§ 8. Битва при Микеле

Перехожу к битве при Микале.
Едва–ли может быть более явное доказательство влияния, которое оказывает Геродот на повествование Диодора, чем диспозиция, которую дал Диодор своему рассказу о битве при Микале и предшествующих обстоятельствах. Геродот рассказал, что сталось с персидским флотом после битвы при Саламине; затем, возвратившись к материку, рассказал о том, что делалось там, и затем, после рассказа о Платейской битве, снова возвращается к судьбам персидского флота. У Геродота это имеет смысл. Говоря об уходе Ксеркса, он, прерывая, правда, свой рассказ многочисленными отступлениями, все таки доводит его до того момента, когда Персы остановились подле Самоса. Небольшой эпизод, выполняющий у Диодора годовой рассказ, является у Геродота окончанием длинного повествования, а потому обрыв его не является неестественным.
У Диодора рассказ ведется в точно таком же порядке, но того оправдания, которое имеет Геродот, у него нет. После известия о бегстве царя он обрывает рассказ эпизодом, посвященным Сицилийским делам, и затем, после длинного отступления, говорит пару слов о персидском флоте, чтобы, снова оборвав это повествование рассказом о действиях Персов и Греков на материке, вернуться к нему. У него эти предварительные несколько слов являются началом, сейчас же после которого делать отступление по меньшей мере неудобно; эта странность диспозиции всего естественней может быть объяснена заимствованием из источника. Диодор здесь был совершенно свободен. В пределах года он мог переставлять события, как ему было удобней.
Но все это не говорит за прямое заимствование у Геродота. Если, как обыкновенно предполагают, Диодор списывает Эфора, то ведь и Эфор мог найти удобным оставить в своем изложении порядок изложения Геродота. Едва ли, однако, такое предположение объяснит дело. Эфор, как известно, не держался строго хронологического порядка. У нею Диодор не мог заимствовать своего деления на годы — и это деление в настоящем случае вполне совпадает с изложением Геродота (VIII. 130), здесь начинающего свой год: флот Ксеркса… перезимовал в Кумах, ἔαρος δὲ ἐπιλάμψαντος πρώιος συνελέγετο ἐς Σάμον [с наступлением весны флот поспешно стал собираться к Самосу] (Диод. XI. 27.1 ). ἐπὶ τούτων (sc. τῶν ὑπάτων) ὁ μὲν τῶν Περσῶν στόλος… διέτριβε περὶ τήν Κόμην, ἐνταῦθα δὲ παραχειμασας, ὠς τὸ θέρος ἐνίστατο, παρέπλευσεν εἰς Σάμον [при них (консулах) персидский флот … пребывал около Кимы и здесь перезимовав, с наступлением лета от плыл к Самосу]. Годы у Диодора и Геродота различные: Геродот имеет в виду естественное начало года, Диодор гражданское — тем не менее разрез производится в одном и том же месте, вопреки ходу рассказа, вопреки всяким правилам композиции. Очевидно, что здесь была сделана справка у Геродота, а если это так, то всего вероятней, что и сходство во всем остальном объясняется простым, непосредственным заимствованием у Геродота.
Но не будет–ли это совпадение случайным? Что, если Диодор действительно закончил свой год битвой при Саламине, т. е. срединой сентября, как это полагает Unger[1]? Это имеет за себя все шансы. Действительно, годовой рассказ Диодора обрывается сейчас же после Саламинской битвы и начинается с весны, пожалуй, потому, что за всю осень и зиму нет никаких событий, о которых сообщил бы Геродот — вполне естественно: военные действия у древних обыкновенно начинаются с весны и покоятся во время всего неблагоприятного сезона.
Тем не менее я продолжаю стоять на своем. Весна служит у Диодора началом изложения — служит ли она началом года? Нужно только условиться относительно того, как понимать начало Диодоровского года[2]. Само по себе это начало не соответствует никакому, ни гражданскому, ни естественному году, так как соединяет в себе три совершенно несогласимых элемента: год по олимпиадам, год по консулам, при чем неясно, какой момент считать моментом вступления консулов в должность — тот ли когда они вступали в нее во времена Диодора, или тот, когда начиналась их служба во время описываемых в каждый год событий, и, наконец, год по архонтам. Понятно, поэтому, что Диодор делает свой годовой разрез, соображаясь каждый раз с обстоятельствами[3], и если этот разрез так совпадает с Геродотовским, как это показывает выше отмеченная параллель, то можно ли сомневаться в том,· чем объяснять это совпадение?
