Книга Четвертая

Содержание; 1. Тиберий становится жесток - причиною Элий Сеян, его характер и нравственность. - 2. Он стремится к господству и чтобы достигнуть его, уводит воинов из Рима в преторианские лагери. - 3. Друзу, сыну Тиберия, он строит ковы через жену его, вступив с нею в преступную связь. - 4. Друз, сын Германика, надевает мужскую тогу. - Положение государства, число легионов. - 5. Изложение мест, где они расположены, когорт и флотов. - 6. Каково было до тех пор гражданское управление. - 7. Сеян увеличивает свою власть, - 8. ядом погубив Друза. Тиберий укрепляется духом, ободряет сенат и ему представляет двух сыновей Германика, как преемников власти. - 9. Блестящие похороны Друза. - 10. и 11. Ложная молва об умерщвлении Друза неосторожным отцом. - 12. Расположение народа обращается ко вреду детей Германика. Им и Агриппине Сеян устраивает ковы. 13. Тиберий выслушивает посольства и обвинения городов и провинций. - 14. Толкуют о приютах. Актеры изгнаны из Италии - 15. Один из детей Друза умирает, также Луцилий Лонг, друг государя. Капитон осужден. - 16. Издан закон о Диальском фламине: Весталкам оказана почесть. - 17. Торжественные обеты за государя. В них внесены Нерон и Друз; вследствие того ненависть Тиберия, которую развивает Сеян. - 18. Он нападает на друзей Германика. - 19. Силий осужден. - 20. Жена его, Созия, отправлена в ссылку. Умеренность М. Лепида. - 21. Пизон умирает обвиненным. Кассий Север сослан на утес Серифий. - 22. Плавтий Силан погибает. - 23. Такфарината, опять начавшего войну - 24. Долабелла подавляет - 25. и убивает. - 26. Почестей триумфа добиться не мог. Птоломей получает дары. - 27 В Италии подавлены начатки возмущения рабов. - 28. К. Вибий Серен обвинен сыном; - 29-30. отсылается в Аморг. Доносчикам назначены награды. - 31. П. Суилий удален в ссылку, а Фирмий из сената. - 32-33. Суждение об этих летописях. - 34. Кремуций Корд, писатель истории, подвергается обвинению за похвалы Бруту и Кассию, свободно защищается и - 35 жизнь кончает, воздерживаясь от пищи. Книги его сожжены. - 36. У Кизикийцев отнята вольность. - 37-38. Тиберий с пренебрежением отклоняет почесть храма, предложенную Испанцами. - 39. Сеян, возгордясь от непомерного счастья, просит у государя себе в супружество Ливию, Тот - 40. скромно отказывает, опровергнув доводы Сеяна. - 41. Сеян, для увеличения власти, советует Тиберию удалиться из города. - 42. Выслушанными в деле Вотиена Монтана убеждает. - 43. В Риме выслушаны посольства Греков о праве приютов. - 44. Смерть Лентулла, Домиция, Антония. - 43. Претор Л. Пизон умерщвлен каким-то крестьянином. - 46. Взбунтовавшиеся горные Фракийцы - 47-51. Сабином поражены, избиты, подвергнуты облежанию и сдаются после тщетной вылазки. - 52. Осуждена Клавдия Пульхра, обвиненная в Риме в прелюбодеянии. - 53. Агриппина просит мужа, но безуспешно; ей - 54. Сеян устраивает ковы. - 55. Одиннадцать городов Азии состязаются между собою о постройке храма Тиберию. - 56. Предпочтены жители Смирны. - -57-58. Тиберий, вследствие причин весьма сомнительных, удаляется в Кампанию с небольшою свитою. - 59. В пещере жизнь его подверглась опасности вследствие внезапного падения камней и он спасен Сеяном; отсюда еще больше к нему доверия. Он нападает на Нерона, сына Германика, и 60. клеветами вредит ему. - 61. Смерть Азиния Агриппы и К. Гатерия. - 62-63. Падением амфитеатра в Фиденах много тысяч людей или завалено совсем, или повреждено. - 64-65. В Риме пожар истребил гору Цэлии. - 66. Вар обвинен. - 67. Глава государства скрывается на острове Капрее, - 68 - -70. Тиций Сабин, жертва гнусного обмана, осужден в самые календы года. - 71. Тиберий негодует, что его ум темнеет. - Умирает Юлия, внучка Августа. - 72. Фризии, вследствие денежных вымогательств, взбунтовались. - 73. Подавить их идет Л. Апроний, но не очень счастливо. - 74. Гнусное подличанье сената; Сеяна надменность. - 75. Кней Домиций берет в супружество Агриппину, дочь Германика.
Все это делалось почти шесть лет в консульства: К. Азиния, К. Антистия, Корнелия Цетега, Визеллия Варрона, Косса Лентулла, Азиния Агриппы, Кн. Лентулла Гетула, К. Калвизия, М. Лициния Крас са, Л. Калпурния Пизона, Aн. Юния Силана, П. Силия Нервы.

1. В консульство К. Азиния, К. Антистия исполнился Тиберию девятый год спокойного правления государством и процветания его дома (потому что смерть Германика считал для себя благополучным событием). Вдруг судьба начала мутить: стал он или сам жесток или жестоким действиям давать силы. Начин и повод от Элия Сеяна, префекта преторианских когорт. О могуществе его упоминал я выше; теперь изложу происхождение, характер и какими преступными действиями стремился ко власти. Родился он в Вулсиниях от отца Сея Страбона, всадника Римского и в первой молодости находился в свите К. Цезаря, внука божественного Августа, при чем носился слух, что он продал за деньги свое целомудрие Апицию, богатому и расточительному. Вскоре разными средствами опутал он Тиберия до того, что его, скрытного для других, сделал только для себя откровенным и доверчивым, не столько хитростью (сам он побежден теми же средствами), сколько вследствие гнева богов к делу Римскому, на пагубу которому было и его процветание и падение. Тело у Сеяна было сносное для трудов, дух дерзновенный: прикрывая себя, чернил других; вместе и льстив и горд; явно брал на себя личину скромности, в душе сильная страсть ко власти и вследствие этого то щедр и расточителен, то еще чаще деятелен и внимателен, но эти самые качества вредны уже, как только применяются к домогательству верховной власти.
2. Он усилил власть префекта до того времени умеренную, сведя рассеянные по городу когорты в один лагерь с целью, чтобы одновременно принимали они приказания, чтобы вид их множества и силы внушал бы им уверенность в себе, а другим страх. Предлогом ему было: "у воинов, разведенных по разным местам усиливается своеволие. В случае чего-нибудь неожиданного, дружная помощь будет иметь такую же силу и будут вести себя воины строже, если окопы (лагерные) будут возведены вдали от соблазнов городских". Когда эти лагери были сделаны, Сеян стал действовать мало-помалу на умы воинов приветливым обращением; вместе с тем сотников и трибунов назначал сам. Не удерживался и от ухаживания в сенате - украшая почестями и провинциями своих клиентов, на что Тиберий смотрел легко и даже так благосклонно, что не только в разговорах, но и перед сенаторами и народом прославлял его, как товарища трудов, допускал чтить его изображения в театрах и на общественных площадях и на сборных местах легионов. Впрочем, полный дом Цезарей: сын - юноша, внуки уже возросшие приносили замедление алчному ко власти и так как не безопасно было бы на стольких разом действовать силою, то коварство требовало для злодейств промежутков. Впрочем, облюбил Сеян путь еще более сокровенный и начал с Друза, под влиянием еще свежего к нему негодования: так как Друз, характера вспыльчивого и не терпя соперника, поссорившись случайно с Сеяном, замахнулся на него руками и ударил по лицу, так как тот уклоняться и не думал. Готовый на все попытки, Сеян избрал как самое удобное средство - обратиться к жене Друза - Ливии; она сестра Германика - сначала была наружностью некрасива, но скоро развитием красоты опередила всех. Ее Сеян, как будто бы пылая любовью, склонил в преступной связи и как только достиг цели - женщина, утратив стыдливость, уже ни от чего не откажется - стал ее побуждать надеждою брака с собою и раздела верховной власти, к убийству супруга. И та, имея дедом Августа, тестем Тиберия, от Друза детей, оскверняла себя, и предков и потомство связью с мещанином, прелюбодеем и вместо честного, что уже было в её руках, стала жить мыслью о порочном и неверном. Берется в соучастники Евдем, друг и медик Ливии, под предлогом искусства знавший о тайнах. Сеян прогоняет из дому жену Аспикату, от которой родил трех детей, чтобы не внушать подозрений любовнице. Но огромность преступления приносила страх, а проволочка времени - нерешительность в образе действий.
4. Между тем в начале года Друз, из детей Германика, принял мужскую тогу и повторено все то, что (по тому же случаю) сенат определил брату его, Нерону. Цезарь присоединил речь, где много хвалил сына: "что он имеет отеческое расположение к детям брата". Так как Друз - хотя и весьма трудно, чтобы вместе были и могущество и согласие - был, по общему убеждению, справедлив в отношении к молодым людям (племянникам) или по крайней мере не враждебен. За тем излагается старинное и нередко уже притворно высказанное намерение отправиться в провинции. Как предлог выставлял император "множество заслуженных воинов и необходимость пополнить войска набором, при недостатке воинов охотников; да будь таковых и достаточное количество, ведут они себя не так хорошо и скромно, потому что по большей части нищие и бродяги добровольно принимают на себя военную службу". Изложил вкратце число легионов и какие провинции ими оберегаются. Я полагаю, что и мне также следует изложить: какие тогда Римские войска были под оружием, какие цари союзниками и насколько теснее (теперешнего) простиралась власть (Римлян).
