Введение к Книге X
Преданность Вергилию: эти два слова могут служить заголовком нашего вступления.
В конце предыдущей книги (IX, 16,2) Колумелла, чтобы перейти к дальнейшему, заявляет, что для того, чтобы угодить Публию Сильвину [1] и Галлиону [2], он изложит в стихах последнюю часть своих сведений по агрономии: de cultu honorum (садоводство). В прозаическом предисловии к десятой книге, он вспоминает о неоднократных просьбах Сильвина, «которые побудили его завершить ритмом и стихом то, что опущено было в «Георгиках» и о чём сам Вергилий сказал [3], что он предоставляет потомкам с этим разбираться» ($ 3). Он не только представляет себя продолжателем Вергилия, послушным «воле почитаемейшего из поэтов», но и говорит о своём учителе как о божестве, «quasi numine instigante» ($ 4). Во введении к поэме (v. 2-4) он вновь перефразирует слова вергилиева завета; и в эпилоге (v. 433-436), он ещё раз исповедует свою преданность тому, кого именует «божественным поэтом»
Нет ли в этом благочестивом выражении дани уважения противоречия, поскольку во введении он напоминает, что Вергилий, пленник узких границ, опустил культуру садоводства, а в эпилоге заключает: «Я достаточно уже, Сильвин, рассказал о садоводстве, следуя заветам Марона»?
I. Место X книги в общем замысле труда и в истории античного садоводства
Во–первых, в общем плане труда место X книги достаточно удивительно. Так в книге I Колумелла рассматривает, что полезного и приятного в сельской экономике, а так же условия, необходимые для того, чтоб добиться в ней успеха; во II речь идёт о полях посевах и урожае; в книге III — о виноградниках и фруктовых садах; в книге IV продолжается разговор о виноградниках; в книге V расписание занятий в земледелии и в садоводстве; книга VI о крупном рогатом скоте и его болезнях; книга VII о мелком скоте (овцы, козы, свиньи); книга VIII об устройстве скотного двора; книга IX о пчёлах.
Разве садоводство нельзя было отнести к группе книг I-V, посвященных собственно земледелию? Почему оно идёт после пчеловодства (книга IX) ?
Ответ прост: потому, что Вергилий думал о садах в связи с пчёлами (Georg., IV, 116-124) и потому, что он описал, в эпизоде со стариком из Тарента, сад пчеловода (v. 139-141) [4], населённый медоносными растениями и деревьями, которые обнаруживаются в списке Колумеллы (IX,4).
Кроме того, в то время когда римляне очарованы были великолепием восточных парков и слишком увлекались увеселительными садами, Вергилий прославил скромный, но производительный сад, в котором деревенский простак из Тарента выращивая овощи, фрукты и цветы, «помышлял, что богат как цари» и «стол нагружал своею, некупленной снедью» (v. 130-133). В своём прозаическом предисловии Колумелла говорит, что в то время как из–за тяги к роскоши растёт стоимость жизни и не позволяет массам есть продукты по завышенной цене, возделывание сада прибыльно и целесообразно. Садик — это кладовая. В самом начале, в стихе 6, сад Колумеллы, numerosus hortus, предстаёт не как крупное огородное, цветочное или фруктовое хозяйство, а как участок земли, дающий всего понемногу. Это очень в духе Вергилия и соответствует тому предписанию, которое он даёт в «Георгиках» (II, 412): «Восхваляй обширные земли, — над небольшою трудись».[5]
Одно место из Плиния Старшего (XIX, 50-52) проливает на всё это свет: «Римские цари возделывали сады своими собственными руками; и в самом деле, именно из своего сада Тарквиний Гордый послал своему сыну то жестокое и кровожадное послание. В наших законах XII таблиц мы нигде не находим слова «вилла» или «ферма»; именно слово hortus всегда употребляется в этом значении, тогда как термин heredium мы находим употребляемым для обозначения сада … В настоящее время, под общим названием Сады, мы имеем в самом Риме места для прогулок, расположенные в самом центре города, а так же поля и виллы. Эпикур, этот знаток наслаждений, был первым, кто разбил сад в Афинах; до него никто и не помышлял о том, чтобы поселиться в сельской местности посреди города. В Риме сад прежде был ager pauperis ( полем для бедняков) и именно из него низшие классы получали свою ежедневную пищу — пищу, добытую столь невинно». Когда послы самнитов пришли предложить золото Марку Курию Дентату, он ел из деревянной миски репу, жареную на огне.[6]