Правда, в описании действий сухопутной армии Диодор как будто возвращается обратно и в новом году рассказывает о вопросе об ἀριστεία, который, по Геродоту, должен был рассматриваться еще до весны — сейчас же после битвы. Но тут дело совершенно особого рода.
1) Диодор, пользуясь, как мы видели, касающимся ἀριστεία отрывком Геродота, все таки его самостоятельно переделал, видоизменил, соображаясь с своими целями, именно для того, чтобы теснейшим образом связать всю историю ϰρίσις [кризиса] с посольством Мардония. Для этого ему, конечно, необходимо было непосредственно связать изложение χρίσις с рассказом об этом посольстве; следуя и здесь Геродоту, он должен был бы отделить первое от второго длинной историей Гелона.
2) Мне кажется, следует рассматривать данный эпизод в связи с рассказом, вводящим читателя в изложение битвы при мысе Микале. Вот как начинает рассказывать Диодор о битве: περὶ ἤς μέλλοντες γράφειν ἀναληψόμεθα τὴν ἀπ᾿ ἀρχῆς διήγησιν [поскольку мы собираемся описать ее, мы должны приступить к рассказу с самого начала]. Леотихид и Ксантипп τὸν στόλον ἐϰ τὴς περὶ Σαλαμῖνα ναυμαχίας ἀθροίσαντες εἰς Αἰγιναν [собрав после битвы при Саламине флот в Эгине], пробыли там несколько дней и затем оттуда отправились на Делос. Когда же они прибыли туда, прибыли от Ионян послы, которые просили им помочь. Греки решили отправиться в Ионию и ϰατὰ τάχος ἐζεπλευσαν ἐϰ Δήλου [побыстрее отплыли из Делоса].
Все это потребовало, конечно, не особенно много времени, во всяком случае не целого же почти года — от битвы при Саламине до битвы при Микале. Когда начались все эти движения, ясно сказано у Геродота (VIII. 131 sqq. IX. 90 sqq.), откуда выписал свои сведения Диодор. Отсюда вытекают два вывода. Становится, во–первых, ясно, что считать началом τῆς διηγήσεως [рассказа]; ясно, во–вторых, то, что он, тем не менее, это начало непосредственно связывает с битвой при Саламине — флот был собран ἐϰ τῆς ναυμαχίης [с навмахии]. В том то и дело, что разрез делается вполне механически, при чем на действительные перемены естественного года не обращается никакого внимания. Если бы Эфор на самом деле имел определенное время начала года, и если бы Диодор действительно списывал его, подобные явления не могли бы иметь места.
Персы, узнав о том, что Греки плывут к Самосу, высаживаются на берег при мысе Микале, где они вытаскивают на сушу корабли и обносят их стеной и рвом[4]. Этим они не довольствуются, но вызывают из Сард и других мест в окрестностях войска — таким образом им удается собрать до 100 000 человек Цифра эта разнится от Геродотовской (IX. 96), но разница эта объясняется вполне естественным образом. В то время как Геродот, не заботясь о числе воинов, бывших на кораблях, сообщает только о численности персидского корпуса, оставленного царем у берегов Малой Азии, Диодор сообщает общую сумму[5].
Но главное, это та связь, в которую Диодор приводит все действия расположенных при Микале Персов с Сардами — и, признавая, как это делает и Bauer[6], значительность этой связи, нельзя в то же время признавать измышлением Эфора–Диодора этого первого ее звена.
Так как эта связь с Сардами есть самая основная характерная черта Диодоровского рассказа, вокруг которой группируются все его главные отличия, то я прежде всего обращусь к ней.