5. Италию с того и другого моря прикрывали два флота: у Мизена и Равенны и ближайший берег Галлии окованные в носовой части медью суда, которые Август, взяв после Актийской победы, отослал в Форум Юльский с сильным составом гребцов. Но главные силы были подле Рейна - как готовая помощь вместе и против Галлов и Германцев - восемь легионов. Испании недавно усмиренные, удерживаемы были тремя легионами. Мавров царь Юба принял как дар народа Римского. В остальной Африке было два легиона и такое же количество в Египте. За тем, начав с Сирии и до реки Евфрата, сколько ни есть там необъятного пространства земель, все это защищалось четырьмя легионами. Соседи были цари: Иберский, Албанский и другие, которые в величии нашем находят себе защиту от других держав. Фракией владели: Реметалк и дети Котиса; берега Дуная прикрывали два легиона в Паннонии и два в Мезии; столько же помещено в Долмации. Они, вследствие положения провинции с тылу их, могли быть, по близости расстояния, вызваны в Италию, если бы она нуждалась в поспешной помощи. Хотя в городе (Риме) находилось собственное войско: три когорты городских, девять преторианских, набранные почти все в Этрурии, или Умбрии, или старинном Лации и поселениях издавна Римских. В удобных пунктах провинций помещены были союзные триремы, эскадроны и резервы когорт. Немного менее сил заключалось в них; но изложить подробно невозможно с точностью, так как вследствие потребностей времени они переходили туда и сюда, изменялись в числе и иногда уменьшались. Полагал бы кстати коснуться и прочих частей общественного дела как с ними обращались до того дня, когда начало этого года принесло с собою изменение управления Тиберия к худшему. Начнем с того, что дела общественные и главнейшие из частных находились в ведении сенаторов. Первым лицам в государстве дозволялось рассуждать и впадавших в лесть воздерживал сам Тиберий; раздавал почести, соображаясь со знатностью предков, известностью заслуг на войне и похвальною деятельностью дома, так что довольно ясно было, что иных лучших нет. Свое значение было у консулов, было у преторов. И второстепенных должностных лиц власть имела силу; законы, помимо исследования об оскорблении величества, в хорошем употреблении (применении). А хлебная поставка и сборы пошлин и других общественных доходов, находились в заведывании компаний всадников Римских. Дела свои (частные) Цезарь препоручал людям в особенности достойным, а некоторым и неизвестным по доброй о них молве; раз взятые оставались на местах, совершенно без ограничений и большая часть успевали состариться при одних и тех же занятиях. Простой народ несколько страдал от недостатка хлебных подвозов, но в том не было никакой вины государя, потому что он старался помочь бесплодию земель, или суровости моря насколько только было возможно деньгами и деятельностью. И о том заботился, чтобы провинция не были тревожимы новыми тягостями и прежние переносили без корыстолюбия, или жестокости должностных лиц; не было ни телесных наказаний, ни отнятия имуществ.
7. По Италии редки были земли Цезаря; количество рабов умеренно; домашняя прислуга состояла из немногих отпущенников; а в случае каких-либо споров с частными людьми, было публичное разбирательство по закону. Все это, хотя и не ласково, а по большой части, скрепя сердце и внушая опасения, однако соблюдал (Тиберий), пока все это не изменилось вследствие смерти Друза. Пока он был жив, оставалось все до старому, так как и Сеян, власть которого еще только начиналась, хотел заслужить известность советами на добро, да и опасен был мститель (Друз), не скрывавший свою ненависть и часто высказывавший жалобы: "при бытности сына сотрудником власти приглашается другой и много ли еще нужно, чтобы провозгласить его товарищем? Только первые надежды господства затруднительны, а стоит вступить на этот путь, явятся усердные слуги: Устроены уже, по воле префекта, лагери; даны в его руки воины; изображение его виднеется на памятниках Кн. Помпея. Общие будут ему с фамилиею Друзов внуки. После этого остается только молить об умеренности, чтобы он, Сеян, удовольствовался всем этим". Не редко и не перед многими высказывался так Друз и самые тайны его, вследствие испорченности жены, выходили наружу.
8. А потому Сеян, считая нужным спешить, избрал яд, медленное действие которого имело вид случайной болезни. Яд дан Друзу евнухом Лигдоном, как это узнано через восемь лет. Впрочем, Тиберий, во все дни болезни Друза не обнаруживал никаких опасений, может быть, для того, чтобы показать твердость духа; а когда Друз умер, но еще похоронен не был, Тиберий вошел в здание сената. Консулам, под видом печали сидевшим на простых местах, напомнил их честь и место. И когда сенат разразился в слезах, он, подавив стенания, вместе с тем ободрил его связною речью: "Не безызвестно ему, что возможно даже в вину ему поставить, что при таком еще свежем горе явился он перед глаза сената. Большая часть горюющих с трудом переносят речи близких, едва взирают на свет дневной. И не надобно их осуждать как за слабость; а он ищет более сильных утешений из тесного общения с делом общественным". Умилился он над преклонною старостью Августы, еще незрелым возрастом внуков и над уменьшением вследствие лет собственных сил - просил: "ввести детей Германика как единственное утешение в теперешних несчастьях". Консулы вышли и ставят перед Цезарем приведенных ими молодых людей, успокоив их предварительно убеждениями. Держа их, Тиберий сказал: "Отцы достопочтенные, вот их то, потерявших отца, я передал было их дяде и умолял его, чтобы он, хотя имеет и собственных детей, не иначе как кровь свою ласкал и воспитывал, приготовляя их для себя и потомства. Так как теперь Друз похищен смертью, то мольбы мои обращаю к вам и заклинаю перед богами и отечеством: примите, устройте правнуков Августа, от знаменитейших родителей рожденных; исполните вашу и мою обязанность. А вам, Нерон и Друз, они (сенаторы) будут вместо родителей. Вы так рождены, что и хорошее ваше и дурное нераздельно с судьбою общественною". Выслушано это с большим плачем, а вслед за тем с пожеланиями на лучшее. И удовольствуйся Тиберий тем только, что сказал, то исполнил бы он умы всех слышавших сожалением о нем и похвалою; но, обратясь к речам пустым и столько уже раз осмеянным; "о восстановлении общественного управления и чтобы во главе его стали консулы или иной кто-либо", тем самим отнял веру к тому, что было в его словах правдивого и честного. В память Друза определено все то же, что и относительно Германика, а очень много и прибавлено, как обыкновенно любит позднейшая (по времени) лесть. Похороны в особенности отличались обилием изображений, так как родоначальник семейства Юлиев Эней, все цари Албанцев и построитель города, Ромул, за тем знатный Сабинец Атт Клавз и прочие изображения Клавдиев - виднелись длинным рядом.
10. Передавая смерть Друза я привел то, что передано большою частью писателей наиболее заслуживающих веры, но не могу опустить слух того времени до того сильный, что и до сих пор он не мог изгладиться: "соблазнив на преступление Ливию, Сеян привязал в себе дух евнуха Лигда преступною связью: тот и возрастом и наружностью был дорог господину и был у него в числе первых служителей; потом, когда единомышленники уладили между собою и время и место отравления, дошел (Сеян) до такой дерзости, что с себя свернул и тайным показанием уличая Друза в намерении отравить отца, предупредил Тиберия уклониться от питья, которое будет ему во время его пиршества у сына предложено первое. Вследствие этого обмана, старец, приняв участие в пиршестве, взяв чашу, передал ее Друзу, а тот, ничего не зная, выпил с веселостью свойственною его молодости и тем усилил подозрение, будто бы от страха и стыда причинил сам себе смерть, которую готовил было отцу".
11. Ну кто же бы сколько-нибудь благоразумный, а не только Тиберий, приобретший опытность в делах самых важных - не выслушав сына, отдавал бы его на гибель и притом собственноручно и без всякой возможности поправить дело? Не скорее ли бы предал пыткам подавшего яд, старался бы отыскать виновников и при врожденной, даже относительно чужих медлительности и нерешимости, отступил бы от них действуя, против единственного сына, до тех пор ни в чем дурном не уличенного. Но так как Сеяна считали виновным всех преступных деяний, то вследствие излишнего к нему расположения Цезаря и ненависти остальных к ним обоим (Цезарю и Сеяну) - верили самым нелепым выдумкам: так как и молва принимает всегда огромные размеры в том, что касается обстоятельств смерти повелителей. Впрочем, самый ход преступления, обнаруженный Апикатою Сеяна (женою), раскрыт вследствие пытки Евдема и Лигда. Да и не нашлось писателя столь неприязненного, который ставил бы это в вину Тиберию, все прочее отыскивая и подбирая. А я же счел нужным привести этот слух и обличить его несостоятельность, чтобы наглядным примером опровергнуть ложные толки и я просил бы тех, в руки которых дойдет этот мой труд - не предпочитать распространенное в народе и тем с большею жадностью принятое, чем оно невероятнее - истине, как бы она проста ни казалось собственно, неиспорченной в чудесное.
12. Впрочем, когда Тиберий перед Рострами говорил похвальное слово сыну, сенат и народ приняли и в наружности и в голосе вид скорбящих, но более притворно, чем по добровольному побуждению, а в душе радовались, что дом Германика вновь приобретает значение. Эти начатки народного расположения и то, что мать Агриппина плохо прикрывала надежды, ускоряло гибель. Сеян, видя что смерть Друза осталась его убийцам неотмщеною, да и не имела последствием общественной печали, дерзкий на преступления именно потому, что первое удалось - стал сам собою обдумывать - каким бы способом извести детей Германика, наследование которых было вне всякого сомнения. Да и невозможно было действовать ядом на трех, при испытанной верности их дядек и неприкосновенном целомудрии Агриппины. А потому стал он преследовать ее заочными наговорами, раздувая старинную ненависть Августы и действуя на еще свежее сознание Ливии - чтобы они обличали перед Цезарем: "гордится же она своим плодородием, жадничает власти, опираясь на расположение народа". Такие речи от хитрых клеветников (в число их выбрал Сеян Юлия Постума, через прилюбодейную связь с Мутилиею Прискою попавшего в число приближенных бабки и его намерениям наиболее пригодного, потому что Приска имела сильное влияние на душу Августы) старуху, от природы дрожавшую за власть, отчуждали от невестки. Близких к Агриппине лиц склоняли - злонамеренными речами развивать и без того надменное расположение её духа.
13. Тиберий, нисколько не оставив заботы о делах - самые занятия служили ему утешением, обсуждал права граждан, прошения союзников. Состоялись, по его предложению, сенатские определения: "городу Цибиратике в Азии, Эгие в Ахайе, разрушенным землетрясением оказать помощь освобождением от повинностей на три года". Вибий Серен, проконсул дальней Испании, виновный в насилии общественном, осужден за суровость нравов и отправлен в ссылку на остров Аморг. Карсидий священнослужитель, обвиненный в том, будто бы он хлебом помогал неприятелю нашему, Такфаринату, оправдан; в том же обвинении оправдан и К. Гракх. Его, товарища ссылки, в раннем еще детстве, взял с собою отец Семпроний на остров Церцину. Взрос он там среди изгнанников, чуждых высшего образования, прокармливался кое-как, променивая по Африке и Сицилии товары самые простые; но не ушел от опасности великого имени. Если бы его невинного не защитили Элий Ламия и Л. Апроний, управлявшие Африкою - погиб бы он жертвою знатности несчастного рода и отцовских бедствий. И в этом году были посольства Греческих городов: Самосцы просили за Юноны, а Коосцы за Эскулапа храмом утвердить старинное право приюта. Самосцы основывались на декрете Амфитрионов, у которых сосредоточено было главное суждение обо всех делах в то время, когда греки построив по Азии города, владели морским прибрежьем. В роде этой древность была и у Коосцев, но присоединялась еще чисто местная заслуга. Коосцы ввели в храм Эскулапия граждан Римских, когда они, по приказанию царя Мидридата, избиваемы были по всем островам и городам Азии. За тем после разнообразных и часто бесполезных жалоб преторов, наконец Цезарь доложил: "о невоздержности актеров, многое они стараются делать в обществе возмутительного, дома гнусного. Забава, взятая некогда от Осков, доставляющая народу пустейшее препровождение времени, дошла до такой зловредной силы, что необходимо ее подавить властью сената". Тогда актеры изгнаны из Италии.
