Глава Первая

Кажется мне, Сократ и в следующем разговоре побуждал своих учеников всячески стараться быть умеренными и в пище, и в питье, и в плотоугодии и терпеливо переносить и холод, и зной и труды.
Заметив, что один из его учеников ведет себя очень невоздержно, сказал.
Сократ: Скажи мне, Аристипп; Если бы ты, приняв к себе двух молодых людей, должен был научить: одного, чтоб он со временем мог быть хорошим начальником, а другого, чтоб он и не подумал о начальнической должности; как бы ты стал учить и того и другого? Рассмотрим это, начав с пищи, как первого начала нашей жизни.
Аристипп: И по моему мнению, пища главная вещь для жизни; без пищи никто и жить не может.
Сократ: По этому оба они, когда придет время, верно, захотят и покушать?
Аристипп: Да.
Сократ: Которого же из них будем приучать заниматься предпочтительнее государственными делами, чем чревоугождением?
Аристипп: Без сомнения того, кто готовился быть начальником, для того, чтоб в его правление не остановились дела государственные.
Сократ: Не тому же ли надобно предложить и то, чтоб он научился переносить и жажду, когда захочется им пить?
Аристипп: Конечно так.
Сократ: А быть умеренным во сне, так чтоб ложиться спать поздно, вставать рано, а в случае нужды, и вовсе не спать, которому из них предложим это?
Аристипп: И это тому же.
Сократ: А удерживаться от любострастных дел, чтоб они не препятствовали заниматься нужным?
Аристипп: И это надобно внушить ему же.
Сократ: Чтоб не уклоняться от трудов, но с охотою переносить их, — это чья будет должность?
Аристипп: Без сомнения того же, кто хочет быть начальником.
Сократ: Чтож еще? Кажется учат еще, как побеждать неприятелей; которому из них нужна эта наука?
Аристипп: Преимущественно тому, кто предназначает себя в начальники; ибо без этой науки и прочие помянутые познания будут бесполезны для него.
Сократ: Таким образом приготовленный, и по твоему мнению, не скорее ли избежит опасности попасть в сети, расставленные неприятелем, чем прочие животные? Ибо некоторые из бессловесных животных, побуждаемые прожорливостью, от природы даже очень боязливые, но нудимые голодом, сами бегут на прикорм и попадают в ловушки, а некоторые из них с жажды бросаются на питье, и тут же в сети.
Аристипп: Правда.
Сократ: По этому правда и то, что некоторые из бессловесных, как то перепела и куропати, желая и надеясь удовлетворить естественному побуждению к пониманию, летят на голос самки, и, не думая о предстоящих им опасностях, попадают в сети.
Аристипп: Я согласен и с этим.
Сократ: Следовательно, и по твоему мнению, не стыдно ли человеку вдаваться в одинаковые с бессловесными животными страсти? Так, прелюбодеи, зная, что предстоит ему опасность потерпеть то, чем угрожают законы, т. е. и быть пойману и подвергнуться осмеянию, вламывается в запертые домы, и, не смотря на предстоящие ему беду и бесславие, тогда как еще есть много средств, могущих отклонить его от любоденных желаний, как бы погоняемый чем–то бесстрашно несется на явные опасности. Не есть ли это дело как бы одержимого злым духом?
Аристипп: И мне кажется также.
Сократ: У человека бывает весьма много самых нужных дел, коими он должен заниматься под открытым небом; сюда отнести можно: дела военные, полевые работы и. т. д., между тем многие не привыкают к холоду и зною; не чрезвычайное ли это нерадение?
Аристипп: Действительно так.
Сократ: А будущий начальник должен упражняться в этом; следовательно и терпеливо сносить и холод и зной.
Аристипп: Конечно,
Сократ: И так, если только могущих переносить трудности и воздерживаться от удовлетворения страстям предназначаем в начальники; то людей без таковых достоинств не следует ли поместить в разряда, тех, кои не должны и подумать о том, чтоб быть начальниками?
Аристипп: Правда.
Сократ: И так что же? Теперь ты, зная требования и того и другого разряда людей, подумал ли когда нибудь сам с собою, в который из этих разрядов пожелал бы ты законно и праведно поместить себя самого?
Аристипп: Я никак не могу поместить себя в разряд желающих быть начальниками, и мне кажется, весьма глупо было бы в то время, как великого труда стоит нам исправить свои собственные нужды, не довольствоваться этим и браться за дела других, предлагать другим заниматься их делами. У самих не достает времени на многое, очень нужное, а взяться за дела граждан и не исполнить того, что требуется обществом, это значит прямо подвергать себя взысканиям, даже наказанию. Не есть ли это дело великой глупости? Ибо и градские общества хотят, чтоб их начальники были для них тем же, чем для меня мой слуга. А я требую, чтоб мой слуга в довольстве приготовлял для меня все нужное, а сам не прикасался ничему из приготовленного. Так и городские общества хотят поступать с своими начальниками, т. е. чтоб они доставляли обществу как можно больше выгод, а сами не участвовали в них. И так я желающих иметь много занятий, и доставлять занятия и самим себе и другим, по надлежащем их образовании, определил бы в начальники, а себя самого помещаю в число тех, кои желают проводить жизнь со всеми удобствами и во всех удовольствиях.
Сократ: Угодно; рассмотрим и то, кто проводит жизнь более приятную, начальники, или подчиненные?
Аристипп: Согласен.
Сократ: И во первых, из известных нам народов в Азии властвуют Персы, а им подчинены Сирияне, Фригийцы и Лидяне; в Европе властвуют Скифы, а им подвластны Мэотийцы; в Ливии властвуют Карфагеняне, и Ливийцы подвластны им. По твоему мнению, которые из них живут лучше? И из Греков, в числе коих и ты, которые, думаешь, проводят жизнь более приятную, начальствующие, или подчиненные?
Аристипп: Я не хочу быть и в числе рабов; думаю, есть еще средняя дорога, по которой и я хочу идти, т. е. не быть ни начальником, ни рабом, но быть свободным, что преимущественно и способствует счастию.
Сократ: Если эта дорога нейдет ни чрез начальство, ни чрез рабство, следовательно и не чрез людей; что же скажет еще? А живя между людьми, можешь ли сказать, что ты не хочешь быть ни начальником, ни подчиненным, и что ты не хочешь почитать властей? Я думаю, ты видишь, как сильные поступают со слабыми, они поступают с ними как с рабами и заставляют их лить слезы и при людях, и особенно наедине. Или ты не знаешь, что сильные, когда слабые посеют хлеб и посадят деревья, сжинают посевы их и вырубают деревья, и всеми способами теснят слабых, особенно не расположенных угождать им, теснят до тех пор, пока таковыми средствами наконец заставят их лучше согласиться на все виды низкого рабства, чем тягаться с сильными? Разве не знаешь, что и в частной жизни смелые и сильные, обратив в свои рабы трусов и малосильных, извлекают из них свои выгоды?
Аристипп: Но я, чтоб не потерпеть этого, нигде не хочу быть гражданином; я хочу быть всемирным странником.
Сократ: Вот славная уловка! Правда, с того времени, как умерли Синис, Скирон и Прокруст, никто не обижает странников, и ныне царствующие в своих отечествах издают законы, чтоб никто не обижал их, и, кроме своих родственников, в друзьях своих приобретают себе новых помощников, ограждают города крепостями, запасают оружие для защиты против людей неприязненных, и сверх того заготовляют для себя внешних союзников; и не смотря на все это, странники не безопасны от оскорблений со стороны других.
А ты, не имея ничего такого и обязываясь проводить большую часть времени в дорогах, где обиды не редкость, в какой город ни придешь, будешь ниже всех граждан, будешь первым предметом для насмешек, потому именно, что ты иностранец, не думаешь ли ты избежать всех этих и подобных неприятностей? Или ты отваживается на это потому, что будто городские общества торжественно согласятся обещать тебе безопасность и в то время, когда будешь входить в город и когда будешь выходить из него? Или надеешься поступить к кому нибудь в услужение, и по своей неспособности, и неопытности, не будет служить с пользою для своего господина? Но кто согласится иметь в своем доме такого человека, который трудиться не хочет, а любит только попить, да поесть? Обратим еще внимание и на то, как господа обращаются с таковыми слугами. Не голодом ли укрощают их сладострастные желания? Чтоб не воровали, запирают от них все; чтоб не убежали, заковывают их в железа, а леность выбивают из них плетями. Или ты иначе поступаешь, если заметишь таковым кого нибудь из своих рабов?
Аристипп: И я наказываю такового всеми способами до тех пор, пока не станет служить, как следует. Но, любезный Сократ! обучающиеся скиптродержавию, которую должность, кажется, ты почитаешь высочайшим благом, если, по доброй воле будут терпеть голод, жажду, холод, будут проводить ночи без сна, терпеливо переносить все труды, чем же будут отличаться от тех, кои, по необходимости, подвергаются всем этим и подобным злостраданиям? Я не знаю, какое различие в том, когда одну и ту же кожу секут розгами с согласия, или без согласия ее хозяина, или когда вообще одно и тоже тело волею или неволею штурмуется всеми помянутыми бедствиями? Есть ли другое, кроме того, что добровольно подвергающийся таковым неприятностям вовсе безрассуден?
Сократ: Как же ты думаешь, Аристипп, что в этих случаях нет различия между теми, кто подвергается им по доброй воле, и кто по неволе? Ибо добровольно терпящий голод, когда только захочет, может тотчас и утолить его; добровольно терпящий жажду, когда только захочет, может тут же и напиться, и т. д. Напротив терпящий это по необходимости не может удовлетворить своим даже самым сильным желаниям. Сверх того добровольно терпящий что нибудь утешается будущими приятными надеждами, подобно охотникам, кои, не смотря на все трудности, следят зверя, надеясь поймать его. Но эти награды за таковые труды еще не большего стоит. А о тех, кои трудятся для того, чтоб приобрести добрых друзей, или победить неприятелей, или чтоб, сделавшись сильными и по душе и по телу, хорошо управлять своим хозяйством, делать добро своим друзьям и благотворить своему отечеству, как ты думаешь, не с удовольствием ли они грудятся, своевременно наслаждаясь радостями жизни, утешаясь сами собою и заслуживая похвалу и соревнование от других?
А изнеженность и минутные удовольствия не способствуют здоровью тела, как замечают учители гимнастики, и не обогащают душу достойными ее познаниями; напротив того усидчивые занятия помогают нам достигать честного и доброго, как говорят знаменитые мужи древности; напр. Гесиод:

Τὴν μὲν ψὰρ κακότητα καὶ ἰλαδόν ἐστιν ἑλασθαι
Ῥηϊδίως. Λἑιη μὲν ὁδὸς, μάλα δ᾿ ἐγγύθι ναίει.
Τῆς δ᾿ ἀρειῆς ἱδρῶτα θεοὶ προπάροιθεν ἔθηκαν
Ἀθάνατοι. Μακπὸς δὲ καὶ ὄρθιος ὄιμος ἐπ᾿ ἀὐτήν
Καὶ τρηχὺς τὸ πρῶτον. Ἐπὴν δ᾿ εἰς ἄκρος ἱκήαι,
Ῥηϊδίη δἰ ἔπειτα πέλει, χαλεπη περ ἐοῦσα.

Легко и кучами приходит к нам зло; дорога к нему гладкая; живет оно очень близко; а перед дверями добродетели бессмертные боги поставили пот и труды; путь к ней длинен; хотя и прямой, но шероховатый, особенно при начале; когда дойдешь до конца его, покажется легок, не смотря на все его трудности.

Эпихарм:
……………… τῶν πόνων
Πωλοῦσιν ἡμῖν πάντα τ᾿ ἀγαθὰ θεοί.
За труды боги тотчас дают нам все блага.

Он же в другом месте:

………………Ὢ πονηρέ συ,
Μή μοι τὰ μαλακὰ μώμεο, μὴ τὰ σκλῆρ ἔχης.
Глупый! Не испытав горького, не получишь и сладкого.

И мудрый Продик в известном сочинении о Геркулесе, помнится мне, так изображает добродетель:
Геркулес, перешед из детского возраста в юношеский (в коем возрасте молодые люди, действуя уже по своей воле, выказывают, по какому пути хотят идти в этой жизни, по пути ли добродетели, или порока) в этом возрасте удалившись в уединение, сел там и размышлял сам в себе, который путь избрать ему. В это время представилось ему, будто подходят к нему две женщины величественного вида, одна красивая, благолепная, благородная, тело ее от природы украшено непорочностью, взор стыдливостью, поступь скромностью, в белой одежде, а другая упитанная, толстая, мягкая, разнаряженная, набеленная, нарумяненная, подтянутая донельзя, глаза бесстыжие, сквозь прозрачную одежду виднеются ее прелести, сплошь заглядывалась на самую себя, замечала, смотрят ли на нее другие, почасту смотрела даже на свою тень.
Приближаясь к Геркулесу, первая шла ровно, а другая, желая опередить ее, подбежала к нему и начала говорить: Любезный Геркулес! я вижу, ты недоумевает, какой избрать тебе путь в этой жизни. Если полюбишь меня, я поведу тебя путем самым приятным и самым удобным; ты будешь вкушать все наслаждения и проведешь жизнь без всяких неприятностей; ты не будет иметь надобности заботиться ни о войнах, ни о других делах, а будет помышлять только о том, что бы к душе съесть и выпить, что может доставлять наслаждение и твоему слуху, и твоему обонянию, и твоему осязанию, с какими людьми беседуя можешь вкушать все радости, как можешь сладостно поспать и как достигать всего этого без малейших трудов.
Если будет недоумевать, откуда все это будет, не бойся; для того, чтоб достать это, не заставлю ни трудиться, ни бедствовать ни твое тело, ни твою душу; другие будут работать, а ты будет поедать труды их, и не жалей ничего, лишь бы только захотелось тебе приобрести что нибудь. Моим поклонникам даю власть пользоваться всем отовсюду.
Геркулес, выслушав это, спросил се: Любезная! как тебе имя? Друзья мои зовут меня счастием, а недоброделатели, из зависти, прозвали меня пороком, чувственностью.
Между тем подходит другая женщина и говорит: Геркулес! Зная твоих родителей и твои способности к наукам, вот и я к твоим услугам. Надеюсь, что ты, если пойдет по пути, который ведет ко мне, совершишь дела славные и честные и еще более прославишь меня; счастие, полученное тобою от меня, будет служить к большей моей чести.
Я не буду обольщать тебя предварительными похвалами чувственным удовольствиям; но, согласно советам богов, по правде объясню тебе самое дело. Ничего ни доброго, ни честного боги не дают людям без труда и старания, и если хочет, чтоб боги были милостивы к тебе, надобно чествовать их: если хочет, чтоб друзья любили тебя, ты должен делать им добро; если хочет заслужить честь от общества, должен доставлять ему выгоды; если хочет, чтоб вся Греция удивлялась твоим добродетелям, старайся делать добро всей Греции; если хочет, чтоб земля приносила тебе обильные плоды, тщательно возделывай ее; если хочет обогатиться от стад твоих, ухаживай за ними; если хочет возвыситься посредством войны, освободить друзей и победить неприятелей, изучи для итого военные науки у людей сведущих в них и собственным в них упражнением дознай, как прилагать их к делу; если хочет быть силен телом, заставь тело покоряться разуму и упражняй тело трудами и потовыми подвигами.
Чувственность, говорить Продик, перебив речь, еще сказала: Геркулес!. Видишь ли сколь трудный и длинный путь к радостям предлагает тебе эта госпожа? А я бы повела тебя к счастью путем гладким и кратчайшим?
Добродетель на это сказала: несчастное творение! Что у тебя доброго? О каких удовольствиях мечтаешь ты, нисколько не желая потрудиться для них? Ты не дожидаешься позыва к наслаждению удовольствиями, прежде чем явится желание, ты удовлетворяет ему; ешь, не чувствуя еще голода; пьешь, не имея жажды; чтоб сладко поесть, нанимаешь лучших поваров; чтоб насладиться питьями, покупает дорогие вина; среди лета бегаешь но лавкам, ищешь, где бы купить снегу; чтоб сладостно поспать, не только приготовляет мягкие постели, но и пышные кровати и ковры под постели и под ноги. И спать ложишься не от утомления трудами, а от нечего делать. К делам любострастным, прежде естественного побуждения к ним, всячески принуждает себя и для этого выдумываешь все способы; для удовлетворения этой страсти употребляет и женский и мужеский пол; так ты учишь своих друзей, ночью побуждая их ко всем видам распутства, и лучшую часть времени, — день заставляешь проводить во сне. Хотя ты называешь себя бессмертною, но богами отвержена и добрые люди ругают тебя, и, что всего приятнее, слышать похвалу себе самой, ты никогда но услышит ее, и что всего приятнее видеть, ты никогда не увидишь. Ибо ты никогда не увидишь у себя ни одного даже порядочного поступка. Кто же поверит одним словам твоим? Кто удовлетворит твоим требованиям? Кто здравомыслящий захочет быть с тобой в дружбе? Поклонники твои, молодые люди, преждевременно расслабевают телом, старики доходят до безумия:
беззаботно проводя молодость, щеголяют, а в старости постигают их труды и бедность; старики стыдятся прежних своих дел; в их возрасте уже тяжело, даже соединено с болезнями выполнение твоих желании; в молодости на перерыв друг пред другом переиспытывают все удовольствия, а на старость оставляют себе одну скуку.
А я живу с богами, живу с людьми добрыми; без меня ни у богов, ни у людей не совершается ни одно доброе дело. Меня чествуют больше всего и боги, и люди чествуют, как следует: Художникам я любимая помощница, для господ верный страж их домов, благосклонная заступница рабов, добрая помощница в мирных трудах, верная союзница в военных действиях, самая лучшая общительница друзей. Для друзей моих служат наслаждением неизысканные и пища и питье; они внушают их, пока чувствуют необходимую потребность. Сон для них приятнее, чем для не трудившихся; встают весело и для сна не забывают своих обязанностей. Молодые люди интересуются похвальными о себе отзывами старших; старшие, заслуженнейшие, восхищаются почестями, какие воздают им младшие; старшие с приятностью вспоминают о прежних своих делах, и чувствуют удовольствие, по надлежащему занимаясь исполнением настоящих обязанностей; чрез меня люди бывают приятны богам, милы друзьям и почтенны в глазах соотчичей. Когда придет назначенная судьбою кончина, они не предаются забвению и не остаются без должных почестей, но вечно цветут, прославляемые в памяти потомков. Геркулес сын добрых родителей! И ты, потрудившись таким образом, приобретешь самое лучшее счастие.
Так Продик излагает предложенное Геркулесу добродетелью наставление. Мысли эти у него изложены еще лучше, чем у меня. Аристипп! и тебе прилично подумать о ее уроках и упрочить их для будущего времени твоей жизни.

