<555> Однажды, дорогой Тимократ, комический поэт Антифан прочитал одну из своих пьес царю Александру, который, однако, её не оценил. «Неудивительно, царь», сказал тогда поэт, «ведь тот, кому по душе эта моя пьеса, часто обедает в складчину, и ещё чаще ему приходится раздавать и получать тумаки из–за гетер». Так рассказывает Ликофрон Халкидский в сочинении «О комедии». Что касается нас, то, уже узнав о замужних женщинах и гетерах, мы собираемся теперь перейти к любовным историям и рассказать их подкованным людям. Но прежде чем перечислить этот длинный эротический список, мы должны сначала призвать музу Эрато. В предварительных словах, давайте скажем кратко: «Тебя умоляю, Эрато, приди и со мной оставайся» и расскажи мне все, что касается любви и всех сердечных дел».
Восхваляя замужних женщин, наш именитый угощатель <Ларенций> процитировал отрывок Гермиппа из книги о законодателях, в которой говорилось, что в Лакедемоне принято запирать незамужних девушек в тёмной комнате вместе с холостыми юношами, и каждый уводил с собой ту девушку, которую он там поймал, без всякого приданого. Вот почему Лисандра оштрафовали за то, что он отказался от первой взятой им девушки, и захотел жениться на другой, гораздо более красивой. Клеарх из Сол указывает в своей книге «О притчах»: «В Лакедемоне, на пиршестве, замужние женщины гоняют холостяков возле алтаря и начинают бить их, чтобы юноши, стремясь избежать подобного унижения, уступили зову любви и женились в положенный срок. В Афинах Кекропс первым учредил брак между мужчиной и женщиной, тогда как до него связи между ними были свободными и вообще неразборчивыми. Вот откуда, как думали некоторые, он якобы имел двойную природу, ведь прежде человек не знал своего собственного отца, поскольку предполагаемых было много. Поэтому правильно будет критиковать тех авторов, которые приписывают двух жен Сократу, одну по имени Ксантиппу, другую Мирто, дочь Аристида, не Справедливого, конечно (он не подходит по времени), но третьего из числа его потомков. <556> Авторы те Каллисфен, Деметрий Фалерский, Сатир Перипатетик и Аристоксен, а ошибку они почерпнули у Аристотеля, который придумал эту историю и рассказал об этом в своем трактате «О благородном рождении». Его сообщение можно принять, если допустить, что двойные браки были разрешены в то время особым постановлением, чтобы восполнить убыль населения. Это объясняло бы, почему комические поэты, которые, однако, так многословны относительно Сократа, ничего не говорят о его двоеженстве. Гиероним Родосский привёл псефисму о женщинах, которую я пришлю тебе, как только добуду книгу. Но Панетий Родосский опровергает тех, кто говорит о жёнах Сократа.
У персов царица терпит присутствие множества наложниц, потому что царь, как абсолютный монарх, является господином своей жены. Но Динон в своей «Истории Персии» также говорит, что наложницы почитают царицу и кланяются ей. Известно, что у Приама было много жен, и Гекуба на это не досадовала. Приам, по сути, говорит: «Родил девятнадцать сынов от одной я Гекубы, а прочих родил я от женщин в моих мегаронах». С другой стороны, у греков мать Феникса не выносит наложницу Аминтора. И Медея, хотя и знакомая с практикой сожительства у варваров, не приняла женитьбы <Ясона> на Главке, потому что она уже отвыкла от родных обычаев и скорее усвоила привычки более цивилизованных эллинов. Давайте не будем забывать и Клитемнестру, которая в гневе убила Кассандру и самого Агамемнона, потому что её господин и владыка, привезя Кассандру в Грецию, воспринял брачные обычаи варваров «Мы не можем не задаться вопросом», говорит Аристотель, «что нигде в «Илиаде» Менелай не спит с наложницей, хотя Гомер наделяет женщинами всех героев. Но в поэме мы видим даже старцев Нестора и Феникса в постели с женщинами. Действительно, в дни своей юности эти два человека едва ли подвергали свои тела чрезмерному пьянству или приобретением болезней, порождаемых чувственностью или обжорством, отсюда они полны сил и в преклонные лета. Разумеется, можно было бы подумать, что спартанец с большим уважением относится к Елене, своей законной жене, ради которой он и собрал войско, поэтому он и воздерживался от общения с другой женщиной. Терсит же бранит Агамемнона как бабника: «Медью набиты палатки твои и в них множество женщин, коих тебе мы, ахейцы, даем самых лучших как первому в войске». Тем не менее маловероятно, продолжает Аристотель, что ему предлагали большое количество женщин для личного пользования, скорее это был почетный дар, ибо и вина доставляли ему в изобилии не для того, чтобы он пьянствовал ………….
Геракл, который, как известно, имел много женщин — ибо он любил женский пол — менял их одну за другой, что кажется естественным для человека, никогда не отдыхавшего от походов и всегда пребывавшего в различных странах при исполнении своих миссий. И это объясняет, почему у него было столь выдающееся потомство. Сообщается, что в промежутке пяти дней ему удалось лишить невинности пятьдесят дочерей Фестия, если верить Геродору. У Эгея тоже было много жен. Сначала он женился на дочери Гоплиса, а потом на одной из дочерей Халкодонта. Но, попользовавшись ими, он сплавил их обеих своим друзьям, а сам сожительствовал с многими женщинами, не вступая с ними в брак. Позже он взял Эфру, дочери Питфея и, наконец, Медею. <557> Что касается Тесея, то он осчастливил своим вниманием Елену и после Ариадну. Истр, перечисляя Тесеевых подруг в четырнадцатой книге «Истории Аттики», рассказывает, что с одними он сошелся по любви, других выкрал, на третьих женился. Похитил он Елену, Ариадну, Ипполиту и дочерей Керкиона и Синида, но законным браком сочетался с Мелибеей, матерью Аякса. С другой стороны, Гесиод упоминает, что Тесей женился на Гиппе и Эгле, последняя из которых стала причиной нарушения клятв, данных Ариадне, по словам Керкопса. Ферекид добавляет в список Феребею. Но перед своим приключением с Еленой, Тесей уже взял Анаксо из Трезена. Наконец, после Ипполиты он женился на Федре.
Хорошо известно, что Филипп Македонский не брал с собой женщин в походы в отличие от Дария, который потерпел поражение от Александра. Этот царь, хотя и вел войну, в которой на карту было поставлено спасение его империи, тем не менее был сопровождаем гаремом из трехсот шестидесяти наложниц, как пишет Дикеарх в третьей книге «Жизни Эллады». Зато на каждой войне Филипп заводил себе новую жену. Вот что говорит Сатир в биографии, которую он написал об этом царе»: «На двадцать втором году царствования он женился на иллирийке Авдате, от которой имел дочь Кинну; он также женился на Филе, сестре Дерды и Махаты. Чтобы примирить фессалийцев, он родил детей от двух фессалиек, одной из которых была Никеполида из Фер, родившая ему Фессалонику, а другой Филинна из Ларисы, мать Арридея. Кроме того, он приобрел царство молоссов женитьбой на Олимпиаде, от которой он имел Александра и Клеопатру, а когда он победил Фракию, царь этой страны Котила отдал ему руку своей дочери Медеи, вместе с ценным приданым. Вступив с ней в брак, он тем самым ввел в дом вторую жену вслед за Олимпиадой. И после всех них, он женился на Клеопатре, в которую отчаянно влюбился; это была сестра Гиппострата и племянница Аттала, однако, введя ее во дворец на замену Олимпиаде, он вверг свою жизнь в невероятную путаницу. Во время празднования брака Аттал ему заявил: «Отныне будут рождаться законные цари, а не выродки». Едва услышав это, Александр бросил кубок, который держал в руке, в Аттала; на что Аттал ответил, запустив в него своим Вскоре после этого Олимпиада бежала к молосцам, а Александр нашел убежище в Иллирии. Клеопатра, в свою очередь, дала Филиппу дочь по имени Европа».
Что касается поэта Еврипида, то он также был любителем женщин. Во всяком случае, Гиероним в своих «Исторических комментариях' говорит': «Когда кто–то сказал Софоклу, что Еврипид ненавидит женщин, Софокл ответил: «Да, в своих трагедиях он их терпеть не может, но в постели совсем наоборот».
Теперь замужние женщины не похожи на тех, которых описал Эвбул в «Торгующих венками»:
«Белил они не мазали себе, клянуся Зевсом я, и щёк не терли шелковицею, как вы. А вам лишь стоит выйти в летний день, из глаз польётся краска в два ручья, и пот бороздку алую прочертит ото щёк до шеи, волосы прильнут к лицу, и от свинца вдруг седина возьмется».
<558> И Анаксилай говорит в «Птенце:
«Кто иногда с гетерой в связь вступал, не назовет созданья хуже. Что в сравненьи лютый с ней дракон, или Химера с огнедышной пастью, иль Харибда, иль трехголовая морская Сцилла, или Сфинкс, иль Гидра, или львица, иль Ехидна, или крылатая порода Гарпий? Да ничто! всех превзойдет презренный этот класс, чумы не знает гибельнее мир. Их перечислим мы, начав с Плангон, что, как Химера, варваров сжигает всех, но всадник обокрал её, из дома унеся добро. А жить с Синопою не с Гидрой разве жить? Хоть и стара она, но с ней Гнафена дочь, минуешь мать, от дочери влетит вдвойне. А Наннион не Сцилла чем? Двух придушив милков, она охотиться за третьим скок, но спасся тот, гребя веслом, на сушу. Фрина близ играет роль Харибды, что корабль глотает с моряками враз. А Феано возьми, она ли не Сирена разве? только перьев нет. Глаза и голос женщины у ней, а ноги загребущие, как когти. Фивский Сфинкс ведь каждая из шлюх, язык у них неясный и с загадкой: по нраву–де любить им, целовать, совокупляться. И одна: «Пусть я четвероногим ложем встану, иль как трон». Вторая: «Ну, а я трипод». И третья: «Девочка я с парой ног». Кто понимает смысл речей их, как Эдип, уходит тотчас прочь, слепым представясь, без охоты, правда, уцелев зато. Другие ж, ожидая ласок, ввысь несутся к небу. Да, верняк: нет зверя пагубней гетеры».
После того, как Ларенций привел много стихов подобного рода, Леонид, браня саму мысль о женитьбе, процитировал кое–что из «Прорицателей» Алексида:
«Несчастны мы, женатые мужи, продали право на свободу и на роскошь, как рабы живем у жён в сетях. Приданое имеем, скажешь? Горькое оно и полно женской желчи. Желчь мужская по сравненью с женской — мёд. Женою оскорбленный муж простит её, а жены, оскорбивши, продолжают брань. Они не за свои дела берутся, на свои ж плюют, клянутся лживо, а полезешь к ним, заявят, что болеют».
<559> А Ксенарх говорит во «Сне»: «Ну разве не счастливые кузнечики на свете? самки безголосы их, молчат <как рыбы>". Филетер в «Коринфиасте»: «О Зевс, как нежные глаза её сжигают! Странно то, что всюду храм Гетере есть, но вряд ли сыщешь капище Супруги».
И Амфид в «Афаманте:
«Гетера не любезнее супруги, что ль? Любезнее, и есть мотив. Жене положен по закону дом, и в грош она не ставит мужа, а гетера знает, прелести у ней одни, чтоб побеждать мужчин, иль уплывут к другим».
Эвбул в «Хрисилле»:
«Пропал чтоб тот, кто в брак вступил второй! Вступившего впервые не корю, зла этого не сведал он ещё. В второй раз надо знать, какое зло — женитьба».
Далее он говорит:
«Зевс чтимый, разве я когда–то обругаю женщин? Да клянуся, я умру тогда, ценней сокровищ нет. Медея дрянь, но Пенелопа клад. Тварь Клитемнестра, Алкестида ангел. Федру упрекнут, забыв про честных. Впрочем, про кого? Увы, несчастен я, хороших не осталось уж, зато полно дурных, о них сказать мне время».
И Аристофонт в «Каллониде»:
«Чтоб сгинул тот, кто в брак вступил второй! Кто в первом был, не виноват, не знал он, что за зло берет, когда он взял жену, но тот, кто во второй вступил, осознавал вполне, что угодил он в омут».
И Антифан в «Филопаторе»:
«Женился он. Б. Что говоришь? женился в самом деле? а ведь был живой он и гулял, когда он мною был оставлен».
Менандр в «Аррефоре», или «Флейтистке»:
«Не вступишь в брак ты, коль в уме, и жизни не оставишь прежней. Был я сам женат, отсюда мой совет тебе — не надо. Б. Решено. Однако, бросим кость. А. Давай, быть может, уцелеешь ты в пучине предстоящих бед. Ведь не в Ливийском море поплывешь, и не в Эгейском, и не в Критском ты, там три судна из тридцати не гибнут. Из женатых же не спасся ни один».
И в «Сжигаемой»: «Чтоб сгинул тот, кто оженился первым, и вторым, и третьим, и четвёртым с Метагеном!» А трагик Каркин в «Семеле», которая начинается словами «О караул ночной!» говорит: «О Зевс, зачем звать женщин злом? Достаточно лишь «женщина» сказать».
<560> Мужчины в возрасте, которые женятся на молодых, не понимают, что попадают в очевидный переплет, хотя поэт из Мегары их предупредил:
«Конечно, юная жена для мужа–старца не годится, ведь она руля не слушает, как судно, якоря её не держат крепко, и, причал покинув, по ночам плывет она в другую гавань».
И Феофил в «Неоптолеме» сказал:
«Супруга юная для старца непригодна, ведь руля не слушая ничуть, как лодка, оборвет канат, чтобы уйти в другие горизонты ночью».
Я думаю, мужи друзья, ни для кого из вас не секрет, что самые страшные войны начинались из–за женщин. Так, Елена вызвала троянскую брань, Хрисеида мировую язву, Брисеида гнев Ахиллеса, ну а причиной так называемой Священной войной, как говорит Дурис во второй книге «Историй», стала другая замужняя женщина, фиванка по происхождению, по имени Феано, похищенная одним фокейцем. Эта война, как и Троянская, продолжалась десять лет и закончилось только тогда, когда Филипп объединился с фиванцами, и именно тогда последние победили Фокиду. И ещё в одной войне, называемой Крисейской, как говорит Каллисфен в книге «О священной войне», киррейцы сражались с фокейцами в течение десяти лет, после того как киррейцы похитили Мегисто, дочь фокейца Пелагона, и аргосских девушек, возвращавшихся из Пифийского храма. На десятом году Кирра была взята.
Также известно, что целые роды были разрушены действиями женщин: Филиппа, отца Александра, из–за брака с Клеопатрой, Геракла вследствие повторного брака с Иолой, дочерью Эврита, Тесея по вине Федры, дочери Миноса; Афаманта из–за женитьбы на Фемисто, дочери Гипсея, Ясона из–за женитьбы на Креонтовой дочери Главке и Агамемнона из–за Кассандры. Даже экспедиция Камбиза против Египта, по словам Ктесия, возникла из–за женщины. Камбиз, узнав, что египетские женщины обладают изумительной сноровкой в постели, попросил у Амасиса, царя Египта, руки одной из его дочерей. Но Амасис, опасаясь, что с ней будут обращаться как с наложницей, а не как с царской женой, отправил <в Персию> дочь Априя, Нитетис. Следует отметить, что Априй был лишен трона Египта после поражения от киренцев и убит Амасисом. Камбиз, насладившись этой Нитетис и воспламеняемый ею, узнал от неё её историю, и когда она умоляла его отомстить за убийство Априя, он сделал это с большой охотой и объявил войну египтянам. Но Динон в «Персике» и Ликей из Навкратиса в третьей книге «Египетской истории» утверждают со своей стороны, что Нитетис была послана Амасисом к Киру; она родила Камбиза, который, чтобы отомстить за свою мать, предпринял экспедицию в Египет. Дурис Самосский говорит, что первая война между двумя женщинами разразилась между Олимпиадой и Эвридикой. Олимпиада, идя в атаку под грохот тамбуринов, напоминала настоящую вакханку, в то время как Эвридика, обученная военной стратегии от Кинны, принцессы Иллирии, вооружалась с головы до ног в македонские доспехи.
<561> Когда эта дискуссия закончилась, наши философы предложили обсудить любовь и красоту. По этому поводу было высказано много философских дискурсов. Среди прочего некоторые вспомнили лирические стихи Еврипида, великого философа на сцене, например,
«Мудрости чадо Эрот нам внушил как никто добродетель, и то божество словно сладость в общении смертным. Весёлый, печали не зная, ведёт он туда, где надежда. Не друг я тому, кто несведущ в трудах его культа, меня отвращают и грубые чувства. Пускай молодежь не бежит от любви, но берет её сразу, как только наступит».
Другой гость процитировал Пиндара: «Чтоб я любил и любви уступал в надлежащее время». И третий добавил опять из Еврипида:
«Ты же, владыка людей и бессмертных, Эрот, не учи нас считать красоту красотой, или счастью влюблённых пособь в их трудах, в чем ты мастер. Поможешь — и будешь почтён в глазах смертных, а нет — так узнают любовь без тебя, и лишишься ты льгот, что имеешь».
Затем Понтиан утверждал, что Зенон Китийский принимал Эрота как бога, проложившего путь к дружбе, согласию и даже к свободе, но в остальном бесполезного. Поэтому в своей «Политике» философ видит в нем лишь простое вспомогательное средство для безопасности государства. Философы, жившие до Зенона, провозглашали, что Эрот был священной сущностью, свободной от всякой скверны Мы не можем сомневаться в этом, когда видим его статуи, установленные в гимнасиях рядом с Гермесом и Гераклом, причём первый заведует красноречием, а второй олицетворяет физическую силу. Сопряжение их сил порождает дружбу и согласие, от которых в свою очередь увеличивается прекраснейшая свобода для ее усердных адептов. В афинских умах Эрот далек от того, чтобы быть простым богом, главенствующим в сексуальном общении, поскольку в Академии, о которой очевидно известно, что она была посвящена Афине, воздвигли ему статую, и этим двум божествам приносят там жертвы совокупно. Народ Феспии празднует Эротидии с тем же рвением, с каким афиняне отмечают Панафинеи, элейцы Олимпиаду или родосцы Галиеи. Как правило, Эрос почитается во всех публичных жертвоприношениях. Лакедемоняне предлагают жертвы Эроту перед началом сражения, потому что они думают, что их спасение и победа зависят только от дружбы между воинами. Перед сражением критяне выбирают среди своих войск самого красивого из солдат, и он приносит жертву Эроту, как сообщает Сосикрат. В Фивах так называемый «священный лох» составлен из влюблённых и возлюбленных, которые чтят величие бога, предпочитая славную смерть бесчестной и позорной жизни. Что касается самосцев, то Эрксий в «Истории Колофона» напоминает нам, что они построили гимнасий Эроту и организовали в его честь торжества «Элевтерии». <562> Наконец, благодаря Эроту афиняне возвратили себе свободу, тогда как изгнанные Писистратиды непрестанно оскверняли и порочили все, что было связано с этим богом. После этих соображений Плутарх привел по памяти стихи из Алексидова «Федра»:
«Покинув Пирей, я под тяжестью бед размышлял как философ. По мне, живописцы и все, кто рисует его, незнакомы с Эротом. Не женщина он и не муж, и не бог, и не смертный, ни глуп он, ни мудр, из всего состоит он отчасти, и он многоликий. Он дерзок как муж и как женщина робок и слеп как безумец, но речи разумны его, он неистов как зверь и в нем твердость алмаза, он почести любит как вышний. Афиной клянусь и богами, я точно не знаю, что это, и лишь подхожу к постиженью».
И Эвбул или Арар говорит в «Горбуне»:
«Кто первым с крыльями нарисовал Эрота иль слепил? Умел он только ласточек писать, но образ божества ему неведом был. Ведь бог не лёгок, и с трудом груз сбросит пораженный им. Как может он летать? Так говорит болтун».
И Алексид в «Изувеченном»:
«Известно всем, софисты говорят, что не летает бог Эрот в отличье от влюблённых, и крылатым стал он по навету, и рисуют крылья живописцы от незнанья».
