Как было несколько лет тому назад, так и нынче стрельба оружия, заряжающегося с казенной части, кружит всем головы.
Теперь мода на небольшие окопы, прикрывающие батальоны. Прекрасная вещь, старая как порох; но тем не менее она хороша при одном, впрочем, условии: чтобы за этим прикрытием можно было открывать полезный огонь.
А для этого достаточно видеть обе шеренги, скученные в этом небольшом рве, присевшие на корточках с целью укрыться от огня. Достаточно проследить направление выстрелов, даже холостых, чтобы убедиться в том, что, менее чем когда-либо, стрельба (не цельная стрельба, но простая, горизонтальная) есть фикция; в одну секунду она становится трескотней, случайною более чем когда-либо, вследствие оглушения, пыли, тесноты, толкотни двух шеренг. Всякий будет стараться, как бы лучше прикрыться, и прощай стрельба!
Хотят сберечь патроны, хотят извлечь из оружия все, что оно может дать в смысле действительности, и вместе с тем, вследствие превознесения шереножного огня, распоряжаются самым лучшим образом, чтобы наивернее, как никогда, придти к трескотне на авось; даже и тех, которые могли бы хорошо стрелять, ставят в невозможность это сделать.
Имея оружие, стреляющее в шесть раз скорее старинного, почему не воспользоваться им, чтобы прикрыть данное пространство стрелками, в 6 раз меньшим числом людей против прежнего; стрелками, которые, будучи шире рассыпаны, менее оглушая друг друга, яснее видя, находясь под более строгим надзором (что может казаться странным), дадут по этим причинам стрельбу лучше прежней, и т.д.; которые, вдобавок, истратят в шесть раз меньше патронов, а это составляет важный вопрос. Сберегать всегда патроны, иметь их, то есть иметь войска, не истратившие их — вот весь вопрос: сохранить во что бы то ни стало запасы.
Наполеон I говорит, что в сражениях роль стрелков самая утомительная и самая смертоносная; это означает, что со времен Империи, разрушительное действие производилось и испытывалось преимущественно стрелками; это означает, что во времена Империи, как и ныне, пехотные войска в горячем сражении быстро превращались в стрелковые части; что дело решалось нравственным действием войск, не сражавшихся, удерживаемых в руках, способных быть направляемыми, могущих исполнить определенное движение и действующих угрозою новых опасностей неприятелю, поколебленному разрушительным действием стрелков. Ныне дело происходит не так и не может не быть иначе; только увеличившаяся сила метательного оружия приводит к тому, что более, чем когда-либо будут употреблять стрелков; более чем когда-либо их роль сделается разрушительной по преимуществу и вынуждающею всякую часть войск серьезно ввязаться в бой, уже вследствие только большого нравственного давления, заставляющего людей рассыпаться.
Роль стрелков делается все больше и больше господствующей; она тем более требует надзора и направления, что проявляется против более смертоносного оружия и что она, следовательно, наиболее склонна ускользать из рук, из-под управления. В таких условиях приходится высылать стрелков на 600 шагов перед батальонами и давать батальонному командиру задачу наблюдать и направлять войска, рассыпанные на пространстве в 300 шагов minimum. Высылать стрелков на 600 шагов от батальона и надеяться, что они там останутся, могут только люди, ничего никогда не наблюдавшие.