15. Тот же год принес еще горе Цезарю - похитив одного из родившихся было у Друза двойняшек, и не менее смертью друга. То был Луцилий Лонг, товарищ его бедствий и удач, единственный из сенаторов, сопровождавший его при удалении на Родос. А потому, хотя новому человеку - сенаторы определили: похороны цензорские, изображение на форуме Августа и все это на общественные деньги. В то время в сенате были сосредоточены все дела до такой степени, что когда прокуратор Азии, Луцилий Капитон, обвиняемый провинциею, защищался, то государь заверял сильно: "дал он ему только права распоряжения на рабов и свои частные средства; если же он присвоил себе власть претора и пользовался трудами воинов, то этим пренебрег он его поручения, пусть выслушают союзников". По исследовании дела, подсудимый осужден. За эту строгость и то, что в прошлом году также строго поступлено с К. Силаном, города Азии определили храм Тиберию, матери его и сенату. Получив дозволение, воздвигли. В этом деле благодарил Нерон сенаторов и отца, при общем к нему расположении слушателей; по свежей еще памяти Германика, полагали что его видят, его слышат. Молодой человек обладал скромностью и красивою наружностью, достойною его высокого положения: знали и ненависть к нему Сеяна, а потому и самая опасность увеличивала к нему участие.
16. Около этого же времени Цезарь изложил: о фламине Диальском (Юпитера), которого предстоит выбрать на место умершего Сервия Малугиненза и о необходимости издать новый закон: "по древнему обычаю назначаемы были вместе три патриция, происходящие от родителей, соединенных браком с обрядами конфарреации с тем, что из них должен быть выбран один (фламином). А теперь нет уже в них такого изобилия, какое было прежде, вследствие пренебрежения обычаем конфарриации, который сохранили весьма немногие. Приводил многие причины этому делу; но главная - незаботливость о том самих мужчин и женщин. Присоединяются и затруднения самой церемонии, так что намеренно от них уклоняются, тем более что освобождался от права отцовского, кто получал фламинство, а также и та, которая доставалась в руки фламина. А потому необходимо пособить сенатским декретом или законом; так и Август многое из той суровой древности применил к теперешнему употреблению". Вследствие этого, обсудив эти религиозные вопросы - постановили: в установлении фламинов не делать никакой перемены". Но издан закон, по которому "фламиника Диальская (Юпитерова) в отношении священнодействий должна находиться во власти мужа; во всех же прочих случаях пользоваться общими правами со всеми женщинами". Сын заступил место отца Малугиненза. А чтобы распространялось уважение к священнослужителям и чтобы они изъявляли более усердия к исполнению церемоний, определено Корнелие девице, которая была назначена на место Скантии два миллиона сестерциев и чтобы Августа всякой раз как входит в театр, имела бы место сидеть между весталок.
17. В консульство Корнелия Цетега и Визеллия Варрона первосвященники и по их примеру прочие священнослужители, воссылая мольбы за здоровье государя - Нерона и Друза препоручили в милость тех же богов, не столько из расположения к этим молодым людям, сколько из лести, а она, при испорченности нравов одинаково опасна и совершенным отсутствием, и излишеством. Тиберий, немогший когда-либо смягчаться относительно семейства Германика, не мог перенести, что отроков приравнивают его старости и огорчился этим. Призвав первосвященников, спрашивал: "уступили ли они в этом случае просьбам Агриппины или угрозам?" Хотя они и запирались, но в умеренных выражениях получили выговор (большая часть их были из его же близких или знатнейшие лица государства). Впрочем, и в сенате он внушал речью на будущее время: "легко подвижные умы молодых людей преждевременными почестями не возбуждать к гордости". Сеян между тем, настаивал, обличая: "общество разделилось как бы в междоусобной войне. Есть люди, сами себя называющие сторонниками Агриппины и если не оказать противодействия будет их гораздо больше и нет другого средства остановить вкрадывающийся раздор, как ниспровергнуть того или другого из наиболее усердных.
18. По этой причине нападает он на К. Силия и Тиция Сабина. Дружба Германика послужила на гибель тому и другому. А так как Силия, в течение семи лет заведовал огромным войском и победитель в войне с Сакровиром заслужил почести триумфа над Германиею, то чем чувствительнее было бы его падение, тем более страха распространилось бы на других. Большинство было того убеждения, что раздражение против себя усилил невоздержностью, неумеренно хвалясь: "что его воины остались верны долгу, когда остальные увлечены были к возмущению и не осталось бы власти Тиберию, если бы и этими легионами овладело стремление к нововведениям". Цезарь полагал, что такие слова сокрушают его счастье и ставят его в неоплатный долг к такой заслуге. "Благодеяния приятны до тех нор, пока, по-видимому, можно отплатить за них; но когда же они зашли слишком далеко, то вместо благодарности платят ненавистью".
19. У Силия была жена Созия Галла, любовь Агриппины делала ее ненавистною государю. Положено за них взяться, отложив до время дело Сабина: напущен консул Варрон; он под предлогом еще отцовской неприязни, с собственным бесславием старается подслужиться ненависти сената. Подсудимый просил: "немного отсрочки, пока обвинитель оставит консульство". Цезарь воспротивился: "в обычае и лицам должностным призывать к суду частных лиц; и не следует нарушать право консулов, на бдительности которого лежит ответственность как бы дело общественное не понесло какого урона". Свойственно было Тиберию вновь придуманные преступления прикрывать выражениями древними. А потому с большою настойчивостью, как будто бы и с Силием поступали на основании законов, и Варрон был действительно консул, и порядок общественный был все тот же что прежде, созываются сенаторы. Подсудимый молчал, да если бы он и начал защиту, то ясно было, чей гнев его гнетет. В вину ставили: "знал он о приготовлениях к войне Сакровира, но долго скрывал, победу осквернил жадностью и жену Созию". Сомнения не было в захвате ими чужих денег; но все шло, согласно требованиям закона в оскорблении величества и Силий неизбежное осуждение предупредил добровольным концом.
20. Строго поступлено и с его имуществом, но не с тем, чтобы возвратить деньги заслужившим: о том никто из них не просил, но и отняты плоды щедрости Августа, при чем тщательно сосчитано сколько именно следует в казну. Это первая была заботливость Тиберию относительно (присвоения) чужих денег. Созия прогнана в ссылку, по мнению Азиния Галла, а тот полагал; "часть имущества в, казну, а часть оставить детям". Напротив М. Лепид признал нужным: "четвертую часть дать обвинителям согласно требованию закона, остальное детям". Об этом Лепиде я достоверно узнал, что в те времена он был человек почтенный и умный. Очень многое от жестокой услужливости других, обратил на лучшее. Да и не имел он надобности скрывать свой характер, пользуясь у Тиберия справедливым влиянием и расположением. Все это вынуждает меня думать, что судьбою и жребием рождения предопределено как и все прочее, так и расположение государей к одним, немилость к другим. Или что-нибудь зависит от наших соображений и предстоит возможность между грубым осуждением и гнусною угодливостью, идти своим путем, чуждаясь честолюбия и опасностей. А Мессалин Котта, неменьше знатный родом, но совсем другого характера, подал мнение: "необходимо предусмотреть сенатским декретом, чтобы как бы ни были невинные должностные лица, не зная о чужой вине, но по обвинениям жен за их действия в провинциях, подлежали бы ответственности как за собственные".
21. Потом толковали о Кальпурние Пизоне, человеке знатном и смелом. Он то, как я изложил выше, кричал в сенате, что удалится из города, вследствие происков обвинителей и дерзнул, презрев властью Августы, привлекать к суду Ургуланию, вызвав ее из дому государя. В то время Тиберий снес это как следует гражданину, но в душе подавленный гнев, хотя сила оскорбления и ослабела от времени, обновлялся воспоминанием. К. Граний обвинил Пизона в тайных беседах, оскорбительных для величества, и прибавил: "в доме его есть яд и он, опоясанный мечем, входит в курию" Впрочем это обстоятельство, как с истиною далеко не согласное, опущено; в остальном же - а много было возводимо на него обвинений, признан подсудимым, но судим не был, по случаю пришедшей кстати смерти. Доложено и об изгнаннике Кассие Севере; низкого происхождения, зловредной жизни, но мастер говорить - вызвав безмерную против себя неприязнь достиг того, что по приговору присяжного сената удален в Крит, а там, продолжая действовать по-прежнему, обратил на себя и прежние и новые чувства ненависти; лишенный имущества, устраненный от огня и воды, состарился на Серифийском утесе.
22. В это же· время претор Плавтий Сильван по неизвестной причине выбросил жену свою Апронию вниз головою. Повлеченный к Цезарю тестем своим Л. Апронием смутясь отвечал, что он был отягчен сном и ничего не знает, а жена сама себе причинила смерть. Немедленно Тиберий отправился в дом, осмотрел спальню, а там были видны следы борьбы и драки. Докладывает сенату; назначены судьи, тогда Ургулания, бабка Сильвана, посылает внуку кинжал. И это в общем мнении так и принято, что сделано, по внушению государя, вследствие дружественных отношений Августы к Ургулании. Подсудимый, после тщетной попытки лишить себя жизни железом (кинжалом), дал себе разрезать жилы. Вслед затем обвинена Нумантина, первая его жена в том, будто бы она наговорами и отравами набросила на мужа безумство - суд нашел что она невинна.
23. Наконец этот только год освободил народ Римский от продолжительной войны против Нумида Такфарината. Бывшие с тех пор вожди, как только полагали, что достаточно сделали для получения почестей триумфа - оставляли неприятеля. Уже в Риме было три статуи увенчанных лаврами, а Африку все еще опустошал Такфаринат, усиленный содействием тех из Мавров, которые при Птоломее, сыне Юбы, вследствие молодости еще неопытном в делах, променяли царских отпущенников и рабское господство на войну. У него был укрывателем добычи и товарищем опустошений - царь Гарамантов и не тем, чтобы он наступал с войском, но посылая легковооруженные войска, а вдали о них распространялся слух преувеличенный. Да и из самой провинции люди неимущие, беспокойные по характеру, спешили с готовностью, так как Цезарь, после действий Блеза, как будто бы в Африке уже нет никакого неприятеля, отдал приказание вывезти девятый легион. И проконсул этого года П. Долабелла не осмелился удержать - опасаясь более приказаний государя, чем неизвестных случайностей войны.