Феофраст в «Эротике» цитирует трагического поэта Херемона, сказавшего, что как вино смешивается в соответствии с характером пьющих, то так же распределяет чувство и Эрот: в умеренной порции он приятен, а в избыточной вносит смятение и ожесточается до крайности ….. Отсюда этот поэт, умело характеризуя силу Эроса, говорит, что он натягивает свой лук двумя стрелами от Харит, одна из которых имеет счастливый жребий, а другая несёт разрушение».
Алексид говорит о влюблённых в «Раненом»:
«Кто скажет, что влюбленным жить легко? Сперва они должны воинственными быть и следует телам их выносить труды, должны они терпеть, преследуя любовь, изобретать, дерзать, пылать, нужду сносить, хотя и нет удачи».
<563> И Феофил в «Любящем флейту»:
«Кто скажет, что влюбленные глупцы, конечно, тот и сам тупой. Ведь коль отнять у жизни наслажденья, останется нам лишь загнуться. Взять меня, люблю я кифаристку, девушку–рабу, так я глупец? о боги! Я красив, велик и ростом, и в искусстве мудр, смотреться так приятней перед ней, чем вкалывать для вас, феориконщиков, на сцене».
И Аристофонт в «Ученике Пифагора»:
«Итак, несправедливо, что Эрот двенадцатью богами изгнан был? Но он бессмертных даже ссорил, находясь средь них. Поскольку дерзок был он и спесив, то отрубили крылья у него, чтоб не летал назад на небеса и в ссылке пребывал у нас внизу. Его же крылышки надели Нике, и она трофей как будто славный от врага прияла»
О любви Амфид говорит в Дифирамбе:
«Что ты сказал? Меня уверить хочешь, что любой, кому хорошенький по сердцу мальчик, любит нрав его, а не смазливость? Истый ты глупец! Тому не верю я, как вряд ли убедит меня и то, что нищий богача тревожит без корысти».
Алексид, с другой стороны, говорит в «Елене»:
«Кто обожает прелесть тел, другого же не знает, в наслаждение своё влюблен, а не в друзей, и смертным будучи, Эрота оскорбляет бога, ведь тому красавцы все не станут доверять с тех пор».
Воспользовавшись этими стихами Алексида, Миртил настойчиво взглянул на представителей секты стоиков, а затем процитировал эти стихи из «Ямбов» Гермея Курийского:
«Услышьте вы, торговцы вздором, стоики ханжи, лишь вы глотаете с тарелок сами всё пред тем, как с мудрым поделиться кем, а после за руку ухватят вас напротив поступающих тому, о чем глагол ведете», совратители юнцов, и здесь вы одни соперничаете с основателем вашей философии, Зеноном Финикийским, который никогда не якшался с женщинами, но всегда пользовался мальчиками, как пишет Антигон Каристский в «Жизни», которую он посвятил ему. Вы повторяете нам бесконечно, что мы должны презирать тело и любить только душу; В то же врем вы говорите нам, что следует удерживать наших милых до тех пор, пока им не исполнится двадцать восемь лет! На мой взгляд, перипатетик Аристон Кеосский во второй книге «Эротических комедийных пьес» нашел верный аргумент, критикуя одного афинянина, утверждавшего, что некий Дор был все еще очень красив, несмотря на свой преклонный возраст. Он сказал ему, переложив ответ Одиссея Долону: «К щедрому дару влечет тебя сердце». <564> В своих записках Гегесандр говорит, что все любят приправы — ведь есть мясо и рыбу без приправ нет никакого удовольствия, потому что никто не ценит блюдо без вкуса … Но любовь к мальчикам — практика, которая восходит к началу времен. Аристон советует обратиться к первой книге «Эротики» Клеарха, в которой он цитирует Ликофронида:
«Ни мальчик, ни дева, носящая злато, ни женщина с бюстом никак не прекрасны лицом, коль покинет их скромность. Цвет красоты лишь стыдом засеваем бывает».
И Аристотель утверждает, что любовники смотрят только на глаза своего возлюбленного, где обитает скромность. И Софокл представляет где–то Гипподамию, когда она вспоминает красоту Пелопа:
«Так действуют Пелопа чары, молния в глазах его блестит, себя он греет ею, и меня снедает взор его, прямой, как зодчего доска с отвесом»
Ликимний Хиосский уверяет нас, что Гипнос, влюбленный в молодого Эндимиона, не закрывал ему глаз, когда тот спал, но поднимая веки, усыплял, а затем без конца наслаждался созерцанием широко раскрытых очей. Но позвольте мне привести вам собственные стихи поэта: «Пламенным взглядом пленясь, усыпит его Сон, широко распахнув ему вежды». Так же Сапфо говорит о человеке, которым все восхищались как красавцем: «Стань предо мною, мой друг, и излей из очей своих прелесть». А что говорит Анакреонт?
«Мальчик с девическим взором, хочу я тебя, но тебе все равно; что душой управляешь моей, ты не знаешь».
И Пиндар, самый красноречивый из всех:
«И глаз Феоксеновых коль лучизну кто узреет и страстью не вспыхнет, имеет тот чёрное сердце стальное или из железа, что ковано было в колодце».
«Что касается Циклопа у Филоксена из Киферы, то он влюблен в Галатею и возносит ее красоту, но, предчувствуя будущее ослепление, может хвалить в ней многое, кроме глаз, и лишь говорит:
«О Галатея с прекрасным лицом, со златыми кудрями, твой голос как чары, дитя ты Эрота».
Действительно, эта похвала достойна слепца. С другой стороны, у Ивика совсем по–иному:
«Дитя синеглазых Харит, Эвриал … пышнокудрых забота, Киприда с Пифо нежноокой вскормили тебя где в саду растут розы».
И Фриних сказал о Троиле: «Любви свет блистает на алых ланитах».
Но ты, стоик, предпочитаешь хвастаться своими симпатичными и довольно гладкими подбородками. Знай, однако, что бритье — это мода, унаследованная со времен Александра, как подчеркивает Хрисипп в четвертой книге работы «О красоте и удовольствии». <565> Считаю уместным напомнить вам о том, что он говорит нам об этом, ибо я бесконечно уважаю его за огромную эрудицию и кроткий нрав. Вот его слова: «Обычай сбривать бороды распространился в царствование Александра. До тех пор знатные не брились, например, флейтист Тимофей носил очень длинную бороду, но тем не менее умел сыграть на своем инструменте. В Афинах, совсем недавно, первый мужчина, который побрился, был украшен прозвищем «Цирюльник». Вот почему Алексид, если я правильно помню, говорит:
«Коль видишь ты мужа, который волосья смолой удалил или бритвой, одно иль другое из двух беспокоит его, иль в поход он идет и себе бороды не оставил, иль некий порок, богачу лишь присущий, им движет. Ведь вред–то какой нам, во имя богов, в самом деле, от наших бород? Они каждого мужем являют средь нас, если зла им чинить не замыслишь».
Диоген, увидев человека с выбритым подбородком, сказал ему: «Ты упрекаешь природу за то, что она сделала тебя мужчиной, а не женщиной?» В другой день, когда он увидел человека на коне, гладко выбритого, благоухающего духами и соответствующе одетого, воскликнул, что раньше тщетно пытался понять, что означает слово «гиппопорнос», но теперь понял. На Родосе, хотя закон запрещает бритье, никто не беспокоится по той простой причине, что там бреются все. В Византии то же самое: любой, у кого есть бритва, наказывается, но все к ней прибегают!» Вот что говорит превосходный Хрисипп.
Зенон, который был мудрецом, предрек, если верить Антигону Каристскому, о твоем образе жизни и твоей лицемерной добродетели, и он провозгласил, что усвоившие ваши заповеди станут отвратительными существами, как и бескорыстные ученики Аристипп все моты и наглецы. И поэтому большинство из вас засохшие и грязные как с моральной, так и с физической точки зрения. Ибо, похваляясь неприхотливостью, вы в конечном итоге оказываетесь на пороге корысти, ведете мелочную жизнь, кутаетесь в изношенные плащи, надеваете веревку, подбиваете туфли гвоздями и обзываете кинедами тех, кто имеет несчастье употреблять духи или одеваться чуть–чуть поизысканнее. Ах! Вам не следует поэтому так злиться и таскать за собой возлюбленных с выбритыми подбородками и ягодицами, которые следуют «в Ликей с софистами, свидетель мне Зевес, голодными, худыми, как скелетики», по словам Антифана.
Но я также могу похвалить красоту. В мужские процессии выбираются мальчики, которые лучше всех несут культовые предметы. <566> В Элиде они выбираются непосредственно на конкурсе красоты, и победителю доверят тащить священные вазы богини, второму поручат вести вола, а третьему дадут возожить первые плоды на алтарь. Гераклид Лемб сообщает, что в Спарте больше, чем где бы то ни было, можно любоваться красивейшим мужчиной и самой красивой женщиной. Более того, женщины из Спарты славятся своим великолепием. Чтобы иметь это в виду, давайте вспомним историю царя Архидама, который, имея возможность вступить в брак с очень красивой женщиной, предпочел другую, неприглядную, но с материальным достатком, и уговорился взять ее в жены. Тогда эфоры наложили на него штраф, добавив, что Спарте лучше рождать настоящих царей, а не ущербных. Еврипид сказал: «Вид прежде внешний, правленья достойный».
У Гомера даже старики, пораженные красотой Елены, говорят: «Не будем серчать, что так долго страдают от этой жены и трояне, и поножей крепких владельцы ахейское племя. Прекрасна она и подобна лицом лишь бессмертным богиням». Да и сам Приам был поражен красотой этой женщины, несмотря на страдания, которые ему пришлось перенести. Он восхищался и видом Агамемнона, говоря: «Ни разу глаза не видали мои столь прекрасного мужа и столь же почтенного вместе: он царь, не иначе».
Народы делали царями людей, наделенных красотой. Эта практика до сих пор встречается у эфиопов, называемых бессмертными, как сообщает Бион в «Эфиопии». Фактически, красота — это атрибут, свойственный царской власти. Богини оспаривали красоту с ожесточением. Известно, что боги забрали Ганимеда на небо (где он служил виночерпием для Зевса) «красы его ради, чтоб жил он средь сонма бессмертных». А богини, кого они похищали? Да красивейших людей, конечно! И они спали с ними: Эос с Кефалом, Клитом и Тифоном, Деметра с Ясионом, Афродита с Анхизом и Адонисом. Чувствительный к красоте, величайший из богов не стеснялся превращаться в золото и падать дождем между плитками крыши; он также преображался в быка и часто в орла, например, когда он брал Эгину. И даже Сократ, который надо всем насмехается, разве не был побежден красотой Алкивиада? как и наипочтеннейший Аристотель был покорен своим учеником из Фаселиса. Что же касается нас, то глядя на неодушевленные предметы, неужели мы не испытываем непреодолимого искушения выбрать самое красивое? Мы можем лишь приветствовать спартанский обычай, когда девушки обнажаются перед приезжими. А на острове Хиос есть удовольствие ходить в гимнасии и смотреть на игры между молодыми людьми и девочками.
Внезапно Кинулк ответил словами Кратина: «Ты смеешь сказать это мне?», хотя у тебя наверняка не пальцы из роз, а нога, раздутая коровьим дерьмом. Здесь ты заставляешь меня думать о поэте, который носил одно с тобой имя, и большую часть времени проводил в гостиницах и тавернах. Оратор Исократ сказал в «Ареопагитике»: «Никто, даже раб не посмел бы есть и пить в таверне: ибо тогда у него была забота оставаться достойным и не впадать в распутство». И Гиперид в своем выступлении против Патрокла (если эта речь действительно принадлежит ему) указывает, что ареопагиты отказывали от всякого продвижения в Ареопаге любому, кто засветился в кабаке. <567> А ты, обаятельный софист, вечно торчишь там, и не с друзьями, а с гетерами. Кроме того, ты не перестаешь распространять на ходу «произведения» Аристофана, Аполлодора, Аммония, Антифана и даже Горгия Афинского, короче говоря, всех «авторов», которые писали об афинских гетерах. Как прекрасна твоя эрудиция! Несомненно и то, что ты не имеешь ничего общего с Феомандром из Кирены, о котором Феофраст говорит в своей книге «О счастье», что он хотел научить искусству быть счастливым. Ты же пытаешься научить нас эротизму. На самом деле ты похож на Амасиса из Элиды, о котором Феофраст упоминает в «Трактате о любви» и который был знатоком в вопросах сексуальности. Ты не ошибешься, назвав себя порнографом, как и художники Аристид, Павсия и Никофан. В своей книге «Живопись Сикиона» Полемон признает, что эти люди преуспели в этом роде. Да, мои дорогие друзья, прекрасна эрудиция нашего грамматика, который, даже не пряча лица от стыда, открыто читает стихи Эвбула из «Керкопов»:
«В Коринф я прибыл, где, отведав с радостью кусочек сладкий, Окимон ей имя, я пропал, и там в досужей болтовне лишился эксомиды».
Красота! И этот софист из коринфян так просто объясняет своим ученикам, что Окимон звали гетеру! И многие драмы, скажу тебе, бестыдник, названы именами гетер. Я приведу «Фалатту» Диокла, «Корианно» Ферекрата, «Антея» Эвника или «Филиллия,, «Фаиду» и «Фанион» Менандра, «Опору» Алексида, «Клепсидру» Эвбула. Последняя из этих тварей получила своё прозвище, потому что она, как говорили, использовала на своих сеансах клепсидру, останавливаясь, когда устройство пустело. Асклепиад, сын Арея, рассказывает об этом в своей «Истории Деметрия Фалерского», где он добавляет, что ее настоящее имя было Метиха. В «Крестьянине» Антифан пишет: «Гетера как несчастье содержателю её; доволен он, чуму великую имея в доме». В том же духе Тимокл в «Неэре», дает нам поразительный портрет человека, который оплакивает свою долю:
«Но я, несчастный, к Фрине воспылал, когда она была никто и собирала каперсы, и я, истратив много на нее тогда, гость нежеланный в ее доме нынче».
И в пьесе под названием «Ореставтоклид» тот же самый Тимокл говорит:
«А рядом с этой мерзкой тварью спят старухи Лика, Наннион, Плангон, Гнафена, Фрина, Пифион, Миррина, Коналида, Гиероклия, Лопадион с Хрисидой».
Амфид приводит имена этих самых гетер в «Ножницах»:
«Сдаётся мне, что Плутос слеп, ни разу не пришёл он к ним, но без движенья пребывает у Синопы, Наннион и Лики или у подобных мастериц заманивать мужчин, и не уйдет».
<568> Алексид в пьесе «Равновесие» дает нам описание обычных методов, используемых гетерами, раскрывая нам все изобретения, пускаемые ими в ход для улучшения своих тел.
«Они в намереньи ограбить всех замыслят козни без разбора средств. Потом, разбогатев, готовят «смену», новых обучив, и те меняют облик и привычки все. Не вышла ростом — в туфли пробку сунь. Коль жердь — ходи почти босой и голову скрывай в плечах. Нет бедер — тряпки подложи, и от округлостей в восторге ахнет люд. Прет брюхо — затяни корсет, как у актёров, выпрямивши стан подмогою корсетных прутьев. Ярки брови — сажей затемни, черны излишне — в ход пусти свинец. Коль кожею бела, румяна три. И что прекрасно в теле, то кажи. Красивы зубы — смейся, выставляя рот. А не по нраву смех — не покидай свой дом и мирт держи в губах (так мясники поставят головы телят в ларьке), чтоб скалиться в усмешке, надо ль, иль не надо ль. Вот так искусно украшают вид свой внешний все они».
Поэтому я призываю тебя, мой симпатичный «фессалец в колеснице пестрой», ограничиться женщинами в своем доме и не транжирить деньги, которые должны перейти к твоим сыновьям. Также верно, что «хромец превосходнейший всадник»; это про тебя, которого отец–сапожник часто вразумлял и учил «смотреть на кожу». Или ты не знаешь, говоря словами Эвбула, что
«те птички певчие, что манят за медяк, Киприды шустрые кобылки, голые стоят в строю в повязках тонкого тканья, как девы, коих Эридан водою чистой освежит. У этих верно и всегда ты радость за монетку купишь».
И в «Наннион» (если пьеса эта Эвбула, а не Филипп) поэт говорит:
«Кто ищет тайного соитья в темноте, тот самый жалкий человек на свете. Может он средь дня глядеть на тех, кто голыми стоит в строю в повязках тонкого тканья, как девы, коих Эридан водою чистой освежит, у них он радость купит за медяк, не пользуясь подпольной страстью (а она позорней всех болезней), коей утолишь ты спесь, но не желанье. Поскорблю же о страдающей Элладе я, что званием наварха облечен был Кидий».
<569> Ксенарх в «Пентатле» осуждает тех, кто, подобно тебе, увлекается любящими роскошь гетерами или замужними женщинами:
«Вот ужас, вынести нельзя, что в граде вытворяет молодежь. Полно в блудилищах красивых девок, коих видят дети, греются на солнце с непокрытой грудью, голыми стоят в строю, и выбор на любой тут вкус, и тонкие, и средние, и бочки, и рослые и низкие, и юные, и старые, и средних лет, и перезрелые, и нет нужды по лестнице влезать тайком, её установив, или вползать чрез дымоход на крыше, или проникать в соломе в дом. Девчонки тянут силой их, и старца папочкой окликнут, юношу — дружком, с любой сойтися можно дёшево, свободно, ежедневно, вечерком и способом каким угодно, но замужних ты увидишь вряд ли, если же узришь, то лишь мельком: они дрожат всегда … от страха, жизнь в руках неся. Гласит мольба: Киприда, госпожа морская, могут ли мужи соображать и не забыть драконовский закон, когда они в соитьи?»
По тому же вопросу Филемон в «Адельфах» сообщает нам, что это Солон, который хотел успокоить пыл юношей, взял на себя инициативу накупить молодых женщин и открыть публичные дома. Никандр Колофонский в третьей книге «Истории говорит то же самое, добавляя, что Солон воздвиг храм Афродиты Пандемос, построенный на деньги с налогов, взимаемых с управляющих борделями. Но вернемся к Филемону; он говорит:
«Но ты нашёл закон для всех мужей, ведь, говорят, Солон, ты первым углядел гуманное, спасительное средство, о Зевес! (и мне, Солон, пора тебе сказать), узрев, что в городе полно юнцов, снедаемых природой, и они неверный могут выбрать путь, купил ты и расставил по кварталам женщин общих, чтобы «сразу». Голые, не веришь? посмотри. Не по себе тебе, иль огорчен ты чем? Открыты двери, заплати обол и прыгай без стыда, без болтовни пустой, без похищенья, тут же к ней, как ты желаешь и любым путём. Уйдёшь ты, скажешь «провались!», она в ответ «мне пофиг».
<570> Со своей стороны, Аспасия из кружка Сократа наняла целую армию хорошеньких девушек, так что вся Греция вскоре была заполнена ее гетерами, как замечает не без иронии приятный Аристофан, когда он говорит о Пелопоннесской войне, что Перикл высек ее искру из своей страсти к Аспасии, которая потеряла двух своих служанок, похищенных мегарцами:
«Юнцы однажды, пьяные от коттаба, придя в Мегару, девку выкрали, звалась она Симефой; а мегарцы, вне себя от горести, похитили двух девок у Аспасии. И началась война среди всех эллинов: виной же стали ей три шлюшечки».
Итак, я призываю тебя, многоученейший из грамматиков, не связывайся с роскошными гетерами, поскольку «ты видишь, прочие флейтисточки играют Аполлона песнь … мотив Зевеса, а они лишь ястреба мелодию пиликают», как говорит Эпикрат в «Антилаиде», в которой пьесе он описывает знаменитую Лаиду в следующих выражениях:
«Сама Лаис пропойца и ленивица, ей лишь бы каждый день напиться и насытиться, и мне сдаётся, с нею то же самое, что происходит с птицами орлиными: они, когда цветет их возраст, в небо поднимают, ухватив, овец и зайцев с гор и пожирают их, но постарев, сидят на божьих храмах без еды, и это называется знамением. Так и Лаис пора считать знамением. Она, когда была птенцом и свежею, её все злато не купило бы, и легче Фарнабаза ты увидел бы, а не Лаис. А ныне после долгих лет, когда гармонии она лишилась тела, то её увидишь легче ты, чем плюнешь, и она выходит и порхает всюду, и сейчас она статер возьмёт и три обола, и теперь она и старцу подчинится, и юнцу. Ручною стала вовсе, друг, и деньги схватит прямо из руки».
