§ 2. Фермопильская битва

Перейдем к рассказу о Фермопильской битве.
Леонид отправляется из Спарты с недостаточным количеством войска. Требуется объяснить это обстоятельство. Как в указании самого числа взятых Леонидом воинов, так и в объяснении незначительности этого числа Диодор расходится с Геродотом. Разница источников несомненна, но, мне кажется, мы имеем вполне достаточное основание предполагать, что эта отличная от Геродота версия взята Диодором не из основного его источника, а заимствована им извне. Дело в том, что, по Диодору, Леонид берет с собой только 1000 человек. Когда эфоры замечают ему, что этого мало, он заявляет им, что для его цели их достаточно, что ведет он их не для того, чтобы помешать варварам вторгнуться в Грецию, а для того, чтобы они умерли за отечество — περὶ τῆς ϰοινῆς ἐλευθερίας ἀποθανουμένους [чтобы умереть за общую свободу]; если пойдет только 1000 человек, их смерть прославит Спарту, если же пойдут в поход все Лакедемоняне, Лакедемон совершенно погибнет, ибо никто из них не осмелится бежать ради своего спасения. Едва ли может быть сомнение, что здесь речь идет только о Спартиатах, а между тем Диодор сейчас же прибавляет: τῶν μὲν οὖν Λαϰεδαιμονίων ἦσαν χίλιοι ϰαὶ σὺν αὐτοῖς Σπαρτιᾶται τριαϰόσιοι [итак, лакедемонян была одна тысяча и вместе с ними триста спартиатов]. Эта прибавка вносит в текст Диодора внутреннее противоречие и с предыдущим и с дальнейшим; я даже позволил бы себе предположить тут интерполяцию. Говоря об экспедиции Лакедемонян, каждый древний писатель прежде всего указал бы на Спартиатов и вместе с ними на других Лакедемонян — в нашем месте выражение построено как раз в противоположном смысле. Далее, формула τῶν μὲν οὖν [итак] показывает, что мы имеем дело с рекапитуляцией, и в такой рекапитуляции присоединение столь важного факта, как посылка 300 Спартиатов, факта, определяющего все дальнейшее изложение, было бы странным и логически и стилистически. Наконец, — и это, мне кажется, одно могло бы решить вопрос — у Диодора оказался бы совершенно неверный счет. Леонид имел 1000 Лакедемонян и 300 Спартиатов, остальные Греки предоставили в его распоряжение 3000 солдат — и всего оказывается сейчас же, две строчки дальше, у Леонида 4000 солдат, между тем как их должно бы быть 4300.
Но имеем ли мы здесь интерполяцию, или нет, дело от этого не изменяется. Говорить об историческом значении анекдота не имеет смысла — а весь рассказ именно анекдот[1] с любимой Диодором риторически–апофтегматической окраской и есть. В самой Спарте Леонид знал, что идет на смерть, и на смерть вел своих. Такой анекдот теряет всякую соль, если не исполнится то, что ожидалось — вся тысяча должна погибнуть. На самом деле погибает Греков всего на всего 500[2]; против этого ничего поделать нельзя было: так стояло в основном варианте. Если бы мы даже не заподазривали интерполяции, а понимали οί Λαϰεδαιμόνιοι [лакедемоняне] в специальном государственном значении слова, если бы мы решились считать σὺν αὐτοῖς [вместе с ними] равносильным ἐν αὐτοῖς [среди них], то это делу не поможет; окажется, что Диодор в других местах, там, где говорит об оставшихся в Фермопилах (XI. 2.1), употребляет то же выражение οί Λαϰεδαιμόνιοι, употребляет его совершенно без всякого отличия от слова οί Σπαρτιᾶται [спартиаты]: Λεωνίδης ό βασιλεύς τῶν Λαϰεδαιμονίων φιλοτιμούμενος αὑτῷ τε δόξαν περιθεῖναι με άλην ϰαὶ τοῖς Σπαρτιᾶταις [Леонид, царь лакедемонян, горя нетерпением приобрести для себя и для спартиатов великую славу][3] — пока можно было бы еще установить отличие: государство — есть государство οί Λαϰεδαιμόνιοι и Леонид действительно царь τῶν Λαϰεδαιμονίων, о славе же заботится он для своих Спартиатов, — но этому противоречит дальнейшее: προσέταξε τοὺς μὲν ἄλλους Ἕλληνας ἅπαντας ἀπιέναι… αὐτους δὲ τοὺς Λαϰεδαιμονίους ἔφησε δεῖν μένειν [приказал всем остальным грекам уходить … но что касается лакедемонян, сказал он, они должны остаться].