Когда Рим стал великим городом и выросли столицы провинций, потребовались огромные урожаи овощей, чтоб накормить их голодные животы; целые поля превратились в сады и эллинистическое земледелие дало римлянам образцы масштабного возделывания овощей. C другой стороны, в пригородах доходные сады уступают место увеселительным и большим бесплодным паркам, чинарам и лаврам, статуям и бассейнам; Гораций сетует:
Земли уж мало плугу оставили
Дворцов громады; всюду виднеются
Пруды, лукринских вод обширней,
И вытесняет платан безбрачный
Лозы подспорье — вязы; душистыми
Цветов коврами с миртовой порослью,
Заменены маслины рощи,
Столько плодов приносившей прежде;
И лавр густою перенял зеленью
Весь жар лучей … Не то заповедали
Нам Ромул и Катон суровый, —
Предки другой нам пример давали. (Od., II, 15, 5-12).
Ars topiaria (искусство садоводства) заменяет труд и практику olitor’а (огородника) и putator’а (обрезчика деревьев).[7]
Колумелла, поэт садов, — старый римлянин; его сад по–деревенски простоват и продуктивен; там не видно армии рабов; можно заметить иногда обрубщика сучьев, который цепляясь за деревья в саду, поёт за работой (v. 228-229); в другом месте (v. 309-310) носильщик, продававший в городе весенние цветы возвращается, шатаясь от обильных возлияний. Все упомянутые в поэме садовые работы, может выполнить один человек, который всё делает своими руками.
И дело это трудно: смелее! так восклицает поэт: «Вот какой труд, более суровый и бесконечный зовёт тебя, смелее! изгони ленивый сон …» (v. 67-69). Labor и usus, труд и нужда — господа земледельцев (v. 339), людей грубых (v. 23; 303), закалённых жизненным опытом (v. 338) и жестокостью Юпитера (v. 325-336). Закон упорного и постоянно возобновляемого труда сформулирован Вергилием в «Георгиках» (I, 125 sq; 401-402). Сад Колумеллы напоминает hortuli (садики) сохранившиеся по всей империи среди больших поместий, преобразованных в парки и хозяйств специализированных огородников в пригородах Рима и столиц провинций. «Так весь район вокруг храма Марса и берега Альмона был заполнен этими небольшими садиками, которые располагались между четырёхугольных грядок с овощами, маленькими хижинами, тавернами, столь характерными для всех пригородов. Даже сейчас нетрудно найти вокруг часовни Quo Vadis эти садики, защищённые лёгким тростниковым частоколом, с таверной, куда можно приходить в воскресенье и прохладным вечером…» [8].
Что до дорогих и громоздких статуй, которыми богачи жаждут уставить свои бесплодные парки, Колумелла прямо заявляет, что в его саду им места нет: «Не ищи творений, вышедших из рук Дедала и не беспокойся о том, как заполучить статуи Поликлета, Фрадмона или Агелада, но…». Старомодного Приапа, грубо вырезанного из древесного ствола, вполне достаточно, чтобы обращать в бегство детей и воришек.
Замысел и дух одинаковы в «Георгиках» Вергилия и в поэме Колумеллы одинаковы: оба они против крупных хозяйств и непродуктивных парков, преимущества которых соблазнили Варрона [9].
II. План: календарь садовода
Поэма начинается введением из 40 строк, которое подразделяется следующим образом:
1. Посвящение Сильвину, напоминающее посвящение «Георгик» Меценату и ставящее тему, оставленную Вергилием своим преемникам (v. 1-5);
2. Природа почвы, подходящей саду; проблема воды (v. 6-26);
3. Ограда и защита (v. 27-34);
4. Обращение к музам и указание на хронологический план (v. 35-40).
