XXXVIII Против Навсимаха и Ксенопифа. Заявление о неправомерности иска

Переводчик: 

Содержание

Навсимах и Ксенопиф находились под опекой Аристехма. Когда их, по достижении совершеннолетия, внесли в списки граждан, они возбудили против Аристехма дело по обвинению в опеке, затем договорились и, получив от Аристехма три таланта, освободили его от обвинений. Аристехм умер, оставив четверых детей. Спустя долгое время Навсимах и Ксенопиф предъявили к ним иск по делу о нанесении ущерба,[1] требуя возмещения денег в связи с опекой. Дети Аристехма опротестовали иск как неправомерный на основании закона, не разрешающего новое судебное разбирательство в случаях, когда до этого одна сторона отказалась от претензий к другой и освободила ее от обвинений.

Речь

(1) Законы, граждане судьи, дают право опротестовать иски, возбужденные по поводу дел, по которым ранее было достигнуто соглашение об отказе от претензий и освобождении об обвинений. Именно это и произошло в споре между моим отцом и возбудившим против нас дело Навсимахом и Ксенопифом. На этом основании мы, как вы только что услышали, опротестовали иск как не подлежащий судебному рассмотрению. (2) Моя просьба ко всем вам будет скромна и справедлива: благосклонно выслушать мою речь, а затем, если вы найдете, что со мной поступают несправедливо и что обвинение против меня необоснованно, помочь мне в соответствии с законом. Как вы узнали из искового заявления, сумма иска определена в тридцать мин; в действительности от нас требуют четыре таланта. Ведь их двое, они возбудили против нас четыре дела о нанесении ущерба, все - по поводу той же самой суммы, оценив каждый иск в три тысячи драхм;[2] хотя в исковом заявлении теперь написана оценка - тридцать мин, в сущности речь идет о названной мною выше огромной сумме.[3] (3) Сами факты покажут вам недобросовестность наших противников и то, с каким злым умыслом они выступили против нас. Прежде всего вы услышите показания свидетелей о том, что они освободили нашего отца от обвинений, предъявленных ему в связи с опекой: именно на этом основании мы и опротестовали их иск как не подлежащий судебному рассмотрению. Прочти эти свидетельства.
(Свидетельства)
(4) Итак, граждане судьи, вы из этих свидетельств знаете, что они выдвинули претензии по поводу опеки, затем отказались от них, получив согласно договоренности деньги. Я думаю, что мне незачем вам говорить о законе, запрещающем снова возбуждать иск в такого рода случаях,[4] - он всем вам известен; тем не менее я хочу, чтобы вам его прочли. Читай закон.
(Закон)
(5) Вы только что, граждане судьи, услышали закон, ясно определяющий случаи, не подлежащие судебному рассмотрению. Среди них назван один, к которому этот запрет относится в такой же мере, как к остальным, - нельзя судиться по поводу претензий, если от них отказались и освободили другую сторону. Однако же, хотя отказ от претензий действительно имел место, притом в присутствии многих свидетелей, и закон определенно освобождает нас от дальнейших исков, эти люди дошли до крайней степени бесстыдства и наглости; (6) через четырнадцать лет после отказа от претензий к нашему отцу, через двадцать два года после внесения нас в списки граждан, когда уже не было в живых ни нашего отца, с которым у них было заключено соглашение, ни опекунов, ведавших нашими делами после его смерти, ни их собственной матери, которая была в курсе дел, ни арбитров, ни свидетелей, - когда, одним словом, не оставалось никого из знавших об этом деле, Навсимах и Ксенопиф решили воспользоваться - как неожиданной удачей - нашей неопытностью и естественным незнанием того, что некогда произошло, и возбудить против нас эти иски, осмеливаясь приводить несправедливые и неблаговидные доводы. (7) Так, они утверждают, что, получив от опекуна деньги, они при этом не продали своего права на отцовское имущество и не отказались от него; что им принадлежит все, что было оставлено в виде следуемых их отцу долгов, утвари и всего, что представляет какую-нибудь ценность. Я же знаю по слухам, что оставленное Ксе-нопифом и Навсикратом[5] наследство все состояло из следуемых им долгов, а видимого имущества[6] было мало. Опекуны, взыскав долги и продав кое-какую утварь и рабов, купили земельные участки и доходные дома.[7] Это и получили наследники.
(8) Если бы уже раньше не было по этому поводу споров и дело по обвинению опекунов в плохом распоряжении имуществом не дошло бы до суда, был бы другой разговор. Но так как они, предъявив обвинение в дурной опеке в целом, возбудили иск и получили деньги, то тем самым дело было тогда прекращено. Ведь, обратившись в суд по поводу опеки, он имели в виду не слова "дурная опека", а деньги; опекуны же уплатили деньги не для того, чтобы отклонить наименование "дурные", а чтобы освободиться от., обвинений.
