XVIII. Речь о конфискации имущества у Никиева брата. Эпилог

Евкрат, брат известного афинского стратега Никия, был казнен по приказанию коллегии Тридцати в 404 г. (см. введение к речи XII, отдел 43). Несколько лет спустя некто Полиох внес в Народное собрание предложение о конфискации имущества, оставшегося после Евкрата. Предложение это было отвергнуто, но через некоторое время Полиох вторично внес то же самое предложение. По поводу этого предложения сын Евкрата и произнес речь, в которой он обвиняет Полиоха в противозаконном действии (по юридической терминологии "графе параномон"), и просит суд вторично отказать в иске противнику.
Речь эта в заглавии названа "эпилогом" (см. введение к речи V), т. е. она служит дополнением к речи, сказанной кем-то раньше. На это до некоторой степени указывает и то, что она начинается словом "итак": очевидно, она к чему-то примыкает. На такой же характер ее как девтерологии указывает и отсутствие в ней изложения обстоятельств дела; значительная часть ее посвящена восхвалению заслуг Никия и родных его.
В научной литературе по поводу этой речи есть разногласия. Одни критики считают ее обвинительной речью против Полиоха за его противозаконное действие (это мнение принято и нами); другие, напротив, полагают, что в этой речи сын Евкрата выступает не обвинителем Полиоха, а ответчиком по делу о конфискации у него имущества. Решение этого вопроса зависит главным образом от установления текста § 14 (который в разных изданиях читается различно); нами принят текст издания Thalheim'a, а при этом тексте возможно только первое мнение.
Для понимания этой речи полезно уяснить себе родственные отношения между упоминаемыми в ней лицами; их можно видеть в следующей схеме:

Никерат (I)

















Диогнет

(вернувшийся из изгнания в 403 г., но уже умерший раньше судебного процесса, §9)



Евкрат

(казненный в 404 г. §5)



Никий (I)

(стратег, погибший в 413 г.)























Диомнест (§21)



Второй сын (§21)



Старший сын (произносящий речь)



Никерат (II)









Никий (II)

(§10)

Дату этого процесса и нашей речи можно определить приблизительно на основании двух фактов, упоминаемых в ней. 1) Оратор и его брат были еще детьми в 404 г., но уже не такими маленькими, как Никий II (§ 10), а теперь они уже взрослые и несут государственные повинности и исполняют обязанности триерархов (см. примеч. к речи III) (§ 21). 2) С другой стороны, Афины и Спарта теперь в мире (§ 15). Стало быть, Коринфская война (394-387 гг.) (см. примеч. 27 к речи II) или еще не начиналась, или уже окончилась. А так как сын Никерата, Никий II, двоюродный племянник оратора, не упомянут как принимающий участие в государственных делах, то надо думать, что он ко времени процесса еще не стал взрослым; поэтому более вероятно, что процесс происходил еще до начала Коринфской войны. На основании этих соображений нашу речь надо отнести к 396 или 395 г.
Эта речь отличается пафосом, редким в произведениях Лисия (см. общее введение, с. 43 и сл.). Такова, например, заключительная часть речи (§ 24-27) и особенно описание того, как Диогнет принес сирот-детей к спартанскому царю Павсанию (§ 10).

