Подведем итоги нашему столь затянувшемуся анализу повествования Диодора в его отношениях к Геродоту.
Повествование это по своему составу самым несомненным образом распадается на две части. Прежде всего мы имеем основной источник, которым посредственно или непосредственно служит Геродот.
Рассказ этого основного источника передается в достаточной мере точно, постепенно и последовательно, но сообразно различию целей, преследуемых оригинальным писателем и его заимствователем, он отличается от него тем, что все эпизодическое и анекдотическое, все, что не служит непосредственно целям изложения хода событий, обрезано самым систематическим образом. Вместо широкого течения Геродотовского рассказа, останавливающегося на всякого рода подробностях, охотно расплывающегося в бесчисленных эпизодических отступлениях, мы имеем сухой перечень событий, от времени до времени заменяющий поэтические красоты несравненного оригинала риторически–морализующими блестками.
Этой потребностью сжаться до пределов возможности объясняются многие опущения фактов, сообщаемых Геродотом, характеризующие рассказ Диодора. Я указал в своем месте (ср. стр.3), что таким образом должно объяснить то обстоятельство, что у Диодора опущены все те речи, которые у Геродота подготовляют поход Ксеркса.
Но далеко не все опущения могут быть объяснены таким образом. Часто опускаются обстоятельства, слишком существенные для самого хода рассказа, часто опущения вытекают из отличия отношений обоих рассматриваемых нами писателей к описываемым ими событиям, к характерам действующих лиц и народов, из различных симпатий и антипатий того и другого. Такие опущения никогда просто опущениями не бывают — образовавшийся от них пробел заполняется новым материалом, носящим совершенно отличную от Геродотовской окраску; этот новый материал заимствован из той второй составной части Диодоровского рассказа, о которой я только что говорил.
Рядом с указанным основным источником мы замечаем целый ряд сведений, которые либо отсутствуют у Геродота, либо стоят с ним в прямом противоречии, либо исходят из совершенно несоответствующих ходу Геродотовского рассказа премисс.
Я с особенною тщательностью старался выделить именно эти элементы; количество их оказалось довольно значительным, и сами они очень характерными. Я старался, насколько мог, Доказать, что в большинстве случаев такого разногласия Диодор не мог вывести своих сведений из рассказа Геродота, как это утверждают многие современные ученые, приписывающие древнему автору свои, более или менее остроумные, комбинации; что в остальных случаях, где возможность такой комбинации нельзя отрицать, самая ее действительность далеко не доказана; что только в некоторых, сравнительно немногочисленных, случаях Диодором действительно сделаны выводы из Геродота, но что тогда новые данные им выведены действительно логическим путем и стоят в полном согласии с Геродотом. Я старался, наконец, самым энергичным образом протестовать против метода, применяемого большинством исследователей, раз на всегда признавших, что Диодору можно приписать всякую бессмыслицу, приписывать ему явно неверные комбинации; я указывал при этом на то, что раз мы — хотя бы и становясь на точку зрения древнего писателя — позволяем себе делать неверные выводы, мы можем вывести все, что угодно. Какова, в самом деле, степень ошибочности в самых элементарных выводах, дальше которой не может заходить Диодор, какова та степень произвола, которую мы можем ему приписывать? Большинство исследователей полагает, очевидно, что границы этому произволу нет.
Признавая, таким образом, в большинстве случаев, где существует разногласие между Диодором и Геродотом, наличность у первого не исходящих из последнего сведений — причем вопрос об их верности и традиционности мною принципиально сам по себе не затрагивается — я старался определить влияние, которое они оказывают на ход рассказа, и определить способы, которыми Диодор соединяет эти побочные сведения с рассказом основного источника. Мне, позволяю себе надеяться, удалось показать, что, с одной стороны, это соединение источников вполне сознательно, что Диодор знает, что новыми фактами он в более или менее значительной мере видоизменяет те условия, при которых происходят события у Геродота, и старается по мере возможности примирить вытекающие вследствие этого противоречия. Новая, вводимая им ситуация подготовляется им исподволь, факты, заимствованные из Геродота, вдвигаются в новую связь и обрисовываются в новом освещении; с другой стороны, однако, мы замечаем, что эта контаминация различных элементов производится подчас крайне неудачным образом, что, стремясь по возможности сохранить и Факты Геродота я даже иногда порядок их изложения и в то же время согласить с ними новые, иногда с ними по существу несогласимые данные, Диодор не остается в согласии ни с теми ни с другими, обнаруживая далеко не достаточно глубокое понимание излагаемых событий, далеко не полное проникновение сущностью рассказываемых исторических фактов; каждый раз в таких случаях мы замечаем неловкости и недоумения, а иной раз и прямые противоречия. Слова Геродота, будучи поставлены в чуждую им обстановку, явным образом выделяются из нее, чуть ли не громко заявляя о том, что они значат вовсе не то, что им в этой обстановке приходится обозначать.
