XVI. Речь в защиту Мантифея

Речь эту произносит некто Мантифей, человек неизвестный нам из других источников, в свою защиту при "докимасии" в Совете пятисот.
По афинским законам, должностные лица назначались или по выбору в Народном собрании, или по жребию. По выбору замещались лишь немногие должности, требовавшие политической или военной опытности или каких-либо специальных познаний, например, военные начальники, финансовые чиновники; остальные должности замещались по жребию. Но и в том, и в другом случае кандидат на какую-либо должность подвергался до вступления в нее "докимасии", т. е. испытанию (см. примеч. 22 к речи VI), при котором обращалось внимание не на способности кандидата, знание им законов и обязанностей службы, а на поведение, гражданские права и соответствие некоторым формальным условиям, требовавшимся для данной должности. При обсуждении поведения каждого кандидата рассматривались вопросы: чтит ли он родителей и отеческие святыни, исполнял ли военную службу и все финансовые обязанности. Испытание производилось для членов Совета перед Советом предыдущего года, для архонтов - перед Советом и Гелиэей, для всех остальных должностных лиц - перед Гелиэей. Всякий гражданин мог высказывать при этом обвинения; если такое обвинение было кем-либо представлено, то обеим сторонам предоставлялось слово. Все вообще кандидаты должны были быть не моложе 30 лет.
В нашей речи не сказано, на какую должность предназначается (по выбору ли, или по жребию) Мантифей. Но, судя по тому, что речь эта произнесена в Совете пятисот, и по тому, что в § 8 он указывает, что многие, повинные в инкриминируемом ему факте, состоят членами Совета, можно думать, что и он должен подвергнуться докимасии на должность члена Совета (докимасия на другие должности, как мы сказали, производилась в Гелиэе).
Поэтому, надо полагать, дело происходило так. Мантифею выпал жребий быть членом Совета следующего года; но когда он явился на испытание перед Советом текущего года, то кто-то выразил протест против утверждения его в этой должности, указав на то, что в правление коллегии Тридцати он служил в кавалерии. Это обвинение в то время было очень злостным, как видно из речи XXVI, то: "Если бы он подвергался теперь испытанию на должность члена Совета и его имя было бы внесено в списки служивших в кавалерии в правление Тридцати, то вы и без обвинителя признали бы его недостойным". Такая ненависть к служившим в кавалерии при Тридцати имела полное основание: в кавалерии служили только люди состоятельные, которые поэтому были настроены олигархически; они были преданными исполнителями воли Тридцати. Как велико было озлобление демократии против них, видно из следующего факта. В 399 г. спартанский полководец Фиброн просил у афинян дать ему 300 всадников; афиняне послали ему именно тех, которые состояли на службе в правление Тридцати, полагая, что для демократии выгодно, если они погибнут на чужбине.
Вследствие такой ненависти к всадникам, служившим при Тридцати, было решено после восстановления демократии, что они должны вернуть полученные ими от государства амуниционные деньги (см. § б нашей речи). В обычное время эти деньги не возвращались; это была чрезвычайная мера, имевшая целью наказание всадников. Споры, возникавшие по поводу взыскания этих денег, решались судом гелиастов под председательством "синдиков" (см. § 7 нашей речи). Это была комиссия, назначенная для рассмотрения и обсуждения претензий, которые предъявлялись частными лицами к государственной казне по поводу отнятого у них имущества, или наоборот - претензий государственной казны к частным лицам по поводу находящегося у них государственного имущества. Комиссия эта, по-видимому, была временная: существование ее мы можем проследить лишь в период 398-387 гг. Кроме нашей речи она упоминается еще в речах XVII, то, XVIII, 26 и XIX, 32.
Обвинитель в своей жалобе ссылался на документ, именно на то, что имя Мантифея находилось в списках всадников, служивших при Тридцати. Мантифей опровергает это доказательство тем, что эти документы, написанные на покрытых гипсом досках и, вероятно, выставлявшиеся в публичном месте (см. § 7), были фальсифицированы. С своей стороны он ссылается на документ, заслуживающий полного доверия, именно на списки всадников, составленные филархами (см. примеч. 8 к речи XV) и переданные синдикам, где значились лица, с которых взыскивались амуниционные деньги.
Наша речь считается одним из лучших образцов этопеи Лисия: характер Мантифея обрисован очень яркими чертами. Мы видим перед собою молодого аристократа (вероятно, немного старше 30 лет), храброго, честолюбивого, стремящегося быть государственным деятелем. Свой образ жизни, манеры, костюм, даже внешний вид (§ 18, 19) он изображает соответственно своему положению; по его словам, он очень воздержан, удаляется от кутежей, которым предаются его сверстники. На суде он держит себя с чувством собственного достоинства, говорит в свою защиту с уверенностью, давая судьям изображение своей безупречной жизни. Речь его кажется нам несколько заносчивой; но она была естественной для молодого аристократа того времени.
Дата этой речи может быть определена приблизительно. С одной стороны, упоминаются в § 15 события, незадолго предшествовавшие сражению при Коронее в 394 г. (см. примеч. 27 к речи II); с другой стороны, упомянутый в § 15 Фрасибул еще жив, судя по несколько насмешливому тону оратора, который был бы неуместен по отношению к умершему; а так как Фрасибул был убит в первой половине 389 г. (см. введение к речи XXVIII), то наша речь должна была быть произнесена между 394 и 389 гг.

