§ 3. События в Малой Азии

В рассказе о событиях 470 года мы встречаем в двух пунктах согласие с известными нам отрывками Эфора. Во 1‑х, Диодор согласно с Эфором называет начальниками Персов Тифравста и Ферендата, во 2‑х, оба писателя одинаково указывают число персидских кораблей (Plut. Cim. XI. Müller F. H. G. I стр.265 frg. 116)[1].
При наличности таких двух совпадений предположение о зависимости Диодора от Эфора является вполне законным. Анализ Диодора покажет нам, должны ли мы весь его рассказ возвести к Эфору.
В архонтство Демотиона Кимон в качестве стратега отправляется на помощь греческим городам, находящимся еще под властью варваров, и захватывает Эйон и Скирос — порядок соответствует Фукидидовскому. Но затем у Кимона является новый, более широкий, план, для исполнения которого он нуждается в более значительных средствах. Поэтому он возвращается в Афины, берет там 200 кораблей и с ними едет совершать великие подвиги. Вся эта история о планах Кимона и об его возвращении в Афины имеет смысл только у Диодора и для Диодора. Если ему для истории битвы при Евримедонте был дан, как факт, выезд из Афин, то он вынужден был рассказать о возвращении Кимона в Афины, потому что у него и взятие Эйона и Скироса и битва при Евримедонте сжаты в один год. Я уже указал на то, что изложение Эфора не определялось хронологическим принципом, и здесь он мог не касаться вопроса о том, в течение какого промежутка времени произошли описанные события. Он рассказал об одном за другим и этим сделал свое дело. Таким образом, даже признавая здесь источником Диодора Эфора, мы не имеем права возлагать на него ответственность за царящую у Диодора хронологическую путаницу.
Итак, Кимон ищет подвигов. После освобождения Карий и Ликии[2] он, полагая, что персидский флот находится в Кипрских водах, направляется туда, чтобы там дать битву; там она и происходит; больше 100 кораблей σὺν αὐτοῖς τοῖς ἀνδράσι [вместе с экипажами] были взяты в плен, большая часть затонула, остальные бежали к Кипру, где солдаты высадились, оставив корабли на произвол судьбы. Такова была первая битва (чего, странным образом, не понял Keil[3], на ошибку которого указал уже Preger[4], противополагаемая второй, происшедшей при Евримедонте в тот же день. Немыслимость этого совпадения ясна сама собой: расстояние между Кипром и устьем Евримедонта слишком значительно — , но дело теперь не в том[5].
Кимон пускается на хитрость: у нашего автора неудержимая страсть к στρατηγήματα. На захваченные им персидские корабли он сажает своих солдат, одев их по–персидски, и в таком виде приводит их к устью Евримедонта. Ночью он их высаживает. Персы принимают их как друзей — и начинается ночная свалка и избиение Персов. Эта ошибка Персов — на понятии φίλοι [друзья] Диодор особенно настаивает — все таки кажется несколько странной; он и старается ее объяснить: Персы не ждали, что Афиняне могут на них напасть μετὰ δυνάμεως [с сухопутным войском], так как они, по их мнению, не имеют пеших войск, а ждали они нападения с суши со стороны Писидов — вот почему они и пошли на встречу кораблям. Далее следует опять описание битвы и ее сумятицы. Что все описание битвы представляет собой крайнюю путаницу, замечено уже давно[6]. Мы опять встречаемся с излюбленными приемами Диодора. Образец для описания ночной битвы мы имели уже в описании битвы при Фермопилах, — та же ταραχή [неразбериха], та же ἄγνοια [дезориентация], тот же πολύς φόνος [большая резня]; даже убийство Ферендата в его палатке очень живо напоминает намерение воинов Леонида убить царя.
Эта победа Кимона имела очень важные последствия. Персы снова создали флот, боясь τὴν Ἀθηναίων αὔζηοιν [усиления афинян]; Афиняне с того времени очень усилились. Из добычи Афиняне поставили ἀνάθημα [посвящение] и сделали на нем следующую надпись:
ἐξ᾿οὔ γ᾿ Εὐρώπην Ἀαίας δίχα πόντος ἔνειμε
ϰαὶ πόλιας θνητῶν θοῦρος Ἄρης ἐπέχει
οὐδέν πω τοιοῦτον ἐπιχθονίων γένετ᾿ ἀνδρῶν
ἔργον ἐν ἠπείρῳ ϰαὶ ϰατὰ πόντον ἅμα.