Основному источнику Диодор следует с возможной точностью; даже там, где он находит для себя возможным отступить от него, он старается сохранить из него возможно больше. Эта верность источнику особенно ярко выказывается в том, что события по возможности располагаются в том же порядке, в котором они идут у Геродота, даже там, где это вовсе не требуется сущностью самых событий. Это обстоятельство, по моему мнению, имеет гораздо большее значение, чем мнимые или даже действительные дословные заимствования из Геродотовского текста, за которыми с таким неослабевающим рвением следит Bauer в своей неоднократно мной цитированной статье, к достоинствам которой я, впрочем, отношусь с полным уважением. Указав в своем месте несколько примеров рассуждений Bauer’а, я в остальном отсылаю читателя к его статье.
Вывод, к которому приходит и Bauer и я, — очень близкое сходство Диодора с Геродотом; кажется, ясно, что чем ближе это сходство, тем больше вероятностей за то, что Диодор непосредственно списывал Геродота. Bauer’у не удалось указать ни одного случая, на основании которого можно было бы хотя с некоторой долей уверенности утверждать, что этого не было; я, думается мне, указал не один такой случай, где характер изложения Диодора объясняется именно известными случайными особенностями слов Геродота. Для того, чтобы принять, что между Диодором и Геродотом есть некоторое посредствующее звено, нужно допустить либо, что этот посредник так точно списывал Геродота, что Диодор из него мог вывести то же самое, что из самого Геродота, либо, что Диодор так точно списывал свой непосредственный источник, что следы Геродота, бывшие в этом источнике, остались и у него нисколько не изглаженными. Но вероятно ли это? Конечно, самой возможности того, что п ясные следы непосредственного следования Геродоту, и явные швы, соединяющие сведения побочного источника с главным, и ошибки понимания, обнаруживаемые при этом, и крайняя неудачность контаминации перешли к Диодору по наследству от его непосредственного источника — этой возможности я отрицать не могу. Дело однако в том, что это и мало вероятно, и не доказано, между тем как onus probandi лежит именно на тех, которые это утверждают.
Виновник взгляда, против которого я борюсь, автор, на которого ссылается большинство исследователей, считая его выводы незыблемо твердыми, это Volquardsen[1], давший твердое обоснование теории, уже раньше выставленной Ed. Cauer’ом[2]. Оба ученые полагают, что в частях, касающихся собственно греческой истории, единственным источником Диодора был Эфор[3]. Рассмотрим доводы Volquardsen’а возможно внимательно, настолько, насколько они касаются анализированной нами до сих пор части рассказа Диодора.
Если оставить в стороне предвзятые мнения о «переписывателе» Диодоре и совершенно неправильное убеждение, будто Диодор располагает события не в том порядке, как Геродот — мы видели, что, как правило, допускающее, конечно, исключения, верен противоположный взгляд, — то останется у Volquardsen’а одно доказательство: многие отступления Диодора мы находим и у других писателей. Уже теоретически это ничего не доказывает. Нет никакого основания думать, что Диодор что нибудь прибавил от себя. Ясно только то, что он кое что брал не из Геродота.
Некоторые из тех сопоставлений, которые делает Volquardsen, указаны уже мною. Важней всего те его сопоставления, которые он делает между текстами Диодора и Юстина.
Volquardsen сравнивает описание Фермопильской битвы у Диодора, Плутарха и Юстина. Я в своем месте только слегка коснулся возбужденного Volquardsen’ом вопроса, потому что откладывал его подробное обсуждение до того времени, когда мне придется разобраться во взглядах Volquardsen’а.
Отсылая читателя к сочинению Volquardsen’а[4], я уверен, что сделанные последним параллельные выписки из занимающих нас писателей действительно убедят его в некоторой существующей между ними общности. Но если мы внимательней вглядимся в разбираемые места, то мы убедимся, что процесс гораздо сложнее, чем его описывает Volquardsen, и что теория Volquardsen’а указанными им местами не подтверждается.
Я не отрицаю — наоборот, я с особенной настойчивостью напираю на то, что эпизод ночной битвы не заимствован из Геродота; этого недостаточно: нам нужно установить, как он относится к связи всего рассказа, есть ли он у Диодора вставка или органическая часть неразделимого целого. Я уже указывал на то, что весь эпизод есть вставка (ср. стр.20 слл.) — попробую полней обосновать это.
Из трех хронологических моментов, указываемых Диодором, только один мы находим и у Плутарха и у Юстина — это получение известия о движении обходного отряда ночью — ср. Диод. XI. 8. 5. 9. 1. Plut, de Herod, malign. 32. У Юстина II. 11. 5. sqq. это прямо не говорится, но не может быть сомнения, что и у него в основе лежит то же самое: Quarta die cum nuntiatum esset Leonidae a XX milibus hostium summum cacumen teneri, tum hortatur socios .. Dimissis igitur sociis hortatur Spartanos… nec expectandum, ut ab hostibus circumvenirentur, sed dum nox occasionem daret, securis et laetis superveniendum [На четвертый день Леониду донесли, что вершина горы занята 20 000 врагов. Тогда он обратился к союзникам … Отослав союзников, он стал увещевать спартанцев … не ждать, пока неприятель их окружит, но как только ночь даст к тому возможность, надо нагрянуть на беззаботных и ликующих врагов].