24. А потому Такфаринат, распространив слух: "Римлян терзают и другие народы и, вследствие этого, они мало-помалу оставляют Африку; а остальные могут быть окружены, если налягут на них все, кому свобода дороже рабства", умножает силы и поставив лагерь, осаждает город Тубуск. А Долабелла, стянув воинов сколько было, ужасом имени Римского и вследствие того, что Нумиды не могут выносить действия пехоты - первым наступательным движением заставил снять осаду и укрепил все удобные для того места. Вместе старейшин Музуланских, приступавших к отпадению, казнил отсечением голов, Потом - так как изведано многими против Такфарината походами, что неприятеля блуждающего невозможно застигнуть одним движением, да и притом тяжелого войска. Вызван и царь Птоломей с его соотечественниками; изготовлено четыре отряда, вверенные трибунам или легатам; а отряды для грабежа поведены отборными из Мавров; сам (Долабелла) является для всех советником.
25. Немного спустя приносят известие: "Нумиды, расставив палатки, расположились у полуразрушенного укрепления, ими же когда-то преданного огню, которому название - Авзеа; полагаются они на местность, будучи замкнуты отовсюду обширными лесами". Тогда легкие когорты и эскадроны, сами не зная в какую сторону их поведут, отправляются в поспешный поход. Вместе начался день и при звуке труб и грозных криках бросились на полусонных дикарей, а лошади Нумидов были или стреножены или блуждали по разным пастбищам. Со стороны Римлян сплошная масса пехоты, конные отряды в порядке, все приготовлено к бою; а напротив у неприятелей, ничего не знавших, ни оружия, ни устройства, ни плана действия, но, подобно скоту, их увлекают, убивают, берут в плен. Воин раздражен памятью трудов и сражения. столько раз желанного, но от которого они уклонялись, а потому насыщался в волю мщением и кровью. Разносится по рядам: "пусть они все преследуют Такфарината, знакомого уже им по стольким сражениям; отдохновение от войны будет только когда убьют вождя"·. А он - окружавшие его были разбросаны и сын уже связан - со всех сторон стремились Римляне - бросился на оружие и избежал плена не без отмщения.
26. Таков был конец военных действий. На просьбу Долабеллы триумфа, Тиберий отказал, делая это для Сеяна, как бы не затмилась слава его дядюшки, Блеза; но Блез не сделался оттого знаменитее, и отказанная почесть увеличила славу Долабеллы, так как он с меньшим войском вывез знатных пленных, смерть вождя и убеждение войны к концу приведенной. Последовали и послы Гарамантов; редко видали их в городе Риме; их, по смерти Такфарината, прислал удовлетворением народу Римскому народ, пораженный страхом и несознававший за собою вины. Когда узнали об усердном участии Птоломея в этой войне - возобновлен обычай древности и послан из числа сенаторов - вручить ему скипетр из слоновой кости, разрисованную тогу - старинные подарки сената и приветствовать его названием царя, союзника и друга.
27. В этом же году возникшие было в Италии зачатки восстания рабов подавил случай. Виновник возмущения Т. Куртизий, некогда воин преторианской когорты, сначала на тайных сходках в Брундизие и окружающих городах, потом выставленными явно объявлениями призывал к свободе рабов; рассеянные по обширным лесам они были дики и грубы: тут, как бы даром богов причалили три биремы (судна о двух рядах весел), на случай надобности переезжающим это море. И в этих сторонах находился квестор Курций Лун, которому, по старинному обычаю, досталась провинция Калес. Он, распорядясь экипажем этих судов, рассеял возмущение, начавшее было распространяться очень сильно. Цезарем послан поспешно Стаий трибун с сильным отрядом; он вождя самого и ближайших к нему по дерзости (готовности на все) повлек в город, уже трепетавший вследствие множества прислуги, а со дня на день уменьшалось количество свободного простого народа.
28. При тех же консулах - возмутительный пример строгости и бедствий - подсудимый отец, обвинитель сын - и того и другого звали Вибием Сереном - введены в сенат. Возвращенный из ссылки, пылью и грязью покрытый, и в то время цепью скованный отец по просьбе сына. А молодой человек, весьма заботливо прикрасивший свою наружность и с веселым лицом: "устроены против государя ковы и посланы в Галлию подстрекатели войны" - высказывал он же - доносчик, он же - свидетель и присоединял, что "Цецилий Корнут, бывший претор, "давал на то деньги". И он (Цецилий), скучая заботами и так как опасность самая считалась гибелью, ускорил сам себе смерть. Напротив подсудимый, нисколько не падая духом, обратясь к сыну, потрясал цепями, призывал "богов мстителей, пусть ему возвратят ссылку, где он будет жить по прежнему; сыну же когда-нибудь последует наказание". Утверждал: "Корнут невинен и ложно приведен в ужас и это легко будет понять, если представят других; не мог же он замышлять убийство государя и нововведения с одним товарищем".
29. Тут обвинитель наименовал Кн. Лентулла и Сеия Туберона к большому стыду Цезаря, так как первые лица в государстве, приближенные его друзья - Лентулл уже чрезвычайно старый человек, а Туберон с искалеченным телом - призывались к суду в неприязненных смутах и ниспровержении общественного порядка. Но они, по крайней мере, тотчас же изъяты. Относительно отца (Серена) допросили пыткою рабов и их показания были против обвинителя. И тот, робкий от самого преступления, вместе приведенный в ужас толками народа, грозившими ему страшною темницею - утесом или казнью отцеубийц, возвращенный из Равенны, вынужден провести до конца обвинение; а Тиберий не скрывал старинную ненависть против изгнанника Серена. После осуждения Либона, он послал к Цезарю письмо, в котором упрекал его, что "одного его усердие осталось бесплодным" и прибавил кое-что резче, чем насколько это было безопасно слуху надменному и расположенному к обидчивости. Цезарь это припомнил и через восемь лет, разнообразно ставя ему в вину и прошедшее с тех пор время, если бы даже упорные пытки рабов свидетельствовали совершенно противное.
30. Потом когда высказывались мнения, Тиберий, желая смягчить неудовольствие, заступился, требуя, чтобы Серен был наказан по обычаю предков. Галл Азиний подал мнение, что нужно его (Серена) заключить на Гиар или Донузу - и этим пренебрег, приводя: "что тот и другой остров имеет недостаток в воде, а надобно предоставить возможность пользоваться жизнью тем кому она дается". Таким образом Серен отправлен в ссылку в Аморг. А так как Корнут пал от своей руки, то и предложено: "об отмене награды обвинителям, если кто будучи призван к суду в оскорблении величества, сам себя лишит жизни". Соглашались было сенаторы на это мнение, если бы не Цезарь; он в выражениях резких, против своего обычая, явно за обвинителей, жаловался: "бесполезны законы и общественный порядок в опасности; пусть лучше уничтожат права, чем удалят их блюстителей". Таким образом доносчики, род людей найденный на гибель общества и наказанием никогда достаточно не обузданный - поощряемы были наградами.
31. При таком постоянстве направления грустном вызвало умеренную радость то, что Цезарь - К. Коминия, всадника Римского, уличенного в сочинении ругательного против него стихотворения - простил по просьбе брата, бывшего сенатором. И тем удивительнее кажется, что зная лучшее и то, какая слава следует за милосердием - предпочитал направление более печальное. Да и в числе его недостатков не было полного равнодушие ко всему. И не составляет тайны, когда правдиво и когда с оттенком, радости деяния Императоров прославляются. Да, и сам Тиберий, в других случаях принужденно и как бы через силу находя выражения, говорил быстрее и развязнее, когда предстояло явиться кому-нибудь на помощь. А относительно П. Суилия, некогда квестора Германика, когда его удаляли из Италии, убежденный, что он за суждение дел брал деньги, подал мнение, что необходимо его удалить на остров, а с таким напряжением духа, что и клятвою обязался: так поступить требуют интересы государства. Такое распоряжение с неудовольствием принятое тогда, впоследствии обратилось в похвалу; по возвращении Суллия последовавшее поколение видело его наверху могущества продажным и дружбою Клавдия, главы государства, пользовался он долго и благополучно, но никогда хорошо. То же наказание назначено сенатору Кату Фирмию - будто бы он ложными обвинениями в оскорблении величества преследовал сестру. Кат, как я привел выше, сначала опутал ковами Либона, потом поразил его судебным преследованием. Тиберий, помня это его содействие, но под другими предлогами - упросил его не ссылать, а не противился, чтобы его прогнали из сената.
32. Большая часть того, что я привел и привожу может быть покажется незначительным и недостойным памяти; это мне не безызвестно; но никто же летописей наших и не станет сравнивать с писанием тех, которые изложили старинные деяния народа Римского. В свободном изложении припоминали они громадные войны, взятия городов, поражения и плены царей или, обращаясь к делам внутренним, раздоры консулов против трибунов, законы поземельные и продовольственные, борьбу между народом и знатью. Наш же труд и тесен, и неблагодарен. Мир ничем ненарушенный или чуть возмущенный, грустные дела в Риме, а государь - неохотник расширять границы владений. Но не бесполезно будет вникнуть в то, что незначительное с первого взгляда нередко служит зародышем великих переворотов.
33. Все народы и города управляются или гражданами, или знатью, или одним. Форма правления из этих трех выбранная и составленная скорее может быть предметом похвал, чем осуществиться на деле, а если и осуществляется, то не может быть долговременною. А потому как некогда при могуществе простого народа или перевесе сенаторов - необходимо было изучить характер народа и какими способами надобно было действовать на него благоразумно. Изучившие наилучше образ мыслей сената и аристократов считались людьми умными и знакомыми с обстоятельствами времени. Таким образом при совершенной перемене обстоятельств и таком положении дел Римских, что вся власть сосредоточилась в руках одного - изыскать и передать то не будет чуждым предмета, так как немногие разумно отделяют честное от дурного, полезное от вредного. Большинство же научается только тем, что случается с другими. Впрочем, хотя и полезные уроки в будущем представляют в настоящем мало занимательного. Описания народов чужеземных, разнообразия сражений, знаменитые исходы вождей занимают и освежают умы читающих; а мы соединяем жестокие повеления, ложные дружбы, гибель невинных и те же причины их гибели; тотчас же следует пресыщение этими рассказами похожими один на другой. Притом же древних писателей редко кто станет осуждать и никому нет дела на чьей стороне будет твое расположение - Римских ли или Карфагенских войск, а многих, которые, в царствование Тиберия, подверглись казни или бесславию остаются потомки. Даже если бы самые роды уже и перевелись, найдешь и таких, которые, похожие нравственностью, чужие злодеяния сочтут брошенным себе упреком. - Даже слава и доблесть вызывает недоброжелательство, как бы из слишком близкого прошлого представляя в упрек совсем другое. Но возвращусь к тому, что начал.
