Объясняя причины, побудившие его написать продолжение «Историй» после первоначальной даты окончания 168 года до н. э., Полибий заявляет, что он был не только очевидцем, но и участником и главным действующим лицом событий, связанных с «временем смут и беспорядков», которое закончилось в 146 году (3.4.13). В этот период он помогал римлянам в качестве военного советника и политического агента. Однако эту деятельность не следует рассматривать как свидетельство простой пристрастности.

Третья Пуническая война

В 149 году, объявив войну Карфагену, римляне отправили обоих консулов на Сицилию. Пунические посланники прибыли в Рим, не зная об этих событиях. Узнав факты, они предложили сдать свой город (Polyb. 36.3.9). Из Сицилии, еще не зная о капитуляции карфагенян, консул Маний Манилий написал письмо в Ахейскую лигу с просьбой немедленно отправить Полибия в Лилибей, так как он нужен римскому государству. Лига выполнила просьбу консула. Полибий отплыл в начале лета, полагая, что по многим причинам он должен подчиниться римлянам (36.11.1-2). Тем временем сенат принял капитуляцию карфагенян, велев им отправить триста заложников в Лилибей и выполнять дальнейшие распоряжения консулов (36.4.6). Заложников в свое время доставил в Рим Квинт Фабий Максим Эмилиан, наместник Сицилии и брат Сципиона Эмилиана (36.5.6-9). Когда Полибий достиг Коркиры, ему показали письмо, написанное консулами коркирянам, в котором говорилось, что карфагеняне дали заложников и во всех отношениях готовы подчиниться Риму. Полагая, что война окончена и его услуги больше не нужны, Полибий вернулся в Пелопоннес (36.11.3-4).
Два года спустя историк появляется в Карфагене как доверенное лицо и военный советник Сципиона Эмилиана (консула в 147 году, проконсула в 146 году). Осенью 147 года он присутствовал при осаде гавани и рекомендовал оборонительные меры, которые Сципион неразумно проигнорировал (Polyb. 38.19). [1] Не отсиживаясь в тылу, Полибий принимал участие в реальных боевых действиях во время осады (Amm. Marc. 24.2.16-17). Он присутствовал при разрушении Карфагена, когда римский полководец выразил опасения за судьбу своей страны (Polyb. 38.21; App. Pun. 132).
Эти подробности показывают, что Полибий пользовался доверием и уважением видных римлян, которые рассчитывали на его полезную военную помощь и личную поддержку. Но его сотрудничество с Римом не было вызвано исключительно лояльностью к доминирующей державе. Сложность его мотивации видна из того, что он сам заявляет в 36.11.1-2: когда ахейская лига по просьбе консула Манилия решила отправить его в Сицилию, Полибий подчинился, потому что по многим причинам считал целесообразным повиноваться римлянам.
Прежде всего, историк испытывал чувство принуждения. В 3.4.3 он говорит, что после упразднения македонской монархии все признали необходимость подчиняться римским приказам. Отказать Манилию было бы неразумно как для него самого, так и для Ахейской лиги, к которой была адресована формальная просьба консула. С другой стороны, подчинение соответствовало бы его мнению о том, что менее могущественные государства должны сотрудничать с Римом, сохраняя при этом как можно больше своего достоинства и независимости. Поэтому, занимаясь другими проектами, когда пришел вызов от Манилия, Полибий отправился в Сицилию, рассматривая все свои другие дела как parerga, то есть как второстепенные занятия (36.11.2).
Кроме того, у Полибия были личные причины для поездки в Карфаген. Находясь под арестом в Риме в 167-150 годах, он вступил в связь со Сципионом Эмилианом, сыном Эмилия Павла, победителя Македонии (31.23.1-25.1; 31.29.8). Полибий называл эту связь дружбой (philia), близостью (synêtheia), интеллектуальным единством (hairesis), товариществом (symperiphora), союзом (systasis) (31.23.3-6), привязанностью, подобной той, которая объединяет отца и сына или близких родственников (31.25.1). Однако историк прекрасно осознавал разницу в социальном статусе, разделявшую его и Сципиона, и те привилегии, которыми он был обязан добрым услугам молодого римлянина. Хотя Полибию было приятно уважение, которое Сципион испытывал к нему, его смущало высокое положение Корнелиев Сципионов и их богатство (31.24.11). В годы, проведенные им в Италии в качестве политического арестанта, его судьба зависела от поддержки Сципиона Эмилиана и его брата Квинта Фабия Максима Эмилиана, который убедил претора позволить ему остаться в Риме (31.23.5). По этим причинам Полибий, должно быть, чувствовал себя обязанным Сципиону. Действительно, он отмечает, что с самого начала их сотрудничества он и Сципион постоянно давали друг другу практические свидетельства взаимного уважения (31.23.7-25.1). Поэтому можно предположить, что Полибий доказал оказываемое ему уважение, помогая римлянам во время Третьей Пунической войны, в которой его друг и покровитель Сципион служил сначала военным трибуном (149-148), а затем консулом и проконсулом (147-146).
Помощь, которую Полибий оказал Сципиону в Северной Африке, выходила за рамки сугубо военной сферы. В 36.8.2 историк отмечает, что во время войны люди, завидовавшие Сципиону, пытались принизить его заслуги. Полибий, напротив, восхищался моральными качествами Сципиона (18.35.1-36.1; 31.23-9) и его военными способностями (36.8.3-5; 36.8.7-8). Более того, в 36.8.6 Полибий оправдывает свою практику более подробного изложения деяний Сципиона и детального описания всех его высказываний. [2] Этот аспект его работы выполняет обещание (которое он дал ранее в 31.30.1-3) обсудить достижения Сципиона в общественной жизни. В том же отрывке (31.30.1-3) он объясняет, что подробно описал характер Сципиона (в 31.23-9), потому что хочет обеспечить доверие к своему рассказу об общественной карьере этого человека, который будет представлен в последующих книгах «Историй». Зная характер Сципиона, читатели не поверят историческому повествованию о выдающихся событиях, в которых он участвовал, и не станут приписывать его славные достижения Фортуне, тем самым лишая его заслуженных заслуг. Таким образом, в продолжении «Истории» (книги 31-39) Полибий взялся защищать и восхвалять Сципиона. Соответственно, тот факт, что враги уже нападали на Сципиона во время Третьей Пунической войны, позволяет предположить, что Полибий отправился в Карфаген отчасти для защиты и укрепления репутации своего друга.