Таким образом, поэт вознамерился переложить в стихи календарь садовода. Варрон (R. R., I, 37 sqq) устами Столона разделил годовой цикл сельскохозяйственных работ, в соответствии с ходом луны и солнца, на шесть фаз: подготовка почвы; посев (или посадка); питание и прорастание; сбор урожая; хранение, потребление. Вергилий в двух строках обобщил этот годовой цикл:
По кругу идёт земледельца
Труд, вращается год по своим же следам прошлогодним.
(Georg., II, 401-402).
Колумелла со стиха 41 до стиха 432 разворачивает ряд садоводческих работ, начиная сбора винограда (стк. 41-44), чтоб опять к нему вернуться (стк. 423-432); кстати делаются два напоминания об осенних праздниках, которые обрамляют календарь.
Точные даты, которые легко обнаружить под астрономическими и мифологическими перифразами, благодаря календарю в книге XI [10], следующие:
1) Осенние работы, с 24 сентября по 9 ноября: копка земли и орошение (стк. 41-54);
2) Зимние работы, с 18 ноября по 4 февраля: копка (продолжение) (стк. 55-76);
3) Весенние работы, с 5 февраля по 19 мая:
а) удобрение навозом и очистка почвы (стк. 77-93);
б) посадка цветов, лекарственных, ароматических растений и овощей (стк. 94-139);
с) уход за почвой и полив (стк. 140-154);
д) от равноденствия (23 марта), пересадка; подразделения: общие данные об этих операциях (стк. 155-165); пересадка овощей, ароматических растений, цветов (стк. 166-177); салат, посадка и уход (стк. 178-195);
е) всеобщая весенняя вспышка любви (стк. 196-214);
ж) Каллиопа напоминает поэту, что надо возвратиться к садоводству (стк. 215-229);
з) дальнейший посев и пересадка (стк. 230-254); и) триумф весны: расцветают все цветы (стк. 255-274); сбор плодов; обращение к нимфам, затем к садоводам (стк. 275-310);
4) Летние труды, с 19 мая до конца августа:
а) сбор овощей (стк. 311-317);
б) борьба с вредителями (стк. 318-368);
в) сбор полезных растений (стк. 369-399);
г) после 20 августа сбор плодов (стк. 400-418); посев (стк. 422);
5) Возвращение к осени: урожай и свита Вакха (стк. 423-432).
Этот план обладает двумя достоинствами: он простой и жизненный. Технически, он объединяет сведения, которые древние календари давали сельским жителям относительно звёзд, метеорологии и сельскохозяйственных работ, месяц за месяцем. [11] Поэтически, он воскрешает в памяти жизнь сада со всеми её метаморфозами: его зимний сон, его пробуждение к обновлению, его летнюю славу. Часто пишут, что Колумелла говорил о сельском хозяйстве как знаток [12]. Он определённо был более опытен, чем Вергилий [13], ближе к земле и к земледельческим работам.
Возможно ли ныне обнаружить каковы были источники тех советов и предписаний Колумеллы, на основе которых он создал своё сочинение? Поиск их ведёт к неутешительным результатам: в XI книге по садоводству, Колумелла упоминает только три имени: Демокрит, Бол из Мендеса и Гигин; но в главе 1 книги I он даёт большой список своих предшественников в агрономии: Гесиод, Демокрит, Аристотель, Феофраст, Катон, Варрон, Вергилий, Цельс, Юлий Аттик, Грецин [14]. Что до утраченных сочинений, то прежде всего это труды карфагенянина Магона, которые были хорошо известны римлянам и влияние которых было, как кажется, значительным [15]. Кроме того, во введении к своей XIX книге, Плиний Старший перечисляет латинских авторов, которые сочинили «Cepurica» («Садоводство»): Цезенний, Кастриций, Фирм и Потиций, имена, относительно которых мы даже не знаем предшествовали ли они поэме Колумеллы. Приблизительно можно датировать только Cepuricon Сабиния Тирона, отмеченный Плинием (XIX, 177), как посвящённый Меценату.