Анаксандрид также говорит о Лаиде в «Старческом безумии», где он упоминает и других куртизанок:
«Лаиду знаешь из Коринфа ты? Б. Конечно, ведь она жила у нас. А. Была у ней подружка, Антия. Б. И та нас забавляла. А. Мне свидетель Зевс, в те дни Лагиска расцвела, цвела и Феолита с телом и лицом как сказка, и красой блестящей стать надежду подавала Окимон».
Вот что я советую тебе, друг Миртил! И, наконец, я приведу вам отрывок из Филетеровой «Охотницы»:
«Да прекрати, ведь старец уж, не знаешь разве, счастья нет в соитьи умереть, как говорят, погиб Формизий?»
Я также могу привести стихи из «Марафонцев» Тимокла, которые должны вас соблазнить:
«Как небо от земли: иль с девушкой спать ночью, иль со шлюхой. Ба! Упругость тела, цвет лица, дыханье. Боги! Пустится в каприз, бывает — поборись, удары испытай и боль от мягких рук. Зевс величайший, вот услада!»
<571> Кинулк хотел сказать гораздо больше, но Ульпиан, стремясь защитить честь Миртила, попытался наброситься на него. Однако, Миртил, который не переносил сирийца, не позволил ему сделать это и сказал, цитируя Каллимаха: «Наши надежды сильны: от врагов нам подмоги не надо». Неужели мы дадим себя в обиду, Кинулк? «Как туп и темен ты и грубо говоришь, и в левой части рта язык имеешь». Это слова Эфиппа в «Филире». Мне кажется, ты один из тех, кто «левой рукою корябать от Муз научился», по словам одного из наших пародистов. Что касается меня, товарищи, то я обсуждаю не гетер из «Ветерков» Метагена или из «Болвана» Аристагора:
«Я прежде про гетер вам рассказал, танцовщицах прекрасных, ныне же молчаньем обойду едва расцветших девушек–флейтисток, подрывавших силы моряков с галер за плату»,
нет, я хочу поговорить с вами о гетерах, которые способны сохранять добрые отношения без всякого коварства и которых Кинулк осыпает упреками, тогда как они единственные в мире, которые действительно заслуживают называться, как выражаются афиняне, «подругами Афродиты». По этому вопросу давайте посмотрим, что говорит Аполлодор Афинский в своей книге о богах: «Гетера Афродита объединяет соратников и сподвижников, то есть друзей. Даже сегодня уважаемые женщины, как и молодые девушки, привыкли называть своих близких подруг «милыми товарищами». У Сапфо не иначе: «Песни весёлые эти исполню для спутниц я ныне». И снова: «Лето с Ниобой две спутницы были и очень дружили». Это правда, что «спутницами» называются и те женщины, которым платят за интим с мужчиной и, беря плату, они используют выражение «свести компанию» вместо «покувыркаться». Менандр понимал это и в «Залоге» провел четкое различие между «спутником» в благородном смысле и «компаньоном» в уничижительном:
«Что сотворили вы, скорее шлюхи выкинут, а не друзья, клянуся Зевсом я. Хоть буквы те же, разница позорная».
<Шлюхи? Нет — они товарищи. Давайте припомним этих истинных куртизанок и послушаем, что говорит> Эфипп в «Товаре»:
«Потом, если кто–то из нас опечалится вдруг, она тешит того сладкой речью, целует его — не сомкнув тесно губ (будто меж них вражда), но, открыв шире рот, воробьям подражая — усадит его, успокоит речами, веселье внушит и прогонит печаль, и вернётся к нему настроенье».
Эвбул в «Горбуне» говорит об одной с хорошими манерами:
«С какой пристойностью обедала она, не как другие: те набили щеки клубнями порея и глотали мясо с безобразным видом, а она немножко ела отовсюду, схожая с милетскою девицей».
<572> То же самое говорит Антифан в «Гидрии»:
«И тот, о ком я речь завёл, узрел гетеру, жившую в соседстве; воспылал он к ней; гражданкою была она, однако без родни, и опекун отсутствовал, но нрав у ней был золотой, нрав истинной подруги. Прочие же все, кто тем же самым занят, лишь вредят привычками своими имени тому, которое действительно прекрасно».
Анаксилай в «Птенце»:
«Но если та за деньги покорится тем, кто ищет ласок женских, то от этого её гетерой кличут. Ну, а та, любимая твоя, как ты сказал, не шлюха, а подруга, так она, по крайней мере, хоть честна с тобой? Б. Она чиста, клянуся я Зевесом».
Что касается тех мальчиков, которых философы таскают с собой, я представляю их так, как Алексид (или Антифан) описывает их во «Сне»:
«Поэтому–то этот любодей, всегда пируя с нами, никогда не ел порея–лука — не хотел любимого он оскорбить, его целуя».
Об этих людях у Эфиппа есть очень подходящие строки в «Сапфо»:
«Когда юнец какой–то в дом проник чужой и руку наложил не на свою еду, считай, что он заплатит ночью».
Оратор Эсхин приводит тот же аргумент в речи против Тимарха: <«Что можно сказать, если юноша проводит ночи в чужих домах и роскошно пирует, не оплачивая своей доли?»>
Вернемся к нашим любимым гетерам, о которых Филетер написал эти слова в «Охотнице»: «Недаром мы находим храм гетере всюду, но нигде святилища замужней нету».
Я знаю, что есть праздник Гетеридии, но с самого начала скажем, что он не для почитания гетер. В своих «Записках» Гегесандр объясняет его происхождение: «Магнеты отмечают праздник Гетеридии. Говорят, что Ясон, сын Эсона, когда он собрал всех аргонавтов, был первым, кто принёс жертву Зевсу Гетерию, дав этой церемонии название Гетеридий. Цари Македонии также празднуют эти Гетеридии, во время которых они приносят жертвы». Мы даже дошли до того, что посвятили в Абидосе храм Афродиты Блудницы, если верить Памфилу: действительно, когда город был порабощен — я повторяю то, что говорит Неанф в «Легендах» — караульные, которые занимали цитадель, принесли утром жертву и, напившись, позвали большое количество гетер. Одна из них, заметив, что охранники заснули, схватила ключи, поднялась на вал и сообщила о деле абидосцам. Те тут же взялись за оружие, уничтожили стражников и овладели цитаделью. Возвратив себе свободу, народ Абидоса захотел выразить свою благодарность этим девушкам и воздвиг храм Афродиты Блудницы. Алексид Самосский во второй книге «Самосских хроник» рассказывает: «Афродиту Самосскую, которую одни называют «в камышах», а другие «в болоте», воздвигли афинские гетеры, сопровождавшие Перикла, когда он осаждал Самос, и получившие отличные доходы от своих чар. <573> И Эвалк в «Эфесских хрониках» сообщает нам, что в Эфесе был посвящен храм Афродите Гетере, а что касается Клеарха, он пишет в первой книге «Эротики»: «Гиг, царь Лидии, известен не только тем, что любил и чтил свою наложницу при её жизни, отдав ей всецело и себя, и свою власть, но и когда она умерла, он собрал всех лидийцев в стране, чтобы воздвигнуть для нее монумент, который даже сегодня называется Гетеровым. Этот памятник был настолько впечатляющ, что когда царь объезжал места по сю сторону горы Тмол, он видел его, куда бы ни поворачивался, и все жители Лидии тоже». Наконец, в речи против Неэры, воспроизведенной Аполлодором, если текст действительно принадлежит ему, оратор Демосфен утверждал: «У нас есть гетеры для удовольствия, наложницы для ежедневного сожительства и жены для рождения законных детей и надзора за домашним хозяйством».
Теперь, только для тебя, дорогой Кинулк, я <Миртил> предложу тебе одну из своих речей на ионийском диалекте, «пространно её растянувши», как выражается у Эсхила Агамемнон, конкретно речь о гетерах. Я начну с прекрасного города Коринфа, поскольку ты разбранил моё пребывание там в качестве софиста. Хамелеонт Гераклейский в книге о Пиндаре говорит о старинном обычае в Коринфе, что когда в соответствии с исключительными обстоятельствами совершаются моления Афродите, то приглашается как можно больше гетер, чтобы они присоединились к церемонии. После того, как молитвы закончены, они имеют право посещать жертвоприношения. Феопомп и Тимей в седьмой книге рассказывают, что, когда Персия находилась в конфликте с Грецией, гетеры Коринфа отправились в храм Афродиты, чтобы помолиться за спасение греков. В виде благодарности коринфяне посвятили богине памятную дощечку, которая все еще видна сегодня, и в которой записаны имена гетер, участвовавших в этих публичных молитвах. В связи с этим Симонид написал следующую эпиграмму:
«Женщины эти Киприде молилися эллинов ради и доблестных граждан. И Афродита предать не хотела акрополь в власть лучников–персов».
Кроме того, если простые граждане дают обет богине, они спешат добавить, что, если их желание исполнится, они подарят ей в свидетельство своей благодарноси гетер … <И практика эта закрепилась настолько, что> когда Ксенофонт Коринфский отправился соревноваться в Олимпию, он поклялся доставить гетер Афродите в случае победы. И поэтому Пиндар написал для него энкомий, начинающийся стихом: «Победу в Олимпии праздную трижды…» Немного позже он написал оду, которая была пропета во время жертвенного обеда, и первые стихи стихи которой адресованы гетерам, приносящим жертву Афродите одновременно с Ксенофонтом. <574> Вот они:
«Кипра царица, сюда в твою рощу ведёт Ксенофонт сто девиц щипать листья. Рад он тому, что обеты, что дал он, сбылися».
Начинается же песнь так:
«Девы, к приезжим радушные слишком, Пифо помогают в богатом Коринфе; ведь ладана свежего жёлтые слёзы они на алтарь воскуряют и мыслью несутся к небесной Киприде (она мать Эрота), но вам, безупречные дети, дала она право срывать сладкий плод красоты в ваших страстных объятьях. Когда неизбежность нудит, все прекрасно».
После этого Пиндар продолжил:
«Но мне интересно, что скажут хозяева Истма, услышав вступленье моё к этой песни с словами как мёд и с блудницами связанной тесно».
Очевидно, что, обращаясь к этим гетерам, поэту было любопытно узнать, как коринфяне воспримут это. Но, будучи уверенным в своей непорочности, он продолжает: «Мы оселком научились испытывать злато». Гетеры также отмечали свой собственный праздник Афродиты в Коринфе, как говорит Алексид в строках из «Влюбленной»:
«Город справлял Афродисии, праздник гетер, хоть другой есть, для женщин свободных. В дни те гетеры пируют и пьют по обычаю здесь вместе с нами».
В Лакедемоне, если следовать географу Полемону в «Собрании приношений в Лакедемоне», можно увидеть портрет знаменитой гетеры Коттины, которая, по его словам, посвятила медную корову. Вот его слова: «И есть маленький портрет гетеры Коттины, которая в свое время прославилась настолько, что мы по сей день показываем дом, где она жила недалеко от Колона, там, где стоит храм Диониса. Дом этот знаменит во многих отношениях, и многие люди его знают. В качестве свидетельства мы находим над статуей Паллады маленькую медную корову, а также портрет, о котором я только что упомянул».
Но давайте поговорим о прекрасном Алкивиаде, о котором комический поэт сказал:
«Алкивиад роскошный, о земля и боги! коего лаконцы бы схватили, как прелюбодея».
Этот парень, хотя и был любим женой Агиса, как правило бросал замужних женщин Спарты и Аттики и вламывался в двери гетер. Так, влюбившись в Медонтиду из Абидоса по одним рассказам о ней, он сразу же отправился в Геллеспонт в сопровождении Аксиоха, который был тогда его милым дружком, как утверждает оратор Лисий в своем выступлении против него. Наконец, двое друзей с радостью делили друг с другом милости этой девки … Добавим, что Алкивиад всегда таскал за собой двух других гетер, а именно Дамасандру, мать младшей Лаиды, и Феодоту, которая похоронила его в фригийской Мелиссе, когда он умер, став жертвой предательства со стороны Фарнабаза. Я сам видел могилу Алкивиада в Мелиссе, когда шел из Синнады в Метрополиду. На ней каждый год приносили в жертву быка по воле императора Адриана, самого благородного из владык. Скажем, что именно он воздвиг на этой гробнице статую Алкивиада из паросского мрамора.
<575> Не обязательно падать с облаков и согласимся, что можно влюбиться просто понаслышке. Так, в десятой книге «Историй Александра» Харет Митиленский говорит о тех, которые зажигались страстью к кому–то, даже не увидев их, кроме как в своих снах. <Но давайте послушаем, что> он говорит: «У Гистаспа был младший брат по имени Зариадр. Люди той земли считали, что они рождены от Афродиты и Адониса. Гистасп владел Мидией и нижними землями, в то время как Зариадр управлял верхними областями, от каспийских ворот до реки Танаис. Гомарт, который был царем марафов, и чье влияние распространялось за пределы Танаиса, имел дочь по имени Одатис. Хроники говорят, что однажды Одатис увидела Зариадра во сне и влюбилась в него, то же самое приключение произошло с ней и у Зариадра, и с тех пор они не переставали фантазировать друг о друге с помощью снов. Одатис была самой красивой женщиной в Азии, и Зариадр, со своей стороны, не был уродом. Зариадр выразил Гомарту свое горячее желание жениться на Одатис, но Гомарт отказал, потому что, не имея детей мужского пола, он хотел выдать ее замуж за человека из своего дома. Вскоре после этого Гомарт пригласил династов, а также своих друзей и родственников, чтобы отпраздновать свадьбу дочери, но воздержался от раскрытия имени избранного. Когда застолье было в самом разгаре, отец позвал Одатис на пир и объявил перед собравшимися гостями: «Одатис, дорогая моя дочь, сегодня мы празднуем твою свадьбу. Осмотрись, внимательно изучи каждое лицо, затем возьми золотую чашу, наполни ее вином и предложи ее кому угодно, как мужу». Бедная девушка, оглядевшись, вскоре покинула место со слезами на глазах. Действительно, ее единственным желанием было увидеть Зариадра, которого она предупредила о предстоящей свадьбе. Зариадр разбил свой лагерь у реки Танаис, которую он пересек, без ведома своей армии, в сопровождении лишь одного возничего, с которым он устремился на колеснице среди ночи, покрыв огромную территорию около 800 стадий. Прибыв на место свадьбы, он оставил колесницу и возничего и продолжил путь, замаскированный под скифа. Он вошел во двор и заметил Одатис, которая плакала перед буфетом, пока наполняла роковую чашу вином. Затем он подошел к ней и сказал: «Одатис, я здесь, чтобы исполнить твое желание. Я Зариадр». Видя, что этот незнакомец похож на человека, который населял ее сны, она не могла сдержать радости и протянула ему чашу. Он схватил ее, взял Одатис в свою колесницу и бежал с ней. Рабы и служанки, знавшие тайну любви их госпожи, молчали, и хотя отец приказал им объяснить, они притворились, что ничего не знают о молодых. Память об этой истории любви все еще жива среди варваров Азии, и она чрезвычайно популярна. Эту легенду часто изображают на фресках, украшающих их храмы, дворцы и даже жилища частных лиц. И большинство династов привыкли давать имя Одатис своим собственным дочерям».
<576> Аристотель рассказывает о схожем приключении в «Массалийской политии»: «Фокейцы, которые основали Массалию, были купцами из Ионии. Однажды царь Нанн — так его звали — пригласил погостить Эвксена из Фокеи. В самый день прибытия последнего Нанн праздновал свадьбу дочери, и Эвксену предложили принять участие в брачном пире. Свадьба происходила следующим образом: после трапезы девушка должна была войти в церемониальный зал и предложить чашу вина тому, кто станет ее мужем. Когда девушка вошла, она подала чашу, случайно или по причине, известной ей одной, Эвксену. Девушку звали Петтой. Когда это было сделано, отец, полагая, что это приношение соответствует божественной воле, согласился на этот союз. Эвксен взял Петту в жены и жил с ней, переименовав её в Аристоксену. В Массалии все еще существует род, происходивший от этой женщины, семья Протиадов, ибо Протид был сыном Эвксена и Аристоксены.
А Фемистокл, если верить Идоменею, разве не запряг колесницу четырьмя гетерами, и не появился он с этим кортежем в сердце агоры? Этими женщинами были Ламия, Скиона, Сатира и Наннион. Кроме того, сам Фемистокл разве не был рожден гетерой по имени Абротонон? В своей книге о выдающихся мужах Амфикрат говорит: «Абротонон был женщиной из Фракии, но потомство должно знать, что она родила великого Фемистокла для славы Греции». Неанф Кизикский в третьей и четвертой книгах Элленики пишет, что Фемистокл был сыном Эвтерпа. Что же касается Кира, который пошел против своего брата, то не сопровождался ли он в своей экспедиции гетерой, которая считалась самой соблазнительной и умной из фокейцев? Согласно Зенофану, сперва ее называли Мильто, но после переименовали в Аспасию, а Кир вез с собой еще одну наложницу, уроженку Милета. Давайте не будем забывать и о великом Александре, который пользовался сладостью афинской гетеры Фаиды. Клитарх настаивает на том, что она несет ответственность за сожжение царского дворца. После смерти Александра эта Фаида вышла замуж за Птолемея, первого египетского царя этой династии, и родила ему двоих сыновей, Леонтиска и Лага, и дочь Ирену, которая была замужем за Евностом, царем Сол, города Кипра. Что касается второго царя Египта, по прозвищу Филадельф, то, как сообщает Птолемей Эвергет в третьей книге своих «Записок», у него было много любовниц, и среди них Дидима (природная египтянка и подлинное великолепие), Билистиха, Агафоклея, но также и Стратоника, чей мавзолей стоит у моря близ Элевсина. Он также любил Миртион и бесконечное количество других женщин. Короче говоря, Птолемей был тот ещё бабник. С другой стороны, Полибий в четырнадцатой книге своих «Историй» утверждает, что в Александрии было воздвигнуто множество статуй Клейно, женщины, специально приставленной наливать вино Филадельфу. Поэтому мы представляем ее одетой в легкую тунику и держащей в руках ритон. А самые красивые особняки города разве не называются именами Mиртион, Mнесиды и Пофины? Mнесида была флейтисткой, как и Пофина, в то время как Миртион была одной из тех актрис, которых любила публика. <577> Что же касается гетеры Агафоклеи, то должно быть известно, что она вертела царем Птолемеем Филопатором как хотела, что приводило к роковым бедам в его царстве. Эвмах из Неаполя, со своей стороны, указывает во второй книге «Истории Ганнибала», что Гиероним, тиран из Сиракуз, женился на проститутке, которую он взял из борделя. И эта женщина, имя которой было Пифо, вскоре благодаря ему стала царицей. Тимофей, афинский полководец — не секрет — был сыном фракийской гетеры, которая впоследствии стала уважаемой матроной. (Верно, что шлюхи, которые превращаются в почтенных женщин, как правило, гораздо приличнее тех бабенок, которые хвастают своей добропорядочностью). Когда однажды его попрекали происхождением матери, Тимофей ответил: «Да, это правда, и я благодарен ей за то, что она сделала меня сыном Конона». «Филетер который был царем Пергама и областей, известных как Кайны, был сыном флейтистки Бои, гетеры из Пафлагонии. В любом случае так в своих «Исторических комментариях» пишет Каристий Пергамский. Оратор Аристофонт, предложивший в архонтство Эвклида закон, согласно которому любой, кто родился от чужеземки, объявлялся бы внебрачным, был изобличен комическим поэтом Каллиадом, который раскопал, что тот сам имел детей от гетеры Хорегиды — и рассказывает об этом в третьей книге «Комментариев» опять же Каристий.
