Глава девятая. Гибель империи и религия

§ 55. Крушение древнего Рима. Расцвет и торжества империи совпадает в Риме и в последующем в Византии с развитием, борьбой за существование и наконец таким же торжеством христианства. Это — новая уже религиозная идеология, впоследствии определившая собой многоразличные формы социальной и политической надстройки. Понимание ее совершенно не мыслимо без выяснения того социального и экономического переворота, который знаменует собой угасание древнего мира. «Для Рима со времен Катона до императорской эпохи осязательно постоянно увеличивавшееся в смысле своего типического объема рабское хозяйство стало национальной хозяйственной формой… Падающее экономическое и социальное значение сословия средних землевладельцев и крестьян, наряду с преобладанием крупных имений, чем дальше, тем все больше и больше парализует его тенденцию к территориальному расширению. Необеспеченное потомство собирается в столицу и больше не может быть использовано для колонизационных целей». Обезземеленная масса стремится обеспечить свое существование лишь с помощью «хлебных раздач от государственной хлебной администрации» в самом Риме. К этому прибавилось «страшное разорение крестьянского сословия походами в далекие заморские страны и притом для надобностей, которые не имели ничего общего с его интересами». Победа крупного землевладения далее «знаменовала победу несвободного труда и вместе с тем устранение старых основ государства». И если крестьянин еще «оставался количественно в большом числе, но качественно — в смысле своего социального и экономического веса — он уже не имеет значения рядом с рабовладельцами». Это только «бедняк» ---pauperculus. (Макс Вебер, Аграрная история древнего Рима, стр.336, 337-339, 340-341, 343-348, 355.)
В социальном отношении картина получается следующая: в самом низу находятся рабы, «с которыми обращались хуже, чем с вьючными животными; собранные из различных стран, озверевшие и огрубевшие от постоянных побоев, от работы в оковах, под ударами бича, озлобленные, мстительные, без всякой надежды впереди, они были всегда готовы устроить бунт, но они не были в состоянии — вследствие низкого интеллектуального уровня огромного большинства их, состоявшего из варваров, — низвергнуть старый государственный порядок и основать новое общество». «Над этими миллионами несчастных из несчастных опять–таки возвышались сотни тысяч рабов, живших в роскоши и в изобилии», они, «соучастники всякой мыслимой скверны, либо вырождались вместе со своими господами», либо проникались отвращением к этой жизни и еще более страстно тосковали по новой, чистой, высшей жизни». Рядом с ними кишели «сотни тысяч свободных граждан и вольноотпущенных рабов, многочисленные, но нуждающиеся остатки крестьянства, обнищавшие арендаторы, бедные городские ремесленники и носильщики, наконец люмпенпролетарии больших городов; исполненные силы и сознания свободных граждан, они экономически являлись низшими людьми в обществе, они не имели крова и вели необеспеченное существование, рассчитывая на крохи, которые выбрасывались им оптиматами». А на самом верху мы имеем владельцев латифундий и толпившихся вокруг них паразитов' Здесь «расточительность принимала самые бессмысленные формы». Лишь в редких случаях мы находим обращение крупных владельцев к интенсивному хозяйству, однако оно было осуществимо лишь путем возможно большего использования рабов и возможно скорейшего возобновления этого легко гибнущего живого капитала. Единственным путем для такого обращения к хозяйству было бегство вотчинников из городов, создание в латифундиях замкнутого хозяйства и вместе с тем все большего отрыва от рынка. (Каутский, Происхождение христианства, Москва, 1923 г., стр.57- 59. Макс Вебер, в. н. с., стр.383-384.)
Накопление колоссальных богатств в частных руках в условиях античного хозяйства могло привести только к всеобщему краху. Как мы уже видели, происхождение всех этих бесценных сокровищ совершалось исключительно путем завоевании. и грабежа. Прекращение войн поэтому было вместе с тем и прекращением того золотого потока, который лился в Рим со всех и восточных, и южных, и западных окраин. Подобного рода положение вещей не имело бы никакого значения, если бы богатство, приобретенное таким путем, получало производительное назначение и, следовательно, сопровождалось бы вечным процессом возрождения. Но античный мир при его крайне низком уровне производительных сил, а в частности технических орудий и средств, был совершенно не способен к такому использованию капитала. Все баснословные богатства Рима имели по существу одно назначение — это стать потребительными благами для расточения их правящей верхушкой.
«Промышленной буржуазии не было, и города не были богатыми промышленными центрами, экономически тесно связанными друг с другом и со всеми частями империи, объединенными в одно большое национальное хозяйство». Наоборот, в городах крупные землевладельцы были окружены толпой рабов, клиентов и праздных пролетариев, небольшой группой ремесленников, торговцев, врачей, ораторов, жрецов и чиновников». «Городская чернь не обладала такой потребительной способностью, чтобы оживить торговлю и промышленность… Во всех прочих городах мелкая буржуазия вела праздную жизнь, довольствуясь произведениями своих полей, домашним производством и обменом местных произведений, так что преобладало местное производство или, самое большее, провинциальное производство'. Известное значение имела лишь торговля. Но она по преимуществу была занята обменом предметов роскоши и в конце концов сыграла весьма печальную роль: то, что Рим стягивал к своему центру мечом, то путем приобретения восточных товаров, произведений искусства, предметов роскоши и комфорта, изысканных произведений художественного ремесла и т. п. — все обратно возвращалось на окраины, и с каждым днем все слабели золотые запасы миродержавного грабителя. (Сальвиоли, Капитализм в античном мире, стр.160-162.)
