Хвалебное слово царям, в честь Констанция и Константа (orat. LIX)

1. Я намеревался, думаю, и без чьего либо поощрения по собственному почину, приступить к слову, побуждаемый к восхвалению тем требованием справедливости, какое предъявлял самый предмет [1]. В самом деле, во-первых, было бы чем то совершенно недозволительным, если цари не колеблются личным риском добывать нам безопасность, а мы не воздадим им даже в области речей, над коими работаем безмятежно, и так далеки будем от исполнения долга, что не составим даже самой малой речи в то время, как таковая должна бы была быть первым нашим делом. 2. Затем, я считал самым постыдным, что земледельцы приносят царям начатки плодов, а люди, занимающееся философией, пренебрегли данью, какая на них ложится, я при том, когда считаются избравшими профессию более достойную и почтенную, нежели те. 3. Помимо этого, те, которые свои похвалы не прилагают к лучшим деяниям, вместе обижают и виновников их, и обличают самих себя, их лишая того, что справедливо должно было выпасть на их долю, а свою натуру наказуя как неспособную восхищаться достойными делами. 4. По этим и другим еще причинам я сам приступил к этой теме, не дожидаясь, чтобы другие подняли сигнал. Но так как, пока я еще соображал ее, меня застал приказ и сошлись собственное решение и увещание, я счел, что уже не место думать, но что настало время привести в действие мою готовность. В противном случае я оказался бы крайне нерадивым, если бы, упустив столь превосходный повод, искал бы не речи о делах, а отговорки к молчанию, в особенности, когда представляются три выгоды: не только мы сохраним для царей, сколько возможно из происходящих событий, но и сами, может быть, прибавим себе славы, высшей, чем прежде, и дадим повод гордиться тому, кто предложил тему. Ведь подобно тому, как в гимнастических состязаниях, на педотрибов падает некоторая часть славы от венков, так тот, кто был виновником другому речи, является соучастником его честолюбия.
5. Так вот у тех, кто берется за похвальное слово, есть обычай унижать свое искусство говорить, как далеко уступающее деяниям, [2] и изумляться огромности подвигов, как далеко превышающей силу слова. Но я, если бы и никем из предшественников не было этого сказано [3], полагаю, что во всяком случае речь обрела бы то, что потребно в данном случае.
6. Ведь если бы можно было разбить это отделанное произведете [4] и по очереди воздать каждому из двух, сейчас исполнить долг в отношении к старшему, а несколько позднее перейти в другой части речи, то, и при таком условии, мы не удовлетворили бы задаче своей по достоинству, однако все же, быть может, удалились бы, не в такой степени потерпев неудачу. Но так как назначивший приз, проникнутый одинаковым влечением к обоим, меньше принял в расчет нашу способность, чем стремился к тому, чтобы в одновременном изложении обняты были деяния обоих, и вообще не подобало в похвальном слове разъединять тех, кто связаны и породою, и душою, и добродетелями, разве не является неизбежным настолько отстать, хотя бы от посредственного выполнения темы, как это было бы в случае, если бы мы взялись в один день измерить сушу и море? [5] 7. Однако, как бы верен ни был такой результата, мы будем очень признательны тем, кто нас побеждает. В самом деле. Так как речи вещают о делах, а доблестные деяния владык — выгода подданных, те. кто даже не в состоянии выразить, сколько хорошего досталось на их долю, становятся для всех прямым доказательством того, что пользуется благосостоянием превыше всякой речи, так что, если это и звучит парадоксом, в этом одном случае быть побеждаемым выгоднее одержания победы.
8. Но мне кажется, во многих отношениях трудно уравнять восхваление с доблестями царей. Ведь все те, кто были признаны достойными царских дворов, и на войну отправляются вместе с прочими, являются опытными в ежедневной государственной деятельности в мирное время, для тех весь труд состоит в нахождении того, что надо сказать достойное деяний, с какими они ознакомлены, для нас же, прочих, если и есть у нас знание многого, однако больше того, что мы знаем, остается неизвестным. 9. И вот нам угрожает двоякий риск, что не только не сможем по достоинству изложить то, что мы знаем, но большую часть фактов обойдем молчанием. Поэтому не следует с нас требовать изложения ни всего под ряд, ни большей части целого, но выслушав нашу речь, извинить и за то, что мы пропустим, и в том, если не постигнем вполне и того, что знаем,
10. Откуда же подобает начать? [6] Не с той ли, очевидно, причины, которая создала сих доблестных мужей? Позволим себе сейчас то выражение Платона, которое подходить к ним, скорее, чем к тем, к кому оно применено, что они оказались хорошими, благодаря происхождению от хороших людей. Да, как бывает с плодами, что, если кто либо посеет семена выдержанной культуры и отборного качества, получит беспримесный, безупречный, доброй натуры урожай в годовом обороте, а если кто небрежно сделав посев, кинет в землю ту какие попало семена, то и во всходах сохраняются сомнительные их свойства, так и с людской натурой: [7] добрые качества родителей переходят обыкновенно на потомство, если зависть не сможет преодолеть благую судьбу.
11. Самое ясное тому доказательство дает настоящая пора: нельзя указать ни царственной отрасли, вышедшей из более благородного корня, ни отрясли, которая ближе сохранила бы свое родство с корнем.
12. Итак всюду элемент справедливости [8], раз он на чьей-либо стороне, делает обладание прочным и препровождаете на все грядущее время с самой приятной надеждой. Царская же власть тем более, сравнительно с прочим, требует, чтобы государь получил ее справедливым путем, насколько, величием и недосягаемой высотою положения навлекая на себя зависть, она требует более незыблемого основания. 13. При таких условиях приходится больше восхищаться законностью данной власти, чем её обширностью. Действительно, они не вступили в обладание чужим наследием, отстранив от него владельцев, не купили они сана своего, будто любой товар на рынке, подольстившись к народной массе, но как наследует каждый отцовское и дедовское имение, призываемый в тому законом, так и этим царская власть принадлежала с давних времен, в третьем поколении [9].
14. Итак если вернемся в своем слове в прошлое, к деду [10], и рассмотрим тот путь, каким образом он стал во главе государства, трудно не подыскать материал, ведущий к его возвеличению [11], а скорее найти достаточно времени для обилия повествования. Потому, сказав об одном мероприятии, которое провел оп один из прежних государей, я перейду в сыну его и отцу нынешних государей. 15. Все прочие, правившие в его время, считая для себя убытком, чтобы подданные их жили в достатке, их средства переводили во дворец, считая пределом благополучия, если завалять [12] казну талантами, и в результате получалось, что одни, обобранные, провождали жизнь в слезах и в бедности, а у других, присвоивших, богатства лежали. А этот превосходнейший во всех отношениях государь, конечно, познакомившись с Демосфеном и заимствовав закон оттуда, счел прочным казначейством дома владельцев, так как нигде не сохраниться им в лучшем помещении [13]. Когда же подходила настоятельная нужда в расходах, достаточно было сделать оповещение об этой потребности, и все было полно денег, при чем люди добровольно делились с ближними [14]. Так соревнование присуще доброхотным жертвам, а где ввяжется принудительность, там повиновение естественно оказывается без чувства расположения. 16. Руководясь такою точкою зрения, он и не претерпел того же, что прочие, и деятельность его была не такова, как их. Не произошло с ним того, чтобы, недолгое время использовав бедствия подданных себе на утеху, он был потом убит доверенными людьми, но и в остальное время охраною ему служило расположение подданных [15], и при кончине можно было передать царскую власть сыну [16]. Подобный корень боголюбимой державы и основание, крепко заложенное на почве права, нимало не могут быть поколеблены обстоятельствами.
17· Но мне представляется как бы не дозволительным обойти то, что задержит нас, хотя мы спешим, но умолчать о чем не терпит оправдания. Это следующее. Из нескольких сыновей, какие у него были, он знал внимательнейшего стража царства и, предписав им спокойствие, того из них, кого знал за более пригодного, призвал к власти, поставляя выше заботу о государственном деле желанно дать сыновьям равное звание. 18. Итак, получив в свои руки государство волею отца, и по мановению богов, он выполнил мольбу, что у Гомера, во всех своих предначертаниях и действиях [17] превзошедший родителя своего [18]. А самое важное: Чем более он его опережал, тем более. возвеличивал его. Ведь превосходство сына становилось свидетельством правильности его оценки. Действительно, он не счел подобающим сидеть и нежиться, но с первых шагов [19] проявил свою работоспособность и плодов трудов отца не тратил для собственного беззаботного существовании, но считал, что, если не проявить себя достойным наследником его трудов, оскорбить его, и не считал выгодой праздное спокойствие, в случае, если никто из врагов не выступает на него, но считал себя соучастником преступлена, если не сместит неправых правителей. 19. Такие внушения преподав сам себе и такими соображениями подкрепив природную свою решимость, замечая, что великий город [20] на словах находится под управлением, на деле же подвергается разрушению со стороны своего владыки [21], не снес этого соединения в одном лице и правителя [22], и врага и признал недопустимым, чтобы, пока он жив и взирает на солнце, глава вселенной предоставляема была, в жертву насилия тирана, на увечье, но, как скоро только мог, облекшись в доспехи, первую войну открыл в защиту пункта первейшей важности в целом составе государства, личным риском полагая конец бедствиям других людей. 20. Каким образом, подступив к стенам, он заставил тирана тронуться волей не волей и силою необходимости понудил выйти прятавшегося из трусости, и как тот вступить в битву не дерзал и повел бой лукавством, о западне, расставленной над рекою [23], и о том, как это сооружение тем, на кого оно было изобретено, вреда не причинило, а устроителю оказалось достаточным для гибели, и о том, как его обуяла, по пословице, эта беда, попасться самому в сети собственных измышлений [24], все это и еще многое другое давно достаточно описано историками и поэтами, и как бы ни хотелось сказать об этом, в настоящем случае время того не дозволяет.
21. Освободив же великий город от нависшей над ним тучи [25] и дав наконец ему вздохнуть свободно, и превратив бедственное положение в благоденственное, начав столь доблестным деянием [26], он прошел по всему тому краю, очищая землю и море и все оскверняющее выдворяя, а спасительное всюду вводя, и с варварами воюя, а царю единоплеменников [27] не завидуя в его владениях, Тут то он проявил двоякий признак* добродетели. Ни мира он непожелал, когда можно было воевать, ни перед войной не остановился, когда это было надобно, но так заботливо и к первому относился, и храбро вел себя во второй, что договор нарушила другая сторона [28], а на войне он одержал верх.
22. И пусть никто не подумает, что я не во время распространяюсь и попусту пустился толковать об отце. Нет, надлежало сделаться очевидным для всех, что дети не отстали от величайших примеров. Ведь те, кто происшедши от скромных родителей, или опережают их, или оказываются ничем не хуже, те не могут возбуждать ничьего удивления, для такого преуспеяния не требуется никакого напряжения сил. Но те, пред кем стоит доблестный пример их родителей, теми, даже если они приблизятся к последним, надо в высшей степени восхищаться, потому что они напрягли свои старания к подражанию наилучшим образцам.
23, Но намереваясь приступить к счастливому рождению царей [29], я припоминаю некоторых поэтов и странные рассказы в историях и, пересматривая их, нахожу, что цари, о которых говорит традиция прошлых времен, прославлены сверхъестественными явлениями, и, не смотря на то, этот произвол мифов уступает действительности в настоящих обстоятельствах. 24. В самом деле, те, кто величают Кира, рассказывают, что Астиагу было видение во сне, будто из лона Манданы, которой предстояло стать матерью Кира [30], выросла виноградная лоза и охватила всю Азию. А что касается Александра Македонского, постеснявшись того, как бы его не стали считать родом от отца его Филиппа, они заставляют разделять с Олимпиадой ложе дракона [31], измыслив связь, способную нагнать страх на ребят.
25. Но рождение наших царей не потребовало для возвеличения ни мифов, ни сновидений, но подобно, тому как самые красивые из людей, владея своей природной блестящей внешностью, не прибегают к внешним средствам для того, так рождение этих государей, превзойдя все причудливые россказни, возвеличено само собою.
26. Если же кому либо представляется важным рождение при благоприятных знамениях [32] и для некоторых любителей этого предмета, сидящих здесь, было бы очень ценным послушать подобные предвещания, какими сопровождалось рождение, мы и этих людей не отпустим в искании того, чего они жаждут, но скорее удовлетворив их желанию. Не буду обращаться к мифологии, направляя речь в темную область, но скажу о том, что все знают. 27. Сверх очевидности будет и доля славы. В самом деле: божественнейший отец их всегда пребывал во трудах, физическом и умственном. Ни с рассветом дня, ни с наступлением ночи, нельзя было бы сказать, чтобы он прекращал или оба их, или во всяком случае один из двух. Нельзя отрицать и того, что, что бы он ни делал или задумывал, все это достигало высших пределов царской добродетели.