<Давайте продолжим>. Деметрий Полиоркет любил флейтистку Ламию, у которой была от него дочь Фила. Кстати, эта Ламия была, по словам Полемона, дочерью Клеанора из Афин, и она воздвигла портик в Сикионе, которому Полемон посвятил одно из своих сочинений. Деметрий был влюблен ещё в Леэну, также афинскую гетеру, и во многих других женщин.
Комический поэт Махон говорит в своем собрании изречений следующее:
«С изящным искусством Леэна, как львица, себя предлагала с охотой, и с ней забавлялся Деметрий, и вот, говорят, что Ламия однажды царя оседлала умело, за что похвалу получила. Ответ её был: «Забирай и Леэну, коль хошь».
Ибо Ламия никогда не лезла за словом в карман, как и Гнафена, о которой мы поговорим позже. Махон продолжает писать о Ламии:
«Однажды за пиром Ламии духи показал царь Деметрий различных и всяческих видов. Ламия была та флейтисткой, Деметрий её обожал и желал её страстно. Она отклонила духи, на царя же глядела с презреньем, тогда он велел принести ему нард и держать наготове, пока натирал он рукой «инструмент», все используя пальцы. «Понюхай, Ламия», сказал, «и почуешь, насколько запах лучше других благовоний». И та отвечала, смеясь: «Негодяй, я б сказала, что нет большей вони». Деметрий в ответ произнёс: «Я клянуся богами, Ламия, ту вонь породил царский жёлудь».
<578> Птолемей, сын Агесарха, приводит в «Истории Филопатора» список царских любовниц. Вот что он пишет: «Филипп, который сильно увеличил власть Македонии, имел любовницей танцовщицу Филинну, родившую от него Арридея, который царствовал после Александра; у Деметрия Полиоркета кроме уже упомянутых женщин была Мания, у Антигона — Демо, которая родила ему Алкионея. Наконец, у Селевка младшего были Миста и Ниса. В тридцать шестой книге своих «Историй» Гераклид Лемб добавляет, что Демо была подругой Деметрия. Говорят, что его отец Антигон также был страстно влюблен в эту женщину, и настолько, что он предал смерти Оксифемида, который был соучастником преступлений Деметрия и который пытал служанок Демо. Что касается Мании, чье имя было упомянуто выше, давайте посмотрим более подробно, что говорит о ней Махон:
«Спросит, возможно, из тех, кто читает меня, усомнившись по праву: это афинское имя, иль Мания — кличка? Стыдно фригийское имя носить происшедшей из сердца Эллады, хотя б и гетере, и стыдно, что город Афины, всем людям пример, допустил этот промах. Мелиссы же имя ей с детства дано. И хоть ростиком ниже была она сверстниц, но голос приятнейший был у неё, как и речь. Миловидна весьма, потрясала она и приезжих, и граждан, любовников многих имея. Откуда, когда вспоминали о ней, говорили: «Рехнуться, насколько прекрасна Мелисса!» Она и сама в обиход ввела слово. Ведь если шутил кто, она восклицала: «Рехнуться!» А если хвалила кого, иль ругала, всегда добавляла «рехнуться». Какой–то любовник её, удлинив тогда слог, дал ей Мании кличку: она настоящее имя затмила. И Мания вроде б страдала от камня, Гнафена ж за то, что марала постель, поднималася на смех Дифилом. И Мании как–то Гнафена сказала, браня: «Что, если б камень достала, сестра?» И ответила та: «Я б тебе отдала подтираться им, тварь, чтоб чисты твои стали простынки»».
Показывая остроумие Мании в ответах, Махон пишет:
«Панкратист Леонтиск был у Мании друг, и он с ней как с женой связь имел, но позднее узнал, что её соблазнил Антенор и весьма рассердился. Её был ответ: «Не волнуйся, дружок, я хотела лишь знать и изведать ещё, что сумеют за ночь два атлета, борца–олимпийца». <579> Мании, как говорят, ягодиц домогался Деметрий, она попросила взамен гонорар. Когда царь согласился, она, повернувшись чуток погодя, говорит: «Агамемнонов сын, поимей теперь, что тебе надо». Пришелец один, перебежчик по слухам, живущий в Афинах, за Манией как–то послал, уплативши ей все, что просила. На пир были званы из города люди, для коих привычно смеяться всегда, угождая тому, кто их кормит. Хозяин стремился себя показать остроумным и тонким, а Мания, хоть и шутила удачно, но вставши не раз, уходила. Хозяин, желая сравнить её с зайцем, спросил, издеваясь: «Скажите мне, ради богов, что за зверь самый быстрый в лесах?» «Перебежчик, дружок», отвечала она. Когда Мания снова позднее вошла, она стала смеяться над ним, говоря, что щит бросил он в битве. Нахмурившись, воин её отослал, но чрез день заявила она: «Не горюй, дорогой, я сказала не то, Афродитой клянусь, потерял щит не ты, убежав, но тебе этот щит одолживший». В застолье, гласят, в доме Мании гость, муж дурной, попытался её он того. И когда он спросил: «Мне с фасада войти, или с тыла?», сказала со смехом она: «Лучше спереди, друг, а иначе откусишь мне косы».
Именно Махон собрал все эти незабываемые анекдоты. Он также сохранил удачные выражения других гетер. Я думаю, будет уместно вспомнить некоторые из них. Начнем с Гнафены:
«Дифил, выпивая в гостях у Гнафены, сказал: «Ледяной у тебя, о Гнафена, сосуд». «Не случайно», ответила та, «мы вливаем туда твои пьесы». Однажды Дифил приглашен был к Гнафене на пир в торжество Афродисий, ведь он из любовников всех почитаем был ею особо и сам обожал её страстно. Принёс он два хийских, фасийских четыре, духи и венки, и изюм, и орехи, козленка и ленты, десерт, петуха и привёл он флейтистку. А кто–то ещё из любовников (был он сириец) послал ей селедку со снегом. Она же, стыдясь, что о них кто узнает, и страшно боясь, что Дифил ей воздаст в своих пьесах, велела, чтоб рыбу скорей унесли засолить, снег же бросить в вино, что ещё неразбавлено было, потом приказала рабу вылить десять киафов почти и подать затем чашу Дифилу. <580> Дифил килик с радостью выпил скорей и с большим удивленьем вскричал: «Я Афиной клянусь и богами, Гнафена, что погреб твой точно как льдина». Она ж отвечала: «Ты прав, ведь вливаем в вино мы прологи всегда твоих пьесок». Случилось, что некто с рубцами от порки с Гнафеной возлег, и, нащупавши их на спине, та спросила: «Несчастный, откуда твои синяки?» Тот ответил, что в детстве, играя с друзьями, упал он в костёр. «Да, клянуся Деметрой», сказала она, «поделом же тебе, негодяй, что себе ободрал ты так кожу, распутник». Однажды Гнафена была на пиру с Дексифеей гетерой, и та прихватила почти весь десерт, чтобы им угостить свою мать. И Гнафена сказала: «Клянусь Артемидой, коль знала б я это, взяла бы на пир твою мать, не тебя бы». Когда постарела Гнафена порядком, и, как говорили, была хороша лишь для урны, она появлялась, по слухам, на рынке, и, глядя на лакомства там, приценялась. И вот довелось ей увидеть мальчишку приятного, где продавалося мясо. Спросила она: «Ты скажи мне, красавец, почём твоё мясо?» С улыбкою тот отвечал: «Три обола со скидкой». (Просила тогда три обола она за «услуги»). «Но кто», заявила она, «негодяй, тебе право давал применять здесь карийские меры в Афинах?» Стратокл предложил двух козлят для знакомых бесплатно, добавив ещё пару блюд чрезвычайно соленых; он думал, что завтра от жажды пирушку продолжат с утра, и он выиграет только. Гнафена, увидя, что друг её некий замешкался с платой, сказала: «Стратокл за козлят готов поднять бурю». Увидя эфеба, который был черен и худ и ещё изнурен чрезвычайно и слаб, да и ростиком сверстников ниже, Гнафена дала ему кличку Адонис в насмешку. Когда же мальчишка толкать её стал очень грубо, Гнафена, взглянувши на дочь, что шла рядом, сказала: «Клянуся я парой богинь, о дитя, не Адонис, а вепрь он скорее». Гласят, некий отрок из Понта с Гнафеной возлег, а наутро просил он её ягодиц. И сказала она: «Негодяй, от меня ты тут требуешь зад, а пора ведь пасти тебе свинок!»
<581> Потом Махон записал изречения Гнафенион, внучки Гнафены:
«Приехал однажды в Афины жить гость чужеземный, сатрап девяноста аж лет, и увидел на празднике Крона Гнафенион он, покидала та храм Афродиты с Гнафеной. И он, изучив её внешность с фигурой, спросил, какова плата за ночь. Гнафена, заметив порфиру его, видя копья, враз требует тысячу драхм. Ну а он, пораженный вторженьем её, произнёс: «Ты считаешь меня взятым в плен по одежде моей, дай мне мир за пять мин и постель». Не терпелось ему, и Гнафена его приняла, сказав так: «Мне ты дай, сколько хочешь, отец, но мне точно известно, уверена я, ночь придёт, дашь ты внучке моей вдвое больше». В Афинах был дел медных мастер хороший, Гнафенион бросить хотела своё ремесло, не желая быть больше гетерой; её увлекал очень сильно Андроник актёр, но потом он ушёл, от него она сына имела; хотя перестала она торговать своим телом, тот медник её умолил, дав немало ей злата. Но будучи груб и вообще неотесан, он после в кожевню пришёл, и там сидя с другими, Гнафенион бранью осыпал, сказав, что сходился он с ней не иначе, как целых пять раз, и оседлан был ею как лошадь. Андроник, услышав о том — он как раз из Коринфа вернулся — был зол и сказал, упрекая подругу, пока они пили вдвоём, что, хотя он просил, но ни разу не взял он её в этой вот позе, другие ж, мошенники, брали. Ответ же Гнафенион был, говорят: «Не считаю я нужным, несчастный, обнять мужика, у которого рот даже в саже, он дал много злата, пришлось уступить, но я мудро лишь к тем прикасалась частям, что помельче и что выступали». <582> Потом, говорят, когда пили Андроник с Гнафенион вместе, она отказалась его целовать, как всегда: она злилась, что нету подарков. Андроник сказал её бабке: «Гнафена, не видишь, у внучки твоей нет стыда?» И Гнафена, вспылив на неё, изрекла: «Ты, дурное дитя, обнимай и целуй его, коли он хочет». Она же в ответ: «Как, бабуль, целовать–то его? он пустой, а желает под кровлей иметь полый Аргос». На праздник Гнафенион вышла в Пирей к одному чужеземцу–купцу, он её был любовник; в носилках сидела она очень просто, и с нею три были осла, три служанки и юная нянька. Потом в узком месте пути повстречался борец им, задира из тех, кто всегда ищет повода драться; не могши тогда пропустить их легко, он теснил их, крича: «Ты, проклятый погонщик, очисти мне путь, или сброшу на землю я шлюх, и ослов, и носилки». Гнафенион был здесь ответ: «Ты глупец, а не муж, никогда тебе это под силу».
Махон сохранил множество анекдотов про других гетер. Вот примеры:
«Гласят, что Лаис, из Коринфа гетера, узрела однажды в саду Еврипида с табличкой и стилем. Спросила она: «О поэт, мне скажи, что имел ты в виду, написав «провались ты, злодейка!» Поэт, удивляясь бесстыдству её, заявил: «Ну а кто ты сама, не злодейка ль?» Она ж отвечала, смеясь: «Что есть зло, если это не грех в глазах тех, кто его вытворяет?» Гликерии некий любовник поднес как подарок новейшее платье, с пурпурной каймою и моды коринфской; оно было послано ею в валяльню, потом, выждав время, служанку отправила с платой она, приказав принести одеянье. Валяльщик сказал: «Если ты ещё кроме прихватишь три четверти масла, то платье получишь обратно, иначе его не отдам». Сообщила служанка Гликерии это, а та отвечала: «Несчастна я в бедах, собрался он жарить одежку мою, как майниду». Любовник Софокла — носил имя он Демофонт — ещё юным держал сам подружку Нико по прозванью Коза, хоть была она старше, чем он. Её звали Козой потому, что она разорила любовника, рослого Талла; пришёл тот в Афины купить фиг сушеных и груз взять гиметтского мёда. У этой Нико был прекраснейший зад, и его Демофонт возжелал. <583> А она отвечала, смеясь: «Хорошо, дорогой, забирай, отнести чтоб Софоклу». Каллистион по прозванью Свинья, как–то с матерью в ссору ввязалась; последнюю звали Вороной. Гнафена пыталася их примирить. И спросили когда у неё, в чем причина их склок, был ответ: «Только в том, что Ворону бранит дочь за что–то, а та мать ругает за что–то другое». Гласят, что у Гиппы любовником был Феодор; занимал тогда должность смотрителя он фуража. И пришла в поздний час во дворец как–то раз выпить чашу с царем Птолемеем она, что случалось не раз, и весьма опоздав, говорит: «Птолемей, старина, страшно пить я хочу, прикажи ты налить мне четыре котилы в кувшин». Царь ответил: «Ты ясли имеешь в виду, ведь по–моему, Гиппа, ты съела огромный мешок фуража». Морих у гетеры из Феспий, у Фрины, просил подарить ему ласки, она запросила аж мину. Ответил Морих: «Слишком много, не ты ль с чужеземцем недавно осталась за две золотые монеты?» «Ну, ладно», сказала она, «подожди, снизойду если я, то приму эту сумму». Гласят про Нико, по прозванию Коза, что когда её бросил Пифон ради толстой Эвардис, но позже послал он за нею опять, то она отвечала рабу, что пришёл её взять: «Что, Пифон уж наелся свинины, раз вспомнил про козье он мясо?»
До сих пор я ограничивался сообщением анекдотов Макона о гетерах. Но знайте, что прекрасные Афины, которые мы так любим, произвели большее, чем любой другой даже самый густонаселенный город, количество куртизанок, о которых я скажу позже. Аристофан Византийский насчитал их не менее ста тридцати пяти. Аполлодор увеличивает список, а Горгий его продолжает, и оба заявляют, что Аристофан не включил многих, в том числе ….. по прозвищу Выпивоха, Лампирис и Эвфросину. Последняя была дочерью красильщика. Кроме того, Аристофан пропустил Мегисту, Агаллиду, Фавмарион, Феоклию по прозвищу Ворона, Ленетокисту, Астру, Гнафену с её внучкой Гнафенион, ещё Сигу, Синориду по прозвищу Факел, Эвклею, Гримею, Фриаллиду, и еще Химеру и Лампаду.
В случае с Гнафеной мы уже видели, что Дифил, комический поэт, безумно любил ее, о чем писал и Линкей Самосский в «Памятных мудрецах». Однажды на драматических состязаниях, его освистали и даже выбросили из театра. Придя искать убежища у Гнафены, Дифил попросил ее вымыть ему ноги. «Тебе это действительно нужно?», спросила она, «ведь ты явился ко мне не ногами». У Гнафены в самом деле на все был готов ответ. И не одна она была наделена замечательным интеллектом. Многие гетеры, весьма любившие культуру, большую часть своего времени занимались науками и совершенствованием ума. Фактически они развили определенную колкость в разговоре. <584> Возьмем случай с Гликерой. Последняя был обвинена Стильпоном, как сказал Сатир в своих «Житиях», в развращении молодежи. Вот ее защита: «Нас надо бросить в один мешок, мой дорогой Стильпон. Говорят, что вы <философы> развращаете своих учеников, обучая их совершенно бесполезным софизмам, которые служат только для провоцирования споров. Я занимаюсь примерно тем же, и поэтому нет разницы между теми, кто стал жертвой действий философа, и теми, кто вышел из объятий шлюхи». Давайте вспомним следующие строки Агафона: «У женщин праздно тело, но не дух, что обитает в теле».
Линкей сохранил целую серию удачных ответов, приписываемых Гнафене. Вот некоторые из них. Один жиголо, который жил на содержании у старой женщины, имел процветающее здоровье. «Браво», сказала Гнафена, «тельце у тебя очень крепкое. «Ах, что со мной будет, если я не буду спать с ней?» «Все просто», ответила она, «ты умрешь с голоду!» Павсаний по прозвищу «Цистерна» угодил во время пляски в кадку. «Цистерна упала в кадку», прокомментировала она. Однажды ей предложили вино в крошечной миске, заметив, что оно шестнадцатилетнее, на что она: «Ему бы надо подрасти». Во время шумного пьянства молодые люди подрались, чтобы получить ее услуги. Тому, кто потерпел поражение, она сказала: «Не унывай, малыш, в этой игре победитель не получает лавра и даже теряет деньги». Клиент, однажды давший ее дочери мину, продолжал навещать ее, но не приносил ничего. «Скажи мне, друг мой», обратилась к нему Гнафена, «ты думаешь, что здесь как у педотриба Гиппомаха, которому раз и навсегда платят мину?». Фрина как–то раз язвительно сказала ей: «Что бы ты сделала со своим камнем?». «Отдала бы его тебе заткнуть задницу», ответила она. Действительно, одна страдала от камня, другая от диареи. Во время пира гостям надо было подать блюдо с луком и чечевицей. Девчонка–рабыня по неловкости опрокинула несколько зерен, которые соскользнули в ее грудь. «Ах», сказала Гнафена, «озорница, она хочет, чтобы мы смаковали ее грудь с чечевицей!» После триумфального исполнения роли в «Эпигонах» Андроник захотел выпить у нашей гетеры. Когда раб, которому поручили оплатить расходы, прибыл, она воскликнула: «Проклятый раб, ну у тебя и речи». Легкомысленный болтун рассказал ей тысячу подробностей о том, как он пришел из Геллеспонта. «Так ты», сказала она, «не остановился в первом городе этой страны?» «Что за город?», спросил тот, заинтригованный. «Сигей, конечно!» (Сигей также означает «заткнись!»). Некто пришел к ней домой и, увидя яйца в блюде, спросил, сырые они или вареные. «Они дорогие, приятель», сказала она. Когда Херефонт пришел на пир без приглашения, она произнесла тост: 'За твое здоровье, юный гордец!» А он: «Я гордец?» «А кто же ещё?», произнесла Гликера, «раз ты пришёл названый?» Нико по прозвищу Коза, как говорит Линкей, встретила паразита, который исхудал от болезни, и сказала: «Как ты отощал!» «Еще бы, как ты думаешь, что я ел последние три дня?», спросил тот. «Кожаный лекиф», предположила та, «или свои туфли». Другой паразит, Демокл по прозвищу Бутыль рухнул на кучу штукатурки. Гетера Метанира сказала ему: «Это ты, бутылка, которая падает на землю?» Когда он собирался перепрыгнуть на ближайшее ложе, она добавила: «Смотри, не пролети». Это записано Гегесандром. <585> Аристодем во второй книге «Забавных и памятных историй» привел нам следующий анекдот: двое мужчин сумели завоевать благосклонность Гнафены: один был солдат, другой — тюремная пташка. Солдат, который был очень груб, сказал, что при общении с ней он словно окунулся в лужу. «Ах», отвечала Гнафена, «тогда вы оба втекаете в меня, как два ручья, чьи имена вы носите, Лик и Элевтер». Люди без гроша в кармане хотели спать с дочерью Гнафены, поэтому они не стеснялись угрожать снести её дом, для чего у них якобы были наготове мотыги и кирки. Гнафена сказала: «Если бы у вас действительно были эти инструменты, вы заложили бы их и уплатили». Гнафена имела хорошие манеры и даже ее любовники, как и дочь, должны были следовать ее письменным предписаниям; в этом она подражала философам, которые любят эти штучки, и Каллимах ссылается на это «руководство» в третьем каталоге своих «Законов», цитируя начало: «Приведенное здесь правило одинаково для всех …» Весь текст состоял из трехсот тридцати трех стихов.