Правильная интерпретация требует, чтобы мы здесь не отличали между οί Λαϰεδαιμόνιοι [Лакедемоняне] и οί Σπαρτιᾶται [Спартиаты]; тысяча Диодора состоит из Спартиатов[4]. Диодор имел особую традицию, знакомую нам и из других источников (Isocr. Paneg. 90 Archid. 94). Анекдот привлекал его своим риторически–апофтегматическим характером — понятно, что с ним не могло согласоваться то объяснение незначительности посланного войска, какое дает Геродот[5].
В перечисления войска Леонида Диодор поступает суммарно — поэтому отдельных дат с датами Геродота нельзя сравнивать, немногие точные указания, с которыми мы встречаемся у Диодора, не противоречат Геродотовским[6]. Характерны две особенности. Мы видели уже, что Диодор хронологически понял то, по стилистическим соображениям выбранное место, где Геродот поместил свое перечисление принявших сторону Персов Греков. Поэтому Локры и Фиванцы теперь уже должны были бы быть явными αηδίζοντες [приверженцами персов], и приходилось объяснять их присутствие в лагере Греков. Для Локров Диодор воспользовался известием Геродота о переговорах Греков с Локрами (VII. 203). Для объяснения участия Фиванцев он дал версию о существовавшей в Фивах эллинофильской партии, враждовавшей с партией τῶν μηδιζόντων [мидийствующих]. Это отличие весьма существенно. Диодор пользуется несомненно существовавшей в древности версией, на которую ссылается Плутарх в своей полемике с Геродотом[7], версией, которая не знает тяжких обвинений, взводимых на Фиванцев Геродотом. Предположение Busolt’a [8] о том, что мы здесь имеем у Геродота афинскую передачу событий, окрашенную враждебным к Фиванцам настроением, мне кажется вполне правдоподобным. Диодор, черпавший, между прочим, и из лаконофильского источника, мог из него заимствовать свой отклоняющийся рассказ[9].
В перечислении войска Ксеркса Диодор значительно отступает от Геродота, но и тут он все таки не выпускает из рук его сочинения. Это ясно 1) из того, что он, как и Геродот, помещает это перечисление непосредственно перед описанием Фермопильской битвы, и 2) из того, что, совершенно так же как и Геродот, он приведен к необходимости дать здесь второе перечисление тем обстоятельством, что в первый раз он, опять таки, как Геродот, не принимал во внимание сил европейских союзников даря — поэтому он и перечисляет войско по двум, соответствующим Геродотовским, рубрикам. Но при этом он считает нужным дать мотивировку — и для этого изобретает причинную связь между полученной царем вестью о занятии прохода Греками и призывом европейских контингентов. В этой мотивировке контаминатор сам себя изобличает.
Еще яснее зависимость Диодора от Геродота в заключительной формуле. Его общая сумма персидского войска гораздо меньше Геродотовской — и тем не менее он заканчивает: ὥστε μηδέν θαυμαστὸν εἶναι τὸ λεγόμενον ὑπὲρ τοῦ πλήθους τῶν Ξερξου συναχθέντων· φασὶ γὰρ τοὺς ἀενάους ποταμοὺς διὰ τὴν τοῦ πλήθους συνέχειαν ἐπιλιπεῖν, τὰ δὲ πελάγη τοῖς τῶν νεῶν ἱστίοις ϰαταϰαλυφθῆναι [впрочем, не следует удивляться столь великому войску, собранному Ксерксом, ибо рассказывают, что оно осушало целые реки, а паруса судов закрывали целые моря], что представляет собой расширенное и усиленное заимствование у Геродота (VII. 187) ὥστε οὐδέν μοι θαῦμα παρίσταται προδοῦναι τὰ ῥέεθρα τῶν ποταμῶν ἔστι ὤν [поэтому вовсе не удивительно, что воды некоторых рек иссякли].
