§ 7. Платейская битва

По Геродоту Греки собираются на Истме, откуда идут в Беотию и по дороге, в Элевзине, соединяются с Афинянами (IX. 19).
По Диодору на Истме находятся οἱ σύνεδροι τῶν Ἑλλήνων [синедры эллинов] — наши старые знакомые; они являются у Диодора как будто постоянным учреждением. Эти σύνεδροι решают παραλαβεῖν τοὺς Ἀθηναίους [пригласить афинян] и отправиться πανδημεί [всем народом] в Беотию; когда же Эллины собрались на Истме — значит раньше на нем были не Эллины, а только их представители — σύνεδροι — , решено было принести клятву. Приходится предполагать или, что Афиняне пришли на Истм, но это не значило бы, что их παρελαβον [пригласили]; это последнее имело бы смысл только в том случае, если бы дело происходило так, как его описывает Геродот — или, что Афиняне не принимали участия в клятве, что опять таки невозможно. Почему бы именно Афинян от нее освободили? Да мы и имеем свидетельства других источников, говорящих о клятве, как об обще–эллинской[1].
Σύνεδροι [Синедры], очевидно, неудачная прибавка Диодора — в источнике говорилось об Эллинах, собравшихся на Истме. Приведенная у Диодора клятва другими источниками обыкновенно относится к Платейскому эпизоду войны. Диодор перенес ее на Истм. Вся она целиком заимствована из источника, отличного от Геродота. Нам она известна из уже цитированного места Ликурга. Хотя тот текст ее, который мы находим у Ликурга, быть может, и позднейшего происхождения, но из слов самого оратора мы видим, что часть ее, по крайней мере по содержанию, древняя. Но так как за самый текст клятвы мы ручаться не можем, то с такой же вероятностью, с какой говорят, что Диодор выпустил параграф клятвы, гласящий τὰς δὲ τὰ τοῦ βαρβάρου προελομένας ἁπάσας (se. τὰς πόλεις) δεϰατεύσω [все (города), выбравшие сторону варвара, я обложу десятиной], на том основании, что он привел его раньше (XI. 3.3)[2], мы можем, наоборот, полагать, что составитель клятвы у Ликурга вставил этот параграф из своих сведений относительно приведенной у Геродота (VII. 132) клятвы.
Феопомп (Müller F. H. G. I 306 frg. 167) заявляет, что клятва эта идет из Афинских источников, которые относят ее к Платеям, куда она по своему значению более всего и подходит. Спрашивается, каким образом мог бы источник Диодора отнести ее к Истму — раз она, идя из Афинских источников, сообщалась в связи с Платейской битвой. Остается предположить, что он нашел ее где нибудь вне этой связи — я и полагал бы такое, к тому же сравнительно позднее происхождение версии Диодора. По крайней мере, я не мог бы иначе понять той ее части, в которой говорится о запрещении восстановлять святыни Греков. Ведь это значило бы не более не менее, как одним взмахом лишить Афинян всех их святынь, которые все были «сожжены и разрушены» варварами. Первое, что должны были сделать и сделали Афиняне, по прогнании врага, было восстановление святынь. Во всяком случае такой клятвы не могли изобрести Афиняне. Она, если и была действительно дана, то только до стрясшегося над Афинянами несчастья.
Все замеченные нами в изложении Диодора несообразности стали бы для меня ясными, если бы предположить, что Истм в этот рассказ введен совершенно произвольно и, мне кажется, не без уверенности утверждать, что он введен именно Диодором. Дело в том, что он же в другом месте говорит, что при Платеях была дана клятва, но клятва другого рода: «Греки поклялись при Платеях детям и внукам передать свою вражду к Персам до тех пор, пока реки текут в моря и существует род людской и плодоносная земля» (IX. frg. 10 Exc. Vat pg. 17 — 19). Теперь он опять говорить о новой клятве при Платеях не мог, и найдя такую новую клятву, перенес ее на Истм. Думаю, что заимствовал он ее либо из позднейшего издания речей Ликурга, либо из какого нибудь риторического источника, к какому возводит ее Relidantz в своем издании оратора[3].