Вероятно, поэтому, что это хронологическое определение может быть возведено к общему источнику — вероятно, Геродоту, который получение известия об обходном отряде от перебежчиков относит к ночи (VII. 219).
Далее, Диодор указывает на то, что Эфиальт повел Персов ночью. Этого нет ни у Плутарха ни у Юстина. Но я не позволяю себе строить выводов на основании отсутствия этого указания у обоих писателей, так как и тот и другой могли его опустить, считая его по той или другой причине излишним.
Другое дело — третья из указанных дат.
Когда выступили Греки против Персов? Понятно, чем раньше, тем лучше — сейчас после того, как решили услать союзников. Плутарх так торопится начать битву, что даже забывает рассказать о том, что союзники были отпущены. Юстин прямо заявляет, что битва была начата раньше, чем появилось обходное войско: non expectandum, ut ab hostibus circumvenirentur [не ждать, пока неприятель их окружит][5]. Диодор прямо рассказывает, что Спартанцы вступили в бой после того, как οἱ μετὰ τοῦ Τραχινίου Πέρσαι περιελθόντες δυσχωρίας τοὺς περὶ τὸν Λεωνίδην ἀπέλαβον ἐς τὸ μέσον [персы с трахинцем, пройдя по труднопроходимой местности, вдруг взяли Леонида в клещи] (XI. 9. 3). Этого не могло быть в общем источнике, и, если мы спросим, откуда оно явилось, ответ не может быть сомнителен: из Геродота. В природе описываемых им событий это не лежит, у Геродота битва начинается, когда враги находятся уже сзади Но у него приходят они не ночью — об этом он не говорит, у него и битва не тогда происходит. Диодор, введший ночную битву, должен был и Персов провести ночью. Склейка двух версий и произвела путаницу — в злосчастную ночь происходит гораздо больше, чем естественно могло бы произойти. Эпизод ночной битвы остальному рассказу по существу своему чужд.
Если, таким образом, мы встречаем не находящиеся в других вариациях общего источника элементы, более того, элементы, с этими другими вариациями несогласимые, если мы можем определить происхождение этих элементов из другого источника, то не имеем ли мы право утверждать, что у Диодора соединено два источника — неизвестный X, лежащий в основе всех трех вариантов, и тот, из которого эти особые элементы заимствованы — Геродот.
Я напирал в свое время на то, что Диодор именно из желания согласовать свой рассказ с рассказом Геродота перенес окончание битвы на день. Этим я не хотел утверждать, что Диодор сделал это сам, по собственному почину, не утверждал этого потому именно, что и у Юстина Греки погибают днем. Но мне кажется, что всякий, кто спокойно и беспристрастно разберет соответствующее место Плутарха, поймет, что последний не только не говорил о дне, а прямо имел в виду ночь. Вместо продолжительных разъяснений я позволю ограничиться тем, что поставлю рядом параллельные места Диодора и Плутарха.

Diod. τῆς δὲ νοϰτὸς ϰαθεστώσης ἐπλανῶντο ϰαθ᾿, ζητοῦντες τὸν Ξέρξην, ἡμέρας δὲ γενομένης ϰαὶ τῆς ὅλης περιστάσεως δηλωθείσης.	Plut. μέχρι μὲν οὖν τῆς σϰηνῆς ἀεὶ ἐμποδὼν φονεύοντες, τοὺς δὲ ἄλλους τρεπόμενοι προῆλθον, ἐπεὶ δ᾿ οὐχ᾿ ηὑρισϰετο ὁ Ξέρξης, ζητοῦντες ἐν μεγάλῳ ϰαὶ ἀχανεῖ στρατεύματι ϰαὶ πλανώμενοι, μόλις ὑπὸ τῶν βαρβάρων περιχυθέντων διεφθάρησαν.
Diod. На протяжении всей ночи они бродили по лагерю, разыскивая Ксеркса — разумный поступок, но когда рассвело, и все обстоятельства дела прояснились	Plut: Частью убивая, частью обращая в бегство тех, которые выходили им навстречу, они дошли до палатки. Но Ксеркса там не оказалось; они стали искать его в огромном разбросанном лагере и, блуждая, были постепенно уничтожены окружившими их со всех сторон варварами.

Плутарх полемизирует с Геродотом; вероятно, поэтому, что, если его источник более или менее свободен от влияния Геродота, он в этот свой источник черт из Геродота не внесет, что он, во всяком случае, влияния Геродота на свой рассказ не допустит; его передача источника в этом, по крайней мере, отношении будет наиболее чистой. Относительно Диодора мы влияние Геродота доказали — нельзя не предположить, что Геродот остался не без влияния на Трога, который его несомненно читал же. Анализ рассказа Юстина во всяком случае не неблагоприятен для такого предположения. Между рассказами Диодора и Юстина есть не одно отличие. Рассказывая о походе Леонида и указывая на малое число его солдат, Юстин приводит и ту причину незначительности этого числа, которую приводит и Диодор[6], но прибавляет и указание на сообщаемый у Геродота (VII. 220) оракул, по которому погибнуть предстоит либо царю, либо Лакедемону. Само по себе это соединение двух причин не должно вызывать подозрений, но неловкость соединения невольно наводит на мысль о контаминации. По рассказу Юстина Грекам дан оракул о том, что aut regi Spartanorum aut urbi cadendum [надлежит пасть либо царю спартанцев, либо их государству]. Поэтому Леонид 1) подготовил своих солдат к тому, что они идут на смерть; 2) занял теснины, чтобы либо с большой славой победить, либо с меньшим ущербом для государства погибнуть. Против самой мысли о возможности удачи я не стал бы возражать; но в этой связи, в связи с оракулом, по которому величайшим уроном для государства будет именно спасение царя, приведенная Юстином дилемма теряет всякий смысл. Очевидно, что эта дилемма, по существу соответствующая тому рассуждению царя, которое приводит Диодор (XI. 4. 4), с известием об оракуле соединена насильственным способом — известие об оракуле приведено Трогом из Геродота.