Первое, что делает царь перед Фермопилами — это посылка разведчика с приказанием разузнать ὁχόσοι εἰσὶ ϰαὶ ὁ τ῾ ποιοῖεν [каковы числом и что собираются делать] Греки (Herod. VII. 208). Результатом является уверенность в том, что Греки готовы к битве, как это ясно из слов Демарата. Диодор берет эту черту и соединяет ее с чертой несомненно нетрадиционной, опять таки отличающейся риторически–апофтегматическим характером. Царь посылает τοὺς ἅμα μὲν ϰατααϰεψομένους τίνα διάνοιαν ἔχουσι περὶ τοῦ πρὸς αὐτὸν πολεμεῖν [разведчиков выяснить, как думают воевать с ним] — то, что у Геродота является результатом посылки, Диодор ставит ее целью — προσέταξε δ᾿αὐτοῖς παραγγέλλειν [приказал объявить им], что царь приказывает им всем положить оружие, самим же без всякой для себя опасности разойтись по домам и вступить в союз с Персами; если они это сделают, он даст им[10] землю лучше и больше той, которой они владеют[11]. Следует благородный ответ Леонида, ответ, ради которого и приведено предложение царя, если и имеющее в данном случае смысл, то все таки плохо понятное и плохо соединенное с предыдущим: ведь ответ на это предложение сразу и ответит на вопрос τίνα διάνοιαν ἔχουσι περὶ τοῦ πρὸς αὐτὸν πολεμεῖν [как думают воевать с ним], и двухчленное деление поручения окажется нелогичным.
Ответ в первой своей части почти дословно заимствован из Ксенофонта (Anab. II. 1. 20), замечательно при этом, что там, где Диодор передает сообщенный в указанном месте Ксенофонта ответ Клеарха (XIV. 25. 3), он повторяет те же слова и ссылается на наше место.
Следует беседа царя с Демаратом, по содержанию она совершенно отлична от приведенной у Геродота, но самая идея — в данном месте привести царя к беседе с Спартанским изгнанником — едва ли могла явиться помимо влияния Геродота[12].
Диодор переходит к описанию самой битвы. В первый день ее царь сначала посылает против Греков Мидян — Диодор приводит несколько объяснений этого факта, представляющих собой очевидный домысел его источника[13]. Мидяне побеждены. Затем идут Саки и Киссийцы — побеждены и они. Наконец, царь посылает бессмертных, но и их ждет та же участь. Геродот рассказывает в существенных чертах то же самое, но он, не упоминая о Саках, соединяет Мидян и Киссийцев. У него, таким образом, являются только две отдельных атаки, между тем как Диодор знает о трех. Но и тут, признавая существование у Диодора рядом с Геродотом и другого источника, мы не можем считать случайным следующего обстоятельства. Геродот (VII. 211) дает объяснение поражению упомянутых им бессмертных — объяснение это, если не должно, то, во всяком случае, может быть отнесено без всякой натяжки и к поражению первого его отряда — Мидян и Киссийцев. Диодор то же объяснение — риторически развивши его — относит к Мидянам и Киссийцам, представляющим у него два отдельных отряда. Но тогда не оставалось объяснения для его третьего отряда — бессмертных, именно там, где оно было всего нужней, он его и не дает. Очевидно, он пользуется Геродотом, где может, и второй его источник оставляет его в данном случае без помощи.
В том же положении Диодор при описании второго дня битвы. У Геродота нет данных относительно того, какие отряды царь в этот день посылал против Эллинов — и Диодор остается совершенно беспомощным, а между тем его риторическая манера требует частностей и подробностей, он и прибегает к повторениям. Опять появляются ἐπίλεϰτοι [отборные], соответствующие Киссийцам и ἀθανατοι [бессмертные] предшествовавшего дня. Сюда же Диодор относит подробность, заимствованную им из дальнейшего рассказа Геродота. Его ἐπίλεϰτοι бегут, но им не дают убежать остальные варвары, ставши за ними плотным строем. У Геродота то же совершается (VII. 223) в третий день битвы более энергичным образом[14]: бегущих плетьми гонят обратно в битву, но этого, понятным образом, не мог сказать Диодор о своих отборных воинах — переменив ситуацию, он только смягчает рассказ Геродота.