Из приведенного тем же Rehdanz’ом места Исократа (Paneg. 158)[4] ясно, что оратор не понимал ее так, как Геродот, и не считал ее клятвой всех Греков: иначе он не одних Ионян восхвалял бы: «τὶ δ᾿οὐϰ ἐχθρὸν αὐχοῖς (sc. τοῖς βάρβαροι;) ἐστι τῶν παρ᾿ ἡαῖν» [и что в нашей стране не вызывает у них (варваров) ненависти?] спрашивает он. Ведь они осмелились во время войны ограбить и сжечь храмы и седалища богов. Поэтому достойны похвалы и Ионяне, которые наложили проклятие на тех, которые стали бы исправлять или восстановлять сожженные храмы οὐϰ ἀποροῦντες, πόθεν ἐπισϰευάσωσιν, ἀλλ᾿ ἵνα ὑπόμνημα τοῖς ἐπιγιγνομένοις ᾖ τῆς τῶν βαρβάρων ἀσεβείας [не от недостатка средств на восстановление, но чтобы сохранить для потомков память о нечестии варваров] ср. Диод. XI. 29, 3=Lyc. in Leocr. 81 τῶν ἱερῶν ἐμπρησθέντων ϰαὶ χαταβλτιθέντων οὐδὲν ἀνοιϰοδομήσω, ἀλλ᾿ ὑπόμνημα τοῖς ἐπιγιγνομένοις ἐάσω ϰαὶ ϰαταλείψω τῆς τῶν βαρβάρων ἀσεβεἰας [Я не буду отстраивать заново ни один из сожженных и разрушенных варварами храмов, но допущу, чтобы они были оставлены как напоминание потомкам о бесчестии варваров].
Движения соединенного греческого войска и Персов рассказаны точно по Геродоту. Персы располагаются укрепленным лагерем у Азопа, Греки на Азойском предгории. В рассказе о схватке, послужившей προαγών [увертюрой] настоящей битвы, Диодор опять таки следует Геродоту до мельчайших подробностей, до дословных заимствований, сокращая только, по своему обыкновению, рассказ своего источника; упрекать его в стремлении к эффектам нет никакого основания. Эффектные подробности убийства Мегистия, чисто эпический рассказ о битве за его труп им безжалостно выпущены. Можно ли поэтому находить стремление к эффекту в том, что Диодор, вопреки Геродоту, заставляет Мардония начать битву ночью, как находит в этом обстоятельстве признаки такого стремления Bauer[5] Объяснить этого отличия я не умею, но не считаю себя вправе придавать ему особое значение, так как для рассказа оно проходит бесследно[6]. Особой версии я в нем не могу усмотреть[7].
Ободренные этой победой, Греки решаются сойти с гор и занять новую позицию. У Геродота до битвы происходит целый ряд передвижений — обо всех их Диодор не говорит ни слова. У него Греки сразу занимают такое положение, при котором они одним крылом упираются в Азоп, другим в Киферон. Диодор имеет здесь в виду первое из занятых Греками, по Геродоту, положений, но описание его в значительной мере подходит и ко второму. Причины, по которым Греки считают новую позицию более выгодной, чем старая, различны у Диодора[8] и Геродота; что объяснение Диодора схематически построено на основании аналогии с битвами при Фермопилах и Саламине, верно заметил Bauer[9].
Как бы то ни было, Диодор опускает подробности относительно маневров, найденные им у Геродота — и это не случайное опущение, не простое бестендендиозное опущение подробностей. Дело в том, что в связи с маневрами, непосредственно предшествовавшими битве, находится взгляд Геродота на всю битву и на поведение в ней союзников Лакедемонян и Афинян. Когда по решению вождей начали отступать ближе к Платеям, на так называемый «остров», то произошла путаница: центр ушел еще дальше, чем ему было приказано, Лакедемоняне не ушли тогда, когда было условлено, а несколько позже — в их собственном лагере произошло несогласие. Эти недоразумения порвали связь между ними и Афинянами, и битва распалась на две части — битву между Лакедемонянами и Персами с одной, и битву между Афинянами и стоявшими на стороне Персов Греками с другой стороны (Herod. IX. 60. 1). Центр совершенно не принимал участия в деле[10]. Понятно, что при таких условиях Греки были бы рады уйти невредимыми, и не могли думать о том, чтобы начать битву.