οἵδε γὰρ ἐν Κύπρῳ Μήδους πολλοὺς ὀλέσαντες
Φοινίϰων ἑϰατὸν ναῦς ἕλον ἐν πελάγει
ἀνδρῶν πληθούσας, μέγα δ᾿ ἔστενεν Ἀσὶς ὑπ᾿ αὐτῶν
πληγεῖσ᾿ ἀμφοτέραις χερσὶ ϰράτεί πολέμου.

С тех пор, как море отделило Европу от Азии,
с тех пор, как бурный Арей вторгся в города смертных,
жители земли не совершили столь великого подвига ни на суше, ни на море.
Те, кто посвятил этот памятник,
погубили много мидян на Кипре
и взяли сто финикийских кораблей
со всем экипажем. Азия,
разбитая двойной армией, испускала долгие стоны
С эпиграммой связан целый ряд затруднительных вопросов, разрешение которых важно для нашего анализа. Эпиграмма помимо Диодора передана нам еще дважды[7]) — в Палатинской антологии (VII. 296) с lemma Σιμωνίδου τοῦ Κήου [Симонида Кеосского] и у Элия Аристида (III, 209 Д.) тоже с упоминанием Симонида, подтверждаемым и схолиастом к другому месту (III. 525)[8].
Вопрос о принадлежности стихотворения Симониду поднимался уже давно. Неточность нашей хронологии пентекантаэтии не дает нам возможности решить вопрос на основании чисто хронологических соображений[9], тем более, что мы точно не знаем и года смерти Симонида. Приходится прибегать к тем указаниям, который дает самый памятник.
Диодор выдает стихотворение за надпись на ἀνάθημα, но уже Krüger[10] указал на то, что в таком случае не имело бы смысла местоимение οἱ δὲ: pronomen quasi digito mortuorum corpora monstrat [оно словно пальцем показывает на мертвые тела][11]. Значит, памятник был не анатемой, а надгробным камнем. Для нашей непосредственной цели из этого следует одно: ни Диодор ни Эфор, если из него взял эпиграмму Диодор, не могли списать ее с камня: не трудно было отличить оба рода памятников. Либо тот, либо другой заимствовали ее из какого нибудь литературного источника; всего вероятней, ее никогда и не было на камне, так как, переходя от источника к источнику, мы в конце концов придем же к такому, который должен был бы списать эпиграмму с самого памятника, и тогда для него так же мало вероятной будет возможность ошибки, как для Диодора или Эфора. Конечно, это только соображение по вероятности, а не фактическое доказательство: ошибка могла явиться результатом автосхедиазмы какого нибудь из писателей, передававшего эпиграмму и заимствовавшего ее из литературного источника.
Keil в своей уже цитированной статье указал на несколько стилистических странностей нашей эпиграммы; особенно заслуживает внимания переход от singularis (единственного числа) οὐδενί [никому] к pluralis (множественному) οἵδε [те] и неправильность выражения ὀλίσαντες ἕλον [погубив взяли], между тем как, по рассказу приводящего эпиграмму Диодора, дело происходило как раз наоборот: Греки сначала взяли корабли и только затем погубили их экипаж — , но это стоит в связи с более трудным вопросом, совершенно неправильно поставленным и решенным Keil’ем.
В пятом стихе эпиграммы мы читаем в тексте Диодора ἐν Κύπρῳ [на Кипре], в тексте, сообщаемом Элием Аристидом, читается ἐѵ γαίῃ [на суше].