28. Если, таким образом, так следует думать об этом предмете, то по справедливости не следует изощряться в определении того, не руководило ли родами в те времена, которые произвели этих мужей на свет, какое либо особо благоприятное знамение, но можно просто сказать, что невозможно было не предшествовать благоприятным знамениям их рождению, если все последующее время полно было благоприятных примет. 29. Итак я смело говорю, что при разрешении наилучших родов, и первых, и следовавших за ними, или войско выступало для победы, или оно возвращалось с победы или сокрушаемо было скифское племя или гибло все савроматское, или другое варварское племя несло дары, иди великий царь самолично ставил трофей, или он изливал из дворца на подданных груду денег [33], или долгое бедствие тюремного заключения прекращалось по человеколюбию владыки. Одним словом, или возникал в уме замысел превыше всякой человеческой натуры, или задуманное осуществлялось на деле. Разве это не знамения лучше любой лозы, разрастающейся во сне, более действительные, чем полет любой птицы, что касается вероятия, правдивее видения дракона?
30. Итак, когда они родились и вышли на свет [34], достойные натуры родителя, достойные общей надежды, пусть не ожидает иной услыхать о вершинах Пелия и о Кентавре с телом двоякой природы и дядьке — полу-человеке, полу-звере и пропитании в диком виде, что в своих вымыслах сообщает сыну Фетиды поэзия, пе будучи в состоят и доказать, чтобы пища у Пелея была завидна, но они вскармливались там, во дворце, даже с пропилеями коего не благоразумно сравнивать пещеру Хирона [35], и сосали молоко не волчицы, что дерзнули уже некоторые сообщать о других, но подобающее для поднесения к царским устам, чтобы мирное рождение сменилось мирным кормлением. 31. Отец же носил их, когда обращал на них свое внимание, не на шкуре зверя, а на роскошном пурпуре. Может быть, и большее разнообразие и более божественных вещей составляете царскую пищу, чего толпа не знает и о чем знающим сообщить не дозволительно, как о некоей тайне.
32. По этому, мне кажется, время приступить к воспитанию [36], чтобы все могли знать, что не под воздействием самовольной судьбы вышли они совершенством в добродетели, но пошли по пути, по которому с ранней поры направило их упражнение.
33. Двоякий род образования изощрил души царей. Одним они утверждались в задаче управления царской державой; столь обширным государственным делом, другим они были приучаемы к искусству речей и силе риторики. Ведь у кого есть одно, а обладания другим нет, у того необходимо достоинство его хромает в том, в чем у него ощущается недостаток. И тот, кто обладает административной наукой, но лишен уменья держать речи, проявив себя царем малообразованным, не лишен способности править государством, но не может править с привлекательностью, и тот, кто достиг совершенства в риторическом образовании, но не получил знания высшего государственного дела, такой, проявив себя бойким на язык, величавость царского сана низводит на уровень обыденного щегольства слова, но от подобающей ему важности далек, как нельзя более. 34. Но наши оба даря мастера в искусстве благодаря тому, что привлекли наилучших из тогдашних руководителей красноречия, подобающего римлянам, а учителя в царской науке и не искали, но имели подле, самого родителя [37], которому ни из зависти нечего было скрывать правила науки,— ведь кровная близость сильнее этого недуга, ни по неопытности нельзя было повредить руководимым им, так как никто так далеко не ушел в царском опыте [38].
35. Далее, толпа считает мерою обучения в этой области уменье вскочить на коня, натянуть лук и попадать стрелою в цель, нанести удар мечем и напрягать руку с силою достаточною для пускания копья, быть выносливым к холоду и нимало не ослабевать от чрезмерной жары, и это составляете немалую долю в обучении царей. Но для наших этим не ограничивалась [39] область образования. 36. Но и это входило в круг упражнений, но сюда присоединялась и другая часть, гораздо более ценная, чем таковые. Бак только кончали они упражнение в этих предметах, отец своими наставлениями направлял их души на стезю справедливости, не давая воли неправде, разграничивая пору гнева и пору кротости, объясняя, что такое деспотия, и указывая, в чем заключается царская власть, и как добивающийся первой, теряет вторую. И никто не мог бы достигнуть той точности, с какою он ежедневно наставлял сыновей своих. 37. Скажу о том, чем больше всего восхитился я в этом образовании. Введши их в преддверие царской власти еще совсем молодыми и переместив их в таковое положение из положения частных лиц, он упражнял их таким путем в царской деятельности. Ведь он знал, что возвышенный образ мыслей самое важное в государственном деле и без него пропадает значительная часть его блеска, и что от практики, какова бы она ни была, вкореняется у людей известный образ мыслей. 38. Вот он и желал, чтобы, с юности проводя жизнь в одеянии и среди занятий более почтенных, они отвыкли от мелочности, так, чтобы их разум не соприкасался ни с чем низменным или скромным, но, каковы бы ни были их замыслы, они направлялись к великим целям. Ведь в душах юношей, более податливых, какое учение ниприменишь к ним, оно легко внедряется и, раз укрепившись, остается неизгладимым и ни тот кто, приобык к высоким материям, постигнутый невзгодою, под давлением безвременья не теряет своего высокого образа мыслей, ни тот, кто сжился с скромною средою, призываемый к более важным задачам, не приноровить своего духа к государственному делу, но, оставаясь в узких рамках старой привычки, как бы силится сбросить с себя это величие, не будучи способен выдерживать его. 39. Прекрасно изучив это и точно познав все значение воспитания и образования и пожелав, чтобы дети не в низком положении получали более важную сферу деятельности, но в лучшем сане приучались к величию, он облекает их в одежду, инсигний царской власти [40], публикует указ и войскам, и городам, что они вступили во власть по его воле и что следует и им отдавать знаки почтения. 40. После этого предварительная шага он устраивает им войско и составь служащих, уши и глаза [41], всюду сохраняя верное воспроизведете первообраза, и дает им титул, высший, чем раньше, но второй после собственного. Есть, можно бы так выразиться, и в царской власти ступень более совершенная. 41. И понятно, почему он так поступил. Ни в среде частных лиц не предоставил он им оставаться, ни возвел их с первого разу на вершину, остерегшись и скромности первого положения, и чрезмерной высоты второго. Ведь, если бы. оставив их в ряду частных лиц, он взялся бы так их воспитывать, они воспринимали бы учение при отсутствии почета, если бы немедленно, с самого начала он возвел бы их на вершину власти, они расположены были бы к большей беспечности к занятиям, уже всем обладая. 42. Но он, отведши им подобающую долю, которая должна была вместе с чувством достоинства сообщить им склонность в рачительности, прибавил сюда нечто другое, более важное. Не тотчас выслал он их в другое место с войсками, немедленно предоставляя им деятельность вне своего кругозора, но, удерживая их при себе, пожелал наблюдать за их деяниями, по правилу учителей, опытных в искусстве кормчего, которые, посадив у руля, на корме, тех, что недавно взялись за ремесло сидят подле них, дабы приветствовать их, если они, направят судно, как должно, и быть под боком для помощи, если случится какой либо промах.
43. Когда же представлялось, что они уже достаточно воспользовались его сообществом в текущих делах, подобно какому либо орду, что упражняет птенцов в летании, уже тут только поручив им войска, он послал их, поставив одного государем Востока, другого — Запада. 44. И так поступал он в виду трех наиважнейших целей. Во-первых, он желал, чтобы варвары, обитавшие в каждой из этих стран, страхом пред правителями вынуждены были сдерживаться. Он рассчитывал, значит, доставить безопасность целому царству, раз укрепит окраины державы. Во вторых, он полагал, что для сыновей его не подобает, проводя жизнь среди полной безопасности, не пользоваться опытом в боевых заботах, но надлежит иметь то, о чем им надо пещись. 45. В третьих, что самое важное, он знал, что подвергнет их более строгому испытанию в их отлучке. В самом деле, то, что они делали во время своего пребывания в его обществе, то, он полагал, было не столько плодом воли их, при их здравом смысле, нежели определялось необходимо сообществом их с ним. Если же они, и будучи сами себе предоставлены и в разлуке получив и свободу действий, будут по прежнему верно оберегать свой пост, то, он уже полагал, вероятно, то будет проявлением природного здравомыслия [42] и что они окажутся перещеголявшими ту пословицу, которая требует определять совестливость по глазам.
46. Он посылал их с таким расчетом, а они из любви к отцу стремились оставаться, но, не дерзая противодействовать, спешили туда, куда надлежало отправляться. Α после того как прибыли в отданные им области, они превзошли на опыте всякое пожелание, проявив себя отцами принявшим их племенам, посодействовав возвеличению повсюду пославшего, укрепившись в том, что знали, упражнениями, а в том, что надо было приобрести сверх этого, опытом, по поре возраста числясь еще детьми, а в в остроте рассудка соревнуя со стариками, [43] лучше всякого обретая, как следует поступить, по ничего из того, до чего дознались, не приводя в исполнение, не сообщив наперед родителю, поставляя его судьею собственных замыслов, а себя заявляя слугами его решениям, многою властью располагая, но менее всего пользуясь своим правом распоряжаться, преодолевая наслаждения воздержностью, а физическую силу укрепляя упражнениями, заставляя отца гордиться скорее ими, чем боевыми трофеями, отделяемые от родителя большим пространством суши, но считая, что он присутствует при всяком их деянии. 47. Впрочем, в глазах того, кто попросту смотрит на предмет, это с оставляешь славу только выполнивших дело, в действительности это общая слава и их, и того, кто их выбрал. Их возвеличивает показание дел, а тому, кто подобающим образом избрал, достается слава правильного суждения, и выходить, что обе стороны содействуют славе друг друга, одни, имея за себя голос Величайшего царя, а он так как приговор его подтверждается доблестью избранных.
48. Итак я всегда полагал, что руль настоящего царства держит рука божества [44] и доказательство тому давало множество отовсюду прибывающих фактов, но полагаю, если бы и ничто другое не внушало этого мнения, то, о чем я намерен сказать, во всяком случае привело бы к этой уверенности. Это следующее. Когда, по воле божества, отец этих государей, правивший вселенной, опять удалился в сообщество того, кто послал его в здешнюю юдоль, не смотря на столь важное событие, строй царства не был поколеблен и ничто из происходившего не сместило наследников с их державы, но она осталась на прежней высоте, осталась, однако, не без труда, не без того, чтобы преемники прибегли к силе, дабы прочно удержать переданную им власть. 49. С тем и другим я больше всего поздравляю царей, и с тем, что они получили царскую власть от отца, и с тем, что оказались способными совладать с начинавшимся волнением [45]. Здесь именно, как нигде, сошлись справедливость и мужество. Если бы, не имея за себя его голоса, они сами овладели царством, приобретение было бы доказательством мужества, но в событие не превзошел бы элемент права, если же бы, вслед за тем, как он его даровал им, не произошло никаких дальнейших неприятностей, но можно было бы пользоваться дарованным в полном спокойствии, законность их власти встретила бы общее признание, но слава мужества не присоединилась бы к доводам права. В действительности, получение власти его соизволением было признаком законности, а одоление ими опасностей признаком высшей степени мужества.
50. Итак всякому желающему предоставляется рассмотреть, обвиняю ли я попечение бога в незначительности благ или так убеждает думать величие дел. Кто бы, в самом деле, мог указать царство, лучшее этого [46]. приобретенного предками, увеличенного отцом, укрепленного нынешними владыками? Кто, взявшись сравнивать с ними лучших из тех, что живут в традиции, не проявил бы себя непонимающим природы и меры вещей? 51. Так, оставим, если угодно Ксеркса, впавшего по неразумию в самую тяжкую беду, Камбиза, сошедшего с ума. Но, если кого либо, подвергнем сравнению Дария и того Кира, пред кем удивление чуть не всеми овладело. Так вот Кир, едва он родился, приговорен был к смерти, и при том близкими своими, и если бы беда, постигшая жену пастуха, не спасла ребенка, Кира бы как не бывало [47]. 52. Возмужавши же и двинувши персов, в нашествии на мидийцев он сгубил деда, в одном проявив некоторую долю своекорыстия, в другом, допустив чуть не нечестие. Ведь вырвать власть, себе не принадлежащую, дело любостязательности, а присоединить сюда убийство кого либо из близких не благочестиво. Дарию [48] же доставили царство искусство конюшего, похотливый конь и ловко подстроенное ржание его. Но наши цари, с самого рождения воспитывались по общим молитвам всех, а призванные на царство получили его, а не отняли силою, будучи отстранены от него.
