
80
Благой Венеры берег золотой, Байи,
О Байи, вы природы гордой дар милый!
Пусть тысячью стихов хвалил бы я Байи,
Достойно, Флакк, не восхвалить бы мне Байи,
Но Марциал мой мне дороже, чем Байи.
О них обоих было бы мечтать дерзко.
Но если боги в дар дадут мне все это,
То что за счастье: Марциал мой и Байи!
81
Диндим-кастрат и старик совместно возятся с Эглой,
Но остается лежать праздной на ложе она.
Силы у этого нет, а тот по годам бесполезен,
И возбуждают себя все понапрасну они.
Молит она за себя и заних, чтобы ты, Киферея,
Сделала мужем скопца и молодым старика.
82
На Синуэсских водах Филострат немного подвыпил
И, возвращаясь к себе вечером в снятый им дом,
Чуть не погиб, испытав Эльпенора печальную участь:
Вниз головой кувырком с лестницы он полетел.
Не пережил бы такой он ужасной опасности, Нимфы,
Ежели вместо вина воду бы вашу он пил.
83
Только богатых к себе и бездетных ты даром пускаешь?
Дом свой, Сосибиан, всех ты дороже сдаешь.
84
Кто не стремится еще спуститься к теням стигийским,
От Антиоха тогда пусть брадобрея бежит.
Бледные руки ножом не так свирепо терзают
Толпы безумцев, входя в раж под фригийский напев;
Много нежнее Алкон вырезает сложную грыжу
И загрубелой рукой режет осколки костей.
Киников жалких пускай и бороды стоиков бреет,
Пусть он на шее коней пыльную гриву стрижет!
Если бы стал он скоблить под скифской скалой Прометея,
Тот, гологрудый, свою птицу бы звал - палача;
К матери тотчас Пенфей побежит, Орфей же - к менадам,
Лишь зазвенит Антиох страшною бритвой своей.
Все эти шрамы, в каких ты видишь мой подбородок,
Эти рубцы, как на лбу у престарелых борцов,
Сделала мне не жена в исступлении диком ногтями:
Их Антиох мне нанес бритвою в наглой руке.
Лишь у козла одного из всех созданий есть разум:
Бороду носит и тем от Антиоха спасен.
85
Вдруг от удара с небес язык твой во время лизанья
Сразу отнялся. Теперь будешь как все ты, Зоил.
86
Врач, чтоб смягчилась гортань, которую мучает тяжко
Кашель несносный всегда, Партенопей, у тебя,
Мед предписал принимать, орешки со сладкой лепешкой
И, одним словом, все то, что веселит малышей.
Ты же по целым дням продолжаешь по-прежнему кашлять:
Партенопей, не катар мучит - обжорство грызет.
87
Был ты когда-то богат, но тогда мужеложником был ты
И не знаком ни с одной женщиной ты не бывал.
Нынче к старухам ты льнешь. До чего только бедность доводит,
Коль в женолюбца теперь ты обращен, Харидем!
88
Много дней уже, Луп, Харисиану
Невозможно любовью утешаться.
На вопросы друзей он им ответил,
Что расстройством желудка он страдает.
89
Полла, зачем ты венки мне из свежих цветов посылаешь?
Я предпочел бы иметь розы, что смяты тобой.
90
Ты одобряешь стихи, что бегут не по гладкой дороге,
А, спотыкаясь, летят по каменистым тропам;
И меонийца поэм тебе представляется выше
"Се Луцилия столп, зде почиет Метрофан".
Ты в восхищенье, прочтя "земли плодоносныя лоно", -
Все, чем Пакувия там или же Акция рвет.[9]
Хочешь, Хрестилл, чтобы я подражал твоим древним поэтам?
Пусть я погибну, когда мерзостей ты не знаток.
91
В этой могиле лежит дитя Эолиды, Канака,
Крошка, которой пришлось семь только зим пережить.
