От этой речи сохранились два фрагмента: один - в сочинении Дионисия Галикарнасского "Об Исее", гл. 6, другой - в лексиконе Свиды. Дионисий приводит первый фрагмент с целью показать простоту и естественность стиля Лисия в противоположность большей искусственности Исея.
Лица, упоминаемые в этой речи, известны нам из истории. Андроклид и Ференик, оба фиванцы, после занятия Кадмеи спартанцами летом 383 г. (см. примеч. 36 к речи XXVI), бежали в Афины; при низвержении олигархии в Фивах Ференик был предводителем отряда фиванских эмигрантов. Андроклид не дожил до этого: он был убит в Афинах подосланными от фиванских олигархов убийцами. Свое имущество, состоявшее из драгоценностей (которые он, вероятно, успел при бегстве из Фив захватить с собою в Афины), он подарил Ференику; надо думать, что на это наследство явились какие-то претенденты (вероятно, тоже фиванцы); эта речь и написана для Ференика при разборе этого дела.
Так как Ференик в Афинах был иностранцем, то он сам не мог вести своего процесса (см. примеч. у к речи XXXI); вместо него на суде выступил его друг, афинский гражданин, который и сам во время своего изгнания при Тридцати в 404 г. пользовался гостеприимством, вместе с другими афинскими эмигрантами, у Ференикова отца Кефисодота.
Датировать эту речь можно довольно точно: так как Кадмея была занята спартанцами летом 383 г., а фиванские изгнанники вернулись на родину в 379 г., то этот процесс должен был происходить во время между этими двумя датами. В таком случае эта речь оказывается самой поздней из речей Лисия, которые можно датировать (кроме речи за Ификрата, если она принадлежит Лисию: фрагм. LXV у Thalheim' a).

* * *

а) Я считаю необходимым, господа судьи, прежде всего сказать вам о дружбе моей с Фереником, чтобы никто из вас не удивлялся, что я, никогда прежде не говоривший ни за кого из вас, теперь говорю в защиту его. Отец его, Кефисодот, господа судьи, был связан со мною узами гостеприимства, и, когда мы жили в изгнании[1] в Фивах и я у него останавливался, и всякий другой афинянин; много добра мы видели и лично от него, и от государства[2] благодаря ему, и вернулись в родную землю. Поэтому, когда их постигла та же участь и они явились изгнанниками в Афины,[3] я, считая себя обязанным им величайшей благодарностью, принял их так дружелюбно, что никто из приходивших не мог заметить, кто из нас хозяин дома, кроме разве тех, которые раньше это знали. Конечно, и Ференик знает, господа судьи, что многие лучше меня умеют говорить и опытнее в таких делах; но все-таки он считает, что на мою дружбу всего больше можно положиться. Ввиду этого, когда он просит и молит помочь ему в правом деле, мне кажется, стыдно мне не помочь ему, сколько могу, и равнодушно смотреть, как он будет лишен состояния, данного ему Андроклидом.
б) Если бы Андроклид оставил землю или другое видимое имущество,[4] тогда всякий мог бы сказать, что Ференик лжет, а земля дана ему.[5] Но что касается серебра, золота и другого невидимого имущества, очевидно, во владении кого оно оказывается, тому Андроклид и дал его.

[2] Кефисодот, как полноправный фиванский гражданин, оказывал афинским эмигрантам услуги перед фиванскими властями (см. примеч. 7 к речи XXXI).

[3] Это было в 383 г., когда, после занятия Кадмеи спартанцами, фиванским демократам пришлось бежать в Афины; в числе их были Пелопид, Андроклид и Ференик. См. примеч. 36 к речи XXVI.

[4] О выражении «видимое имущество» см. примеч. 47 к речи XII.

[5] Т. е. этому «всякому».