53. Я полагаю, далее, некоторые жаждут увидать, в речи, Александра уступающим царям. Но нет ничего трудного устроить эту победу [49]. Первым делом они превзошли Александра знатностью предков. Разве представляет что либо равное или подобное Аминта [50], человек, обязанный податью, или Филипп, воровским образом добывающий города, и добродетели предков, касающиеся свода неба? [51]. 54. Далее, Александр, не обладая ничем, чем стоило бы довольствоваться, предпринял большее приобретение, и го самое, что он присоединил к имевшемуся владению такое добавление к нему, являлось с его стороны признанием, что в начале он не обладал ничем, сколько нибудь примечательным, так что было время, когда Александр не пользовался известностью. А наши цари с первого раза начали с великого и сохранили величину царства до конца. Кроме того, когда Александр увеличивал свою державу, было кому заявлять о притеснении; ведь он увеличивал ее, отнимая у других. А эти цари вместе и величайшие из всех, и не отнимают чужих владений. С давнего времени владея землею, сколько подобает, они не нуждаются ни в каком добавлении.
55. Итак, когда Александр, Дарий, Кир, по сравнению с этими царями, оказываются ниже той славы, какая о них ходите, куда же поместим мы, имея их в виду, прочих царей?
56. Но, кажется, речь наша, подвигаясь мало помалу вперед, подводит нас к тем действиям, которые сопряжены были, при их свершении, с опасностями [52]. И я вижу, что ораторам грозит пущая опасность, чем самим, выступавшим на боевом поле. В такой степени не менее серьезной задачей является сказать нечто о величайших подвигах, чем самая удача в них. Достаточно сделать здесь следующую оговорку. Наше намерение в настоящий момент не составить историю [53], все обнимающую, и не распространиться в простом рассказе, ничего не оставляющем вне своего кругозора, но преподнести спасителям вселенной некий дар. 57, Задачей составителя истории является изложить по порядку все деяния, а задачей того, кто берется за хвалебное слово, не упустить из виду ни одного пункта для восхваления, но не излагать все отдельные подробности. Следовательно, как поступили мы с воспитанием и обучением, помяну в о каждом из двух, но, однако, не для каждого обо всем, тому же правилу надо следовать и в отношении подвигов на войне. 58. Действительно, если бы возможно было исполнение мольбы, я, по Гомеру, попросил бы, чтобы у меня стало десять уст, и всему бы предпочел, чтобы божество даровало мне два языка, дабы, как во всем прочем похвальное слово шло об обоих государях в совокупности, так и в военных подвигах я мог бы соблюсти тот же порядок. Но так как помолиться об этом легко, но получить, этого невозможно, пусть слово мое держится порядка возраста царей и, возвеличив, как только может, подвиги старшего, в Персии, потом перейдет к Западу, чтобы заняться разнообразными и вместе величайшими подвигами.
59. Мне нужно предварительно сказать несколько слов о божественнейшем отце их, но, полагаю, этот сюжет не менее будем отвечать цели настоящего восхваления, чем все прочее. Ведь, по общему признанию, он превзошел всех предшественников всеми теми свойствами, что относятся к добродетели, и если это так ясно и не допускает двоякого мнения, то опять таки все признают, что в боевой доблести он настолько превзошел самого себя, сколько всеми прочими достоинствами остальных. В самом деле: как пи много, полагаю, войн затевалось у него, одних с единоплеменниками, других с варварами, нет ни одной, с которой он не покончил бы, уладив дело согласно с своими намерениями, ни одной такой, на какую поддавшись, он потом раскаивался бы в ней, или такой, с которой он ушел бы без добычи, но, как бы заключив письменный договор с Судьбою о вечной победе, так смело он и вооружался, и полагал конец, согласный со своими ожиданиями. 60. Между тем на него, наилучшего во всех отношениях, привыкшего побеждать, искусного в боевом деле, ополчился персидский народ. И если кто со знанием дела исследует хронологию, он найдет, что начало войны предшествовало его кончине [54] так что война была поднята против него, а ведете её досталось сыну его. 61. К чему же я об этом говорю и с каким намерением ввел я этот предмет? Дело в том, что, если бы при жизни его они сохраняли мир [55], а устремились бы в оружию после его кончины, еще не столько бы проявили уверенности в собственных силах, сколько пренебрежения к его преемнику; ведь если бы они сделали жизнь его пределом своего спокойствия, они всем бы показали это. Но раз они решились рискнуть войною с ним самим, очевидно, они вступили в войну, полагаясь на свои средства, но не потому, чтобы воображали, что с ним миновала гроза для них.
62. Что же побудило персов отважиться в такой степени [56] на риск, об этом я хочу сказать. Ведь с первого раза тому, кто услышит, представляется необъяснимым, как те, которые довольны были в прежнее время тем, если никто их пе тревожить, при возможности сохранять мир, могли пожелать войны. Вот об этом то я и хочу кратко пояснить, чтобы всем было ясно, что не по опрометчивости предприняли они войну.
63. То, что происходило у персов, не было миром, но отсрочкою войны и не для того, чтобы не воевать, предпочитали они мир, но дабы повести войну должным образом, довольствовались они миром [57]. И не потому, что они раз навсегда избегали риска, но подготовляясь к великим опасностям, они некоторым образом сочетали мир с войною, под внешним прикрытием мира, питая вражеские намерения. В самом деле, так как в прежние времена они были побиты, застигнутые врасплох, не на мужество свое пеняя, но приписав вину недостатку подготовки, они заключили мир с целью подготовки к войне и с тех пор не переставали для виду посылать посольства и дары для поддержания мира, а между тем снаряжали все надобное в упомянутых выше целях. 64. Они подготовляли свои средства, тщательно собирая всякого рода снаряжение, конницу, щиты, лучников, пращников, то, что усвоено было обычаем, с самого начала развивая до совершенства, а знания чего не было, то вводя от других, и от собственных нравов не отставая, но к наличным данным прилагая более поразительное снаряжение. 65. Слыша же, что предки его, Дарий и Ксеркс, отвели десять лет на подготовку к войне с греками и осудив их, что они недостаточно трудились над сборами, сам он пожелал продлить время до сорока лет. В этот столь долгий срок копили массу денег, собирали множество людей, ковали силу оружия. Уже и порода слонов возбуждала не только к простому созерцанию, но и в потребности в будущем. Всем было вперед объявлено, оставив все прочие занятия, упражняться в военном деле и даже старикам не уходить с военной службы и самым молодым зачисляться в списки, и передав земледелие женщинам, самим проводить жизнь в оружии.
66. Но вот о чем я чуть чуть не забыл упомянуть, что между тем заслуживает, преимущественно перед многим другим, быть поставленным на вид. Царь персов 8а одно свою землю одобрял, за другое хулил. Оп считал ее не уступающей любой другой по прибыли населения, но винил страну, что она не вооружила доблесть людей, породив железо в собственных недрах. Вообще же он полагал, что правит людьми, но сила у него хромает вследствие недостатка орудий. 67. Итак, после того как он большую часть времени сидел, рассматривая это обстоятельство и негодуя, он решил вступить на путь лукавства и неблагородного образа действия и, отправив посольство и подольстившись, по своему обычаю, и через послов принесши привет, он просит большое количество железа, под предлогом, будто бы на другой народ соседних варваров а в действительности решившись воспользоваться даром против давших. Но государь отлично знал действительную причину, так как подозревать заставляла натура получавшего, но зная точно, куда ведет эта уловка, хотя можно было воспротивиться, охотно дал, предвидя в уме все будущее, как будто оно уже произошло, совестясь оставить сыну врагов безоружными, желая отнять у них всякую отговорку, старательно ограждая врагов [58], дабы они были сражены, будучи хорошо обставлены [59] всеми средствами. Ведь блеск побежденных содействует славе победителей. 68. И вот, под влиянием такого великодушия и надежд, он охотно дал, как будто желал показать, что, если бы даже они использовали рудники халибов, они при этом не могут оказаться лучше тех, ниже коих были поставлены. А у того снаряжение стало тогда удобно, при чем одно имелось в самой стране, другое доставлено было извне, и одно имелось на лицо в изобилии, другое прибавилось к этому в количестве, удовлетворявшем потребности. 69. Острия стрел, секиры, копья, мечи и всякое военное оружие выковывалось при изобилии материала. расследуя все и не оставив ничего не изученным, он придумал сделать конницу, можно сказать, неуязвимою [60]. Именно, он не ограничил доспехи, по старому обычаю, только шлемом, панцирем, поножами и теми медными бляхами, что прикрывали лоб и грудь коней, но устроил так, чтобы всадник был защищен прикрытием с головы до пять, а конь с головы до самых копыт и чтобы открыто было место для од них глаз, дабы видеть происходящее, и ноздрей, дабы не задыхаться. 70. Можно было бы сказать, что этим людям более подобает название медных, чем воинам у Геродота [61]. Им надлежало ехать на коне, вместо узды подчиняя его голосу, и, держа копье, которое требовало работы той и другой руки, нападать на неприятеля без оглядки, занятым одной мыслью о подвиге, а в личной безопасности доверяя охране своих доспехов. 71. Итак, когда все было готово и войско было снабжено всеми средствами, он уже не в состоянии был больше сдерживаться, но, видя множество войска, видя несокрушимость вооружения, принимая в соображение и длительность снаряжения и время, потраченное на обучение, и в мечтах предавшись надежде на благосклонность судьбы, он отправляет посольство для спора из за границ, дабы, в случае, если мы уступим ему территорию, овладеть ею без труда, если же отнюдь не уступим, выставить отказ предлогом войны. 72. Но великий император [62], как только услыхал о том, возмутившись надменностью этого человека, заявил, что хочет сам дать ему ответ. За словом последовало дело. Когда же он двинулся, все тотчас пришло в движение вместе с ним. Но когда он только что начал поход, и прибыль в этот город [63], бог смотрел, что его имя вписано на многих трофеях, а нужно, чтобы из двух сыновей его назначенный против персов прославился победами над варварами, и, порешив так, он призвал его в себе, в высь, а предприятие то перенес и возложил на его сына.
73. Итак предстоит теперь засвидетельствовать, как это обстоятельство возбудило смелость в персах и как они воображали уже, что города в их руках, но у последних остался страж, по Гомеру, «много лучший» или, вернее сказать, ничем не уступающий прежнему. Но в этот момент совпали две потребности первейшей важности. С одной стороны, внимание занято было погребением отца, с другой, шумом персидского нашествия. [64] Приходилось, или, двинувшись на встречу врагам, пренебречь похоронным обрядом [65], или, занявшись последним, открыть врагам дорогу в свое царство. 74. Что же он сделал? Он не уделил больше заботы прибытку, чем религиозному долгу, но скорее то и другое, к счастью, соединилось и путешествие, что было придатком в самому делу, оказалось почетнее любого дела. Дело в том, что он сам налегке поспешил в погребению, а персов удержал в собственной их стране страх [66]. Оробели ли они под внушением к тому свыше или потому, что ничего не знали об удалении, но ожидали, что их встретит десница императора, то и другое одинаково способствует прославлению. Ведь первое признак того, что он любим богами, второе свидетельство его осторожности в государственном деле, если именно отлучка его осталась неизвестною врагам. 75. Выполнив и все прочее, повидавшись с братом, достойным во всех отношениях восхищения, и слыша, что, будто богом пораженные, они оставили берег, он не поддался этой давно вошедшей в поговорку людской слабости, поджидал, чтобы само собой пришло то, чего он желал, он не отдался отдохновению на остальное время, но, признав, что подобные обстоятельства требуют дела, а не ожидания, он снова устремился, довершая свой пробег [67], как будто в самом деле пробегал стадий вперед и назад без перерыва, а не совершал нашествие на большую часть вселенной.