* * *

(1) Итак, господа судьи, примите во внимание, какие граждане мы сами и чьи мы родственники, - мы, обиженные и просящие у вас сострадания и справедливости: ведь в настоящем процессе для нас решается вопрос не только о состоянии, но и о гражданском положении, можем ли мы пользоваться гражданскими правами при демократическом строе государства. Поэтому прежде всего вспомните о нашем дяде Никии.[1] (2) Там, где он работал на пользу народа, руководясь своим умом, там, как вы увидите, он оказал много услуг отечеству и принес огромный и страшный вред врагам; а там, где он принужден был действовать не по своему желанию, а вопреки своей воле, ему самому досталась немалая доля несчастий, а вина за это бедствие по справедливости должна пасть на тех, кто склонил вас к этому. (3) Любовь к вам и свою храбрость он показал в дни вашего счастья и несчастья врагов: в бытность свою стратегом он взял много городов, поставил много славных трофеев[2] в память побед над неприятелями, перечислять которые поодиночке было бы слишком долго. (4) Затем Евкрат,[3] брат его, а мой отец, уже после последнего морского сражения,[4] показал свою приверженность к демократии: после поражения нашего на море он был выбран вами в стратеги; и, когда противники демократии приглашали его принять участие в олигархии, он не захотел принять их предложения. (5) А между тем он находился тогда в таком положении, когда большинство людей меняется сообразно с обстоятельствами и покоряется силе рока: народная партия была сокрушена; его не отстраняли от государственной деятельности; у него не было личной вражды с будущими правителями; напротив, он имел возможность попасть и в коллегию Тридцати и пользоваться влиянием не меньше кого-либо другого; но он предпочел, трудясь для вашего блага, погибнуть, чем видеть разрушение стен, выдачу флота неприятелям и порабощение вашей демократии.[5] (6) Немного спустя после этого Никерат, мой двоюродный брат, сын Никия, за свою приверженность к демократии был арестован и казнен по приказанию коллегии Тридцати.[6] А между тем по своему происхождению, богатству, возрасту он казался вполне достойным принять участие в правлении; но его отношения к демократии, ввиду деятельности как его предков, так и его собственной, считались такими, что он никогда не пожелает другого государственного строя. (7) Они[7] знали, что Никий и все предки его были в почете у граждан, подвергались опасностям за вас во многих сражениях, делали большие взносы на военные цели, блестяще исполняли литургии[8] и никогда не уклонялись ни от каких других повинностей, которые налагало на них государство, но с полной готовностью исполняли их. (8) Но найдется ли человек несчастнее нас, если при олигархии нас будут казнить как сторонников народной партии, а при демократии будут отнимать имущество как у врагов народа? (9) Затем, господа судьи, и Диогнет,[9] ложно обвиненный сикофантами, должен был бежать; но он один из многих изгнанников не участвовал в походе на Афины и не пошел в Декелею;[10] ни во время изгнания, ни после возвращения на родину он не причинил никакого вреда народу, а, напротив, дошел до такой нравственной высоты, что у него было больше раздражения против людей, наносивших вред вам, чем благодарности к тем, кому он был обязан своим возвращением на родину.[11] (10) Во время олигархии он не занимал ни одной государственной должности; а как только в Академию[12] пришли спартанцы с Павсанием,[13] он взял Никератова сына[14] и нас, бывших тогда еще детьми, Никератова сына положил на колени Павсанию, а нас поставил около него и стал рассказывать ему и другим, бывшим там, сколько несчастий мы пережили и какие превратности судьбы испытали, и просил Павсания ради дружбы и гостеприимства[15] помочь нам и отомстить нашим злодеям. (11) Вследствие этого Павсаний стал относиться благосклонно к народу[16] и указывал другим спартанцам на наши несчастия как на пример преступной деятельности коллегии Тридцати; тогда всем пришедшим с ним пелопоннесцам стало ясно, что они казнили не самых дурных граждан, а таких, которые имели полное право на уважение как по своему происхождению и богатству, так и вообще по своим высоким нравственным качествам. (12) Все так жалели нас и считали наши несчастия столь ужасными, что Павсаний отказался принять подарки от коллегии Тридцати, а от нас принял. Получается странная несообразность, господа судьи: враги, пришедшие на помощь олигархии, нас жалели, когда мы были детьми, а вы, господа судьи, хотите отнять у нас состояние, когда мы оказались такими гражданами, - у нас, отцы которых пожертвовали жизнью за демократию.