Если мы попробуем почерпнуть в трудах Катона и Варрона детали, касающиеся садоводства, то результат будет скудным. Катон помещает огород по продуктивности на второе место после виноградной лозы; он говорит о репе, редьке, просе, спарже, люпине, бобах, чечевице и особенно о капусте, королеве овощей, но очень кратко и сухо о том, что касается самих культур [16]. Варрон больше, чем Катон интересуется виноградарством и садоводством, но лишь только овощами (фасоль, чечевица, нут, спаржа, тимьян, капуста, репа, хрен, просо, пастернак) [17].
Кроме того, разве сам Колумелла не предупреждал историков литературы о том, что труды агрономов менее подходят для обучения будущих фермеров, чем для инструктирования тех, кто ими уже стал [18], что опыт важнее книжных знаний [19], что его научила прежде всего практика [20]? Так оставим на этом в покое неразрешимую проблему источников и посмотрим, как сочетаются в нашей проблеме техника и поэзия.
III. Техника и поэзия
Дидактическая поэзия — жанр рискованный; удачи очень редки во все времена и во всех литературах. Описывать в стихах копку почвы, рыхление и полив, удобрение и пересадку, перечислять виды капусты, салата, слив и инжира — значит подвергать себя всесторонней критике: так в глазах Д. Низара у Колумеллы слишком много поэзии и слишком мало техники, а по мнению Ж. Байе [21] техники наоборот слишком много. Столкнувшись с теми же трудностями, что и его учитель Вергилий, преодолел ли он их, как и тот?
Чтобы оживить неблагодарный материал, он прибегает к следующим литературным приёмам:
1) перифразы, обозначающие растение, инструмент, календарную дату (стк. 3, 38, 41-42, 52-57, 77-79, 115, 124-126, 127-129, 148, 248-249, 251-252, 253, 311-312, 400, 405-406, 409-410);
2) Небольшие наброски, быстрые, но точные, которые воскрешают в памяти какой–либо пейзаж, образ, растение, цветок или плод: болотистая почва, вечно терпящая вопли лягушек (стк. 12); непристойный Приап, чья грубая деревянная статуя стоит посреди сада (стк 31-34); богатая Осень вскидывает голову с висками, испачканными соком фруктов и суслом (стк. 43-44); зимний пейзаж, опалённый жгучим холодом и исхлёстанный яростным ветром (стк. 74-76); приход весны, возвещаемый песней ласточки (стк. 80); список растений, каждое из которых детально характеризуется (форма, цвет, уход за ним, лечебные или кулинарные свойства (стк. 96-126); особенности регионов, давших название видам капусты (стк. 130-139); живописное описание разных сортов салата (стк. 181-188); артишок и различные фазы его быстрого роста (стк. 235-241); вид гранатового дерева, покрытого кроваво–красными цветами (стк. 242 – 243); бриония, смело вздымаясь среди колючек дикой груши, обвивается вкруг ствола ольхи (стк. 248-250); мягкий покров нежной травы на котором Феб зовёт растянуться, насладившись родниковой водой, уже не ледяной, но ещё и не тёплой (стк. 283-285); садовник возвращается с рынка из города шатаясь, с полными денег карманами (стк. 309-310); парад вредителей: крошечная тля, муравей — грабитель, улитка, одетая в свой панцирь, крылатые твари (мотыльки) — злые враги вакховой лозы и всякой прочей зелени, ползающие лохматые гусеницы (стк. 320-334); жалкий вид растений повреждённых вредителями, лишённых листвы, обгрызенных и упавших наземь (стк. 335-336); от магических заклинаний дарданского обряда извиваясь всем телом, корчась катаются гусеницы, словно бы дерево стряхнуло дождь гладких яблок или желудей (стк. 364-366); приятные и красивые формы извитых огурцов и пузатых тыкв, белых огурцов, поначалу столь же мягких как вымя свиноматки, или как только что загустевшее молоко (стк. 378-399); разноцветное разнообразие фруктов в августе (стк. 400-418); возвращение облаков, которые остаются висящими в небе во время осеннего равноденствия (стк. 420); Вакх побуждает крестьян к радости в окружении сатиров и двоевидных панов, в то время как в чанах бродит виноградный сок, а в бочках очищается сусло;