У Диодора этого последнего маневра нет, и вместе с тем отпадают все те его последствия, на которые я только что указал. Битва у него ведется всеми греческими войсками и ими начинается: οἱ περὶ τὸν Παυσανίαν ϰαὶ Ἀριστείδην… προῆγον τὴν δύναμιν εἰς τὴν μάχην… Μαρδόνιος δὲ ἀπήνιησε τοῖς Ἕλλησι [Павсаний и Аристид … вывели войско в битву … Мардоний же двинулся навстречу грекам]. Правда, Диодор не может ничего рассказать о том, что делали в битве Афиняне; заимствуя реальное содержание своего рассказа из Геродота, он говорит только о Лакедемонянах, но при этом он умеет избежать противоречия с своим общим воззрением на битву: он не исключает из битвы Афинян, а только не говорит о них. Ни на минуту Диодор не выпускает из рук своего основного источника. Согласно, однако, тому побочному источнику, из которого он заимствовал свой взгляд на единство и нераздельность битвы, он заставляет Греков после битвы — и только после нее — разделиться на три части[11]: Лакедемоняне осаждают запершихся за деревянной стеной Персов; Афиняне, Платейцы и Феспийцы преследуют убежавших к Фивам; Коринфяне, Сикионяне, Флиунтийцы и некоторые другие преследуют Артабаза. Здесь особенно характерно, что в преследовании войска Артабаза, кроме Сикионян, участвуют еще Коринфяне и Флиунтийцы, которые по свидетельству Геродота (IX. 69) пришли на поле битвы слишком поздно и подоспели только для того, чтобы быть разбитыми Фиванцами.
Таким образом ясно, что Диодор в своем изложении Платейской битвы исходит из представления, резко отличного от представления Геродота; это представление проведено вполне последовательно и, как далеко простираются его последствия, так далеко распространяются и различия между рассказами Диодора и Геродота. Мы имеем здесь дело с двумя самостоятельными тенденциями[12]. У Диодора мы имеем версию, сложенную в том же духе, которым проникнут его рассказ в стольких уже указанных нами случаях. Как, вопреки Геродоту, он старается не набрасывать тени на поведение Фиванцев при Фермопилах (ср. стр.15), всех Греков при Артемисии (ср. стр.31 слл.), Коринфян при Саламине, точно также он здесь старательно избегает той версии, которая оставляет некоторое пятно на памяти всех Греков, кроме Афинян, Лакедемонян, Платейцев и Тегеатов — и в этом отношении, очевидно, находясь в полном согласии с вульгатой. Как в вышеприведенных случаях, он и здесь откидывает именно те черты Геродотовского рассказа, против которых полемизирует Плутарх (de Herod, malign. 42), ссылающийся между прочим на Симонида, удостоверяющего участие в битве Коринфян — черта, очевидно, традиционная, не придуманная, не скомбинированная Диодором. Правда, мы из приведенного Плутархом отрывка (frg. 84 Bergk. P. L. G. III⁴ pg. 424) не можем сделать точных выводов о τάξις и τέλος Коринфян, но Плутарх их мог сделать — он мог знать из стихотворения Симонида больше, чем нам сообщил.
В биографии Аристида (19) Плутарх рассказывает всю историю Платейской битвы по Геродоту, но по вопросу об участниках ее он вступает с ним в ту же полемику, ссылаясь на те же аргументы, которыми пользуется в трактате De Herodoti malignitate.