(13) Господа судьи, я уверен, Полиох очень дорого бы дал за то, чтобы выиграть этот процесс, видя в этом прекрасный случай показать и гражданам и иностранцам, что он в Афинах имеет такую силу, что может заставлять вас самих выносить решения, противоположные вашим собственным, в делах, в которых вы связали себя присягой. (14) Ведь всем будет известно, что тогда вы наложили на Полиоха штраф в 1000 драхм[17] за то, что он хотел нашу землю обратить в собственность государства, а теперь он выиграл дело, предлагая ее конфисковать, и что в этих двух процессах афиняне вынесли решения, противоположные одно другому, хотя один и тот же человек был подсудимым по обвинению в предложении противозаконного проекта.[18] (15) Какой позор! Договор со спартанцами вы будете соблюдать, а постановления, сделанные для себя, с таким легким сердцем нарушите? Соглашение с ними вы будете считать действительным, а соглашение между собой - недействительным? Вы стали бы негодовать на других эллинов за то, что кто-нибудь из них спартанцев ставит выше вас, а сами выкажете больше верности им, чем себе самим? (16) Но более всего возмутительно поведение государственных деятелей: ораторы предлагают не то, что полезнее всего отечеству, а вы постановляете то, от чего они получат больше всего выгоды. (17) Если бы народу была польза от того, что одни получают чужое имущество, а у других оно незаконно конфискуется, то у вас было бы основание оставлять без внимания наши речи: но вы все признаете, что согласие есть величайшее благо для государства, а раздор - причина всяких бедствий, и что люди ссорятся друг с другом больше всего из-за того, что одни хотят завладеть чужим имуществом, а у других отнимают то, что у них есть. (18) Это вы сами признали недавно, по возвращении на родину,[19] и правильно ваше суждение: вы еще помнили тогда о постигших вас бедствиях и молили богов о том, чтобы граждане пришли к согласию, а не о том, чтобы между гражданами был раздор и чтобы ораторы быстро разбогатели.[20] (19) А между тем простительнее помнить зло вскоре по возвращении на родину, когда раздражение еще было свежо, чем столько времени спустя обратиться к мщению за старые проступки, да еще по совету таких людей, которые оставались в городе[21] и теперь думают, что дают вам доказательство своего расположения, делая другим зло, вместо того чтобы самим быть достойными гражданами, и пользуясь благоденствием отечества, в опасностях которого они прежде участия не принимали.
(20) Если бы вы видели, господа судьи, что конфискуемое ими имущество идет на пользу государства, то я извинил бы это. Но вы знаете, что часть его ими перехватывается, а другая часть, дорого стоящая, продается за бесценок. А если вы последуете моему совету, то вы получите от такого имущества не меньше пользы, чем мы, владеющие им. (21) Ведь и сейчас Диомнест,[22] я и брат мой, мы втроем из одного дома исполняем триерархию,[23] и, когда государство нуждается в деньгах, мы из этого же источника делаем пожертвования. Пощадите же нас ввиду того, что и сами мы относимся с таким расположением к государству, и предки наши были такими же патриотами. (22) Чего же еще не хватает, господа судьи, до полного нашего несчастия, если мы, в правление Тридцати оставшись сиротами, при демократии лишимся состояния, тогда как судьба дала нам возможность еще в детстве прийти к палатке Павсания и помочь народу? При таких наших заслугах к каким судьям мы захотели бы обратиться за помощью? (23) Не к тем ли, которые охраняют тот государственный строй, за который и отец, и родные наши погибли? Так теперь мы требуем от вас за все это такой благодарности: не допустите нас попасть в безвыходное положение и терпеть нужду в самом необходимом; не уничтожайте благосостояния, доставшегося нам от предков, а лучше указывайте людям, желающим оказывать услуги отечеству, на нас, как на пример того, как вы будете относиться к ним в минуту опасности.
(24) Господа судьи! Мне некого привести, чтобы просить за нас: из числа родных моих одни, люди храбрые и старавшиеся возвеличить отечество, убиты на войне, другие погибли от яда, который они выпили по приказанию Тридцати, за демократию и вашу свободу. (25) Таким образом, причиной нашего одиночества являются добродетели родных и бедствия отечества. Подумайте о них и помогите нам от души, помня, что при демократии по всей справедливости должны пользоваться вашею милостью те, которым при олигархии в удел достались несчастия.
(26) Я полагаю, что и эти синдики[24] должны быть расположены в нашу пользу, если они вспомнят о том времени, когда вы, изгнанные из отечества и лишенные имущества, считали героями людей, жертвовавших за вас жизнью, и молили богов, чтобы они дали вам возможность воздать благодарность их потомкам.
(27) Так вот, мы, сыновья и родственники тех борцов за свободу, требуем от вас этой благодарности и просим вас не губить нас вопреки справедливости, а лучше помочь вашим товарищам по несчастию. Так, я прошу вас, молю, заклинаю и считаю себя вправе получить это от вас: наша опасность не мала: мы рискуем всем состоянием.