34. В консульство Корнелия Косса и Азиния Агриппы - призван на суд Кремуций Корд в преступлении новом и тогда в первый раз услышанном - за то: "что он, издав летописи и похвалив М. Брута, назвал К. Кассия последним Римлянином". Обвинителями были Сатрий Секунд и Пинарий Натта, клиенты Сеяна. Это было гибельно для подсудимого, и Цезарь с лицом неприязненным встретил защиту. А Кремуций, убежденный в необходимости оставить жизнь, начал в таком смысле: "обличаются слова мои, отцы достопочтенные; следовательно действием я невиновен. Да и те (слова) не против государя или его родных, которых объемлет закон величества. Мне говорят, что я похвалил Брута и Кассия; об их делах писали многие, но никто не упоминал без похвалы. Тит Ливий, занимающий первое место по знаменитости красноречия и достоверности, превознес Кн. Помпея такими похвалами, что Август его назвал Помпеевым, а, впрочем, это не повредило их дружественным отношениям. Сципиона, Афрания, этого самого Касия, этого Брута, нигде не именует, разбойниками и отцеубийцами - какие названия им ныне приписываются - а нередко упоминает о них, как о людях замечательных. Сочинения Азиния Поллионна передают отличную намять о том и о другом. Мессала Корвин хвалился Кассием, как своим Императором; но тот и другой остались при своих почестях и богатствах. На книгу Марка Цицерона, в которой он до небес превознес Катона, диктатор Цезарь ответил ни иначе как писанною речью как бы перед судьями? Письма Антония, Брута речи заключают в себе конечно лживые порицания Августа, но весьма резкие. Читаются стихи Бибакула и Катулла, полные брани на Цезарей. Но сами: божественный Юлий, божественный Август и переносили это, и оставляли (без преследования); не легко объяснить - более ли под влиянием умеренности или благоразумия, потому что пренебреженное само собою приходит в забвение; а если вызовет гнев, сознается как бы за истину. Не касаюсь Греков, у которых не только свобода, но и своеволие безнаказанны; а если кто и обращает внимание, то речами же отмщает за речи. Всего же извинительнее, не навлекая на себя неудовольствий, говорить о тех, которых смерть уже освободила и от ненависти и от расположения. Разве с вооруженными Кассием и Брутом, занимающими поля Филиппенсские, - виновник междоусобной войны - народ возмущаю речами? Или они, павшие лет семьдесят тому назад, узнаются же в их изображениях, которые и победитель даже не уничтожил, а не сохранять у писателей некоторой доли воспоминания? Потомство каждому отдает должную ему честь и если последует осуждение, найдутся люди, которые вспомнят не только о Кассие и Бруте, но и обо мне. Выйдя потом из сената, окончил жизнь воздержанием. Сенаторы приговорили - книги сжечь через эдилей, но все-таки остались изданные тайно. А потому-то, по истине, заслуживает посмеяния безрассудство тех, которые своею настоящею властью полагают возможным уничтожить память и в последующих веках. Напротив чем более наказываются умы, тем их влияние усиливается; и ничего другого не достигли чужестранные цари или те, которые применяли такую же строгость, кроме посрамления себе, а тем славы".
36. Впрочем, этот год был так занят беспрерывными обвинениями, что даже в дни Латинских ферий - к начальнику города, Друзу, взошедшему на трибунал для взятия ауспиций, подошел Кальпурний Сальвиан с обвинением Секс. Мария, за что Цезарь явно побранил и что для Сальвиана было причиною ссылки. Всенародно поставлена на вид Кизикенцам незаботливость об обрядах божественного Августа; к этому присоединены обвинения в насилии против граждан Римских. И утратили свободу, которую заслуживали во время войны с Митридатом осажденные, прогнав царя столько же своею твердостью, сколько. и содействием Лукулла. А Фонтей Капитон, который прокунсулом управлял Азиею, оправдан, так как достоверно открылось, что Вибий Серен взвел на него вымышленные обвинения. Впрочем, это Серену не было во вред; самая общая ненависть делала его еще безопаснее и чем круг деятельности обвинителя был шире, тем считался он священнее и неприступнее; незначительные же и неважные подвергались наказаниям.
37. В то же время дальняя Испания, отправив послов к сенату, умоляла, чтобы, по примеру Азии, дозволено ей было выстроить капище Тиберию и его матери. По этому случаю Цезарь, вообще имевший довольно силы для презрения почестей, счел нужным отвечать тем, толками которых уличался, якобы он стал увлекаться честолюбием и начал речь следующего рода: "знаю, отцы достопочтенные, что большая часть желали бы во мне больше прежнего постоянства, чем когда не воспротивился я городам Азии, недавно просившим о том же; а потому и вместе открою и защиту прежнего молчания, и что я постановил на будущее время. Когда божественный Август не воспрепятствовал воздвигнуть себе и городу Риму храм у Пергама, я, слова и действия Августа замечая как закон для себя, тем с большею готовностью последовал уже за одобренным примером, что к почести моей присоединялось уважение к сенату. Но если извинительно раз принять, то по всем провинциям быть предметом обожания в виде божества было бы возмутительною гордостью. Да и самая честь Августа померкнет, если сделается предметом общего всенародного обожания".
38. "Но я, отцы достопочтенные, сознаю, что смертен и разделяю все обязанности людей; довольно с меня занимать первое место в государстве и перед вами свидетельствуюсь и желаю передать в память потомства. А оно для моей памяти сделает достаточно и даже слишком, если будет такого убеждения, что я достоин моих предков, заботлив о делах ваших, тверд в опасностях, не боюсь ни чьих неудовольствий за общественную пользу. Вот какой храм воздвигаете вы мне в душах ваших, вот изображения самые лучшие и прочные. А которые из камней воздвигаются, если суд потомства обратит в ненависть, презираются как гробницы. А потому обращаюсь с мольбою моею к союзникам, согражданам и самим богам; последних прошу о том, чтобы они до конца жизни дали бы мне ум спокойный и разумеющий права божественные и человеческие; а первых, чтобы, когда я удалюсь (со сцены житейской) - добрым словом и воспоминанием проводили мои действия и славу моего имени". Упорствовал после того даже в тайных беседах пренебрегать таким его обожанием. Одни объясняли это как скромность, многие потому что не доверял, а некоторые как признак выродившегося духа. "Потому что лучшие из смертных желали всего самого высокого. Так к числу богов присоединены - Геркулес и Либер у Греков, Квирин у нас. Лучше Август был, и тот питал эту надежду. Прочее у государей тотчас же есть: одно должно приготовлять ненасытно - благополучную себе память; с презрением к славе презираются и добродетели". А Сеян, излишним счастьем избалованный и кроме того поджигаемый страстными стремлениями женщины - так как Ливия сильно домогалась обещанного ей брака, составил к Цезарю записку - таков был тогда обычай - к нему хотя и на лицо находившемуся обращаться на письме; она, записка, была в таком виде: "благосклонность отца его, Августа, а вслед за тем весьма многие суждения Тиберия приучили его - свои надежды и обеты обращал не прежде к богам, как и к слуху государей. Да и никогда не просил он о самых блистательных из почестей: предпочитал он переносить как один из воинов труды и бдительность сторожа за безопасность императора. Впрочем, он добился самого лучшего - что его считали достойным союза с Цезарем. Отсюда начало надежды. И так как он слышал, что Август, устраивая, судьбу дочери несколько принимал в соображение и всадников Римских; таким образом, если бы стал искать мужа Ливии, имел бы в памяти друга, который воспользуется только славою родства. Не снимет он с себя наложенных на него обязанностей. Достаточным считает - упрочить дом (Друза) против несправедливых оскорблений Агриппины - и это для детей, а для него самого много и слишком много жизни, которую он проведет с таким государем".
40. На это Тиберий, похвалив чувства Сенна и умеренно коснувшись своих к нему благодеяний, просил времени для обсуждения этого вопроса в целости и прибавил: "прочим смертным образ действия заключается в том, что они находят для себя полезным. Государей жребий совсем другой; в важных делах они должны соображаться со славою; а потому он не обращается прямо к тому, на что отвечать очень легко. Ливия сама может решить - после Друза нужно ли ей выходить замуж, или должна сносить свою участь у тех же пенатов. Есть у нее мать и бабушка, с которыми посоветоваться ближе. А он будет действовать проще; сначала о неприязни Агриппины, но и та разгорится еще сильнее, если бракосочетание Ливии разорвет как бы дом Цезарей на части. Так-то и вызываются у женщин соревнования, а эти несогласия гибельны для его внуков. А что если возникнет борьба против такого брачного союза? Ошибешься ты, Сеян, если полагаешь что останешься в том же положении и что Ливия, бывшая в замужестве за К. Цезарем, а вслед за тем за Друзом, будет действовать в таком образе мыслей, чтобы состариться с всадником Римским. Если бы я это и допустил, то - думаешь ты - стерпят те, которые видели её брата, отца и всех наших предков наверху могущества и славы? Но ты, конечно, и желаешь остаться на твоём месте, а те должностные лица и знатные люди, которые прорываются против твоей воли и обо всех делах заботятся - не скрывая, толкуют что давно уже затмился блеск всадничьего сословия и что далеко опережены дружественные связи отца моего - и, завидуя тебе, меня обвиняют. Но и Август помышлял дочь свою вручить всаднику Римскому. По истине удивительно ли, что будучи тревожим заботами всякого рода и, предвидя непомерное возвышение - того, кого таким союзом возвысил бы над другими - К. Прокулея и некоторых других, упоминал в беседах - людей, отличавшихся спокойствием жизни и нисколько не замешанных в дела общественные. Но, если на нас действует колебание Августа, то на сколько сильнее то, что все-таки он отдал ее М. Агриппе, а потом мне. И я это не скрыл от тебя по нашим дружеским отношениям; впрочем, я не буду противиться судьбе ни твоей, ни Ливии. Что я сам обсуживал в душе и в какие еще более тесные ко мне отношения хотел тебя поставить - не стану излагать на этот раз. Открою только, что нет ничего достаточно высокого, чего не заслужили бы твои добродетели и твое ко мне расположение и когда представится время, то не смолчу об этом ни в сенате, ни в народном собрании".
