1. Ничего удивительного нет, государь, в моем поведении, если я не являюсь к этому человеку, получившему в молодых летах такую важную должность, после многих моих посещений его. Немало подобных перемен пришлось мне пережить, не по причине моего дурного характера, но по вине тех, кто не могли остаться верными себе в своей деятельности. И я не стыжусь бранить того, кого раньше хвалил, когда замечаю, что он стал иным. Было бы, напротив, постыдным, если бы, с переменою в них, я не следовал обстоятельствам, но оставался бы в тех же отношениях к тому, кто стал не прежним. 2. Так произошло и в данном случае. Пока я видел, что этот Флоренций гуманен в отношениях к населению, коим он управляет [1], я признавал его прекраснейшим человеком и достойным похвал. А когда увидал, что он стал жесток и негуманен, не мало не отличаясь от тех, кто величается такими свойствами, тут я признал приличным избегать того, кто стыдится показаться милосердным.
3. Но выслушай, государь, как все это произошло.
Из Киликии явились вперед его [2] адвокаты. И вот я, посетив их, осведомился, помнить ли он то, что сказал Гомер об Одиссее и каков был последний в своих отношениях к итакийцам. «Как же!» ответили они и прибавили, что не охотник он ни до арестов. ни до наказания плетьми. Порадовался я этому сообщению и молил богов, чтобы он до конца оставался таким. Но как я убедился, я просил невозможная. На первых же порах одного из сенаторов из моей фамилии, не смотря на то, что он опровергал взведенные на него обвинения, Флоренций заключил в тюрьму, хотя у того не было недостатка в поручителях, а при наличности таковых заключение в тюрьму не полагается по тем незначительным обвинениям, какие в данный момент имели место. Когда же я просил его освободить заключенного, он с трудом, но все же согласился выпустить его. Но заявись так, оставил его в темнице, так что тому понадобилось новое заступничество. 4. Затем, ритора, славившаяся своею адвокатскою практикою, он послал, отвлекши его от этих занятий, с поручением по части землемерия [3], и тому в пору было плакаться, что, произнося как то речь за тех, кто дал ему гонорар, он не упустил из виду ничего, что сказать считал полезным. Вот как желал он применять свои права правителя. Кому не мог он повредить иначе, не было к тому поводов, против того он пользовался своим положением как наместника на троне.
5. Так талантливая человека, изощрившего свой ум, полного книжной премудрости, отправлявшего много административных обязанностей, при том лучше всякого другого и во всех отношениях поднявшая высоко форум [4] своею опытностью в этой области и справедливостью, человека таких высоких качеств, когда его поносили в театре те, кто были подкуплены его врагами, наш наместник предал в жертву повадкам и речам нахальным и противозаконным [5].
Между тем ему следовало бы, по примеру правителей доброй памяти, схватить некоторых из оскорбителей, проявить свой гнев на них, подвергнуть их наказанию за дерзость людей, живущих на счет разврата плясунов [6], не считать клеветы надежнее фактов. Если бы однако в оговорах, пущенных против него, и было бы что либо справедливое, театр не был подходящим местом для таких расчетов, но мы знаем, где подвергаются расследованию такие проступки. Предав его суду, следовало тем путем направить следствие и, если преступление было бы доказано, считать уличенная недобросовестным, а если бы оказалось, что обвинители взводили на него напраслину, потребовать в свою очередь к ответу их, за клевету. 6. Он же и из за голых обвинений одних признал Эаками, другого Еврибатом, и не вызвав его к себе, не расспросив, ее подвергнув следствию, исключил ив его сословия, к коему он принадлежала лучшего в составе совета, того, кого раньше, минуя многих, он приблизил к себе как друга, зная, что и отец его пользовался его содействием в качестве сенатора. Не уважив ни одного из этих обстоятельств, Флоренций оказал потворство низким людям из состава народа, постановляя приговор, какой был им желателен.