Когда должна была начаться битва, персидские командиры сказали солдатам, что сам Ксеркс придет к ним на помощь — это в значительной мере ободрило войска. Точно определить, когда это произошло, мы не можем. Был ли это обман? Диодор об этом не говорит. Уже это одно должно было бы заставить Bauer’а[7] остеречься приводить это известие в связь с рассуждением Диодора относительно значения сообщения о Платейской победе, тем более, что в тексте Диодора никаких данных для создания этой связи нет, и Bauer ее произвольно вносит в слова писателя. Как бы то ни было, будь ли это обман Персидских вождей, либо действительный факт, Греки об этом знают. Когда Ионяне опять являются к ним, чтобы перейти на их сторону, они думают, что это идет Ксеркс со своими войсками. Очевидно, оба известия взаимно друг друга поддерживают.
Попробуем дать себе ясный отчет в ходе дела.
Персы обезоружили Эллинов, говорит Диодор, но мы не должны строго настаивать на этом слове: он произвольно и promiscue [без разбора] употребляет выражения: Ἕλληνες, Ἴωνες, Σάμιοι, Μιλήσιοι [эллины, ионяне, самосцы, милетяне]. И вот часть этих обезоруженных Эллинов решается перейти на сторону союзных Греков — конечно, просто убежать из персидского лагеря; у Геродота они помогают соплеменникам, как могут сделать это обезоруженные люди. Но Греки совершенно непонятным образом не узнают идущего им на встречу соплеменного войска, а принимают незначительный отряд Милетян и Самосцев, которых только одних и имеет в виду Диодор, за войско самого Ксеркса, идущее под предводительством самого даря. Как Греки могли не узнать Ионян, которые προιόντες εἰς ὄψιν ἦλθον [появились в поле зрения], в обстоятельствах, указанных Диодором, объяснить себе нельзя.
Прежде всех пошли в бой Персы; это и само собой понятно: не могли же Ионяне осмелиться уйти из лагеря Персов на глазах у этих Персов; не будем забывать, что они обезоружены; ясно из самого рассказа, что они приходят после Персов. Итак, ситуация такая: на построенных в боевом порядке Эллинов несется нафанатизированная толпа персидских воинов. За ними — во всяком случае, дальше их — идет другой отряд, несомненно уже видный. Этот второй отряд возбуждает в Эллинах страх, и они начинают совещаться, не уйти ли им на корабли. Трудно представить себе более невозможное положение. Имея в нескольких минутах от себя атакующее войско, то войско, против которого идет атака, не может думать о посадке на корабли; ведь для этого пришлось бы расстроить боевой порядок, показать врагу тыл, словом, подставить шею под нож. Такое решение могут принять люди, обезумевшие от страха, а между тем Греки спокойно рассуждают и совещаются. Нет ничего удивительного, что, пока они рассуждали, атака коснулась их, и им волей–неволей пришлось сражаться, ожидая каждую минуту атаки нового и более сильного отряда. Затем появляются Самосцы и Милетяне — как успокоились Греки, не сказано — и своим появлением решают битву, которая до тех пор велась с равным для обеих сторон успехом. Греков они подкрепили, Персы испугались — и все это произошло от того, что к Грекам присоединилась кучка невооруженных людей.
Мы видим, что во всем этом описании есть какое–то странное недоразумение, делающее ситуацию невозможной; вместе с тем мы должны отметить, что оно существенно отличается от Геродовского (IX. 102 слл,).Самый характер битвы у Геродота совершенно не тот. Наступающей стороной у него являются Греки. С самого начала Персы выставляют пред своим фронтом бруствер из своих γέρρα [плетеных щитов] (как в Платейской битве IX. 61) и ждут нападения. Когда эта своеобразная стена была разбита, Персы побежали в лагерь, где Греки их беспрепятственно резали. Самосцы до битвы находятся в лагере, как в лагере находятся и сами Персы. Действовать они начинают только во время самой битвы. Милетянам с самого начала отведена Геродотом другая роль. Вероятно, Диодор соединил их с Самосцами для того, чтобы не рассказывать о них отдельно. Притом ошибка Греков, видевших в приближавшемся ионийском отряде войска царя, тем вероятней, чем больше эта наступающая толпа.