Я не стал бы придавать значения тому, что Геродот результат бесплодных нападений Персов выражает словами: ἀπορέοντο; δὲ βασιλέος ὅ τι χρήσεται τῷ παρεόντι πρήγματι [между тем царь не знал, что делать дальше] (VІІ. 213) и Диодор с той же целью употребляет почти те же слова: ἀπορουμένου δὲ βασιλέως [пока царь был в затруднении] — сходство лежит в самих обстоятельствах дела; мне кажется, что гораздо важнее следующее, на первый взгляд незначительное отличие между обоими сравниваемыми нами текстами. По Геродоту царя вывел из указанного выше затруднительного положения Ἐπιάλτης… ἀνὴο Μηλιεὺς [Эфиальт … малиец](официально Τρηχίνιος [трахинец], VII. 214), указавший царю роковую для Греков тропинку. У Диодора нет имени Эфиальта, а говорится о Τρηχίνιός τις τῶν ἐγχωρίων [некий трахинец из местных]. Как бы мы ни смотрели на состав Диодоровского рассказа, но что в той или другой степени, тем или другим образом он зависит от Геродота, в этом нельзя сомневаться. Кто бы ни был автором нашей версии, он знал, кого имел в виду Геродот — значит τίς [некий] не означает незнания автора[15]. Я думаю, что здесь говорит скорее его осторожность; автор не желает брать на себя решение вопроса, значит, для него вопрос существует, существуют сомнения — и эти сомнения мы находим изложенными у Геродота (1. 1.), правда решающего вопрос без всякого колебания по официальным данным; τίς Диодора отражает собой рассуждения Геродота (VII. 213. 214).
И у Геродота и у Диодора царь посылает войска в обход ночью, но дальше у Диодора происходит некоторая путаница.
По Геродоту жрец Мегистий предсказал находившимся в Фермопилах Грекам ἔσετθαι ἅμα ὴοῖ σφι θάνατον [на заре грядущую гибель] (VII 219). Предсказание, собственно говоря, не сбывается. Царь подождал ἐς ἀγορῆς πληθώρην [времени, когда рынок наполняется народом] (VII. 223) и только тогда двинул на Греков войска. Происходит битва. Греки четыре раза успевают прогнать врага, и только тогда появляется посланный с Эфиальтом обходной отряд.
Диодор не становится в противоречие с Геродотом, когда определяет время передаваемых им событий, у него все — и отправление обходного отряда, и приготовления Леонида, и начало битвы — эпизод, отсутствующий у Геродота — происходит ночью, умирают же Греки действительно утром.
Диодор был вынужден так распределить свое время, так как сверх того, что дает Геродот, он рассказывает еще один эпизод, на который я только что указывал — эпизод ночной битвы в лагере Ксеркса. Для этого эпизода ночь безусловно обязательна. Постараемся уяснить себе характер этой вставки. Темной ночью вторгаются Греки в лагерь Персов, застают их неприготовленными, распространяют среди них беспорядок и смятение, многих убивают — и убили бы и самого царя, если бы он не убежал из своей палатки; наступление дня положило конец избиению.
Почти тоже самое мы находим у Плутарха (De Herodoti malignitate 32, 2).
По Диодору Леонид «приказал солдатам вторгнуться в лагерь Персов, убивать всякого попадающегося и устремиться на самую палатку царя…. многие из варваров были убиты воинами Леонида, но еще большее число своими же…; если бы царь оставался в своей палатке, то и он был бы убит Греками; но Ксеркс, заметив смятение, выбежал из палатки, Греки же, забравшись в нее, убили почти всех оставшихся в ней, τῆς δὲ νυϰτὸς ϰαθεστώσης ἐπλανῶντο ϰαθ᾿ ὅλην τὴν παρεμβολὴν ζητοῦντες τὸν Ξέρξην» [всю ночь они бродили по лагерю, разыскивая Ксеркса].
Плутарх (1. 1.) в своей полемике против Геродота возмущается тем изложением дела, которое дает тот. Дело обстояло не так, как рассказывает Геродот, а вот как: «когда Греки ночью узнали, что неприятели их обходят, они встали и пошли на лагерь врагов и чуть ли не на самую палатку царя[16], чтобы убить его и умереть вместе с ним, — и дошли они до палатки, убивая или прогоняя встречных: ἐπεὶ δ᾿ οὐχ ηὑρίσϰετο Ξέρξης, ζητοῦντες ἐν μεγάλῳ ϰαὶ ἀχανεῖ στρατεύματι, ϰαὶ πλανώμενοι, μόλις ὑπὸ τῶν βαρβάρων πανταχόθεν περιχυθέντων διεφθάρησαν [когда же не нашли Ксеркса, они стали искать его в огромном разбросанном лагере и, блуждая, были постепенно уничтожены окружившими их со всех сторон варварами].