Каллистион по прозвищу Птохелена продалась однажды преступнику. Поскольку было лето, он лежал раздетый, так что она увидела следы порки на его теле и спросила: «Откуда они у тебя, несчастный?» «В детстве меня облили горячим соусом», ответил он. «Соус был из телятины, я полагаю», сказала она, улыбаясь». (Бичи делались из шкуры теленка). Поэт Менандр после неудачного выступления пошел к Гликере, и та предложил ему чашку теплого молока. Но он сказал: «Нет, я не хочу, у него кожа морщинистая». Тогда Гликера ответила: «Сдуй пенку и употреби то, что внизу». Хвастливый любовник позаимствовал чаши для пира в честь Фаиды. Вскоре он захотел разбить всю посуду и использовать другие чаши. Тогда Фаида сказала ему: «Ты лишь погубишь чужое добро». Леонтион присоединилась к любовнику, когда неожиданно пришла Гликера, которая встряла между ними, любовник тут же переключился на нее, и Леонтион приуныла. Друг спросил, что её беспокоит, и она ответила: «Запоздалая язва». Однажды любовник предложил Лаиде Коринфской приехать и встретиться с ним в его доме. Для этого он позаботился отправить ей свою печать из глины. Но она сказала: «Нет, я не могу приехать, слишком много грязи!» Фаида шла к клиенту, от которого воняло козлом, и тем, кто спрашивал ее, куда она идет, отвечала: «Жить с Пандионовым сыном, Эгеем». Фрина обедала с человеком, воняющим козлом. Протянув ему кусочек свиной шкуры, она добавила: «Тебе вонючка». Друг послал ей качественное вино, но в очень небольшом количестве, пояснив, что ему больше десяти лет. Тогда она сказала: «Учитывая возраст, от него немного проку». На пиру возник вопрос о том, зачем вешают венки на дверях. У Фрины был ответ: «Чтобы вызывать духов». Один осужденный паясничал перед Фриной и хвастал, что он вышел победителем из самых жестоких драк. Куртизанка сделала вид, что опечалена. Человек спросил ее о причине. «Я очень взволнована фактом, что ты так много страдал». Очень жадный любовник никогда не переставал ей льстить и называл ее Афродитой Праксителя». Она же в ответ: «А ты Эрот Фидия».(Слово «Фидий» означает «экономный»).
Я знаю, что существовали гетеры, которые либо защищались, либо обвинялись государственными деятелями. Например, Демосфен, в речи против Андротиона упоминает Синопу и Фанострату. <586> Относительно Синопы Геродик из кратетовой школы в шестой книге «Персонажей комедии» указывает, что ее прозвали «Абидос», потому что она была очень старой (Абидос символизировал разрушенный город). Это прозвище действительно используется многими комиками, в том числе Антифаном в «Аркадянке», «Садовнике», «Портнихе», «Рыбачке», «Птенце», Алексидом в «Клеобулине» и Калликратом в «Мосхионе». Что касается Фаностраты, то Аполлодор в книге об афинских гетерах добавляет, что ее прозвали «Порогом вшей», потому что она снимала с себя вшей, стоя у своей двери. Гиперид в речи против Аристагоры говорит так: «И снова вы называете их сардинами!» «Сардины» - это прозвище, данное двум девкам, о которых Аполлодор, уже цитируемый выше, пишет: «Стагонион и Анфида были сестрами. Если их прозвали «сардинами», то это потому, что у них был бледный цвет лица, шаровидные глаза и одна кожа на костях». Антифан указывает в своей работе о гетерах, что Никократида получила аналогичное прозвище. Гиперид, опять же, в речи против Мантифея по делу о нанесении побоев и ран, говорит о Гликере: «Он любил возить Гликеру, дочь Талассиды, в своем экипаже». Совершенно не очевидно, что это была Гликера, которая жила у Гарпала. Феопомп написал в своем «Письме о делах на Хиосе», отправленном Александру, что после смерти Пифионики Гарпал послал за ней в Афины. Она была сразу же принята в царском дворце в Тарсе, и горожанам было приказано поклясться ей в верности как царице. Гарпал дошел до того, что отказывался от предложенных ему венков, если бы их не преподносили в то же время и Гликере. В Россе как говорят, у него была медная статуя, возведенная его любовнице рядом с его собственной. Вся эта информация сосредоточена в «Истории Александра» Клитарха. «Аген», короткая сатирическая драма, которую написал либо Пифон из Катаны, либо сам царь Александр, также упоминает Гликеру:
«Гарпал, слыхал я, им зерна прислал немало мириад, сколь и Аген, за что стал гражданин Афин. Б. Зерно Гликеры было — не простой залог — оно им принесёт погибель».
В речи против Лаиды Лисий, если это действительно он, упоминает гетер. Вот как он говорит об этих женщинах: «Ещё очень молодой Филира перестала торговать собою, как и Скиона, Гиппафесида, Феоклия, Псамафа, Лагиска и Антея». Кстати, я не знаю, должен ли я писать Антея или Антия. Я нигде не нашел гетеры по имени Антия. С другой стороны, как я уже говорил, Антея дала свое имя пьесе Эвника или Филиллия. Это имя также всплывает в речи против Неэры. В речи же против Филонида, преследуемого за нападение и ранение, Лисий, если это он опять, называет гетеру Наиду. Наконец, в речи против Медонта, обвиняемого в лжесвидетельстве, он говорит о некоей Антикире. По правде говоря, Антикира была прозвищем. Ее настоящее имя было Эя, как говорит Аристофан в трактате о гетерах. Этот автор считает, что ее так прозвали или потому, что она никогда не переставала пьянствовать в обществе деятелей с умаленным умом, или потому, что врач Никострат, который её содержал, завещал ей, умирая, значительное количество морозника. Ликург в речи против Леократа называет Эйренис, которую он представляет как подругу сердца Леократа. Что касается Наннион, то Гиперид говорит о ней в речи против Патрокла. Мы уже говорили, что ее прозвали «Козой» после того, как она разорила торговца Талла (его имя означает оливковую ветвь) своими безумными тратами. Кстати, мы знаем, что козы любят ветви оливкового дерева, священное дерево Афины, что объясняет, почему им запрещен доступ Акрополь, и их не приносят в жертву богине. В «Пастырях» Софокл рассказывает нам о неумеренном аппетите коз к оливковым ветвям:
«Ведь рано утром, скотников ещё не видя, я козу кормил, ей срезав молодых побегов, и заметил рать, что шла по побережью».
<587> Что касается Наннион, то она упоминается Алексидом в «Тарентинцах»: «Безумьем Наннион покруче Диониса». Действительно, поскольку она была пьяницей, она стала посмешищем. Менандр также называет Наннион в «Лжегеракле», где мы читаем следующие стихи: «Он Наннион не пробовал снасильничать?» Антифан в сочинении о гетерах сказал: «Наннион была прозвана Проскением (пред–сценой). Дело в том, что, увешанная золотыми украшениями и одетая в дорогие платья, она обладала очаровательным лицом, но имела безобразное тело. У нее была дочь, Ворона, которую прозвали Тетис, потому что она продавала свои услуги в течение трёх поколений. <Давайте продолжим>. Флейтистка Немея упомянута Гиперидом в речи против Патрокла. Можно поразиться тому, что гетера взяла имя религиозного праздника, и афиняне это стерпели, ибо блудницам и рабам строго запрещалось носить подобные прозвища, как объясняет в книге «Об Акрополе» Полемон.
И моя Окимон, как ты зовёшь ее, мой дорогой Кинулк! Гиперид говорит о ней во второй речи против Аристагоры. И вот его слова: «Лаида, самая красивая из всех женщин, превосходящая по великолепию Окимон и Метаниру …» Никострат, поэт средней комедии, упоминает Окимон в «Пандросе»:
«Потом приди дорогой той же к Аэропе и вели, чтобы отправила ковры и медные возьми у Окимон сосуды».
Менандр в «Льстеце» составил список гетер: «Хрисида и Ворона, Антикира, Исхада и Наннарион–краса — все были у тебя».
Филетер приводит аналогичный «каталог» в «Охотнице:
«Керкопе уж не три ли тыщи лет, а Телесиде Диопифовой дурной не все ли десять тыщ? Никто не знает первого рожденья Феолиты. А Лаис не умерла ли от сношенья? Истмия, и Фила и Неэра не истлели вовсе? Погоди, Коссифа же, Галена и Ворона — я молчу, про них и про Наиду тоже, от неё и коренного зуба не осталось».
Феофил перечисляет девок в «Любителе флейты»:
«чтоб не попал он в когти Микониды никогда, или к Лаис, или к Сисимбрион с Барафрон, иль к Фаллузе, или к одной из тех, в чьи сети сводники тебя заманят … иль Навсион, или Малфаки»
<588> После этого потопа слов из своего говорливого рта Миртил воскликнул: «Я надеюсь, что вы, философы, будете осторожны, чтобы не стать хуже, чем это собрание гедонистов». Как говорит Эратосфен, в одном из своих сочинений, «копать не надо трещины в стене, что установлена для чувства наслажденья». Со своей стороны, я думаю, что я достаточно привёл изречений куртизанок. Сейчас я хочу обсудить другие темы. Во–первых, я напоминаю вам о достопамятном Эпикуре, учителе истины. Вы знаете, что он высоко ценил всех тех, кто практиковал мудрость с большим усердием, и чтил их, говоря каждому: «Благословляю тебя, человече, за то, что ты <как и я> пришел постигать философию свободным от предвзятых идей». По этой причине Тимон сказал про него: «учитель школьный и грубейший средь живых». Так вот, разве не тот самый Эпикур держал любовницей Леонтион, известную свободой манер? Хотя она была посвящена философии, она не отказалась от распутства. Действительно, она спала со всеми учениками Эпикура, в самом сердце его Садов и на глазах у хозяина! Несмотря на это, он всегда был внимателен к ней, если верить его письмам к Гермарху. Лаида был родом из Гиккар, города в Сицилии. Полемон рассказывает нам в книге, посвященной Тимею, что ее захватили там и доставили в Коринф. Она была любовницей Аристиппа, Демосфена и киника Диогена. Говорят, что Афродита из Коринфа, называвшаяся Черной, явилась ей во сне и предказала, что у нее будут престижные любовники. Гиперид говорит о ней во второй речи против Аристагоры. Однажды художник Апеллес заметил ее, когда она носила воду из источника Пирены, и был настолько поражен ее красотой, что пригласил ее на праздник, который он устроил для друзей. Не было недостатка в насмешках за то, что привел не гетеру, как обычно, а девушку. На это он ответил: «Не удивляйтесь, ее красота — это обещание удовольствий: подождите три года, и увидите». Сократ сделал то же самое обещание относительно Феодоты Афинской, как указывает в отрывке из «Меморабилий» Ксенофонт: «Когда ему сказали, что эта женщина очень желанна и что ее грудь была упругой, так что никто не мог описать, Сократ сказал: «Давайте немного пообщаемся с этой девственницей! Мы не можем судить по одним слухам». Лаида была настолько поразительно красива, что художники приходили к ней рисовать ее грудь и тело. Когда ей случилось соперничать с Фриной, она держала при себе толпу поклонников, не делая ни малейшего различия между богатыми и бедными и ни к кому не показывая презрения. Каждый год в праздник Посейдона Аристипп проводил два месяца в компании Лаиды на Эгине. Когда Гикет упрекал его, говоря: «Ты на неё так тратишься, а она бесстыдно дарит свою благосклонность кинику Диогену», Аристипп возразил: «Я очень щедр к Лаиде для того, чтобы она удовлетворяла меня, а не для того, чтобы она не кувыркалась где–то еще!» Диоген сказал ему однажды: «Ты живешь с блудницей. Лучше сделайся киником, как и я, или брось ее». Тогда Аристипп спросил: «Ты бы погнушался жить в доме, который другие занимали до тебя?» «Нет», сказал Диоген. «Ты бы погнушался плыть на корабле, на котором уже плавали другие?» «Конечно, нет!» «Так вот не гнушаюсь и я спать с женщиной, которой уже пользовались другие!»
<589> Нимфодор из Сиракуз пишет в сочинении «О чудесах Сицилии», что Лаида родилась в Гиккарах, сицилийском форпосте. Однако Страттид в «Македонцах» или в «Павсании» продвигает версию, что она коринфянка. Вот что он говорит:
«Откуда идут те девицы и кто же они? Б. Из Мегары идут, но коринфянки сами: Лаида Мегаклова вот».
В тринадцатой книге «Историй» Тимей также заявляет, что она родом из Гиккар. По словам Полемона, фессалийки, завидовавшие ей за любовную связь с неким Павсанием, забили ее до смерти деревянными креслами в храме Афродиты. И отсюда святилище получило имя Афродиты Нечестивой. Гробницу Лаиды с каменным кувшином на ней показывают на берегу реки Пеней. На стеле можно прочитать следующую эпиграмму:
«Время бывало у гордой Эллады, когда её мощь победить не могли, но её покорила красою небесной Лаис, породил её Эрос, Коринф воспитал, и лежит ныне в славных она фессалийских полях».
Поэтому те, кто утверждает, что она погребена в Коринфе рядом с Крунионом, сочиняют небылицы.
Что же касается Аристотеля Стагирита, то разве у него не было сына от гетеры Герпиллиды, с которой он жил до конца своей жизни? Гермипп в своей книге, посвященной философу, добавляет, что он даже сделал распоряжения в завещании, чтобы обеспечить будущее этой женщины. И наш прекрасный Платон, не был ли он влюблен в Археанассу, гетеру из Колофона? настолько, что даже составил ей стихи:
«Археанасса моя, колофонянка родом, подруга, хоть и в морщинах она, но пылает в ней горькая страсть. Да, сочувствую тем, кто узнал её юности цвет, вы с огнём повстречались»
И Перикл Олимпийский, как вспоминает Клеарх в первой книге «Эротики», разве не вверг ради Аспасии — я говорю не о младшей, а о той, которая была связана с Сократом — в смуту всю Элладу, несмотря на превосходство своей мудрости, в том числе и в политике? Он действительно был переполнен сексуальностью, так что даже сожительствовал с женой своего сына, если верить словам Стесимброта из Фасоса, его современнику (и он его видел), в его книге о Фемистокле, Фукидиде и Перикле. Сократик Антисфен утверждает, что он был настолько влюблен в Аспасию, что не мог не приходить к ней два раза в день, чтобы поздороваться … Когда ее привлекли к суду за нечестие, Перикл хлопотал куда энергичнее, чем если бы под угрозой оказались его собственная жизнь и имущество. Кимон совершенно незаконно женился на своей сестре Эльпинике которая позже вышла замуж за Каллия, и был изгнан. Перикл возвратил изгнанника в страну. В знак благодарности Кимон позволил ему спать с Эльпиникой. В третьей книге сочинения «Об Эгине» Пифенет рассказывает, что Периандр был покорен дочерью Прокла Мелиссой, увидя в Эпидавре, как она, одетая на пелопоннесский манер (то есть в тунике без плаща) подавала напиток работникам в поле. Что касается Пирра, царя Эпира, третьего потомка Пирра, который вторгся в Италию, то у него была любовницей Тигрида из Левкады, позже отравленная Олимпиадой, матерью молодого человека.
<590> Тут Ульпиан, как будто он сделал открытие, спросил, пока Миртил еще говорил: «В мужском или женском роде следует употреблять слово tigris? Я знаю, что Филемон сказал в «Неэре»:
«А. Селевк послал тигрицу, что видали мы, и нам пора Селевку зверя подарить из наших мест. Б. Жар–птицу подари, её там нету».
В ответ Миртил сказал: «Поскольку ты прервал меня, когда я составлял каталог женщин, — не по Сосикрату Фанагорейскому или по каталогу женщин Никенета из Самоса или Абдеры — я сделаю короткую паузу, чтобы ответить на твой вопрос, «старец почтеннейший Феникс». Итак, узнай, что в мужском роде tigris встречается в «Поджигателях» у Алексида:
«Открой, открой же дверь, припомнил я теперь, я был как статуя, как жернов, как гиппопотам и как Селевков тигр».
Но, хотя у меня есть другие свидетельства, я погожу их приводить, пока не закончу этот каталог красавиц. Об Эпаминонде Клеарх пишет: «Эпаминонд Фиванский, хотя и не имел себе равных как человек достойный, вел себя как хам в отношениях с женщинами и позволял себе совершать некрасивые поступки, судя по тому, что он сделал с лакедемонянкой. Оратор Гиперид водворил в своём доме самую дорогую гетеру Миррину, выгнав из родительского очага своего сына Главкиппа. Миррина была его любовницей в Афинах. У него были еще две шлюхи, Аристагора и Фила, соответственно в Пирее и Элевсине. Филе, которую он купил и затем освободил, он доверил заботу о своем доме. Идоменей подтверждает это. Когда он защищал Фрину, то признался, что влюблен в эту женщину. Кроме того, ее любовь к ней не угасла совсем, когда он взял к себе упомянутую Миррину.
Давайте теперь поговорим о Фрине из Феспий. Обвиненная в убийстве Эвфием, она была под конец оправдана. По словам Гермиппа, это раздражало обвинителя настолько, что он после этого не брался за судебные дела. Адвокат Фрины Гиперид, не сумев убедить судей и заподозрив, что ее собираются осудить, вывел подзащитную вперед, разорвал ей тунику и обнажил перед всеми ее грудь. В тот же самый момент он настолько аргументированно рассуждал, что судьи, внезапно охваченные суеверным испугом перед слугой и жрицей Афродиты, пошли на поводу у жалости и воздержались от предания ее смерти. Однако после ее оправдания был принят указ, по которому ни один защитник не мог использовать какую–либо сентиментальность, и который, кроме того, запрещал любому обвиняемому находиться в поле зрения судей. Надо признать, что великолепие Фрины заключалось в том, что она ничего не показывала. Невозможно было увидеть ее голой, потому что она всегда была одета в тунику, которая скрывала прелести ее тела; более того, она никогда не ходила в общественные бани. Однажды, однако, в великом элевсинском собрании и на празднике Посейдона она сняла свой плащ перед всеми греками, уронила на плечи свои длинные волосы и вошла в воду в обнажённом виде. <591> Она служила натурой для Апеллеса (когда тот писал свою Афродиту Анадиомену) и для скульптора Праксителя, своего возлюбленного, который в ее образе вылепил Афродиту Книдскую и который на пьедестале своего Эрота, находящегося у подножия сцены театра, выгравировал следующие стихи:
«Пракситель создал в совершенстве Эрота, а образ его взял он прямо из сердца, и Фрине меня посвятил вместо платы. Отныне не надо мне стрел: один вид мой рождает пыл страсти».
Позже Пракситель попросил Фрину выбрать одну из своих статуй, Эрота или Сатира, который стоял на улице Треножников. Она взяла Эрота, которого позже предложила в качестве обета в Феспиях. Друзья Фрины воздвигли ее золотую статую, которую они после установили в Дельфах на вершине колонны из пентеликонского мрамора, изваянной Праксителем. Когда циник Кратет увидел эту работу, он воскликнул, что это памятник распутству Греции. Эта статуя, которую все еще можно заметить между статуями Архидама, царя Лакедемона, и Филиппа, сына Аминты, носит следующее посвящение: «Фрине, дочери Эпикла, из Феспий», во всяком случае, так говорит Алкет во второй книге своей книги, посвященной дельфийским жертвоприношениям. Аполлодор в книге «О гетерах», говорит о двух Фринах, одна, по его словам, получила прозвище «Печальный смех», другую звали «Селедочкой». Геродик, в шестой книге «Персонажей комедий» рассказывает нам, что одну из них называли Ситом, потому что она грабила и просеивала (sethein) всех тех, кто с ней спал; другая, конечно же, была феспийкой. В книге о гетерах Каллистрат сообщает, что Фрина, ставшая очень богатой, пообещала восстановить стену Фив за свой счет при единственном условии, что фиванцы должны выгравировать следующую надпись: «Александр уничтожил, гетера Фрина восстановила». Комический поэт Тимокл также говорит о ее богатстве в «Неэре» (его показания приводятся выше), как и Амфид в «Цирюльнице». Говорят, что Гриллион, который был членом Ареопага, состоял на содержании у Фрины, как и Сатир, олинфский актер, жил за счет Памфилы. Аристогитон в «Рассуждении против Фрины» утверждает, что ее настоящее имя было Мнесарета. Я знаю, что текст, содержащий обвинение и принадлежащий якобы Эвфию, был составлен Анаксименом, если верить географу Диодору. Наконец комический поэт Посидипп говорит о ней в «Эфесянке»:
«Фрина была знаменитей гетер всех намного. Ты юная слишком, чтоб помнить то время, но слышать должна о суде ты над нею. Считали хотя её страшной заразой, губившей мужей, и грозила ей смерть, но она гелиэю пленила, всех судей за руки хватая, и с помощью слез все ж добилась прощенья»
<592> Вы также знаете, что у оратора Демада был сын Демея, рожденный с гетеры–флейтистки. Выступая с надменным рвением, он был одернут однажды Гиперидом, который сказал ему: «Тише, молодой человек! Твое дыхание еще неистовее, чем у твоей матери». Бион, философ из Борисфена, также был сыном лакедемонской гетеры Олимпии, по словам Никия из Никеи в «Каталоге философов». Сам Софокл, трагический поэт, запал на гетеру Феориду, что объясняет, почему он так просил Афродиту:
«Слушай меня, умоляю тебя, нянька юных, и сделай ты так, чтоб она с молодыми не зналась, и лучше пусть радость найдёт она в старцах, у коих седые виски, силы их притупились, конечно, но ум остаётся в порядке».