Но ошибка все таки остается мало понятной. О предстоящем прибытии царя было объявлено в лагере. Как узнали об этом сообщении Греки, Диодор не рассказал. Почему, видя приближавшихся Ионян, они приняли их за войско царя, Диодор нам ничего не объяснил. Фактически все эти обстоятельства, конечно, вполне возможны, но рассказ Диодора оставляет читателя в каком–то недоумении, усиливаемом вышеуказанными фактическими несообразностями.
Перейдем в персидский лагерь. Солдатам сообщают, что к ним идет на помощь царь. Вполне понятно, что это их ободряет. Но в таком случае солдат должен быть уверен в том, что нападение начнется тогда, когда царь придет — в противном случае его приход не имеет для него никакого значения. Если солдаты победят до прихода царя, зачем тогда ему приходить; если они будут побеждены до его прихода, он придет для них поздно. Словом, ожидание царя несогласимо с добровольным начатием наступательных действий со стороны ждущего его войска. Если мы предположим, что царя действительно ждали, что полководцы не обманывали своего войска — Диодор, собственно говоря, нигде этого не утверждает — , то ожидание это может быть фактически согласовано с страхом Греков, которые от перебежчиков могли об этом узнать: между сообщением о предстоящем приходе царя и самой битвой прошел некоторый, более или менее значительный, промежуток времени. Видя нападение врагов, они могли бы заключить, что помощь подоспела. Но у Диодора положение не такое. У него полководцы сообщают уже выстроенным для нападения Персам о приходе царя, и битва сейчас же начинается.
В тех условиях, которые мы имеем у Геродота, ожидание царя было вполне естественно: у него Персы не нападают, нападают Греки; понятно, что нападение могло и должно было быть сделано до прихода царя.
Словом, в связи Геродотовского рассказа ожидание царя имеет свой смысл, и нет никакого основания сомневаться в его исторической верности; внесенное в рассказ Диодора, оно производит путаницу. Из этого следует, что оно дано Диодору традицией и только неудачно соединено с остальным рассказом. Следы комбинирующей деятельности Диодора постоянно видны. Так, нельзя сомневаться в том, что идея заставить Греков сражаться и победить против их воли, идея лежащая в основе предания о Саламинской битве, сыграла свою роль при составлении рассказа о битве при мысе Микале. Поводом для создания подобной ситуации и образцом для ее описания могло послужить следующее место Геродота (IX. 98) Οἱ δὲ Ἕλληνες ὡς ἐπυθοντο οἰχωϰότας τοὺς βαρβάρους εἰς τὴν ἤπειρον… ἐν ἀπορίῃ τε εἴχοντο ὅτι ποιέωσι, εἴτε ἀπαλλάισσωνται δτίσω εἴτε ϰαταπλώωσι ἐπ᾿ Ἑλλήσποντον [При известии о том, что варвары ушли на материк, эллины … недоумевали, что делать: возвращаться ли назад, или плыть дальше к Геллеспонту]. Кроме этого колебания Геродот описывает и страх Греков (IX. 102).
Нападение Персов Диодор рисует себе по общему шаблону нападений варварских войск, вспоминая при этом и свое описание Фермопильского боя — и здесь, как и там (XI. 10. 4) οἱ Πέρσαι θεωροῦντες ὀλιγους ὄντας τοὺς Ἕλληνας ϰατεφρόνησαν αὐτῶν [персы заметив, что греки были немногочисленны, стали смотреть на них с презрением] — фраза, в описании Фермопильской битвы имеющая гораздо более смысла; здесь разница между численным составом обоих вступающих в бой войск далеко не такая значительная.
Для своего описания деятельности Самосцев Диодор также имел исходной точкой Геродота. При небольшой натяжке немудрено было ему вывести свой рассказ из слов Геродота IX. 103[8].
В этом заключается главное, наиболее существенное отличие между рассказами Диодора и Геродота. Все остальное — отличия чисто редакционные, для которых Диодор в особом источнике не нуждался. Отсылаем читателя, интересующегося этими частными отличиями, к указанной нами уже статье Bauer’а.