Через несколько лет после окончания римских войн против Карфагена и Ахейской лиги Полибий расширил свою работу за пределы первоначального 168 года до 145 года до нашей эры. В этот момент он ясно осознал историческую важность Третьей Пунической войны. Так, в 3.4.13, в более позднем дополнении к «Историям», он говорит о масштабах событий, произошедших во время этого конфликта. Аналогично в 36.1 он описывает войну как эпохальное событие, дающее грандиозную тему и очень обширный материал для историков. Хотя Полибий сделал эти наблюдения уже после Третьей Пунической войны, когда он писал поздние книги «Историй», тем не менее можно предположить, что начало римской кампании против Карфагена вызвало в его сознании мысль о том, что его поколение станет свидетелем исторического перелома, ознаменованного уничтожением единственного соперника Рима в западном Средиземноморье. Поэтому, вероятно, именно начало Третьей Пунической войны подсказало ему подходящую конечную точку для продолжения «Историй», которое он уже задумал. Это, в свою очередь, предполагает, что Полибий хотел присутствовать в Северной Африке с самого начала военных действий. Более того, в 36.8.6, в своем рассказе о первом годе конфликта, Полибий заявляет, что он более подробно сообщил о действиях Сципиона и подробно описал все его высказывания. Этот комментарий позволяет предположить, что историк действительно присутствовал в Северной Африке, делая подробные записи, с самого начала военных действий в 149 году. Подобные личные наблюдения, по мнению Полибия, были неотъемлемой частью работы историка. Более того, Полибий представлял себя Одиссеем настоящего времени, который много путешествовал и терпел лишения ради получения исторической информации. Таким образом (как напоминает нам Франсуа Хартог) он также ассоциировал себя с греческой традицией географических исследований. [3] Поэтому вполне вероятно, что он помогал римлянам против Карфагена, чтобы получить информацию из первых рук о том, что, как он чувствовал, будет решающим конфликтом, который послужит удовлетворительным завершением для продолжения «Историй». Подводя итог, можно сказать, что чувство политической необходимости, личные обязательства и историографическое призвание — все это способствовало решению Полибия сопровождать Сципиона Эмилиана в Северную Африку.[4]

Ахейская война

В 146 году до н. э., по окончании Ахейской войны, Полибий вернулся в Пелопоннес, где поддерживал римскую политику, пользовался значительным влиянием у римлян и сыграл важную роль в политической реорганизации своей страны. Его общее суждение о Муммии, например, было благоприятным отзывом. В 39.6 он описывает, как римский полководец объезжал города Ахайи в 145 году, везде ему воздавали почести и заслуженную благодарность за то, что он вел себя воздержанно и честно, а также со снисходительностью улаживал ахейские дела. О влиянии Полибия на римлян можно судить по следующему случаю. После разрушения Коринфа, когда некий римлянин предложил снести все статуи Филопемена и памятники с декретами в его честь, Полибий ходатайствовал перед Муммием и десятью комиссионерами, убеждая их отклонить предложение и даже вернуть три статуи (включая одну Филопемена), уже перевезенные в Акарнанию для отправки в Италию (Polyb. 39.3).
После Ахейской войны Муммий и десять комиссионеров упразднили демократические правительства в городах Греции, противостоявших Риму, заменив их олигархиями, в которых занятие политических должностей (tas arkhas) ограничивалось людьми, обладавшими формальными имущественными цензами (Paus. 7.16.9). Римляне попросили Полибия посетить города Ахайи, чтобы разрешить вопросы, по которым люди расходились во мнениях, пока они не привыкнут к политии и законам, навязанным Римом. Таким образом, его задачей было истолкование новых правил и разрешение возникающих в связи с ними разногласий (Polyb. 39.5.1-2).
Полибий с энергией выполнил свою задачу. Через некоторое время он склонил народ к принятию политии, данной ему римлянами, добившись того, что ни в частных, ни в общественных делах ни по какому вопросу не возникало сомнений в законах (Polyb. 39.5.3). Посмертный издатель «Историй» отмечает, что ахейцы каждого города, полностью удовлетворенные работой Полибия, оказывали ему большой почет как при жизни, так и после смерти (Polyb. 39.5.4). Все оставалось бы в тумане и запутанным, продолжает он, если бы Полибий не сформулировал правила межгородской юрисдикции (Polyb. 39.5.5).[5]
Выполнив свое задание, Полибий посетил Рим и вернулся в Ахайю, «завершив, так сказать, кульминацию прежней политической работы, достойную плату за верность Риму» (Polyb. 39.8.1). Этот отрывок, который встречается в эпилоге «Историй», вероятно, относится к сенатскому одобрению интерпретаций и правил, сделанных Полибием. Он показывает, что историк очень гордился своими достижениями, что он изображал себя сторонником римской политики, и что римляне одобрили его работу. Этот автопортрет воспроизведен в публичных почестях, оказанных Полибию в Ахайе (см. примечание 5). Например, на скульптурном рельефе историка, который Павсаний видел в агоре Мегалополя, была надпись, называющая Полибия союзником (symmakhos) Рима (Paus. 8.30.8).
Таким образом, римляне доверяли Полибию. Они принимали его советы по политическим вопросам и возлагали на него важные обязанности. Полибий, в свою очередь, эффективно выполнял свою миссию. Провозглашая свою верность Риму, он поддерживал римскую политику как словом, так и делом, и гордился своими достижениями. Однако было бы ошибочно заключить, что он полностью отождествил себя с Римом, что он действовал исключительно из партийных соображений.
В 38.4.7 Полибий рассказывает о своем участии в делах своей страны в конце Ахейской войны. Во время опасности, объясняет он, греки должны всячески помогать своим соотечественникам. Например, они должны отвратить гнев победителя, как это сделал он сам. Это утверждение отражено в надписи на скульптурном рельефе, который Павсаний видел в Мегалополе, где также утверждается, что Полибий положил конец гневу римлян на греческий народ (Paus. 8.30.8). Другой скульптурный рельеф историка, расположенный в колоннаде Владычицы в Ликосуре, содержал надпись о том, что Полибий был единственным источником помощи грекам после их бедствий в ахейской войне (Paus. 8.37.2). Таким образом, надписи, которые видел Павсаний, и сами «Истории» приписывают вмешательство Полибия патриотизму.
Аргументы, использованные Полибием для спасения честь Филопемена, дают дальнейшее представление о патриотических мотивах историка. Полибий утверждал, что ахейский лидер был верным союзником и другом римлян. Хотя он часто сопротивлялся их требованиям, он не шел дальше объяснения своей позиции и попыток убедить их, в конце концов, всегда уступая давлению (39.3.4-5; ср. 24.11-13). Сам Полибий считал, что для менее могущественных государств это лучший способ управлять своими отношениями с Римом. По его мнению, благоразумное сотрудничество давало наилучший шанс сохранить достоинство наряду с некоторой мерой независимости. Таким образом, убедив римлян уважать мемориалы Филопемена, историк не только спас ахейцев от бесцеремонного нападения мстительного врага, но и провозгласил возвращение к принципу благоразумного сотрудничества с Римом, которое в прежние времена отстаивал Филопемен. Это, в свою очередь, позволяет предположить, как Полибий предлагал помочь ахейцам и отвести гнев Рима, когда его стали беспокоить навязанные римлянами политии. Поскольку установление консервативных режимов устраивало Рим, ахейцам было бы разумно принять новые порядки, а Полибию — содействовать им. Только убедив их сотрудничать с Римом, Полибий мог помочь ахейцам и предотвратить гнев завоевателя.