3) Мифологические аллюзии о тех, кто вознёсся с земли на небо из ограды бренности к необъятности космоса и грёз (стк. 52, 55-57, 59-67, 155-156, 174-175, 200-208, 220-224, 263-279, 288-293, 313, 348, 367-368, 427-428);
4) Большие отступления, в которых поэт позволяет увлечь себя лирическому вдохновению: эпизод о потопе и миф о Девкалионе, обогащающий скудную тему — зима — межсезонье в садоводстве (стк. 60-67); гимн весне, нарушающий однообразие перечисления посевов и пересадок (стк. 196-229); обращение к нимфам, которое является вступлением к описанию цветущего сада и заключается мифом о Прозерпине и надеждой на новые и счастливые будущие перемены (стк. 268-279);
5) Аккумуляция в одном месте имён собственных, богатых созвучиями, часто греческих: александризмы, столь частые в «Буколиках» и «Георгиках» Вергилия;
6) Олицетворения (персонификации) земли, растения, цветка: у почвы свои вкусы и предпочтения (стк. 9-15); сады вечно жаждут и полив должен заполнять зияющие устья земли проточной водой (стк. 24, 49); зубом лемеха стригите зеленые власы земли и рвите на ней одежду (стк. 70); у земли есть внутренности, которые нужно выставлять напоказ широкой мотыгой (стк. 72); у неё есть грудь, которую надо открывать в нужный момент (стк.90); садовник ухаживает за ней, расчёсывает, украшает и наряжает (стк. 94-95); цветы — это не просто созвездия земли (стк. 96); у ноготков есть глаза, у нарциссов — волосы, у львиных зевов — дико разинутая пасть, розы скромные (стк. 97-102); засеянная земля в стадии беременности (стк. 141); затем роды (стк. 145); юные растения — потомство садовника (стк. 146); во время высадки и пересадки растений, земля зовёт детей и хочет жениться на растениях, которые мы ей доверим, отдадим лелеять (стк. 157-164); у весенней растительности есть свои волосы, свои косы; сельдерей своими локонами и пастернак стесняют нежную грудь земли (стк. 164-168); ахейская мирра плачет (стк. 172); когда мировую душу поражает страсть к удовольствиям Венеры, то у земли наступает течка (стк. 195 и тд); земля отдаётся в объятия своего сына Юпитера, который дождём проливается ей в утробу (стк. 206); у артишока зелёные волосы и изогнутая шея (стк. 238); гранатовое дерево украшает себя (стк. 242); мальва следует за солнцем, наклоняя голову (стк. 247); дерзкая бриония (стк. 248); распускание цветов — украшение, которым земле нравится украшать свои виски (стк. 257); мигая раскрываются глаза фиалок (стк. 259); львиный зев зевает (стк. 259); роза обнажает щёки в наивном румянце (стк. 261); зеленоватый огурец вечно скручен в спираль (стк. 391); каллиструтские фиги гордятся семенами цвета роз (стк. 416). Мы даже могли бы обвинить Колумеллу в злоупотреблении этим простым приёмом; но в этом он следовал примеру Вергилия, да и сами фермеры в своих повседневных разговорах прибегают к таким персонификациям.
Кроме того, это больше, чем стилистический приём и писательский штамп; подобно Вергилию, который проявляет симпатию ко всем живым существам: людям, животным или растениям, его ученик пребывает в единении с садом и всеми его обитателями: он знает их, понимает, живёт их жизнью и его энтузиазм искренен, когда природа обновляется или когда торжествует сезон цветов и фруктов. Всякий, кто владеет и обрабатывает садовый участок поймёт это восторженное возбуждение поэта.