7. Таким образом уже эти его поступки побуждали меня отдаляться от него и считать себе не в пользу общение с человеком, изменившим долгу добродетели. Но он присоединил к тем еще другие, поддержавшие то же мое решение. Собрав тех бедняг, что добывают средства к жизни покупкою и продажею купленных товаров, при помощи ликторов, — а это значило, что схваченный должен был дать взятку каждому из ликторов, если бы он так не сделал, к нему пристали бы с ножом к горлу [7],— Флоренций, потративши всю ночь на размышление о способе мучения задержанным, день посвятил истязанию их плетьми, плетьми, в том количестве, сколько могли каждому дать пятнадцать юношей, причем на смену одному, как только он утомлялся, выступал новый палач. Он полагал, видно, как в свое время его отец, что спины у истязуемых железные. 8. Да, тот первый дерзнул забивать плетьми до смерти, в чем учеником себе имел Татиана, а последний своего сына [8]. Я по крайней мере рассчитывал, что последний, стыдясь их поступков, не последует примеру ни того, ни другого и не станет вместо человека зверем [9], а он на самом деле полагал, что, не устроив такого истязания, он и правителем не был. Приглашаемые близкими каждого для лечения язв врачи, при виде глубоких борозд, проведенных бичами на теле, в волнении вскакивали, не находя никаких средств достаточными для исцеления. Несообразный же человек этот тогда и признал, что он подлинно правитель, когда услыхал об этом. Видно, он считал постыдным вместе с тобою именоваться и быть милосердным. Так разве не назовем мы убийцей того человека, из за кого погибло несколько человек, только потому, что он не мечем их убил? Но то самое особенно и возмутительно. Кто бы в самой деле не предпочел из тех, кого ведут на смерть, лучше умереть от меча, чем так? Всякий, конечно, если только, кто не считает медлительность бичевания легче одного быстрая удара. Я же и тех, кто убивает мечем на дорогах, считаю более умеренными, чем тех, кто умерщвляют путем длительных мучений. Но тот, кто убивает людей, предоставленных ему во власть законом, и потому только, что он убил не оружием, не считает себя убийцей, пусть знает, что он вдвойне преступает закон, и тем, что лишил людей жизни, и тем. что лишил их её более мучительным способом. Римляне и во многом другом являются более нравственными, чем персы, и в том, что изобрели быстрый способ казни, недолго длящийся. Ты же, замучивший плетьми того, кого не казнил мечем, неужели считаешь себя чистым? Да кто потерпит это!
10. «Шинкари, говорит он, обманывают посетителей в мере вина». Да, государь, но их самих обижали потребители, не все, правда, но очень многие. Если бы они обманывали, не подвергаясь убытку, они достойны были бы наказания. Но если они обмеривали под влиянием того, чему подвергались сами, кто не извинит их? Не желали они этого, а вынуждены были к тому. Не должно убивать тех, у кого есть средство оправдания и доводы, уменьшающие их вину. 11. В чем же именно их обижают, государь, угодно знать тебе? Много существует властей и у каждой толпы служителей, и из них в составе каждой в свою очередь вестники, посыльные, следователи, есть еще и другие некоторые обязанности, определяемые особыми названиями. И вот эти то лица, которых массы, врываясь в корчмы по нескольку раз ежедневно, пьют до опьянения и не вино только, но и то, что к нему примешивают [10]. Никто при этом кружек не считает, ни муж, ни жена, ни сын, ни дочь [11], но приходится или молчать, или погубить себя. Они заявляют, что потребляют свое и что они хозяева одинаково и над кувшинами, и над теми, чью собственность последние представляют. 12. Те из этих лиц, что более совестливы, поставив кружку и заявив, что ищут вина получил», уходят, другие забирают и самые кружки. Но и от тех, первых, не получишь и обола шинкарь покупай, а они наливаются без всякой платы. Как ушли одни, приходят другие. Страх, внушаемый этими даровыми потребителями, заставляет еще им отдавать предпочтете перед теми, кто платить. Между тем пьющих, не развязывая мошны, много. Пьют каждый не один, но и тот то родствен-ник, то знакомый, которого он приводить с собою. 13. Сосчитай, государь, этих людей, что в штате наместника провинции, того, кому подчинено их несколько, военачальника, не забудь, что пьют и те два начальника, для которых нивой служат чуть не все лавочки. Ведь они берут товаром, что кто продает, при чем синдик является товарищем казначея [12]. А гарнизон, как полагаешь, довольствуетcя получаемым от тебя содержанием? Но кто не знает того грабежа, которого продавец и не пытается остановить, чтобы не раззадорить его в то время, как ему нужно его ослабить? [13] А. воины эти, в своем нашествии, таскают все и, если нет мяса или чего другого съедобного, отнимают деньги. 14. Делает поборы не только военный люд, но и те, кто кормится около них на положены шутов. Чтобы причинить расход беднякам, достаточно и ручного льва [14], и медведя, и леопарда, и собаки, отличающейся величиной, даже и обезьяны. Тот взимает за игру на флейте, тот как странствующий музыкант на свирели, один изображая собой Пана, другой Силена, третий вакханку. Если ничего нет для этих ролей, достаточно рога, края которого оправлены в серебро. 15. А что еще больше понуждает давать, это мандатор [15] и его уши и глаза. Захочет он, так и у того, кто в высшей степени безупречен, окажутся всевозможные проступки. Если он даже сдержан, является оскорбителем. Если и легко опровергнуть обвинения, высказаться нет возможности. Между тем люди, желающие принять своих знакомых за трапезой сибаритов, а тратиться не имеющие охоты, выступают хлебосолами на счет чужого разорения. И вот одни угощаются, а другие возвращаются домой, принося домой женам мечи и речи о том страхе, который все отнимает силой. 16. Следовало бы, чтобы мандатором зло это и оканчивалось, на самом деле всякий, в каком бы чине он ни принадлежал ко двору, и этот имеет претензию воспользоваться той же привилегией, в том только оказываясь скромнее мандаторов, что сулит заплатить, хотя обещания эти и ложны, Из за этого, знаю, много бывает увечий, много слез. так как мне в том свидетель тот переулок, что находится на территории здания совета [16]. Нередко речи были прерываемы воплями избиваемых. Что же тогда удивительная, если под влиянием таких покраж, они прибегли к некоторой такой уловке в отношении мер, какой не было бы, если бы они не страдали от них.