«Империя принесла — предварительно при Тиберии, окончательно с Адриана — мир и прекращение войн, которые велись для захвата земли и людей, и в то же время для включения в состав государства больших континентальных пространств… Мир означал постепенное прекращение подвоза рабов: для расточения человеческого материала, какое должно было», по утверждению древних, «производить плантации, и в каком нуждались рудники, спекулятивное разведение рабов и мирная торговля рабами были недостаточны». Цена на рабов сначала быстро поднялась, но это повлекло за собой целый переворот в применении труда на плантациях, и в результате спрос на рабов сильно упал. Вместе с исчезновением золота,, ушедшего путем обмена опять на восток и на юг, прекратилось и рабство, так как оно было возможно лишь при крайней дешевизне человеческой жизни и при постоянной замене погибающих живых существ новыми пленниками со всех концов мира. Рабство оказалось чрезвычайно невыгодным, и в римском хозяйстве произошла одна из революций, проходящих совершенно незаметно, но вместе с тем переворачивающих все старые основы. Пришлось прибегнуть к использованию уцелевших рабов уже в качестве полусвободных или даже совсем свободных земледельцев, «колонов», пришлось обратиться к более широкому применению наемного труда, наконец необходимость принудила прибегнуть к широкой отдаче земель всевозможным видам землепользователей или арендаторов. Это повлекло за собой полную перестройку прежнего хозяйственного уклада. «Античная культура из береговой начала становиться культурой континентальной», «значение городов падает как социально, так и экономически», а в результате это должно было означать относительное уменьшение интенсивности оборота». Совершается понемногу возврат к натуральному хозяйству. И если «всякий капитализм превращает имущество владеющих слоев в капитал, то империя изъяла из обращения капитал и оперлась на имущество владеющих слоев·. Многие крупные владения совершенно распались. На первый план выдвинулись крупные владельцы в провинциях. Рядом с ними становятся среднее и мелкое землевладение. Государство старается использовать и естественные силы населения и доход натурального хозяйства. Но этот процесс отнюдь не был безболезненным; как показывают факты, «разорение возрастало с каждым веком… Подати больше не вносятся, колоссальная убыль населения сказывается повсюду, и только с величайшим напряжением государство может довести до конца.«свои пограничные войны». (Сальвиоли, Капитализм в античном мире, страницы 169-179. Макс Вебер, Аграрная история древнего Рима, страницы 382-390. Мейер, Экономическое развитие древнего мира, страница 81.)
Изменение политического строя было необходимым выводом из перемен в экономических и социальных условиях. Вес население было прикреплено к государству и разделилось на два основных слоя. С одной стороны, это люди, обязанные платить поголовную подать: плебеи, колоны, вообще податные сословия. Это — люди, работающие на чужой земле на самых различных основаниях, обязанные платить господину определенные оброки и нести установленную барщину. Особенное значение среди этой группы занимает класс колонов, или крепостных. Главным признаком колоната признается «прикрепление крестьянина к земле и его зависимость, доходящая до крепостного состояния, от лица, на чьей земле он сидит и чью землю возделывает». Развитие колоната в различных странах тогдашнего мира было весьма различно: в некоторых местностях оно приближалось к состоянию государственного крестьянства, имевшего свои корни в восточном крепостничестве, в других — оно постоянно приближалось к свободной аренде в самых различных ее подразделениях. Часть колонов составляли варвары, поселенные в пограничных провинциях. Правовое положение этого нового сословия нс было точно фиксировано в законе, и как в хозяйственном отношении они представляли собой нечто "среднее между арендаторами и рабами, между государственными крестьянами и крепостными, так и юридически они остались чем–то средним между свободными и несвободными подданными императора. Положение землевладельцев, и средних и крупных, также изменилось. Как поссесоры (владельцы) государственной земли, так и частные собственники одинаково становятся органом государства в качестве представителей креностной вотчины, или поместья. И подобно тому как государственные крестьяне находятся непосредственно под гнетом императорского налогового аппарата и всевозможных чиновников, точно так же землевладельцы были обращены в так называемых декурионов, обязанных определенными налогами и повинностями со своих крепостных, за которых они и несли ответственность. Положение этих декурионов–поссесоров было не особенно легко в качестве непосредственно подчиненных государству подданных. Большие привилегии этого класса окупались столь же большими поборами. «Крупные землевладельцы естественно перекладывали это бремя на плечи колонов и арендаторов, а эти последние отвечали на это давно испробованным средством — бегством. Земли приходили в запустение все больше и больше, владельцы поместий — декурионы — и владельцы государственной земли подают одну жалобу за другой и в конце концов и сами убегают». Таковы результаты всеобщего закрепощения и так называемой литургической финансовой системы, где каждый прикреплялся к своему родному месту и должен был выполнять под страхом лишения всего имущества неотложные «литургические» повинности. (Макс Вебер, Аграрная история древнего Рима, стр.386, 387. Ростовцев, Колонат, — в приложении к труду Вебера, стр.409, 110, 422-430.)
Прекращение права передвижения и наследственность таким путем образовавшихся сословий были результатами «литургической системы» не только в сельских местностях, но и в городах. В них живется не лучше. И они обязаны нести те же литургии. Городские должностные лица, которые требуют отбывания литургий и собирают подати, принадлежат почти исключительно к крупным землевладельцам, и эти последние становятся все влиятельнее. Мелкие землевладельцы и горожане становятся им все более и более подвластными. Городские ремесленники и купцы образовывают наследственные корпорации, прикрепленные к своему делу. В городах постепенно исчезают представители крупной торговли, и преобладающее значение занимает мелкий торговый люд и столь же мелкое ремесло, работающее частью в своих мастерских, частью же в качестве обязанных в государственных мастерских, принудительных цехах, на различных государственных монополиях и т. п. Все эти корпорации являются как бы ответственными за несение повинностей и налогов. Сами города постепенно включаются в состав определенных податных территорий, во главе которых стоят крупные декурионы, ставшие таковыми из состава прежних откупщиков, всадников и патрициев. «Городские территории чем дальше, все больше и больше превращаются в комплексы крупных поместий, которые большей частью с умиранием рабского хозяйства возделываются попадающими все в большую и большую зависимость колонами. Государственная организация исчерпывается возникновением широко развитой и иерархически организованной бюрократии. Именно в ней империя ищет защиты и средств против полного развала феодализи–рованных территорий. Процессу феодальной децентрализации противопоставляется принудительная и насильственная централи з а ц и я. Все отношения принимают характер все более и более обнаженной государственной силы. (Вебер — Ростовцев, в. н. с., стр.417, 426, 428. Мейер, Экономическое развитие древнего мира, стр.90-93.)