В нашем комментарии вы найдёте ссылки на тексты Вергилия [22], реминисценции, сокращения (retractationes), а так же метрические группы, заимствованные Колумеллой в качестве начал или концов гекзаметров. Теперь нам понятно, почему в эпилоге нашей поэмы Колумелла может утверждать, что:
До сюда, Сильвин, я учил тебя садоводству
В духе Марона,
в то время как Вергилий не учил садоводству: praecepta надо понимать как замысел, дух, уроки литературной техники и натуральной философии. Как во второй «Буколике» (стк. 45-55), где Вергилий создаёт впечатление роскошного изобилия, называя цветы и плоды, которые Алексис получит от щедрого Коридона, Колумелла с еще большей щедростью предлагает Сильвину богатства своего сада; сравнение напрашивается само собой, ведь оно предлагается самим поэтом в строках 298-299. Как во второй книге «Георгик» (стк. 89-108) Вергилий перечисляет 15 сортов вин, представляющих бесчисленное разнообразие почв, так Колумелла составляет список видов капусты (стк. 130-139), салата (181-189) и фиг (стк. 413-418). Тот же художественный приём, создающий то же впечатление плодородия, жизненной силы, изобилия. Всё это с той только разницей, что Колумелла менее сдержан; Вергилий, по словам Плиния Старшего, только срывает цветок [23]; Колумелла, так как он более техничен или менее артистичен, хочет быть более полным даже и в стихах.
У Вергилия нет недостатка в упоминаниях цветов; у Колумеллы они просто изобилуют [24]. Из 436 строк поэмы в 53 упоминаются различные цвета. Цветовые оттенки листьев, цветов и плодов естественным образом используются садовниками и ботаниками для различения видов. Так листья одного сорта салата зелёные, а другого — коричневые; у каппадокийского салата — чисто белые; у гадесского сорта белые скрученные листья и белые стебли; у кипрского — красные листья и стебель молочного цвета (стк. 181-188). Хелидонские фиги пурпурного цвета; каллиструтские горды своими розовыми семенами; белые фиги носят название пожелтевшего воска; у лидийских пятнистая кожа (стк. 415-418). Эти два примера показывают, что Колумелла был человеком с развитыми зрительными ощущениями, испанцем, любившим яркие цвета, которому нравилось сочетать их и противопоставлять друг другу.
Весна у него представляет собой, по сравнению с его предшественниками, разноцветную и мерцающую сказочную страну [25]. Но следует предостеречь: это не примитивная школьная пестрота: поэт изящно вызывает те или иные ассоциации и контрасты цветов: прославив розу ярче тирского пурпура, ярче алого лика Феба, ярче пылающего в небе Сириуса, ярче блистательного явления Геспера и радуги, он представляет на тёмном фоне майорана нарцисс (цветок которого как известно белый) и цветок граната (пурпурный) (стк. 287-297). Такая же тонкая цветочная композиция и в белой корзине садовника: тёмные гиацинты, пурпурные розы, огненные ноготки (стк. 303-307).
Колумелла полон Вергилия, но он не лишён оригинальности; стиль его часто чувственный и живописный. Чего ему не хватает, так это вергилиевой плавности и текучести. Его поэма неровная, потому что некоторые её части перегружены и перенасыщены. Но в лучших её местах много виртуозности.
IV. Заключение: оправдание Колумеллы
Я имею рискованную честь дать в коллекции Буде первое издание–перевод–комментарий агрономического текста. Могу ли я надеяться, что мой труд вызовет публикацию других книг Колумеллы, Катона, Варрона и Палладия и общее обновление наших знаний о сельском хозяйстве древних?