17. Но здесь военные плащи и шаровары и на устах имя врага если и нет любви к опасностям, но кто в состояний терпеть аппетиты тех трутней, что живут в праздности, поедая то, что зарабатывают тяжелым трудом другие? Кого же это я разумею? Тех, у кого одно дело-возглашать славословия правителям в театрах. В театрах именно у них сила, так как они властвуют над чернью, благодаря мощи своих голосов, и этот народ мечет громы и молнии, на кого пожелает, вопить, склоняет на свою сторону, а тем приходится плохо. Умолкают и поношения. Нужно только оказывать им почтение, а то погибнуть. 18. В чем же заключается почтение? В том, что они просят и получают, снова просят и получают, или посылая с таким поручением других или являясь сами. При этом, если кто и сошлется на бедность свою как причину, почему не дает взаймы, он — обидчик, а у обиженных этих мщение готово в театрах. Те раскрывают свои двери большой толпе. И вот воины разбегаются по всем направлениям, гася огонь, растаскивая лес, ничего не оставляя на месте, все опрокидывая[17].Кто потерпит четыреста волков? Есть ли, государь, какая либо возможность и им служить, и пе тревожить никого из прочая состава населения? Действительно, тог, кто хочет и того, и другого, поступаете подобно тому, кто лишил кого либо ног и приказывает ему шагать.
19. Но это еще иной может отрицать, но вот чего нельзя, так факты вопиют. Законом предоставлены постоялые дворы для остановки тех, кто предпринимают более или менее долгий путь на лошадях. Для такого постоялого двора нужны, полагаю, и постланные ложа, и столы, и кубки на них, и повара и прислуга, чтоб снять сандалии, омыть, привести публичных женщин, если потребуется, врачей. Все это и то, что нужно еще сверх того, кто же доставляем? Эти самые люди, которых подвергают бичеванию. Если что либо из утвари сломает кто либо или даже похитить, все им же приходится доставлять. Многие из слуг умирали без вины, попав под сердитую руку проезжающих, и приходится ублаготворяться родителей их деньгами, чтобы самим остаться целыми. Этот постоялый двор учрежден, государь, на разорение торговцам и из того дохода, что приносить лавочка, большая часть уходит туда. Сверх прочего, заверяя, что ограблены, в то время как ничего подобного не претерпели, они совершают нашествие на продавцов и громят их при посредстве наемных солдат.
20. Время здесь упомянуть, государь, и о том, что делается при смене военачальников. Какова же потеря? пустые столы, пустые кувшины. Уволенный продает их, и сам когда то приобретши их тем же лихоимством, а приобретает их преемник его, рассчитывая на тот день, когда и их продает.
21. Не стану в этому прибавлять помощь нищим, имеющую место несколько раз в месяц. Если это и требует расходов, то это расход добровольный, доставляющей удовольствие тем, кто жертвует. Они не проклинают тех, кто получает, но радуются, давая, так сказать, зрячими своими десницами в их незрячие и потому блуждающие. Это я не принимаю в расчет, так как и они никогда. Но кто не знает, что постановка новых колонн на место обветшавших происходить или им в убыток, или тяжким волоком их руками? То и другое выпадает на их долю и приходится или отвлекаться от своих промыслов на ту работу, или оставаясь за своим делом, то выполнять путем найма. Гораздо тяжелее этого рытье каналов, ширина коих достигается их трудом. Немало людей, спускаются в них, а оттуда извлекаются на поверхность земли мертвыми и тому, кто ее хочет погибнуть, приходится за плату опять заставлять рисковать вместо себя другого [18].