Новые политии, однако, не претили его собственным политическим убеждениям. Полибий не доверял правлениям, в которых результативный контроль имели простые граждане, и отвергал все движения, направленные на устранение социального неравенства. По его мнению, в истинной демократии власть простых людей должна быть ограничена, а эффективный контроль должен осуществляться богатой элитой.[6]
Описывая циклическую эволюцию политий, Полибий рассматривал демократию как одну из трех законных форм (другие — царская власть и аристократия). Он утверждал, что демократия в конечном итоге вырождается в правление толпы, одну из трех порочных форм (другие — монархия или тирания и олигархия) (6.3.5-4.10; 6.7.1-9.9; ср. 6.57.5-9). Он считал демократию лучшей из трех законных форм политии (4.1.5; 6.57.9). Он хвалил Ахейскую лигу как истинную демократию (dêmokratia alêthinê), основанную на равенстве (isêgoria) и свободе (parrhêsia) слова (2.38.6). [7] В нескольких других отрывках он также использовал термин «демократия» в его техническом и более узком смысле для обозначения правления народа в противоположность правлению отдельного человека или небольшой элиты. [8] Эти тексты могут создать впечатление, что он действительно выступал за эффективное правление народа, демократию в узком смысле этого слова. Но на самом деле Полибий презирал подлинный народный контроль. Прекрасным примером такого отношения является его рассказ о политической ситуации в Ахайе накануне войны с Римом. Полибий решительно не одобряет людей, которые в то время обретали политическую активность и влияние во всей Ахейской лиге. О федеральном собрании, собравшемся в Коринфе, он с возмущением писал, что никогда прежде не собиралась такая толпа низкосортных работяг (plêthos ergastêriakôn kai banausôn anthrôpôn). Хотя в Коринфе, продолжает он, болезнь была сильнее всего, все ахейские города в то время страдали от политического эквивалента истерии (pasai men gar ekoryzôn hai poleis) (38.12.5), состояния, подразумевающего невежество или глупость такого рода, которые грубо вменяет Сократу Фрасимах в первой книге «Республики» Платона (1.343a7-9).
Представления Полибия о демократии вполне последовательны. Он восхищался демократией только ограниченного типа. Такое представление о демократии отражено в его частом использовании этого термина в более широком смысле республиканской формы правления в противоположность царской власти или тирании, и это использование можно найти параллели в других текстах эллинистического периода. По его словам, полития не является демократической, когда все гражданство (pan plêthos) может делать все, что пожелает. Государство правильно называть демократическим, когда уважение к богам, родителям, старшим и законам является обычным и привычным делом и когда вопросы решаются большинством граждан (6.4.4-5). Религия — это инструмент, с помощью которого лидеры общества должны контролировать изменчивые массы, полные беззаконных желаний, иррационального гнева и бурных страстей (6.12.3-11; 6.56.6-12). [9] Там, где нет уважения к религии, семье, обычаям и закону, господствует власть толпы (охлократия), вырожденный продукт демократии (6.4.6). Полибий хвалит Филопемена, который играл активную роль в политической жизни Ахейской лиги, демократического государства, по большей части не пользуясь благосклонностью толпы, а высказывая собственное мнение (23.12.8-9). Факт, что он восхваляет демократию в Ахайе, указывает на то, что Полибий рассматривал Лигу как консервативное государство, в котором массы обычно сдерживались, и это состояние оказалось под угрозой, когда в 146 году большое количество рабочих решило осуществить свои демократические права.
Согласно Полибию, при демократии народ должно сдерживать, поскольку существует постоянная опасность, что он превратит политию в правление толпы. Демократия превращается в правление толпы (охлократию), когда народ обращается к насилию (hybris) и беззаконию (paranomia) (6.4.10). В 6.9.5-9 Полибий более подробно обсуждает это изменение. Население демократического государства, развращенное амбициозными представителями политической элиты, привыкает жить за счет других. Выбрав смелого лидера из своего класса, они вводят правление мускулов (kheirokratia), при котором прибегают к резне, изгнанию и перераспределению земли. Таким образом, демократия превращается в силу (bia) и правление мускулов (kheirokratia), пока толпа, превратившись в дикарей (apotethêriômenon), снова не оказывается под деспотическим правлением монарха в начале нового конституционного цикла.[10]
Демос также угрожает стабильности смешанной политии, которая состоит из лучших элементов царской власти, аристократии и демократии, сосуществующих в состоянии равновесия (6.10.6-11; 6.11-18; 6.51.1-2). В 6.57.5-9 Полибий объясняет, как это произойдет (ср. 6.9.12-14; 6.51.3-8). То, что в этом отрывке он думал именно о Риме, видно из его ссылки на государство, достигшее превосходства и непревзойденной власти (6.57.5). Согласно Полибию, смешанная полития рухнет, когда народ, подстрекаемый честолюбивыми представителями политического класса и преисполненный тщеславия, больше не захочет подчиняться ведущим людям или делить с ними власть, а захочет получить большую или всю власть себе. Когда это произойдет, полития будет называться демократией, но на самом деле возникнет правление толпы (охлократия), наихудший тип правления (6.57.8-9).
В «Историях» описано несколько случаев условий, приближенных к правлению толпы. Например, население (dêmos) Афин пятого века, не желающее подчиняться своим лидерам и охваченное внутренними разногласиями, часто навлекало на город бедствия. Все решения принимала толпа (охлос), следуя собственному порыву. В результате афиняне не достигли прочного успеха, а тот успех, которого они добились, не был обусловлен достоинствами их политии (Polyb. 6.44).
Со времен мифического Ликурга спартанцы пользовались смешанной политией, но после битвы при Левктрах (371 г. до н. э.) и наиболее явно после революции Клеомена (235-222 гг.) их политическая система ухудшилась (Полибий. 4.81.12-14; 6.3.7-8; 6.51.1-2). [11] Через несколько лет после поражения Клеомена от Антигона Досона, царя Македонии, в Спарте начались гражданские беспорядки, в ходе которых три эфора, желавшие поддержать Этолию против Македонии в Союзнической войне, расправились со своими противниками (Polyb. 4.22-4, 220 г. до н. э.). В следующем году те же люди организовали убийство новых эфоров и изгнание других лиц, выступавших против заключения союза с этолийцами. Верные Клеомену, умершему в 219 году, они только теперь добились назначения на его место новых царей (Polyb. 4.34-5). Позже в том же году Хилон, желая вытеснить одного из недавно назначенных царей, попытался продолжить революционную социальную программу Клеомена. Чтобы заручиться поддержкой народа, он пообещал ему выделение и перераспределение земли. Однако после большого кровопролития его план провалился (Polyb. 4.81.1-11). Полибий рассматривал деятельность Хилона как часть более крупной модели упадка, очевидной, в частности, со времен Клеомена. Ухудшение, включавшее множество бед, гражданских конфликтов, переделов земли, изгнаний и самого горького рабства, достигло кульминации при тирании Набиса (207-192 гг. до н. э.) (Polyb. 4.81.12-14). При нем насилие продолжалось. Диодор (27.1) сообщает, что Набис убил Пелопса, законного царя Спарты, а Полибий (13.6.3) утверждает, что он убил «остальных», фраза, которая, вероятно, относится к другим членам царской семьи. Кроме того, Набис изгонял и убивал людей, отличавшихся богатством или происхождением, перераспределяя их имущество между самыми знатными из оставшихся, своими отвратительными наемниками и рабами (т. е. илотами), которых он освобождал и женил на женах и дочерях их преследуемых хозяев (Polyb. 13.6.3-10; 16.13.1). В Аргосе он и его жена вымогали ценности у богатых людей (Polyb. 18.17.1-5). Таким образом, Полибий рассматривал позднюю политию Спарты как своего рода правление толпы, в которой череда народных лидеров развращала и удовлетворяла толпу с помощью насилия и беззакония.