41. В ответ на это Сеян уже не о браке, но в опасении худшего - старается отклонить тайные подозрения, толки народа, нападки зависти. И для того, чтобы прекращением постоянных сборищ в своем доме не подорвать власть или, принимая, не подать повода к обвинению, свел дело на то, чтобы склонить Тиберия к жизни вдали от Рима в приятных местах. Многое он тут предвидел: в его руках доступ (к Тиберию); писем большей части он будет полным хозяином, так как они шли через воинов. Да и Цезарь, все стареясь и изнежась в уединении того места, легче будет относиться к обязанностям власти. Зависть же к нему (Сеяну) уменьшилась бы; с отсутствием толпы, приходивших на поклон, уничтожится пустая внешность, а истинная власть увеличится. А потому, мало-помалу, стал он поносить дела городские, стечение народа, множество приходящих превознося похвалами: "спокойствие и одиночество; там нет ни наскучающих, ни оскорбляющих, и преимущественно можно заботиться о важных делах".
42. Случилось так, что в те дни происходило исследование о Вотиене Монтане, муже знаменитого ума; оно-то медлившего еще Тиберия и привело к убеждению о необходимости избегать собраний сената и их речей, которые, по большей части, перед ним произносились правдивые и важные. Вотиен потребован был к суду за бранные слова, сказанные против Цезаря. Свидетель Емилий, человек военный, из усердия доказать, излагая все и хотя встречен был ропотом, но усиливается с большим упорством и Тиберию пришлось выслушать брань, которою втайне его осыпали. До того был поражен, что закричал: "что он или тотчас же или при исследовании оправдается". Просьбами ближайших, лестью всех с трудом успокоил дух. И Вотиен подвергся казни за оскорбление величества. Цезарь, ухватясь тем упорнее за поставленное ему в вину отсутствие милосердия - Аквиллию, на которую последовал донос в ее прелюбодейственной связи с Варием Лигуром, хотя Лентулл Гетулик, нареченный консул, осудил ее по Юлиеву закону, наказалась ссылкою. А Апидия Мерулу за то, что он не присягал действия божественного Августа вычеркнул из списка сенаторов.
43. Выслушаны затем посольства Македонян и Месинцев - о праве храма Дианы Лимнатидской. Лакедемоняне утверждали, что он посвящен их предками и на их земле, ссылаясь на показания летописей и на стихи прорицателей: но отнят оружием Филиппа Македонского, с которым воевали и впоследствии возвращен по определению К. Цезаря и М. Антония. Против этого Месинцы представили: "древнее разделение Пелопоннеса между потомками Геркулеса, по которому Дентелиадское поле, где стоит храм, уступлено их царю. Память этого события сохранилась резьбою на камнях и старинных медных статуях. Да и если приводить в свидетели прорицателей и летописи, то за них найдется и поболее, и подробнее. Да и Филипп постановил так не властью, но по правде. Таково же было суждение и царя Антигона и императора Муммия: так определили Милезийцы, допущенные в гласные посредники, наконец Антидий Гемин, претор Ахеии". Таким образом дело это решено, согласно желанию Месинцев. И Сегестаны домогались возобновить храм Венеры у горы Ерика, развалившийся от ветхости, приводя на память о его начале известное и Тиберию приятное; охотно принял заботу, как одной с ними крови. Затем толковали о просьбах. Массилийцев и одобрен пример П. Рутилия; его, изгнанного законами, Смирнейцы присоединили к числу своих граждан; по этому же праву Вулкатий Мосх, изгнанник, принят в число Массилийцев и свое имущество оставил их обществу, как отечеству.
44. В этом году умерли знатные люди: Кн. Лентулл и Л. Домиций. Лентуллу, кроме консульства и триумфа над Гетулами, к славе послужила честно перенесенная бедность, потом великое богатство, безвредно приобретенное и скромно употребленное; Домицию честь принес отец, в междоусобную войну могущественный на море, пока присоединился он сначала к стороне Антония, потом Цезаря. Дед погиб в Фарсальском сражении за интересы аристократии; а сам он избран быть супругом Антонии Меньшой, рожденной от Октавии. Впоследствии с войском перешел он Альбис (Эльбу) и проник, в Германию далее, чем кто-либо из его предшественников и за эти дела получил он почести триумфа. Умер и Л. Антоний, весьма знатный родом, но неблагополучно. Когда отец его, Юл Антоний, был казнен смертью за преступную связь с Юлиею - его, внука сестры еще в раннем отрочестве, Август удалил в город Массилийский, где название ссылки прикрывалось предлогом учения. Впрочем, отдана последняя почесть и кости его, но определению сената, внесены в гробницу Октавиев.
45. При тех же консулах совершено в ближней Испании жестокое преступление одним селянином из народа Терместинцев; он на претора провинции, Л. Пизона, вследствие мирного времени ничего не опасавшегося, неожиданно напал на дороге и одною раною нанес ему смерть: он убежал на быстром коне и достигнув лесистых мест, отпустил коня и непроходимыми и утесистыми путями обманывал преследовавших, но не долго. Лошадь была схвачена и поведена по соседним деревням, где и узнали чья она. Найденный, пытками вынуждаем быв открыть соучастников, громким голосом на родном языке воскликнул: "напрасно его спрашивают; пусть будут здесь его товарищи и смотрят; не будет столь сильных болей, которые могли бы исторгнуть у него истину". Он, же когда его на другой день снова тащили к допросу, с усилием вырвался у сторожей и так ударился головою о камень, что тотчас же потерял дыхание. Впрочем, о Пизоне полагают, что он пал жертвою коварства Терместинцев, с которых он вымогал деньги, перехваченные из общественной казны строже, чем могли стерпеть эти дикари.
46. В консульство Лентулла Гетулика и К. Кальвизия определены знаки триумфа Помпею Сабину за поражение Фракийских племен; они жили в горах и тем сильнее действовали. Поводом к волнению послужило то, что на памяти людей не могли переносить они наборов и не хотели наиболее сильных из среды себя отдавать нам на военную службу. Да и царям не привыкли они повиноваться, разве из прихоти и, если посылали вспоможение, своих вождей ставили во главе его и вели войну только со своими соседями. А тут распространился слух, будто бы разбросанные и перемешанные с другими народами, повлечены они будут в разные земли. Но прежде чем взяться за оружие отправили они послов, приводя на память их дружбу и повиновение и останутся они при них, если только не будут их испытывать никакою новою тягостью; если же им, как бы побежденным, наложено будет рабство, то есть у них железо и молодежь и дух, готовый и к вольности и на смерть. Вместе укрепления, находившиеся на утесах, собранных там родителей и жен показывали, грозя войною кровопролитною, жестокою и неудобною.
47. А Сабин, дока войско собирал в одно место, давал ответы мягкие, пока Помпоний Лабеон прибыл из Мезии с легионом и царь Реметалк с вспомогательными войсками его соотечественников, которые не изменили верности. Присоединив эти войска к тем, которые уже он имел на лицо, двинулся к неприятелю, уже изготовившемуся в теснинах лесистых мест. Некоторые посмелее показывались на открытых холмах; их вождь Римский, подойдя в ним в боевом порядке, без труда сбил, с малым уроном дикарей по близости их убежищ. Вслед за тем укрепив лагерь на месте сильным отрядом занимает гору узкую и протянувшуюся ровным хребтом до ближайшего укрепления, которое было прикрыто большими силами частью вооруженными, частью неустроенными дикарей. Вместе против самых отчаянных, которые перед окопами, по обычаю народа, гарцевали с пением и пляскою, послал отборных стрелков. Они, пока двигались издали, наносили раны частые и неотомщенные, но когда подошли ближе, приведены в замешательство внезапною вылазкою и приняты резервом Сугамбрской когорты. Ее, готовою на опасности и не менее (дикарей) наводившую страх шумом песен и звуком оружия, поставил Римский вождь неподалеку.
48. Перенесен потом лагерь ближе к неприятелю, а у прежних укреплений оставлены. Фракийцы, которые, как я выше упоминал, находились при наших войсках; им предоставлено: опустошать, жечь, тащить добычу, лишь бы опустошение ограничивалось днем, а ночь должны они были проводить в лагере безопасно и бдительно". Сначала это так и соблюдалось; но скоро пустились они в роскошь, разбогатев от награбленного, стали пренебрегать караулами, предаваясь наслаждениям пиршеств, сну и вину. Вследствие этого неприятель, узнав об их беспечности, приготовил два отряда с тем, чтобы с одним напасть на грабителей, а с другим приступить к Римскому лагерю, не в надежде взять его, но чтобы, вследствие крика и звука оружия, каждый, будучи занят своею собственною опасностью, не слыхал шума от другого сражения; а кроме того избрано темное время для увеличения страха. Но те которые произвели покушение на вал легионов, без труда прогнаны; вспомогательные войска Фракийцев, приведенные в ужас внезапным набегом - когда часть их лежала подле укреплений, а еще больше скиталась снаружи, тем с большим чувством неприязни умерщвлены, что их винили как перебежчиков и изменников, поднявших оружие к порабощению себя и отечества. На другой день Сабин показал войско на ровном месте на случай, если бы дикари, ночным успехом ободренные, дерзнули на сражение; а после того как они не отходили от укреплений и соединенных с ними холмов, начал осаду посредством вооруженных постов, которые он укреплял, где было удобно; потом прикрыв их рвом и бруствером, захватил окружность на четыре тысячи шагов. Тут мало-помалу, чтобы обрезать неприятеля от воды и пастбищ, подвигом укрепления ближе и окружал линиею, все более и более тесною. Воздвигалась насыпь, с которой можно было бы бросать уже в близкого неприятеля камни, копья, огонь: но ничто так не истомляло неприятеля как жажда, так как огромному количеству воинов и безоружных приходилось пользоваться одним источником. Вместе с тем лошади и рабочий скот, по обычаю дикарей, тут же заключенные, колели от недостатка корму. Тут же лежали тела людей: одни погибли от ран, другие от жажды; вредно действовали на всех зловредные испарения и прикосновение. К смутному положению дел присоединилось, как последнее зло - несогласие; одни готовились к покорности, а другие к смерти и взаимным между себя ударам. Были такие, которые советовали гибель не без отмщения, а вылазку, и люди не простые, хотя и весьма разнообразными мнениями.