Другое крупное отличие между разбираемыми текстами состоит в том, что Диодор отводит битве два дня и на третий утром кончает ее избиением Греков, у Юстина самая битва продолжается три дня, затем на четвертый день только то и совершается, что приходит известие об обходном отряде, и, наконец, на пятый день Греки погибают. Это распределение дано у Юстина вполне сознательно — он explicite [ясно] указывает на отдельные даты. Нельзя, поэтому, не отметить здесь крупного разногласия между ним и Геродотом. Позволю себе высказать предположение относительно способа его возникновения.
Рассказавши о нападении Мидян и Киссийцев и об его неуспешности, Геродот (VII. 219) вставляет замечание: ἐγίγνετο δὲ ἡ συμβολὴ δι᾿ ἡμερης [бой продолжался в течение дня]. Слова эти дают право сделать само по себе (cp. VII. 212) ложное заключение, что здесь Геродот заканчивает день[7]. Если же допустить эту ошибку, то действительно окажется, что битва в своей первой стадии продолжалась не два, а три дня, как рассказано у Юстина. Таким образом и в этом мы увидим влияние, — пожалуй непосредственное — Геродота. Но мы можем пойти и дальше — не скрываю от себя, что тут почва становится шаткой. Думаю, не лишено вероятности, что уже цитированные слова Юстина: cum nuntiatum esset Leonidae a XX millibus hostium summum cacumen teneri [когда Леониду донесли, что вершина горы занята 20 000 врагов] восходят к замечанию Геродота, что в определенный момент Персы ἐγένοντο ἐπ᾿ ἀϰρωτηρίω/ τοῦ ὄρους [взошли на гору] и что об этом моменте известили Греков οἱ ἡμεροσϰόποι ϰαταδραμόντες ἀπὸ τῶν ἄϰρων ἤδη διαφαινούσης ήμέρης [соглядатаи, сбежавшие с горных вершин еще на рассвете]. Так как оказалось, что известие Греки получили днем, то пришлось принять четвертый день, а так как с другой стороны ночной эпизод битвы требует ночи, то оказалась необходимость ввести один совершенно незаполненный день — он есть у Юстина — и перенести заключительный акт драмы на пятый день.
Если, таким образом, мы и в рассказе Юстина видим — в одних случаях с большей, в других с меньшей степенью несомненности — следы влияния Геродота, то не естественно ли предположить, что сведения, общие между рассказами Диодора и Юстина, с которыми мы считались в анализе Диодоровского изложения, обязаны своим происхождением тому, что и Диодор и Юстин, помимо некоторого общего, отличного от Геродота источника, независимо один от другого, пользовались Геродотом и в таких чертах, которые в этом общем источнике отсутствовали, как это последнее обстоятельство явствует из Плутарха, передававшего тот же источник и притом с наименьшими отклонениями.
Я имел, главным образом, в виду рассказ о гибели Греков у Юстина и Диодора. Не только риторическое заключение рассказа, но и самое представление об этом конечном акте фермопильских сражений у обоих авторов (cp. Jost. II. 11. 19. Diod. XI. 10. 4) не совпадает.
Другой аргумент Volquardsen’а[8], заслуживающий внимательного рассмотрения, касается Фразы, которой Диодор и Юстин вводят нас в изложение битвы при Артемисии.
Diod. (XI. 12. 1) ἐπεὶ δὲ πεζῇ τῶν παρόδων ἐϰυρίεοσε, τῶν ϰατὰ θάλατταν ἀγώνων ἔϰρινε λαμβάνειν πεῖραν [И после того как он завладел проходом силами своих сухопутных войск, он решил предпринять попытку побороться на море].
Just. (II. 11. 19). Xerxes, duobus vulneribus terrestri proelio acceptis, experiri maris fortunam statuit [Ксеркс же, потерпев поражения в двух сражениях на суше, решил испытать счастье на море].
Несомненно, фразы эти при точном анализе окажутся не вполне соответствующими. Можно понимать Фермопильское дело как vulnus [поражение] для Ксеркса, можно в то же время считать его победой, но то, что Юстин прямо выставляет его таким vulnus и видит в последующих действиях даря что то вроде желания получить реванш, между тем как Диодор указывает на победу (ἐϰυρίευσε [завладел]) и видит в дальнейшем продолжение направленных к тем же целям, что и занятие Фермопил, действий, устанавливает между обоими писателями значительное отличие. Тем не менее общий строй обеих Фраз настолько сходен, что я вполне согласен с Volquardsen’ом, когда он полагает, что мы в них имеем не более, чем вариации одной и той же основной мысли.