Казалось бы, напротив того, так как стрелковый бой клонится к преобладанию над другими, так как он становится труднее с возрастанием опасности, не следует приближать к бою того, кто должен управлять им. Надо достигнуть того, чтобы управление стрелковым боем было постоянною заботою. Случалось, что начальники рассыпали целый батальон перед пехотного дивизиею, чтобы, находясь под одной командой, стрелки лучше подчинялись общему управлению; этот способ, плохо применимый на маневренном поле, служит указанием заботы, о которой мы говорили. Другие вдаются в противоположную крайность; они разделяют надвое непосредственное командование стрелками в каждом батальоне, под управлением командира этого последнего, который обязан заодно управлять и стрелками, и своим батальоном, — это средство более практичное. Но такое управление очень отдаленное; командир батальона должен руководить своим батальоном в линии, в совокупности с другими батальонами бригады или дивизии, и частным действием своих стрелков. Тем бой больше усложняется, делается более трудным, тем роли каждого должны быть проще и яснее. Стрелки требуют, более чем когда-либо, твердой руки, чтобы управлять ими и держать их. Нынешнее оружие очевидно смертоноснее прежнего. Нравственный дух войск, следовательно, более потрясается, — поэтому необходимо, чтобы сражающиеся люди, непосредственно подвергающиеся истреблению, чувствовали сильнее действие начальника.
Пусть командир батальона всецело отдается стрелкам или сомкнутой части; пусть батальоны образуют на половину резерв, на половицу выдвинуты в стрелки, а в последних пусть, половина рот рассыплется в цепь, а половина останется в резерве, тогда стрелковая линия выиграет в смысле твердости.
Я требую 4 роты в батальон. Сила оружия и больший интервал (строй локоть к локтю должен быть раздвинут), требуемый между людьми в шеренге, низводят до 400 человек силу такой части, которой может управлять батальонный командир.
Я предпочитаю батальоны в 600 человек батальонам в 1.000 человек. Я предпочитаю содержать роты в 100 человек, чем выходить в поход с ротами в составе 150 человек, потому что управление важнее числа и толпы. Сами батальонные командиры будут чувствовать себя сильнее, имея под командой 600 человек, чем 1.000, значительная часть которых ускользает из их рук.
Если хотите, и это кажется естественным, чтобы полковники тоже действовали, расположите батальоны полка в две линии: одна — для образования стрелков, другая в сомкнутых колоннах, которые выжидают в готовности поддержать первую линию. Если вы не хотите деятельности полковников, поставьте все батальоны полка в первой линии и от них уже рассыпайте стрелков. Так как это неизбежно, так как это произойдет помимо вашей воли, то сделайте это сразу и т.д.
Я не считаю нужным высылать от батальона в огонь сразу четыре роты. Нет. Всегда, до крайних пределов, командир батальона должен сохранять за собою возможность бросить всех своих людей в огонь.
У нас есть склонность (это замечается на маневрах) предполагать, что фронт позиции только тогда может считаться обороняемым, когда он сплошь прикрыт цепью, без малейшего интервала между стрелками различных батальонов. К каким же результатам это приводить. Во-первых, с самого начала действий люди и патроны тратятся зря; затем, каким образом подкреплять боевую часть? Оставьте очень широкие интервалы между вашими ротами. Мы уже отошли от времени пальбы на 100 метров. Мы не рискуем (так как нам видно все издали) не заметить, что неприятель бросается неожиданно в интервалы. Стрелковые роты на широких интервалах начинают бой, перестрелку.
Если ваши роты идут вперед, — батальонный командир следует, имея роты в руках, по возможности укрывая их от неприятельского огня. Если стрелки держатся на месте, он наблюдает. Если командир хочет подкрепить свою линию, если он хочет противодействовать неприятелю, пытающемуся продвинуться к интервалу, если, одним словом, у него есть какой бы то ни было мотив сделать это, он высылает новых стрелков в этот интервал. Бесспорно, эти выдвинутые роты имеют импульс для движения вперед, имеют более стремительности, нежели сражающиеся уже стрелки; если они обгонят первых стрелков, то в этом нет ничего дурного; все эшелоны и завязавшие дело стрелки, увидя впереди себя поддержку, могут, в свою очередь, быть легче двинуты вперед и т.д., и т.д. Более того — ваши последние роты, высланные в этот интервал, будут сюрпризом для неприятеля. Это надо принять в соображение (пока дерутся на месте, интервалы в линиях стрелков получают свою долю пуль). Наконец, эти роты остаются в руках своих начальников; тогда как нынешний способ подкрепления стрелков (я говорю о практикуемом на поле сражения, а не о теории) ротою, которая, выдвинувшись в тылу стрелков, не имея места для развертывания, не находит ничего лучшего, как перемешаться с той, которая находится впереди нее, где она удваивает число людей, но смешением этим вносит беспорядок, мешает действию начальников, разъединяет цельные группы, — ведет к неизбежному хаосу, ибо смыкание интервалов, для очищения места подходящим подкреплениям, хорошо на маневренном поле, или до, или после сражения, но отнюдь не во время его. Конечно, оставленный интервал (когда ясно понимаешь дело) не сохранится в точности; он удлинится, сомкнётся, смотря по переливам боя; но эта первая минута, в течение которой интервал может сохраниться, не предполагается моментом живого боя; это происходит в момент завязывания дела, следовательно, когда противник ощупывается. Лишь бы оставалось место, куда продвинуться, вот главное.