* * *

(1) Члены Совета! Если бы я не знал, что обвинители мои готовы мне всякими способами вредить, я был бы им глубоко благодарен за это обвинение: человеку, про которого распускаются несправедливо злые толки, я думаю, оказывает величайшую услугу тот, кто заставляет его дать отчет во всей прожитой им жизни. (2) Я чувствую полную уверенность в себе и надеюсь поэтому, что даже человек, враждебно ко мне настроенный, переменит свои мысли, выслушав мой рассказ о моей прежней деятельности, и на будущее время будет иметь обо мне гораздо лучшее мнение. (3) Однако, члены Совета, если я докажу вам только то, что я сторонник существующего государственного строя и что я вынужден необходимостью делить с вами одни и те же опасности, я прошу вас не ставить еще мне этого в особенную заслугу; но если не будет никакого сомнения в том, что мой образ жизни и во всех других отношениях заслуживает полной похвалы и совершенно противоположен составившемуся обо мне мнению и россказням моих врагов, тогда я прошу вас меня одобрить при этом испытании а их считать людьми недобросовестными. Прежде всего я докажу, что я не служил в кавалерии при господстве Тридцати[1] и не принимал участия в государственном управлении того времени.
(4) Еще до несчастия в Геллеспонте[2] отец отправил нас на житье к Сатиру в Понт,[3] так что нас не было в Афинах ни при разрушении стен, ни при перемене правления;[4] мы вернулись только за пять дней до прихода народной партии из Филы в Пирей.[5] (5) Трудно предположить, чтобы, возвратившись в такую критическую минуту, мы могли чувствовать желание принимать участие в чужих опасностях; да и те[6] несомненно не были склонны давать участие в правлении людям, жившим вне отечества и не запятнавшим себя никаким преступлением; напротив, скорее они отнимали почетные места[7] даже у тех, кто помогал им ниспровергнуть демократию. (6) Далее, на основании списка на досках делать заключение о служивших в кавалерии было бы слишком наивно: в этом списке нет многих, которые, по их признанию, служили в кавалерии, и, наоборот, вписаны некоторые, жившие вне отечества. Но вот главное доказательство: по возвращении в Афины вы постановили, чтобы филархи[8] представили списки служивших в кавалерии, на предмет взыскания с них амуниционных денег (7) Так что касается меня, то никто не может доказать, что я был занесен филархами в список, или что я был передан на суд синдикам или что я уплатил амуниционные деньги. А между тем для всякого понятно, что если филархи не указывали получивших деньги, то они сами необходимо должны были за это платиться своими деньгами. Таким образом, с гораздо большим правом вы можете верить тем спискам, чем этим: в этих списках всякий легко мог стереть свое имя, а в те списки служившие в кавалерии обязательно должны были быть занесены филархами. (8) Кроме того, члены Совета, если бы я действительно был тогда в кавалерии, я не стал бы от этого теперь отказываться, как будто от какого-то ужасного преступления, но указал бы на то, что никто из граждан не пострадал от меня, и просил бы признать меня достойным.[9] Я вижу, что и вы разделяете это мнение и что многие из бывших тогда в кавалерии заседают теперь в Совете, а многие из числа их выбраны в стратеги и гиппархи.[10] Поэтому будьте уверены, что произнести настоящую речь в свою защиту меня побудила исключительно наглость моих противников, не посовестившихся открыто лгать на меня. Поди сюда, свидетель, дай свое показание!
(Свидетельство.)
(9) Что касается самого обвинения, не думаю, чтобы была надобность продолжать говорить о нем; но, по моему мнению, члены Совета, при испытаниях на должность справедливость требует давать отчет во всей своей жизни, в противоположность всем другим судебным процессам, де следует защищать себя только по поводу предъявленных пунктов самого обвинения. Поэтому я прошу вашего благосклонного внимания. Моя защитительная речь будет, насколько возможно, краткой.