Volquardsen обратил внимание на употребленное Юстином выражение duobus vulneribus [в двух поражениях], которое в данном месте не имеет никакого смысла. Рассказано вообще только об одной битве, больше одной и не было, да и той так прямо vulnus назвать нельзя. Volquardsen ограничился тем, что поставил здесь вопросительный знак. Дело однако в том, что таких вопросительных знаков здесь пришлось бы поставить далеко не один.
Прежде всего в тексте Юстина ни одного слова не сказано о битве при Артемисии. Написанные нами раньше слова, служащие параллелью к словам Диодора; не служат введением к рассказу о битве при Артемисии — уже этого одного достаточно для того, чтобы не позволить нам делать какие бы то ни было выводы на. основании сходства этих слов с словами Диодора.
Указанное место Юстина продолжается: sed… Themistocles… symbolos proponi et saxis praescribi jussit etc [но Фемистокл велел поставить условные знаки и начертать на скалах]. Это sed [но] не может не казаться странным. Оно в сущности никакого отношения к предыдущему — ни в смысле его продолжения, ни в смысле его противоположения — не представляет. Самые далее приведенные надписи на скалах представляют собой не что иное, как перифраз Геродотовского известия о том письме, которое написал Фемистокл Ионянам после битве при Артемисии.

Herod. VIII. 22. Θεμιστοκλέης ἐπορεύετο…, ἐνταμὼν ἐν τοῖσι λιθοισι γράμματα… ἄνδρες Ἴωνες, οὐ ποιέετε, δίϰαια ἐπὶ τοὺς πατέρας στρατευόμενοι ϰαὶ τὴν Ἑλλάδα κατὰδουλούμενοι; ἀλλὰ μάλιστα μὲν πρὸς ἡμέων γινεσθε, εἰ δὲ ὑμῖν ἐστι τοῦτο μὴ δυνατὸν ποιῆσαι, ὑμεῖς δὲ ἔτι ϰαὶ νῦν ἐϰ τοῦ μέσου ἡμῖν ἔζεσθε… εἰ δὲ μήδέτερον τούτων οἴόντε γινεσθαι, ἀλλ᾿ ὑπ᾿ ἀναγϰαίης μέζονος ϰατεζευχθε ἢ ὥστε ἀπίστασθαι, ὑμεῖς δὲ ἐν τῷ ἔργῳ. ἐπεὰν συμμίσγομεν, ἐθελοϰαϰέετε, μεμνημένοι ὅτι ἀπ᾿ ἡμέων γεγόνατε ϰαὶ ὅτι ἀρχῆθεν ἡ ἔχθρη πρὸς τὸν βάρβαρον ἀπ᾿ ὑμέων ἡμῖν γέγονε.

Just. II. 12 sqq. (Themistocles)… qua applicituri erant, symbolos praeponi et saxis praescribi curat: quae vos Iones dementia tenet? quod facinus agitatis? bellum inferre olim conditoribus vestris, nuper etiam vindicibus cogitatis. An ideo moenia vestra condidimus, ut essent qui nostra delerent? Quasi non haec et Dareo prius et nunc Xerxi… belli causa nobiscum foret, quod vos rebellantes non destituerimus. Quin vos in haec vestra castra ex obsidione transitis? aut si hoc parum tutum est, at vos comisso proelio ite missim, inhibete remis et a bello discedite.

Herod. VIII. 22 Фемистокл … велел вырезать на камнях надпись … «Ионяне! Вы поступаете несправедливо, идя войной на своих предков и помогая [варварам] поработить Элладу. Переходите скорей на нашу сторону! Если же это невозможно, то, по крайней мере, хоть сами не сражайтесь против нас … А если не можете сделать ни того, ни другого, если вы скованы слишком тяжелой цепью принуждения и не можете ее сбросить, то сражайтесь, как трусы, когда дело дойдет до битвы. Не забывайте никогда, что вы произошли от нас и что из–за вас первоначально пошла у нас вражда с варваром.

Just. II 12 sqq. (Фемистокл) велел поставить в тех местах, где ионяне намеревались пристать к берегу, условные знаки и начертать на скалах: «Что за безумие охватило вас, ионяне? Какое преступление вы совершаете? Вы задумали идти войной на тех, которые некогда основали ваши города, а еще недавно были вашими защитниками? Для того ли мы заложили ваши стены, чтобы вы разрушили наши? Как будто не за то сперва Дарий, а теперь Ксеркс затеял с нами войну, что мы не покинули вас, когда вы восстали. Почему же вы не переходите из вашего зависимого положения в наш лагерь? А если это не безопасно, то, по крайней мере, когда завяжется сражение, оставайтесь в стороне, гребите потихоньку и покиньте бой.