Аркадский город Кинефа, входивший в Ахейскую лигу, был захвачен этолийцами в 220 году до нашей эры. В течение многих лет город был охвачен серьезной и непрерывной внутренней борьбой, часто отмеченной резней, изгнаниями, захватами имущества и переделами земли, совершаемыми каждой из сторон. Партия, выступавшая за революцию, хотя и получила недавно разрешение вернуться в свои дома, вероломно предала город этолийцам (Polyb. 4.16.11-18.8).
В 216/5 или 215/4 году в Мессене был установлен демократический режим. Наиболее знатные люди были изгнаны, а лица, которым было передано их имущество, получили контроль над новым правительством (Polyb. 7.10-14 с 4.31.1-2 и 4.32.1).
В конце третьего века до нашей эры Молпагор из Кия, демагог (dêmagôgikos), ухаживал за толпой и подчинил богатых власти толпы (hoi okhloi). Он убивал одних своих жертв и изгонял других, конфискуя их имущество и деля его между всеми. Таким образом, он вскоре приобрел монархическую власть (Polyb. 15.21).
В 20.6.1-6 Полибий описывает социальные и политические условия, сложившиеся в Беотийской лиге во время войны между Римом и Антиохом III Сирийским. Беотийцы, которые наслаждались коротким периодом славы и демократии во времена Эпаминонда и Пелопида (371-362 гг. до н. э.), впоследствии испытали превратность фортуны (Polyb. 6.43; 8.35.6; 20.4-5). В конце III — начале II века до н. э. упадок Лиги проявился в длительной приостановке юрисдикции, введении государственной помощи бедным и растрате частных состояний в карнавале буйного самообольщения. Развращенные вертолетными пособиями, толпы избирали на должности людей, которые позволяли им избегать юридических последствий своих преступлений и долгов. Больше всех этому способствовал Офельт, постоянно придумывавший новые схемы, которые в данный момент казались выгодными для многих, но впоследствии обязательно всех разоряли.
В своем рассказе о беотийских делах в 187/6 году Полибий (22.4.1-3) сообщает, что некоторые лица призывали к окончательному решению юридических споров, которые долгое время оставались неразрешенными из–за приостановки юрисдикции. Хотя надежды всех, кто желал революции (pasi tois kainotomein epiballomenois), не оправдались, эти недовольные граждане (hoi kakhektai), будучи более многочисленными, чем богатые (hoi euporoi), все же оказали сильное сопротивление, пока ряд непредвиденных событий не привел к победе тех, кто придерживался лучшего курса (tois ta beltisth' hairoumenois). Таким образом, Полибий ясно дает понять, что в Беотии не было революции. Не было ни резни, ни изгнаний, ни перераспределения земли. Однако богатство негласно перекачивалось через виртуальный иммунитет преступникам и должникам, через общественную помощь бедным, и через щедрые расходы богатых людей, которые (как предполагает Полибий) были больше преданы личным удовольствиям, чем благосостоянию своей страны. Полибий не одобрял отмены долгов (13.1-1a; 20.6.1-4; 25.3.1-3).
С конца Третьей Македонской войны и до своей смерти в 160/59 году в политической жизни Эпира доминировал Харопс (ср. Polyb. 30.12; 30.13.4; 30.32.12). Он убил и расправился с некоторыми гражданами, конфисковав их имущество. Затем он осудил и сослал богатых мужчин и женщин, воспользовавшись возникшим террором, чтобы лишить их имущества. Наконец, он предал всех проскрибированных суду народного собрания в Фенике. Запуганное и развращенное Харопсом большинство приговорило всех обвиняемых к смерти, тем самым принудив их отправиться в изгнание. В его бесчинствах Харопсу помогали его друзья, самые развратные и беспринципные люди, которых привлекала перспектива участвовать в краже чужого имущества (Polyb. 32.5-6).
В 146 году до н. э. Критолай, полководец Ахейской лиги, приказал городским магистратам приостановить исполнение постановлений, регулирующих возврат долгов, до окончания предполагаемой войны со Спартой (Polyb. 38.11.10). Благодаря этой демагогии (dêmagôgia) он завоевал полное доверие и поддержку народа, который, будучи захвачен мимолетным удовлетворением от послаблений, не мог предвидеть, что произойдет (38.11.11). Так, они не поняли, что план Критолая объявить войну Спарте вовлечет Лигу в конфликт с Римом (38.12.3; 38.13.6). Посланники, отправленные Квинтом Цецилием Метеллом, обратились к федеральному собранию весной 146 года, умоляя ахейцев не объявлять войну Спарте (38.12.1-3). Критолай отверг их совет, действуя вопреки желанию федеральных магистратов (38.12.7) и сопротивляясь их попыткам сдержать его (38.13.1). [12] Возбудив толпу (hoi okhloi), он убедил ахейцев объявить войну Спарте и добился ратификации конституционного изменения, предоставляющего верховную власть генералу, главному руководителю Ахейской лиги. Таким образом, Критолай приобрел своего рода монархическую власть. Полибий считает обе меры незаконными (38.13.6-7).
Даже римляне сделали свой первый шаг на пути, ведущем к власти толпы. Когда Гай Фламиний в 232 году до н. э. раздал народу ager Gallicus, его демагогическая программа (dêmagôgia kai politeia) положила начало поворота народа (ho dêmos) в худшую сторону (Polyb. 2.21.7-8). В 3.80.3 Полибий описывает Фламиния как демагога (dêmagôgon), который добивался благосклонности толпы (okhlokopon). Можно отметить, что античный историк, напротив, хвалил Сципиона Эмилиана за то, что тот не угождал массам (31.29.8-12). Подводя итог, можно сказать, что все эти примеры показывают, что Полибий последовательно выступал против социальных реформ и подлинного народного контроля, поскольку они грозили привести к власти толпы и к революции.
Наконец, Полибий рассматривал народный контроль как причину политической слабости. По его мнению лучшей политией является та, которая сочетает в себе лучшие элементы трех простых форм (царской власти, аристократии, демократии), гибрид, который мы можем назвать смешанной политией (4.81.12; 6.3.7-8; 6.10-18). Однако в основе этой доктрины лежит молчаливое предпочтение аристократии. Это видно из того, как Полибий сравнивает политическую организацию Рима и Карфагена во время Второй Пунической войны. Указывая на то, что в развитии своих смешанных политий воюющие стороны достигли разных стадий, он объясняет, что в Риме, где смешанная полития была в самом расцвете, решающий голос в государственных делах имел сенат, или лучшие люди (hoi aristoi). Напротив, в Карфагене, где смешанная полития имела признаки упадка, прерогативу последнего слова осуществлял народ (ho dêmos), или массы (hoi polloi). В результате римляне стали лучше решать государственные дела, а потому в конечном итоге победили Карфаген (6.51). Возможно, именно эта оценка положения сената в смешанной политии Рима побудила Полибия сказать в 23.14.1, что Сципион Африканский добился славы в аристократическом государстве (en aristokratikôi politeumati).[13]
Таким образом, Полибий поддерживал установление консервативных режимов в городах Ахайи отчасти потому, что хотел бороться с растущим влиянием народных масс — тенденцией, которую он считал причиной политической слабости и опасной прелюдией к власти толпы. Новые политии, в его глазах, предвещали гарантию демократии в истинном смысле, когда народом будут руководить «лучшие».