(9) Таким образом, поскольку наши противники отказались от претензий к нам, у них нет никаких оснований привлекать нас к суду по поводу долгов, которые наш отец взыскал до соглашения с ними, и вообще по поводу имущества, полученного им в качестве опекуна. Я думаю, что вам это достаточно понятно из самих законов и факта их отказа. А теперь я хочу показать, что после этого не могло быть никаких взысканий денег, следуемых их отцу, - они измышляют это, чтобы ввести вас в заблуждение. (10) Они не смогли бы приписать моему отцу, будто он что-то получил (ведь он умер три или четыре месяца спустя после примирения с ними); я покажу, что ничего не мог взыскать и Демарет, который был оставлен нам опекуном (ведь и его они вписали в исковое заявление). (11) Сами наши противники - лучшие для нас свидетели: вы увидите, что при жизни Демарета они не возбудили против него никакого иска. Более того, если подумать и посмотреть по существу дела, то можно увидеть, что он не только не получил денег, но и не мог этого сделать. Ведь долг, о котором идет речь, был на Боспоре, Демарет же никогда не ездил туда; как же мог он взыскать деньги? Можно было бы ответить - он, клянусь Зевсом, послал доверенное лицо для их получения. (12) Но посмотрите, как обстоит дело. Гермонакс должен был нашим противникам сто статеров,[8] которые он занял у Навсикрата; Аристехм был их опекуном и попечителем их имущества в течение шестнадцати лет. Вполне очевидно, что те деньги, которые Гермонакс лично уплатил им, когда они достигли совершеннолетия, он не возвращал, когда они были детьми; не возмещал же он один и тот же долг дважды. Найдется ли кто-нибудь настолько безрассудный, чтобы деньги, с возвращением которых владельцам он так долго тянул, после этого добровольно уплатить человеку, которому они не принадлежали, на основании его письма?[9] Думаю, что нет. (13) Однако же в доказательство правдивости моих слов, - того, что отец умер сразу же после примирения с ними, что мои противники никогда не возбуждали дела против Демарета по поводу этих денег, что Демарет вообще не отплывал на Боспор, - огласи свидетельства.
(Свидетельства)
(14) Из расчета времени и свидетельских показаний вам стало ясно, что отец после их отказа от претензий к нему не взыскал этих денег, что никто не стал бы добровольно отдавать их посланцу Демарета, что сам Демарет не отплывал из Афин и не приезжал на Боспор. Теперь я покажу, как они лгут, извращая все факты. Ведь в своем исковом заявлении по данному делу они написали, что мы должны им деньги, взысканные нашим отцом, и что он признал за собой этот долг в данном им отчете об опеке. Возьми, пожалуйста, и прочти само исковое заявление.
(Исковое заявление)
(15) Вы слышите, что написано в исковом заявлении: "...Аристехм в своем отчете об опеке признал этот следуемый мне долг..." Однако же оказывается, что, возбуждая дело против отца по поводу опеки, они, в противоречии с этим, обвинили его тогда в том, что он не сдал отчета.[10] Прочти, пожалуйста, текст их искового заявления против отца.
(Исковое заявление)
(16) В каком же отчете, Ксенопиф и Навсимах, отец будто бы признал за собой долг вам? Ведь тогда вы обвиняли его как раз в том, что он не дал вам отчета? Если вам будет дозволено возводить ложные обвинения по двум противоречащим друг другу поводам - тогда вы взыскали деньги за то, что он не дал отчета, теперь привлекаете к суду, ссылаясь на этот отчет, - то ничто вам не помешает после этого придумать и какой-либо третий повод для возбуждения нового судебного дела. Однако же законы говорят совсем другое: привлекать к суду по одному и тому же делу одного и того же человека можно только один раз.
(17) А теперь, граждане судьи, чтобы вы знали, что они сейчас не терпят никакой несправедливости, а, напротив, судятся с нами вопреки всем законам, я хочу привести вам и тот закон, который ясно говорит, что если сироты не возбудят дела об опеке в течение пяти лет, они уже не вправе предъявлять связанные с ней обвинения.[11]
Этот закон он прочтет вам.
(Закон)
(18) Итак, вы слышали, граждане судьи, закон, который недвусмысленно говорит, что, если не возбудить дело в течение пяти лет, судебный иск уже не допускается. Они, конечно, могут сказать: "Но ведь мы возбудили дело". Это правда, но поскольку вы примирились с другой стороной, вы уже не вправе снова привлекать ее к суду. Получилась бы нелепость: в то время как закон устанавливает пятилетний срок, в течение которого сироты, если не отказались от первоначальных претензий к опекунам, вправе возбуждать против последних иски по поводу причиненного им ущерба, вы теперь, по прошествии двадцати лет, выиграли бы процесс против детей своих опекунов.
(19) Я слышал, однако, что они будут уклоняться от обсуждения самих фактов и основанного на законах права, а собираются говорить, какое огромное наследство им было оставлено, а их его лишили; в доказательство они приведут большую сумму, названную ими в первоначальном иске; будут плакаться по поводу своего сиротства и подробно излагать содержание отчета об опеке. На такие именно доводы они полагаются, рассчитывая обмануть вас. (20) Но, по-моему, высокая оценка их иска скорее свидетельствует о злонамеренности их требований к моему отцу, чем о том, что их лишили столь больших денег: если можно доказать, что вам должны восемьдесят талантов,[12] никто не согласится отказаться от претензий, получив только три; в то же время нет такого опекуна, который, если с него требуют столь большую сумму денег, не согласился бы отдать три таланта, чтобы откупиться от риска и естественных преимуществ, которыми они тогда обладали. Ведь они были сиротами, они были юными, и никто не знал, что они собой представляют. А этому, как все говорят, вы придаете большее значение, чем доводам, основанным на праве.