Эти стихи находятся в собрании, приписываемом Гомеру. В хоровой оде поэт говорит о Феориде так: «Поистине милашка Феорида». Гегесандр говорит, что под конец жизни Софокл влюбился в гетеру Архиппу и сделал ее своей наследницей. Факт, что Софокл был уже очень стар, когда с ним стала жить Архиппа, засвидетельствовал бывший любовник женщины, Смикрин, который на вопрос, как она там с дряхлым Софоклом, ответил: «Сидит на нем, как сова на могиле».
Другой очень яркий пример: у Исократа, самого серьезного из ораторов, также была любовница, Метанира, и еще Лагиска: Лисий подтверждает это в своих письмах. Однако Демосфен в речи против Неэры утверждает, что Метанира крутила с тем самым Лисием, который не устоял и перед гетерой Лагидой, в честь которой оратор Кефал составлял панегирик, как и Алкидам из 'Элеи, ученик Горгия, написал похвалу гетере Наиде. Лисий говорит об этой Наиде в речи против Филонида о насилии (если она подлинная), указав, что она была любовницей Филонида. Вот что он говорит: «Потом есть женщина по имени Наида, гетера, у которой хозяин — Архий, близкий друг — Гименей и Филонид — любовник». Аристофан упоминает её в «Геритадах» и, возможно, еще в «Плутосе», в котором он пишет: «Ужель из–за тебя Лаида Филонида любит?» Достаточно написать «Наида» вместо «Лаида». Гермипп в своей книге об Исократе указывает, что этот оратор, достигший преклонного возраста, привел в свой дом гетеру Лагиску и что у них была дочь. Страттид упоминает эту женщину в следующих строках:
«Казалось мне, Лагиску видел я, подружку Исократа, и меня она пощекотала, не слезая с ложа, а потом сверлильщик флейт пришел внезапно».
Лисий в речи против Лаиды (если она действительно принадлежит ему), называет ее вместе с другими гетерами: «Филира перестала заниматься проституцией, хотя была еще молода, То же самое касается Скионы, Гиппафесиды, Феоклии, Псамафы, Лагиски, Антеи и Аристоклии».
Общеизвестно, что у оратора Демосфена были дети от гетеры. Когда он произносил «Речь о золоте», известно, что он привел своих детей в суд, чтобы вызвать сочувствие у судей. Их не сопровождала мать, хотя обычно жен вызывали в качестве свидетелей. Но он её не пустил, чтобы избежать скандала. По словам Идоменея, у оратора была необузданная сексуальность. Однажды, когда он влюбился в молодого человека по имени Аристарх, он в пьяном буйстве напал на некого Никодема — ради предмета своей страсти, несомненно — и вырвал ему глаза. Каждый знает, что он тратил свое состояние на роскошные обеды, на мальчиков и на женщин. <593> Вот слова одного из его писцов: «Что можно сказать о Демосфене? Средства, заработанные им за год труда, он спускал за одну ночь на женщину». Также говорится, что, хотя он и был женат, он привел в свой дом мальчишку по имени Кносион. Его жена в отместку спала с этим Кносионом …
Миррину, самосскую гетеру, держал царь Деметрий, последний из диадохов, и хотя у нее никогда не было титула царицы, он делился с ней почестями власти, по словам Николая Дамасского. Птолемей, сын царя Филадельфа, командовавший гарнизоном в Эфесе, имел связь с гетерой Ириной. Когда фракийцы из Эфеса сговорились против него, он укрылся в храме Артемиды, и Ирина разделила его бегство; когда же он был убит фракийцами, Ирина цеплялась за дверные кольца, окропляя алтари его кровью, пока её тоже не прикончили. Что касается Данаи, дочери эпикурейки Леонтион, то она была гетерой, которую содержал Софрон, правитель Эфеса. Это она спасла его от заговора, составленного Лаодикой, и была брошена в пропасть. Вот что Филарх написал в двенадцатой книге: «Лаодика была подругой Данаи и всецело ей доверяла. Даная же была дочерью Леонтион, той самой, которая училась у физика Эпикура. Она стала любовницей Софрона. Услышав, что Лаодика хотела убить Софрона, она раскрыла ему заговор кивками и жестами. Тот, притворившись уступающим желаниям Лаодики, попросил у нее два дня чтобы обсудить, что он должен делать, однако, в ответ на согласие бежал в Эфес ночью. Когда Лаодика узнала о предательстве Данаи, она бросила несчастную в пучину пропасти, забыв о прошлой дружбе. И, говорят, что Даная, даже осознав нависшую над ней опасность, на допросе у Лаодики лишь молчала, и пока ее вели на казнь, призналась, что справедливо большинство людей презирает божественную силу. Вот что она сказала: «Я спасла своего возлюбленного и получаю в возмездие смерть от божества, тогда как Лаодика, которая хотела убить своего мужа, купается в почестях». О Мисте тот же Филарх рассказывает в четырнадцатой книге следующее: «Миста была любовницей царя Селевка, и когда тот был побежден галатами и чудом бежал живым из этого разгрома, Миста сняла свои царские одежды и надела рубище рабыни, а затем была взята в плен и уведена вместе с другими пленниками. Приведённая на Родос, она была продана там вместе с собственными служанками. После того, как она раскрыла свою личность, родосцы отправили ее обратно к Селевку со всеми регалиями ее звания.
Деметрий Фалерский, любовник самосской гетеры Лампито радовался, по крайней мере, так говорит Диилл, прозвищу, которое он получил благодаря ей, «Фонарик». Он был снабжен и другой кличкой, «Ласковые глазки». Гетера Никарета была любовницей оратора Стефана, а с Метанирой «встречался» софист Лисий. Эти женщины, все рабского происхождения, являлись собственностью Касия из Элиды, как и кроме них гетеры Антея, Стратола, Аристоклия, Фила, Истмия и Неэра. Известно, что Неэра стала любовницей поэта Ксеноклида, актера Гиппарха, а также пеанийца Фриниона, сына Демона и племянника Демохара. Фринион и оратор Стефан делили Неэру по очереди через день. <594> У Неэры была дочь Стримбела, позже звавшаяся Фано, чьим предполагаемым отцом был Стефан. Он договорился о её браке с Фрастором из Агелии: так говорит в речи против Неэры Демосфен. Что касается гетеры Синопы, то Демосфен пишет: «Вы покарали иерофанта Арфия, осудив его перед трибуналом за нечестие и за то, что он совершал жертвоприношения в соответствии с запрещенными обрядами. Среди предъявленных ему обвинений числилось и то, что в праздник урожая он принес на алтаре во дворе Элевсина жертву, доставленную гетерой, хотя закон не разрешал жертвовать в тот день, и даже если бы разрешал, то было бы необходимо, чтобы жертва была принесена жрицей, а не иерофантом».
Плангон из Милета была также знаменитой гетерой. Она была лучезарно красива и любима молодым человеком из Колофона, у которого уже была любовница по имени Вакхида, с Самоса. Молодой человек часто говорил о красоте Вакхиды, так что Плангон пыталась отвлечь его от нее. Когда ее усилия провалились, она потребовала от него в виде платы за встречу вещь, которую, казалось, невозможно было получить, а именно ожерелье Вакхиды. Это ожерелье пользовалось известностью. Поскольку он был глубоко влюблен в Плангон, он умолял Вакхиду не дать ему умереть от горя. Вакхида, явно тронутая его страстью, наконец дала ему ожерелье. Но Плангон, впечатленная великодушием соперницы, вернула ей предмет и спала с мальчиком. И с тех пор две женщины, которые стали подругами, свободно делили любовника. Восхищенные поступком Плангон, ионийцы назвали ее «Пасифилой» (любезной всем), по свидетельству Менетора в сочинении «О посвятительных дарах». Архилох также говорит об этом: «Как смоква у скал многих кормит ворон, Пасифила радушно встречает приезжих».
Общеизвестна связь между поэтом Менандром и Гликерой, но он поссорился с ней, потому что ревновал. В то же время Филемон влюбился в Гликеру и в одной из своих пьес назвал ее образцом добродетели. В ответ Менандр написал, что ни одна женщина не может быть хорошей.
Македонец Гарпал, надзиравший за богатством Александра до своего бегства в Афины, был безумно влюблен в Пифионику, и растратил почти все на нее. Она была гетерой. Когда она умерла, он воздвиг ей очень дорогой памятник. По этому поводу перечитаем отрывок из двадцать второй книги «Историй» Посидония: «По дороге на кладбище он следовал за телом своей возлюбленной, сопровождаемый хором из прославленных артистов под звуки разнообразных играющих в гармонии музыкальных инструментов». Что касается Дикеарха, то в «Спуске в пещеру Трофония» он рассказывает: «Прибывший в Афины по пути в Элевсин испытает то же чувство, что и в путешествии по так называемой «священной дороге». Остановившись в том месте, где можно увидеть храм Афины и цитадель, прохожий заметит на обочине монумент, который по своему грандиозному виду не имеет себе равных в регионе. <595> На первый взгляд можно подумать, что эт наверняка памятник во славу Мильтиада, Перикла, Кимона или другого великого героя, сооруженный за счет государства или, по крайней мере, с разрешения властей. Но когда мы подходим ближе, то понимаем, что это памятник куртизанке Пифионике: невероятно, но факт!» Феопомп, осуждая в своем «Послании к Александру» развращение Гарпала, сказал: «Пойди и спроси у вавилонских шпионов, чтобы узнать, как он обставил погребение Пифионики после ее смерти. Она была рабыней флейтистки Вакхиды, женщины, которая сама была служанкой у Синопы Фракийской, проститутки, переместившей свое заразное дело из Эгины в Афины. Следовательно, Пифионика была не только тройной рабой, но и тройной шлюхой. Знай, что более чем за двести талантов Гарпал возвел два памятника именно для нее. Это вещь, которая не испытывает недостатка в желчи, когда мы знаем, что для людей, которые умерли в Киликии за твоё царство и свободу Греции, ни один из твоих управляющих и не подумал построить какой–либо мавзолей. Теперь будь в курсе, что уже долгое время куртизанка Пифионика обладает двумя памятниками, одним в Афинах, другим в Вавилоне. А ведь эта женщина предлагала свои прелести всем и по низкой цене. И в честь этой твари нахал, который притворяется твоим другом воздвиг мавзолей и святилище и назвал их именем Афродиты Пифионики. Этим действием он явил свое презрение к каре от богов и втоптал в грязь должность, которую ты ему доверил». Женщина эта упоминается еще Филемоном в «Вавилонянине»: «Царицей вавилонской станешь ты, коль выпадет тебе судьба, слыхал про Пифионику с Гарпалом?» И Алексид упоминает о ней в «Ликиске», а на смену Пифионике пришла Гликера.
Феопомп говорит нам, что у Гарпала был роман с Гликерой, о которой мы уже говорили. Автор добавляет, что он отказывался носить венок, если не увенчивали и его любовницу. Феопомп писал Александру: «В сирийском Россе у него была медная статуя Гликеры, установленная там же, где он должен был воздвигнуть монумент тебе и себе! Он разрешил этой женщине жить в царском дворце в Тарсе, позволяя, чтобы ей поклонялись и прославляли как царицу; Наконец, он завалил ее всеми этими прерогативами, которыми ему лучше было бы почитать твою мать и твою жену». Это свидетельство подтверждает сочинитель маленькой сатирической пьесы «Аген», которая была исполнена в празднование Дионисий на реке Гидасп. Неизвестно, является ли ее автором Пифон из Катаны (или из Византия) или сам царь. В любом случае, пьеса была поставлена после побега Гарпала к побережью. В этом сочинении Пифионика, очевидно, уже мертва, так как Гликера там любовница Гарпала, и там показана её причастность к делу о щедрых дарах, полученных от Гарпала Афинами:
«Там, где камыш растёт, есть крепость под названием Аорн, со стороны другой, налево — шлюхи знаменитый храм, его воздвиг Паллид пред тем, как присудил себя к бегам. Здесь маги–варвары его узрели в горе и внушили, что с духом Пифионики он мог вступить в контакт».
<596> В этом отрывке автор обозначает Гарпала как Паллида. Но в следующем стихе он называет его настоящим именем:
Б. Узнать хочу я от тебя, отсюда далеко живя, как там в аттической земле, что делает народ? А. Пока, по их словам, влачили жизнь рабов они, обед у них приличный был, но нынче вику лишь вкушают и укроп, пшеницы вовсе нет. Б. Гарпал, слыхал я, им зерна послал немало мириад, не меньше, чем Аген, и гражданином стал. А. Зерно Гликеры было — не простой залог — оно им принесёт погибель».
Навкратис также произвел знаменитых гетер, замечательных красотою, среди них Дориху, которая стала любовницей Харакса, брата красивой Сапфо, когда он отправился в Навкратис за бизнесом. Сапфо решительно осудила эту связь, упрекнув женщину в том, что она брала у ее брата много денег. Геродот называет ее Родопис, не имея возможности сказать, является ли она Дорихой, которая воздвигла в Дельфах два знаменитых вертела, о коих говорил Критин в следующих стихах ….. Посидипп, который так часто упоминал Дориху в «Эзопии», составил следующую эпиграмму в ее честь:
«Кости, Дориха, твои украшаются прядью твоих нежных кос и пахучим покровом; в него завернула Харакса приятного ты и была с ним до времени утренних чаш. Но свежи свитки песен любовных Сапфо и звучать будут вечно. Блаженно будь имя твое, и Навкратис его сохранит, корабли пока к морю плывут через Нил».
Не премину напомнить вам, что другая красивая гетера, Архедика, была также уроженкой Навкратиса. Как охотно признается Геродот, в Навкратисе, непонятно почему, гетеры обладали неотразимым обаянием.
Давайте вспомним и гетеру из Эреса, которую звали, как и поэтессу, Сапфо, и которая прославилась своей любовью к прекрасному Фаону, если верить словам Нимфида в «Путешествии по берегам Азии». Никарета из Мегары была гетерой не из безродных и привлекала не только своими прелестями, но и умом. Мы знаем, что она училась у философа Стильпона. У Билистихи, аргосской гетеры, также была прекрасная родословная: она утверждала, что происходила из семьи Атридов, как сообщают авторы истории Аргоса. Была известна еще одна гетера, Леэна, любовница Гармодия, знаменитого тираноубийцы: пытаемая солдатами тирана Гиппия, она умерла от страшных мучений, не произнеся ни единого стона. Наконец, я напомню вам, что оратор Стратокл держал гетеру, Лемэ, которую также называли Парорамой и Дидрахмой, потому что она предлагала себя первому встречному за две драхмы, как говорит Горгий в книге «О гетерах».
<597> Миртил собирался прекратить свое повествование, но добавил: «Друзья мои, я забыл рассказать вам об Антимаховой «Лиде», а также об одноименной гетере Лиде, которую любил Ламинфий из Милета. По словам Клеарха в «Эротике», оба поэта, влюбленные в эту прекрасную чужеземку, составили для нее, каждый со своей стороны, стихотворение под названием Lydé, одно в элегических, а другое в лирических стихах. Я также не упомянул Мимнернову флейтистку Нанно и Леонтион, любовницу поэта Гермесианакса из Колофона. Вдохновленный своей страстью, последний написал не менее трех книг элегий, третья из которых содержит настоящий каталог любовных связей всех видов, который я постараюсь прочесть вам:
«Отпрыск любимый Эагра помощницей лиру имея, привёл из Аида назад Агриопу, фракийскую деву. Он плыл по реке по худой и жестокой, по коей Харон души мёртвых везёт в общей лодке (поток там гремит), чрез болото и крупный тростник прорываясь. Орфей, хоть один был совсем, у волны разыгрался на лире, и всех усладил он богов, беззаконный Коцит даже гнев скрыл под брови, певец и ужасного пса не боялся, хотя и пылали огнём его лай и свирепое око, а три головы его страх порождали. И песней своей убедил Орфей вышних вернуть Агриопе дыхание нежное жизни. Мусей же, сын Мены, Харит предводитель, почтил Антиопу наградой. Она посвященным оракул рекла громогласно вблизи Элевсинского брега, притом сокровенно, по долгу еще провожала жреца чрез Рарийскую степь, чтоб уважить Деметру. И знают о ней и в Аиде. Ещё Гесиод беотиец, познаний всех кладезь, оставил свой дом и пришёл в Геликон он, в деревню аскрейцев; был он влюблен и, посватавшись к деве из Аскры, Эое, он испытал много мук, и играя певца, написал Каталоги он женщин, начавши с Эои. Сладкий Гомер, кому Зевс предназначил приятнейшим стать средь служителей муз наравне с божеством, исхудал до костей и Итаку воспел от любви к Пенелопе он мудрой, и ради неё он пришёл, испытавши немало, на маленький остров, оставив свой край далеко, и прославил Икария род и народ амиклейский, скорбя о своих злоключеньях. <598> Мимнерм, что раскрыл после многих трудов сладкий звук и дыханье стиха–пентаметра, сгорал по Нанно, и нередко, во рту древний лотос держа, пировал с Гексамией, Гермобий врагом был ему, вечно злобный, и также Ферекла терпеть он не мог, тот смеялся над ним. Антимах, воспылавший к лидиянке Лиде, туда, где Пактол протекает, пришел, и когда приключилась ей смерть, он с рыданием тело в сухой там земле погребя и горюя, в высокий потом Колофон возвратившись, плачем священные книги наполнил: и так обессмертил он в них свои скорби. С Лесба Алкей, как ты знаешь, не раз на пирах страсть к Сапфо выражал, ударяя по струнам: соловушку ту возлюбил он и гимнами боль наводил на теосского мужа. Да, за неё, чьей красе уступали все женщины Лесба, Анакреонт, льющий мёд вместо слов, состязался. Отчизну, лозою увитую, Сам, покидал он, чтоб в Лесбос приплыть, изобильный вином, и нередко взирал там на Лектор, мыс Мисии, он через гладь эолийской волны. Когда муж, что аттической прозван пчелой, оставлял многохолмный Колон, поручил хору петь он о Вакхе и страсти своей к Феориде, ещё к Эригоне, страсть ту Софоклу Зевес дал на старости лет. Расскажу и о том, кто всегда сторонился любви и снискал себе общую злобу за то, что бранил он всех женщин, и он поражен был Эрота стрелой и не спал по ночам от мучений, и всю Македонию в горе прошёл он за ключницею Архелая: злой рок, наконец, повстречал Еврипид и от лютых пал псов Аррабея. Поэт Филоксен из Киферы, воспитанник Вакха кормилиц и Муз ученик, ставший флейте слугой самым верным — известно тебе, как от страсти он град наш прошёл и в Ортигию прибыл, и слышала ты, как страдал он, печаль же его Галатея поставила ниже первин козьих стад. И ты знаешь ещё и аэда, в чью честь эврипильцы на Косе сработали статую в меди, её под платаном воздвигнув; Филит о любви своей пел к непоседе Биттиде во многих словах и в любой разной речи. Те ж, кто себя предал жизни простой и искал тайны мудрых вещей, кто завяз в болтовне, тем снискав добродетель, и те избежать не могли страшных пыток любви, и запряг их ужасный возничий. <599> Страсть к Феано Пифагору случилась самосцу, однако, раскрыл он красу в геометрии дуг и ещё в тесной сфере сумел заключить бесконечный эфир! Гнев свирепый Киприды познал и Сократ, самым мудрым объявленный Фебом среди всех людей. Хоть глубокую душу имел и нашёл много троп в рассужденьях, к Аспасии в дом он страдая входил и не мог излечиться от страсти. И муж из Кирены, проворный умом Аристипп, страстью был увлечен аж за Истм, в Апидан; воспылавши к Лаис, избегал он бесед и влачил жизнь пустую».