§ 56. Религиозные предпосылки христианства. Еврейский рай. Возврат римского общества и наиболее крупных центров империи к религии был естественным выводом из общего экономического краха. Ослабление производительных сил, понижение интенсивности хозяйства, переход его обратно к более древним формам, возврат к феодализму и примитивному натуральному хозяйству — все это были условия, которые необходимо влекли за собой и создание соответственной идеологии. И по мере того как социальный центр тяжести постепенно переходит из крупных центров в более мелкие, от торговли к мелкому ремеслу и сельскому хозяйству, от определенных старых культурных народностей к новым массам полуварварских колонов и декурионов, совершался и отход от философии и научной мысли в сторону религиозных воззрений и магической техники. Сам переворот должен был произвести на умы тогдашнего человечества огромное впечатление. На глазах у всех в продолжение десятилетий от неизвестных причин рушилась мощь великой державы, из ее жил исчезало золото, бессилие охватывало ее члены, и там, где еще во времена республики, созидались громадные армии для победоносных походов, теперь с трудом и с величайшим напряжением путем громадных жертв еле–еле охранялись границы государства. И совершенно правильно Каутский отмечает полную «растерянность даже в наиболее образованных кругах тогдашнего римского общества». Отсюда обращение ко всевозможным проповедникам, моралистам, жрецам и шарлатанам за помощью и разъяснением происходящего. Там, где люди теряют власть над земными силами, они необходимо ищут их замещения при помощи небесных. Где отказываются технические орудия, там должны спасти чудо, магия и волшебство. (Каутский, Происхождение христианства, стр.96 и сл. Рейенер, Идеологии Востока, Москва, 1927 г., стр.16 и сл.)
Христианство, ответившее в своем идеологическом построении на запросы великого кризиса античного мира, само явилось лишь синкретическим завершением существовавшей до него религии. В своей идеологии оно поэтому обладает необычайно смешанной природой. Вряд ли есть страна тогдашнего мира, которая не дала бы христианскому учению некоторых из его основных положений. В христианстве совершенно неожиданным путем сочетались наследие восточных и западных религий и в известной степени философских воззрений. В основном своем мифе оно ближе всего подходит к буддизму, возникшему в результате великого кризиса Индии и охватившему впоследствии северный, южный и дальний Восток. Чрезвычайно трудно поэтому в христианстве различить в точности вошедшие в его состав основные части. Но приблизительно в грубых чертах все же выделяются два основных течения. Первое относится к восточным религиям и есть продукт еврейской теократии, возникшей с построением второго храма и погибшей при разрушении Иерусалима. Второе течение есть синкретическое завершение эллинистических религий, возникших под влиянием эллинской культуры па Востоке и давших во времена Рима целый ряд мессианских образов в Африке, Азии и Европе. Общий характер как юдаистического наследства, так и эллинистических творений определяется построением некоторого образа спасителя, искупителя, или Мессии, не только чудотворца вообще, но социального чудотворца в частности. Древний мир, который в античных полисах начал с идеи золотого века и мечты о возвращении его на землю в качестве крестьянского рая, заканчивает свое существование новым обращением к той же самой древней идее, как только он поворачивает назад и уже в форме мировой империи возвращается к первоначальному источнику древней культуры, — к несвободному крестьянину, придавленному тяжелой пятой феодала. Разница та же, которая имеется между примитивным Гераклом и песнями Гесиода и римским императорским Христом, признанным в этом звании после долгой борьбы нового мещанства за сто существование.
Остановимся прежде всего на еврейских корнях христианской идеологии. Она связана с так называемой библейской историей и последним революционным взрывом еврейского народа. Что касается первой, то здесь мы имеем несколько идей, непосредственно обусловленных экономическим, политическим и культурным бытом Израиля. Важнейшими здесь являются идеи погибшего рая и первородного греха, последующего договора народа с его богом–по к ров и теле м, мессианского обетования земного пришествия и наконец монотеистически организованного культа. Первая идея не представляет собой ничего неожиданного. Это то же предание о погибшем золотом веке, с которым мы встречались уже не раз в идеологии крестьянства. Как мы уже знаем, именно при помощи этого мифа создается объяснение перехода от первоначального земельного богатства и свободной общины на коммунистических началах к последующему феодальному гнету. Это историческое событие объясняется магически при помощи первородного греха, впоследствии искупленного или искупаемого особыми жертвами., Самый грех заимствуется также из воспоминаний о доисторических временах, а в частности о переходе от первоначального несвязанного полового общения к последующим формам матриархального и патриархального брака. С точки зрения последующего семейного быта, порожденного переходом к новым формам хозяйства, старые формы полового общения представляются греховными и «кровосмесительными», и этот грех оказывается магической причиной для изгнания из рая и для перехода в условия тяжелой борьбы за существование. Так, по библейскому повествованию, жена из ребра Адама, т. е. попросту говоря, его дочь, оказывается соблазнившей его на брачную связь, запрещенную божеством, а за этот первородный грех Адам с его женой–дочерыо изгоняются из рая, так что с тех пор он осужден «в поте лица своего есть свой хлеб». Курьезно, что последующие браки между братьями и сестрами — детьми Адама не вызывают такого тяжкого осуждения и кары.
Само изображение потерянного рая дает нам ту же самую картину крестьянского блаженства, которую мы видели у Гесиода. Рай располагается в прекрасной местности, в «Эдеме на востоке»; там «произрастил господь бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи», там имеется «река для орошения рая», там имеется и золото, и камень оникс. Этот рай полон всяких «животных полевых» и «птиц небесных». Человек создан для того, чтобы возделывать и хранить этот чудный сад, а для поддержания своей юности, здоровья и бессмертия было дано и особое «дерево жизни» посреди рая. («Книга Бытия», гл.II, стихи 8-20.) В этом раю человек оказался обеспеченным богатейшими дарами природы, он избавлен от всякого тяжелого труда, совершенно свободен от какого бы то ни было земного гнета, не знает не только болезней, но и разделения богатства и бедности, принудительных зависимостей и неравенства и, само собой разумеется, не имеет представления ни о войне, ни о государстве. Золотой век и здесь, подобно древнеэллинскому, встает перед нами, как социальная и политическая программа крестьянского анархизма и потребительного коммунизма, где нет еще ни разделения земли, ни частной собственности, ни последующего общественного и политического порядка. И подобно тому, как у Гесиода грехопадение совершилось при помощи богини Пандоры, которая принесла в закрытом ящике, а вернее в своем женском лоне (сексуальный символ), все последующие раздоры, распри и войны, точно так же и здесь Ева, соблазнившая Адама, в то же время дала ему вкусить от плода познания добра и зла, что и повлекло за собой последующую эпоху не только тяжелого труда, но также войн, убийства (Каин убивает Авеля) и государственного порядка, ибо предполагается, что уже при сыновьях Адама воздвигаются города и ведутся войны.