Глава Вторая

Однажды заметив, что старший сын его Лампрокл досадует на мать свою, сказал:
Сократ: Скажи мне, Лампрокл; ты знаешь тех людей, коих зовут неблагодарными?
Лампрокл: Знаю.
Сократ: Верно, замечал ты, как поступают эти люди?
Лампрокл: Замечал: Неблагодарными называют тех, кои, быв облагодетельствованы, не воздают за благодеяния должным образом, будучи сами в состоянии сделать это.
Сократ: Следовательно и по твоему мнению, надобно поместить их в число людей несправедливых?
Лампрокл: Конечно, и я этого мнения,
Сократ: Принимал ли ты когда нибудь в соображение, что обращать друзей в рабство дело не законное, а таким образом следует поступать со врагами: так не справедливо и быть неблагодарным в отношении к своим друзьям, тогда как это не хорошо даже в отношении ко врагам?
Лампрокл: И очень. Мне кажется, вообще несправедлив тот, кто, получив благодеяние от друга или недруга, не старается отблагодарить за это.
Сократ: А если это так; то не благодарность не есть ли явная несправедливость?
Лампрокл: Конечно так.
Сократ: По этому кто чем больше получает благодеяний и не воздает за них благодарностью, тот тем более несправедлив?
Лампрокл: Да.
Сократ: Кто же больше получает благодеяний, как не дети от родителей? Родители, сотворив их из ничего, дают им случай созерцать столько красот в мире и участвовать во всех тех благах, которые боги даруют людям; это, кажется, для нас дороже всего; по этому мы больше всего и боимся лишиться этих благ. И государства за самые величайшие злодеяния назначили в наказание смерть, так как уже не нашли другой ужаснейшей казни для обуздания злодеев.
Не думай, что законная чета рождает детей для удовлетворения чувственным пожеланиям, когда предметами, служащими к удовлетворению собственно любострастию, наполнены большие улицы и целые непотребные домы. При расположении иметь детей мы должны иметь в соображении то, от каких лиц могут родиться нам хорошие дети, и, законно женясь на избранных нами лицах, с ними и должны рождать детей. Муж питает свою жену и будущим своим детям заготовляет все нужное для их жизни, и при том в возможно большем количестве; а жена, приняв бремя, носит его, чувствует тягость, иногда подвергает жизнь свою опасности, с зарожденным делится пищею, которою сама питается, и, с великим трудом сносив бремя, с муками невыразимо тяжкими рождает зачатое; кормит и лелеет младенца, который ничем не может заплатить ей за это, который не знает, от кого он получил бытие, это величайшее благо, который даже не может показать знаками, что для него нужно; сама мать, догадываясь, что может быть полезно и приятно для дитяти, старается выполнять его желания; и таким образом питает его долгое время, и радушно беспокоясь о нем и днем и ночью, не знает, какую получит благодарность за все это.
Родители еще не довольствуются тем, чтоб только вскормить детей, но, заметив в них способность к наукам, обучают их всему полезному для жизни, сколько могут, сами дома, а узнав, что есть другие способнейшие учители, посылают детей к ним, не жалея никаких на это издержек; беспрестанно хлопочут о них и делают все, чтоб только дети их вышли лучшими людьми.
Лампрокл: Хотя бы мать моя сделала все это и еще многим большее; и тогда никто не вытерпел бы ее крутого нрава.
Сократ: Как ты думает? Труднее ли перенести лютость зверя, или крутой нрав матери?
Лампрокл: Я думаю, последнее труднее, особенно такой матери, как моя,
Сократ: Разве она когда нибудь кусала, или топтала тебя, и тем причинила тебе такое ужасное зло, какое часто случается терпеть от зверей?
Лампрокл: Клянусь Зевсом; она ругает меня такими словами, каких никто не захотел бы слышать во всю свою жизнь.
Сократ: А ты сколько надоедал ей, подумай; в детстве и криком и своими причудами мучил ее; сколько причинил ей печали твоею болезнью?
Лампрокл: Я никогда ни сказал, ни сделал ей ничего такого, от чего она могла бы вспыхнуть.
Сократ: Тяжелее ли тебе слушать ее ругачки, чем актерам разные колкости, кои они говорят друг другу в трагедиях? Я думаю, они переносят это равнодушно, потому что не думают, чтоб ругающий ругал своего товарища для того, чтоб причинить ему вред и угрожающий угрожал другому с тем, чтоб на самом деле выполнить свои угрозы? А ты, хорошо зная, что мать, когда говорит тебе что нибудь, говорит без худого умысла, а единственно потому, что желает тебе столько добра, сколько никому другому; и ты на нее досадуешь? Или думаешь, что мать желает тебе зла?
Лампрокл: Нет, не думаю этого.
Сократ: И так ту, которая хорошо расположена к тебе, которая, сколько есть сил, старается и хлопочет о тебе, когда ты бывает болен, старается, чтоб ты был здоров и не нуждался ни в чем потребном, сверх того дает богам за тебя обеты, совершает молитвы, ты называет жестокою? Из этого я заключаю, что если ты не можешь терпеть такой матери; и всякое добро будет несносно для тебя. Скажи еще мне: вообще нужно ли кому нибудь воздавать почтение? Или ты так настроил себя, что не хочет никому ни угождать, ни последовать, ни повиноваться ни градоначальнику, ни другим властям?
Лампрокл: Не скажу этого.
Сократ: По этому ты будет угождать и соседу, чтоб он иногда дал тебе огня, т. е. когда нужно будет, и находясь близко, помог тебе в каком нибудь случае, особенно при каком либо несчастье?
Лампрокл: Конечно.
Сократ: Что же? Или для тебя все равно иметь товарищем в дороге, или во время плавания по морю, или в другом случае друга, или недруга? Не должно ли дорожить благорасположенностью людей?
Лампрокл: Непременно.
Сократ: И так ты решается дорожить добрым к тебе расположением других, а мать, которая любит тебя больше всех, не хочешь уважать? Разве не знаешь, что государство не обращает особенного внимания на другие роды неблагодарности и не подвергает их суду; даже не воздающих благодарностью за благодеяния наказывает только презрением; но того, кто не почитает родителей, подвергает жестокому наказанию, даже не позволяет ему участвовать в народных выборах, не допускает к должностям, и приносимые им при общественном богослужении жертвы не угодны богам, потому что он не может ничего делать ни доброго, ни справедливого? Клянусь Зевсом! Государство при народных выборах в архонты не позволяет баллотироваться в эту должность тем, кто не украсил гробов умерших своих родителей. По этому ты, сын мой любезный, пока в здравом уме, моли богов, чтоб они простили тебе неуважение, оказанное тобою матери и не почли тебя неблагодарным и недостойным их милостей; а в отношении к другим людям веди себя так осторожно, чтоб они не заметили такового твоего поведения к родителям, не обесславили тебя и наконец не оставили тебя без друзей. Ибо другие, заметив, что ты неблагодарен в отношении к родителям, пожалуй, не поверят, что за оказываемое тебе благодеяние будет отплачивать хотя благодарностью.