(21) Однако же я надеюсь показать, что вы с полным основанием не должны позволить им говорить что-нибудь по поводу опеки. Если даже допустить, что им причинено величайшее зло и все, что они теперь скажут об этом, - правда, то, я думаю, все вы по крайней мере согласитесь, что некоторым людям довелось претерпеть многие, более серьезные беды, чем связанные с деньгами; я имею в виду непредумышленные убийства, оскорбления, караемые законом,[13] и многое подобное. Но даже во всех этих случаях установлен предел возмездия и способ избавления от него: потерпевшие, уступив уговорам виновных, могут отказаться от претензий к ним. (22) И это правовое установление имеет такую силу, что, если кто-нибудь, уличив другого в непредумышленном убийстве и бесспорно доказав, что тот запятнан скверной, после этого простит его и освободит от обвинений, он уже не вправе изгонять убийцу. Так вот, если в делах, касающихся жизни и величайших ценностей, освобождение от обвинений имеет столь большую и окончательную силу, возможно ли чтобы оно было недействительно в случаях денежных претензий и менее серьезных обвинений? Бесспорно, нет. И если я теперь не добьюсь у вас справедливости, то самым тягостным будет не этот факт, а то, что нарушится справедливое установление, существующее испокон веков.
(23) Они, возможно, скажут: "Опекуны не сдали в аренду наше имущество".[14] Но ведь ваш дядя Ксенопиф был против, и, когда Никид донес об этом, убедил судей, чтобы они позволили ему самому управлять имуществом.[15] Все знают об этом. "Опекуны разграбили значительную часть нашего наследства". Пусть так, Но ведь вы получили от них возмещение, на которое сами согласились, и у вас, разумеется, нет никаких оснований снова получить его от меня. (24) Но чтобы вы, граждане судьи, не подумали, что у них все же есть какие-либо права на это, учтите, что несправедливо (и как может быть иначе?) после примирения с теми, от кого исходили их неприятности, выдвинуть обвинения против людей, непричастных к этому. Тем не менее если вы, Ксенопиф и Навей-мах, считаете, что можете на удивление убедительно обосновать свои права, то верните три таланта и доводите дело до конца. Ведь вы получили столь большую сумму и прежде чем вернете ее, должны молчать, а не предъявлять обвинения, сохраняя у себя деньги. Это уж последнее дело.
(25) Они, возможно, скажут о своих триерархиях[16] и о том, что потратили на вас свое состояние.[17] Я не буду говорить, что они лгут и что потратили большую часть состояния на себя и лишь немного - на государство. Без всяких оснований они станут требовать у вас незаслуженную ими благодарность. Правда, я и сам, граждане судьи, считаю, что право на какую-то благодарность имеют все, исполняющие для вас литургии. Но кто же из них больше всего? Те, кто своей деятельностью приносят пользу городу, не совершая ничего позорного, вызывающего всеобщее порицание. (26) Однако те, кто одновременно с исполнением литургий растратили свое состояние, приносят городу не пользу, а дурную репутацию (ведь никто никогда сам себя не обвинит, а скажет, что это город лишил его состояния). Те же, которые ревностно выполняют возлагаемые вами обязанности, а в остальном проявляют благоразумие и сохраняют свое состояние, заслуживают предпочтения не только потому, что оказали услуги и, разумеется, будут полезными в дальнейшем, но и за то, что все это делается без упреков в ваш адрес. Что все мы относимся именно к таким гражданам, вы увидите. Что же касается моих противников, то я о них не буду говорить, чтобы не дать им повода обвинить меня в поклепах.
(27) Нас нисколько не удивит, если они станут проливать слезы и попытаются вызвать к себе жалость. Я же прошу всех вас учесть, что позорно, а главное, преступно со стороны людей, которые бесстыдным и мерзким образом растратили свое состояние на кутежи и попойки в обществе Аристократа, Диогена и других подобных им, теперь проливать слезы и рыдать, стремясь получить чужое имущество. Вам пристало бы рыдать - это было бы оправдано - по поводу ваших прежних действий. Теперь же слезы проливать неуместно. Надо доказать, что вы не отказались раньше от претензий или что у вас есть право снова возбуждать иск по поводу тех же претензий, или что дозволяется обращаться в суд по истечении двадцати лет, в то время как законом установлен пятилетний срок давности. Ведь именно насчет этого судьи должны вынести решение. (28) Если же наши противники не смогут этого доказать - а они не смогут, - мы вас всех, граждане судьи, просим не отдавать нас в жертву этим людям и не допустить, чтобы они получили четвертое состояние в дополнение к тем трем, которыми они так плохо распорядились; я имею в виду деньги, которые опекуны отдали сами; те, которые они взыскали с опекунов, угрожая судом, и, наконец, те, которые они получили совсем недавно у Эсия,[18] выиграв судебное дело против него. Мы просим вас позволить нам - и это будет справедливо - сохранить свое имущество. В наших руках оно будет более полезным для вас, чем в их руках, и, разумеется, более справедливо, чтобы мы, а не они владели тем, что нам принадлежит.
Не знаю, что бы я мог прибавить к уже сказанному. Я думаю, что вы ничего из услышанного не упустили. Вылей воду.[19]