§ 57. Договор с Ягве и Мессия. Вторая еврейская идеология социального порядка заключается в идее договора между богом и его народом. Мы не будем здесь останавливаться на происхождении еврейского монотеизма, но возьмем идеологическое выражение указанного контракта. По этому учению божество, первоначально требовавшее человеческих жертв (жертвоприношение Исаака), впоследствии, будучи побеждено в единоборстве, соглашается на своеобразную двустороннюю сделку. «Я бог всемогущий, — говорит он Аврааму, — ходи и передо мною и будь непорочен, и поставлю завет мой (т. е. договор) между мною и тобой и весьма размножу тебя… Я — вот завет мой с тобой: ты будешь отцом множества народов… весьма, весьма распложу тебя и произведу от тебя народы, и цари произойдут от тебя; и поставлю завет мой (т. е. договор) между мною и тобой и между потомками твоими после тебя в роды их, завет (договор) вечный в том, что я буду богом твоим и потомков твоих после тебя и дам тебе и потомкам твоим после тебя землю, по которой ты странствуешь, всю землю Ханаанскую во владение вечное, и буду им богом… Ты же соблюди завет мой Договор), ты и потомки твои после тебя в роды их». В результате этого на почитателей бога Ягве возлагаются следующие обязанности: обрезание — «да будет у вас обрезан весь мужский пол, и сие будет знаменем завета между мной и вами» — и хождение перед богом, которое заключается в соблюдении данных Ягве «повелений», «уставов» и «законов». Этот договор подтверждается при помощи особой «клятвы», принесенной обеими сторонами, и затем развивается и подтверждается много раз в той же норме двустороннего клятвенного обещания. Неисполнение договора грозит человеку своего рода неустойкой, т. е. всевозможными лишениями, мучениями и бедствиями, со стороны же бога имеется лишь возможность морального греха в деле несоблюдения клятвы, на что впоследствии не раз указывают богу верующие и предупреждают его о такой возможности нарушения клятвы со стороны Ягве, когда он слишком жестоко осуществляет свои угрозы и в силу неустойки подвергает людей опасности полного вымирания и гибели. («Книга Бытия», гл.XVII, ст. 1-9, 10-27, Рейенер, Идеология Востока, стр.90-93, 96-98.)
Соглашение между богом и человеком впоследствии получает некоторое изменение. Основанием его являются весьма серьезные социальные перемены в эпоху иудейского царства, которые на евреях повторили общий ход развития античного хозяйства. Эта эпоха принесла с собой сильное развитие торговли, громадный рост социального неравенства, обезземеление крестьянства в пользу феодальных господ, богачей и ростовщиков; в результате особенно обострились идеологические запросы угнетенных масс. Обещанное по договору оказалось не вполне достаточным, и мы находим здесь, как и во всех историях древних аграрных государств, новое обращение к будущему царству божию на земле. Выразителями этих запросов являются так называемые пророки, и некоторые из них создают довольно полную картину будущего рая, вполне аналогичную уже знакомым нам мечтам эллинов о золотом веке. Для его воплощения, подобно другим мессианским чудотворцам, и здесь должен притти на землю особый сын божий в качестве социального чудотворца, и он путем магической силы вновь возродит потерянное в древности блаженство. Самый образ Мессии весьма противоречив, так как, несомненно, он был сборным пунктом для разных классовых надежд и упований. Такими же чертами отличается и само царство божие на земле. Но основной тон ему дает психология крестьянства и мелкобуржуазного слоя, ищущая в магической экономике и политике выражения своей классовой программы. Этот рай в изображении пророка Исайи живописуется самыми пышными красками. В нем мы можем различить черты физического и материального изменения природных условий, а также социальную картину и политический образ грядущего мессианского рая. (G. Adler, Geschjchte des Sozialismus und Kommunismus, стр.60. Беер, Всеобщая история социализма, стр.12-14.)
В раю изменяются солнце и луна. Земля преображается. Горы падают, дол наполняется, кривизна выпрямляется, неровное становится гладким. Магически является изобильное орошение, обеспечивается столь же волшебное дождевание, земля покрывается драгоценными растениями и раскрывает свои недра, полные минеральных богатств, драгоценных металлов. Люди становятся долголетними и вечно молодыми. Их потомство в этой чудесной обстановке необычайно размножается, болезни исчезают вовсе. В результате таких условий расцветает крестьянское хозяйство: «Даст (бог) дождь на семя твое, которым ты засеешь поле, и хлеб, плод земли, и он будет обилен и сочен, стада твои в тот день будут пастись на обширных пастбищах. И ваты и ослы, возделывающие поля, будут есть корм соленый, очищенный лопатой, и веянный». Эти слова Исайи являются лишь развитием других обетований аналогичного характера. Так в награду за исполнение заповедей Ягве бог обещает: «Я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастания свои, и деревья полевые дадут плод свой, и будете есть хлеб свой досыта, и будете жить на земле вашей безопасно; пошлю мир на землю вашу, сгоню лютых зверей с земли и плодородными сделаю вас, и размножу вас». Так каждый крестьянин мечтал прежде всего о своем доме, смоковнице и изобильном урожае. Конечно, в мессианских обетованиях мы находим и другие черты. Туда внесли свои надежды вне земледелия стоящие классы. Однако не им принадлежит главнейшее содержание царства божьего на земле. Общественное устройство грядущего рая также довольно пестро. Но и в нем основной тон придает крестьянский классовый идеал, который стремится к миру, потребительному коммунизму и анархии в политическом отношении. В будущем раю больше не будет людей, «делающих перепись», или «весящих дань», или «осматривающих башни», т. е. не будет ни податей, ни налогов. В мессианском царстве, по словам пророка Михея, каждый «будет сидеть под своей смоковницей, и никто не будет устрашать их». И, как говорит Исайя, там можно будет «покупать без серебра и без платы и вино и молоко», там народы «перекуют мечи свои на- орала и копья свои на серпы. Не поднимет народ на народ меча и не будут более учиться воевать». (Рейенер, Идеологии Востока, стр.114, 115, 119.)