(10) Начну с того, что, получив в наследство имущество, - небольшое вследствие несчастий, постигших как моего отца, так и всю нашу родину, - двух сестер я выдал замуж, давши за каждой по тридцати мин[11] приданого; а с братом мы так поделили отцовское наследство, что, по его собственному признанию, он получил из него больше меня. Ко всем другим я относился в своей жизни так, что у меня ни с одним человеком никогда не бывало ни одной тяжбы. (11) Так я устроил свою личную жизнь; что же касается жизни общественной, то главным доказательством в пользу моей порядочности служит, по моему мнению, то, что молодые люди, проводящие время в игре в кости, попойках и тому подобных других беспутствах, все, как вы увидите, относятся ко мне неприязненно и распускают про меня великое множество всяких небылиц и лживых слухов. А между тем очевидно, что если бы наши наклонности были одинаковы, то они не имели бы обо мне такого мнения. (12) Кроме того, члены Совета, никто не может доказать, что я находился под судом за какое-нибудь позорное гражданское, или уголовное, или политическое преступление; а другие, как видите, часто бывают замешаны в таких процессах. Далее, обратите внимание, какие услуги оказываю я отечеству в походах и сражениях с врагами. (13) Так, прежде всего, когда вы заключили союз с беотийцами и нужно было идти к ним на помощь в Галиарт,[12] Орфобул[13] назначил меня в кавалерию. По общему мнению, кавалерия должна была быть вне опасности, а опасность грозила гоплитам. Но я обратился к Орфобулу с просьбой вычеркнуть меня из списка всадников, хотя другие, без докимасии,[14] вопреки закону, садились на коней: но я считал позором для себя быть вне опасностей в то время, когда главная часть войска должна была им подвергаться. Взойди сюда, Орфобул!
(Свидетельство.)
(14) Затем, на общем собрании нашего дема,[15] перед выступлением в поход, зная, что некоторые из членов его - граждане хорошие и готовые служить отечеству, но не имеют средств на дорогу, я предложил, чтобы люди состоятельные давали необходимые средства неимущим. Но я не ограничился лишь тем, что советовал это другим: я и сам дал двоим по тридцати драхм,[16] - не потому, чтоб я был богат, но для того, чтобы это послужило примером для других. Взойдите сюда!
(Свидетели.)
(15) Затем, члены Совета, начался поход в Коринфскую область.[17] Все знали заранее, что дело будет жаркое. Другие старались уклониться, а я, напротив, просил, чтобы во время сражения меня поставили в первом ряду. Хотя наша фила больше всех пострадала и потеряла множество людей убитыми, я все-таки отступил уже после славного стирийца,[18] укорявшего всех на свете в трусости. (16) Несколько дней спустя после этого мы заняли в Коринфской области сильные позиции, чтобы неприятель не мог пройти. Но по случаю вторжения Агесилая в Беотию[19] наши командиры решили отделить несколько полков на помощь беотийцам. Все боялись, что и естественно, члены Совета: действительно страшно было, едва только перед этим избавившись от одной опасности, идти на другую; но я обратился к нашему таксиарху с предложением послать наш полк без жребия. (17) Таким образом, если некоторые из вас косо смотрят на тех, которые претендуют на занятие государственных должностей, а опасностей избегают, то по отношению ко мне такое мнение было бы несправедливо: я не только с готовностью исполнял распоряжения начальства, но и сам смело искал опасностей. Так поступал я не потому, чтобы бой с спартанцами казался мне не страшным, но с той целью, чтобы этим заслужить в ваших глазах славу доброго гражданина и получить все, на что имею право, в случае какого-либо несправедливого обвинения. Взойдите сюда, свидетели этого!
(Свидетели.)
(18) Равным образом не уклонялся я никогда и в других случаях от полевой и гарнизонной службы: всегда в числе первых я шел в поход, в числе последних отступал. А при суждении о гражданах честолюбивых и исполняющих свой долг надо принимать в соображение такие факты, а не относиться с ненавистью к человеку за то лишь, что он носит длинные волосы:[20] такие особенности не вредят ни отдельным лицам, ни всему государству, а от людей, храбро идущих в бой с врагом, вы все получаете пользу. (19) Таким образом, по внешнему виду, члены Совета, нельзя любить или ненавидеть человека; нет, надо судить о нем по делам его: часто люди, говорящие тихо, одевающиеся чинно, бывают виновниками больших бедствий; а другие, напротив, не обращающие внимания на подобные мелочи, часто оказывают вам великие услуги.
(20) Я заметил, члены Совета, что некоторые осуждают меня еще за то, что я в такие молодые годы[21] решился говорить перед народом. Но, во-первых, говорить публично меня заставила нужда для защиты моих личных интересов; а во-вторых, я и сам нахожу, что честолюбие развилось во мне больше, чем бы следовало; но у меня в душе живет память о том, что мои предки никогда не переставали принимать участие в общественной жизни; (21) а к тому же я вижу (надо уж говорить правду), что вы только таких людей сколько-нибудь цените. Зная такой взгляд ваш, кто не почувствует в себе стремления делом и словом служить на благо отечества? Наконец, за что вы можете осуждать подобных людей? Ведь судьями их являются не другие, а вы.[22]