Третья Глава

Однажды заметив, что братья Хэрефон и Хэрекрат, знакомые и ему, не согласно живут между собою, при свидании с последним, спросил его:
Сократ: Хэрекрат! Скажи мне, и ты не из числа ли тех людей, которые думают, что богатства полезнее единственного брата, несмотря на то, что первые неодушевленны, а последний имеет разум; первые требуют хлопот, а последний сам может помогать другим, первых может быть очень много, а последний один? Удивительно и то, что мы иногда считаем братьев в тяжесть себе, когда не можем завладеть их имением, а сограждан не считаем себе в тягость за то, что не обладаем имениями всех их, здесь мы должны бы принимать в соображение то, что лучше жить вместе со многими и спокойно иметь довольство во всем, чем, с опасностью завладевши имениями всех, жить одиноко, чего к братьям не хотелось бы прилагать.
И состоятельные люди покупают рабов для того, чтоб иметь себе сотрудников, а друзей приобретают потому, что имеют нужду в помощниках, а между тем некоторые вовсе не заботятся о братьях, как будто из сограждан можно приобрести себе друзей, а из братьев нельзя сделать этого. Напротив родиться от одних и тех же родителей и быть воспитану вместе, это очень много способствует дружбе. Ибо и между зверями вскормленные одною и тою же матерью имеют между собою дружелюбное сочувствие. Сверх того и другие больше уважают тех, у кого есть братья, даже меньше нападают на них.
Хэрекрат: Сократ! Если не будет уважительных причин к раздорам, надобно терпеть брата и из мелочей не должно чуждаться его; ибо брат, как и ты говоришь, есть божие дарование, особенно если он таков, каковым должен быть; но если вовсе не будет в нем ничего братского, и если будет в нем вовсе противное братской любви; то должно ли будет терпеть ого?
Сократ: Хэрекрат! Ужели Хэрефон не может угождать и другим, как и тебе; или есть и такие, кому и он угождает?
Хэрекрат: Сократ! Потому–то мне и следует ненавидеть его, что он считает возможным угождать другим, а мне, где бы он ни был, везде и словом и делом больше всего старается вредить.
Сократ: Как конь неопытному всаднику, который вздумал бы ехать на нем, легко может причинить вред; так и брат может причинить вред своему брату, если сей последний не сумеет приспособляться к его характеру.
Хэрекрат: Ужели ж я не сумею обращаться с братом, умея оказывать к нему свое доброе расположение и словами и делами, ужели не сумею сделать этого, когда и он сам будет благорасположен ко мне и на словах и на деле? Но кто будет стараться оскорблять меня и словами и делом; тому и я не могу, даже не хочу делать добра ни на словах, ни на деле.
Сократ: Хэрекрат! Ты говоришь удивительные вещи. Если бы собака, которая умеет сторожить твоих овец и ласкаться к пастухам, злобно залаяла на тебя, увидев, что ты идешь к стаду; без сомнения ты, не сердясь, приласкал бы и успокоил бы ее; a брата, коего ты называешь великим благом, и который находится в должном к тебе отношении, умея, даже по твоему сознанию, хорошо обращаться и ласково говорить с другими, ты будто не найдешь уже никаких средств сделать самым добрым и благорасположенным к тебе?
Хэрекрат: Сократ! Что–то я сомневаюсь; я не имею такого уменья, чтоб сделать Хэрефона таким, каким он должен быть в отношении ко мне.
Сократ: А по моему мнению, для этого не нужно выдумывать ничего хитрого, ничего нового; теми способами, кои ты сам знаешь, я думаю, он убедится и будет уважать тебя.
Хэрекрат: Сделай милость, скажи мне наперед, какое знаю я для него приворотное средство, о коем будто бы я забыл?
Сократ: А ты скажи мне, как бы поступил ты, если бы какой нибудь твой знакомец стал звать тебя на дарственный пир?
Хэрекрат: Известно; наперед я сам позвал бы его на такой праздник,
Сократ: А как бы поступил ты, если бы, отправляясь в путешествие, захотел попросить кого нибудь из твоих друзей иметь хождение по твоим делам?
Хэрекрат: Без сомнения, я сам наперед постарался бы озаботиться его делами во время его отсутствия.
Сократ: Что сделал бы ты, если бы захотел, чтоб какой нибудь иностранец принял тебя хорошо, когда придешь в их город?
Хэрекрат: Конечно наперед я постарался бы радушно принять его у себя, когда пришел бы он в Афины. А если бы я пожелал, чтоб он помог мне в делах, по коим я приходил в их город, без сомнения я сам наперед постарался бы услужить ему и в этом отношении.
Сократ: Из этого видно, что ты, зная все эти издавна существующие между людьми приворотные зелья, доселе таил их. Или не хочешь первый начать мириться с братом потому, будто это будет для тебя низко. Мне кажется, особенную похвалу заслуживает тот, кто первый старается нанести вред врагам, а друзьям доставить пользу. И если бы я заметил, что Хэрефон будет склоннее тебя к таковому образу мыслей, я попытался бы убедить его, чтоб он предупредил тебя в возобновлении братской приязни; но теперь представилось мне, что ты лучше можешь начать и лучше можешь выполнить это.
Хэрекрат: Сократ! Ты говоришь нелепые вещи, вовсе неприличные тебе: мне младшему советуешь начать дело. Между людьми, кажется, бывает иначе, обыкновенно старшему предоставляется честь начинать и дела, и разговоры.
Сократ: Как? Не везде ли водится так, чтоб младший уступал дорогу встретившемуся с ним старшему, вставал перед ним, на пирах предоставлял ему почетное место и не противоречил в разговорах. Любезный! Не поленись, попытайся привести этого человека в сознание; конечно он послушает тебя. Разве ты не знаешь, как он честолюбив и благороден? Низких людей ничем лучше не привлечешь к себе, как деньгами; а честных и благородных людей легче всего привлечешь к себе дружелюбным и уступчивым с ними обращением.
Хэрекрат: Чтож? Если я сделаю это, и он нисколько не будет лучше?
Сократ: Чтож из этого? Естественно, докажет, что ты добрый человек и любишь брата, а он негодяй и не заслуживает твоих благодеяний; однако ж, кажется, это так не случится. По моему мнению, он узнав, что ты вызываешь его на таковый подвиг, постарается и на словах и на деле превзойти тебя добрым к тебе расположением. Ныне вы находитесь в таком же между собою отношении, как если бы руки, данные для того, чтоб помогали одна другой, пренебрегши этим назначением, стали препятствовать взаимным действиям; или если бы ноги, по усмотрению божию, сотворенные для взаимного вспомоществования, оставив это, стали препятствовать одна другой. Не великое ли было бы невежество и несчастье, предметы, созданные для нашей пользы, употреблять во вред? А братьев, кажется, Бог сотворил еще для больше взаимной пользы, чем руки, или ноги, или глаза, или ноздри, или уши, или почки, или другие двойничные принадлежности тела. Ибо и обе руки, если бы велели им вместе действовать более, нежели на сажень, не могут сделать этого, и обе ноги также не могут вместе переступать вдруг расстояния в сажень; глаза, кои, кажется, могут видеть очень далеко, не могут в одно и тоже время видеть даже очень близкие предметы и напереди и за спиной находящиеся, напротив того братья, если они дружны между собой, даже разделенные великими пространствами, в одно и то же время могут успешно действовать в пользу друг друга.