Вообразите себе на равнине (так же как и в фортификации, на маневрах начинают с плоскости); рассыпаясь, новая рота захватит фланги других; люди естественно будут примыкать к стороне своих товарищей, и интервалы между людьми должны сомкнуться, чтобы дать место этой роте; она всегда будет иметь твердо определенную центральную группу, служащую другим пунктом сбора и направления.
Стрелки производят разрушительное действие; шеренга — нравственное. Когда вы наступаете против войск, занимающих позицию, против ожидающих вас войск, когда вы идете навстречу атакующим вас войскам, почему, в момент сильнейшего нравственного напряжения с той и другой стороны (я говорю о маневренном поле, о лагерной тактике, которая должна бы подготовлять к боевой), почему, говорю я, признаете возможным облегчать гнетущее состояние противника, уменьшая разрушение в его рядах отозванием ваших стрелков? Если неприятель оставит своих и если он смело идет позади их, вы погибли, ибо нравственное действие его на вас усиливается его разрушительным действием, которое вы уничтожили у себя против него. Почему? Потому, что ваши стрелки помешали бы действию наших колонн, атаке в штыки? Кто так говорит, тот, значит, ничего никогда не видел. В этот последний момент, решительный момент, когда 100, 150. 200 метров вас отделяют от неприятеля, нет более шеренги — есть движение опрометью. Если бы стрелки атаковали сами по себе, если бы они были обойдены и теснимы массой — не отзывайте их, не заставляйте их соверщать какую бы то ни было эволюцию; они не способны исполнить таковую, разве чтобы отойти и перейти к обратному течению, которое может увлечь и вас самих. В> такие моменты все держится на одной нитке. Потому ли, спросим еще, вы отозвали бы ваших стрелков, что они помешают вам открыть двухшереножный огонь или огонь по команде? Если вы верите в этот огонь, в особенности в огонь под давлением приближающейся опасности, перед неприятелем, который, если он рассудителен, наступает наверное предшествуемый стрелками, мы друг друга не понимаем. Но допустим. Какой огонь возможен перед стрелками, избирающими людей в ваших шеренгах и полными уверенности, вызываемой в них исчезновением перед нами ваших стрелков? Если эти стрелки залягут, а это они сделают несомненно, перед вашим открывшимся фронтом, то они станут истреблять вас удобнейшим образом, и вы подвергаетесь их разрушительному действию и нравственному действию наступательного против вас движения. Ваши шеренги сбиваются. Вы не можете устоять. Есть только одно средство удержаться: выйти навстречу, и для этого не надо, ни под каким видом, открывать какого бы то ни было огня раньше того, как выйти вперед. Раз как огонь открыт — движение останавливается. Всегда верят в то, что начальник может по желанию открыть и прекратить огонь, как на маневрах. Огонь открытый батальоном, особенно при нынешнем оружии, есть начало беспорядка, тот момент, когда батальон начинает ускользать из рук начальника...
На маневрах даже командиры батальонов после похода, после несколько живого построения, не могут (часто не умеют) командовать огнем.