Остается еще только указать на число 40000 погибших, внесенное из особого источника, вероятно, того же автора, который и раньше снабжал Диодора его отличными от Геродотовских цифрами; как и в рассказе о битве при Платеях, Диодор не знает, что ему сделать с громадным числом оставшихся в живых Персов. Совершенно произвольно он заставляет их спастись в лагере — в лагерь они бегут у него и раньше. То же мы имеем у Геродота, но у него именно в лагере и начинается настоящая резня, как и в битве при Платеях. Диодор эту вторую часть битвы выпускает. Στρατοπεδεία, конечно, та же παρεμβολή, то же τεῖχος, которым Персы окружили корабли. Если бы этот лагерь уцелел, то битва не была бы решена, так как у Персов оставался бы их флот. Очевидно, мы здесь имеем дело не с определенным фактом, а с простой заключительной фразой[9].
Независимо от Геродота прибавленным считают известие о том, что Ксеркс, узнав о поражениях при Микале и Платеях — одновременно? — удаляется в Экбатану; у Геродота его действительно прямо нет в такой связи, но, думается мне, если где нибудь, то именно здесь, мы имеем право видеть простую комбинацию по Геродоту.
У Геродота (IX. 107 sq.) сказано, что во время прихода в Сарды беглецов из–под Микале, там находился царь. Далее рассказывается роман Ксеркса и брак, которым этот роман заканчивается; вслед за этим браком царь отправляется в Сузы. Таким образом у Геродота есть и пребывание царя в Сардах около времени битвы при Микале и его отправление оттуда. Стоило только связать эти два обстоятельства, стоило только видеть в страхе, наведенном на царя битвой при Микале, причину того, что он покинул Сарды — и рассказ Диодора готов.
Переходя затем к главе, посвященной описанию результатов битвы при Микале, следует указать на роль, которую играют здесь Эолийцы. Правда, Диодор с самого начала руководился желанием изобразить движение, как общее движение малоазийских Греков; правда, он promiscue переходит от обозначения Ἴωνες [Ионяне] к обозначению Ἕλληνες [Эллины] и обратно; правда, говоря об отпадении Греков, он называет не только Ἴωνας ϰαὶ Αἰολεῖς [ионян и эолян], но и τῶν ἄλλων πολλοὺς τῶν ϰατὰτὴον Ἀσίαν [многих других в Азии], — но, тем не менее, я не могу отрицать, что в данном месте он особое внимание обращает на Эолийцев, везде называя их наряду с Ионянами. Для объяснения этого факта обыкновенно ссылаются на Эолийца Эфора, который везде выдвигал свой родной город Кумы и своих соплеменников — Эолийцев.
Дело, однако, в том, что в данном случае мы без всякой натяжки, без всякого насилия над текстами можем вывести сообщение Диодора из рассказа Геродота, который сам же рассказывает о том, что Греки освободили подвластных Персам соотечественников. В данное время, по известию Геродота, Греки Σαμίους τε ϰαὶ Χίους ϰαὶ Λεσβίους ϰαὶ τὸυς ἄλλους νησιώτας, οἶ ἔτυχον συστρατευόμενοι τοῖς Ἕλλησι, ἐς τὸ συμμαχιϰὸν ἐποιήσαντο [приняли в союз самосцев, хисцев, лесбосцев и прочих островитян, сражавшихся в рядах эллинов] (IX. 106). Их то имеет в виду, или, по крайней мере, может иметь в виду Диодор, когда говорит, что Греки τοὺς Ἴωνας (Самос и Хиос) ϰαὶ τοὺς Αἰολεῖς (Лесбос) συμμάχους ἐποιήσαντο [сделали союзниками ионян (Самос и Хиос) и эолян (Лесбос)]. Даже Милет не принят в союз: Греки еще не решаются вступить на материк.


[1] Diodors Quellen im XI Buch, Phil. 40 стр.60.
[2] Относительно хронологии Диодора ср. Reuss. Iahrb. f. cl. Phil. 153 стр.642. Droysen, Gesch. Alexanders III стр.359. Ad. Schmidt, Das Pericleische Zeitalter I стр.9. Unger o. 1. и Sitzungsberichte d. Bayer, Aknd. Hist. phil. KJ. 1878 стр.379. Holm, Griech. Gesch. II стр, 126. Adams, Iahrb. f. cl. Phil. 1886 стр.379.
[3] К вопросу о начале Диодоровского года мне придется еще неоднократно возвращаться.