Подводя итог, можно сказать, что, поддерживая создание консервативных правительств в городах Ахейской лиги, Полибий, безусловно, сотрудничал с Римом, но его деятельность не была вызвана простой преданностью римскому делу. Прежде всего, он считал, что благоразумное сотрудничество было единственным разумным курсом для менее могущественных государств, таких как Ахайя. Лига могла бы избежать дальнейших неприятностей, установив консервативные режимы, которых желал Рим. Более того, сам Полибий предпочитал ограниченную демократию как лучшее средство предотвращения сползания к революционным условиям. О том, что он не действовал в расчете на неблагородную личную выгоду, свидетельствует его отказ принять в дар от десяти уполномоченных часть имущества Диэя, которое было конфисковано римлянами и предназначалось быть проданным с аукциона квестором, а также тот факт, что он умолял своих друзей не покупать выставленное на продажу этим магистратом конфискованное имущество (Polyb. 39.4).
Историк гордился своими усилиями по продвижению политии и законов, введенных римлянами, и венцом успеха, которого он достиг в этих делах (Polyb. 39.5.1-3; 39.8.1). Но размышления, которые он приводит в последней сохранившейся главе «Историй», выдают его неуверенность в долговечности своей работы. Полибий молил всех богов дать ему возможность провести остаток жизни в его нынешнем состоянии, то есть в качестве успешного и уважаемого государственного деятеля, поскольку он понимал, что Фортуна склонна завидовать людям и наиболее могущественна в той области, в которой человек больше всего думает, что он удачлив и успешен (39.8.2). Укоренившееся неравенство и непреклонная бережливость, отстаиваемые Полибием, служили интересам класса, к которому он принадлежал. Sed Timor et Minae/scandunt eodem quo dominus, neque/decedit aerata triremi et/post equitem sedet atra Cura. [14] В цикле политий за демократией следует правление толпы — плачевное состояние, которому суждено было одолеть даже смешанную политию Рима.

Приложение к Paus. 7.16.9

После временного распада Ахейская лига была воссоздана римлянами в урезанном виде (Polyb. 39.5.5; Paus. 7.16.9-10).
Согласно Павсанию (7.16.9), римляне упразднили демократию (dêmokratias) в Греции и ввели имущественный ценз (timêmatôn) для права занимать государственные должности (tas arkhas). Поскольку Павсаний противопоставляет эти два утверждения, используя частицы men и de, он различает две формы политии, очевидно, демократию и олигархию. Иногда отрицается, что римляне свергли демократические режимы в Греции. Например, Груэн отмечает, что нет никаких свидетельств, подтверждающих заявление Павсания о введении имущественных цензов. Феррари, а также Каллет–Маркс утверждают, что, поскольку введение формальных имущественных цензов не привело бы к реальным изменениям в доступности государственных должностей в консервативных городах Ахайи, такая мера не стала бы отменой демократии в широком смысле этого термина, уместном во втором веке до нашей эры; таким образом, Павсаний переоценил ее значение. Феррари и Лафон утверждают, что вывод об отмене демократии необоснован и вытекает из враждебности автора к Риму. Бернхардт утверждает, что конституционные изменения, описанные Павсанием, имели лишь временный характер, поскольку эпиграфические записи показывают, что после 146 года ахейские города продолжали оставаться демократическими в широком смысле этого слова.
Безусловно верно, что в эллинистический период термин «демократия» часто обозначал республиканскую форму правления в противоположность монархии или тирании и, таким образом, мог относиться к широкому спектру политий, включая аристократические и олигархические режимы. Полибий, например, часто противопоставлял демократию царской власти и тирании. Более того, он иногда рассматривал консервативные государства, в частности, саму Ахейскую лигу, как демократические. Таким образом, если Павсаний хотел, чтобы демократии, упомянутые в 7.16.9, понимались как демократии в более широком смысле, введение имущественных цензов могло показаться недостаточно важным, чтобы оправдать его замечание о конце демократии в ахейских городах.
Однако если Павсаний говорил о демократии в более узком смысле, то эта мера действительно оправдывает его высказывание. Во–первых, в Paus. 7.16.9 термин arkhai может включать не только собственно магистратов, но и членов совета (boulê). Например, в «Апологии» Платона Сократ (32a9-b1) заявляет, что он никогда не занимал никакой другой магистратуры (arkhên), но был членом совета (ebouleusa). В «Политике» Аристотель (5.1306b6-9; 6.1317b30-1; 6.1322b1217; 6.1323a6-10) рассматривает членство в совете (boulê) как магистратуру (arkhê), объясняя, что не отдельный член совета (bouleutês) наделен должностью магистрата (arkhôn), а совет (boulê) в целом (3.1282a34-7). В 6.45.5 Полибий использует слово arkhê для обозначения должности, которую занимали спартанские цари, а также члены герусии. Во–вторых, согласно Аристотелю, имущественные цензы (timêmata) для занятия должности (arkhai) являются характерной чертой олигархии (Pol. 4.1292a39-b4; 4.1294b7-10; 5.1306b6-9; 6.1320b21-5). Таким образом, введение формальных имущественных цензов для магистратов, если говорить правильно (а возможно, и для советников), в городах Ахайи означало бы отход от демократии в более узком смысле.
Более того, не следует полагать, что наблюдение Павсания об отмене демократии основывалось исключительно на институте имущественного ценза. Вполне возможно, что он знал о целом ряде мер, которые, взятые в целом, концентрировали политическую власть в городах Ахайи в высших слоях социальной и экономической элиты. Римское вмешательство в дела других государств может подсказать, какого рода изменения могли быть введены в Греции после 146 года в дополнение к имущественным цензам для занятия государственных должностей.
Реорганизуя политические институты фессалийских городов в 194 году до н. э., Фламинин, чтобы прекратить народные волнения, предусмотрел, что советники и присяжные заседатели должны выбираться в основном на основе имущественного ценза. Таким образом он обеспечил контроль над городами со стороны класса, предпочитающего мир и безопасность (Livy 34.51.3-6; ср. RDGE 9, строки 50-3, 63-4). В соответствии с Lex Pompeia, в Вифинии–Понте булевты каждого города, назначаемые пожизненно цензорами из числа бывших магистратов и частных граждан, принадлежащих к знатным семьям, проходили формальный имущественный ценз. Lex Rupilia для Сицилии предписывал избрание советников на аналогичных условиях, хотя точный метод избрания неизвестен. Будучи наместником Азии в 61-59 гг. до н. э., Квинт Туллий Цицерон добивался, чтобы управление греческими городами осуществлялось аристократами (Cic. QFr. 1.1.25). В своей речи Pro Flacco, произнесенной в 59 году до н. э., Цицерон подразумевает, что до Первой Митридатовой войны высшие классы контролировали управление азиатскими городами, хотя он предполагает, что народ можно обвинить в возбуждении греческих городов против Рима (Cic. Flac. 58). Членство в буле Темноса было пожизненным (Cic. Flac. 43). Аристотель (Pol. 6.1317b41-1318a3) предполагает, что пожизненное занятие важных должностей (arkhai) характерно для олигархии. Уже отмечалось, что институт имущественного ценза для советников означал переход от демократии в узком смысле к олигархии; назначение советников пожизненно означало бы такое же изменение. Такие меры, если бы они были введены в побежденных городах Греции после 146 года, означали бы конец демократии в узком смысле этого слова.