Мы подчеркиваем еще, что здесь мы останавливаемся не на всем идеологическом содержании мессианских обетований. Для нас здесь важно лишь то, что впоследствии вошло в христианство и частью легло в его основу. Поэтому мы оставляем в стороне райские черты магической организации богатства и торговли, даже торговли морской с ее великими сокровищами. Мы здесь обходим тот момент, который Жестоко противоречит крестьянским идеалам земледельца и выражается хотя бы в мечтах о покорении всего мира, обращении всех иностранцев в рабство и использовании рабского труда в необузданно широких размерах. Основанный на рабовладении быт оставил не менее резкие и яркие черты в мессианских чаяниях евреев, нежели в различных эллимистических утопиях, где потребительный социализм становился прямо на плечи рабского труда. То же мы видели и у Платона. Для нас важно здесь отметить крестьянский и мещанский характер основных течений и вместе с тем не только утопизм, но и свойственный этим классам половинчатый и примиренческий характер. И если даже мы находим в мессианском построении евреев какие–то картины грядущих войн, всеобщего истребления угнетателей и т. п., то они имеют слишком„мало значения в общей картине магического переворота. Господствующее место занимает здесь именно. социальное чудо. Массы не делают переворота, но его ожидают. Наступление «новых небес и новой земли» должно произойти помимо них, 'само собой, как акт спасения со стороны чудотворца. Ни о каком восстании, а тем более о социальной революции здесь не идет речи. Протест возникает лишь против злоупотреблений и эксцессов, однако протестующие не прочь помириться на старом порядке и старых носителях власти, но только, что называется, из хороших людей. Тог же Исайя не прочь принять и князей в свое райское блаженство, там ведь «князья будут править по закону, и каждый из них будет как защита от ветра и покров от непогоды, как источники вод в степи, как тень от высокой скалы земле жаждущей». И если мы встречаем в «Книге Царств» картину, где у господа, «сытые работают из хлеба, а голодные отдыхают», немощные препоясываются силой», «из, страха подъемлет он (господь) бедного, из брения возвышает нищего, посаждая с вельможами, и престол славы дает ему и наследие», то у Исайи мы находим и гораздо более осторожные выражения. Здесь говорится лишь о том, что «будут строить домы и жить в них, насаждать виноградники и есть плоды их. Не будут строить чтобы другой жил, не будут насаждать чтобы другой ел, ибо избранные долго будут пользоваться изделием рук своих. Не будут трудиться напрасно и рождать детей на горе». Исайя вовсе не является сторонником того, чтобы притесняли «дети», чтоб господствовали над народом «женщины». Во главе общества должны по–прежнему стоять «старцы и знатные». Идеальным для него является тот, кто «ходит в правде и говорит истину; кто презирает корысть от притеснения, удерживает руки свои от взяток, затыкает уши свои, чтоб не слышать о кровопролитии, и закрывает глаза свои, чтобы не видеть зла». Неудивительно после этого, что такие пророки, как Иеремия, не прочь восстановить князей того времени, когда они были «чище снега, белее молока», а телом выглядели «краше коралла». Все это слишком далеко от какой бы то ни было революции, и жестоко неправы те писатели, которые в этом мелкобуржуазном примиренческом идеале желают увидеть начатки революционного коммунизма. Их там нет и не могло быть. (Рейснер, Идеология Востока, стр.109, 110, 111, 116- 120, 121.)
Революционный характер приобретает мессианская идеология лишь во время целого ряда еврейских восстаний и наконец в эпоху попытки социальной революции и разрушения Иерусалима. Это движение одинаково шло и против римского владычества с его чудовищными поборами, и против храмового жречества, которое беспощадно эксплуатировало массы крестьян, ремесленников и прочего трудового люда. Как известно, в это время образовались три основных партии — саддукеев, фарисеев и зелотов. Первая была организацией эллинизированных и развращенных верхов, окружавших первосвященника и царя, принадлежавших к наиболее богатым и сильным кругам Иерусалима. Здесь было крепко сознание необходимости союза между капиталом и римскими легионами и откровенно проповедывалась мысль, что «если бы не римское правительство, то давно один съел бы другого живьем». В дележе громадных доходов храма с саддукеями соперничали фарисеи, охватывавшие в своем составе массу низшего священства, всевозможных книжников и учителей, питавшихся за счет храма. Эти люди были настроены в известной степени демократически, держались средних кругов городского мещанства и стояли на строгой почве формального закона, в точном соблюдении коего видели спасение страны. Наконец, зелоты включали в свой состав массы деревенской и городской бедноты, босяцкий пролетариат и частью нищую массу, кормящуюся так или иначе возле храма. Вследствие разрушительной политики саддукейских верхов, положение еврейского крестьянства было совершенно невыносимо. Среди них поэтому особенно сильно было мессианское ожидание и было сделано очень много попыток своими руками помочь Мессии совершить ожидаемое чудо. Таких мессий появлялось достаточно, каждый из них собирал вокруг себя тысячи приверженцев и вооруженной рукой пытался добиться власти, захвата храмовых богатств, а вместе с тем и осуществления царства божия на земле. Необходимо Отметить еще две группировки среди трудящихся. С одной стороны, это были ессеи, создавшие коммунистические общины и в течение полутора века пробовавшие путем взаимной поддержки братства труда и сравнительно высокого уровня знаний осуществить закон без Мессии. Другая группировка — сиккариев, — напротив, обратилась к непрестанному индивидуальному террору и этим путем пыталась истребить крупных землевладельцев и передать их земли крестьянам. Здесь шла 'подготовка дела социального чудотворения тоже собственными руками. Как очевидно, во всех революционных организациях мессианство приняло черты боевой программы, а Мессия стал не больше и не меньше, как вождем восставших народных масс. (Никольский, Древний Израиль, Москва, 1922 г., стр.347 и сл. Каутский, Происхождение христианства, стр.228 и сл.).