У Юстина нет ни одной мысли, которая не была бы взята у Геродота, но вместе с тем все письмо перенесено на время, непосредственно предшествующее битве при Саламине — оттого то Греки in castris [в лагерях], Ионяне in obsidione [в осаде], оттого то действия Ионян во время самой саламинской битвы (II. 12. 25) вполне соответствуют указаниям Фемистокла. Но между этим письмом и описанием битвы вдвинут рассказ о походе на Дельфы, взятии Платей и Афин, планах Фемистокла и т. д. Очевидно, весь рассказ в полном беспорядке. Недостаточно поставить знак вопроса при пресловутом duobus [в двух], нужно действительно спросить себя, в чем дело, какое это действительно второе volnus terrestri proelio acceptum [поражение на суше]; я могу найти только одно такое поражение — это именно поражение при Дельфах, когда, по рассказу Юстина (II. 12. 8 sqq.), 4000 человек погибли до единого. Если это так, то соответствие разбираемых нами слов с Диодоровскими становится еще сомнительней: они относятся к поражениям при Фермопилах и Дельфах, они вводят в изложение саламинской битвы. В тексте Юстина произошла какая то путаница, в которой повинен, вероятно, сам Юстин.
Как бы то ни было, в этом тексте нет ни одного слова, которое указывало бы на битву при мысе Артемисии — отсюда с большой вероятностью следует, что об ней едва ли упоминалось и в источнике, так как иначе пришлось бы объяснить себе, каким образом Трог и Юстин могли решиться ее выпустить и, решившись на это, произвели это опущение столь важного факта так тщательно, что от него не осталось и следа; вместе с этим падает и вся сила аргумента Volquardsen’а, Что же в том, если совпадают — и то, как мы видели, совпадают не вполне — отдельные фразы, если совершенно не совпадают факты?
Но допустим, что самые факты заимствованы обоими писателями из одного и того же источника, что Трог или Юстин выпустили битву при Артемисии — надеюсь, мне удалось установить, что в Диодоровском рассказе есть черты не Геродотовского происхождения, которые ясно выдают себя резкой противоположностью с чертами, заимствованными из Геродота. В данном случае противоречие состояло в том, что Геродот считает битву при Артемисии происшедшей в один и тот яге день с битвой при Фермопилах, между тем как Диодор относит факт посылки Мегабита ко времени, следующему за этой битвой, чем совершенно и последовательно (ср. стр.28) уничтожает Геродотовский синхронизм. Правда, Volquardsen старается ослабить значение этого факта, не видя в нем указания на отступление Диодора от своего основного источника. «Писатель, которому он следовал, вероятно словами Ξέρξης τῶν ϰατὰ θαλατταν ἀγώνων ἔϰρινεν λααβάνειν πειραν [Ксеркс решил предпринять попытку побороться на море] перешел к описанию действий персидского флота, следовавших за взятием Фермопил, и затем Саламинской битвы, но предварительно рекапитулировал предшествовавшую битву при Артемисии, и начал поэтому с рассказа о том, как Мегабит по приказанию Ксеркса отплыл из Пидны к Артемисию; небрежно эксцерпировавший Диодор это перепутал так, что у него Мегабат отплывает из Пидны только после смерти Леонида».
Прежде всего, это, конечно, только предположение, основанное при этом на допущении со стороны Диодора крупной ошибки — я уже говорил, как следует быть осторожным с такими допущениями. Затем, вся гипотеза построена на Юстине — мы видели, как обстоит дело у Юстина. Для доказательства гипотезы Volquardsen’а требовалось бы, чтобы Юстин действительно «рекапитулировал» рассказ о битве при Артемисии, между тем как на самом деле он его просто на просто выпустил, если он только вообще был в его источнике.
Далее, едва ли после битвы при Артемисии можно было сказать, что Ксеркс решил попытать счастья на море — он его уже испытал; наконец, из Диодора вовсе не видно, чтобы царь после этой битвы искал морского сражения; наоборот, все его движение рассчитано на Аттику. Словом, все построение Volquardsen’а основано на тех же остроумных, но шатких комбинациях, на каких стоят и падают характеризованные выше гипотезы Busolt’а, с той только разницей, что Busolt приписывает Диодору слишком хитроумные соображения, Volquardsen слишком грубые ошибки.
Опровергать Volquardsen’а, собственно говоря, никто не обязан; наоборот он обязан доказывать вероятность и верность своих предположений. Особенно тяжело лежит на нем это onus probandi [бремя доказательства] в настоящее время. Когда Volquardsen написал свою книгу, достоинств и заслуг которой я, конечно, нисколько не желаю умалять, дело обстояло иначе. Он был совершенно прав, когда писал: «Нет никакого основания выводить рассказ Диодора из Геродота, Фукидида и Ксенофонта,… но дать этому полные доказательства крайне трудно, потому что противники не выставили никаких определенных специальных положений, не указали мест, из которых, по их мнению, явствовало бы заимствование из этих писателей».