Диодор продолжает:
Греки, стоявшие на стороне Персов, бегут по направлению к Фивам. Фиванцы принимают к себе бегущих и вместе с ними нападают на преследующих их Афинян. Происходит новая битва, в которой Фиванцы опять побеждены и опять запираются в Фивы. Этот эпизод совершенно отсутствует у Геродота, но в его рассказе имеются почти все его элементы. Самое описание битвы составлено по Геродоту (VIII. 67), причем я решительно не вижу здесь следов риторического разукрашивания, которое усматривает в рассказе Диодора Bauer[13]. Геродот говорит о битве между Фиванцами и Афинянами, происшедшей в то же время, как дрались Лакедемоняне с Персами — Диодор все время говорит об общей битве, в которой он не отличает отдельных моментов — он приписывает всем Грекам то, что Геродот рассказывает об одних Лакедемонянах. Геродотовский эпизод о битве Афинян и Фиванцев у него является таким образом в описании самой общей битвы излишним; он может им воспользоваться отдельно. Ему приходится только перенести его куда нибудь по близости к Фивам — именно куда нибудь: он не определяет места, где Фиванцы ἐπέθεντο τοῖς διώϰουσι Ἀθηναίοις [выступили против преследующих афинян]. В самой датировке своего эпизода он старается соблюсти согласие с Геродотом — ξύλινον τεῖχος [деревянное укрепление] у него, как и у Геродота (IX. 70), берется только тогда, когда являются к нему — у Диодора возвращаются к нему — Афиняне.
Как бы то ни было, у Диодора есть новый факт — битва под стенами Фив, являющаяся результатом вылазки Фиванцев; этот новый факт видоизменяет характер основного, взятого из Геродота рассказа, как ни усердно старается Диодор остаться близким к своему главному источнику. Строить гипотезы относительно того, откуда заимствован Диодором этот новый Факт, при отсутствии всяких данных, бесполезно[14].
Описание битвы при лагере Персов несомненно сильно риторично. Вместе с Bauer’ом я этой риторичностью объясняю запрещение ζωγρεῖν [брать пленных], запрещение, которое вводит Диодора в противоречие с данными его же рассказа. Из 500000 врагов, бывших по Диодору под Платеями, следует вычесть известное число Греков, спасшихся в Фивах, или хотя бы всех Греков, 40000 воинов Артабаза и 100000 убитых — остается еще громадное войско. Что делать с ними? Диодор, добросовестно следуя Геродоту, сообщает о судьбе отряда Артабаза, но оставшиеся в живых сотни тысяч варваров исчезают из его рассказа бесследно. В этом, как мне кажется, мы имеет право видеть доказательство того, что число 100000 Диодором не выдумано и не добыто им путем комбинаций[15]. Никто сам себя добровольно и сознательно не поставит в такое неудобное положение.
Число войск Диодор определил отчасти по Геродоту, отчасти по другим основаниям (ср. стр.78); по Геродоту, все войско погибло, кроме отряда Артабаза; понятно, Диодору неоткуда было взять описания судьбы спасшихся, которых и не было при заимствовании числа павших из другого источника, Диодор мог и не заметить, в какое противоречие он впадает с самим собой.
Прибавлю еще, что самая мотивировка запрещения ζωγρεῖν [брать пленных] носит на себе явные черты обычных Диодоровских приемов и плохо согласована с обстоятельствами дела.
Битва кончена. Греки из добычи посвящают треножник в Дельфы, — об этом в соответствующем месте сообщает и Геродот (IX. 81); на треножнике находится надпись, приводимая Диодором; надписи этой у Геродота нет. Уже по этому одному ясно, что Диодор воспользовался и независящим от Геродота источником. Для нашей непосредственной цели достаточно было бы установить этот только факт, но понятно, что наш общий взгляд на Диодора в значительной мере определится в зависимости от того, есть ли эта приведенная у него надпись поздняя подделка, или она действительно стояла на треножнике[16]. Свидетельство об этой надписи сохранилось только у Диодора — понятно, что сохранение ее — если она подлинна — составит особую его заслугу. Единственное, что противоречит подлинности эпиграммы — возражения Frick’а[17] могут доказать только то, что Диодор мог небрежно списать, но отнюдь не то, что он мог выдумать эпиграмму; уж не небрежности же списывателя обязана своим происхождением эпиграмма — это свидетельство Фукидида (I. 132). «Павсаний на Дельфийском треножнике, который посвятили некогда Эллины ἀπὸ τῶν Μήδων ἀϰροθινιον ἠξίωσεν ἐπιγράψασθαι αὀτὸς ἰδίᾳ τὸ ἐλεγεῖον τόδε [из начатков мидийской добычи, самовольно велел написать следующую элегию].