Глава Четвертая

Однажды слышал я Сократово рассуждение о друзьях. Из этого рассуждения, кажется, легко можно научиться, как приобретать друзей и как обращаться с ними. Слыхал я от многих, говорил Сократ, что верный и добрый друг лучше всех сокровищ, и что очень многие заботятся о приобретении чего нибудь другого, а не друзей. И правда; многие любят приобретать домы, земли, крестьян, стада, домашнюю рухлядь и стараются сберегать свои имения, а друзей, это величайшее благо, многие не хотят ни приобретать, ни дорожить приобретенными.
Некоторые, когда друзья их и слуги сделаются больны, для слуг приглашают лекарей и всячески заботятся о их выздоровлении, а о больных друзьях и не подумают; когда умирают оба, о слуге ахают и видят в этом большой для себя ущерб, а в потере друга не видят никакого для себя убытка; ни одну часть из своего хозяйства не оставляют без попечения и без наблюдения, а о друзьях, имеющих нужду в их заботливости, и не подумают; многие ведут и знают верный счет своему имению, не смотря на то, что статьи их имения иногда очень многочисленны, а счету друзей, коих у них очень не много, не только не знают, но и спрашивающим об этом стараясь перечислить их, в ответах своих, одних и тех же лиц, в одно и тоже время помещают и в число друзей и в число людей даже незнакомых им. Так–то (они) заботятся о друзьях своих.
Но добрый друг, сравненный с каким угодно из предметов твоего имения, не должен ли быть предпочтен любому из них? Ибо какой конь, или какая пара волов столь полезны, сколько полезен добрый друг? Какой раб будет столько благорасположен и приближен к тебе? Или какая другая тварь из твоего имения будет столь полезна по всем отношениям? Ибо добрый друг принимает на себя все недостатки друга по его частным и общественным обязанностям. Нужно ли оказать кому благодеяние, он содействует ему своими способами; беспокоят ли его какие либо опасения, друг помогает ему, употребляя для этого свои издержки, или свои труды, помогает иногда убеждениями, иногда понуждениями, особенно же радует наслаждающихся благополучием, а угнетаемых бедствиями утешает. И что руки делают, что глаза видят впереди, уши чутко слышат, сколько ноги переходят, все это может заменить нам добрый друг. Часто то, чего сам кто нибудь или не сделал, или не мог увидеть, или не мог услышать, или не мог окончить, часто выполняет все это добрый друг вместо своего друга, Мы ухаживаем за деревьями, чтоб получить с них плоды, а о плодоноснейшем растении, о добром друге весьма многие очень мало и редко заботятся.

Глава Пятая

Некогда слышал я еще другой Сократов разговор, который, кажется, направлен был к тому, чтоб побудить слушателей его испытывать себя самих, чего они стоят в глазах друзей.
Заметив, что один из его учеников не заботится о друге, удрученном бедностью, в присутствии этого несчастного и многих других, спросил Антисфена.
Сократ: Антисфен! Назначена ли какая цена за друзей подобно как за рабов? Из рабов один стоит двух мнас, другой ни полумнаса, иной пяти мнас, а иной десяти. Говорят, Никий, сын Никирата, дал целый талант за раба и определил его в управители серебряных рудников. Рассмотрим, есть ли известная цена друзьям так как и рабам?
Антисфен: Верно, есть. Я желал бы лучше иметь у себя иного другом, чем два мнаса, за другого не дал бы и полумнаса, иного оценил бы в десять, а другого предпочел бы всем богатствам и всем доходам.
Сократ: Если это так; то справедливо поступит тот, кто испытает себя самого и оценит, чего он стоит для друзей своих, и постарается как можно тяжелее потянуть на весах их, чтоб друзья не бросили его, как ничтожную вещь. Ибо я часто слышу от одного, что друг оставил его, от другого, что друг променял его на мнас. Из всего этого заключаю, но так же ли, как продают дурных рабов тому, кто больше даст, можно продать и худого друга, когда можно будет взять за него больше, нежели чего он стоит? Но не вижу, чтоб продавали усердных рабов и оставляли верных друзей.

Глава Шестая

Желая преподать своим ученикам наставление, кого следует избирать в друзья, говорил
Сократ: Критовул! Скажи мне: если нам нужен будет верный друг, что мы должны иметь в соображении при избрании его? Не надобно ли первее всего дознать, избираемый в друзья воздерживается ли от объедения, пьянства, плотоугодия, сонливости и праздности? Ибо обладаемый этими пороками не может делать ничего даже нужного ни для себя самого, ни для друзей.
Критовул: Конечно так.
Сократ: И так, по твоему мнению, надобно удаляться от такого человека?
Критовул: Непременно.
Сократ: По чему же? Расточительный никогда не бывает доволен своим состоянием, нуждается в чужом, занимает у других и не может в свое время отдавать занятое; не могши занять, ненавидит того, кто не одолжает его. Как думаешь? Таковый и друг не будет ли в тягость?
Критовул: И очень.
Сократ: Следовательно и от этого надобно удаляться?
Критовул: Да, следует.
Сократ: А что скажет о том, кто захочет обогащаться, захочет иметь много денег, и кто для этого делается несговорчивым, охотно берет в займы, а отдавать не любит?
Критовул: Мне кажется, этот еще хуже первого.
Сократ: Как думаешь о том, кто, по страсти к обогащению, ничем не будет заниматься, как только чтоб получать прибыли, да барыши?
Критовул: И этого надобно удаляться; потому что он будет бесполезен тому, кто будет иметь с ним дело и будет нуждаться в его помощи.
Сократ: А как бы ты поступил с тем, кто склонен к мятежам и любит вооружать других против своих друзей?
Критовул: Без сомнения и этого надобно избегать.
Сократ: А кто не имеет этих пороков, но позволяет себе пользоваться благодеяниями других, а сам не заботится отплатить за них?
Критовул: Не годился бы и этот. Но, почтенный Сократ! Кого же изберешь в друзья себе?
Сократ: По моему мнению того, кто имеет противные свойства, того, кто воздерживается от чувственных удовольствий, свято хранит клятвы, кто обходителен, всячески старается не оставаться в долгу у своих благодетели и кто старается быть полезным для всех тех, кто обращается с ним.
Критовул: Но как мы можем узнать это, наперед не пожив с ним?
Сократ: Мы узнаем ваятелей не по словам их; и о том, о котором знаем, что он прежде делал хорошие статуи, заключаем, что и в следующее время он будет хорошо работать.
Критовул: По этому ты допускаешь, что тот, кто показал себя хорошим в отношении к прежним друзьям, будет таковым же и в отношении к будущим.
Сократ: Да. Ибо и тот ездок, который прежде хорошо управлял лошадьми, будет таковым же и после.
Критовул: Пусть так; а того, кто окажется достойным нашей дружбы, как мы объявим нашим другом?
Сократ: Сперва надобно вопросить богов, соизволяют ли они, чтоб он был нашим другом?
Критовул: Кто нравится нам и на избрание кого в друзья соизволят и боги; скажи, как уловить его (расположение)?
Сократ: Конечно не уловишь его как зайца по следам, не уловишь и обманом, как птиц, ни силою, как неприятеля. Трудно избрать кого нибудь в друзья против воли, и труднее еще удержать его; не будешь держать его на привязи как невольника; потому что так поступают со врагами, а не с друзьями.
Критовул: Как же привлекать к себе друзей?
Сократ: Есть, говорят, некоторые обаятельные песенки; напеванием их делают себе друзьями, кого только захотят; есть еще и приворотные зелья; употребляющие их заслуживают любовь у тех, у кого только пожелают.
Критовул: Где же мне научиться им?
Сократ: Ты, верно, слыхал те Гомеровы стихи, коими Сирены очаровывали Одиссея? Они так начинаются:

Δεῦρ ἄγε δὴ πολύαιν Ὀδυσσεῦ, μέγα κῦδος Ἀχαιῶν.
Приди сюда многохвальный Одиссей, редкая краса Ахэян!