[1] Никий — сын Никерата, афинский государственный деятель и полководец, один из самых богатых людей в городе, прославился еще при жизни Перикла своими военными талантами; после смерти Перикла в 429 г. он был пять раз выбираем в стратеги во время Пелопоннесской войны. Стоя во главе аристократической партии, он как во внутренней, так и во внешней политике был в оппозиции к демагогу Клеону. Никий стремился к миру со Спартой, а Клеон этому противодействовал. «В бытность свою стратегом, — говорит наш оратор (§ 3), — он взял много городов, поставил много славных трофеев в память побед над неприятелями, перечислять которые поодиночке было бы слишком долго», вообще (§ 2) «там, где он руководился своим умом», т. е. действовал по собственной инициативе, он «оказал много услуг отечеству и принес огромный и страшный вред врагам». По справедливости Фукидид (V, 16, 1) называет его «счастливейшим из стратегов того времени в командовании войском». «Когда умерли Клеон и Брасид (спартанский полководец), - говорит Фукидид (V, 16, 1), — лица, с той и другой стороны наиболее противодействовавшие миру... тогда в обоих государствах наиболее стали действовать в пользу мира спартанский царь Плистоанакт, сын Павсания, и Никий, сын Никерата. Мир предпочитали они тем более по следующим соображениям: Никий, еще не испытавший неудачи и пользовавшийся уважением, желал сохранить свое счастье до конца, теперь же почить от трудов самому и освободить от них граждан, а на будущее время сохранить славное имя, как человек, не причинивший никакого ущерба государству; он полагал, что это удается при безопасности положения тому, кто меньше всего подвергает себя испытаниям судьбы, безопасность же дается миром». Так, в 421 г. между Афинами и Спартой был заключен мир, названный «Никиевым миром». Однако он был кратковременным. В 415 г. афиняне решили предпринять поход в Сицилию. «Никий, будучи выбран в начальники против своего желания, считал, что государство приняло неправильное решение, что оно стремится к трудному делу, господству над всей Сицилией, под предлогом ничтожным, хотя и благовидным. С целью отвратить афинян от задуманного ими предприятия Никий выступил в Собрании с таким увещанием» (Фукидид, VI, 8, 4). «Так говорил Никий. Большинство выступавших с речами афинян требовало похода и сохранения в силе принятого решения; однако некоторые и возражали. Настойчивее всех возбуждал к походу Алкивиад, сын Клиния, прежде всего из противоречия Никию, так как он вообще расходился с ним в политических взглядах, а кроме того, и потому, что Никий отозвался о нем с укоризною, главным же образом вследствие того, что добивался звания стратега и надеялся при этом завладеть Сицилией и Карфагеном, а вместе с тем, в случае удачи, поправить свои денежные дела и стяжать себе славу» (Фукидид, VI, 15, 1—2). Никий еще раз попробовал отвратить сограждан от неразумного предприятия, но напрасно: афиняне окончательно решили послать экспедицию в Сицилию и во главе ее поставили Никия, Алкивиада и Ламаха. Поход этот окончился полной неудачей: афинское войско было разгромлено, Никий был взят в плен неприятелями и казнен (413 г.), «из эллинов моего времени, — замечает Фукидид (VII, 86, 5), — менее всех заслуживавший столь несчастной кончины, потому что во всем своем поведении он следовал установленным принципам благородства». «В своей жизни, — говорит сам Никий у Фукидида (VII, 77, 2), — я всегда исполнял то, что положено по отношению к богам, и в отношении к людям совершал много справедливого и безупречного». Эти выписки из истории Фукидида служат иллюстрацией к словам § 2 нашей речи: «там, где он принужден был действовать не по своему желанию, а вопреки своей воле, ему самому досталась немалая доля несчастий»; тут намек на нежелание Никия участвовать в сицилийском походе и на его трагическую кончину; а в словах «вина за это бедствие по справедливости должна пасть на тех, кто склонил вас к этому» оратор имеет в виду Алкивиада.