Ἑλλήνων ἀρχηγὸς ἐπεὶ στρατὸν ὤλεσε Μήδων,
Παυσανίας Φοίβῳ μνῆμ᾿ ἀνέθηϰε τόδε.
[Эллинов вождь, когда войско погубил мидийцев,
Павсаний, Фебу памятник этот воздвиг]
Но стихи эти Лакедемоняне тогда же сейчас стерли с треножника и написали имена городов, которые, победив совместно варвара, поставили приношение».
Беспристрастное толкование слов Фукидида должно признавать, что слова эти обозначают замену одной уничтоженной надписи другою, означают, что новая надпись стояла на месте старой. Это единственный пункт, в котором я не могу согласиться с мнением Fabricius’а[18]. Во всем остальном он, как мне кажется, безусловно прав. В настоящее время мы имеем на сохранившемся памятнике только список участвовавших в войне с варварами государств и слова: τοίδε τὸν [πόλεμον ἐ] πολεμουν [вот кто [на войне] воевали][19]. Обыкновенно желают в свидетельстве Фукидида видеть доказательство того, что на надписи больше ничего не стояло. Это едва ли могло быть; ἀνάθημα [подношение] должно было заключать указание того, кто посвящает — кому, могло быть ясно из места, на котором оно стояло. Да и свидетельство Фукидида не доказывает, что другого посвящения, кроме указанного им, не было: он не описывает треножника, который сам по себе для него нисколько не интересен; значение для него имеет только царь Павсаний и его ὐβρις. Естественно было бы поэтому с его стороны опустить и другую, находившуюся на треножнике надпись, раз она к этой ὐβρις отношения не имела. Если, таким образом, свидетельство Фукидида не доказывает отсутствия на треножнике надписи, помимо указанной у него и сохранившейся до нашего времени, то мы не имеем никакого основания сомневаться в подлинности приведенной у Диодора эпиграммы. Если бы Диодор заимствовал ее у Эфора, как это обыкновенно полагают, то очень странно было бы, что никто другой ее из этого столь распространенного в древности писателя не заимствовал.
Две другие приведенные у Диодора надписи взяты им несомненно из Геродота; это явствует из связи, в которой они между собою приведены: [20] ἐπέγραφον δὲ ϰαὶ τοῖς ἐν Θερμοπύλαις ἀποθανοῦσι Λαϰεδαιμονίοις ϰοινῆ μὲν πᾶσι τάδε, μυριάσιν ϰτλ… ἰδίᾳ δὲ αὐτοῖς τόδε. ὧ ξεῖν᾿ ϰτλ [погибшим при Фермопилах лакедемонянам надписали всем миром следующее: «против мириад и т. д.» … от себя же те добавили: «о чужестранец и т. д.»]. Cp. Herod. VII 228. Θαφθεῖσι δὲ σφι… ἐπιγέγραπται ἐπιγράμματα λεγοντα τάδε [Погребенным им … написали эпиграмму, гласящую следующее] (следует первая эпиграмма), ταῦτα μὲν δὴ τοῖσι πᾶαι ἐπιγεγραπται, τοῖσι δὲ Σπαρτιήτῃσι ἰδίῃ [Это надписали всем, спартиатам же отдельно] (следует вторая эпиграмма). Некоторую разницу в тексте эпиграмм следует объяснить их популярностью. В позднейшее время был распространен тот вариант, который мы имеем у Диодора: τειθόμενοι τοῖς νομίμοις [заветы блюдя][21].
То обстоятельство, что Диодор не поместил этих эпиграмм там, где он их нашел у Геродота, следует, по моему мнению, объяснить стилистическими соображениями — там (XI. 11) он уже воспользовался цитатой из Симонида и мог счесть неудобным ослаблять ее впечатление новыми цитатами. Нельзя не признать, что место для помещения обеих эпиграмм Диодором выбрано не без оснований. Только теперь могли Греки позаботиться об увековечении памяти павших при Фермопилах, которые до того времени находились во власти врагов. Теперь, когда страна была очищена от врагов, когда легко вздохнувшие Греки могли подумать о богах, героях и погибших соотечественниках, — теперь было время воздать заслуженную честь Леониду. Поводом могли послужить слова речи Павсания (Herod. IX. 79), относящиеся к Леониду и павшим в Фермопилах.