76. За быстрым путешествием последовал другой, вооруженный, поход. Он приступил к границам Персии, горя желанием омочить кровью десницу, но того, кто бы принял на себя его гнев, не было, и те, которые были зачинщиками войны, бегством отсрочивали войну, не от битвы впав в панику, но от страха не дожидаясь битвы, и не потому, чтобы сила заставила их обратиться вспять, но достаточно для того было одной молвы. 77. Больше же всего вот чему можно было удивляться. Ни осады, ни отступления он решил не затягивать на бесконечное время [68], но пользуясь, как зимовкою [69], самым большим из тамошних городов [70], с наступлением весны [71] и сам блистал в оружии, проходя такое пространство персидской территории в своем нашествии, сколько дозволяли его соображения. Это потому, что всецело предаваться сидению, подстерегая тамошние обстоятельства, он считал унизительным, а совсем не производить нашествий признаком лени. 78. Вот, почему, поделив свое время, часть отдавал походу, другую совещанию. А главным предметом совещания было не то, как нужно одолеть появляющегося врага, но как убедить явиться [72]. Ведь он настолько изменил их ожидания, что они были пристыжены, претерпевая от наступления на них врага тот самый урон, в надежде причинить каковой они предприняли войну.
79. И в прежнее время производить вторжение было для них столь привычным делом, а нам столь неизбежным покидать свою страну при их нашествии, что соседние с ними города можно было бы признать самыми старыми по времени, а по постройке фундаментов самыми новыми: ведь приходилось по возвращении восстановлять города, которые враги, удаляясь, разрушали. Теперь же дело настолько изменилось в обратную сторону, что большинство сирийцев предпочитает жить в городах, не окруженных стенами, а для персов незаметно скрыться служит чуть не признаком победы.
80. И пусть никто не думает, что я забываю о тех лукавых приемах, к каким они прибегли и ныне, и о том, что им удавалось из засады убить того, другого воина, и о том, что, придумав [73] договор для перемирия, они пользовались отсутствием охраны вследствие клятв для захватов чужого, или что, обладая отличными сведениями о том, я умышленно пропускаю все это. В действительности я настолько далек от того, чтобы стыдиться таких фактов, что, если бы не бывало ничего подобного, тогда бы, полагаю, я не без основания чувствовал себя пристыженным. Ведь тот, кто не может указать со стороны побежденных ничего достойного упоминания, умаляет вместе и славу победителей. Ведь подобно тому, как в гимнастических состязаниях, когда жребий заставляет выступить против лучшего борца того, кто на много ему уступает, победа достается лучшему, но рукоплесканий зрителей за венком не следует, так и в боевом деле плохие качества побежденных вредят славе победителей.
81. Я соглашаюсь, что персы искусны в хитростях и обманах, в том, что, не так то скоро отчаиваясь, они с величайшей легкостью многое отбирают при посредстве нарушения клятв, но все же и те, которые изобрели столько путей для войны, не имели духу взглянуть в упор на шлем императора. Вот самое сильное свидетельство того. Если до них достигал слух, что он приближается, они исчезали бесследно, а с известием об его отлучке пытались нападать на противника, первым поступком признаваясь в своем страхе, а во втором проявляя свою ловкость. Так они обладали боевою опытностью, но с появлением императора со страху теряли память. 82. И что они так относились к обстоятельствам не без основания, но с расчетом, это показал опыт. А именно те, которые не смогли поскорее скрыться, не успели показаться перед взорами императора, как, захваченные врасплох, перешли в нашу власть, и не так, чтобы одни сдались сами, другие были взяты в плен в сражении, но просто все, одинаковым образом оробев и протянув руки в знак мольбы.
83. И все поголовно население города, далеко незаурядного в Персии, с первого натиска, будто захваченные сетью [74], было переведено всем домом, проклиная тех, кто бросили семена [75] войны, оплакивая безлюдье отечества, но далеко не отчаявшись в надеждах на лучшее будущее в виду кротости победителя. И они не обманулись. Я говорю именно о решении после взятия их, гораздо лучшем, по моему по крайней мере суждению, самого взятия. Он не перебил их, забрав в плен, как коркиряне коринфских колонистов в Епидамне, и не продал приз войны, подобно тому, как Филипп олинфских пленных, но задумал использовать взятых в качестве колонны и трофея, и доставив их во Фракию, водворяет их здесь, чтобы они и будущим поколениям были показателями своей невзгоды. 64. И им не верить невозможно. Ведь мы повествуем не о таком деянии, которое изгладилось из памяти от времени, при чем древность способствует лживости, но, полагаю, все еще живо представляют себе проводы пленников, имевшие место совсем недавно. 85. Вот был поступок, который я называю более доблестным и более планомерным, чем самую победу. Города многие и часто приводили в сдаче, но немногим удавалось надлежащим образом распорядиться пленниками. рассмотрим, сколько совокупил он в одном этом приеме результатов. Во первых, территорию во Фракии, уже с давнего времени одичавшую, он подверг культуре [76], доставив ей земледельцев. Затем, он навсегда оставил воспоминание о подвигах своих, сменою поколений не допустив забвение восторжествовать над подвигами. В третьих, он дал в одно и то же время доказательство человеколюбия и великодушие, склоненный к состраданию слезами, а гнев откинув в виду превратности судьбы. 86. Сверх того, нас, живущих вдали от неприятельской стороны, и услаждаемых только слухом о событиях, он не оставил без внимания, но, соделав вас очевидцами дела во всей его полноте, преисполнил великой утехи и благой надежды, так как, радуясь его удачам, мы но тому, что сделано, могли гадать о будущем. 87. Если же подобает и мне сказать нечто, мне лично отрадное, в самый короткий срок он отплатил за греков, похищенных с Эвбеи, оторвав от родины этих пленников в отместку за эретрийские семьи.
88. Итак и это было бы достаточною мерою для того и другого и не было бы никакого убытка для чести, если бы и нельзя было ничего прибавить о старшем. О том, который ничего не поставил выше похоронного обряда, но при столь дальней отлучке от дел не потерял ничего даже малого, но внушает страх врагам Одной вестью о своем приближении и в свою очередь, когда наступала пора для отлучки, пробуждал их смелость, города одни снимая с места, другие заселяя, как не сказать всякому, что он выполнил все, чего только от него можно было требовать? Но не приходится затрудняться тому, кто хочет держать речь, но остается как раз самое важное, во первых, заключительная битва [77], во вторых, кое-что другое, что дало доказательство совершеннейшей мудрости. Можно обозреть это, пожалуй, следующим образом.
89. Мы знаем то все, что эту часть империи облегают два величайшие варварские племени, с одной стороны, скифы, наводняющие территорию за Истром, с другой, удручающая численностью персидская нация. Из этих двух племен одно, не смотря на свою смелость, не имеет никакого успеха, другое с изначала даже с места не трогается. Кто же так нерадив и ленив, чтобы его не заинтересовало живейшим образом исследование природы столь необычайного обстоятельства, что понудило кровожаднейших и преданных Аресу скифов, считавших несчастьем спокойствие, возлюбить мир, сложить оружие и считать нашего царя наравне с собственными, хотя он находится в большом расстоянии от Истра, а войска строил против других? 90. Какова же причина столь важного обстоятельства? Что император, владея одинаково мужеством и рассудительностью, одних покоряет мудростью планов, других одолевает силою. В этом может всякий убедиться, если сравнить с нынешней безопасностью от скифов прежние набеги, которым противостоять нельзя было и оставалось таиться, получая исполнение одной мольбы. А именно, чтобы не окреп прочно дед на Истре, дабы им нельзя было совершить нашествие. И кто еще станет удивляться прочности мира, когда услышим о готовности их к союзу? 91. Таким образом нет ничего, что не добавляло бы новый повод к удивлению, и всякое новое обстоятельство затмевает предшествующее. То, что самое приятное для слуха и что не удавалось в действительности еще никому раньше, во одним даже не приходило на ум, а другими сочтено было невозможным, то, в сравнении с чем все деяния всех признаешь ничтожными, то он и задумал, в том не отчаялся и то давно свершено. 92. Скифское войско выступило с намерением соединиться с римскою силою и оказать отпор персидскому войску, и державу римлян сохранить непоколебленною, а владычество персов сокрушить вместе С ними, И что еще важнее, они совершили свой поход не для того только, чтобы соблюсти внешность, и не проявили в нужде злостных умыслов, и увидав приближающихся варваров, сами варвары, не перешли тотчас на их сторону, изменив при виде их свое решение, как раньше фессалийцы, но, как бы сражаясь за собственную родину, нимало не отличались от призвавших их рвением к делу.
93. И причиною тому надо считать не их натуру, а мудрость императора, который из неверных обратил их в верных, из беспорядочных в дисциплинированных, из переметчиков в надежных людей, из врагов в союзников, и одним своим замыслом и добыл добавочную силу против персов, и немалую часть скифской страны очистил от населения, и тех, кто связаны были наименованием, сделал врагами в их политике, так что, мне по крайней мере, нелегко решить, в мужестве ли или в мудрости своих решений достоин он восхищения.
94. Веру тем же самым словам дает и следующее. В то время как подъята была эта война, против императора неожиданно возникло восстание внутри государства и немалое волнение охватило величайший из здешних городов и второй после величайшего из всех [78] Впрочем это событие тот, кто просто смотрит на вещи, сочтет за несчастье, а кому доступна его надлежащая оценка, тот отнесет его к чрезвычайному благополучию. Ведь как для лучших врачей чрезмерность недугов приносит пользу, давая им возможность выказать свое искусство, так императорам неблагоприятно складывающаяся обстоятельства доставляют выгоду, если, благодаря рассудительности, оси разрешатся благополучно. Ведь и Эаку ничто бы не помешало лишиться величайшего доказательства его справедливости, если бы неблагорастворение воздуха, не поставило греков в необходимость его помощи, — не дало ему повода показать себя, каков он. 95. А я, в этой вставке своей в речь, поздравляю императора с тем, что он отдался подражанию добрым кормчим, которые, когда корабль обуреваем со всех сторон частыми порывами ветра, борются зараз со всеми, давая искусству торжествовать над волнением. И император, очутившись между войною и мятежом и обуреваемый массою дел, пе смутился духом перед треволнением, но сладил с тем и с другим так, как будто располагал полным досугом от одного из бедствий. 96. О чем здесь говорить сперва и о чем под конец? Или о чем упомянуть, а что опустить? Сказать ли о том, как удалился он из пределов персов, пренебрегши ими, как такими, которые никогда не появятся, или о быстроте похода, коею он превзошел лакедемонян, или о чрезмерной суровости зимы, о снежных преградах, о непрерывных дождях, над чем всем он смеялся, будто какой закаленный? 97. Но о том, как прежде, чем явиться, погасил безумие у возмутившихся? О том ли, как переплыл пролив, будто прикрытый божественным облаком? О том ли, как разделался с виновными? Как отделил неповинных? Как никого но погубил, а злодеев проучил? О том ли, как, предоставив сенату свободу слова, больше всего имел силу своими речами [79]? Но оставив все это, не требует ли справедливость упомянуть о том обмене речей, в коем он быстро разбил самую сильную часть сената?Или о том, как, не успел он водворить у них порядок. и, еще не снявши пояса, он снова уже стоял против врагов во главе войска? 98. Таким образом, как я сказал, можно спорить о том, лучше ли обладание храбростью или рассудительностью, но которое бы из двух качеств ни признано было выше, преимущество на стороне императора. А между тем, когда и из героев самые выдающиеся были прославлены [80], как первенствующие, но одному из этих качеств, с тем, кто обладает ими обоими, кого подобает поставить на равную ступень?
99. Упомянем теперь и о заключительной битве. её можно назвать зараз и последней, и великой [81], и гораздо более заслуживающей наименования великой, чем прославленная битва при Коринфе. Я обещаюсь показать, что в ней император вместе и персов победил, и превзошел собственный силы. И пусть никто, прежде чем не выслушает нечто, не отнесется с недоверием к чрезмерности похвалы, но выждав доводы, тогда уже выносит свой приговор. Я желаю, однако, начать несколько издали. Так рассмотрение предмета во всем его объеме может стать более точным.