Могу ли я так же надеяться, что оно будет способствовать реабилитации Колумеллы, заброшенного французскими учёными и подвергшегося жестокому обращению со стороны литературной критики? Д. Низар [26], одержимый своей целью добраться до Гюго и романтиков через «латинских поэтов упадка» отзывался о нём с пренебрежением: «Добрый Колумелла, довольно чистый прозаик, ошибался, полагая что Вергилий возложил на него, как на наследника, обязанность восполнить пробелы в «Георгиках» … Он был поэтом по обязанности душеприказчика». В своей латинской диссертации о жизни и творчестве Колумеллы Барбере [27] признаёт, что его поэма напоминает «Георгики» манерой и элегантностью стихосложения, но упрекает его в отсутствии вдохновения: «Он не видел в своей теме того, что в ней красиво, очаровательно и по настоящему поэтично». Р. Пишон [28] ставит десятую книгу выше остальных, но находит, что автор «остаётся значительно ниже своего предмета подражания, ограничиваясь, как в стихах, так и в прозе очень монотонными техническими предписаниями. Впрочем, у него есть несколько довольно неплохих описательных стихов». Отзыв Ф. Плесси [29] ничуть не более сочувственный: «Стихи Колумеллы — это дидактические стихи, без особой поэзии, но по крайней мере простые и естественные, искупающие тут и там некоторой грацией холодность технических предписаний». Только в 1964 году раздался голос [30] в защиту «доброго Колумеллы», «служивого поэта» [31], восхваляющий щедрость таланта, чуткого к щедрости земли. В чувствах, которые он испытывает к своему саду есть такие же простосердечие, доброта и нежность как в любящем сердце Жоселена: «Я спускаюсь в свой сад, промокший от холодных волн, чтобы на минутку посетить мои затопленные растения; там я обращаю взор к моим ногам, чтобы посмотреть есть ли распускающиеся цветами бутоны на подснежниках; я поднимаю опавшие от воды стебли, я отряхиваю на солнце сердцевину салата, проходя называю деревья по имени, ласково касаюсь рукой их ветвей; подхожу к ним как к старым сердечным друзьям, ведь душа моя, в одиночестве своём, переполненная потребностью в любви, соединяется, своей жизнью и страданиями, чувством с миром растений» [32].
Кроме того, в Риме считалось хорошим тоном поддерживать научную поэзию, о чём свидетельствуют два её успеха: «О природе вещей» Лукреция и «Георгики» Вергилия. В I в. н. э. к усилиям Колумеллы в этом направлении присоединились Овидий с «Галиевтикой (Наукой рыболовства) », Манилий с «Астрономикой» и Граттий Фалиск с «Кинегетикой». С другой стороны этот испанец, влюблённый в реализм и яркие цвета [33], стал предвестником двух других испанцев — Лукана и Марциала.
[1] Это лицо малоизвестно; cf. Pauly–Wissowa, Real. Encycl., art. Silvinus,3. Однако нам известно из III,9,6, что он был виноградарем, соседом Колумеллы, а из V, 1,4 (familiariter) — одним из его знакомых.
[2] Луций Юний Галлион — брат Сенеки Младшего, дядя Лукана и таким образом, земляк Колумеллы, родом из Гадеса; cf. Pauly–Wissowa., Real. Encycl., art. Iunius Gallio.
[3] Verg. Georg., IV, 147-148: Verum haec ipse equidem spatiis exclusus iniquis / praetereo atque aliis post me memoranda relinquo («Многое знаю ещё, но, увы, ограничен объёмом, / Об остальном умолчу и другим рассказать предоставлю»).
[4] Cf. E. de Saint–Denis, Virgile, Georgiques, Paris, Les Belles Lettres, 1956, p. 114 ; Suaudeau R. La doctrine economique de Columelle, Paris, 1957 ; Mihaescu H. L’economie agricole chez Columelle, dans Studii Classice, I, 1959, p. 91-103.
[5] Cf. E. de Saint–Denis, Ibid., p. XII-XIV.
[6] Cf. Plin., N. H., XIX, 87 ; Val. Max., IV, 3,5 ; cf. Andre J. Pline, Histoire Naturelle, XIX, Paris, Les Belles Lettres, 1964, p. 129.
[7] Cf. Grimal P., Les jardins romains, Paris, 1943, p. 61-67 ; Andre J-M., Mecene, Paris, Les Belles Lettres, 1967, p. 46-51 (по поводу сада Мецената на Эсквилине).
[8] Grimal P. Ibid., p. 62.
[9] Cf. E. de Saint–Denis, op. cit., p. XI-XII.
[10] Астрономические данные Колумеллы исследованы в статье: Le Boeuffle A. Quelques erreurs ou difficulties astronomiques chez Columelle, dans Rev. Et. lat., 1964, p. 324-333. Мы не станем тут обсуждать календарь Колумеллы, но используем его лишь как рамку его поэмы.