В этих строках Гермесианакс делает вопиющую ошибку в предположении, что Сапфо и Анакреонт были современниками: поэт жил во времена Кира и Поликрата, а поэтесса творила при Алиатте, отце Крез. Тем не менее, Хамелеонт в книге о Сапфо говорит, что следующие строки были написаны Анакреонтом для лесбийки; многие авторы, по его словам, убеждены в этом:
«Эрот златовласый мне бросит пурпурный свой мяч, пригласив меня с девой играть; на ногах её пестрая обувь. Но дева (из тучного Лесба она) начинает ругать мои космы — они–де белы — есть чему удивляться!»
Далее Хамелеонт утверждает, что Сапфо ответила ему так:
«Твой гимн, златотронная муза, теосец пропел, славный старец из доброй земли жён прекрасных, приятно»
Но очевидно, что эта песня не принадлежит Сапфо: ее можно адресовать кому угодно. Со своей стороны, я согласен, что именно благодаря литературной пьесе Hermèsianax вызывает тавас, любовь. Ибо, помните, ведь комедиограф Дифил в пьесе «Сапфо» даже Архилоха и Гиппонакса сделал любовниками поэтессы.
Итак, друзья мои, я составил для вас, и не без заботы, этот эротический каталог, не будучи сам эротоманом, как заявил оскорбительным тоном Кинулк: ибо я признаю, что очень привязан к Эросу, но не к эротоманству. «Что за нужда горевать с многословьем, коль можно молчать и скрывать все печали в потемках?» Это стихи из «Амфитриона» Эсхила Александрийского, того самого, кому мы обязаны эпосом «Мессения», и который является прекрасным ученым мужем.
Думаю, я доказал, что самыми могущественными божествами являются Эрот и Афродита «золотая». <600> И я приведу вам по памяти следующие стихи Еврипида,
«Сможешь ли ты оценить Афродиту богиню? Её не измеришь, о ней ты не скажешь, насколько она велика, иль докуда дойдёт её власть. Она та, кто питает тебя и меня и всех смертных других. Докажу её силу не только речами, но делом. Земля любит дождь, а сухая бесплодна она и не может без влаги. Почтенное ж небо, набухнув дождём, обожает пролить его вниз из–за чар Афродиты. Смещается влага с землёй — и растёт все для нас, получает питание все, чем род смертных живёт, процветая».
Позвольте нам также процитировать самого почтенного Эсхила, который в «Данаидах» так представляет Афродиту:
«Землю не прочь потерзать непорочное небо, и с ним сочетаться не против земля. С неба льет дождь, и брюхатит он землю, и смертным рождает она корм для коз и Деметрину пищу. Плоды созревают дерев в водяном том союзе, причина которому я».
В «Ипполите» Еврипида Афродита опять обьявляет:
«Все, кто от Понта живёт до пределов Атланта, взирая на солнечный свет <пусть узнают>, что чтущих меня я уважу, зазнавшихся же кара настигнет».
Молодой Ипполит, хотя и добродетельный, совершил роковую ошибку, не почтив Афродиту, и это погубило его. И ни Артемида, которая его любила, ни боги, ни демоны не могли спасти его. Тот же поэт также говорит:
«Кто богом великим не судит Эрота, тот, верно, иль глуп, иль не ведает блага, не зная, что бог величайший Эрот есть для смертных».
Эрота всегда воспевал мудрый Анакреонт для того, чтобы его имя было у всех на устах. По этому поводу превосходный Критий отмечает:
«Эллинам Теос доставил поэта, про женщин несчастных соткавшего песни. Анакреонт то приятный, огонь на застольях и жён обльститель, враг флейты, друг лиры, не знающий бед усладитель. Любовь не померкнет твоя, не угаснет она, пока раб носит чаши с вином и с водою направо, пока женский хор бдит в ночных торжествах, и тарелка, дочь меди, коттаб венчает и ждёт, когда каплями брызнет ей Бромий».
Архит, автор музыкальной теории, утверждает, по словам Хамелеонта, что Aлкман открыл дорогу авторам эротических виршей и что он первым написал нескромную песню. Правда, что он обожал женщин и был очень искусен в этой поэзии. Вот фрагмент одной из его песен: «Опять Эрот сладкий в угоду Киприде наполнил, согрел теплотой моё сердце». Архит также сказал, что Алкман безумно любил Мегалострату, поэтессу, которая обладала даром привлекать влюбленных очарованием своего разговора. <601> Вот что поэт говорит о ней:
«Мегалострата, счастливая дева, имевшая кудри златые, явила дар муз сладкогласых».
Стесихор был зациклен на Эроте и тоже сочинял песни под его вдохновением. Они назывались «пайдейя» и «пайдика». Эротомания была настолько распространена, что никто не считал любострастников порочными людьми: даже великие поэты, в том числе Эсхил и Софокл, иллюстрировали трагедии темой эротики: первый описал любовь Ахиллеса и Патрокла, а второй в «Ниобе» говорил о любви к мальчикам, так что эту пьесу называют еще «Педерастрией». Заметим, что публика обожала эту лирику.
Ивик из Регия воскликнул:
«Весной лишь у яблонь кидонских плоды и весной лишь гранаты растут: их вода орошает в саду необорванном дев, и набухшие гроздья цветут под лозой виноградной в тени. Я ж влюблен круглый год и, пылая огнём, страсть терзает меня, от Киприды летя, как фракийский Борей среди молний, и жалит всегда неотступно с безумием жгучим; под властью свирепой не спит моё сердце».
Пиндар был также охвачен Эротом, когда писал:
«чтоб ты любил и любви угождал в надлежащее время, если ты стар стал, душа, не гонися за страстью»
Вот почему Тимон в своих сатирах говорит: «Срок для любви есть, есть время жениться, наступит пора для покоя». Мы не должны ждать, как говорит тот же философ, чтобы кто–то сказал нам: «Когда его солнцу приспел срок склониться, он начал искать удовольствий». А когда Пиндар вспоминает о Феодосии Тенедосском, о котором он заботился, что еще он сказал, кроме тех немногих стихов?
«Должно в урочное время срывать плод любви, когда юн ты, душа. Но коль кто–то увидит в глазах Феоксена лучистую вспышку и страстью не вспыхнет к нему, то имеет тот чёрное сердце, стальное или из железа, что ковано в хладном огне, и Киприда с стремительным взором гнушается им, иль он трудится ради богатств, или женской он дерзости предан душой и ей всячески служит. Но я, угождая богине, как воск пчел священных растаю от вида мальчишек. Явилась Пифо и в Тенед, Гегесилов же сын вознесен был на небо Харитой».
Многие люди предпочитают связи с мальчиками любимым женщинам. Вообще, их ревнители утверждают, что педерастия широко практикуется в тех городах Греции, где законы наиболее отшлифованы. Критяне, например, как я уже упоминал выше, и жители Халкиды в Эвбее любят эти союзы. Эхемен в «Истории Крита» утверждает, что Ганимед был похищен Миносом, а не Зевсом. Но халкидяне говорят, что Ганимед был похищен в их собственной стране: в доказательство они все еще показывают место, где это произошло; оно называется Гарпагион, между прочим, очень красивый регион, покрытый миртовыми деревьями. Что касается Миноса, то должно быть известно, что он положил конец своей ссоре с афинянами (из–за убийства его сына), потому что он нежно любил Тесея. Он отдал ему руку своей дочери Федры, если верить сообщению Зенида (или Зеноса) из Хиоса в «Истории», которую он посвятил своей стране.
<602> Перипатетик Гиероним заявляет, что союзы с мальчиками одобрялись, потому что было обнаружено, что сила молодых людей в сочетании с взаимным подражанием низвергала тиранические правления. Это правда, что любовники охотно принимали худшие муки, чтобы не прослыть трусами в глазах своих миньонов. Достаточно вспомнить священный лох, созданный в Фивах Эпаминондом, а также убийство Писитратидов Гармодием и Аристогитоном. Давайте не будем забывать, что произошло на Сицилии, в Акраганте, из–за любви, которая объединяла Харитона и Меланиппа, согласно Гераклиду Понтийскому в книге «Об эротике». Они составили заговор против Фалариса. Когда их пытали, чтобы они заговорили, они не только отказались выдать своих сообщников, но и подвигли Фалариса к снисхождению своей стойкостью: он отпустил их и даже похвалил. В результате этого акта Аполлон вознаградил Фалариса, отсрочив час его смерти, и он изложил свое решение всем, кто просил Пифию устранить тирана. Что касается Харитона и его друзей, то бог дал следующий оракул, в котором пентаметр предшествовал гекзаметру, как позже их ставил в своих элегиях Дионисий Афинский по прозвищу «Халк»: «Счастье нашли Харитон с Меланиппом друзья, вожди смертных, в небесной любови». Замечательно также сказанное о Кратине из Афин, красивом молодом человеке, который жил в то время, когда Эпименид пошёл на человеческие жертвоприношения, чтобы очистить Аттику от скверны. Неанф из Кизика говорит о нем во второй книге «Ритуалов посвящения». Кратин предложил очистить землю, которая вскормила его, и предложил себя в качестве жертвы. Его возлюбленный Аристодем сделал то же самое, и осквернение было искуплено. Тираны же пытались искоренять однополую любовь всеми способами. Некоторые из них даже подожгли палестры, которые они считали гнездами сопротивления своему господству: именно так поступил Поликрат, тиран Самоса.
Среди спартанцев, если верить Гагнону, философу Академии, было модно, чтобы с девочками до замужества обращались, как с милыми мальчиками. По этому поводу законодатель Солон говорит: «Желаю, чтоб бедра твои и уста восхитительны были». Эсхил и Софокл выражаются более вольно, первый в «Мирмидонцах»: «Бедра святые бесчестишь, презрел и мои поцелуи, жестокий!», а второй в «Колхидянках» говорит о Ганимеде: «Бедрами он раздувает величие Зевса»..
Я далек от того, чтобы не знать, что географ Полемон в» Ответе Неанфу» утверждает, что история Кратина и Аристодема — чистая выдумка. Но, мой дорогой Кинулк, я прошу тебя принять эти истории как они есть, даже если они лишь басни. Давайте поэтому не без задора прочтем стихи, в которых говорится о любви к мальчикам. Педерастия, согласно Тимею, пришла в Элладу от критян. <603> Другие утверждают, что «первопроходцем» был Лай, когда его пригласил Пелопс. Влюбившись в Пелопсова сына Хрисиппа, он захватил его, посадил в колесницу и умчался вместе с ним в Фивы. Праксилла из Сикиона считает, что Хрисипп был похищен Зевсом [или Эдипом]. Известно, что среди варваров у кельтов, у которых есть великолепные женщины, предпочтение отдается мальчикам, и кельты, бывает, спят даже с двумя симпатичными дружками на одной кровати, сделанной из шкур животных. Что касается персов, то Геродот утверждает, что они научились любить мальчиков у эллинов.
Царь Александр был также большим любителем красивых мальчиков. В книге «О жертвоприношении в Илионе» Дикеарх даже признается, что тот был настолько влюблен в евнуха Багоя, что в разгар театрального представления он наклонился к нему и нежно обнял: зрители тут же зааплодировали в знак одобрения, что побудило царя снова обнять Богоя. В «Исторических записках» Каристий рассказывает: «У Харона из Халкиды был мальчик, который был дорог его сердцу. На групповом застолье в доме Кратера Александр похвалил этого красивого молодого человека. Тогда Харон предложил своему миньону пойти с царем, но последний сказал: «Нет, я не буду этого делать, потому что ты испытаешь лишь страдания от моего удовольствия». Несмотря на своё сладострастие, царь умел воздерживаться и соблюдать приличия. Когда ему довелось захватить дочь и жену Дария, женщину великой красоты, он не только не коснулся их, но даже воздержался от того, чтобы сказать им, что они стали пленницами, повелев обращаться с ними так, будто Дарий был все еще царем. А Дарий, узнав об этом, создал руки к небу и взмолился Гелиосу, чтобы царствовал или он, или Александр.
Ивик рассказывает, что Тал был возлюбленным Радаманфа. Диотим в «Гераклее» сообщает, что Эврисфей был любимцем героя, и это объясняет, почему он охотно согласился взять на себя исполнение подвигов. Говорят, что Агамемнон влюбился в Aргинна, когда тот купался в Кефисе, где он и потерял свою жизнь: Агамемнон предал его погребению, а на месте могилы воздвиг храм Афродиты Аргинниды. Ликимний из Хиоса добавляет в «Дифирамбах», что Гименей был возлюбленным Аргиннна [или Диониса]. Кифаред Аристокл был наибольшей усладой для царя Антигона. О нем пишет Антигон Каристский в «Жизни Зенона»: «Царь Антигон любил пировать в обители Зенона. Однажды утром, возвращаясь с пьянки, он ворвался в дом Зенона и уговорил его пойти развлечься к кифареду Аристоклу, которого царь обожал до безумия».
Если Еврипид очень любил женщин, то Софокл, со своей стороны находил удовольствие в мальчиках. В книге «Путешествия» поэт Ион рассказывает нам следующее: «Я встретил поэта Софокла на Хиосе, направлявшегося в качестве стратега на Лесбос, и в похмелье он был столь же игривым, сколь и остроумным. В один прекрасный день его хиосский друг и афинский проксен Гермесилай угощал его; стоящий у огня мальчик наливал ему вино, и когда он покраснел, Софокл сказал ему: «Ты хочешь, чтобы я пил с удовольствием?» «И когда мальчик ответил утвердительно, поэт сказал ему: «Тогда дай мне мою чашу, а затем забери ее с бесконечной медлительностью». Мальчик начал краснеть еще больше, и Софокл сказал человеку, с которым он делил место: «Какие же Фриних нашел правильные слова: «Пышет на алых щеках свет любови». <604> Тут же человек из Эретрии, специалист по литературе, ответил: «Ты, конечно, хорошо разбираешься в поэзии, Софокл, но я думаю, что Фриних не очень удачно описал щеки красивого мальчика как пурпурные. Если художник смажет его щеки алым цветом, он потеряет свою красоту. Нет, мы не должны путать красивое с уродливым!» Софокл, громко смеясь, ответил эретрийцу: «Тогда, чужеземец, ты не одобришь стиха Симонида, который, однако, греки находят возвышенным: «Из губ своих алых льёт девушка речи», как <не одобришь ты> и изыск другого поэта: «Феб златокудрый». Действительно, если бы художник окрасил волосы бога в золотой цвет вместо черного, работа была бы очень уродливой, если следовать твоему мнению. Ты также должен ненавидеть «розоперстую» Эос, ведь если кто–то погрузит свои пальцы в розовую краску, то увидишь руки красильщика, а не красивой женщины. Среди поднявшегося смеха эретриец не знал, что ответить на блестящую раздачу Софокла, который возобновил разговор с молодым виночерпием. В то время как последний пытался убрать соломинку из килика мизинцем, поэт спросил мальчика, «видишь её?». И когда тот сказал «да», Софокл ответил: «Сдунь ее, я не хочу, чтобы ты мочил пальцы!» «Мальчик наклонился над чашей, и вдруг Софокл потянул ее к своим губам, так что их головы сблизились. И, оказавшись рядом с ребенком, он обнял его и поцеловал. Все стали аплодировать поэту, который так тонко действовал. Софокл сказал им: «Мои дорогие хозяева, я занимаюсь стратегией, хотя Перикл заявил мне, что в стихах я мастер, но в военных вопросах не мыслю ничего. Так вот, вам не кажется, что я неплохо сманеврировал?» Так мудрствовал поэт как в моменты праздника, так и в интимной обстановке. Однако в политике, следует признать, он не очень себя проявил и и ничем не отличался от любого представителя правящих кругов.
Гиероним Родосский рассказывает в «Исторических записках»: «Однажды Софокл привел красивого мальчика за городские стены, чтобы заняться с ним любовью. Мальчик разделся и расстелил свой плащ на траве, а затем залез к Софоклу под его великолепную хланиду. Когда времяпрепровождение закончилось, мальчик унес хланиду, оставив детский плащ. И когда Еврипид узнал об этом, он стал насмехаться над своим соперником, признав, что он тоже попользовался этим мальчиком, но совершенно бесплатно, тогда как Софокл был разведен из–за собственной невоздержности. Софокл, узнав об этой клевете, обратился к Еврипиду с эпиграммой, в которую он вставил Гелиоса и Борея, намекая тем самым на вкус Еврипида к прелюбодеяниям:
«Гелий то жаром своим, Еврипид, без хланиды оставил тебя, а не мальчик, с тобой же сошелся Борей, когда тискал жену не свою ты. Выходит, не так уж ты мудр, коли, сея на поле чужом, в суд приводишь Эрота как вора».
<605> Феопомп в своем трактате о сокровищах, разграбленных в Дельфах, говорит, что Асопих, миньон Эпаминонда, вырезал на своем щите трофей Левктр, у которого города он избежал многих опасностей. Он также сказал, что этот щит был посвящен в портике Дельф. В той же работе Феопомп рассказывает, что Фаилл, тиран Фокеи, был любителем женщин, тогда как <его брат> Ономарх предпочитал мальчиков; последний был настолько влюблен в сына Пифодора Сикионского, красивого молодого человека, который приехал в Дельфы посвятить свои локоны, что он предложил ему четыре золотых гребня, подношение Сибариса, которое он отвернул. Что касается Фаилла, он дал флейтистке Бромиаде, дочь Диниады, серебряную чашу, пожертвование фокейцев, и золотой плющевый венок, дар пепарефцев. Давайте послушаем Феопомпа: «Эта девушка сыграла бы на лире на пифийских играх, если бы ей не помешала толпа. Говорят, что Ономарх дал Фискиду, сыну Ликола из Трихонея, венок из золотого лавра; этот красивый парень был отправлен отцом к Филиппу для проституирования, но Филипп по пользовался им и отослал без награды. В другое время Ономарх удовлетворил благосклонность Дамиппа, сына Эпилика Амфипольского, приношением Плисфена. В свою очередь Филомел дал лавровый венок из золота, предложение от народа Лампсака, фессалийской танцовщице Фарсалии. Известно, что эта Фарсалия погибла в Метапонте на рынке от рук предсказателей. Говорят, что некий голос прозвучал из медного лавра, который метапонтцы посвятили, когда праздновали прибытие в их края Аристея Проконнесского, утверждавшего, что он вернулся из земли Гипербореи. В то же самое время Фарсалия оказалась в центре рынка; тотчас же гадатели, охваченные яростью, бросились на нее и растерзали в клочья. Позже, когда захотели узнать причину этого преступления, было обнаружено, что женщина понесла кару за кражу венка, принадлежавшего дельфийскому богу».
Так что будьте осторожны, дорогие философы, практикующие страсть, противную природе, и оскверняющие Афродиту: вы можете подвергнуться той же каре! Конечно, мальчики остаются красивыми, пока они напоминают девочек: именно так говаривала куртизанка Гликера, согласно Клеарху. Что касается меня, то я думаю, что Клеоним Спартанский действовал вполне в соответствии с природой, так как он был первым из людей, взявших заложников, конкретно в Метапонте, двести девушек и женщин потрясающей красоты из числа знати. Дурис Самосский сообщает об этом факте в третьей книге «Истории Агафокла». И я, по словам Эпикрата в «Антилаиде», «все тайны любви изучил у Сапфо, Клеомена, Лакинфия и у Мелета».