Господствующее влияние приобрело перед концом Иерусалима течение зелотов. Их идеология отличается решительным революционным характером. И если у древних пророков мы порой находим весьма красочные и резкие изобличения врагов народа, то у зелотов обличения и угрозы достигают крайних пределов. Сопоставим и то и другое. Уже у Аммоса мы могли читать о судьях, которые «продают праведного за серебро и бедного за пару сандалий», о грешниках, «насилием и грабежом». собирающих «сокровища в чертоги свои», «притесняющих бедных, угнетающих нищих». Подобным же образом и Михей изобличал богатых, которые «сдирают кожу и плоть с 'костей» бедняков, «едят плоть народа моего… а кости их ломают и дробят, как бы в горшок, и плоть, как бы в котел». Они «все строят ковы, чтобы проливать кровь». Подобные же изречения найдем мы у Иеремии, у Наума, у Осии и т. п. Софония прямо именует князей «рыкающими львами», а судей — «вечерними волками», не оставляющими до утра «ни одной кости». У зелотов эти обличения еще ярче: «Подошли времена к концу, над людьми господствуют люди безбожные и порочные, а сами учат, что праведно… Пожирают они добро бедных и утверждают, что делают так из жалости». «Горе вам, могущественные, — говорят зелоты, — насилием порабощающие праведного, ибо придет день вашей гибели… Горе вам, богатые, ибо на богатство ваше надеялись вы, и от сокровищ ваших будете извержены, ибо в дни богатства вашего не думали вы о всевышнем, неправду творили и нечестие и заслужили день пролития крови вашей и великого суда…» К этому присоединяются страшные угрозы: «В те дни отцы с сыновьями будут убиты в одном месте и братья будут убиты один подле другого, так что кровь их потечет потоком, от утренних сумерек до захода солнца будут убивать друг друга; конь по грудь будет ступать в крови грешников, и колесница погрузится в кровь до верхушки». За этой местью последует царство Мессии на преобразившейся плодоносной земле. Как известно, пророчества эти сбылись. Восстание зелотов, захвативших под предводительством разных мессий Иерусалим и храм, было раздавлено в крови. Все трудовое население Иудеи было истреблено. Римские легионы вместе с еврейскими богачами оказались сильнее Мессии бедняков. Однако мессианские идеи не погибли. (Рейснер, Идеологии Востока, страницы 126-130.)
§ 58. Элементы эллинизма. Мессианская идеология еврейства передала последующему христианству целый ряд своих учений. Однако она не могла быть в чистом виде воспринята Римом по очень простой причине: она носила, во–первых, чисто национальный характер, поскольку речь шла о договоре между человеком и богом, а во–вторых, в своей революционной форме она получила чисто классовое выражение. Имевшие в дальнейшем место преследования христиан под видом еврейской секты несомненно связаны с указанными чертами еврейского мессианства. Для того, чтобы последнее превратилось в христианство, оно должно было пережить серьезную метаморфозу. Оно должно было потерять свой исключительный и национальный характер, оно должно было не только притупить острие классовой борьбы, но и вовсе от нее отказаться. Нужна была религия универсализма и мира, послушания и порядка. И первоначальная история, христианства с ее еврейскими общинами дает нам по необходимости два процесса: с одной стороны, жестокое сопротивление Рима еврейским национальным и социальным чертам, а с другой — постепенное перерождение юдаистических воззрений на почве все большего и большего насыщения новой веры чисто эллинистическими воззрениями. Примирение между Римом и христианством могло совершиться лишь тогда, когда последнее сконструировалось окончательно именно как «христианство» и совершенно отошло от своего первоначального еврейского источника. Для выяснения этого процесса самой выработки христианства и создания действительно «новой» религии мы должны остановиться на судьбах религий эллинизма.
Здесь мы находим целый ряд отдельных течений. Прежде всего необходимо отметить значение культа Деметры Элевсинской и культ орфического Диониса. Оба эти культа строятся по иному принципу, нежели религия еврейского мессианизма. Здесь на первый план выдвигается магическое начало. Основной исходный пункт, общий еврейскому первородному греху и Элладе, здесь строится путем создания образа богини Земли, или Деметры, дочь которой похищается подземным богом Плутоном, но впоследствии, благодаря хождению Деметры по мукам, возвращается на землю хотя бы на известное время в году. Подобно идеологиям Иудеи, источником этой идеологии ее являются запросы сельского хозяйства с его стремлением к повышению урожая. Похищение дочери Деметры Коры приводит к отказу богини–матери произращать злаки и посылать дожди. Лишь воскрешение похищенной дочери производит возрождение общей производительности природы. Впоследствии к этому культу присоединяется культ Диониса, рожденного Корой, и этот Дионис–Загрей подвергается мучительной смерти, но возрождается вновь в качестве второго Диониса. Связь дионисова культа специально с виноградарством общеизвестна. Но здесь важно отметить одно: Дионис не дает мессианской идеи в общем смысле. Тут подъем производительности природы совершается при помощи непосредственной магии, выразившейся по отношению к Деметре в элевсинских, а по отношению к Дионису — в орфических таинствах. Сельскохозяйственный характер этих божеств довольно скоро угасает, и ввиду развития в Элладе городской жизни Земля и ее погибший, а затем воскресший сын получают другой характер. (Зелинский, Древнегреческая религия, Петроград, 1918 г., стр.88, 110, 113. Его же, Религия эллинизма, Петроград, 1922 г., стр.14-18, 20, 21, 23-26, 29, 30.)