Критовул: Почтенный Сократ! Сирены, напевая эти обаяния и другим людям, могли ли сделать, чтоб увлекшиеся их песнями не могли отойти от них!
Сократ: Нет; они пели это только тем, кто стремился к добродетели по честолюбивым видам.
Критовул: Ты почти говоришь то, что надобно хвалить каждого таким образом, чтоб он, услышав похвалы себе, не подумал, что это делается ему в насмешку. Напевающий таковые похвалы хуже врага и может отогнать от себя людей, если того, кто сам сознает, что он и мал, и безобразен, и хил, будет величать и красавцем, и великаном, и силачом. Не знаешь ли еще других каких нибудь обаяний?
Сократ: Нет; впрочем слышал я, что Перикл знал много их, и, напевая народу, привлек к себе любовь его.
Критовул: А каким способом Фемистокл заставил государство любить себя?
Сократ: Ей, ей, не обаяниями, а благодеяниями он привлек к себе граждан.
Критовул: Почтенный Сократ! Кажется мне, ты высказывает этим то, что если хотим приобрести доброго человека в друзья себе, наперед мы сами должны быть добрыми и на словах, и на деле.
Сократ: А ты думаешь, порочному можно приобрести в друзья доброго человека?
Критовул: Я видал, что дурные риторы были друзьями славных народных ораторов, и малоспособные к управлению войском были приятелями отличных полководцев.
Сократ: Но обратимся к предмету нашего рассуждения; знаешь ли кого нибудь, кто бы сам, не принося никому пользы, мог приобрести друзей противного свойства?
Критовул: Не знаю. Но если не возможно порочному человеку приобрести в друзья людей честных и добрых, покрайней мере скажи мне, честному и доброму человеку легко ли можно сделаться другом также честных и добрых людей?
Сократ: Догадываюсь, что беспокоит тебя. Ты видишь на опыте, что часто люди и честные и воздерживающиеся от низостей, вместо того, чтоб быть друзьями, ссорятся между собою и обращаются друг с другом хуже людей, ничего не стоящих.
Критовул: Да, это бывает не только между частными людьми, но даже те государства, кои в особенности должны бы действовать по правилам честности и как можно меньше допускать низостей, часто бывают в неприязненных между собою отношениях. Рассуждая об этом и сам с собою, я вовсе отчаиваюсь в приобретении друзой. Порочные не могут быть друзьями и промеж себя; ибо как могут быть между собою друзьями или неблагодарные, или ленивые, или любостяжательные, или вероломные, или невоздержные? Порочные, как мне кажется, и между собою чаще бывают врагами, чем друзьями. Но, как ты говоришь, порочные не могут дружиться даже с самыми добродушными; ибо каким образом они могут быть друзьями тех, кому ненавистны пороки? Если и добродетельные люди иногда спорят о первенстве в обществах, и из зависти ненавидят друг друга; то кто наконец будет друзьями, и между какими людьми будет и благонамеренность и верность?
Сократ: Но это бывает различно от различных причин. Люди даже по природе склонны к дружбе; ибо они нуждаются друг в друге, сжаливаются один над другим, своими спомоществованиями приносят пользу друг другу, и, сознавая это, не остаются неблагодарными один перед другим; они также по природе склонны и ко вражде; ибо признавая одни и те же вещи и полезными и приятными всякий для себя, сражаются из за них, и, разъединяясь в образе мыслей, делаются между собою врагами. А ссоры и гнев это уже дело вражды; любостяжанием выказывается уже неприязнь, а зависть последуется ненавистью.
Но дружба, минуя все это, соединяет между собою вполне и честных и добрых людей. Они, руководясь правилами одной добродетели, лучше желают без неприятностей приобретать посредственное состояние, чем чрез тяжбы и войны делаться обладателями великих сокровищ; чувствуя голод и жажду, они могут спокойно делиться между собою и пищей и питьем; чувствуя позыв к предметам любострастия, воздерживаются от них, чтоб не оскорбить, кого не следует; воздерживаясь от любостяжания, могут не только сами быть довольны законными достатками, но даже охотно довольствуют ими и друг друга; не согласия свои прекращают не только безобидно, но еще со взаимною пользою; всячески избегают гнева, чтоб во время гнева не сделать чего нибудь такого, в чем после нужно будет раскаиваться; всеми мерами изгоняют из среды себя зависть, предоставляя друзьям пользоваться своим имением как их собственным, и их имение считая за свое.
По этому не естественно ли, что честные и добрые люди не только без вреда другим могут пользоваться гражданскими чинами, но и с пользою друг для друга? Ибо те, кои желают в государстве пользоваться чинами и быть начальниками для того только, чтоб иметь случай наворовать казенных денег, попритеснить других и пожить в свое удовольствие, это обидчики, это люди порочные, кои не могут ни с кем иметь доброго согласия. Но если кто в государстве хочет быть чиновником или начальником для того, чтоб самому не терпеть обид и иметь возможность законно помогать друзьям, а не менее для того, чтоб распоряжениями в свое правление сделать что нибудь доброе для своего отечества, как же таковой не сумеет жить в согласии с подобными себе? Или находящийся с честными и добрыми людьми меньше принесет пользы для друзей, или не в состоянии будет делать добро обществу тот, кто имеет своими помощниками людей честных и добрых? Правда, в гимнастических подвигах, если бы позволено было сильнейшим соединенными силами нападать на слабейших; сильнейшие на всех подвигах оставались бы победителями и получали бы все награды; но там не позволено это; напротив того в гражданских делах, коими преимущественно должны заниматься люди честные и добрые, никто никому не запрещает действовать на пользу отечества соединенными силами. И имеющий у себя отлично добрых друзей как же не принесет пользы в занятии гражданскими делами, находя в друзьях и товарищей и помощников по делам, а не противодействователей?
Это видно и из того, что намеревающийся вести войну с кем нибудь будет иметь нужду в союзниках, и при том во многих, если нужно будет сражаться с неприятелями смелыми и храбрыми; изъявивших желание быть союзниками наперед надобно облагодетельствовать, чтоб тем охотнее помогали. И многим полезнее иметь союзников не многих, но самых лучших, чем многих, но плохих; ибо плохие требуют еще многим больше услуг, чем хорошие.
А ты, любезный Критовул, старайся наперед сделаться добрым, а, сделавшись таким, смело можешь искать себе в друзья людей честных и добрых. Может быть, и я помогу тебе в приискании таковых людей; потому что я и сам расположен ко взаимной любви. Ибо к тем людям, коих захотел бы я полюбить, стремлюсь всей душой, с тем, чтоб любя их, самому быть любиму; желая их от души, желаю быть и для них предметом вожделенным; стремясь к обращению с ними, желаю заслуживать тоже и от них. Вижу, что и тебе будет нужда в этом, когда пожелаешь свести дружбу с кем нибудь. Не скрывай от меня, с кем ты захочешь подружиться. Ибо и я, стараясь угождать угождающим мне, кажется, попривык ловить людей.
Критовул: Почтенный Сократ! Давно, давно уже желаю поучиться этому, особенно если эта наука поможет мне избирать в друзья добрых по душе и красивых телом.
Сократ: Любезный Критовул! По моей науке не следует насильно привлекать к себе красавцев. Я уверен, что люди избегают Сциллы потому, что она протягивает к ним руки, чтоб схватить их, а Сирен избегают потому, что они, не протягивая ни к кому рук, издали напевают всем свои волшебные песни, останавливают всех и слушающие очаровываются ими.
Критовул: Я ни на кого не наложу рук, только научи меня не укоризненным способом приобретать друзей.
Сократ: Не прикоснется и устами к устам?
Критовул: Не опасайся; и уста мои не прикоснутся ни к чьим устам; разве уже будет самый пригоженький.
Сократ: Ах, Критовул! Ты опять заговорил не то, что следует. Красавцы не ищут этого; напротив безобразные охотно соглашаются на такие дела, думая, что за ум будут почитать и их красавцами.
Критовул: Пусть, я буду целовать только красивеньких, но к добрым буду иметь еще большее расположение; только поскорее научи меня, как приобретать друзей.
Сократ: Любезный Критовул! Когда ты захочешь быть другом кому нибудь, позволишь ли мне наперед сказать ему, что ты особенно уважает его и хочет быть его другом?
Критовул: Очень согласен; я думаю, никто не будет ненавидеть того, кто хвалит его.
Сократ: А если я еще скажу, что ты, особенно уважая его, имеешь к нему уже и доброе расположение; подумаешь ли тогда, что я привожу тебя в ненависть у него?
Критовул: И во мне самом уже рождается доброе расположение к тем, о ком думаю, что они хорошо расположены ко мне.
Сократ: Так; ты позволяет мне сказать это о тебе тому, кого хочешь избрать себе в друзья. А если позволишь еще сказать о тебе, что ты и заботлив о друзьях, что ни в ком не находишь больше удовольствия, как в верных друзьях, что добрым делам твоих друзей ты также радуешься, как своим; что собственность твоих друзей также тебе дорога, как и твоя и за труд себе не почитаешь изобретать средства к улучшению их состояния, и что ты сознаешь добродетелью, достойною человека, побеждать друзей благодеяниями, а врагов противным; тогда, кажется, и я способен буду оказать тебе помощь в приобретении добрых друзей.
Критовул: Для чего ты спрашиваешь меня об этом, как будто не в твоей воле сказать о мне, что тебе угодно?
Сократ: Конечно не в моей, как я слыхал это и от Аспазии. Она говорила, что добрые свахи, справедливо рассказывая о состоянии главного предмета своих речей, напр. о состоянии жениха, удивительно как помогают людям составлять хорошие родственные связи, а свахи вруньи, ничего не говоря, кроме похвал, не приносят никакой пользы. Ибо обманутые ненавидят друг друга, да и самую сваху угощают тем же. Зная это, я думаю, и мне нельзя ничего говорить в твою похвалу кроме истины.
Критовул: Следовательно, почтеннейший Сократ! Ты тот друг мой, коего я ищу; ты–то мне и поможет приобрести друзей, если только буду иметь в себе то, что нужно для приобретения их; а если не будет во мне этого; то прошу не говорить в мою пользу никаких выдумок.
Сократ: Не думаешь ли ты, любезный Критовул, что я, несправедливо выхваляя тебя, принесу тебе больше пользы, чем убеждая тебя сделаться добрым человеком? Если это не совсем ясно для тебя, уразумей из следующего: если бы я, желая подружить тебя с хозяином какого нибудь корабля, стал ложно выхвалять тебя и сказал бы, что ты хороший кормчий; он, поверив мне, поручил бы тебе корабль, тогда как ты не умеешь править им; чего ты будет ожидать тут? Погубишь и себя самого и корабль. Или если бы я торжественно убедил государство вверить тебе правление, ложно называя тебя способным к делам военным и государственным, а не менее и к судопроизводству; что, думаешь, случилось бы от итого и с тобой и с тем государством? Или, если бы я посоветовал кому–нибудь из частных граждан, тоже ложно, чтоб поручили тебе дела свои, как человеку домовитому и старательному, тогда ты, показав свое невежество на опыте, не оказался ли бы и вредным и смешным человеком?
Но, любезный Критовул, кратчайший, безопаснейший и самый прямой путь к этому тот, чтоб, в чем хочешь казаться хорошим, в том и на самом деле быть таковым. Все известные между людьми добродетели, как ты и сам может заметить, могут быть усиливаемы и наукою и прилежанием. Любезный Критовул! Я думаю, таким образом и мы должны снискивать себе друзей; а если ты понимаешь это иначе, научи и меня.
Критовул: Почтенный Сократ! Мне стыдно было бы противоречить тебе; если бы я и решился на это, не мог бы я сказать ничего ни приличного, ни верного.