Но вы, мои дорогие философы, если когда–либо влюбитесь в женщину и увидите, что счастье с ней недоступно, знайте, что любовь потом прекратится, так утверждает Клеарх. Вот примеры. Недалеко от фонтана Пирены бык взобрался на медную корову. Точно так же живые пёс, голубь и гусак пытались покрыть нарисованных суку, голубку и гусыню. Несмотря на их пыл, они не могли «освоить» эти вещи и в конце концов сдались, как сдался и Клеисоф из Селимбрии: он безумно влюбился в мраморную статую с Пароса, когда был на Самосе, и заперся в храме в надежде заняться с ней любовью. Холод и сопротивление мрамора отрезвили его, так что он отказался от своего желания, а затем взял кусок мяса и стал целовать его. <606> В пьесе, озаглавленной «Картина», поэт Алексид сказал:
«Другой подобный случай, говорят, произошёл на Саме. Человек влюбился в каменную деву там и с нею затворился в храме»
Филемон тоже говорил об этом приключении в следующих словах: «Однажды в Саме некто полюбил изображенье в камне и закрылся в храме».
Укажем, что эта статуя была высечена Ктесиклом, как говорит Адей из Митилены в своей книге о скульпторах. Полемон или автор книги «О Греции» говорит: «В Дельфах, в сокровищнице спинатов, есть два мальчика, вырезанные из мрамора. По словам дельфийцев, некий феор влюбился в одно из двух этих изображений и захотел насладиться им, закрывшись в храме. Когда соитие было закончено, он предложил венок в качестве награды за удовольствие. Дельфийцы узнали о его преступлении и обратились за советом к оракулу, бога, который велел им отпустить человека, объявив, что он заплатил.
Животные также влюблялись в людей. Так, петух был очарован неким Секундом, виночерпием. В шестой книге «Чрезвычайных событий» Никандр добавляет, что у петуха была кличка Кентавр, а Секунд был рабом Никомеда, царя Вифинии. В Эгии гусь влюбился в ребенка, если верить Клеарху в первой книге «Эротики», в своей же «Эротике» Феофраст рассказывает нам, что ребенок тот был родом из Олена, и звали его Амфилохом. Между тем самосец Гермий, сын Гермодора, заявил со своей стороны, что это приключение произошло с философом Лакидом. В Левкадии, по словам Клеарха, павлин воспылал к молодой девушке и настолько, что, когда она ушла из жизни, он умер вместе с ней. Кроме того, говорится, что в Иасе дельфин любил ребенка; эту легенду записал Дурис в девятой книге, в отрывке, в котором он говорит об Александре: «Он послал за мальчиком в Иас. В окрестностях этого города действительно был ребенок по имени Дионисий, который, всякий раз, когда он возвращался с палестры со своими товарищами, ходил на пляж купаться в море. Дельфин встретил его, взял на спину и проплыл с ним на обширном пространстве, прежде чем осторожно высадить на берег». Это правда, что дельфин весьма отзывчивое животное, очень умное и, кроме того, благодарное. В связи с этим Филарх рассказывает анекдот в двенадцатой книге: «Каран из Милета однажды увидел рыбаков, поймавших дельфина в сети и собиравшихся его зарезать. Он попросил их ничего ему не делать и дал им денег, чтобы отпустить его. Некоторое время спустя он попал в кораблекрушение около Микона, и все пассажиры погибли, он, с другой стороны, был спасен своим дельфином. Когда же он умер глубоким стариком в своей стране, и его останки несли в пригороде Милета, неподалеку от гавани, там появилась стая дельфинов. Они хотели участвовать в погребении этого человека. Филарх также рассказывает в двадцатой книге о любви, которой слон воспылал к человеческому младенцу. Он пишет: «Слониха по кличке Никея содержалась вместе с тем слоном. Когда жена индийца, который был занят уходом за этими животными, почувствовала, что умирает, она доверила своего ребенка в возрасте тридцати дней заботе слонихи. Когда женщина умерла, между слоном и младенцем возникла необыкновенная привязанность, так что маленькому ребенку не хотелось расставаться с ней; точно так же и для животного было горем не видеть младенца. <607> Кормилица, давая грудь ребенку, ставила колыбель между ног животного, иначе слониха отказывалась принимать пищу. В течение дня, беря тростинки из своего фуража, она отгоняла мух от ребенка во время сна; когда же ребенок начинал плакать, она раскачивала колыбель хоботом, чтобы он уснул. Аналогичное внимание к малютке проявлял и слон».
Но вы, мои дорогие философы, более жестоки и менее вежливы сердцами, чем дельфины и слоны. Верно, что Персей Китийский буквально вопиет в «Пиршественных записках»: «Совершенно нормально, что человек под властью вина упоминает про афродисийские штучки, ибо мы по природе склонны упоминать про них, когда пьянствуем. Поэтому следует хвалить тех, кто увлекается ими сдержанно, и порицать тех, кто доходит до вульгарности. Если некоторые искусные диалектики начинают бросать силлогизмы в разгар насыщенного пира, то это не значит, что они собрались не по поводу, ведь выпивка не чужда и доброму мужу, что же касается тех, кто поклялся оставаться трезвым, то хорошо известно, что они держатся совсем недолго: как только хмель овладевает ими, они скоро проявляют себя во всем своем непотребстве. Так, прибывшие несколько дней назад феоры, посланные из Аркадии к Антигону, сперва обедали с торжественностью и чинностью в соответствии с их обычаями, не бросая ни единого взгляда на нас или даже между собою. Но когда вино вступило в силу, и фессалийские танцовщицы плясали, как они привыкли, обнаженными в набедренных повязках, мужи эти, неспособные сдержать себя, неожиданно поднялись со своих лож и исступленно кричали при виде «чудесного» зрелища. Они провозгласили, что царь несомненно был очень счастливым человеком, поскольку ему было позволено созерцать столь прекрасные вещи и продолжали вести себя неподобающим образом <и не только они>. С ними выпивал один философ. Вошла флейтистка и попросилась присесть к нему на ложе Он отказался с суровым видом. Но позже, когда флейтистка была выставлена на продажу, как это принято на пирах, он торговался как юнец, а когда девушка была присуждена другому, он очень рассердился на продавца, не признав сделку. В конце концов этот суровый философ полез в драку, тогда как несколько мгновений назад он даже не соизволил предложить девушке место рядом с собой. Впрочем, а не сам ли Персей дрался, чтобы заполучить эту флейтистку? Антигон Каристский сообщает следующий анекдот в своей книге о Зеноне: «Персей купил маленькую флейтистку на пиру, но не решался забрать ее домой, потому что жил в том же доме, что и Зенон. Как только Зенон узнал про это, он пригласил девушку к себе и немедленно запер её с Персеем». Мне известно также, что Полистрат Афинский, по прозвищу Тиррен, и ученик Теофраста, срывал флейтистов.
Цари также проявляли интерес к музыкантшам, как видно из письма, которое Парменион отправил к Александру после взятия Дамаска, сообщая о взятии всего дома Дария. <608> Составив инвентарь добычи, он писал так: «Поэтому мною найдено: музыкантш и наложниц царя 329, плетельщиков венков 46, поваров 277, кашеваров 29, кондитеров 13, виноделов 17, виночерпиев 70, парфюмеров 14».
Да, мои дорогие товарищи, я говорю, что нет ничего более трогательного, чем красота женщины. Ойней в пьесе с тем же именем, написанной трагическим поэтом Херемоном, говорит о девушках, которых он видел:
«Одна возлежит, свету лунному выставив грудь и плечо оголив, у другой обнажён левый бок, как при танце, и, глядя в эфир, вид картины живой она кажет: очей её блеск победит чернь и темень. А третья, за шейку подругу обняв, мне явила прекрасные руки свои: под разорванные платьем бедро проступало ее — прямо прелесть; желанием я изошел, хоть надежд не питал. Утомленные сном, отдыхают они, где упали, на ложе из мяты, сплетя лепестки из фиалок с шафраном, весёлый их цвет примешав также в ткань одеяний, и сладкий ещё майоран, освежённый росой, протянул нежный стебель по лугу».
Этот поэт явно любил цветы, и он говорит в «Алфесибое»:
«Кожа сверкала её несказанной красой, тела блеск прикрывала она со стыдом, кудри длинные ей разметал ветерок, словно стать довелось ей из воска».
В «Ио» он называет цветы детьми весны»: «Дети цветущей весны всю покрыли округу». Но в «Кентавре», написанном разными метрами, они — дети луговые:
«Одни из них тут же на войско напали цветов, не имеющих копий, на буйных детей луговых с наслажденьем устроив охоту».
И в «Дионисе»: «Плясок возлюбленный, плющ, дитя года». А вот что он говорит о розах в «Одиссее»: «В листве очи Ор они носят, цветистые розы, блестящих кормилиц весны». И в «Фиесте: «Розы с пылающим блеском и белые лилии тут же». Наконец, в «Аргонавтах»: «Много там было Киприды цветов, в надлежащее время созревших».
<609> Многие женщины завоевали известность благодаря своей красоте: я не отрицаю это, наоборот! Разве Еврипид не говорил, что «поэт, даже старый поэт прославляет ещё Мнемозину»? Среди этих превосходных женщин я напомню о Фангелии из Милета, которая выходила замуж не менее четырнадцати раз и чья красота была легендарной, если верить софисту Гиппию в его «Репертуаре». Динон в пятой книге своей «Истории Персии» в первой её части утверждает, что Анутис, жена Багабаза, сводная сестра Ксеркса — у них был один и тот же отец — была самой красивой женщиной в Азии, но и самой развратной. Филарх в девятнадцатой книге заявляет, что Тимоза, наложница Оксиарта, превзошла всех остальных женщин красотой. Она была любезно предложена царем Египта Статире, царской жене. Феопомп, в пятьдесят шестой книге «Историй», утверждает, что Ксенопифия, мать Лисандрида, считалась самой красивой женщиной в Пелопоннесе. Но лакедемоняне убили ее вместе с сестрой Хрисой, когда король Агесилай после мятежа сверг и изгнал Лисандрида, своего политического врага. Очень красива была также Пантика с Кипра. Филарх рассказывает в десятой книге «Историй», что она жила при дворе Олимпиады, матери Александра, когда к ней посватался Моним, сын Пифиона. Так как эта женщина не была образцом морали, Олимпиада сказала Мониму: «несчастный, ты женишься глазами, а не рассудком». Не забудем и женщину, которая вернула Писистрата к тирании, чья красота и восхитительные формы, согласно Филарху, делали ее похожей на Афину, хотя она была всего лишь торговкой цветами, а Писистрат выдал ее замуж за своего сына Гиппарха, по словам Клидема в восьмой книге «Возвращений»: «Своему сыну Гиппарху он предложил руку своей любовницы, Фии, дочери Сократа, а Гиппию, который был тираном после него, он отдал дочь бывшего полемарха Харма, очень красивую женщину. Но случилось так, что этот Харм влюбился в Гиппия, и настолько, что он первым установил, недалеко от академии, Эрота, на пьедестале которого были начертаны стихи: «Многохитрый Эрот, Харм воздвиг тебе этот алтарь у тенистых пределов палестры». Гесиод в третьей книге «Меламподий» утверждает, что Халкида в Эвбее рожднем самых очаровательных женщин Греции. Я не сомневаюсь, что женщины там весьма миловидны. Феофраст также был убежден в этом. В продолжение той же темы Нимфодор утверждает в «Описании Азии», что на Тенедосе, расположенном недалеко от Трои, женщины красивее, чем где–либо еще.
Теперь о конкурсах красоты. По словам Никия в «Истории Аркадии», именно Кипсел учредил их после того, как основал на равнине Алфея город, который сначала населяли люди из Паррасии, и он посвятил храм и алтарь Деметре Элевсинской. Именно во время празднеств в честь этой богини были проведены конкурсы красоты. Говорят, что на первой демонстрации победительницей стала собственная жена Кипсела, Геродика. Соревнование по–прежнему существует, и женщины, которые в нем участвуют, называются «Хрисофорами»; со своей стороны, Феофраст сообщает нам, что конкурс мужской красоты устраивается в Элиде. Судейство на нем очень строгое, и победители получают в качестве призов оружие. <610> Деметрий из Левктр добавляет, что это оружие тут же посвящается Афине, и победитель, увенчанный от друзей лентами, проводится в процессии к святилищу. Согласно Мирсилу в «Исторических парадоксах» предлагаемый венок был из мирта. Феофраст, уже названный, говорит о состязаниях, на которых женщины соревнуются в добродетели и в домашнем хозяйстве, как и у варваров. С другой стороны, есть страны, где награду вручают единственно за красоту, как это имеет место в Тенедосе и на Лесбосе. Тем не менее, Феофраст замечает, что красота выпадает лишь по случаю или от природы, и что лучше всего хвалить только мудрость. Для него красота совершенна только тогда, когда она сопровождается добродетелью; красота же сама по себе рискует привести женщину к распутству.
Как только Миртил произнес свою уснащенную массой подробностей и вызвавшую восхищение всей аудитории речь, Кинулк сказал: «Эрудиция! это тщета!» Так объявил атеист Гиппон. Что касается божественного Гераклита, то он сказал: «Многознание не дает мудрости». «Давайте послушаем Тимона: «Он кажет ученость большую, чего нету суетней в мире». Какой смысл сбивать нас всеми этими именами, мой дорогой педант: это скорее обессилит нас и не сделает мудрее. Если тебя попросят привести имена солдат, которые заперлись в троянском коне, ты назвал бы лишь одного или двух, не больше. И ты не сумеешь найти никого из них в стихах Стесихора, а только в «Гибели Трои» Сакада Аргосского, который дал их исчерпывающий список. Я даже побьюсь об заклад, что ты совершенно неспособен перечислить имена спутников Улисса, конкретно тех, кого съели циклопы или лестригоны, если они действительно были съедены. Фактически ты ничего не знаешь обо всем этом и предпочитаешь цитировать своих Филархов в любой момент и сказать нам, что в Хиосе никогда не увидишь ни гетер, ни флейтисток». Тогда Миртил спросил: «Где Филарх мог это сказать? я прочитал его труд от корки до корки». И Кинулк ответил: «В двадцать третьей книге». А Миртил: «Я совершенно прав, что ненавижу вас, философов, врагов литературы, которых Лисимах изгнал из своего царства официальным указом, как верно говорит Каристий в «Исторических записках». Аналогично поступили и афиняне, что подтверждается во «Всаднике» Алексидом:
«И это Академия, поди, и это Ксенократ? Благословен Деметрий будь и номофеты, ведь они из Аттики изгнали прочь людей, что нашу молодежь «питают силой», если верить им».
Некий Софокл также изгнал из Аттики всех философов псефисмой. Филон, ученик Аристотеля, затем написал речь против него, в то время как Демохар, двоюродный брат Демосфена, произнес немалую похвалу этому Софоклу. И римляне, самые добродетельные из всех людей, изгнанали из Рима софистов за разложение молодежи. Позже почему–то их призвали их обратно. <611> Комический поэт Анаксипп решительно осуждает вас в «Пораженном молнией»:
«Увы, философом ты стал. Мудры ж они лишь на словах, однако, я б сказал — ведь как дойдёт до дел, то вижу я придурков».
Поэтому правильно, что многие города, и особенно лакедемоняне, как говорит нам Хамелеонт в Симониде, запретили обучение риторике или философии из–за ваших раздоров без хвоста или головы и бесплодных споров. Сократ был жертвой подобных указов. Перед своими судьями он использовал самые гнусные аргументы, притворяясь, что говорит о справедливости. Феодора Атеиста также приговорили к смерти, а Диагора отправили в изгнание. Между прочим, он погиб в море, когда его корабль потерпел крушение. Известно также, что Диотим, автор книг против Эпикура, был предан суду эпикурейцем Зеноном и в конце концов казнен, по словам Деметрия из Магнезии в «Одноименниках». Долой киников! Говоря кратко, как Клеарх из Сол, я скажу, что вы живёте не по–собачьи, но вы скорее сами псы, причём разделяете с собакой и сохраняет самые худшие из её необыкновенных качеств. Например, пёс обладает удивительным нюхом, он охраняет дом и оберегает тех, кто обращается с ними по–доброму, и здесь ему нет равных. Увы, ни одно из этих последних двух качеств не свойственно вам, вы лишь гордитесь тем, что подражание собачьей жизни. Вы не друзья людей и не пытаетесь понять их; кроме того, в отличие от собаки, у вас нет чутья, вы ленивы и беспечны. Конечно, собака по природе своей ворчлива и ненасытна, живёт в нужде и под открытым небом, и вы тоже бранчливы и прожорливы, не имеете крыши над головой и лишены домашнего уюта. Поэтому добродетель вам совершенно чужда; ваша жизнь абсурдна. По правде говоря, нет ничего менее философского, чем эти притворные философы. Кто когда–либо надеялся, что Эсхин, ученик Сократа, имеет характер, который оратор Лисий описывает в своей речи об обязательствах? Мы восхищаемся Эсхином как добрым и уравновешенным человеком, судя по его диалогам, опубликованным под его именем, если, конечно, мы не имеем дело с трудами мудреца Сократа, потому что Ксантиппа, жена Сократа, отдала их ему после смерти последнего, как утверждают Идоменей и иже с ним.
Что касается Лисиевой речи «Против сократика Эсхина о долге», то я процитирую из нее, хотя выдержка будет немного длинной, но я должен отреагировать на ваше высокомерие, дорогие философы. Оратор начинает так: «Уважаемые судьи, я никак не ожидал, что Эсхин предпримет столь постыдное дело, и я не думаю, что мы сможем найти более «кляузный» процесс, чем этот. Истец, который был должен огромные деньги банкиру Сосиному и Аристогитону, а также три драхмы ежемесячных процентов, обратился ко мне с просьбой не допускать его изгнания из собственного дома из–за процентов. «Я собираюсь», сказал он мне, «варить благовония, поэтому мне нужен начальный капитал, и я буду платить тебе по девять оболов с каждой мины». <612> Да, для философа парфюмерное дело — это высота счастья. Счастье также лежит в основе сократовской мудрости, но Сократ упрекал использование духов, а законодатель, Солон запретил мужчинам заниматься этим бизнесом. Вот почему Ферекрат также говорит в «Четырех» или «Бдении»:
«Ещё, что знает муж о том, как миром торговать, сидеть весь день под козырьком, и слушать гвалт мальчишек вечно»?
Далее он сказал: «Никто ни разу не видал рыбачку или повариху». Он имел в виду, что каждое занятие должно подразделяться в зависимости от пола. «Я был убежден его словами, не ожидая, что Эсхин, который был учеником Сократа и в своих лекциях прожужжал всем уши словами «справедливость» и «добродетель», использует методы, достойные самых гнусных и отъявленных негодяев».
Потом оратор опять нападает на него по поводу того, как он занял деньги, как не отдал ни денег, ни капитала, как не уплатил в срок и проиграл дело из–за неявки в суд, как представил в виде залога клейменого раба, и под конец, выставив против него много других обвинений, Лисий заключает: «Но достаточно этого, мужи судьи, не со мной одним он так ведёт себя, но и со всеми другими, кто имеет с ним дело. Разве шинкари, которые живут в округе и у которых он берет в долг и не платит, разве они не закрывают свои таверны и не подают на него в суд? И разве его соседи, натерпевшись от него, не покидают свои дома, чтобы нанять другие, подальше? Собирая складчину, он всю её присваивает, и обманутые разбиваются об этого мошенника как колесницы о беговой столб. И столько кредиторов приходят на рассвете к нему в дом, что прохожие думают, будто он умер и люди пришли на его погребение. Пирейцы настроены по отношению к нему так, что им кажется гораздо безопаснее плыть в Адриатике, нежели ссужать его деньгами. Ведь займы он считает намного более своими, чем оставленное ему отцом. А разве он не завладел имуществом парфюмера Гермея, соблазнив его жену, которой было семьдесят лет? Притворяясь влюбленным, он добился того, что сделал её мужа и сыновей нищими, а сам превратился из шинкаря в торговца миром. А как страстно он обращался с этой «деточкой», наслаждаясь её «юностью», хотя у неё легче было пересчитать зубы, чем пальцы на одной руке. Свидетели, поднимитесь ко мне!»
Что до меня, то, по словам трагика Аристарха, «я не зачинщик здесь, а мститель», и тем окончу речь против тебя и других киников–псов».