[11] Об этих астро–метеорологических календарях см. Dict. Antiq. Daremberg–Saglio, art. Calendarium; Le Boeuffe A., art. cit., p. 324-325.
[12] Cf. Ash H. B, L. Iuni Moderati Columellae rei rusticae liber decimus, Philadelphia, 1930, p. 17-18; компетентность Колумеллы признают Плиний Старший, Пелагоний, Палладий, Кассиодор, Исидор Севильский; Marchall L. B L’horticulture antique et le poeme de Columelle, Paris–Londres, 1918, p. 82-85; Baldwin B. Columella’s sources and how he used them, dans Latomus, 1963, p. 785-791; Dallinges L. Science et poesie chez Columelle, dans Etudes de letters (Bull. de la Fac. des Lettres de Lausanne), juillet–septembre 1964, p. 137-144.
[13] Его восхищение Вергилием не мешало ему иногда поправлять его; cf. Marshall L. B, op. cit., p. 84.
[14] Cf. Marshall L. B., op. cit., p. 81-88.
[15] Cf. De Saint–Denis E., op. cit., p. XVIII-XIX; важное свидетельство Варрона – R. R., I, 1, 10.
[16] Cf. Marshall L. B., op. cit., p. 47-48.
[17] Cf. Marshall L. B., op. cit., p. 49-50.
[18] Colum., I, 1, 15.
[19] Colum., I, 1,16.
[20] Colum., III, 10,8. В прозаическом предисловии к X книге он гордится тем, что обучает садоводству с большей тщательностью, чем его предшественники.
[21] Противоречие отмечено Dallinges L., art. cit., p. 137.
[22] Cf. Schroeter W. De Columella Vergilii imitatore, Iena, 1882; Stettner E., meme titre, Triest, 1894 ; Brackman C. Ad Columellae librum decimum, dans Mnemosyne, 1933, p. 107-112.
[23] Cf. De Saint–Denis E., op. cit., p. XVII-XVIII.
[24] Andre J (Etude sur les termes de couleur dans la langue latine, Paris, 1949, p. 384-385) отмечает шесть новых их обозначений созданных Колумеллой, из которых два в книге X : myrteolus, v. 238 ; flammeolus, v. 307.
[25] Cf. Schilling R., Printemps romains, Paris, 1945, p. 12.
[26] Nisard D. Poetes latins de la decadence, II, Paris, 1834, p. 167.
[27] Barberet V. De Columellae vita et scriptis, Nancy, 1887, p. 48-50.
[28] Pichon R. Histoire de la litterature latine, Paris,1908, p.483-484.
[29] Plessis F. La poesie latine, Paris, 1909, p. 520.
[30] Это был Dallinges L., art. cit., p. 148.
[31] Сарказмы D. Nisard (loc. cit) и de M. Rat (op. cit., p. 51).
[32] Lamartine, Jocelyn, 9e epoque, v. 40-54.
[33] «Сад в моих глазах — огромная картина». Этот стих принадлежит аббату Делилю, автору «Садов». Но между Колумеллой и Делилем два больших различия: 1) сад Делиля — это парк, ландшафт, организованный архитектором, умелым творцом и наследником ars topiaria древних; плодоносный сад Колумеллы, овощной и цветочный, спонтанно предлагает взору игру красок; с одной стороны, компромисс между искусством и природой, с другой — насилие над природой; 2) Делиль, чувствительный к цветам, но сторонник «трудолюбивого искусства» их смягчения и примирения, стремится к тому, чтобы зелень тополя боролась с зеленью дуба и чтоб находящееся между ними дерево примиряло их и как у живописца Верне, гасило антипатию двух враждебных оттенков (cf. Mauzi R., Delille, peintre, philosophe et poete dans les Jardins, dans Delille est–il mort?, Clermont–Ferrand, 1967, p. 177-188); Колумелла, испанец, любит яркие цвета, которые противопоставляются друг другу и самоутверждаются.