XXXVI. Речь против сократика Эсхина по поводу долга

От этой речи дошел до нас только отрывок (фрагмент), содержащий начало речи в виде цитаты в сочинении Афенея "Ученые сотрапезники" (кн. XIII, стр. 611). Афеней приводит этот фрагмент в доказательство того, что "нет никого столь чуждого философии, как философы".
Речь была написана Лисием для какого-то лица, давшего деньги взаймы Эсхину. Об этом Эсхине, ученике Сократа, известно мало: он был очень беден; некоторое время жил в Сиракузах при дворе тирана Дионисия Младшего до низвержения его в 356 г. По возвращении оттуда, вследствие бедности он занимался преподаванием и сочинял судебные речи за деньги. В древности было известно семь философских диалогов, написанных им, от которых дошли до нас ничтожные отрывки.
Дата нашей речи неизвестна; видно только, что она написана после смерти Сократа (в 399 г.).
Те места в нашем переводе, которые напечатаны мелким шрифтом, принадлежат Афенею, а не Лисию.

* * *

Нет никого столь чуждого философии, как философы. Вот, например, кто бы мог ожидать, что сократик Эсхин был таким, каким изображает его оратор Лисий в своих речах об обязательствах?.. Лисий говорит это в речи, озаглавленной так: "Против сократика Эсхина по поводу долга". Хоть и длинно это место, но я приведу его по случаю большого чванства вашего, философы. Оратор начинает так:
Я никогда не мог предполагать, господа судьи, что Эсхин осмелится заводить такую позорную для него тяжбу; думаю, ему не легко было бы найти другую, более крючкотворную. У него есть долг, господа судьи, меняле Сосиному и Аристогитону, по которому он обязался платить три драхмы процентов.[1] Он обратился ко мне и просил меня принять участие в нем, - не допустить, чтобы он лишился имущества из-за процентов. "Я хочу заняться, - сказал он, - парфюмерным делом,[2] и мне нужен капитал; я буду платить тебе по девяти оболов в месяц процентов". Я поверил такому заявлению его, имея в виду, что он, как бывший ученик Сократа, говоривший много пышных речей о справедливости и добродетели, никогда не вздумает и не решится поступать так, как решаются поступать люди самые скверные, самые бесчестные.
После этого оратор опять делает нападение на него по поводу его займа, говорит, что он не хотел отдавать ни процентов, ни капитала, что он не уплатил деньги в срок, назначенный по заочному приговору суда, что в виде залога представил клейменого раба, и много других обвинений выставляет он против него и в конце речи говорит вот что:
Но, господа судьи, таким он выказал себя по отношению не одного только меня, но и по отношению ко всем, кто имел с ним дело. Живущие поблизости кабатчики, у которых он берет вино в долг без отдачи,[3] разве не судятся с ним, разве не запирают перед ним свои кабаки? А соседям его разве не приходится так плохо от него, что они бросают собственные дома и нанимают другие подальше? Сколько ни соберет он взносов, взносы других он присваивает себе, а своих не платит;[4] они разбиваются об этого кабатчика, точно о беговой столб.[5] К его дому с самого утра приходит столько народа требовать уплаты долгов, что прохожие думают, что он умер и что народ сошелся на его похороны. Отношение к нему живущих в Пирее таково, что им кажется гораздо безопаснее плыть в Адриатическое море,[6] чем иметь дело с ним: занятые деньги он считает гораздо более своими, чем оставленные ему отцом. А разве он не завладел имуществом парфюмерного торговца Гермея, соблазнивши его жену, семидесятилетнюю старуху? Притворившись влюбленным в нее, он так ее настроил, что мужа ее и сыновей сделал нищими, а себя - из кабатчика парфюмерным торговцем. Вот как любовно он обходился с этой девчонкой, наслаждаясь ее молодостью, у которой легче пересчитать зубы, чем пальцы на руке. Взойдите ко мне,[7] свидетели этого!


[1] «Три драхмы процентов» — разумеется с мины в месяц. Так как мина равна 100 драхмам, то это составляет 36% в год. Процент у греков вообще взимался высокий. Эсхин обещает платить в качестве процентов 9 оболов в месяц. Так как 9 оболов равны драхмы, то это составляет 18% в год.

[2] Буквально, «искусством мироварения». Эсхин хотел завести фабрику для приготовления «миро» — благовонного масла. Как видно из дальнейших слов этого фрагмента, Эсхин уже сделался торговцем миром.

[3] Это место неясно; можно понимать его в том смысле, что Эсхин брал вино в долг для собственного употребления, или же в том, что он брал вино для торговли — в том случае, если он сам был кабатчиком. Дело в том, что греческое слово «капелос» (Καπηλος), которое я перевел словом «кабатчик» означает также и мелкого торговца вообще или даже мошенника. Если Эсхин сам сделался кабатчиком, то надо думать, что его намерение завести парфюмерную фабрику не было приведено в исполнение. А понимать слово «капелос» в смысле «мошенник» препятствует фраза в конце отрывка: «себя (Эсхин сделал) из «капелос» парфюмерным торговцем»; никакого смысла не было бы в выражении: «себя сделал из мошенника парфюмерным торговцем».

[4] Здесь, по-видимому, идет речь о членских взносах в какое-то общество, но какое именно, неясно; можно думать, что о взносах или в религиозное общество (каких было много), или во взаимно-вспомогательное. Ясно только, что Эсхин присваивает эти взносы себе, а не направляет их по назначению.

[5] Столб на гипподроме или стадии (конском ристалище), стоявший на повороте; огибая его, колесницы подвергались опасности разбиться.

[6] Адриатическое море считалось очень опасным. См. примеч. 42 к речи XXXII.

[7] См. примеч. го к речи I.