[1] См. введение.

[2] Поражение афинян при Эгос-Потамосе. См. введение к речи XII, отдел 39.

[3] Понт (или царство Боспорское) находился в Херсонесе Таврическом (теперешнем Крыму); столицей его был Пантикапей (Керчь). Сатир — царь его. Понт был главным источником доставлявшегося в Афины хлеба.

[4] См. введение к речи XII, отделы 42 и 45.

[5] См. введение к речи XII, отделы 53 и 54.

[6] Т. е. коллегия Тридцати.

[7] Имеется в виду Ферамен (см. введение к речи XII, отдел 52).

[8] См. примеч. 8 к речи XV.

[9] Несмотря на всеобщую амнистию при восстановлении демократии (см. введение к речи XII, отдел 58), озлобление против лиц, олигархически настроенных, иногда проявлялось (см. цитированное во введении место из речи XXVI, го).

[10] См. примеч. 7 к речи XV.

[11] Приблизительно 750 рублей. Так как по афинским законам только сыновья наследовали имущество отца (см. примеч. 3 к речи XV), то закон обязывал братьев прилично содержать сестер до замужества, а при выходе замуж давать им соответствующее их состоянию приданое.

[12] Об этих событиях см. введение к речи XIV и примеч. 27 к речи П.

[13] Орфобул — лицо неизвестное, вероятно, филарх.

[14] См. введение к речи XIV.

[15] См. примеч. 2 к речи I.

[16] Приблизительно у руб. 50 коп.

[17] Во время Коринфской войны летом 394 г. См. примеч. 27 к речи II. В сражении под Коринфом афиняне понесли большие потери.

[18] Стириец — Фрасибул (см. введение к речи XII, отдел 53). Стирийцем он назван потому, что принадлежал к дему Стирии.

[19] См. примеч. 27 к речи II.

[20] Афиняне носили короткие волосы; но всадники, которые принадлежали к аристократии, носили длинные волосы. Это был спартанский обычай, и потому люди с длинными волосами вызывали подозрение в «лакономании», т. е. в сочувствии спартанцам и в стремлении к олигархии. В подражание спартанцам лакономаны одевались просто и небрежно. По-видимому, костюм Мантифея был именно таков, и в § 19, говоря о людях, одевающихся тщательно, он, вероятно, противополагал им себя.

[21] Мантифею не могло быть менее 30 лет, так как занимать должность члена Совета можно было только по достижении этого возраста.

[22] Общий смысл: если вы сами цените только людей, стремящихся к политической деятельности, то вы не можете их осуждать; осуждать их могли бы только другие судьи.