Что за напасть, что за зло! Ты, однако, готовый заплакать,
Путник, не сетуй на то, что она мало жила.
Смерти ужаснее род был смерти: жестокою язвой,
Севшей на нежных щеках, был ее лик искажен.
Были и сами уста изъедены злою болезнью,
И не достигли костра целыми губы ее.
Если стремительный лёт судьбы ее был неизбежен,
Пусть бы унес ее рок, но по другому пути.
Смерть же спешила пресечь языка ее милые звуки,
Чтоб неспособен он был строгих богинь умолить.
92
Вздор говорит, кто тебя, Зоил, считает порочным:
Ты не порочен, Зоил, ты - воплощенный порок.
93
У Феодора-певца приют его пиэрийский
Отнял огонь. Каково, Музы и Феб, это вам?
О преступленье, о срам, о позор для богов величайший!
С домом-то вместе не смог домохозяин сгореть!
94
То, что ты злобствуешь так и везде мои книжки поносишь,
Я извиняю тебе: прав ты, залупа-поэт.
Мне безразлично и то, что стихи мои унижая,
Ты их крадешь у меня: прав ты, залупа-поэт.
Нет, меня мучает то, что, рожденный в самих Солимах,
К мальчику ты моему лезешь, залупа-поэт.
Что запираешься ты, Громовержца мне храмом божишься?
Врешь ты, залупа! Божись мне Анхиалом своим.
95
Каждый раз, когда, Флакк, целуешься ты с сосунами,
Думай, что ты опустил голову в ванну для ног.
96
Марция влага, не Рейн здесь струится, германец,[10] зачем же
Мальчику ты не даешь выпить обильной воды?
Варвар, не смей, от воды победителя прочь отстраняя
Граждан, напиться давать лишь побежденным рабам.
97
В ночь я могу четырежды, но и в четыре-то года,
Право, с тобой не могу я, Телесилла, хоть раз.
98
От целовальщиков, мой Флакк, спастись негде:
Бегут навстречу, ждут тебя, теснят, давят
Всегда и беспрестанно там и сям, всюду.
Ни язва злая, ни прыщи твои с гноем,
Ни подбородок гадкий, ни лишай грязный,
Ни губы, что испачкал жирной ты мазью,
Ни капля с носа не спасет тебя в холод.
Целуют и в жару, и если ты мерзнешь,
И коль невесту целовать идешь - тоже.
Напрасно голову тебе в башлык прятать.
Проникнет целовальщик через все щелки.
Ни консулат, ни трибунат, ни шесть фасций,
Ни прут в руке надменной, ни крикун ликтор
Прогнать не в силах целовальщиков этих.
Пускай ты на высокий трибунал сядешь,
Пускай в курульном кресле ты народ судишь,
Все ж целовальщик и сюда к тебе влезет.
Тебя в слезах, в ознобе целовать будет,
Он поцелует, хоть зевай ты, хоть плавай,
Хоть испражняйся. Против зла одно средство:
Кого не хочешь целовать, возьми другом.
99
Только со стула встаешь (я сам замечал это часто),
Как залезает тебе, Лесбия, туника в зад.
Вытащить правой рукой пытаясь и левой рукою,
С плачем и стоном назад ты вырываешь ее:
Так застревает она в Симплегадах крупного гузна
И, попадая туда, как в Кианеях сидит.
Хочешь порок излечить безобразный? Тебя научу я:
Ты никогда не вставай, Лесбия, и не садись.
100
Владеть подругой, Флакк, не надо мне тощей,
Которой впору, как запястье, мой перстень,
С коленкой голой шилом и с бедром бритвой,
С хребтом спинным пилой, с концом на нем острым.
Но не нужна и туша в тысячу фунтов:
Ценитель мяса, не ценитель я жира.
101
Как это, Флакк, рассмотрел ты Таиду, такую худую?
Верно, способен ты, Флакк, видеть и то, чего нет.