100. Персы, отчаявшись в виду вторжений императора и пострадав вследствие продолжительности войны, в утешение себе в опасностях ссылались на неизбежность судьбы. Ведь кому жизнь не в радость, тем умереть не тяжко. Но желая потерпеть, свершив что-либо сами [82], они набирают войско из всех мужчин, способных носить оружие, определив, чтобы даже совсем молодые за уклонение от военной службы не были безответственны, собирают и женщин в качестве обозных для войска. Разнообразные племена варваров, живущие в соседстве, одни они убеждают просьбами принять участие в опасностях, другие принуждают силою помогать им в их нуждах, третьим предлагают некоторую сумму золотом, которое, сберегаемое с давних времен, тогда впервые стало тратиться на вспомогательные войска. 101. Когда же, обыскав весь тамошней край, они оставили города опустевшими, и все пространство перед собою покрыли тесною толпою, и, соединив с походом обучение [83], двинулись к реке, император узнал о том. что происходите Как, в самом деле, могло от кого укрыться столь значительное движение, когда пыль поднималась высоко в небо, смешанный гул коней, людей и оружия не позволял спать даже тем, кто были весьма далеко, соглядатаи собственными глазами убедились в факте и свое сообщение делали не по догадкам со стороны, но на основании того, что видели. 102. А он, определенно слыша об этом, не изменился в лице, как человек, душа коего поражена ужасом, но ища плана, полезного при данных обстоятельствах, тем, которые были помещены на страже границ, приказывает, как можно скорее, передвинуться и не смущаться, если даже будет наводим мост через реку, не препятствовать высадке и не мешать строить укрепление, но предоставлять и окапываться, если то будет угодно врагам, и поставить палисад, и окружить себя оградой, и обеспечить себя обилием источников, и захватить вперед самые удобные пункты местности. Ведь не то внушало страх, если, переправившись, они будут сидеть, но если, встретив с первых шагов отпор, воспользуются им как предлогом для бегства. Нужно было, действительно, заманить врагов безопасностью высадки.
103. После того как это, таким образом, было дозволено и с нашей стороны никто не вышел на встречу, наведя мосты через реку в трех местах, они всюду переходили густою массою. И сперва не прекращали высадки, непрерывно двигаясь днем и ночью [84]. Затем, когда понадобилось укрепиться, в тот же день воздвигли ограду быстрее греков под Троей. А когда они уже перешли, все было полно их, берега реки, простор равнин, вершины гор. Не было ни одного из родов оружия, который не входил бы в состав армии, стрелок, конный стрелок, пращник, гоплит, всадник, воины, закованные в броню с головы до ног. Пока они еще совещались, показывается император, превосходя всякий гомеровский образ блеском, и в боевом снаряжении осматривает общее положение дела.
104. А персы задумывают тогда вот какую уловку. Лучников и метателей копий они выставили на вершинах гор и на стене, а латников поставили впереди стены. Прочие же, взявшись за оружие, двинулись на противника, чтобы отменить его. Но когда увидали, что те пошли на них, тотчас, повернув, побежали, увлекая преследователей в пределы обстрела, так, чтобы их можно было поражать стрелами с высоты. 105. Итак некоторое время и большую часть дня заняло преследование, а когда бежавшие уткнулись в стену, и этот момент затем вызвал лучников и свежие силы, что находились перед стеною, тут то царь одержал победу, не такую, какие обычно бывают и коих много случалось и в нынешние, и в прежние времена, не такую, какая дается при посредстве физической силы и боевых орудий, не такую, для которой нужно сообщество и какая иначе достигнута быть не может, но какую можно прямо назвать личным делом победителя. 106. Что же это такое? Он один обрел самый смысл действия, от одного его не укрылась цель выступления, один своим кличем он отдает приказ не преследовать и не кидаться в очевидную опасность. Теперь то я еще более восхищаюсь сочинителем того изречения, где говорится, что замысел причастный мудрости сильнее множества рук. Ею располагая, все вместе соображая, император видел будущее нисколько не хуже настоящего, происходящего в данный момент. 107. И вполне естественно. Ведь между лагерями было сто пятьдесят стадий расстояния, а начали они преследование до полдня, приблизились же в стене уже поздно вечером [85]. И вот все принимая в соображение, труд действия оружием, длительность преследования, палящей зной солнца, чрезмерность жажды, приближение ночи, лучников на холмах, он требовал, персами пренебречь в повиноваться обстоятельствами 108. Итак. если бы они вняли этим словам [86] и горячность их не восторжествовала бы над увещанием, ничто бы не помешало тому, чтобы и противники были повержены, как в настоящем случае, и победители были спасены. Как все произошло в действительности, чем кто больше станет винить их, тем больше возвеличивает он императора. Ведь те, кто потерпели неудачу по неповиновению своему, прославляют совет увещавшего. 109. Я же называю победами царей и те, какие они выполняют в сообщества с другими, но гораздо более почетными считаю те, участников в коих нельзя назвать. Поэтому, как бы кто-либо не настаивал на том, что не все произошло для воинов согласно их ожиданиям, ничто бы не помешало им не во всем иметь успех, а ему всюду победить и первых тех именно, чьи расчеты оказались слабее, чем его.
110. Надлежать рассмотреть и доблесть участников сражения и сделать всем очевидным, исходя из каких невыгод своего положения, каковыми они себя выказали. Итак, во первых, вступив в схватку с латниками перед стеною, они изобретали более сильный способ вооружения. Пехотинец, отодвигаясь с дороги, по какой несся конь, для него его напор делал тщетным, а сам во время скачки мимо него ударял всадника по виску дубиной, сбрасывал его с седла и затем без труда расправлялся с ним [87]. Затем, не успели они приложить руки к стене, и все сооружение, от парапета до первого основания, было разрушено, и не было того, кто был бы в состоянии помешать тому. 111. Для меня было бы очень ценным назвать и того, вто первый проломал ограду, и распространиться о его мужестве,—ведь это, пожалуй, не менее приятно для слуха, чем огонь, который охватил корабль фессалийцев. Но так как время не дозволяет, нужно, конечно, чтоб течение речи не было случайным.
112. Итак ограда была повержена в лоск, а они устремились потоком, считая недостаточным все, что удавалось сделать, расхищают палатки, непосредственно получая плоды труда, только что выполненного, кого захватили, всех тех убивают, только бежавшие спаслись. Когда же произошло столь блестящее поражение, дело требовало более блестящего, если было это сколько нибудь возможным, дня для завершения подвигов, но после того как оно сбилось на ночное сражение, поражаемые стрелами с холмов, уже поколебленные в своей решимости ломавшимися у них в теле стрелами и дротиками, лишаемые ночною тьмою возможности ориентироваться, наступая на легковооруженных, сила коих заключалась в действии с расстояния, утомленные на свежие войска, гоплиты, правда, потеряли доблестных мужей, но все же прогнали врагов с их позиции. 113. Впрочем, кто бы выдержал их мужество в сочетании с рассудительностью, когда, сколько ни встречало их неблагоприятных обстоятельств [88], ни одно не заставило их изменить строгому боевому порядку до самого конца сражения? Кто бы не призвал, что персы были явно побеждены, если они переправились за реку с намерением овладеть чужою землею, но, не смотря на столько выгод, отказавшись от своих надежд, поспешили удалиться? 114. Итак, является ли для кого либо признаком превосходства рассудительность, император своими решениями показываешь свое превосходство и над собственными подданными, и над врагами, угоднее ли кому исследовать простые факты, одни, покинув лагерь, устремились на плот, а из наших одни, павши, духом победили, а телом изнемогли, другие, возвратившись, не раньше удалились домой, чем очистили страну от врагов. Не прибавляю еще того, что природа местности более повредила, чем сила врагов, ни того, что персы завязали бой при содействии даже женщин [89], а у нас лучшая часть войска даже не участвовала в битве.
115. Теперь, наметив три предела, произведем так оценку, один — до битвы, другой — в самом действии, третий — во время поражения.
116. Итак они и высадку устроили и навели мост через реку, не силою оттеснив тех, кто преградили им путь, но получив к тому возможность вследствие нежелания их противников помешать им, высадившись же и осмотревшись, они по выбору своему заняли сильную позицию, а не так, чтобы по недостатку боевой силы поспешили на первое попавшееся место. 117. Следовательно, до этого момента с их стороны было присвоение, когда же войска сошлись, вместо того, чтобы принять нападение наступающих и затеять битву в рукопашную, они начали с бегства. Запертые же в ограду, не защищали даже стены, но покинули и оборонительное сооружение, побросали сверх того и богатство в палатках. Те же, которые были застигнуты, в беспорядке валились и узрели сына царя [90], наследника его власти, взятым в плен, подвергнутым бичеванию, пронзаемым, немного спустя зарубленным. Если что либо, где либо и предпринималось, то, что происходило, было делом хитрости, а не мужества.
118. Так было в битве, а вслед за нею трупов они не подобрали, но поспешили бежать, мосты развели, отплатить же новой битвой [91] за избиение даже во сне не чают. И тот, кто обладал такою мощью и мужественный только в угрозах [92], вырывая, уничтожал те волосы, которые раньше украшал, и с частыми ударами в голову оплакивает убиение сына, оплакиваешь гибель войска, оплакивает страну, оставшуюся без земледельцев, принимает решение отрубить головы тем, которые не добыли ему, как подобало, римского благосостояния 119. Об этом оповещает не слово наше, составленное для угождения, а прямыми словами те перебежчики, что рисковали жизнью. Им нельзя не доверять. Не станут же они услаждать выдумками об опасностях? Вот что не оставляет сомнения в победе, как то было в победе при Танагре и, клянусь Зевсом, тегеатов и мантинейцев при Орестиде.
120. Могу сказать нечто гораздо более важное, чему не стал бы, думаю, противоречить и сам персидский владыка. Обеими сторонами признано, что оставшееся в ночном сражении ушли назад. При таком положении дела необходимо одно из двух, или, будучи побежденными, бежать, или, победив, все же остеречься будущего. Итак, если предположим первое, ясно, что победа была на нашей стороне. Если же, одержав верх в ночном сражении, они не дерзнули больше выступить против, победа еще гораздо больше оказывается па стороне императора. В самом, деле те, которые победили вступивших с ними в бой, но не выступили против его десницы, всем, конечно, сделали очевидными что мощь царя не в сопровождающем его войске, а в его собственной натуре.
121. Он не был на войне таковым, а в остальном не дающим никакого повода к восхвалению [93], но, будучи так славен в бою, в прочих делах был более выдающимся, чем на боевом ноле, так что можно было говорить: «царь хороший и сильный боец». Он не считает, что, если окажется более других свирепствующим, то тем проявить свое превосходство над прочими, но если больше прочих наслаждаясь кротостью, не менее оттого восторжествуете над всеми. 122. Не считаете он опять таки царственным приводящую в смятение грозу во взоре [94] но, полагая, что такая прилична сумасшествию, причисляет ее к недугам, суровость в обхождении признавая свойством тирана, а доступность права соединяя с положением правителя [95], гордится не тем, если страхом скрепляет государство, но если его охраняете любовь к нему подданных [96], способный отплачивать за расположение, прощать за промах, недоступный ревности, сдержанный в гневе, господин над чувственными удовольствиями, — он полагаете, что не подобает над городами властвовать, а собственным душевным слабостям потворствовать [97], человека таких качеств он считаете достойным наименования не владыки, а скорее раба, — неуязвимый перед телесной красотой [98], непобедимый в борьбе с неуместным гневом, то, что сам придумает, совет о том предоставляющей во всеобщее пользование, а советы других не уличающий надменным к ним отношением, но на деле подтверждающий древнее изречение, что и это дело разума — уметь высказываться за мнение наилучших людей, не декламирующий без конца бессодержательной речи, но в немногих словах сосредоточивающий массу содержания [99], никого опрометчиво не вписывающий в число приближенных, а кого раз включил, не привыкший вычеркивать, и не расходующей в течение времени привязанность, но в силу привычки простирающей свою любовь, всего менее способный вступать в борьбу из своекорыстия, быстрый в благодеяниях, медлитель в наказаниях [100], привычный оказывать милосердие бедности, а к богатству не привычный относиться с завистью, не изобретающий наказания преступникам, а рвением к себе отвращающий от преступлена, до такой степени изощрившийся в воздержности, что стыдится даже названия бесстыдства [101], от клятвопреступления же настолько сторонящийся, что осторожно относится и к строго соблюдаемым клятвам, не приучать желудка к голоду считающий почти наравне с трусостью [102], постоянно увеличивающий список своих величайших подвигов [103], но никогда ничем не хвастающийся, быстро сообразующийся с обстоятельствами, однако не соединяя с этой быстротою без порядочность, не на количестве воинов питающий уверенность в победе, но ожидающий успеха в созвании благочестия, не упускающий ничего в тщательности снаряжения, но доверяя благосклонности божества больше, чем оружию, в победе, никогда не потерпевший неудачи ни в каком предприятии, но с величайшею легкостью готовый перенести ее, если бы ее и потерпел, ни печалью пришибленный, ни мелочный в ликовании, но, отринув резкие проявления того и другого чувства, сохраняющий сдержанное выражение лица; восхваляющий доблести окружающих, а не такие их качества исправляя молчанием, — да, то, в чем другие вразумляют попреками, то этот государь исправляет молчанием [104] так что своими похвалами он свидетельствует о дельности того лица, а, с другой стороны, молчанием своим в обратном случае, он нисколько не хуже излечивает погрешности и в то же время избегает тягостности попреков, — не на сон и отдохновение употребляющий мирное время [105], но обращающий эти минуты отдыха на упражнение в военном искусстве, и не привлекающей разнузданность в орхестре для своего увеселения, но изощряющий душу к мужеству зрелищем скаковых коней, всех легче способный вскочить на коня, и более меткий в стрельбе, нежели те, что восхваляются в искусстве стрельбы из лука у Гомеpa [106], души подданных освободивший как нельзя более от стеснения и указавший для них меру повинностей в размере потребности. Поэтому, установив в таком направлены власть, он прожил с большею свободою действий, чем желал, и с большею безопасностью, чем каждый из частных лиц.