На этой основе мы имеем образование религии таинств: элевсинских с почитанием Деметры и орфических — с культом Диониса. Эти боги земли и плоти переходят на положение богов, причастных подземному миру, хотя и Дсметра и Дионис остаются по–прежнему первая — богиней плодородия, а второй — богом производительных сил и в частности виноделия. Но отношения этих богов к подземному миру, благодаря нисхождению Деметры в ад и мучительной смерти Диониса, с последующим его воскресением, ложатся в основу искупительной жертвы, при чем во время священных таинств разыгрывается мистерия искупительной смерти и последующего воскресения и, как можно предполагать, совершается вкушение божественного тела. Этим путем обеспечиваются райское блаженство в загробном мире и магическая помощь в житейских делах здесь, на земле. Специально в орфическом культе развивается и нравственное учение, основанное на том, что злобные титаны в борьбе с Зевсом растерзали Диониса–Загрея и поглотили частицы его тела, а тем положили начало греху. Так как люди происходят от титанов, а следовательно, совмещают в себе их грешную плоть и частицы божественного младенца Диониса, то их задачей и является борьба божественной души с греховной плотью и окончательное освобождение сердца Загрея, которое и совершается в тот момент, когда человек обращается к «орфической жизни». Три раза должно происходить перевоплощение в разные тела, должно состояться решение загробного суда, и лишь после этого настанет пора «освобождения, воссоединения и успокоения». Таким образом, после смерти каждого человека ожидает или чистилище, в период воплощений и очищения от грехов жизни, или — после суда — ад, или райское блаженство. (Зелинский, Религия эллинизма, стр.17-28. Его же, Древнегреческая религия, стр.110-113.)
В период эллинистического расширения торговли и связанной с ней городской культуры на Востоке и там происходит соответственное перерождение древних культов. Древнеазнатская богиня Кибела приобретает эллинский характер. И здесь эта богиня урожая меняет свой головной убор — хлебную меру урожая — на городской венец, по образцу окружающих город стен. Жестокий культ, сопровождавшийся кастрацией жрецов и принесением в жертву богине гениталий в целях повышения урожая, и здесь приобретает постепенно духовный характер. И если прежде Кибела под видом Агдистис привела к грехопадению, кастрации и гибели своего сына Аттиса, погибшего ужасной смертью, а затем воскресшего, после ее схождения в ад, то теперь Аттис становится богом–искупителем и спасителем, для служения которому вместе с богоматерью создается мистический культ. Здесь служатся панихиды, оплакивается погибший бог во время страстной недели, выносится ею плащаница и празднуется воскресение. Во время служения опять происходит причастие телу Аттиса в столь близких последующему христианству формах, что этот прообраз христианского причастия вызывал у таких апологетов, как Фирмик Матери, настоящий ужас: Единство эллинистической городской культуры влечет за собой последующее объединение Деметры и Кибелы в один образ богоматери и Диониса и Аттиса — в один лик сына божия и спасителя, телу и крови которого причащались «мисты», т. е. лица, посвященные при помощи особого рода таинства в эти мистерии. (Зелинский, Религия эллинизма, стр.29-45.)
Третье течение того же порядка мы наблюдаем в Египте, где первоначальные натуральные божества приняли в конце концов духовный характер. Такова прежде всего Изида, дочь Огца–Земли и Матери–Неба, великая волшебница и учительница магии. Эта богоматерь становится женой своего брата бога Озириса и от него имеет божественного младенца Гора. Озирис в этой троице подвергается мучительной смерти, его мать при помощи таинственных средств его воскрешает, младенец Гор побеждает его врага змея Апепи, и таким образом завершается цикл грехопадения, искупления и воскресения. Впоследствии место Озириса занимает одно из его воплощений — Серапис, а прежнюю магию урожая сменяет культ, в составе которого мы находим и особые праздники и богослужения как печального, так и радостного характера. Создается ежедневная служба Изиде, украшенная особыми крестами, сопровождаемая звоном особых звонков, или систров; наряду с веселым праздником «корабля Изиды» создаются мистерии, где развивается «священная драма», героями которой были Озирис, а впоследствии Серапис и Изида, а «содержанием — страдания, смерть и воскрешение первого, горестные поиски и самоотверженный подвиг последней». Молящиеся переживали всю эту драму совместно с божественным страдальцем, как говорит один из героев Апулея («Метаморфозы», кн. 11): «Я дошел до пределов смерти, я коснулся своей стопой порога Персефоны; пройдя через все стихии, я вернулся обратно; среди ночи я увидел солнце, сверкающее своим белым светом; к богам и неба, и подземной глубины я подошел и вблизи сложил им дань своего благоговения». Так Серапис «главой витал в эмпирее, а стопами попирал подземные глубины; отдавшийся ему при жизни поклонник и „здесь и там пользовался его неизменным покровительством». Дело отожествления египетского, анатолийского и эллинского культов пошло по линии объединения Деметры, Кибелы и Изиды в виде Великой Матери; Дионис слился с Аттисом и Озирисом–Сераписом, и в результате мы имеем наряду с богом–отцом всеобщую божью матерь и бога–сына в качестве спасителя, принесшего искупительные жертвы. И подобно тому, как Деметра изображалась с младенцем Дионисом на руках, видим мы и Изиду с младенцем Гором. (Зелинский, Религия эллинизма, стр.46-58.)