Очевидно, что мы имеем у Диодора и Плутарха общий источник. Отличия объясняются отчасти общей привычкой Диодора разводить свой рассказ водой общих мест, отчасти его желанием выставить на первый план ночное время, для согласия с Геродотом ему нужно было покончить с Греками днем.
Но точно также очевидно, что рассказ контаминирован — Плутарховская версия по самой своей сущности не может быть согласована с версией Геродота, как противоречащую ей и обозначает ее Плутарх. Но и тут Диодор имел предшественников в своей контаминации, это ясно из того, что подобное же. соединение мы имеем у Юстина (II. 11. 16. sqq). Всего естественней было бы предположить, что Диодор этому уже контаминировавшему рассказ предшественнику непосредственно следовал, но этому заключению препятствуют те черты непосредственного знакомства с Геродотом, на которые мы указывали и которые отсутствуют у Юстина [17]). Диодор имел под руками и Геродота и тот источник, которым пользовался Юстин и Плутарх.
Сравнительно с этим источником у Диодора прибавлена только подробность о завтраке Леонида. Самый завтрак у него, пожалуй, является вполне достаточно мотивированным — что не мешает этой мотивировке носить далеко не традиционный характер; но слова Леонида, приказавшего солдатам ταχέως ἀριστοποιεῖσθαι ὡς ἐν ᾅδου δειπνησομένους [быстро готовить завтрак, так как обедать им придется в Аиде], в данном месте теряют всякий смысл. По комбинации Диодора эти слова оказываются произнесенными вечером, а Греки завтракали, конечно, утром. Здесь мы не можем ссылаться на общее значение слова, на то, что «завтракать» могло бы быть употреблено вместо «есть»; вся соль апофтегмы заключается в действительном, точном значении слова, в противоположении ἄριττον [завтрак] и δεῖπνον [обед], в указании последовательности этих двух моментов обычного греческого дня. Апофтегма создалась в рамках Геродотовского рассказа, но затем она отрывается от своей связи и является чем то вроде наших поговорок и «крылатых слов». Такое «крылатое слово» Диодор вставил в свой рассказ, не заботясь о том, подходит ли его собственное первоначальное значение — единственное, в котором оно могло бы быть в этом рассказе употреблено, — к той обстановке, в которую он же его поставил.
Это соображение имеет свою важность в том отношении, что бросает яркий свет на способ составления занимающего нас повествования и на один специальный вопрос, могущий представить собой затруднения.
Я уже указывал (стр. 17) на заимствованный у Ксенофонта ответ Леонида на персидское требование положить оружие, указывал и на то, что сам Диодор впоследствии на него ссылается. Можно было бы аргументировать следующим образом: Если бы Диодор сам заимствовал данное выражение у Ксенофонта и сам же приписал его Леониду, он не стал бы впоследствии указывать на тождество ответов Клеарха и Леонида — тождество, которое было бы им самим созданным.
Этот аргумент имел бы силу, если бы мы могли действительно быть уверены, что Диодор или его непосредственный источник заимствовал ответ Клеарха непосредственно у Ксенофонта или заимствовал его, именно как ответ Клеарха. Вероятней, однако, другое предположение. Ответ Клеарха носит резко апофтегматический характер, благодаря этому своему характеру, он должен был уже рано быть вырван из своей связи и ходить в качестве отдельного знаменитого изречения. Такие ходячие изречения отличаются полной, если так можно выразиться, бесхозяйственностью и охотно пристают то к одному, то к другому «хозяину». Диодор мог найти его в виде такого отдельного изречения, действительно приписанного Леониду, и на этом основании вставить его в нашем месте; встретив тот же ответ в другом месте, он был поражен совпадением и дал своему удивлению соответствующее выражение.
Примеров такого перехода изречений от лица к лицу можно привести массу — достаточно будет указать на изречения семи мудрецов, corpus которых оставался неизменным, хотя самый состав «семи» изменялся по отношению к последним трем из них.