С тех пор однако такие положения были выставлены, такие места указаны, но не противниками, а последователями Volquardsen’а, проводившими его теорию без колебаний и ограничений. Получилось довольно забавное qui pro quo [кто вместо кого]. Bauer указывает места, из которых несомненно явствует заимствование из Геродота; но, говорит при этом Bauer, произвел это заимствование не Диодор, а Эфор, а почему это так, смотри у Volquardsen’а, который это доказал. А между тем в числе доказательств Volquardsen’а находится и тот принципиально и методически крайне важный аргумент, что нельзя указать у Диодора и не указано следов пользования Геродотом, Фукидидом и Ксенофонтом. Volquardsen слишком строго мыслящий исследователь, чтобы отрицать значительность и доказательность всей той массы параллелей, которые выставил, между прочим, Bauer — он только этих параллелей не заметил.
Разобранные два аргумента суть те, которые, по моему крайнему разумению, наиболее существенны среди доказательств Volquardsen’а, насколько они касаются уже анализированной нами части Диодоровского рассказа. Остальное, что и верно, не существенно, а очень многое далеко не верно.
Но я не стану останавливаться на этих более или менее важных частностях: во всякой научной работе не трудно указать ошибки. Вместо этого я укажу на те положительные результаты, к которым ведет работа Volquardsen’а, и скажу, в чем его основная ошибка.
Volquardsen указал с большой проницательностью на ряд весьма решительных параллелей к Диодору, несомненно имеющих важное значение для решения вопроса об его источниках. Рассуждает он при этом следующим образом: мне удалось доказать, что Диодор пользовался источниками, отличными от Геродота, и источники эти те же, которые лежат в основе изложения у Плутарха, Юстина, Корнелия Непота. В этом наблюдении положительный результат исследования Volquardsen’а. Диодор пользовался некоторым неравным Геродоту источником. Но VoJquardsen идет дальше; из своих наблюдений он выводит, что Диодор везде пользовался этим им открытым источником и не пользовался Геродотом. Volquardsen отлично понимает, что это утверждение из ею рассуждений может вытекать только тогда, если a priori допустить, что Диодор на всем протяжении определенных отделов своего труда пользовался только одним источником. Это так называемая Einquellentheorie. Пока эта теория господствовала, как априорная истина, выводы Volquardsen’а можно было принимать на веру; теперь теория свое непреложное априорное значение потеряла, и тем не менее исследователи источников греческой истории продолжают следовать взглядам Volquardsen’а, которые теряют свою доказательность с того момента, как пала теория единого источника, и не приобретет вновь значения до тех пор, пока не будет доказано — уже a posteriori — , что она верна для Диодора, — а это не сделано, да, по моему крайнему разумению, сделано быть не может, так как доказано может быть противное.
Для контроля высказанного мной только что утверждения я укажу мимоходом, чтобы оставаться в тех пределах, где возможно сравнение Диодора с Геродотом, на начальные страницы знакомого читателю исследования Bauer'а[9], касающиеся известий об Египте, составляющих первую книгу сочинения Диодора.
Рядом примеров, подобранных одни более, другие менее удачно, Bauer, насколько я могу об этом судить, несомненно доказал — и выводы его подкрепил и пополнил Evers[10] — , что Диодор в некоторых местах пользовался Геродотом; в сущности это и не требовало доказательств; скорее должно было бы быть доказано противное. Но здесь, полагает Bauer, дело особого рода. Диодор путешествовал по Египту и изложил в своем сочинении результаты своих личных наблюдений и исследований. Там, где эти результаты сталкивались с тем, что сообщили об Египте его литературные предшественники — значит, он их знал — он становился к ним в определенное отношение. Чаще всего он подобным образом принимал во внимание Геродота, дополняя его сведениями свое изложение. «Первая книга Диодора», говорит Bauer, «есть самостоятельная работа, для которой Диодор от времени до времени и притом в очень незначительных размерах считал нужным черпать материал у своих предшественников по описанию Египта».
Как мы видим, Bauer имеет очень высокое мнение о Диодоре. Здесь он совсем не похож на робкого списывателя Эфора, сохраняющего все случайные обороты речи своего оригинала — он является самостоятельным исследователем.
Но едва ли кто нибудь теперь станет разделять мнение Bauer’а. Два года спустя после появления работы Bauer’а было с значительной долей вероятности доказано[11], с одной стороны то, что источником первой книги Диодора следует считать Абдерита Гекатея, с другой, что Диодор непосредственно следовал и Манефону. Ясно, во всяком случае, что у Диодора был некоторый — один или больше — литературный источник; удерживая положительные результаты работы Bauer’а, мы увидим, что сведения этого своего основного литературного источника он пополнял сведениями из других писателей — словом, выясним себе тог самый способ работы Диодора, который я желал установить всем предшествующим анализом. Основной источник для описания греко–персидской войны я считаю себя вправе видеть в Геродоте. К этому основному источнику Диодор прибавляет довольно многочисленные известия, которыми он обязан другим писателям, причем делает далеко не всегда удачные попытки органически слить эти известия с изложением основного источника.
Раньше, чем перейти к анализу тех частей сочинения Диодора, где он соприкасается с Фукидидом, я считаю долгом оговориться относительно одного термина, который я нередко употреблял для характеристики одного (или нескольких) из источников Диодора — я говорю о термине «историческая вульгата».