Keil совершенно неправильно отрицает, что Диодор имел в виду битву при Кипре, и потому несправедливо полагает, что и в тексте Диодора первоначально стояло ἐѵ γαίῃ. Наоборот, рассказ Диодора самым несомненным образом покоится на ἐν Κύπρῳ — и в этом лежит самое значительное из представляемых эпиграммой затруднений, подмеченное Junghahn'ом[12]. Вся соль стихотворения заключается в противоположении двух побед — на суше и на море. У Диодора ясно сказано, что Кипрская битва произошла на море — ясно поэтому, что при Диодоровском тексте эпиграммы именно этого противоположения и не получится — и битва ἐν Κύπρῳ и битва ἐν πελάγει [на море] — обе битвы морские. Junghahn надеется устранить эту несообразность конъектурой αὐθ᾿ ἑτέραισι [и там, и там] в стихе 8‑м, желая видеть в последних двух стихах описание этой битвы, но Keil в рецензии на сочинение Junghahn’а[13] показал неправильность этой конъектуры и предложил помириться с необходимостью признать неправильность в выражениях стихотворения. Но затруднения исчезают, если в тексте стоит γαίῃ [суша], а не Κύπρῳ [Кипр]. Если бы это было конъектурой, то тогда неудачной ее можно бы признать только с точки зрения чисто палеографической — но это вовсе не конъектура; чтение γαίῃ нам засвидетельствовано ничуть не хуже Диодоровского. Нужно предполагать, что уже в древности явилась интерполяция ἐν Κύπρῳ, возможная, может быть, вследствие неправильного предположения о том, что эпиграмма относится к Кипрским победам Кимона. То же чтение γαίῃ устраняет и затруднение, представляемое словами ὀλέσαντες ἕλον. Следуя Bergk’у, эти слова всегда применяли к рассказу Диодора — , но Диодор имел неправильное чтение, да и как он с ним справился, это вопрос, к которому мы еще вернемся. Оставим в стороне Диодора — и все затруднения рассеиваются. Ведь и по рассказу Плутарха (Сim. 13) сначала были разбиты Персы, а затем взяты корабли Финикийцев. Отчего не предположить, что эпиграмма соответствует этой именно версии исторического предания.
Таким образом, я, как и Hiller[14], полагаю, что не все замечания Keil’я правильны, но доказанным я считаю одно: относится ли наше стихотворение к роду посвятительных или надгробных, оно не отвечает установленным для таких произведений формам, оно носит на себе все характерные признаки подражания, с самого начала рассчитанного на книгу, а не камень. На это укажет одно сравнение нашего стихотворения с действительной эпиграммой, найденной на камне (C. I. A. IV. 446a).
Οἱ δὲ παρ᾿ Ἑλλήσποντον ἀπώλεσαν ἀγλαὸν ἥβην
βαρνάμενοι, σφετέραν δ᾿ ηὔϰλεισαμ πατρίδα,
ὥστ᾿ ἐχθροὺς σταναχεῖμ πολέμου θέρος ἐϰϰομίσαντες,
αὐτοῖς δ᾿ ἀθανάτων μνῆμ᾿ ἀρετῆς ἔθηϰαν.

У Геллеспонта они лишились блестящей юности,
сражаясь, но прославили свое отечество,
так что враги стенали, вынося страду войны,
они же оставили бессмертную память о своей доблести.
Это несомненная надгробная надпись, действительно отвечающая обычной форме таких эпиграмм. После рассуждения Keil’я, на мой взгляд, не может быть сомнения, что наше стихотворение есть подражание тому, которое мы здесь имеем на камне, которое вызвало еще целый ряд других[15]. Таким образом, становится ясно, что наше стихотворение не может принадлежать Симониду — оно позже пятого века; раньше 375 года, как полагает Keil, оно не должно быть написано, так как оно не служило оригиналом двум нами цитированным в пр. 44 репликам, относящимся к тому времени.
Вообще, из того, что стихотворение не принадлежит Симониду, еще не следует ничего относительно времени его возникновения. Keil считает его ничтожным центоном, а потому склонен относить его к очень позднему времени. Я уже указывал на то, что критика Keil’я слишком строга и не везде основательна. Но если бы Keil и был прав, это ничего бы не доказывало: скверные стихи писались во все времена; по качеству стихов нельзя судить о времени, к которому они относятся.
Тем не менее, по существу Keil прав. Вся суть в том, что эпиграмма написана не для камня, а для книги и притом старается выдать себя за настоящую надпись[16]. Когда можно предположить возможность возникновения таких эпиграмм? Reitzenstein считает ее первой из таких «книжных» эпиграмм и старается доказать их появление около времени Исократа. Мне кажется, его доводы доказывают только то, что в то время появлялись сборники действительных эпиграмм — и именно такие сборники должны были подать повод к составлению эпиграмм «книжных», и по тому самому должны были им предшествовать. Эпиграмма C. I. A. могла попасть в такой сборник и тогда легко могла послужить источником литературного подражания. Наконец, свидетельство Ликурга (in Leocr. 72) вовсе не предполагает существования нашей эпиграммы, а как это признает и сам Reitzenstein, только ее оригинала.