22. Скажем далее и о том зле, которое превзошло все прочие. Это непосильная подать, серебро и золото, вызывающая трепет с приближением грозного пятилетия [19]. Название этому источнику дохода благовидное от купеческого сословия, но так как те (купцы) прибегают к морским путям, чтобы ускользать от подати, гибнут люди, которым едва дает прокормиться их ремесло. Не избегает подати даже штопальщик обуви. Видал, и не раз, как подняв к небесам свой резак, они клянутся, что на него вся их надежда. Но даже это не избавляет их от сборщиков, которые пристают к ним, лают, чуть не кусаются.
23. Настоящая пора, государь, учащает переход в кабалу, лишая свободного состояния детей, продаваемых отцами не для того, чтобы цена их поступала к ним в скрыню, но чтобы на их глазах она переходила в длань настойчивого сборщика. Пусть при этом никто не думает, что я стою за то, будто бы не следовало взимать подати, когда войны требуют денег, на которые можно и одолевать врагов, и охранять подданных. Но стою я за то, что тем, кто их вносить, необходимо приходится соображать, из какого бы источника им внести их. Надлежит с своей стороны и тому, кто взимает подать, смотреть на иное сквозь пальцы, давая тем возможность внести ее людям, страдающим под её бременем. Поэтому тот, кто переворачивает и проверяет меры, делает это в ущерб рынку. Следует, государь, не слишком заботиться о людях, измученных голодом, имея больше попечения о нерве войны. 24. Итак здесь, в виду подобной отплаты, не надо ничего менять, но прочими непорядками пренебрегать не следует. Из них самым несогласным со справедливостью ты найдешь тот, о котором я сейчас скажу. Где же видана такая справедливость, чтобы правители пользовались угощением, внесши половину платы, и чтобы человек состоятельный брал с бедняка и увеличивал тягость его положения, и свое содержание, получаемое от тебя, обращал в капитал, а ел мясо торговцев и спал после такой трапезы, и звал друзей на чужой стол? 25. Затем, такой грабеж и притеснение они переименовали в службу, будто сколько-нибудь убавляя тем убыточность такого приема для тех, кто страдает, все равно как, если бы кто назвал прелюбодеяние дружбой. При том они не стыдятся осведомляться о таких взятках у поваров. Если бы кто уличил в намерении попользоваться такими частного человека, привлекши его к суду, то какими громами разразился бы судья, называя подобный поступок тиранией! Но все же, дерзая на те беззакония, за которые должны бы были подвергнуться наказанию, они утверждают, что приводить других в сознанию долга.
26. Что же выясняется, государь, из всего мною сказанного? Что следовало бы этому уж подлинно благородному человеку, видавшему, и не раз, Фимбрий [20] и вкусившему от источников Рима, не прежде приниматься за меры, чем он избавить от набегов торговцев. Надлежало ему, пригласив их в себе, выслушать их жалобы на нашествие не на виноградники, как то было со стороны лакедемонян [21], а на самое вино и кувшины. В действительности, он, что было справедливо—прекратить причинение убытка, а потом привлекать к отчету торговцев, этого не выполнил и, опустив первую меру, приступил ко второй. 27. Не трудно сказать: «Бей! и то же пусть делает другой, и третий, и четвертый, и пятый», и дать работу в истязании пятнадцати рукам. Следовало, меж тем, выставить приказ и объявить, чтобы тем не делать того, что они теперь делают, потом, несколько дней спустя, снова позвать пострадавших и осведомиться, как прошло для них время после указа и не наступило ли какого улучшения сравнительно с прежними дерзкими нападениями, и только при этом условии требовать точного соблюдения мер и считать недобросовестными их, если, не претерпевая более ничего сами, они вводить в убыток других. 28. Ты же, предоставив тем, кто пренебрегает законами, невозбранно обижать других, привлекаешь к ответу людей, коим не дают чтить справедливость, и к естественному результату этому ты еще добавлял насилие, и в один и тот же день происходили и бичевание, и несправедливые поступки потребителей. Бывали среди них и палачи, являвшиеся за такие же чаши. Женщины шинкарей плакали, а те требовали наливать еще. Так бичевание с твоей стороны ничем не оправдывалось. Раз ты не помог и не исправил лихоимцев, тебе следовало бы на них проявить свой гнев.