О том, что после Ахейской войны римляне действительно постановили назначать советников пожизненно, свидетельствует отрывок из Аппиана (Mithr. 151-2). Описывая захват Афин Суллой в 86 году до н. э., этот автор рассказывает, что римский полководец казнил тирана Аристиона и его телохранителей, а также тех, кто занимал какие–либо должности в его окружении или делал что–либо еще вопреки предписаниям, установленным для них после ахейской войны. Остальных он помиловал (продолжает Аппиан) и установил для всех них законы, которые в основном совпадали с теми, что ранее были установлены для них римлянами.
Аппиан, можно отметить, ошибочно полагал, что римляне дали афинянам политию после 146 года, поскольку такие правила были наложены только на греков, сражавшихся против Рима в Ахейской войне. Таким образом, утверждение Аппиана следует исправить, сказав, что Сулла наказал тех афинян, которые порушили прежнюю политию своего города, и что он ввел или санкционировал правила, близко напоминающие прежние. Однако важно, что историк рассматривал конституционные правила, принятые Суллой для Афин после 86 года, как восстановление прежней политии, которую Аппиан ошибочно определил как правила, навязанные римлянами, поскольку эта ошибка показывает, что афинская полития, восстановленная Суллой, ассоциировалась в его сознании с теми, которые Рим назначил побежденным грекам после 146 года. Таким образом, высказывания Аппиана могут быть восприняты как намек на то, что афинская полития конца II — начала I века, впоследствии восстановленная Суллой, напоминала порядки, установленные для городов, выступивших против Рима в Ахейской войне.
То, что известно об афинской политии до и после Суллы, свидетельствует о консервативном режиме. В конце II века (после 167 года) Совет Ареопага, состоявший из бывших архонтов, заседавших пожизненно, был важным органом, председатель которого, Глашатай Ареопага, стал одним из главных афинских магистратов.
Консервативный характер этого режима можно противопоставить новым порядкам, введенным во время Первой Митридатовой войны. Возможно, именно при тиране Афинионе (который предшествовал Аристиону) афинский демос принял (с дополнениями) политию, предложенную на более ранней стадии советом Ареопага. Постановление демоса относительно этой политии касается демократии, а также использования жребия и выборов для назначения на государственные должности; оно также включает статьи, касающиеся использования жребия. Хабихт считает, что дата и контекст этого декрета неизвестны. В любом случае, упоминание о демократии и использовании жребия говорит о какой–то реакции на консервативное правительство конца второго века до нашей эры. После вмешательства Суллы совет Ареопага стал доминирующим политическим органом в Афинах.
Таким образом, афинская полития до и после Суллы включала правящий совет, состоящий из бывших магистратов, служащих пожизненно. Поскольку можно предположить, что афинская полития до и после Суллы напоминала правила, навязанные побежденным грекам после Ахейской войны, вероятно, что после 146 года римляне предписали этим городам советы, состоящие из бывших магистратов, заседающих пожизненно. Подводя итог, можно сказать, что свидетельство Павсания об институте имущественного ценза для занятия государственной должности само по себе указывает на переход от демократии в узком смысле слова. Если (что кажется вероятным) римляне распространили эти имущественные требования на советников и постановили, что булевты должны заседать пожизненно, такие меры подтвердили бы изменение в сторону олигархии.
На этом этапе можно рассмотреть несколько трудностей. Во–первых, Бернхардт утверждает, что после 146 года римляне избегали преобразовывать буле подвластных греческих городов в советы, основанные на пожизненном членстве. В поддержку этого мнения он приводит две надписи, демонстрирующие (по его мнению), что буле продолжали функционировать как ежегодно избираемые органы. Однако ни в одном из случаев это не представляется определенным. IG 7.190, строки 29-30 (из Паг, 65/4-57/6 гг. до н. э.; ср. SEG 50.480 и 1753), сообщает о начале постановления магистратов и советников всех лет и собрания (edoxe tois arkhousi kai synedrois ek pantôn tôn eteôn kai tôi damôi). Согласно А. Вильгельму, которому следовал Феррари, этот указ относится к бывшим и действующим магистратам и членам совета, что позволяет Феррари считать, что членство в совете было пожизненным. Хотя я согласен с тем, что здесь указано пожизненное членство, я считаю, что этот вывод должен быть основан на другой интерпретации текста. Декрет может быть утвержден только действующими магистратами, а также советом и собранием в их нынешнем составе. Поэтому фраза «всех лет» в данном документе может относиться только к членам совета, и только в том случае, если они определены как те, кто заседает в настоящее время, будучи назначен пожизненно в любой год, и, таким образом включая всех членов, начиная с тех, кто имеет наибольший и заканчивая наименьшим стажем. IG 5.2.266, строки 41-2 (из Мантинеи, 44/3 г. до н. э.; ср. SEG 46.437), относится к постановлению магистратов и советников в 103‑м году (kathôs edoxe tois arkhousi kai synedrois tois en tôi tritôi hekatostôi etei). В данном случае фраза «в 103‑м году» датирует документ по отношению к действующим магистратам и совету в его нынешнем составе. Хотя советники могли быть группой людей, выбранных для формирования boulê исключительно в 103‑м году (как утверждают Феррари, а также Бернхардт), они также могли быть людьми, назначенными пожизненно в разное время, которые сформировали совет в течение рассматриваемого года. Таким образом, хотя категорических свидетельств пожизненного членства в boulê нет, надписи, приведенные Бернхардом, сами по себе не говорят о сохранении ежегодно избираемых советов в греческих городах, перешедших под римский надзор после 146 года.
Во–вторых, Бернхард полагает, что конституционные изменения, упомянутые Павсанием, были лишь временными, поскольку эпиграфические записи демонстрируют сохранение институтов, характерных для демократии в широком смысле этого слова. На это можно ответить, что надписи (в основном декреты) говорят лишь о существовании и решениях, принятых магистратами, советами и собраниями, не объясняя их относительную власть, не предоставляя подробностей о квалификации, необходимой для магистратов и советников, и не определяя срок, в течение которого булевты исполняли свои обязанности. Таким образом, формальные элементы этих политий могут скрывать изменения, которые соответствовали бы заявлению Павсания об отмене демократии в более узком смысле. Против мнения о том, что изменения, навязанные Римом после 146 года, были лишь временными, можно также привести свидетельство RDGE 9, строки 50-3, 63-4, которое показывает, что договоренности, достигнутые в Фессалии Фламинином в 194 году до н. э. (Livy 34.51.3-6), все еще действовали около 140 года. Еще более показательна тревожная мольба Полибия, который в конце «Истории» умолял богов обеспечить долговечность его политических достижений в Ахайе (39.8.2). Поскольку Полибий закончил свою работу около 117 года до н. э., его «cri de coeur» указывает на то, что правила, предписанные Римом после 146 года, все еще действовали примерно тридцать лет спустя. Таким образом, имеющиеся в нашем распоряжении доказательства в целом указывают на окончательную отмену демократии в узком смысле слова.