[4] Ξύλινόν τεῖχος [Деревянный частокол] Диодора вполне соответствует ἑοϰος λίθων ϰαὶ ξύλων [ограде из камней и дерева] Геродота (IX. 97); τάφρος βαθεῖα [глубокий ров] прибавлено Диодором, у которого χάραξ [глубокий ров] и τάφρος βαθεῖα [лагерь с палисадом] является чуть ли не стереотипной фразой; ср., нпр. XIX 39. XVIII. 13. XXI. 108.
[5] Bauer (Die Benutzung и т. д. стр.326) полагает, что Диодор–Эфор именно это последнее известие и имеет в виду — его только извращая; это будто бы доказывает его прибавка νομίσχντες ϰαὶ τοὺς Ἴωνας ἀποστήσεοθαι πρὸς τοὺς πολεμίους [считая, что и ионийцы перейдут на сторону врагов], соответствующая указанию Геродота на то, что войска Тиграна Ἰωνίην ἐφύλασσε [охраняли Ионию]. Но ведь сведение об охране Ионии (от врагов?) не равняется сведению об опасности отпадения Ионян — да и связь, в которой стоит оба известия, различная. Не могу однако не заметить, что и вообще связь Диодоровской прибавки мне кажется несколько странной. Персы укрепили лагерь, призвали войска — ἐποιοῦντο δὲ χαὶ τῶν ἄλλων ἁπαντούν τῶν εἰς πόλεμον χρησίμων παρασϰευὰς, νομίζοντες ϰαὶ τοὐς Ἴωνας ϰτλ [они приготовили всякое другое снаряжение, которое полезно во время войны, считая, что и ионяне и т. д.]. Что это значит? Само собою понятно, что люди готовятся к битве, когда им грозит битва — все равно, ждут ли они измены, или нет. Что значит ϰαὶ τοὐς Ἴωνας [и ионяне]? Разве кто нибудь уже перешел к врагам? Мне кажется, что в тексте произошли ошибки: либо выпало что–нибудь пред νομ(νομίζοντες [считая]. либо это слово попало не на надлежащее место — смысл оно имело бы, например, после указания о созыве войска. Замечу еще, что рукописи все, кроме Р., читают не ἀποστήσεσθαι [перейдут], а ἀποστήσασθαι [перешли].
[6] Die Benutzung и т. д. стр.322.
[7] I. 1.
[8] Самые отношения Самосцев к Грекам Диодор понимает не совсем так, как Геродот. У последнего (IX. 82) Самосцы в прямом формальном союзе. Диодор об этом союзе не сообщает. Греки у него, не смотря на посольство Самосцев, только рассчитывают ἀϰοστήσειν [на отпадение] Ионян.
[9] Укажу еще на особенность, которой отличается эпизод относительно попыток Греков склонить Ионян к отпадению: Греки говорят о том, что они победили в Платеях. Никакой писатель не будет таким «нетотным», чтобы говорить о победе за день раньше самой битвы (Bauer o. 1. 328). Несомненно прав поэтому Madwig (Advers. erit, стр, 448), считающий слова ἐν ταῖς Πλατοπαῖς [при Платеях] (Диод. XI. 34. 4) интерполяцией: ipsa verba (νενιϰηϰότες πάρεισι) satis ostendunt intellegi superioris anni victoriam [сами слова («победители явились сюда») вполне показывают, что речь идет о победе предыдущего года]. Melber (Jahbr. f. cl. Phil. Suppi. 14, стр.437) сближает эпизод о влиянии известия о Платейской победе (XI. 35) с повествованием Полиэна (I. 33). Но сходство не достаточно полное, чтобы дать нам право делать выводы. У Полиэна στρατήγημα имеет целью побудить Ионян к отпадению, у Диодора — ободрить своих же солдат; у него первая цель по самому ходу рассказа невозможна; к тому же Полиэн прямо видит в сообщении στρατήγημα, Диодор только говорит о том, что в нем можно было видеть также στρατήγημα — и он приводит тому основания: διόπερ ἔδοξαν… σρατηγήματος ἔνεϰα τοῦτο πεποιηϰέναι [поэтому, казалось … применил стратегему], что сильно напоминает цитату.