123. Но если мы перечислим еще большее число достоинств, присущих ему, мы не будем иметь возможности упомянуть ни одного из тех, какие принадлежать другому императору. Но нужно обернуть речь к Западу и попытаться, насколько то будет возможно, выбрать немногое из многого, да и об этом немногом побеседовать вкратце.
124. Итак я могу всю сущность предмета определить вкратце, всего только сказав, что одинаковость своей натуры он подкрепил сходством своей воли и сходство наименования переместил на сходство деятельности [107], дав возможность и в них признать родство [108]. В самом деле, как тот сдержал всю грозу, надвигавшуюся с персидским нашествием [109], так этот принудил отовсюду обступившие варварские племена Запада сохранять спокойствие. 125. Делом бога было, таким образом, доставить каждому власть [110] и дать каждому нрав, применительно к его предназначению. Одив заставил смолкнуть соседей, двинувшихся было, а другой не дозволил даже совсем тронуться им с места, дабы, сочтет ли кто достойным удивления первое или более значительным второе, или одинаково восхищается тем и другим, ничто не миновало настоящего царствования.
126. Скажу теперь нечто в подражание Фукидиду. Я не принимал молву немедленно, без проверки и, избежав труда по отысканию истины, не бросался на готовое, но со старанием и, с крайнею точностью занявшись своим предметом, не должен бы по справедливости встречать недоверия.
127. Какие же подвиги? Есть кельтское племя за рекой Рейном [111], достигающее до самого океана, столь хорошо огражденное в боевом деле, что, обретя от самых действий этих название, они именуются Фрактами [112], что в устах толпы звучит как Франки, т.е. название извращено невежеством народной массы.
128. Численностью они превосходят всякий счет, а мощью превосходят самый высокий численный перевес. Для них морское волнение ничем не страшнее материка, северная стужа приятнее благорастворенного воздуха, величайшая невзгода — бездеятельная жизнь и предел благополучия пора войны. Если даже кто нибудь обрубить им конечности, они сражаются, чем остается, и как, в случае победы, не бывает конца их преследованию, так, в случае поражения, конец бегства они обращают в начало наступления. У них существуют установленные обычаем награды за отчаянные поступки и почести за смелость. Прямо недугом считают они мир. 129. Итак все прежнее время те, кому выпадало на долю царствовать в соседней с ними земле, не находили ни слов для их убеждения, ни вооруженной силы, дабы принудить их соблюдать спокойствие, но приходилось, подвергаясь непрерывной осаде, днем и ночью встречать их набеги, ни хлеба не вкушать безоружному, ни отдыхать в безопасности, сняв с себя шлем, но, чуть не сросшись с своими доспехами, носить оружие подобно древним акарнанцам. 130. И происходило то же, что на мысах, когда море, гонимое разнообразными порывами ветра, вздымается безостановочными волнами. Действительно, как там, прежде чем первая волна, как следует, разобьется о мыс, ее настигает вторая и в свою очередь третья, и так происходить все время, пока не улягутся ветры, так именно и племена фрактов, побуждаемые к неистовству страстью к войне, производили частый нападения, и прежде чем быть отбитой первой фаланге, уже наступало новое войско.
131. Но предстояло, наконец, улечься и этому волнению и прочно остановиться и этому движению. Явился царь, который обратил их ненасытный боевой пыль в стремление в миру, не другим каким либо средством, а тем, что проявил собственное рвение к битвам более сильное, чем у них. Итак они не дерзнули померятся с ним силами, но страха было достаточно, чтобы воздействовать равносильно с опытом, и десниц своих они не подняли для пускания копий, а протянули их с мольбою о договоре. 132. Доказательство тому: они приняли от нас правителей в качестве наблюдателей за их действиями, и, откинув свое зверское бешенство, они облюбовали людскую рассудительность, и отказавшись от своекорыстия, почтили соблюдение клятв. Но во всяком случае, если бы и не было принудительности клятв, они предпочли бы мир. Так слабейших обычно сдерживают те, кто сильнее. 133. И в данном случае император, предоставив соблюсти договор не натуре фрактов, а страху, им внушаемому, предается государственным делам в городах пеонов. А владыкам прежних времен внезапный напор фрактов, принуждавший им посвящать все внимание, не позволял даже знать свою державу, но только по слуху знакомились они с подданными. Итак, если кто либо поклонник победы[113], достающейся без труда, пусть насладится предметом своего увлечения, потому что нет никого, кто не подчинился рабству от одного лишь страха. 134. Итак, что из двух лучше, победить ли нападающих, или не давать и с места двинуться, пусть решает, кто хочет, смотря по собственной доле и натуре, так как, какое бы решение ни восторжествовало, эта заслуга принадлежит обоим государям. Ведь они гордятся подвигами друг друга больше, чем собственными.
135. Итак фракты подчинились такому игу рабства. Ведь для них рабство не иметь возможности грабить других. Есть весьма много и других варварских племен, теснящихся отовсюду, словно звери, и облегающих государство, одни более крупные, другие более мелкие, но все одинаково с трудом одолимые. О них, что можно бы сказать больше того, что они превосходят числом племен каталог Гомера? 136. Прежде они совершали набеги и грабежи и соседнее римское население обуревали «Илиадой невзгод» [114], действуя каждый народ смело и один на один, и в союзе друг с другом. Но когда они узрели главное племя смирившимся и тех, кто привыкли заводить смуту, напуганными, они вняли тому, что внушал страх, и образумленные примером, прекратили набеги. А между тем, чего бы не свершил, вынужденный обратиться к силе, такой человек, который одними ожиданиями своего прихода смирил самых буйных?
137. Далее, не следует также обойти молчанием переправу на остров Британнию [115], потому, что для многих этот остров незнаком. Но чем меньше он известен, тем больше надо сказать о нем, так, чтобы все узнали, что император исследовал и область за пределами знакомой территории. Но я полагаю, что это морское путешествие окажется стоющим самого крупного трофея. Вот Геродот, который пускался в исследование больше, чем было необходимо, прямо полемизируете в пользу того мнения, что пресловутого океана нет, но утверждаете, что это — вымысел Гомера или какого-либо другого поэта, и что таким образом название это занесено в эпос. Но и те, кто верят в существование где то океана, затрудняются в отношении наименования. Наш же император настолько далек был от подобного колебания, что, если бы и не принял решения, и не спустил корабля и, сев на него, не поехал, и не пристал в гаваням Британнии, считал бы, что упустите важнейшую из подлежащих ему задач.
138. Ходит слух, со ссылкою на свидетелей — очевидцев, что значительно опаснее пустить через то море круглое судно, чем в другом месте вступить в сражение [116]. Столь сильные бури вздымают волны до неба и выгоняющие ветры [117], подхватывая, выносят в безбрежное море. А самое страшное: когда кормчий противопоставить всему прочему свое искусство, море внезапно отступает и грузовое судно, до сих пор вздымавшееся на волнах, оказывается лежащим на песке. И если оно пошлет быстрое обратное течение, оно снова поднимает судно, и экипажу приходится прилагать свой труд. Если же замедлить с возвращением, судно мало помалу оседает в глубь, так как песок уступает его тяжести.
139. Император, не посмотрев ни на что из этого, вернее все это отлично зная, не поколебался, но тем более поспешил с выездом, чем более знал об опасности, так мрачно описываемой. И что еще важнее: он не ждал, сидя на берегу, чтобы, с наступлением весны, океан успокоил свое волнение, но тотчас, как только мог, в разгар зимы, и в пору, когда все условия времени года до крайности ожесточились, тучи, холод, волнение, не предупредив тамошние города и не объявив заранее о своем выезде, не пожелав вызвать изумление своим замыслом раньше 8авершения предприятия, посадив, как говорят, сто человек, отчалив, стал пересекать океан, и тотчас все стало меняться в затишье. Океан, разгладив свои волны, предоставил императору для переезда гладкую поверхность, а вышеупомянутый обычный отлив моря, на этот раз нарушив свой порядок, сохранил его на его месте.
140. Не произошло, далее, так, чтобы переезд на остров состоялся так мирно, а отъезд сошел иначе, но второе сменило первое, во исполнение пословицы, с еще лучшим успехом, так что не остается никакого сомнения, что это смелое предприятие свершено было не без воли божества [118]. 141. Если бы, затем, при отпадении острова, возмущении жителей, с умалением державы и по прибытии вести о том, он, охваченный гневом при этой молве, рискнул [119] бы на это плавание, нельзя бы было отнести отвагу его решения к честолюбию, но необходимость усмирения восстания убавила бы значительную часть славы. На самом деле, так как государственный порядок в Британии не нарушался, и предоставлялась полная свобода наслаждаться чудесами океана с суши, и никакое сколько-нибудь крупное опасение, при чем замедление с отъездом грозило бы нанести урон, не понуждало пускаться в море, при таком положении дела и отсутствии какой либо необходимости, скорее при наличности единственного этого понуждения — страсти пускаться во всякие предприятия, он, по доброй воле, обрек себя величайшим опасностям, как будто бы ему грозили величайшие потери, если бы он не отважился на величайший риск.
142. Если дивны эти подвиги, то еще гораздо более те соображения, что им предшествовали. Ведь он полагает, что душа не раньше может освободиться от тела, чем будет на то воля божества, и что она не может остаться с ним больше, раз оно пожелало её отрешения, и что никто, не смотря на охрану, не может прожить дольше того или при всей отваге меньше. Итак следует, по его мнению, сколько времени предоставлено нам жить, в этом полагаться на решение бессмертных.
143. Да к чему поминать о двух, трех из доблестных речей или действий, как будто бы и все прочее равным образом не носило признаков чего то поразительного? Но чтобы мне не показаться слишком небрежным, но и не браться за нечто непосильное, не стану поминать обо всем под ряд, но и не остановлюсь на совсем немногих фактах.
144. Итак день у него проходил в работе, а ночь одинаково с днями. Опьянению места не было, трезвость в привычку, всякий тунеядец ненавистнейший человек, а бодрый духом — приближен. Охрану личности не сам он получает от телохранителей, но им оказывает с своей стороны. Именно, когда заметит, что ими овладел крепкий сон, он предоставляет им отдых невозбранно, а сам, как бы борясь с природою, взяв копье, превращается в патруль, обходящий дворец. Непрерывный же труд тянется во всякое время года и при всех обстоятельствах. 145. Гомер говорит где то на счет ахейцев: «ведь не камень у них тело и не железо». А если бы он с ним познакомился, не отказался бы прибегнуть для его физической крепости и к сравнению со сталью [120]. В самом деле, ни летняя жара не расслабляет его, ни зимняя стужа не доводить до оцепенения, ни прелесть весны не увлекает отдаться наслаждению, ни дары осени не соблазняют к роскошествованию, но одно роскошествование, один праздник воспитывать благоразумие в подданных, внушать страх иноплеменникам, вступать в соревнование с мужами славными в предании, прибавить свое к установленному обычаем, скорее доставить славу царству своему, чем от него получить известность, провести жизнь, скорее прибавляя исправления, а не в пользовании достигнутыми успехами. 146. Итак театр, шутки и смех и все племя чудодеев отвергнуты наравне с делами повинными искуплению, трезвость же заботливость, и расположение к труду, природная склонность к добродетели и все подобное ставится на первое место. Вся красота женщин бессильна. Приносящий дары от своей тароватости не выигрывает в почете ни перед кем, а давая пробу своих душевных свойств, больше ценится по своему расположению. 147. Всякое предстоящее предприятие остается втайне, один его знает заранее, тот, кто и задумал его. Ни одно решение не остается невыполненным. Быстрота смены выступлений и за ними отступлений обманывает мнения масс. В то время, как думают, что он засел во дворце, он переходит вершины гор, когда полагают его в пути, он вершить дела во дворце. Думают [121], что он плывет морем, а он приближается сухим путем. Воображают, что он идет по сухопутью, а он, потеряв из виду землю, несется по морю. 148. И эти, столь трудные и столь далекие походы выполняешь он, не возя с собой ни штата прислуги для утешения в трудах, ни множества войска для охраны, но отыскав некоторое умеренное число лиц, на каких рассчитывал, что они подоспеют, приказав им вперед следовать, куда бы он их ни повел, будто окрыленный сам и окрылив своих спутников, он устремляется всюду быстрее мысли.