В 7.16.9 Павсаний, на мой взгляд, действительно упоминает демократию в этом смысле. Термин «демократия» все еще использовался в более узком смысле в эллинистический период и даже в период раннего принципата. Полибий, например, часто рассматривает демократию как политию, при которой правит множество людей, в отличие от режима, при котором власть осуществляется одним или немногими. Цицерон делает то же самое в своем трактате De Re Publica, где он описывает шесть стандартных форм политии. К ним относится демократия, которую он называет civitas popularis (1.42-54; 1.65-9; 2.41-50; 3.43-8). В этой работе он объясняет, как радикальная демократия (описываемая как полития, при которой власть осуществляется multitudo или plurimi) была исключена в Риме из–за взвешенного характера центуриатного собрания, придуманного Сервием Туллием, который передал контроль богатым классам (2.39-40). Он также отмечает, что все родосцы участвовали в управлении своим демократическим государством, которое он называет popularis res publica (3.48; ср. Sall. Ep. Caes. 2.7.12). В нападках на классическую греческую демократию и ее современное потомство он противопоставляет строго организованное римское собрание, сдерживаемое сенатом, неограниченной свободе соответствующих греческих органов, где важные решения принимались недифференцированной толпой бездумных, непостоянных, невежественных, впечатлительных и легко развращаемых рабочих (Cic. Flac. 15-19, 57-8; ср. Sest. 126-7). В своей «Риторике» (изд. Sudhaus) эпикурейский философ Филодем говорит (vol. 1, p. 375, col. 97, lines 3-7), что политики хотят пустить корни в самом глупом виде государства — демократии (têi dêmokratiai). В другом месте (vol. 2, p. 39, col. 40, lines 5-9) он говорит о наиболее эффективных лидерах, будь то демократия (dêmokratias) или монархия (monarkhias), или любой вид государства (hêsdepote politeias). В начале юлиева–клавдиева периода Страбон (1.1.18, C 10-11) говорит о демократии (dêmokratia) как о форме правления, при которой власть (hêgemonia) осуществляется народом (ho dêmos). В другом отрывке (14.2.5, C 652) он отмечает, что родосцы заботятся о народе (dêmokêdeis eisin), но у них нет демократии (ou dêmokratoumenoi), что подразумевает, что власть, осуществляемая народом, а не забота правительства о его благополучии, является тем, что отличает государство как демократическое. Самое главное, что сам Павсаний не одобрял демократию в смысле подлинного народного правления (Paus. 1.8.3). Особенно критически он относится к демократии в 4.35.5, где он обсуждает события в Эпире около 230 года до н. э. Таким образом, в 7.16.9 Павсаний, вероятно, имеет в виду демократию в более узком смысле, и свидетельства в целом указывают на то, что он был прав, заключив, что римляне покончили именно с ней. Древний наблюдатель, судящий в соответствии с учением Аристотеля, счел бы новые политии олигархическими.
Полибий, как мы уже отмечали, определял демократию как режим, основанный на результативном правлении народа, и считал его лучшей из трех законных форм правления. С другой стороны, он считал истинную демократию ограниченной формой народного правления, при которой народ сдерживается высшими классами. Другими словами, то, что он вначале называет демократией в узком смысле, оказывается демократией в широком смысле этого слова. В сохранившихся фрагментах «Истории» Полибий не уточняет, какую форму политии римляне установили в подвластных городах Греции после 146 года. Учитывая его самоотверженные усилия по продвижению новых порядков, мы, во всяком случае, можем быть уверены в их консервативном характере. Наблюдения Павсания указывают в том же направлении. Поэтому мы можем предположить, что Полибий считал новые политии, введенные Римом после 146 года, настоящими демократиями, основанными на ограниченном народном правлении.
Остаются два последних вопроса. Хотя, на мой взгляд, события, изображенные в RDGE 43, действительно связаны с социально–экономическими проблемами, Роберт Каллет–Маркс убедил меня в том, что письмо Квинта Фабия Максима в город Диму нельзя использовать как свидетельство социал–демократического революционного движения, направленного на смягчение недовольства бедных или свержение проримской олигархии. Поэтому этот документ не доказывает, что полития, навязанная Диме римлянами, была олигархической. Во–вторых, в своем впечатляющем исследовании декретов, изданных греческими государствами, Родс отмечает, что в текстах, датированных сразу после 146 года, нет однозначных свидетельств существования собраний в городах, выступивших против Рима. Поэтому он осторожно предполагает, что какое–то время их могло и не быть. Но его комментарии к SEG 22.266, постановлению собрания (tôi damôi) и совета (tois synedrois) Аргоса, датированному ок. 100 г. до н. э., показывают его основания для колебаний в этом вопросе. Таким образом, олигархический характер политий, введенных Римом после 146 года, хотя и очевиден в других отношениях, не демонстрируется ни RDGE 43, ни документами, собранными Родсом.

---

[1] Осадные операции: Арр. Pun. 124; ср. Val. Max. 3.7.2.; Florus 1.31.15; Paus. 8.30.9.
[2] Деяния Сципиона: Polyb. 35.5.1-2 (ср. F 6 B-W и F 18 B-W); 36.8.3; 36.16.10; 38.19a.3; 38.20.4-6; F 67 B-W. Его высказывания: Polyb. 35.4.8-12; 36.8.4-5; 38.8.1-4; 38.19; 38.20.1-3; 38.21; ср. App. Pun. 132.
[3] Историки и личные наблюдения: Polyb. 3.4.13; 3.59.3-8; 4.2.1-3; 12.2.1; 12.25e; 12.25g.3-4; 12.27a.1-28.6; 12.28a.3-4. Полибий и Одиссей: Polyb. 12.27.10-28.6; ср. Polyb. 35.6.3-4; Paus. 8.30.8.
[4] Кунц считал, что Полибий отправился в Северную Африку в начале войны, увлекаемый интересами государственного деятеля, солдата и историка. Экштейн утверждает, что Полибий (который первоначально согласился присоединиться к Манилию по приказу Ахейской лиги) впоследствии присоединился к Сципиону Эмилиану либо в ответ на официальную просьбу последнего, либо из–за тесной дружбы, существовавшей между этими двумя людьми.
[5] Об озабоченности Полибия политией и законами ахейских городов см. также Paus. 8.30.9. Почести Полибию: Polyb. 39.3.11; 39.5.4; Paus. 8.9.1; 8.30.8; 8.37.2; 8.44.5; 8.48.8; I. Olympia 302, 449, 450; IG 5.2.304; IG 5.2.370 (надпись на перемычке над скульптурным рельефом, изображающим Полибия).
[6] Чампион предполагает, что неприязнь Полибия к революционным демагогам может в значительной степени представлять собой непрямой ответ политическим врагам, которые осуждали его как антиримского демагога.
[7] Об ахейской лиге как демократическом государстве см. особенно Polyb. 2.41.5-6; 2.44.6; 4.1.5; 11.13.5-7; 22.8.6; 23.12.8; 24.9.2-4; 38.12.1-13.7. Дополнительным моментом является то, что, по–видимому, члены ахейского буле во втором веке до нашей эры получали жалованье. Этот вывод следует из факта, что когда Эвмен II из Пергама предложил создать фонд для этой цели, возражения против этого предложения были сосредоточены на существовании законов, запрещающих магистратам и частным лицам принимать подарки от царей, и на опасности того, что в результате принятия такой щедрой помощи интересы ахейцев могут быть ущемлены (Polyb. 22.7.3; 22.7.8-8.8).