Таким образом, мы должны отодвинуть возникновение нашей эпиграммы в значительно позднее время. Если же еще принять во внимание предположенное нами — надеюсь, с значительной долей вероятности — вторжение в нее интерполяции, которая притом не успела захватить всей традиции, значит, едва ли могла явиться в очень древнее время, то придется отодвинуть тот вид ее, в котором ее получил Диодор, еще позже, т. е. станет крайне невероятным, чтобы он мог ее заимствовать из Эфора. Я обеими руками подписываюсь под фразой Reitzenstein’а: «Диодор нашел наше стихотворение в сборнике эпиграмм, относящихся к греко–персидским войнам», подписываюсь и под концом ее: «и изменяет сообразно с нею изложение своего источника». В этом последнем выводе заключается весь смысл всего предшествовавшего рассуждения: Диодор не вставил механически эпиграммы — он видоизменил под ее влиянием изложение в очень значительной мере.
Характерный признак я вижу в том, в чем обыкновенно видят противоречие между «Эфором» и Фукидидом. Диодор настаивает на том, что в плен взято 100 кораблей, у Фукидида дана цифра 200. Но не следует забывать, что Фукидид говорит не только о пленных, но и о потопленных кораблях. С другой стороны, нет и противоречия между двумя известиями Диодора. В плен взято, говорит он немного дальше, 340 кораблей, — раньше он говорит о 100, но о ста, взятых вместе с их экипажами; здесь полное соответствие с данными эпиграммы: ναῦς ἀνδρῶν πλνθούσας = σὺν αὐτοῖς τοῖς ἀνδράσι.
Если мы, таким образом, правы в нашем предположении внесения Диодором нового элемента в рассказ Эфора — я уже раньше указывал на то, что Эфор служил здесь основным источником, — то приобретает особое значение черта, которая сама по себе едва ли могла бы что нибудь доказывать. После описания битвы при Евримедонте Диодор говорит о том, что Кимон отплыл к Кипру. Какой имеет смысл это отплытие теперь, после того как битва у Кипра уже дана, трудно сказать. Здесь это едва ли может быть объяснено, ибо сейчас после этого Диодор помещает свое похвальное слово Кимону — ряд его подвигов закончен. Если мы на основании всего остального предания предположим[17]), что и Эфор описывал сначала сухопутную, потом морскую битву, то отплытие Кимона на Кипр — или вообще на место новой битвы — имело бы полный смысл. У Диодора это упоминание, будучи заимствовано у Эфора, осталось, но не было согласовано с внесенными им в изложение изменениями.
Если мы теперь спросим себя, в чем заключается существенная черта изложения Диодора, то нам придется указать на то, что у него морская битва предшествует сухопутной — и это обстоятельство самым явным образом доказывает, что Диодор не мог иметь в эпиграмме, к которой он так сознательно отнесся, чтения ἐѵ γαίῃ [на суше] — оно устанавливает обратный порядок событий. К сожалению, я в своем анализе вынужден ограничиться этими общими указаниями; я считаю рискованным пытаться точнее определить, что именно принадлежит Эфору и что внесено в его рассказ под влиянием эпиграммы. Я даже не решусь утверждать, что у Эфора порядок битв был не тот, что у Диодора, с той смелостью, с которой это делают Duncker[18] и Melber[19].
Решение вопроса зависит от толкования места Полиэна (I. 34): «Кимон побеждает у реки Евримедонта сатрапов царя, и, взявши много варварских судов, приказывает солдатам сесть на них, одеть Мидийское платье и плыть к Кипру. Кипряне, обманутые видом варварской внешности, принимают флот, как дружественный; они же, сойдя, показали себя Эллинами, вместо варваров, и победили Кипрян».