* * *

Эта речь, как и предшествующая, посвящена обоснованию параграфа (см. примеч. 1 к Речи XXXVII). Дети Аристехма, бывшего опекуна Навсимаха и Ксенопифа, опротестовали иск, возбужденный против них бывшими подопечными их отца уже после его смерти. Параграфа обосновывается ссылкой на примирительное соглашение, заключенное четырнадцать лет назад между Аристехмом и его подопечными. Кроме того, они ссылаются и на истечение срока давности.
Истцы утверждают, что их претензии касаются денег, взысканных уже после смерти Аристехма опекуном его детей и не вошедших в текст соглашения с ним. Навсимах и Ксенопиф возбудили иск против каждого из четырех детей их бывшего опекуна. Оценка каждого иска составляла 30 мин, а в совокупности получилась претензия на четыре таланта (240 мин).
Принадлежность этой речи Демосфену не вызывает сомнений. Для датировки же ее опорных данных нет. Ввиду близости этой речи к речи против Пантэнета некоторые комментаторы датируют ее тоже примерно 346 г. до н. э., но Жерне сомневается в этом.


[1] δίκη βλάβης. По существу речь идет о претензиях в связи с опекой (δίκη επιτροπής), но так как опекуна уже не было в живых, а его дети, против которых возбужден иск, опекунами не были, иск сформулирован как связанный с нанесением материального ущерба.

[2] Три тысячи драхм равны тридцати минам.

[3] Афинская процессуальная процедура не допускала привлечения одновременно по одному и тому же делу нескольких лиц. Поэтому против каждого из четырех сыновей Аристехма возбуждено было особое дело, а так как истцов тоже было двое, то сумма иска — тридцать мин — возрастала до 240 мин, то есть четырех талантов.

[4] Об этом же законе см. Речи XXXVI (В защиту Формиона). 25 и XXXVII (Против Пантэнета). 19.

[5] Навсикрат — отец истцов, Ксенопиф -— их дядя.