149. И что может кто либо изобрести лучшее? Не имея врага, чтобы с ним схватиться, он ополчается на зверей и не находя случая к применению боевой доблести, проявляете отвагу на призраках, упражняя тело прямо на солнце, а густую тень считая действующей изнеживающим образом на тех, кто её ищет. Одним словом императором он желает именоваться скорее по избытку доблести, чем по преимуществу своего положения.
150. В обоих можно изумляться тому, как они строй души своей приспособляюсь к нраву подданных. Подобно тому, как хорошие врачи, оправдывающие свое звание своим искусством, прибегают не к одному виду лекарств для всех организмов, но усматривая различие их, отсюда обретают особенность лекарств, и тогда больше всего происходить полное выздоровление, когда будет соблюдено соответствие между обоими, так и царская власть, приступая к управлению со знанием, вносить меры, согласные с душевным складом подданных. И понадобятся более едкие или более мягкие лекарства, он не упустить из виду время для каждого, так что, если бы им пришлось поменяться царствами друг с другом, они во всяком случае усвоили бы взаимно друг у друга душевный склад.
151. Но мне сдается, что, хотя и представляется, будто я говорю о предмете величайшей важности, самого важного я еще и теперь не сказал. Ведь раньше ко всякой царской власти льнула зависть и те, которые обладали меньшим царством, строили козни обладателям более крупного, а те, которые пользовались более обширными царствами, обладающим малыми, завидуя им и в меньшем. Да и равенства владычеств гораздо сильнее развивали этот недуг, и закон природы отодвигаем был на второй план перед жадностью тирана, и вся родня преисполнялась безумием друг на друга. Самые величайшие беды, о каких сообщает предание, происходили вокруг царской власти, вдохновленные чем поэты, мне кажется, вознесли эти козни даже до небесного свода. 152. Но теперь вся древность преодолена, всякое тяжкое око зависти изгнано вон, неразрывные узы дружбы соединяют души царей [122]. Власть разделена по территориям, но связуется взаимным расположением, и родственное наименование подтверждается на деле. В самом деле, они настолько далеки от того, чтобы скорбеть из за счастья друг друга, что каждый уступает другому первенство. Кони и четверки в течение дня, в смене, поддерживающей незамедленную скорость, передают мнение каждого от одного другому. И каждый из курьеров с одинаковою свободою посещает каждое из двух царств. А ту местность. где сливаются границы царств оберегает не непрерывный постой там войска, а недвижная мощь бесхитростной верности.
153. Да к чему искать далеко доказательств того, что они всем владеют сообща и всеми считаются общими владыками? Самое то, что сейчас делается, не есть ли лучшее тому свидетельство: общее хвалебное слово, для обоих намеченное, для обоих разработанное, в тех видах что не представляет опасности, если кто-либо проявить свое восхищение одинаково обоими, и что скорее нечестиво было бы не проявить его одинаково по отношению к обоим? 154. Но, быть может, сами то они, вместо того, чтобы завидовать благоденствию друг друга, друг друга охраняют. но те, кому они вручили свои боевые силы, повергли их в опасность, как, говорят, не раз случалось в прежнее время при чем одни воспользовались для восстания своим богатством, другие командованием? Но и это исключено в настоящих обстоятельствах. Нет никого, кто бы не предпочел скорее умереть, чем проявить низость в отношении к доверившемуся ему, много тех, кто бы предпочел лучше потопить свое состояние, чем дать средства для переворота. 155. А между тем раньше люди, прославленные богатством, уступали в средствах средней руки состоятельным людям нынешнего времени, теперь же люди среднего достатка живут изобильнее прежних царей. Все же чрезмерность состояния не влечет душу их к дерзости. 156. Какова же причина прежней безрассудности и нынешнего благоразумия? Та, что тогда происходило то, о чем говорит Демосфен [123], и страх перед грядущим был сильнее утехи настоящим и конфискации отнимали дары. То, что происходило, напоминало круговороты Еврипа. Дар возвращался к давшему, причиняя в добавок беду получившему. Итак опасение будущего не позволяло получившему оставаться спокойным, но одна надежда на спасение оставалась в запасе, это погубить давшего. В наше же время великое богатство от царей изливается на подданных, и всюду обеспеченность положения сочетается с соревнованием и получающим не больше удовольствия в том, что они получают, чем в том, что обладают прочно.
157. Другое — гораздо более серьезное обстоятельство и распространяющее выгоду на всех. Если бы кто либо спросил кого нибудь, что наиболее тяжко для людей из обычных печальных условий жребия военнопленных, он, без всякого размышления, тотчас сказал бы — позор женщин. Так вот в прежние царствования это зло не было предотвращено, но, подобно тому, как сбор податей, считалось чем то общепринятым, так вошло в обычай и похищение женщин и те, которые отражали врагов, сохраняя видимость свободы, примешивали в ней бедствия рабства, ничем не отличаясь от псов, храбрых против волков и свирепых к стадам. 158. Но теперь всякий страх для брачных уз устранен, безопасность поддерживает безмятежную смену поколений, целомудрие не страдает под гнетом тиранического насилия, безопасно процветать женской красе. Всякое ложе во всякой стране и на всяком море, насколько от этого зависит дело, свободно от поругания.
159. Тем из земледельцев, которые терпели утеснения и владели малою или плохою землею, а принуждаемы были вносить большую подать, при чем это делалось вследствие неумеренных требований тех, кому в прежнее время поручено было измерение земли, и которых, при великой их скудости, торопили с взносами, между тем как им земли не хватало, и в этой беде они пришли на помощь точным подсчетом подданных новыми чиновниками (логистами)) устранив убытки, причиненные прежними.
160. Да что говорить о земледельцах или определять число облагодетельствованных? Вообще дворец открыть для прошений всех, отовсюду и не делается различия ни по происхождению, ни по возрасту, ни по общественному положению для пользования милосердием, но, восседая на высоком троне, всем одинаково возвещают они, чтобы не робели, потому что ни юность, ни старость, ни презираемая внешность нищенства не будет отстранена от общей помощи, ни справедливость не пострадает, не будет ни лицеприятия судьи, ни силы на стороне противника, но изложив свою беду, не трудно обратить на себя милосердие.
161. Дошедши до этой части своего изложения, я преисполнен удивления пред тем, что они пожелали дать место законному состраданию, ни обижаемых не презрели, раз навсегда запретив им обращаться с просьбами, ни тем, кто дерзали обманывать, пе посодействовали, всему без разбору поверив. Но после того как убедились, что первые в убытке вследствие своего бессилия, а вторые прибегают к ходатайствам с целью обмана, чтобы помощью своею сравнять тех, а обмана вторых остеречься, соединили силу закона с милосердием, обретши это препятствие обманам. И в результате цари всюду снисходят на мольбы, но нигде строгость законов не страдает от милосердия. 162. По тем же соображениям решение процессов они сложили с себя на префектов. Дело в том, что, по своему наблюдению, они находили, что сила законов оказывается слабее царского произвола, а душа царя смягчается при виде слез. Итак они побоялись, чтобы, склонившись на мольбы и рыдания, не судить с большей гуманностью, чем с законностью. А между тем, что может быть важнее, как не быть самим распорядителями над законами, и однако делать законы властными над самими собою? 163. Поэтому из начальников, посылаемых в города, прежние цари считали самыми способными на то тех, кто были больше всего охотниками до смертной казни, так что погубить больше врагов, чем подданных, не служило к большей славе. В настоящее же время меч восполняешь инсигнии сана, а в душах префектов сияет отражение царской кротости. Нимало не надобны ни казни, ни понуждения на то, чтобы выполнялся долг, но достаточно начальнику сказать и немедленно следует исполнение. 164. Постоянно увольняя прежних префектов, они в очередь привлекают к управлению новых. И это вполне естественно. Ведь если дело управления дело трудное, они не хотят, чтобы одних и тех же лиц изводило это постоянное бремя, если же есть в нем и доля благополучия, они многих призывают к соучастию в этом благополучии. 165. Кроме того, заметив и то, что почестям свойственно делать людей хорошими, а наказаниям карать порочных, они признали, что те, которые занимались карательными мерами, не препятствуют возникновению порочности, а искореняют постоянно возникающую, и дело это похоже на сечение гидры. Сами же они, путем благодеяний предварительно овладев душами всех людей, более содействовали тому, чтобы располагать в лице их наилучшими, чем наказывать их за преступный деяния. [124]
166. Итак, когда столько добродетели становиться общим достоянием, что приходится считать самым важным из всего? Знатность ли рода или воспитание? Справедливость ли или воздержность? Мужество ли против врагов или согласие друг с другом? Милосердие ли к каждому или всюду проявляемую рассудительность? 167. Ведь и на самые важные предприятия они не подумали поощрить надежду путем искусства гадателей, мне кажется, не в виду того готового заключения, что оно часто оказывается слабым, но в виду того, что, если оно и превосходно отыскивает будущее, то становится помехой двум вещам, честолюбию и мужеству. Ведь тем, которым суждено претерпеть неудачу, если они заранее будут знать о ней, оно не позволяет проявить рвете сильнейшее, чем судьба их, но оно тотчас делает их робкими, заранее показав им их плохую участь, а у тех, кому предназначено благо, оно отнимает славу мужества. Ведь представляется, что они доверились не столько своей доблести, сколько очевидности исхода дела. Α все те, которые бывают одинаково доблестными, и при неведении конца, и при успехе достойны удивления, и при неудаче не заслуживают укоризны.
168. Если же кто намерен получить надлежащую точку зрения относительно всего, пусть не рассматривает лишь самый перечень предметов восхваления, но для каждого добавляет возраст, в каком совершены эти деяния, и, может быть, он обретет больший повод к удивлению в молодости их виновников, чем в значительности выполненного. 169. Мне кажется, именно в настоящее время больше всего соблюдена мысль строителя вселенной [125]. После того как он утвердил землю, пролил море, вывел реки. создал положение островов, обтекаемых морем, в создание свое он вместил семена и стада, и вообще все то, в чем должна была ощутить потребность натура человека. Однако не всем частям земли он уделил все, но распределил дары по местностям, ведя людей к общению потребностью одних в том, что получается от других и вызывает торговый обмен, чтобы пользование продуктами, принадлежащими некоторым, сделать общим для всех. 170. Вот этот человеколюбивый и спасительный замысел раньше был разрушен и испорчен и сношения были под запретом наравне с убийствами, и пойманный на этом деле свергался в пропасть. Фигура земли уподоблялась фигуре, рознятой на части. Но теперь разрозненные до сих пор части сошлись и сплотились, и расторгнутое до сих пор возвращено в свойственное целому состояние. 171. Один материк, одно море, острова — общее, гавани открыты, врата распахнулись. Всюду суда, отовсюду везущие груз, теснятся в гаванях, общий праздник распространился почти по всей земле, что под солнцем, при чем одни переплывают моря за собиранием сведений, другие по другим поводам, третьи совершают путешествия по суше. Ни жители Запада не лишены обозрения чудес Нила, ни обитатели берегов Нила не остаются неизведавшими приманок Запада, Финикийцы — в гаванях Сицилии, сицилийцы, в свою очередь,— в гаванях Финикии. Город Афины предоставлен торговцам словом, вифинская провинция тем, кто желают получить все, что угодно. 172. Да к чему пускаться в отдельные мелкие подробности, но не выразиться обо всем в одной фразе, что теперь благонравные племена вселенной, будто в хоре, настроенные в одном ладу, поют согласно, при чем два корифея задают тон?
173. Таким образом те, кто в прежнее время заканчивали речь, как подобало, выражали мольбу получить больше благ и, мне кажется, это было с их стороны естественным порывом, так как они нуждались в большем, чем выпало на их долю. В настоящее же время не приходится просить ничего такого, чего не пришлось уже давно изведать. Потому и это может считаться исключительной заслугой царей, что они не оставили для нас ничего, чего бы нам предстояло домогаться.


[1] Menandr. rhet. III. pg. 368 (cf. Metz, Zur Technik d. lat. Panegyriker, Rhein. Mus. 67 Bd.). Gladis de Themistii Libanii Juliani in Constant, orationibus Vratisl. 1907. Monnier, Histoire de Libanius (Paris. 1866), pgg. 108 suivv.