[8] Демократия в более узком смысле, означающем правление народа: Polyb. 6.4.1-6; 6.9.2-4; 6.44.3-9; 7.10.1 с 4.31.1-2 и 4.32.1; 8.35.6 с 6.44.9; 10.25.6; 23.12.8 с 23.14.1. Я принимаю доктрину, утверждающую, что в эллинистический период термин «демократия» использовался как в более узком смысле для обозначения правления народа, так и в более широком смысле для обозначения республиканской формы правления; это верно как для Полибия, так и для других источников. Это расхождение в терминологии находит параллель в проблеме интерпретации формально демократических институтов греческих городов. Квасс показывает, что в эллинистический период демократия (со стандартными институтами - ekklêsia, boulê и arkhaiа) была типичной (хотя и не универсальной) формой политии. В этой статье он придерживается мнения, что такие политии, как правило, были подлинно демократическими, хотя и умеренного характера. Однако в более поздних исследованиях он уточняет эту интерпретацию и утверждает, что, хотя эти политии и имели подлинно демократические черты, небольшой высший класс осуществлял над ними эффективный контроль. Готье подчеркивает сохранение подлинной демократии в эллинистический период до второго века до нашей эры. Феррари утверждает, что под римским влиянием подлинная демократия начала вытесняться ее более ослабленной формой в течение второго и первого веков до нашей эры. Хабихт утверждает, что подлинная демократия сохранилась до конца эллинистической эпохи.
[9] О непостоянстве, неразумности и бурных страстях толпы см. Polyb. 6.44.1-9; 6.56.11; 10.25.6; 11.29.9-11; 21.31.8-14; 23.12.8; 33.20.
[10] Согласно Николету, слово kheirokratia, которое дважды встречается в Polyb. 6.9.7-9, означает «правление большинства в собрании». Против этой интерпретации говорит непростое содружество «силы» (bia) и «правления большинства» (kheirokratia) как терминов, описывающих вырождающееся потомство демократии, которое Полибий в другом месте называет правлением толпы (okhlokratia, 6.4.6; 6.4.10; ср. 6.57.9). Более вероятно, что kheirokratia, а также bia представляют насильственные методы правления толпы, которые характеризуются такими бесчинствами, как резня, изгнание и перераспределение собственности (6.9.9). Дальнейшие рассуждения подтверждают эту точку зрения. В 6.4.10 Полибий пишет, что демократия превращается в правление толпы, когда толпа применяет насилие (hybris) и беззаконие (paranomia). В 6.9.9 Полибий отмечает, что на последних стадиях хейрократии толпа опускается до дикости (apotethêriômenon). Таким образом, термин kheirokratia обозначает власть насилия. Возможно, он также намекает на социально–экономическое положение тех, кого обвиняют в использовании насильственных методов. В Милете шестого века две конкурирующие политические фракции назывались Плутис и Хейромаха, в которых подвизались соответственно богатые владельцы недвижимости и бедные рабочие (Plut. Mor. 298c; ср. Athen. 12.524a-b).
[11] В 4.81.14 Полибий пишет: «Ранние события и, в большей степени, более поздние, связанные со спартанцами, обсуждались многими авторами, но ситуация весьма прояснилась с того времени, когда Клеомен полностью отменил родовую политию». В своем рассказе о Клеомене Полибий следовал Арату. В отличие от Арата (FGrHist 231 F 4), Филарх (FGrHist 81 T. 3; F 44, 51-5, 59) писал о Клеомене положительно (см. Polyb. 2.56-61).
[12] Архонты Ахейской лиги включали стратега и его советников, десять дамиургов (Polyb. 23.5.14-17; Livy 32.22.2; 38.30.1-5). Архонты, на которых нападает Критолай в Polyb. 38.12.7 и 38.13.4-5, по–видимому, являются членами герусии, которые пытались сдержать его в Polyb. 38.13.1. Термин gerousia, вероятно, является другим названием для damiourgoi.
[13] Хотя я согласен с Уолбэнком, что заявление Полибия в 23.14.1 менее ясно, чем то, что он говорит в 6.11-18, я не считаю, что в 23.14.1 Полибий назвал римскую политию аристократической только для того, чтобы создать риторическую антитезу 23.12.8, где он говорит, что Филопемен добивался славы в демократическом и композитном государстве (en dêmokratikôi kai polueidei politeumati). Историк сравнивает политические дарования Сципиона и Филопемена, оба из которых в разных обстоятельствах сохранили доброжелательность населения. Филопемен, который исполнял свои политические обязанности в соответствии со своими убеждениями (meta parrhêsias politeuomenos), последовательно избегал недоброжелательности народа (23.12.8-9), в то время как Сципион завоевал и доброжелательность народа, и доверие сената (23.14.1-2). Единственным постоянным элементом Ахейской лиги было федеральное собрание, поскольку магистраты и буле избирались ежегодно; в Риме же общественному деятелю приходилось иметь дело не только с народным собранием, но и с корпусом сенаторов, которые занимали свои места пожизненно и доминировали в политических делах. Таким образом, высказывания Полибия в 6.51 и 23.14.1-2 показывают, что, хотя при изучении римской политической системы он применял греческую политическую теорию, он правильно определил главенствующую роль сената. Однако Полибий не считал, что Рим в самом деле был аристократией. Можно также отметить, что, согласно Аристотелю (Pol. 4.1293b14-18), аристократическая полития может содержать смесь демократии и аристократии. Поскольку он был знаком с «Политикой» Аристотеля из первых рук или через перипатетический трактат, заявление Полибия в 23.14.1 могло быть сделано под влиянием доктрины Аристотеля, что смешанная полития в некоторых случаях может считаться аристократической.
[14] Hor. Carm. 3.1.37-40: «Но Страх и Предчувствия/взобрались на то же место, что и владетельный магнат./Прижавшись к триреме с бронзовым клювом и/сидя позади всадника — мрачная Забота». Интересно отметить, что в недели, предшествующие битве при Фарсале, Брут, поборник римской олигархии, составил краткое изложение Полибия (Plut. Brut. 4.8; Suda, s. v. Brutus). Единственный сохранившийся портрет Полибия, скульптурный рельеф из Клитора в Аркадии, изображает историка с правой рукой, поднятой в молитвенном жесте. Я согласен с Леманном, который утверждает, что в 39.8.2 Полибий молится за продолжение политического режима, установленного в Греции после 146 года до н. э. Уолбэнк возражает, что, если бы в этом отрывке речь шла о политическом устройстве, о котором идет речь, историк не стал бы ограничивать сферу своей мольбы только своей собственной жизнью. Поэтому он заключает, что Полибий молился о своем собственном процветании. По той же причине Экштейн полагает, что Полибий был озабочен условиями своей личной жизни, которые позволили бы ему завершить «Истории». По мнению Хартога, Полибий молился о том, чтобы сохранить доверие римлян до конца своей жизни. Интерпретация Леманна кажется мне более точной, поскольку мольба историка продиктована памятованием, что Фортуна склонна повергнуть человека на вершине его процветания. Поскольку Полибий больше всего гордился своей политической деятельностью (39.5.1-3; 39.8.1), на первом месте для него была репутация успешного и уважаемого государственного мужа, который после 146 года помог создать новый режим в Ахайе, а эта репутация, в свою очередь, зависела от его преданности своему политическому курсу. То, что историк должен ограничить сферу своей мольбы рамками оставшихся лет, совершенно нормально для человека, который, подобно Сципиону Африкану, Эмилию Павлу и Сципиону Эмилиану помнит о непостоянстве Фортуны и поэтому избегает говорить или делать что–либо высокомерное.