Глава Седьмая

Затруднительные обстоятельства друзей, происходившие от какого нибудь недоумения, Сократ старался врачевать советами, а в случавшихся от бедности советовал по силам помогать друг другу. Скажу и об этом, что мне известно:
Однажды заметив, что Аристарх печалится о чем–то, сказал
Сократ: Аристарх! мне кажется, ты скучает о чем–то. Причину этого ты должен бы сообщить своим друзьям. Может быть, мы сколько нибудь облегчили бы печаль твою.
Аристарх: Ах, Сократ! Я в большом затруднении. Когда в городе произошел мятеж и многие бежали в Пирей, из оставшихся там сошлось ко мне столько сестер родных, двоюродных и племянниц, что в моем доме теперь одних благородных четырнадцать человек. Между тем мы не получаем ничего ни с земли; ибо неприятели занимают ее; ни с домов; ибо в городе стало очень мало народу; домашнюю рухлядь ни кто не покупает; занять денег не у кого; теперь, кажется, всякий скорее согласится поискать их на дороге, чем брать в займы. Почтенный Сократ! Бесчеловечно было бы презреть погибающих родственников; но, при таковых обстоятельствах, содержать их в таком количестве, не имею способов.
Сократ (услышав это): Какая тому причина, что Керамон, содержа многих, не только может доставлять нужное и себе и им, но получает еще много барышей и богатеет; а ты, имея на своем содержании многих родных, боишься, чтоб от недостатка в съестных припасах не умереть вам?
Аристарх: Причина та, что Керамон кормит своих рабов, а я благородных.
Сократ: Как ты думает, кто лучше, благородные ли, которые живут у тебя, или рабы Керамоновы?
Аристарх: Конечно благородные, которые живут у меня.
Сократ: Не стыдно ли тебе, что Керамон богатеет от людей очень низких, а ты, имея у себя людей многим лучших, чувствуешь недостатки в жизненных потребностях?
Аристарх: Он содержит художников, а я людей благородно воспитанных.
Сократ: Нельзя ли назвать художниками и тех, кто умеет делать что нибудь полезное?
Аристарх: Конечно.
Сократа: А мука вещь полезная?
Аристарха: И очень.
Сократа: А хлебы?
Аристарх: Не меньше.
Сократ: А платье мужское и женское, рубашки, плащи, епанчи?
Аристарх: Конечно, и это все полезные вещи.
Сократ: Живущие у тебя разве не умеют ничего делать из этих предметов?
Аристарх: Я думаю. все умеют.
Сократ: Или ты не знаешь, что Навсикид одним из этим ремесл, именно молотьем муки, не только содержит себя самого и домашних; но сверх того и много свиней и коров, и имеет еще столько остатков, что часто одолжает ими самое государство, что Корив доходами от хлебопечения содержит весь дом и живет в довольстве, что Колиттейский Димей живет шитьем плащей, что Менон получает содержание от приготовления рубашек и что большая часть Мегарян питаются от шитья епанчей?
Аристарх: Конечно так; у них куплены чужестранцы, коих они и заставляют работать, а у меня живут люди благородные, и к тому же родственники.
Сократ: Разве ты думаешь, что живущие у тебя, по тому что они люди благородные и родственники тебе, не должны ничего делать кроме того, чтоб только есть, да спать? Или ты видал, чтоб и другие благородные люди, живя таким же образом, жили лучше и счастливее тех из них, кои прилежно занимаются известными им и полезными для жизни работами? Или думаешь, что праздность и леность полезны людям для изучения чего нибудь нужного, для удержания в памяти выученного, полезны для здоровья, для доставления сил телу и для приобретения и сбережения полезных для жизни предметов, а деятельность и прилежание бесполезны? Ужели твои родственницы тому, что знают, учились как бесполезному для жизни, и будто ничего не могут сделать из знакомого им; или напротив того они могут и стараться об этом и получать пользу от своих работ? Люди, предающиеся бездействию, умнее ли тех, кои заботятся о полезном? Работающие для снискания жизненных потребностей правее ли будут тех, кои беспрестанно толкуя только об этих потребностях, предаются бездействию? Поэтому, как я думаю, ни ты не любишь их, ни они тебя; ты, потому что считает их бременем для себя, а они, потому, что видят, что ты все ахаешь от них. Можно опасаться, что из этого родится между вами ненависть, а прежняя любовь уменьшится. Если же понастоишь, чтоб они занялись работами, тогда и ты будешь любить их, видя, что они полезны тебе, и они полюбят тебя, замечая, что ты чувствует от них удовольствие; с большою приятностью вспоминая о прежних взаимных услугах, умножите чрез то взаимную приязнь и будете между собою дружелюбнее и благорасположеннее.
Если бы они вздумали сделать что нибудь постыдное, то лучше умереть им, чем делать это. Между тем, верно, они умеют работать прекрасные вещи, и самые приличные женскому полу. Ибо всякий, кто что умеет, работает и легко и скоро и красиво, и с большой охотою. Итак немедля поручи им заниматься тем, что может принести пользу и тебе и им; конечно они послушают тебя.
Аристарх: Подлинно, почтенный Сократ; ты даешь мне прекрасный совет; прежде я не решался одолжиться у кого нибудь деньгами, зная, что истратив их и не получив ничего ни откуда, не был бы в состоянии заплатить долг, а теперь, чтоб начать работы, решусь на это.
За тем Аристарх сделал заем, купил шерсти; женщины между работою завтракали; окончив работу, обедали, из мрачных сделались веселыми, вместо того, чтоб косо смотреть одной на другую, стали глядеть весело. Женщины стали любить Аристарха, как своего попечителя, а он стал любить их за полезные труды.
После Аристарх, пришел к Сократу, с удовольствием рассказывал это, и что его одного из домашних осуждают за то, что даром есть хлеб.
Сократ: А ты не рассказывал им басни о собаке? Говорят, что когда животные еще умели говорить, овца сказала своему хозяину: Ты чудно поступаешь, мы даем тебе и шерсть и ягнят, и сыр, а ты ничего не даешь нам кроме того, что получаем от матушки земли, между тем собаку, которая не доставляет тебе ничего подобного, кормишь хлебом, какой сам ешь. Собака, услышав это, отвечала: Точно так; но я сторожу вас, чтоб и люди не крали и волки не ели вас; вы, если бы я не сторожила, не могли бы и спокойно пастись по пажитям, опасаясь, чтоб не погибнуть. После этого, говорят, овцы согласились отдать предпочтение собаке. Аристарх! Скажи им, что ты, заменяя им собаку, служишь для них охранителем и попечителем, и что они, состоя под твоим покровительством, ни кем не будут обижены, и будут жить безопасно и спокойно заниматься своими работами.