29. Но плети у тебя вступление. «Он искал, говорит он, защиты, в обвинении и на расспросы о том, что вызвало койки, сказал о том, в каком роде были крикуны. Среди них были, дескать, смутьяны, что увлекают и людей, умеющих держать себя в должных границах». Что ж за беда сказать о зачинщиках такого беспорядка? Ты спрашивал: «Отчего возник бунт?» Те отвечали: «По вине тех, что рады смуте». Ведь и тогда, если бы ты кого-либо спросил: «Как был взят Илион?», ты услыхал бы о доблести участников похода, и на вопрос: «Как прославилась Спарта?» ты бы услыхал о законах и Ликурге, и на вопрос, почему Ксеркс рад был хоть самому спастись, об афинянах и их флоте. Да, если бы кто и о Лесбе сказал то, что гласить пословица, неужто за то надо подвергать его плетям? О Сифне? Понадобились бы прутья? Так и в дан-ном случае тех, кто нарушали порядок своим волнением и уничтожали прелесть театрального зрелища, нельзя было хвалить как публику благопристойную. Значить, не он давал неподходящее наименование, а вытекало оно ив самого факта.
30. Я желал бы, государь, чтобы город пользовался доброю славою во всех отношениях, но никакими ухищрениями не избежать ему, чтобы не считаться падким в на-родным волнениям. Не изгладить из памяти ни Домициана [22] ни Феофила [23], ни того, пред кем все прочее в наш век кажется мелким [24]. Тебе от того прибавилось славы, а мы повредили своему доброму имени и обязаны признательностью за то, что город не срыт до основания. А как судил о нашей черни император —пэониец [25], подвергшей истязанию большим количеством плетей многих из народа? Разве не считал он ее склонной к бесчинству? 31. Α те, кто считает несчастьем для города плясунов, благодаря которым много развелось лентяев, много развратных, много отцеубийц, много таких, которые считают себя счастливыми, если ночуют у дверей их и исполняют при них рабские послуги; так вот эти, которые именуют рвение к ним, вызывающее несносные крики, язвою города, не правы ли скорее, в своем мнении, чем привередливы? Полагаю так. На каком же основании губило это торговца? Или есть закон такой, который одному торговцу не позволяете порицать зло?
32. Удивляюсь, если Флоренций, сам называя тогдашнее волнение мятежом, считает, что ошибся в названии тот, кто выразился, что бунтовались люди, ни перед чем не остановившиеся в ту пору в театре. Итак, в случае его одобрения им, с ним не стали, бы разговаривать, но он был бы арестован, обвинение внушало надежды Ты хотел, значит, чтобы человек этот стал сам себе изменником, дабы никто из опозоривших город не подвергся хуле за действительные свои вины.
33. Да и что же страшного, что защищающейся перед судом обвиняет и подвергающейся следствию обличает? Ведь случалось и кормчему иному разбудить матроса побоями до увечья и, представ пред судом, одной отговоркой иметь обвинение, утверждая: «Он не греб, весло не работало вовсе, но рука праздно покоилась на рукоятке, а то волочилось за кораблем; он между тем храпел, товарищам не подсобляя». Таково было бы оправдание со стороны кормчего. 34. Случалось, и полководец убивал трусливого воина, заставь его на том, как он заражал некоторых из прочих воинов пущею робостью или той же, какою страдал сам. И такой пред лицом суда распространился бы в обвинениях на убитого, описывая его бледность, страх, дрожь, бездеятельность, препятствие с его стороны предприимчивости прочих, называя его врагам утехой, всем помехой, смерть его общим утешением. Кто бы стал порицать вождя за такую самозащиту? Кто бы не похвалил его за убийство? Кто бы же сказал, что есть сила в его речи? Между тем, что это иное, как не обвинение? 35. Орест, убивший мать, как лучше мог бы оправдаться, как не обвиняя Клитемнестру в том, что, расстроив правовые основы брака, она предпочла столь доблестному мужу распущенного юнца, к разврату присоединила убийство, как будто Агамемнон заслуживал наказания за то, что вынес? Между тем, кто бы сказал об этой оправдательной речи что-нибудь более, кроме того, что и богами — судьями она признана прекрасной.
36. Ты же хотел бы, чтобы торговец изобрел оправдание лучшее этого? Какое? Откуда ему явиться? Итак он держался этого единственного представлявшегося ему способа оправдания, а ты вместо того, чтобы возмущаться теми, кто избрал путь неправды, полагал, что не должно быть такого, кто не мог бы сказать о них что-либо хорошее. Ведь только благосклонность богов сохраняет ему жизнь, не того добивалась работа стольких рук палачей.