Четвертое течение того же синкретического образования идет из Вавилона через Сирию. В основе здесь образ богоматери Иштари, соблазнившей на грех Тамуза, или Думузи, который погибает и воскресает лишь после сошествия Иштари в ад и чудесного восхождения. И здесь первоначально этот культ дает картину сексуальной магии, которая при помощи обращения к животным, а в частности человеческим производительным силам и органам, обеспечивает урожай. Во время отсутствия матери–жены Иштари, так же, как это было с Деметрой, прекращается всякое плодотворение на земле, и весь мир замирает в смертном сне. И здесь первоначально воскресение совпадает с весной, а страсти господни и смерть — с переменами времен года. У финикиян и ассирийцев Иштарь становится Астартой, Тамуз именуется Адовом, что значит господь. Этот миф вливается в эллинское русло через остров Кипр, где он дает повесть об Афродите, богине любви, и Адонисе. Культ повторяет известные нам черты и дает, по общему правилу, страсти господни, сошествие богородицы во ад и воскресение, с тем лишь отличием от вышеуказанных пунктов, что он тут теряет таинственный, мистический характер и становится культом открытым. Однако переход от первоначальной магии «приворожения плодоносности к земле» и связанная с ним эротическая или сексуальная магия приобретают духовный характер и дают сильный оттенок религиозной сентиментальности, соединяющей богов с верующими. Лишне прибавлять, что в последующем развитии Иштарь с Тамузом, Астарта с Адоном и Афродита с Адонисом без малейших затруднений воспринимают в себе одинаковые символические образы Изиды, Кнбелы, Деметры, с одной стороны, Сераписа, Аттиса и Диониса — с другой. (Зелинский, Религия эллинизма, стр.58-67.)
Эта религиозная система, дающая в конце концов надлежащую троицу, образованную вместе с богом–отцом в виде различных форм главного божества по образу Зевса не могла бы однако создать христианства, если бы религиозный мир эллинизма не обладал еще несколькими элементами чрезвычайной важности. Таковы апофеоз героев, теофания и учение о харизме, или благодати. Явление божества на землю было присуще древнейшим религиям. Отличие христианства от них заключается в том, что такое перевоплощение божества принимает характер богочеловечества. И здесь мы встречаемся с древнейшим учением: специально божеские почести воздавались основателям городов, героям, всевозможным спасителям, или сотерам. Подобные обожествленные герои становились своего рода посредниками между богом и людьми, служили им в своих надгробных часовнях чудотворной помощью и прорицаниями оракулов. В эпоху эллинизма под влиянием восточных воззрений богочеловечество находит дальнейшее развитие. Носители государственной власти обожествляются по древним египетским и персидским образцам. Первый пример этого дал Александр Македонский, а впоследствии мы встречаем обожествление ряда египетских и сирийских царей. Так появляются Птоломей–спаситель, другой Птоломей с сестрой в качестве богов–адельфов и т. п. В Сирии мы находим обожествленного Селевка в качестве Зевса–победоносца, Антиоха в виде Аполлона–спасителя и т. п. Выводом отсюда являлось создание нового догмата, пролагавшего пути для еще более близкого объединения бога и человека, для схождения на землю любого сына божия. Ибо подобные верования покоились на признании мысли, что бог может избрать себе земным местопребыванием тело человека от его рождения до смерти, так что земная жизнь последнего является вместе с тем воплощением божества. Не надо забывать, что еврейское слово «Мессия» совершенно равнозначно понятию «Христос», а русское слово «спаситель» вполне совпадает с греческим термином «сотер». (Зелинский, Религия эллинизма, стр.81-96.)
В эпоху величайших социальных потрясений и крушения древнего мира было вполне естественным, что люди обратились к помощи таких христов и спасителей уже непосредственно для своих нужд. И в то время, когда жажда чуда была естественным выводом из безвыходного положения, всяческая магия испытала неслыханный расцвет. Магическая медицина в частности нашла свое прибежище у ног старых медицинских богов Асклепия и Гигии. «Асклепий призывается, как спаситель–сотер, спаситель от телесных недугов прежде всего, исцеляющий хромых и слепых прикосновением своей ласковой руки». Следующим шагом становится превращение его в спасителя всех и всего. Образ Асклепия становится шаблоном для последующей христианской иконографии. Это — «образ, средний между юношей и мужем, с мягкими волосами и бородой и со светом неземной доброты в очах». Этот образ мы найдем впоследствии в качестве уже христианского Иисуса. С ним сливается также образ доброго пастыря, по образцу бога Гермеса, с овцой на плечах. Именно Асклепий и Гермес послужили основанием для священных изображений последующих христианских катакомб. Идея богочеловечества и жажда магического спасения вполне обосновали последующее появление многочисленных чудотворцев, объявлявших себя сынами божьими, спасителями и христами и совершавших среди людей, раздавленных великим крушением культуры, многочисленнейшие чудеса. Особенную известность получил в этом отношении великий чудотворец Аполлоний Тианский, воплощение бога Протея, история которого совершенно аналогична с последующей историей жизни и деятельности Иисуса, вплоть до последнего ее акта — вознесения живым на небо. По свидетельству Лукиана, подобное же чудо совершил и другой, уже христианский чудотворец, Перегрин, сжегший себя живым на костре. (Зелинский, Религия эллинизма, стр.104. Каутский, Происхождение христианства, стр.112-114.)
Эллинизм кроме догматов подготовил и последующую христианскую церковь. Мы уже знаем, что для участия в таинствах необходимо было особое посвящение, а в некоторых случаях даже искус. Совершение таинств могло быть поручено лишь людям, обладавшим настоящей благодатью, а для пользования таинствами и участия в них требовалась нравственная жизнь. Такие замкнутые общины не раскрывали своих вероучений и являлись специально причастными к божеству. Необходимо отметить также и их чрезвычайно демократический характер: в число своих сочленов задолго до христианства они принимали и рабов. Было общим правилом, что вне общины посвященных спасение невозможно, что существует преемственность благодати, ведущей начало от откровения самого божества. Наконец следует помнить, что задолго до появления христианских апостолов и в частности апостола Павла мы имеем ряд эллинистических апостолов. Упомянем из них апостола Мефана, разработавшего догматику и культ объединения Деметры с сирийским божеством, апостола Тимофея, обосновавшего новую религию Изиды и Сераписа, и т. д. Специально же Египет дал традицию не только сильного и организованного жречества, но и обладание последними ключами от царства небесного. Таким образом, все основные догматы последующего христианства были выработаны эллинизмом, вплоть до церковной благодати и организации, так что требовался лишь один шаг для того, чтобы завершить религиозную идеологию таким же объединением божественного мира, который совершился на земле при помощи побед и завоеваний Римской империи. В современной науке вполне правильно поэтому христианство почитается своеобразным соединением юдаистических учений с основным эллинистическим ядром. И действительно, истинным основателем христианства является апостол Павел, эллинизированный иудей из города Тарса.