50. Впрочем, из вождей - Динис, преклонной старости, наученный долгим опытом силе и милосердию Римлян, утверждал, что положить оружие, единственное средство помощи в их бедах. Первый он с женою и детьми отдался победителю; последовали слабые возрастом, или полом и те, которые имели более страсти в жизни, чем к славе. А молодежь разделялась между Тарсою и Турезисом; и тот и другой решились погибнуть с вольностью; но Тарса, призывая криками близкий конец и необходимость разом положить конец и надеждам и опасениям, подал пример, опустив в грудь железо; не было недостатка к людям, которые тем же способом лишились жизни. Турезис со своим отрядом дожидается ночи, что не безызвестно было нашему вождю. А потому посты укреплены более сильными массами и надвигалась ночь, суровая вследствие дождя, а неприятель, то смутными криками, то совершенным молчанием, оставлял осаждающих в неизвестности. Между тем Сабин, обходя воинов, увещевал их, чтобы "они ни на двусмысленные звуки, ни на мнимое спокойствие неприятеля, не открыли бы случая исполнить его коварный замысел, но пусть, не двигаясь с места, каждый исполняет свои обязанности и оружие не бросает попустому". Между тем дикари сбегали отрядами, и то бросали на окопы ручные каменья, надожженные колья и срубленные бревна, то хворостом, плетнями и бездыханными телами наполняли рвы. Некоторые, заготовив ранее мосты и лестницы, приставляли их к укреплениям, схватывали, вытаскивали (частокол) и грудью силились против оказывавших сопротивление. Воины со своей стороны старались сбить стрелами, сдвинуть щитами, бросая оборонительные дротики и собранные кучи камней. Одним - надежда приобретенной победы и в случае отступления тем больший позор; а другим последнее средство спасения и тут же у большей части, находившиеся матери и жены и их вопли придают мужества. Одним ночь способствовала к дерзости, а другим к робости; удары неверны, раны неожиданны, не распознавали неприятелей от своих; а голоса, отражаемые уступами гор и слышавшиеся как бы с тылу, до того смешали все, что Римляне оставили некоторые укрепления как бы прорванные, а впрочем неприятели не перешла через них, разве весьма немногие; а прочие, когда самые усердные, или погибли, или ранены, с наступлением рассвета прогнаны на самую вышину укрепления. Тут наконец вынуждена покорность и ближайшие места заняты, вновь с согласия жителей; остальным к тому, чтобы они не были покорены силою и облежанием, помогла зима весьма ранняя и жестокая в горах Гема.
52. А в Риме затронут и дом государя и как бы вступление к будущей гибели Агриппины, требуется на суд Клавдия Пульхра, двоюродная сестра её; обвинителем был Домиций Афр. Еще свежий претор, неизбалованный наградами, но торопившийся прославиться каким бы то ни было преступлением - ставил в вину преступление бесстыдства, прелюбодейную связь с Фурвией, покушения ядом и обречениями против государя. Агриппина всегда смелая, а тут в особенности воспламененная опасностью, близкой к ней особы, бросилась к Тиберию и случайно нашла его приносящим жертвы отцу. Начав с этого повода осуждение, стала говорить: "не может один и тот же человек приносить жертвы божественному Августу и преследовать его потомство; не в немые изображения перешел божественный дух, но истинный образ, происшедший от небесной крови, понимает опасность, облекается в одежду печали. Напрасно преследуется Пульхра, для которой единственная причина гибели то, что совершенно глупо избрала она Агриппину предметом своего ухаживания, забыв Созию, за то же попавшую в беду". Слушание этого вызвало голос, затаенный в груди: с неудовольствием он ей сделал внушение греческим стихом: "не оттого ли оскорбляется, что не царствует?" Пульхра и Фурний осуждены. Афр присоединен к первым из ораторов; обнаружились его способности и последовало заверение Цезаря, в котором он назвал его опытным в его (Цезаря) праве. Вслед затем, принимая на себя обвинения, или защищая подсудимых, был он более счастлив в красноречии, чем в нравственности, разве только что преклонный возраст многое отнимал у красноречия, так как утомление духа сдерживало нетерпение говорить.
53. Агриппина, упорная в гневе, и впавшая в болезнь тела, когда ее навестил Цезарь, долго молча проливала слезы; вслед затем высказала неудовольствие и мольбы: "пусть поможет одиночеству, даст ей мужа: еще она молода и на все способна, а честным единственное утешение в браке; найдутся в государстве... удостоят принять жену Германика и детей". Но Цезарь, зная очень хорошо - сколь важного в отношении в общественному делу, просят у него, но чтобы не обнаружить, ни оскорбления, ни опасений, оставил без ответа, как она не настаивала. Я это, не переданное писателями летописей, нашел в записках Агриппины; дочери; она, мать государя Нерона, жизнь свою и то, что случилось с её близкими, предала памяти для предков. Впрочем, Сеян Агриппину, печальную и непредусмотрительную поразил глубже, подослав таких, которые под предлогом дружбы, внушили бы ей: "приготовлен ей яд, должна она избегать пиршеств свекора". А она, не умея притворяться, возлежа подле свекора, нисколько не смягчалась ни выражением лица, ни беседою, а вовсе не касалась пищи: пока заметил Тиберий случайно, или потому, что слышал; а чтобы испытать это точнее, похвалив лежавшие тут яблоки - собственной рукою подал невестке. Усилилось вследствие этого подозрение Агриппины и не коснувшись устами, передала рабам. И, впрочем, Тиберий ничего ей прямо не сказал, но, обратясь к матери: "неудивительно", произнес он, "если бы. он что-нибудь и строже поступил в отношении к той, которая на него взводит подозрение в отравлении". Вследствие этого слух: "готовится гибель; но явно сделать это не дерзает император, совершить преступление ищет втайне".
55. А Цезарь, для того, чтобы дать другое направление толкам, стал часто бывать в сенате и, в течение многих дней, выслушивал послов Азии, недоумевавших - в каком городе построить храм. Одиннадцать городов спорили, с равным честолюбием, но силами разными. Они припоминали непредставлявшее большой разницы одно с другим: "древность происхождения, усердие к Римскому народу во время войн с Персеем. Аристоником и другими царями". Впрочем, Гипепены, Траллианы вместе с Лаодиценцами и Магнетами оставлены без внимания, как имевшие притязания недостаточно основательные. Даже Илиензы, ссылаясь, что Троя родоначальница города Рима, имели силу только славою древности. Немного призадумались было над тем, что Галикарнасцы утверждали, что: "в течение тысячи двухсот лет не было у них землетрясения и не переносили они жилищ своих и основания храма лягут на живом (чистом) камне". Относительно Пергаменцев сочтено достаточным (а на это самое они опирались), что они уже имеют храм Августа. Относительно городов Ефеза и Милета показалось, что они уже достаточно заняты обрядами богослужебными, первые - Аполлона, вторые - Дианы. Таким образом пришлось решать между Сардийцами и Смирнейцами. Сардийцы прочитали определение (декрет) Этрурии, как связанные кровным родством: "Тиррен и Аид, рожденные от царя Атия, разделили народ по случаю его многочисленности; Лид остался на отцовских землях; а Тиррену дозволено - занять новые места для жительства, и по названиям вождей даны наименования народам: тем в Азии, а этим в Италии. И увеличилась еще сила Лидов, так что они послали еще народы в Грецию, которая вслед затем получила наименование "от Пелопа". Вместе с тем приводили на память: "письма императоров и заключенный с ними союзный договор в Македонскую войну, обилие рек, умеренность климата и богатство окрестных земель".
56.. А Смирнейцы, ссылались на свою древность: "Тантал ли происшедший от Юпитера, Тезей ли - тоже божественного рода, одна ли из Амазонок построили их город". Перешли потом, на что имели больше всего надежды, на услуги народу Римскому, отправлением морских сил не только на внешние войны, но и те, которые были в самой Италии: "они первые поставили храм городу Риму при консуле М. Порцие - уже при цветущем положении дел народа Римского, хотя еще и не достигшем полного развития, так как еще существовали: и Пунический город, и в Азии сильные цари". Вместе приводили они в свидетели Л. Суллу: "когда войско его находилось в величайшем затруднении, вследствие суровости зимы и недостатка одежд и когда об этом получили извещение в Смирне, в народном собрании, то все, которые тут находились, сняли покровы с тела и отослали нашим легионам". Таким образом сенаторы, спрошенные о мнении, предпочли Смирнейцев. Вибий Марс подал мнение, чтобы: "к М. Лепиду, которому досталась эта провинция, сверх прочих лиц его свиты должен быть присоединен, кто принял бы на себя попечение о храме". И так как Лепид сам, по скромности, отказался выбрать, то по жребию послан Валерий Назон, из бывших преторов.
57. Между тем долго обдумывая и часто откладывая это намерение, Цезарь, наконец, стал жить во всяком случае вдали от Рима, в Кампании под предлогом освятить храмы: у Капуи - Юпитера, у Нолы - Августа. Причину удаления, хотя я, последуя большей части писателей, отнес к проделкам Сеяна; но так как он, и по совершении убийства над ним и шесть последовавших за тем лет, провел в том же уединении, то сильно это меня побуждает - несправедливее ли будет отнести к нему самому, так как он свою жестокость и любострастие, исполняя на деле, скрывал местностью. Были и такие, которые полагали, что он в старости стал стыдиться наружности своей: при высоком росте он был сухощав и сгорблен, голова лишена волос, лицо покрытое струпьями и значительно испятнано следами лекарственных средств. И в Родосе привык он к уединению, избегал собраний, скрывал свои дурные страсти. Передают и то, будто бы он удалился, не сладив с матерью; как товарищем управления пренебрегал он ею, но удалить ее совершенно не мог, получив самую власть от неё в дар. Думал было Август - Германика, внука сестры, хвалимого всеми, поставить во главе дел Римских; но, уступая просьбам жены, приобщил Тиберию - Германика, а себе Тиберия; и этим Августа его упрекала и требовала (своей части).
58. Отъезд был с небольшою свитою: один сенатор, бывший уже консулом - Кокцей Нерва, опытный в законах: всадник Римский, кроме Сеяна, из знатных - Курций Аттик. Остальные из числа лиц, занимавшихся науками и искусствами, почти все Греки, должны были развлекать его своими беседами. Опытные в изучении небесных явлений говорили: "при таких движениях небесных светил Тиберий оставил Рим, что ему не придется туда возвратиться". Это было поводом гибели многих, которые догадывались о близком конце его жизни и распускали об этом слух; а столь невероятного случая не предвидели, чтобы он в течение одиннадцати лет добровольно лишил себя отечества. Тут то обнаружилось как близко граничит наука с ложью и как самая истина прикрывается мраком. Не, случайно, конечно, сказано: "что он не вернется в город", а о прочем оставались в неизвестности, так как Тиберий в соседней деревне, или на прибрежье, и часто находясь как бы у самых стен города дожил до крайней старости.