[2] См. примеч. 8 к речи II.

[3] См. введение к речи XII, отделы 40 и 43. Об Евкрате почти ничего не известно, кроме неодобрительного отзыва в лексиконе Свиды, по которому он был взяточник и предатель. Если это правда, то возможно, что причиной конфискации его имущества и было какое-нибудь хищение им государственных денег, которое он произвел в 405/404 г. в бытность свою стратегом.

[4] Сражение при Эгос-Потамосе. См. примеч. 19 к речи II и введение к речи XII, отдел 39.

[5] См. введение к речи XII, отдел 42.

[6] См. введение к речи XII, отдел 43. О Никерате известно очень мало: он был триерархом в 410/409 г., славился своим богатством, за которое главным образом и был казнен Тридцатью, хотя, как указано в речи XIX, 47, молва это богатство преувеличила.

[7] Т. е. Тридцать.

[8] См. примеч. 4 и 7 к речи III.

[9] Диогнет — по-видимому, брат Никия и Евкрата. О нем ничего не известно; нельзя сказать ничего достоверного и о причине обвинения его сикофантами; можно предполагать, что он был замешан в процессе гермокопидов, если только упоминаемый по этому поводу в речи Андокида «О мистериях» (§ 15) Диогнет есть именно наш Диогнет.

[10] О Декелее см. примеч. 16 к речи XIV и введение к речи XII, отдел 5. Многие афинские изгнанники во время Пелопоннесской войны шли в Декелею, чтобы помочь спартанцам победить афинян. Настроенные олигархически, они сочувствовали спартанцам и были готовы даже путем измены вернуться на родину и ввести там олигархический строй. Не таков был, по уверению оратора, его дядя Диогнет.

[11] Люди олигархического образа мыслей, заключившие мир со спартанцами, по которому все афинские изгнанники получили право вернуться на родину (см. введение к речи XII, отдел 43).

[12] Академия — первоначально участок, посвященный герою Академу, красивая местность, засаженная оливковыми и платановыми деревьями. Здесь были места для прогулок и занятий гимнастикой; здесь же учил философ Платон, а впоследствии его ученики, получившие поэтому название академиков.

[13] См. введение к речи XII, отдел 57.

[14] Имя Никератова сына было Никий (так как существовал обычай давать ребенку имя деда).

[15] Из этих слов видно, что Павсаний и Никий были связаны узами гостеприимства. По греческому обычаю, освященному религией (похожему на кавказский обычай куначества), иностранец, принятый в доме гражданина, пользовался у него квартирой, содержанием, всякого рода помощью и покровительством, а также получал от него подарки и сам давал подарки хозяину. Последний, придя в город, где жил его прежний гость, в свою очередь пользовался теми же самыми правами. Гостеприимство считалось священным и переходило из рода в род, от отца к сыну. Спартанские цари могли иметь личных друзей в греческих городах.

[16] К демократии.

[17] Приблизительно 250 рублей.

[18] Верховная власть афинского народа выражалась в постановлениях Народного собрания. Предложение, вносимое в Народное собрание, могло быть подвергнуто контролю со стороны суда присяжных; в порядке «обвинения в противозаконности» (графе параномон) каждый гражданин мог объявить под клятвою, что оно содержит что-либо, противное существующим законам. Это обвинение рассматривалось судом присяжных под председательством фесмофетов (см. примеч. 6 к речи XVII). Если суд не признавал предложения противозаконным, оно шло на утверждение Народного собрания или вступало в действие, если уже было утверждено; в противном же случае оно отменялось, и автор его подвергался взысканию (обычно в виде денежного штрафа), а иногда, в важнейших случаях, даже и смертной казни. Что касается нашего случая, то, как видно, Полиох уже раньше внес предложение о конфискации имущества Евкрата; кто-то (может быть, опять наш оратор) обвинял Полиоха во внесении противозаконного предложения. Суд признал предложение Полиоха противозаконным и наложил на него штраф в 1000 драхм. Но Полиох снова внес то же предложение; наш оратор опять обвиняет его по «графе параномон» и указывает, что если суд на этот раз признает его предложение законным, то получится решение, противоположное прежнему, и суд подвергнется нареканию в шаткости своих принципов.

[19] Возвращение демократов после падения Тридцати. См. введение к речи XII, отдел 57.

[20] Казнокрадство в Афинах было очень распространено. Упреки «ораторам» (т. е. государственным деятелям) по поводу этого часто делаются, например, Аристофаном.

[21] Городская партия, олигархически настроенная. См. введение к речи XII, отдел 56.

[22] Диомнест — вероятно, сын Диогнета.

[23] См. примеч. 4 к речи III.

[24] См. введение к речи XVI.