Глава Восьмая

Однажды чрез долгое время увидев старого друга, спросил
Сократ: Откуда ты явился, Евфир?
Евфир: Под исход войны возвратился я из дальней стороны, а теперь вот здесь. Заграничные мои имения отняли у меня, а в Аттике отец не оставил мне ничего; поэтому, теперь живя дома, я принужден снискивать себе пропитание трудами рук своих. Мне кажется, это лучше, чем просить чего нибудь у людей, особенно когда у меня нет ничего, подо что бы я мог сделать заем.
Сократ: Насколько, думаешь, времени станет тебе телесных сил твоих, чтоб вырабатывать нужное для содержания?
Евфир: Конечно не надолго.
Сократ: Когда ты будет стар, и тогда нужно будет тебе делать расходы, а зарабатывать платы ты не будешь в состоянии.
Евфир: Ты правду говоришь.
Сократ: По этому лучше тебе ныне же заняться таковыми делами, которые могли бы помогать тебе и в старости; напр. ты можешь пристать к какому нибудь богачу, который имеет нужду в помощнике, смотреть за его работами, вместе с ним собирать плоды с полей, сберегать его имение и за доставляемые ему выгоды чтоб и самому получать от него жалованье.
Евфир: Нет, Сократ! я не могу отдать себя в такое рабство.
Сократ: Но градоначальники и попечители об общественном благе за то, что они исполняют свои обязанности, не почитаются рабами; это доставляет им еще более благородства.
Евфир: Все так, почтенный Сократ! Однако ж мне не очень хочется быть ответственным перед кем нибудь.
Сократ: Любезный Евфир! Не очень легко найти такое занятие, за которое не стали бы хотя сколько нибудь обвинять нас. Ибо трудно сделать что нибудь так, чтоб нисколько не погрешить; даже сделавшему что нибудь без всякой ошибки трудно не попасть на какого нибудь судью кривотолка. Удивляюсь, если и в этих делах, которыми ты ныне занимается, ничто не подвергается пересудам. По этому надобно всячески стараться избегать людей, склонных к обвинению других и искать ценителей благонамеренных, и лучше предпринимать те дела, кои можешь удовлетворительно совершить, а коих не можешь, за те и не браться; что будешь делать, надобно стараться сделать как можно лучше; поэтому надобно делать со всем усердием. Таким образом ты никогда не останется виноватым, и удивительно как облегчишь свои недостатки; будешь жить совершенно покойно, безопасно н в довольстве даже в самой старости.

Глава Девятая

Критон: Почтенный Сократ! Трудно жить в Афинах человеку, желающему заниматься только своими делами. Вот теперь некоторые господа тянут меня в суд не потому, что будто я обидел их, а думают, что я скорее соглашусь дать им денег, чем заводить с ними тяжебные дела.
Сократ: Любезный Критон! Скажи мне, не для того ли ты кормишь собак, чтоб они отгоняли волков от овец?
Критон: Конечно для того, и мне полезнее кормить их, чем не кормить.
Сократ: По этому не стал ли бы ты кормить и того человека, который согласился бы и имел бы силу отбить тебя от людей, намеревающихся нанести тебе обиду?
Критон: С удовольствием бы, только чтоб не думать мне, что и он пойдет против меня же.
Сократ: Как это? Разве ты не знаешь, что многим приятнее кому нибудь попользоваться чем либо от такого человека, как ты, за услуги, а не за какие нибудь низости? Будь уверен, что здесь есть и такие люди, кои за большую честь себе сочтут быть твоим другом.
Из числа таковых они выискали Архедима, человека способнейшего и на слова и на дела, между тем недостаточного. Он не склонен был приобретать выгоды всякими способами, был правдив; только говаривал, что легче всего взять взятку с Сикофантов. Критон, собирая или с полей хлеб, или оливковое масло, или вино, или шерсть, или что нибудь другое из предметов, полезных для жизни, уделял из этого частицу и Архедиму; когда приносил жертвы, приглашал и его на пир, и во всех подобных случаях не забывал его. Архедим, почитая дом Критонов приютом для себя, еще более стал уважать его. И вскоре в одном из лиц, ложно клеветавших на Критона, открывает множество преступлений, находит людей неприязненных ему, призывает его в народное судилище, в коем надлежало ему судиться, и вследствие суда или быть наказану, или заплатить пеню. Призванный в суд, зная за собою много грешков, предпринимал все, чтоб только отделаться от Архедима, По Архедим не отстал от него, пока он не оставил Критона в покое и не заплатил ему судебных убытков. Когда Архедим кончил этот и подобные ему другие процессы, тогда подобно тому, как пастух, имея у себя хорошую собаку, позволяет и другим пастухам, по их просьбе, становить стада близ него, чтоб и им пользоваться услугами его собаки; и многие Критоновы друзья стали просить Критона, чтоб он позволил и им пользоваться услугами своего охранителя Архедима. — Таким образом Архедим охотно услуживал Критону, и за ним не один Критон наслаждался покоем, но и друзья его. А когда кто нибудь из недоброжелателей Архедима упрекал его, что он, получая оброки с Критона, служит ему льстецом, тогда Архедим отвечал: стыдно ли облагодетельствованному добрыми людьми отплачивать за это добром, сделать их себе друзьями и отстать от дурных людей; или стараясь обижать честных и добрых людей, сделать их врагами себе, и, содействуя злодеям, дружиться с ними и менять людей честных на бесчестных? С этого времени Архедим стал другом Критона и в почтении у прочих друзей его.

Глава Десятая

Помню, что Сократ с другом своим Диодором имел следующий разговор:
Сократ: Любезный Диодор! Скажи мне, если кто нибудь из твоих слуг убежит; старается ли найти его?
Диодор: Даже других прошу об этом, обещая доставившему вознаграждение.
Сократ: А если кто из твоей прислуги заболеет; не заботишься ли о нем, не приглашаешь ли лекаря, чтоб больной не умер?
Диодор: И очень.
Сократ: А если друг твой, который, конечно, для тебя многим дороже раба, будет в опасности потерять себя собственно от бедности; поставишь ли себе в обязанность позаботиться о нем, так чтоб во всем обеспечить его? Верно, ты знаешь Гермогена? Он за стыд поставил бы себе, получив от тебя вспомоществование во время нужды, не отплатить тебе тем же. И иметь вольнонаемного слугу, человека благонамеренного, постоянного, умеющего исполнять приказания, и не только способного к этому, но могущего доставлять и выгоды, предусматривать все и предупреждать тебя своими представлениями, иметь такого одного человека многим лучше, чем толпу рабов. Хорошие домохозяева говорят: надобно делать закупы, когда дорогое можно купить за дешевую цену. При настоящих обстоятельствах можно за дешево приобрести и хороших друзей.
Диодор: Ты прекрасно говоришь; посоветуй Гермогену прийти ко мне.
Сократа: Нет; я не могу сделать этого. И для тебя было бы нехорошо звать его к себе и наперед не сходить к нему; это и ему также было бы бесполезно, как и тебе.
Убедясь этим Диодор пошел к Гермогену, и подарив ему не большое количество денег, приобрел в нем себе друга, который и на словах и на деле только и заботился о том, что могло доставлять Диодору пользы и радости.