37. «Мне, говорит он, казалось возмутительным, чтобы весь город подвергался поношению со стороны торгаша». Но если речи его заключали истину, должно бы было представляться более возмутительным, что целый город поступает беззаконно, чем то, что кто то упрекает город. Больше вреда в поступках, которых допускать не следовало бы, чем в том, что находится человек, который говорит о них. При том он и не вменял вины всему городу, если он говорил не обо всех, а о тех, кто находится в театре. Отсутствует в нем гораздо большее число населения, чем сколько присутствуете, и публика, посещающая театр, составляет лишь малую часть той массы, которая не видит театра, так что любой приезжий, который впервые видит город и ту толпу, что, собравшись для сценическая представления, занимает в театре места, скажет, пожалуй, что он, видно, явился в город немноголюдный. Таким образом, если те слова были произнесены и против всех, кто был в театре, они не были сказаны по адресу всего города. 38. Говорят, однако, что он и прямо освободил большинство от вины, употребив слово некоторые. Он заявил, что это дело именно некоторых лиц, которые всю жизнь бесчинствуют. Однако арестованный ночью он очутился среди пойманных и плакал. Вот каким образом, что сказано пе было, о негодяях сказано было. Ведь судья его и не видал, и не допрашивать, так что он оказался бы в том же положении, если бы и мол-чал, вследствие распоряжений относительно мер. Бичеванию предстояло показать, откуда истекал гнев, вызвавший его арест.
39. Что было бы так, вот тому самое сильное доказательство. Те, которых ни о чем не допрашивали и которые не давали ни в чем ответа, платили за себя врачам, те же рыдания достались им на долю, а женам и детям приказывали твердить: «Отойди, ожидаемая кончина!» [26] Но полагаю, льстя этому наказанию городского населения, почитая славословия самых низких людей доказательством наилучшая правления, чтобы они раздражались такими кликами, он заявляет, что за них сердится и казнить того, кто их не считает в некотором роде богоравными.
40. «Я, право, люблю город», твердить он. Еще бы! Он показал это пренебрежением к сенату, когда соблюдал между собою и ими, во время их приветственной речи, добрый стадий расстояния, не соблаговолив поступать по при-меру многих подлинных наместников, которые, лишь усмотрите сенат в этом параде, поспешно бросались на руки служителям, чтобы те ставили их на землю, и ничто не удерживало их на помосте, ни треск грома, ни сверкание молний, ни то что тяжелее всего, тени ног вместо ног, ослабевших от подагры. 41. То поступок не такого человека, который к нам расположен, но таковы и поступки его насчет скаковых коней для состязаний вопреки закону, который освобождаешь их от работы для пользования пастбищем, при чем, в то время как тут, благодаря расцвету сил, у коней являлась горячность, благодаря тебе, их постигали лишения, а от них гибель. Отсюда оскудение обязанная повинностью, а убытки партии чувствительны для целого города.
42. То не было поступком любящая подведомственных ему людей делать суд для тяжущихся страшнее, чем подводные скалы кораблю. Кто бы вынес столько ртов лиц служебная персонала, по алчности не уступающих пастям волков? Так как при этом все желают получить, сколько-нибудь умеренная плата не удовлетворяешь, требования все время повышаются, ни одно из давно установленных определений не сохраняется, бешеная жадность к наживе лиц, к посредству коих приходится прибегать, вожак разбойников, что берет один за четверых, топишь тех, кто нуждается в судебном приговоре. Таким образом они, уходя с обильною данью статирами, славят его рукоплесканиями, а он, хотя ему нужна для неё хламида, все же уходишь, не утоливши своей жажды. Да, конечно, ты видимо, участвуешь в поборах. Но было бы у тебя с ними сообщничества, ты, разумеется, не потерпел бы такого зла.
43. Вот каков он у нас исправитель торгашей, мелочи замечающий, а что поважнее, того нежелающий замечать. Даже если бы он не знал об этих безбожных действиях, и при этом условии, его незнание того, что знать следовало, было бы промахом, но, может быть, несколько извинительным. На самом деле, есть люди, которые говорили с ним, и докладывали ему, и увещевали озаботиться в своих интересах и придти на помощь суду, причем они утверждали, что суровее разбойников, что бродят в пустынях, те, которые пристают к людям, являющимся сюда для процессов, и раньше суда, и после приговора. А он, выслушав это, сочиняет сказку, которая так неправдоподобна, что даже ребенок не поддался бы на нее. Он утверждаете, что это не его распоряжение, а тех, что отдали такой приказ. 44. Я же не принял бы этого основания и против Аристида, сына Лизимаха, да и этот человек обвиняет принуждение, которого на самом деле не бывало. Тот не снес бы даже слуха такого. — Пожалуй, он скажет еще: Но человека, расположенного показывают портики, те, что он намеревается сделать. Но и прежние были делом людей, любивших не город, а самих себя, так им каждый портик становился источником, источившим одновременно и золото, и слезы. Первыми шагами к постройке их было срытие домов. где жило много поколений, так что вместо жилища у них оказывались деньги за камень. И этого человека те же соображения ведут к тем же по-стройкам. Говорят, он сделает путем портика улицу шире. И вот, чтобы она стала на пяль шире, для этого вскрыта всякая могила и всякая гробница посрамлена и выброшены кости прежних жителей города И нет никакого уважения к трупам хороших людей.