Полиэн самым очевидным образом рассказывает первую битву, как морскую, вторую как сухопутную. Таким образом он оказывается в таком же противоречии с другими, как и Диодор. Но рядом с этим у него битва на Кипре является сухопутной битвой с какими то «Κύπριοί» [кипрянами]. У него, просто–на–просто, наоборот рассказано то, что рассказано у Диодора. Стоит только подставить в рассказ первого другие имена, и получится то же, что мы имеем у второго — это не перестановка фактов, а имен. Я думаю, и вообще самой последовательности фактов, как она дана у Диодора, нельзя изменить. Вся история предполагает, что прежде была дана морская битва — нужно же было добыть вражеские корабли; самый маскарад воинов предполагает высадку; мы должны, поэтому, либо предположить, что вся история обмана не существовала у Эфора, — как я очень склонен думать — или полагать, что перестановка не произведена Диодором под влиянием эпиграммы. Что верно, этого не поможет решить свидетельство Полиэна. Лучше всего механический характер произведенной Полиэном перестановки покажет нам свидетельство Фронтина, писавшего раньше Полиэна и отличающегося своей добросовестностью. Фронтин (IV. 7. 2 = II. 9. 10[20]) рассказывает факты в той же последовательности, что и Диодор: Кимон, вождь Афинян, победив флот Персов у острова Кипра, дал своим воинам оружие пленных и на кораблях варваров отплыл против врагов в Памфилию к реке Евримедонту. Персы, узнав свои корабли и оружие, не приняли мер предосторожности; таким образом они были захвачены врасплох и в один и тот же день были побеждены и на море и на суше.
Итак, Полиэн не дает ответа на затрудняющий нас вопрос. Есть вопросы, от разрешения которых нам приказывает отказаться мудрая ars nesciendi [искусство незнания]. Весь утомительный путь, который мы только что прошли, привел только к вероятности того, что мы в данном случае у Диодора имеем не один источник, но стараться проследить шаг за шагом, строка за строкою происхождение Диодоровского рассказа — значит напрасно терять свои силы. Но мне кажется, что я все таки не напрасно потратил свой труд, если на этот раз показал, что эти вопросы гораздо сложнее, чем это полагает Busolt, смело пишущий вместо Диодор — Эфор.


[1] Цифры не вполне совпадают: Диодор насчитывает 340, Эфор 350 кораблей, но при непрочности рукописной традиции это отличие едва ли имеет значение. Замечу еще, что во мне возбуждает некоторое сомнение указанная Диодором цифра греческих кораблей, участвовавших в битве, — 250; Кимон выехал из Афин с 200 кораблей, в Ионии он получил еще 100, в своем победном шествии вдоль берегов Малой Азии он τῶν ἀεὶ προστιθεμένων συμμάχων προσλαβόμενος ναῦς ἐπὶ πλέον ηὔξησε τὸν στόλον [приняв дополнительные корабли союзников, которые постоянно прибавлялись, он еще больше увеличил размер флота]. О каком нибудь уменьшении флота нет нигде речи — почему же в битве только 250? Замечательно еще, что Диодор не указывает explicite, как он это обыкновенно делает, на численный перевес персидского флота.
[2] У Диод. XI. 60. 5 я вместе с большинством рукописей читаю πάσας [все], а не πείσας [убедив], как P. A. H.
[3] Zu den simonideischen Eurymedonepigrammen. Hermes XX стр.344 пр. 1.
[4] Inscriptioues Graecae metricae 215.
[5] De Sanctis, Rivista di filologia, XXI стр.97 слл,
[6] 3δ) Cp нпр. Busolt о. 1. III. стр.146 пр. 5 и указанную там литературу.
[7] Cp. Preger о. 1. № 269 стр.213 и Bergk P. L. G. III⁴ стр.487 № 142.·
[8] Cp. Keil, o. 1. стр.343 и Hiller, Bursians Jahresberichte XLVI стр.74.
[9] Cp. Köhler, Hermes 24 стр.88 и Wilamowitz o. 1. II стр.292.
[10] Historisch–philologische Studien стр.66.
[11] Quaestiones Simonideae, Rhein. Mus. 28 стр.439.
[12] De Simonidis Cei epigrammatis. Vierter Bericht des Luisenstädter Gymnasiums, Berlin 1869 стр.28 сл.
[13] Jahrh. f. cl. Phil. 105 стр.798.
[14] 1. 1.
[15] Anth. Pal. VII 258=Bergk. P. L. G. III⁴ стр 460, cp. 105; Kaibel. Epigram. Gr. 786. 844.
[16] Reitzenstein, Epigramm und Skolion стр.114 слл.
[17] Если только в месте Плутарха (Cim. 13) правильна конъектура Κύπρον [Кипр] вместо Ὑδρον [Гидр].
[18] G. d. A. VIII. стр.210 пр. 2.
[19] Jahrb. f. cl. Phil. Suppl. XIV стр.437.
[20] J. Frontini Strategematon libri IV cd. G. Gundemann, Praefat. pag. V.