Чисто механически присоединено к двум указанным эпиграммам известие о почестях, которые оказали своим умершим Афиняне. Лакедемоняне[22] надписали такие–то эпиграммы — ὁμοίως δὲ χαὶ ὁ Ἀθηναίων δῆμος [сходно и афинский демос] украсил могилы павших в войне с варварами и установил τὸν ἀγῶνα τὸν ἐπιτάφιον [погребальные игры] и постановил тогда впервые, чтобы речь над пользующимися общественным погребением говорили первые из ораторов.
Ничего подобного у Геродота нет; у него только сказано (IX. 85), что Греки похоронили своих павших на Платейском поле. К этому присоединяется рассказ Фукидида (III. 58.4) о почестях и культе, которыми пользуются эти могилы со стороны Платейцев, и о празднике Элевтерий[23]. Но не эти празднества имеет в виду Диодор: они совершаются в Платеях, а не в Афинах, они празднуются всеми Греками, они посвящены всем павшим только в Платейской битве, а не вообще в войне с варварами. Диодор желает указать на совершенно другое — на знаменитый ἀγὼν ἐπιτάφιος [погребальный агон][24], ежегодно праздновавшийся в Афинах, и еще более знаменитый λόγος ἐπιτάφιος [погребальный логос], классический образец которого представляет собой известная речь Перикла. Ничего общего, таким образом, между Диодором с одной и Геродотом и Фукидидом с другой стороны нет. Об Ἐλευθέρια [элевфериях], о которых в этой связи говорят другие источники, Диодор рассказал в другой связи (XI. 22), в истории клятвы, данной Греками пред переходом чрез Истм. Мы уже видели, что весь этот эпизод самым неудачным образом помещен там, где мы его у Диодора находим, и что он составлен не по Геродоту. Само по себе известие об ἐλευθέρια, вне той обстановки, в которую оно Диодором поставлено, не вызывает никаких подозрений. Если мы предположим, что в первоначальном источнике оно находилось на принадлежащем ему по праву месте — немедленно после описания Платейской битвы, и затем было перенесено в ту обстановку и в то место, в котором мы его читаем у Диодора, то в разбираемом нами месте у Диодора образовался некоторый пробел, который он, рядом с известиями об оказанных Лакедемонянам почестях, естественно рад был пополнить и, надо ему отдать справедливость, пополнил достаточно удачно. Если мы далее предположим, что устройство ἐλευθέρια в первоначальном источнике было сообщено так, как у Плутарха, т. е. как дело Аристида, то это могло подать повод заполнить пробел именно действиями Афинян. Понятно, что тогда у них источник свидетельств об ἐλευθέρια и об ἀγὼν ἐπιτάφιος [погребальном агоне] был различный. Но все это гипотезы — к твердому выводу здесь прийти едва ли можно. Имеем ли мы дело с определенной традицией или домыслом, я не могу решить. Вероятнее последнее, но для Диодора это уже не домысел, а общее убеждение, вульгата — по крайней мере, современник его, Дионисий Галикарнасский (Ant. Rom. V. 17 cp. Diog. Laert. I. 55), не сомневается в том, что происхождением своим знаменитые надгробные речи обязаны персидским войскам; сомнения вызывает в нем только тот их момент, которому принадлежит решающее значение.


[1] Lyc. in Leocr. 81;, ср. комментаторов a. 1.
[2] См. прим. 13.
[3] Стр. 171 sqq. Anhang. III.
[4] Ср. Benseler a. 1.
[5] Die Benutzung и т. д. стр.120.