Можно привести и несколько примеров из изречений, относящихся к нашему периоду войны. Геродот (VII. 226) приписывает знаменитое изречение: «мы будем сражаться в тени» Спартанцу Диенеку. Плутарх (Apopht. Lacon. Leonidas. 6) приписывает его Леониду.
Плутарх (De Herod, malign. 32. 6) изречение Μαχατάς τοι οὐϰ ἀγγελιοφόρος [Я пошел с тобой как соратник, а не как вестоноша] приписывает безыменному родственнику Леонида; точно также не приписывается оно определенному лицу и у Плутарха Apoplit. Lacon. Leonidas 15· в другом месте того же сборника (Themisteas) мы вдруг узнаем, что изречение произнесено гадателем Фемистием (= Мегистию Геродота).
Рассказ свой о Фермопильской битве Диодор заканчивает, по своему обычаю, похвальным словом павшим в ней Грекам. Вся эта риторическая часть могла быть легко составлена на основании того, что рассказано у самого Диодора, за исключением одной только цитаты из Симонида, известной нам только из данного места Диодора[18]. Я очень охотно допускаю, что Диодор сам, непосредственно едва ли мог заимствовать эту цитату из текста Симонида, это допущение, как мне кажется, говорит против единства текста Диодора, показывает, что — худо ли, хорошо ли —, но Диодор и сам умел соединять в своем изложении различные источники. Вопрос о том, насколько самостоятелен Диодор в многочисленных похвальных словах, которыми он провожает в могилу павших героев, вообще не решен, но данное «слово» носит на себе явный след своего самостоятельного происхождения, как это доказал Busolt в своей, по моему мнению, не только фактически, но и принципиально–методологически весьма важной и прекрасной статье: Diodors Verhältniss zum Stoicismus [Связь Диодора со стоиками][19]. Диодор говорит, что Леонид и его воины, будучи побеждены, все же достигли большей славы, чем другие прекраснейшими победами: χρὴ γὰρ οὐϰ ἐϰ τῶν ἀποτελεσμάτων ϰρίνειν τοὺς ἀγαθοὺς ἄνδρας ἀλλ᾿ ἐϰ τῆς προαιρέσεως: τοῦ μὲν γὰρ ἡ τύχη ϰυρία, τοῦ δ᾿ ἡ προαίοεσις δοϰιμάζεται [ибо добродетельных людей следует судить не по результатам их поступков, а по их цели: в первом случае распоряжается Фортуна, во втором хвалится поступок] (XI. 11. 2). Мысль эта повторяется у Диодора и в части его произведения (XXVI. 24. 2), не имеющей ничего общего с Эфором, да она и не может принадлежать последнему, так как целиком коренится в воззрениях стоицизма[20]. Busolt приводит две выписки из Цицерона, очень характерно отвечающие мысли Диодора: nec enim peccata rerum eventu, sed vitiis hominum metienda sunt [ведь проступки следует измерять не их результатом, а человеческими пороками] (Parad. III. 1) и ipsum habitum per se esse praeclarum [склонность к добродетели сама по себе прекрасна] (Acad. I, 10, 38).


[1] Welzhofer, Jahrb. f. class. Philol. 145 стр.663 говорит об историческом его значении, но имеет он, конечно, в виду не слова Леонида, а самый факт его готовности к смерти, причем очень кстати напоминает о Кодре.
[2] Исторически Welzhofer о. 1. 669, быть может, и прав, говоря о гибели большинства во время битвы, но у Диодора в сознании этого нет. Спартанцев, Фивян и Фессалийцев было бы вместе 2400, а не 1700, как думает Welzhofer — Спартанцев 1300. Счет Welzhofer’а именно и указывает на 300 Спартанцев.
[3] Ср. Plut. Apophtegm. Lacon. Leonidas, 2, 3, 4, cp. Herod. VII. 220 — Λεωνίδην… βουλόμενον ϰλέος ϰαταθἐσθαι μοῦνον Σπαρτιατέων [Леонид … желал стяжать славу только одним спартиатам].