Говорить о живой исторической традиции во времена Диодора значило бы совершенно не понимать характера образованного общества этого времени. Но во всякое время и во всякой стране есть известная, большая или меньшая, сумма исторических представлений, настолько вошедших в сознание каждого, что трудно отдать себе отчет в их возникновении. Эта сумма слагается из тех данных, которые введены в общий обиход наиболее популярными историческими трудами, сложившимися об исторических событиях анекдотами, произведениями любимых поэтов, историческими романами, которым, до некоторой степени, соответствуют в древности произведения популярных ораторов и риторов, и т. д. Эти то распространенные взгляды и составляют «историческую вульгату». Она не отличается особенной незыблемостью и точностью во всем, что касается отдельных фактов, но зато она налагает неизгладимую печать на общую характеристику лиц и событий. Даже и в настоящее время, не смотря на общедоступность и популярность целой массы исторических трудов и общую склонность к оригинальности и оригинальничанью, главный исторический багаж массы образованной и полуобразованной публики слагается именно под такими влияниями. Тем несомненней будет предположить существование подобной исторической вульгаты в древности.
Но эта зыбкая и неопределенная вульгата, существуя в неуловимом образе общераспространенных мнений и, еще более, представлений, проявляясь в случайных заметках и систематических рассуждениях ораторов, философов, публицистов, должна была неоднократно отливаться в некотором твердом и установившемся виде — в виде исторического сочинения — и только в таком виде она и может служить источником для исторического писателя. Никто не решится писать о каком бы то ни было историческом факте на основании одних только своих представлений и воспоминаний; даже при крайнем историческом легкомыслии писатель будет искать такого источника, в котором эти общие представления отлились в твердые словесные формы — да и искать ему их не нужно будет — именно подобные, отражающие вульгату, книги и наиболее распространены; именно такая книга у него всегда будет под рукою, и ее, как представителя вульгаты, писатель и положит в основу своего изложения.
Для нас эти представители вульгаты крайне неопределенны. Рассказывая о том, что — конечно, не так определенно — знает всякий, исходя из той точки зрения, которая близка и понятна каждому, отражая унаследованный и укоренившийся взгляд общества, они теряют всякий индивидуальный характер — в период развития греческой образованности, в период действия Александрийских и Пергамских ученых таких сочинений, о которых мы теперь иногда ничего не знаем, должны были появляться десятки. Указать, какое из них влияло на разбираемого писателя, возможно только в исключительных случаях.
Диодор, эксцерпируя Геродота, в то же время стоял и под влиянием такой вульгаты и в виде общего мнения и в ее проявлении в книге. Всякий раз, когда Геродот либо только в фактах, либо, что еще важнее, во взгляде на характер описываемых событий и лиц резко отличался от того, что давала эта вульгата — укажу только для примера на взгляд Геродота на личность и деятельность Фемистокла, — Диодор останавливается в недоумении, ищет в известной ему исторической литературе подтверждения тем взглядам, которые у него составились, которые у него и для него вовсе не были субъективны, и находит его либо в своем представителе вульгаты, или, что, будучи возможно, тем не менее не особенно вероятно, в том источнике, на основании которого эта вульгата создалась.

---

[1] Untersuchungen über die Quellen d. griech. u. sicil. Geschichten bei Diodor, Buch XI bis XVI.
[2] Quaestionum de fontibus ad Agesilai historiam pertinentibus pars I Vn tislaviae 1847 — не должно смешивать с одноименной диссертацией того же автора.
[3] Заслуженный протест теория Volquardsen’а вызвала у Bröcker’а, Holm’а и M. Büdinger’а: Die Universalgeschichte im Alterthum стр.33 и 124 слл., где подробно указана литература.
[4] o. 1. 31.
[5] Ср. ΙΙ, 11, 12 proelium a principio noctis in majorem diei partem tractum [битва началась с наступлением ночи и продолжалась почти весь день]. Diod. XI, 9. 1 οἱ Ἕλληνες.,. σονήδρευσαν περὶ μέσας νύχτας [Греки … собрались вместе примерно в середине ночи].
[6] У Just. II 11. 10. объясняется не то, почему Леонид занял теснины — для этого есть своя причина, а то, почему он их занял с незначительным количеством солдат. Ср. Диод. XI. 4. 4. Текст несомненно испорчен.
[7] Этого замечания я не могу понять; не попало ли оно не на свое место?
[8] о. 1. стр.32.
[9] Die Benutzung и т. д. стр.283 слл.
[10] Ein Beitrag zur Quellenbenutzung bei Diodor. Festschrift zum Jubiläum der Königstädtischen Realschule zu Berlin стр.257 слл.
[11] G. J. Scheider, De Diodori fontibus. Krall, Manetho und Diodor. Sitzb. d. öster. Ak. 1880 стр.237 сл. ср. Wiedemann, Geschiche Aegyptens von Psammetich I. bis Alexander den Grossen стр.100 слл. Wachsmuth, Einleitung in das Studium der alten Geschichte стр.100 np. 2, стр.329. Biidinger о. 1., стр.133 слл.