[6] В описании битвы нет ни одной черты, которая характеризовала бы ее как ночную, как нет и указаний на то, почему она начата или должна была быть начата ночью, а между тем для описания ночной битвы у Диодора есть ряд почти обязательных шаблонных черт; ,ср. хотя бы XI. 9. XI. 61. XI. 80. — Текст вызывает во мне некоторые сомнения: πρῶτοι δὲ ϰατήρξαντο μάχης οἱ βάρβαροι νυϰτὸς ἐϰχυθέντες ἐπ᾿ αὐτοὺς ϰαὶ πᾶσι τοῖς ἱππεῦσι πρὸς τὴν στρατοπεδείαν ἐπελάσαντες [Первыми бой затеяли варвары, ночью обрушившись на них и всей конницей напав на лагерь]. 1) не понятно ἐπ᾿ αὐτούς, [на них] грамматически в нашем контексте невозможное. 2) при наличности ἐπ᾿ αὐτούς [на них] дальнейшее πρὸς τὴν στρατοπεδείαν [на лагерь] является излишним и vice versa. 3) В нашем тексте вырываются из лагеря все варвары, как целое противополагаемые τοῖς ἱππεῦσι [коннице] а между тем описывается только кавалерийская битва. Все это заставляет меня предполагать первоначальную крупную порчу текста, затем произвольно исправленную. Не стояло ли вместо νυϰτὸς — ἑϰτὸς, [ночью — снаружи] легко доступное порче рядом с ἐϰχυθέντες? [обрушившись]
[7] Рассказ Плутарха (Arist. 14) составлен по Геродоту и ничего общего с Диодором не имеет; cp. Busolt o. 1. II² 727 пр. 1.
[8] Указание о στενοχωρία [тесноте], которой придает такое значение Диодор, Busolt’ом о. 1. II² 623 пр. 6 сближается с Эфором, причем указывается frg. Müller F. H. G I стр.254, в котором, однако, ничего о местности не говорится.
[9] o. 1. 321.
[10] Об общем положении войск см. Hauvette Herodote et les guéris Mediques стр.473.
[11] Это деление основано на Herod. IX. 67. Артабаз побежал οὔτε ἰς τὸ ξύλινον οὔτ᾿ ἐς τὸ Θηβαῖον τεῖχος [не к деревянному укреплению и не за стены Фив].
[12] Тенденция Геродота вполне ясна. В истории передвижений Павсания видны явные следы Афинских симпатий и антипатий ср. Hauvette o. 1. стр.469. (Критика их у Delbrücka о. 1. стр.112 слл., Афинскую версию выделил Nitsehe, Rhein Mus. XXVII стр.248. На партийность источника Геродота указывает Busolt о. J. II² 732 пр. 4.
[13] Die Benutzung, u. s. w. 323.
[14] Построение Bauer’а 1. 1. страдает непримиримым противоречием.
[15] Хитроумные соображения Busolt’а Rh. Mus., 38 стр.630 я оставляю в стороне; ср. прим. 123.
[16] Литературу и свидетельства древних см. у Roehl’а. I. G. A. № 70. Preger, In scriptiones graecae metricae стр.74 № 85.
[17] Das Plaläische Weihgeschenk, Jahrb f. cl. Phil. Supplem. III стр.603.
[18] Das Platäische Weihgeschenk, Jahrb. des deutschen archäologischen Instituts I стр.141.
[19] о. 1. стр.180 cp. Roehl. 1. 1.
[20] Cp. Hauvette о. 1. стр.461 пр. 4.
[21] Preger o. 1. № 21 стр.17. Reitzenstein Epigramm u Scholion стр.112.
[22] Эта параллель служит явным доказательством того, насколько прав был Sintenis, заменив невозможное чтение рукописей Λαϰεδαμονίοις [лакедемонянам] конъектурой Λαϰεδαιμόνιοι [лакедемоняне].
[23] Ср. Plut. Arist. 19 sqq. De malign. Herod. 42 и мн. др. ср. коммент. а· 1. и Daremberg–Saglio s. v. Ἐλευθερία.
[24] Plato, Menex. 249 А. Arist. Ἀθ. Πολιτ. 58 ср. Sandys а. 1. и др коммент. Daremberg–Saglio s. v. ἐπιτάφια.