45. Но, государь, окажи отпор, пожалей покойников и сохрани им каждому последнее их убежище. Ведь, пожалуй, и небезопасно внушить стольким душам вражду к городу, сделать их неприязненными к одним за обиду, к другим за попущение её.

---

[1] πϱὸς τοὺς ἀϱχόμένους ἥμεϱον. К значению ἥμεϱον у Либания см. особ, его собственное толкование, orat. XII § 14. vol. ΙΙ. pg. 14, 44 ϰαὶ ὅλως οῦ γένος ἀνϑϱώπων ἥμεϱον, ϰαλῶ δὲ ἥμεϱον τοὺς ἐν τοῖς ἡμετέϱοις ζῶντας νόμοις, т. е., цивилизованный и затем свойственный цивилизованному, культурному человеку, срв. о человеке вообще declam. XII § 36, vol. V pg. 537, 18. Об Афинах declam. IX § 22, vol. V p. 409, 8 τῆς ἡμεϱωτάτης πόλεως, ἡ ἥμεϱος в противоположность ἡ ἕϱημος orat, XVIII § 220 vol. II p. 332, 20.
[2] Флоренций, как заключает отсюда Seeck, S. 158, переведен на пост consularis Syriae из consulares Ciliciae.
[3] Здесь имеется в виду скорее всего составление нового кадастра, описи земельных налогов, срв. к этому предмету ер. 1426 а (Адкиму); Вместе с письмами 1429 a. b. письмо это доставлено адресатам Юлианом, собиравшимся взять на себя обязанности peraequator dioeceseos Ponticae (Seeck 47 fg.): «Теперь есть надежда, что колеблющаяся опись поселян будет установлена. Для пересмотра её является муж весов справедливее, по пословице, в качестве наместника поддержавший благополучие двух провинций, в прежнее время Фригии, подавно население Евфратовой. Теперь он послан, так как один признан императором за человека неспособного ни к воровству, ни к тому, чтобы его обворовывали, первое по своей справедливости, второе в виду своей чрезвычайной проницательности. Уверен, что этот человек снимет неправое бремя с полей и у этого населения и что ваш город, так приятнее мне называть его, возникающий вновь (Никомедия, после землетрясения 24 августа 358-го г.), увенчает Юлиана доброго славою». В ер. 1429a (Модесту; дело, порученное Юлиану, Либаний называет таким, которое требует Радаманфа (аналогично наименованию беспристрастного судьи Эаком в речи против Флоренция, § 6, со схолием сюда, у Förster'а). Срв. еще ер. 1464.
[4] ἀγοϱάν о форуме, в смысле сферы деятельности юристов.
[5] Театр является и местом «славословит» правителям, угодившим народной массе, при чем также действуют особые клакеры, и ареною издевательства и поношений со стороны толпы властям (см., напр., беспорядки, отмечаемые в orat. de Antiochi uxore § 2).
[6] Срв. orat. XLI §§ 6—71 (orat. ad Timocr.) См. примеч. на стр. 93, III pg. 298, 1 sqq: «Будучи детьми, они кормились на счет самой своей юности, а достигши возмужалости, когда это средство для них прекратилось (о пороке педерастии срв. также orat. LIII § 10, vol. IV pg. 59, 14: «зная, что в нынешнее время мужеложство сильно распространено», верх цинизма у Либания orat. XXXIX consolatoria ad Antiochυm, § 5, vol. III pg. 268), они в расчете жить на счет театра одни отдались мимам, другие, большая часть, пристроились к плясунам. И вот для них вся жизнь: им служить, их слушаться, им льстить, за ними ухаживать, их известности содействовать, за них держаться, ничего другого ни делать, ни знать».
[7] ἄγχω в этом смысле см. также ерр. 207. 287. orat I § 270 vol. I pg. 108. 9 etc.
[8] «Тот первый», т. е., отец Флоренция, очевидно, в свое время comes Orientis или consularis Syriae. Его преемником был Татиан. Татиан имел последовательно и то, и другое звание (Seeck. S. 286). Какого достиг отец Флоренция, мы не знаем, так же, как и его имени Seeck, S. 158). Sievers решает, 8. 262, что отец Флоренция был comes Orientis.