[6] Под «видимым имуществом» (ουσία φανερά) подразумеваются прежде всего земельные владения и дома. Интересно, что основная часть имущества этих богатых афинян состоит из денег, одолженных ими (явно под проценты). Это, наряду с другими источниками, свидетельствует о развитых кредитно-денежных отношениях.

[7] Опекуны вправе были распоряжаться имуществом подопечных по своему усмотрению. Покупка на доверенные им средства сирот недвижимого имущества не была обязательной, но поощрялась во всяком случае общественным мнением. Это предохраняло от неразумного использования состояния подопечных и от прямых злоупотреблений. Как видно из текста, у Навсимаха и Ксенопифа Аристехм был не единственным опекуном.

[8] Афинский статер — золотая монета, равная двадцати драхмам. Сумма долга, таким образом, составляла 2000 драхм, то есть двадцать мин.

[9] Подразумевается, очевидно, доверенное лицо Демарета, которое должно было взыскать долг с Гермонакса, показав ему письмо Демарета.

[10] Отказ опекуна от представления отчета достигшим совершеннолетия подопечным мог быть основанием для возбуждения иска по поводу дурной опеки (σίκη επιτροπής). В данном случае, как видно из параграфов 15 и 19, отчет был представлен.

[11] Срок, очевидно, исчислялся с момента совершеннолетия подопечного. О сроке давности вообще ср. Речь XXXVII (В защиту Формиона). 26-27.

[12] Восемьдесят талантов — очень большое состояние для Афин IV в. до и. э. Возможно, здесь объединены состояния Навсикрата и Ксенопифа — это как будто вытекает из параграфа седьмого.

[13] Подразумеваются оскорбления свободных людей (ύ̉βρεις εις ά μή δει̃ — букв, неподобающие дерзости). Дарест переводит «les outrages поп justifies — неоправданные оскорбления», Жерне — «outrages, punis par la loi» — мы следуем его переводу.

[14] Опекуны имели возможность сдать в аренду имущество подопечных, этот вид аренды назывался μίθωσις οί̉κον. Тем самым они снимали с себя заботы по управлению имуществом. В случае признания опеки недобросовестной или плохо организованной, опекунам могли поставить в вину то, что они не воспользовались этой возможностью. Обвинение формулировалось как κάκωσις οί̉κου ο̉ρφανικου̃ — ущерб, нанесенный сиротскому имуществу. Оно могло быть обосновано и тем, что имущество сдано в аренду на невыгодных условиях. См. Гарпократион. s.v. φάσις. Аристотель. Афинская полития. 56.6.

[15] Отсюда видно, что дядя подопечных Ксенопиф был в числе опекунов. Из более раннего упоминания о нем (§ 7) можно заключить, что к моменту процесса его уже не было в живых и племянники унаследовали и его состояние. Кто такой Никид, неизвестно. По мнению Дареста (I. Р. 93), он был одним из опекунов. Во всяком случае, по афинским законам любой гражданин, если считал, что опекун не выполняет своих обязанностей, мог сообщить об этом архонту.

[16] Триерархия — одна из литургий, к которой привлекались богатые афиняне. Из них стратеги ежегодно назначали триерархов в соответствии с числом военных кораблей — триер. Триерархи получали от государства снасти и деньги для оплаты и пропитания экипажа. В течение года триерарх нес расходы по содержанию корабля, являясь одновременно его капитаном. Триерархия сопряжена была и с финансовым бременем, и с риском. Она была самой дорогостоящей из литургий. Ср. Речи XIV (О симмориях); XVIII (За Ктесифонта о венке). 102-108; L (Против Поликла); LI (О венке за триерархию); Лисий. XXI. 2; XXXII. 26-27.

[17] Заявления о больших тратах на государственные и общественные нужды обычны в судебных речах. Они были рассчитаны на то, чтобы вызвать благосклонное отношение к себе судей. Ср. Речь XXXVI (В защиту Формиона). 41-42.

[18] Кто такой Эсий и каково содержание процесса против него, неизвестно. Дарест (I. Р. 93) полагает, что он был одним из опекунов. Возможно, это правильно, так как выше говорилось об опекунах, уплативших деньги во избежание судебного процесса, а Эсий, поскольку процесс против него состоялся, в их число не вошел.

[19] Длительность произносимых на суде речей измерялась водяными часами — клепсидрой. Вместимость ее была разной в зависимости от оценки иска. См.: Аристотель. Афинская полития. 67. 2-4. В данном случае оратор не исчерпал отведенного ему для выступления времени, поэтому в клепсидре оставалась вода.