102
Право, мне вовсе не врал про тебя говоривший, что очень,
Лидия, ты хороша телом своим, не лицом.
Так ведь и есть, коль молчишь и лежишь за столом ты немая,
Словно бы лик восковой иль живописный портрет.
Но лишь откроешь ты рот, то губишь ты, Лидия, тело,
И никого, как тебя, так не подводит язык.
Будь осторожна! Смотри, чтоб эдил тебя не услышал:[11]
Это ведь чудо, коль вдруг статуя заговорит.
103
Так и душою ты чист, и по внешнему облику скромен,
Что изумляюсь, как мог стать ты, Сафроний, отцом.
104
Прочь убирайся, жена, или нраву нашему следуй:
Я ведь не Курий какой, Нума иль Татий тебе.
Ночи мне проводить за веселою чашей приятно,
Ты же торопишься встать, мрачно напившись воды.
Милы потемки тебе, забавляться люблю я при лампе
И услаждать свою плоть даже при свете дневном.
Туникой скрыто, плащом и повязкою все твое тело,
Я же всегда наготы полной добиться хочу.
Я целоваться люблю, подражая нежным голубкам,
Ты же целуешь меня, будто бы бабку свою.
Ты без движенья лежишь и без голоса, пальцем не двинешь,
Точно несешь на алтарь ты фимиам и вино.
В раж приходили рабы фригийские, стоя за дверью,
Только лишь Гекторов конь был под женою его.
Хоть итакиец храпел, но любовно всегда Пенелопа,
Как ни стыдлива, его нежной ласкала рукой.
Ты запрещаешь мне то, что Гракх с Корнелией делал,
То, что с Порцией Брут, с Юлией делал Помпей.
Раньше еще, чем служил Юпитеру кравчий дарданский.
За Ганимеда была часто Юнона ему.
Если пленяет тебя суровость, Лукрецией можешь
Быть ты в течение дня; ночью - Лаиды хочу.
105
Фунт ты мне, Гаррик, дарил, а теперь четверть фунта даришь ты.
Хоть полуфунтом бы мне, Гаррик, ты долг уплатил.
106
Раз есть время тебе ходить к патронам,
Прочитай ты хоть это, Вибий Максим:
Ведь не очень-то занят ты делами.
Четырех даже много строчек? Прав ты.
107
Книгу до самых рожков перекрученной мне возвращаешь,
Будто ее прочитав, Септициан, целиком.
Все ты читал. Это так: я верю, радуюсь, знаю.
Точно так же и я пять твоих книг прочитал.
108
Право, насытиться мог ты, читатель, такой бесконечной
Книжкой, а просишь еще несколько дистихов ты.
Но ведь и Луп свой процент, и харчей себе требуют слуги.
Что же, читатель, плати. Будто не слышишь? Прощай!
[1] Пимплеида – Муза (от названия Пимплы, горы и источника Муз в Пиерии у подножья Олимпа).
[2] Великий – Помпей.
[3] Парис – актер-пантомим, убитый по приказу Домициана за связь с его женой.
[4] Лампсак – город на берегу Геллеспонта во Фригии, где был культ Приапа.
[5] Тартесская медь – кастаньеты испанских (гадесских) танцовщиц.
[6] ...из Патавия... – где женщины славились чистотою нравов.
[7] Фульвия – жена Марка Антония, воевавшая с Октавианом Августом, пока ее муж находился на Востоке.
[8] ...из синих британцев. – Британцы красили себе кожу соком вайды (синюхи).
[9] Пакувий, Акций – римские драматурги III–II вв. до н. э. Цитаты из старинных латинских поэтов переведены старинным русским языком.
[10] Германец – раб, отгонявший детей от водоема с водой из Марциева водопровода.
[11] Смотри, чтоб эдил тебя не услышал... – Эдилы обязаны были доносить о всяких необыкновенных явлениях.