Слова 8-го § ἐϰεῖνος δὲ τὸν υἱόν мы понимаем: «а тот, т. е., Татиан, сына». Чьего сына? Сына своего учителя в истязании подданных, следовательно. Флоренция. Так следует и из μηδετέϱοις дальнейшего текста. Либаний надеялся, что Флоренций не последует примеру ни сына своего, ни Татиаиа. См. и соображения Förster'а, pg. 378. adn. 1, который опирается особенно на месте автобиографии, orat. I pg. 197.
[9] Срв. отзыв г, Либания в orat. с. Lucian. (LVI) S 16, vol. IV p. 139, 15—18, о Татиане и Прокуле.
[10] Не лишена основания более радикальная поправка данного места Рейске: «не они одни только, но и всякий, кто пристанет к их компании (срв. впроч. о том тоже, в конце 12-го §)».— Кроме воды, мало стоящей, какая иная примесь к вину могла бы здесь разуметься? Может быть, следует разуметь заедки, закуски, по ἃ τοίτῳ ἐν μίξει едва ли то выражает.
[11] Красивая дочь пафлагонского шинкаря в рассказе Либания о карьере Оптата, orat. XLII (pro Thalassio) § 26, vol. III pg. 320, устраивает судьбу не только свою, но и всей своей семьи.
[12] Λογιστής, Μ, Gelzer, Studien, S. 43, curator civitatis с юридическими и финансовыми функциями.
К данному перечислению властей срв по указанию Förster'a, orat. (de veneficiis) XXXVI § 5, vol. III, pg. 229, orat. XLI (ad Timocratem) § 10, vol. III, pg. 299, 22.
[13] Срв. подобный погром огородников по прямому распоряжению наместника (consularis) Сирии Евстафия orat LIV § 42 vol. IV, pg. 89.
[14] Срв. сравнение с укрощаемым львом orat. XLI § 17, vοl III pg. 303.
[15] Πευϑην срв. стр. 114, примеч. 2
[16] Здесь Либаний вел свои школьные занятия с юношами, см. ерр. 966. 986. 9: orat. XLIII de pactis § 19, vol. III, pg. 347, 16. orat. V (Ἄϱτεμις). § 46, vol. I. pg. 318, 18.
[17] Разумею здесь погром воинов, вроде того погрома на огородников, которым, по слову мима, распоряжается наместник orat. LIV § 42 срв. примеч. 1 на стр. 140.
[18] σώματι — σώματι, очевидно, диттография.
[19] Знаменитые χϱυσάϱγυϱον, уничтоженные императором Анастасием. См. Holmes, Trie age of Jastinian a. Theodora, pg. 154 fw.
[20] Разумеется славный своими юрисконсультами Берит, на р. Фимбрии, срв. orat. XXXIX (consol teri***ad Antiochum) § 19, pg. 274. 24, orat. XL § 7, p. 283, 4, or. XLVIII § pg. 438, 20, § 25 pg. 440, 19.
[21] Cf. Thucyd. III. 26, 2. Фукидид — настольная книга Либания, см. стр. 52. Срв. еще ссылки в Епитафии Юлиану.
[22] O praefectus praetorio Orientis Домицидане, погибшем в 354-ом г. в Антиохии жертвою мятежа, см. Amm. Marc. XIV 7, 9 sqq. Pauly-Wissowa. Real-Encyclop. d. philol. Wiss. V. S. 1312
[23] О гибели консуляра Сирии Феофила, в 354-ом г, в Антиохии, во время пребывания там цезаря Галла, вскоре после сложения с себя своего звания comitis Orientis Гонората, Amm. Marc. XIV 7, 5—8. См хронологию письма к Гонорату, Liban. ер. 369, у Seeck'а., S. 311.
[24] Феодосий Вел. Либаний намекает на известный бунт антиохийской черни при Феодосии с низвержением статуй и его супруги (об отношение Либаниевых речей, посвященных этому предмету, к речам по тому же поводу Иоанна Златоуста см Göbel, De Jo. Chrysost. et Libanii orationibus quae sunt de seditione Antiochensium, Gottingae. 1910).
[25] Валент, см. orat. XIX § 16 vol. II p. 391, 5; о казнях в Антиохии or. I § 171 sq. pg. 163. Amm. Μ. XXVI 9, 8. XXIX 7, 6 sq.
[26] Срв. orat. XLV (de viuctis) § 19, vol. III p. 368, 10 «не удержать души, сказав ей: «Оставайся!».