[2] Menandr. rhet. III pg. 368, 8. Julian., orаt. I pg. I. orat II pg 54 B.
[3] Jsocr. Pan., § 13 pg. 43 c, Jul. orat. I pg. 1 A
[4] ἀγώνισμα в этом смысле у Фукидида I 22. ἀγώνισμα ἐς τὸ παϱαχϱήμα.
[5] Срв. Menandr., pg. 369 18 sq.
[6] Срв. Menandr., pg. 369, sq.
[7] Срв, ниже, § 18, § 46.
[8] ἡ τοῦ διϰαίου μεϱίς cf. pg. 233, 1 (§ 49), pg. 252, 11 (§ 89), pg. 421, 5 ((Orat. LXIV § 1), pg. 440, 4 (§ 32, в смысле «часть»), pg. 473, 8 (§ 82).
[9] Cf. Themist. or. I p 2 b., Jul., or I pg. 6 D.
[10] Констанций Хлор. Monnier, 111.
[11] σεμνότης § 23, срв. § 19 σεμνύνω, также § 24, § 108.̈́
[12] στενοχωϱεῖν cf. pg. 258, 21 (§ 101), pg. 295, 2 (§ 171).
[13] Срв., очень сходно с Либанием, Eutrop., Χ 1, 2: «говоря, что лучше общественным средствам находиться у частных лиц, чем быть хранимыми за одним замком». Euseb., hist. eccl. VIII 13, 12, vit. Const. I 14. Amm. Marc. XXV 4, 15. «Он вовсе не хлопотал о накоплении денег и полагал, что они в лучшей сохранности находятся у собственников».
[14] τοῖς πίλας, что Reiske заподозривает. Он или исключает это слово, или предлагает ἃ πϱότεϱον ἐϰέϰλειστο ταῖς ἀπειλαῖς.
[15] Срв. orat. XVIII § 8, II pg. 239., 18, у нас стр ***
[16] Euseb., h. eccl. VIII 13 § 12 et 13; vita Const. I 9 et 21.
[17] Jl. VII 476 sqq.
[18] Срв. выше. § 10.
[19] εὐϑυς ἀπὸ γϱαμμῆς cf. orat. XVlII § 40. pg 253, VI.
[20] Рим, срв. Euseb. vit. Const. I 26. Zosim II 14 s. fin. Panegyr. lat. IV 14.
[21] Максенция.
[22] Cf. Euseb. 1.1.
[23] Euseb., vita Const. I 38. Zosim. II 15. 16, о подъемном мосте через Фимбрий.
[24] Euseb , ibid.
[25] Euseb. I 41.
[26] Julian, orat. I pg. § 8 А: «уничтожая тирании, а не законную царскую власть, прошел он по всей вселенной».
[27] О Лицинии.
[28] Лициний, срв. Euseb., vita Const. I 49 et 50. Zosim. II 20 (о договоре между Константином и Лицинием; срв. Schiller Gesch. d. röm. Kaiserzeit, I Bd., S. 198. 1 марта 317 г.) 22 (о войне с Лицинием).
[29] Срв. Jul., orat. I p. 10 В., где затронуты те же «вещания, предсказания и видения в снах», при рождении Кира и Александра В.
[30] Срв. Menandr: р. 371, 7 sq. Euseb. I 7. Herod. I 108, 1.
[31] Plut., Alex. 2.
[32] Menandr. р. 371, 5.
[33] Euseb. vita Const. I 43. Jul., I pg 8 B, cf. cod. Theodos. IX 3. 1.
[34] Men., pg. 371, 17 sq.
[35] Men., pg 371, 7 sq.
[36] Men., pg. 371, 25 sq.
[37] См. Enseb., vita Const. IV 52.
[38] ποϱϱωτέϱω βααιλιϰῆς ἐμπειϱίας ἤλασε срв. то же выражение orat. LXIV § 81., vol. IV pg. 472, 13 οὕτω πόϱϱω ϰαϰίας ἤλασαν.
[39] Срв. дальнейшее, о воспитании рядом с телом и души, Jul. or. pg. 10 С.
[40] Euseb vita Const. IV 40. Panegyr. Const. 3.
[41] Euseb., 1.1., «уши, глаза» срв. Xenoph. Cyr. VIII 2. 10.
[42] Euseb. vit. Const. IV 52.
[43] Совершенно так же Julian., orat. I p. 12 Α: μᾶλλον δὲ παῖδα ϰομιδῇ τῷ χϱόνῳ, ἐπεὶ τῇ γε συνέσει ϰαὶ ῥώμῃ, τοῖς ϰαλοῖς ϰἀγαϑοῖς ἀνδϱάσιν ἐνάμιλλον ἤδη.
[44] τὸ ϰϱεῖττον «бог», срв. Förster:, pg. 201 n. 3. § 72 ὁ ϰϱείττων.
[45] Дело идет о столкновении между Константом и Константином Zosim. II 41. Aur. Vict. ер. 41, Schiller II S. 239 fg. — Хороший пример у Либания панегирического освещения фактов.
[46] Menandr., pg. 372, 21, 376, 31.
[47] Julian., orat. I pg. 41 С.
[48] Themist. or. II p. 36 b.
[49] Menandr. pg. 377 9.
[50] orat. XV § 42, vol. II pg. 136, 5 sqq.
[51] Срв. то же выражение § 151, pg. 286, 5.
[52] Men. pg. 372, 27. Liban. ер. 18, Monnier, 1,7.
[53] Срв. § 9.
[54] Срв. orat. XLIX 2, vol. III pg. 453. 13.
[55] Срв. об этой персидской войне и Юлиан, orat. I p. 18 Β.
[56] Cf. Förster, ad. loc.
[57] τὴν ἡουχίαν ἠγάπων cf. Julian., orat. 1 pg. 1813 μόλις τὴν εἰϱήνην ἠγάπησαν.
[58] Хороший пример панегирического освещения обстоятельства.
[59] ἀνϑεῖν cf. pg. 493, 3.
[60] Cf. orat. XVIII § 206. Jul., orat. II p. 63 B.
[61] Lib. II. 152.
[62] Константин.
[63] Никомедию, Eutrop. Χ ***, Chron, min. 1 p. 235. Cassiod. Chron. p. 647. ed. Mommsen —Euseb., vita Coast. IV 56.
[64] Cf. § 424.
[65] ὁσια, сf. vol. II pg. 557 (orat. XXV § 42)..
[66] Euseb., vita Const. IV 70
[67] ἔϑει τὸν δίαυλον ἀποπληϱῶν срв. у нас стр. 81, 1. К походу срв. Julian., orat. I pg 20 С ποϱείας μἐν τάχει χϱησάμενος ἐϰ Παιόνων ἐν Σύϱοις ὤφϑης., срв. начало 76–го § Либания.
[68] Совсем иное освещение тактики Констанция, чем в orat. XVIII § 207, vol. II pg. 326—327.
[69] χειμάδιον cf. vol. II p. 125, 14.
[70] Об Антиохии, см. cod. Theod. II 6. 4. IX 21, 5 cf. Liban. vol. II p. 447, 3.
[71] ὡϱαία cf. p. 279, 16, vol. I 127. 22 (or. I 90).
[72] «Il у a dans ces recits un air de forfanterie et de fanfaronnade quifait sourire». Monnier, 119.
[73] εὑϱάμενοι. К форме срв. § 127, pg. 273, 17.
[74] Jul., orat II pg. 57B то же выражение о другом факте.
[75] σπέϱμα срв. vol. III pg. 167, 7 (orat. XXXIII 5).
[76] ἡμεϱῶ. срв. наш перевод, стр. 141, 1.
[77] Битва при Сингаре, срв. ниже, *** 99.
[78] Paul. Const, in Phot. Bibl. 257 p 475, 32 sq Socr., hist. eccl. II 13. Amm. XIX 10 2. Chron. min. ed. Mommsen. I 236.
[79] См. стр. 18, примеч. 2.
[80] βοηϑέντες Срв. ниже, § 155, vol. II 143. 5 (orat. ΧV § 59).
[81] Amm. Marc. XVIII 5, 7 при Гилейе и Сингаре 348 г., по Bury (срв. Кулаковский к Марц.) 345 г. Schiller, Gescli. d. röm. Kaiserzeit. II. S. 242. Iulian. orat. I p. 23 A sq. εὖ οἶδα ὅτι πάντες ἂν μέγιστον φήσειαν πλεονέϰτημα τῶν βαϱβάϱων τὸν πϱὸ τῶν Σιγγάϱων πόλεμον.
[82] cf. vol. 11 327, 14 (orat. XVIII $ 208).
[83] См. об этой войне также orat. XLIX § 2, vol. III. 453, 14 sqq.
[84] συνείϱοντες ἡμέϱας νυξί cf. vol. II 546, 8 (orat. XXV § 19).
[85] Срв. определения времени orat. LIV § 5, vol. IV pg. 74, 7.
[86] Срв. Ruf. Fest., brev. 27 Eutrop. X 10, 1.
[87] Иной прием orat. XVIII § 265, vol. 11 pg. 352, 6 sqq.
[88] Ruf. Fest., brev. 27.
[89] Срв. vol. II. 281), 16 тоже выражение οἱ… συναϱάμενοι τοῦ ϰινδύνον (orat. XVIII § 104).
[90] Срв. Jul., orat. I pg. 24 D.
[91] ἀναμάχομαι см. vol. I p. 104, 8 (orat. I § 44), vol. II p. 211, (orat. XVII § 10). Jul. or. I p. 240 D. Themist. or. IV p. 57 b.
[92] Jul. or. I p. 23 D — 24 A.
[93] Men. p. 375, 10 sq. об этом портрете Констанция Monnier, p. 121 s.
[94] Срв. Julian., orat. I p. 48 Α.
[95] Men., p. 375, 10.
[96] Jul., I. s. 1.
[97] Jul., or. I pg. 46 D. Them.. IV p. 58 C.
[98] Cf. Amm. Marc XXI, 16, 6.
[99] Men. p. 376, 17.
[100] t. IV 661, 18 et 21 Reiske.
[101] Themist. or. I p. 5 а.
[102] Amm. Marc. XXI, 16
[103] О действительных записях. на триумфальных арках. см. Amm. Marc. XXI 16, 15.
[104] Men. р. 374, 23.
[105] Amm. Marc. XXI 16, 6.
[106] Cf. Men., p. 374,
[107] Euseb., vita Const. IV 40.
[108] Собств. «называть действия, τὰς πϱάξεις, сестрами», срв: у нас стр. 1.
[109] Срв. § 73.
[110] Срв. § 92.
[111] Срв. Julian., orat, I p. 34 D, orat II pg. 56 B.
[112] φϱαϰτοί от φϱάττω, в этой же форме передается этническое название у Либания и здесь, см. § 130, § 133, и в orat. XVIII § 70, vol. II pg. 266, 177.—Am. Thierry, Histoire de la Gaule sous l’administration romaine, t. III ch. V p. 252 (ed. 1847).
[113] τὰ παιδιϰά cf. orat. LXII § 99 vol. IV 485, 16, orat. XXXV § 18, vol. IIΙ pg. 219, 8 и многие другие места. Также ἐϱαστής «поклонник» в самом общем употреблении, ер. 262. 833.
[114] ϰαϰῶν Ἰλιάς пословично срв. Salzmann, orat. XXIII § 20.
[115] τὴν μεγίστην τῶν ὑπὸ τὸν ἴλιον νῆσον ἣν ὠϰεανὸς ἔχει.
[116] Срв. Caesar., b. Gall. IV 28 sq. 36.
[117] Herod. II 113, 2, Aeschin. ер. 1, 3, Synes. ер. 113, p. 264.
[118] Амм. Марц. XX 1, 1. XXVII 8,4. Аммиан говорил об этом предприятии Константа в недошедшей до нас части своего труда.
[119] ἀναϱϱίπτειν τὸν ϰύβον срв. orat. XXIV, 13, vol. II p. 520, 5.
[120] Срв. § 96 ὥσπεϱ τις ἀδαμάντινος, ер. 1036 b.
[121] Monnier pg. 124 s.
[122] Смелый удар в лицо действительности со стороны оратора, Моnnier, р. 136.
[123] Phill. III § 73, р. 129, 22 sq.
[124] Срв. к этому рассуждению orat. LVI (с. Lucian.) § 24, у нас, стр. 267.
[125] Monnier, pg. 130—131.