[4] Cp. Bauer о. 1. 296 и 297 прим. Если Busolt и указанные им (о. 1. III 674 и прим. 2) говорят о 1000 периэков и 300 спартиатах, то это есть едва ли научное слияние различных версий, все таки не разрешающее сомнений. У Диодора общее число 4000 представляет собой внутреннее противоречие, к тому же они у него не ἐϰ Πελοπόννησου [из Пелопоннеса], как у Симонида (ар. Herod. VII 228. Bergk. P. L. G. III⁴ 450 frg. 91). Ссылаться на Ктезия (De rebus Persicis 25) решительно неправильно: Ктезий говорит не о Фермопильской, а о Платейской битве — что эта ошибка сделана им, а не его эксцерптором, признает и Busolt, см. о. 1. II² 622 прим. 2,
[5] Оракул, сообщенный у Геродота VII, 220, объяснил бы гибель Леонида, но он не имеет никакого отношения к числу Спартиатов. Предание о выборе имеющих детей Спартиатов (VII. 205) говорит только об опасности, а не об ожидании неминуемой смерти. Леонид не считает положения безнадежным; он сознает, что солдат мало, и заботится о пополнении их числа (VII. 207). Версия Диодора возникла в лаконофильских кругах, как оправдание незначительности посылки; она противоречит тому, которое дает Геродот (VII. 206), но независима от него; ср. Hauvette о. 1. 357.
[6] Μηλιεῖς [Малийцы] у Диодора обязаны своим происхождением конъектуре Пальмерия — их упоминание противоречит XII. 3. 2. Paus. X. 20. 2 в части, касающейся числа Локров, содержит не традицию, а явное рассуждение автора.
[7] De Herodoti malignitate. 31, E. pag. 865, cp. Busolt о. 1. II² стр.675 прим. 1, и указанную им литературу.
[8] 1. 1. Cp. Wecklein о. 1. стр.308 слл.
[9] Следы этой версии мы находим и у Геродота XI. 67 и возражения против нее у него же IX. 87. О распространенности ее в древности говорит рассуждение Павсания IX. 6. 1. Прямой связи между источниками Диодора и Плутарха нет; последний прямо отрицает медизм, ср. Hanvette о. 1. 360 слл.
[10] Слова τοῖς Ἕλλησι [Эллинам], стоящие в тексте, не дают смысла, или лучше сказать, дают ложный смысл. Каким Эллинам и какую землю? Вероятно Ἕλλησι ошибочно заимствовано из дальнейшего πάτριόν ἐστι τοῖς Ἕλλησι.
[11] Busolt о. 1. II² 680 прим. 2 объясняет это заимствованием из Геродота VIII. 140. По моему мнению сходство здесь совершенно внешнее. К тому же мне кажется несомненным, что предложение составлено по ответу а нашего ответа у Геродота нет, есть другой, не менее эффектный, и Диодор воспользовался бы им, если бы вообще пользовался нашим местом.
[12] Едва ли нужно доказывать, что совершенно неправ Welzhofer о. 1· стр.664, полагая, что Диодор в своем изложении точней Геродота.
[13] Не самого Диодора, так как одно из его объяснений мы находим и у Юстина II. 11. 2.
[14] Ctes. De. r. pers. 23 относит то же к первому дню битвы, — судить об отношении Диодора к Ктезию весьма затруднительно при безнадежной запуганности эксцерпта.
[15] Ctes. De r. pers. 24. говорит о двух определенных Трахинянах, имена которых он знает. Неверно, поэтому, рассуждение Busolt’а, о. 1. II² 685.
[16] Слова ἀλίγου δεῖν [чуть ли не] — относятся к исполнению, а не к цели, о которой идет речь. Вставка из дальнейшего?
[17] Юстин гораздо ближе к Плутарху, чем Диодор. Он вместе с Плутархом — с свойственными ему риторическими acumina [изюминками] — настаивает на смерти Греков в лагере Персов; Диодор умеет обойти противоречие, которое возникло бы у него с Геродотом, оставивши вопрос о точном месте гибели Греков не только не решенным, но и не затронутым.
[18] Cp. Bergk. P. L. G. III⁴ стр.383 frg. 4.
[19] Jahrb. f. cl. Phil 129 стр.300 слл.
[20] Характерно, что Исократ (Paneg. 92) в своем сравнении подвигов Лакедемонян и Афинян, отдавая должное ἴσαις τολμαις [равной отваге] первых, все таки основывается в своем предпочтении Афинян на οὐχ ὁμοίαις τύχαις [неодинаковом вкладе] Лакедемонян.