59. Случилось, что в те дни постигла Цезаря двойная опасность и она то увеличила пустые толки; она же подала Тиберию повод - более верить дружбе и преданности Сеяна. Завтракали они в вилле (загородном доме), называемой пещеры (speluncae), между Амукланским морем и Фунданскими горами, в природной пещере. Вдруг в её устье обвалились камни и задавили несколько слуг; отсюда робость овладела всеми и разбежались участники пиршества. Сеян на коленах наклонился и лицом и руками над Цезарем защищая его от того, что падало сверху и в таком положении найден он воинами пришедшими на помощь. Вырос он этим и чтобы пагубное ни советовал он, с доверием был выслуживаем как не о себе тревожный. - Он принимал роль свидетеля против потомства Германика, подставив тех, которые брали на себя обязанности обвинителей, и в особенности преследовали Нерона, самого близкого к наследству, и хотя скромно проводившего молодость, но, по большей части, забывавшего что ему было бы полезно в настоящем, между тем как отпущенники и клиенты, торопившиеся достигнуть власти, подстрекали его обнаруживать смелый и надежный образ мыслей: "желает того народ Римский, домогается войско; и не дерзнет против него Сеян, теперь разом оскорбляющий долготерпение старика и бездействие молодого человека". Выслушивая эти речи и в таком роде, не имел он по истине никаких злых мыслей: но иногда вырывались у него слова, необдуманные порицания; приставленные сторожа подхватывали их и переносили с прибавлениями, а Нерону не давалось возможности защищаться; разные кроме того возникали виды заботы. Тот избегал встречи с ним; некоторые, отплатив приветствием, тотчас же отвращались; весьма многие начатый разговор прерывали, а при этом были и насмехались те, которые благоприятствовали Сеяну. Сам Тиберий смотрел сурово и с притворно-веселым лицом; говорил ли молодой человек, молчал ли - в вину ставилось ему и молчание, и разговор. И ночь не была для него безопасна; жена открывала то, что он говорил на яву и во сне и самые вздохи матери Ливии, а та - Сеяну. Сеян привлек на свою сторону и брата Неронова Друза, польстив его надеждою первого места, если он устранит старшего возрастом и уже готового к падению. Суровый дух Друза, кроме страсти к владычеству и обыкновенной между братьями ненависти, подстрекаем был и завистью, так как мать Агриппина была более расположена к Нерону. Впрочем, Сеян ласкал Друза не на столько, чтобы не обдумывать и против него зачатков будущей гибели, зная его за предерзкого и наиболее доступного ковам.
61. В конце года умерли замечательные люди: Азиний Агриппа, знатный предками, хотя и не древними и не изменивший им и жизнью и К, Гатерий, из семейства сенаторского, славимый за красноречие, пока жил: памятники ума его не настолько уважаются, так как он более имел силы порывом слова, чем обработкою. И между тем как других мысли и труд имеют значение и в потомстве, многословное и звучное слово Гатерия замолкло с ним вместе.
62. В консульство М. Лициния и Л. Кальпурния с уроном огромных войн сравнялось бедствие неожиданное; его начало и конец случились вместе. Начав у Фиден амфитеатр, некто Атилий из рода отпущенников - в этом амфитеатре должно было быть дано зрелище гладиаторов - ни оснований не укрепил на материке, ни выведенное сверх строение не укрепил достаточно твердыми связями; так как он (делал это) не от избытка денег, и не под влиянием гражданского честолюбия, но домогался позорного барыша. Стеклись охотники до таких зрелищ, при господстве Тиберия устраненные от наслаждений - мужчины и женщины вместе всякого возраста и по близости места тем в большем числе. Отчего и несчастье было тем важнее. Тесно и тяжело наполненное строение обломилось, провалилось внутрь или распалось по сторонам. Огромное число людей, смотревших на зрелище или стоявших близко вокруг - потащило за собою или покрыло. И те, по крайней мере, которых начало этой беды поразило на смерть, при таком жребии избежали мучений. Более достойны жалости те, которые с поврежденными частями тела, не были оставлены жизнью: в течение дня - видом своим, в продолжении ночи - воплями и стонами - терзали супругов и детей. Уже прочие, вызванные слухом, оплакивали: тот брата, тот близкого, тот родителей. Даже и те, у которых по другой причине отсутствовали родные и знакомые, были в опасении и пока не было дознано, кого именно постигло это несчастье, страх был тем больше, вследствие неизвестности.
63. Как начали разбирать обломки, сбежались к бездыханным обнимать, целовать и часто спорили, если лицо было неузнаваемо, а наружность и возраст соответствовали и вводили в заблуждение узнавших. Пятьдесят тысяч человек этим случаем, или изранены, или побиты. Предусмотрено на будущее время сенатским декретом: "чтобы не давал гладиаторских игр никто, имевший менее пятисот тысяч капиталу и чтобы амфитеатр строился, не иначе как на почве дознанной твердости". - Атилий прогнан в ссылку. Впрочем, при свежем еще бедствии, растворились дома знатных, в разных местах приготовлены лекарства и врачи и в те дни город, хотя представлял вид грустный, но соответствующий обычаям предков, которые, после больших сражений поддерживали раненых щедростью и заботливостью.
64. Еще то бедствие не изгладилось, как сильный сверх обыкновенного пожар потревожил город Рим; погорела гора Делий. Толковали: "гибельный этот год и под дурными предзнаменованиями Государь предпринял намерение отъезда". Таков обычай народа дело случая обращать в вину; но Цезарь предупредил, раздав деньги соразмерно убытку. Высказана ему благодарность в сенате знатными и доброю молвою в народе, потому не из тщеславия, или по просьбам близких, но лиц совершенно неизвестных и, сам призывая, оделял щедро в виде пособия. Прибавлены (в сенате) мнения, чтобы гора Делий на будущее время называлась Августовою, так как среди общего кругом пожара, одно лишь изображение Тиберия, находившееся в доме сенатора Юния, оставалось нетронутым: "случилось это некогда с Клавдиею Квинтою и её статую, два раза из огня вышедшую, предки освятили у храма Матери Богов. Священны и приятны богам Клавдии и нужно увеличить священное почтение к месту, в котором боги оказали такую честь первенствующему лицу в государстве".
65. Кстати будет упомянуть, что гора эта издревле называлась дубовою, так как тут произрастал частый и отличный дубовый лес. Вслед за тем названа гора Целиевою от Цела Вибенна, вождя Этруского племени. Приведя призванное вспоможение, получил это местопребывание от Тарквиния Приска, или кто другой из царей дал, потому что у писателей есть на этот предмет разногласие; остальное же вне сомнения; эти значительные войска жили и по ровным местам и близким к форуму; вследствие этого, по имени пришельцев названа Тускская улица.
66. Но если усердие знатных лиц и щедрость государя облегчали случайное бедствие, увеличивавшееся день ото дня, число обвинителей и сила их все более и более неприязненная - действовали безо всякого облегчения. Ухватился за Вара Квинктилия, богача и родню Цезаря, Домиций Афер, осудивший мать его, Клавдию Пульхру и никому не было удивительно, что, терпев долго нужду и дурно употребив приобретенную недавно награду, поощрен был на большие преступления. Удивительно было, что товарищем обвинения явился Публий Долабелла, так как знатный предками, с родни Вару, сам губил свою знатность, свою кровь. Впрочем, сенат воспротивился и постановил: дожидаться Императора; в то время это было единственное прибежище, теснивших (отовсюду) зол.
67. А Цезарь, посвятив по Кампании храмы, хотя эдиктом и предупредил, чтобы никто не пытался нарушить его покой и поставленные воины не допускали стечения горожан, возненавидев, впрочем, и города (муниципии) и колонии (поселения) и все, что находилось на твердой земле, удалился в Капрею, на остров проливом трех миль отделенный от края Суррентинского мыса. Я полагал бы, что в особенности понравилась ему пустынность этого места, так как кругом море без пристаней и едва для небольших судов небольшие убежища. И никто не мог бы пристать без ведома сторожей: климат зимою умеренный вследствие защиты горы, останавливающей действие суровых ветров. Летом остров обращен к Фавонию (Восточному ветру, зефиру) и приятный вид на открытое кругом море и далее на залив прекраснейший, прежде чем Везувий загоревший изменил вид местности. Молва передает, что Греки владели когда-то этим островом и жили там Телебои. Но в то время Тиберий - занял его именами и постройками двенадцати вилл и насколько был он прежде внимателен к общественным заботам, на столько теперь пустился в тайное сладострастие и злую праздность. Осталось в нем расположение к подозрениям и доверчивость; ее, Сеян, привыкнув увеличивать и в городе, сильнее развивал, не скрывая уже коварных замыслов против Агриппины и Нерона. Приставлены к ним воины и как бы в дневник записывалось и кто приносил вести, и кто входил, явное и тайное. Сам подстраивал тех, которые внушали им, или бежать к Германским войскам, или на самом людном месте форума обнять изображение божественного Августа и призвать на помощь народ и сенат. И это, пренебреженное ими, ставилось в вину как будто они приготовляли.
68. В консульство Юния Силана и Силия Нервы гнусное начало года последовало; повлечен был в тюрьму знаменитый всадник Римский - Тиций Сабин, за дружбу Германика, так как он не опустил ... чтить его жену и детей, постоянно был у них в доме, сопровождал в общество - после стольких клиентов один; тем он заслуживал похвалу от людей добрых и тяжек был злым. Латиний Лациарис, Порций Катон, Петиций Руф, М. Опсий - исполнявшие должности преторов, напали на него из желания консульства; а к нему доступ не иначе как чрез Сеяна; расположение же Сеяна снискивалось только преступлением. Слажено между ними, чтобы Лациарис, который имел некоторые отношения знакомства к Сабину, подстроил ков, а прочие должны были явиться свидетелями: потом уже начать обвинение. Таким образом Лациарис заводил сначала как бы случайно речь; потом стал хвалить твердость: "что он не так как другие приятель цветущего дома, угнетенный оставляет". Вместе он рассуждал о Германике, с честью сожалея об Агриппине. И после того как Сабин - в несчастье ведь мягки характеры людей - пролил слезы, соединенные с жалобами, смелее уже винит Сеяна, жестокость, гордость, его надежды; даже не воздерживается. от брани на Тиберия. Эти разговоры - так как бы они поменялись запрещенным, сделали подобие тесной дружбы, и уже Сабин, со своей стороны, стал отыскивать Лациариса, приходить к нему в дом, делиться с ним горем как с самым верным приятелем.
69. Совещаются те, о которых я упомянул - каким образом сделать чтобы это услышано было большим числом лиц, потому что месту, в котором сходились (Сабин с Лациарисом) надобно было оставить вид уединения и если бы они присутствовали за дверями, можно было опасаться как бы их не увидали, не услыхали, или может быть уже случайно и были подозрения. Между крышею и настилкою потолка спрятались три сенатора в убежище на столько же гнусном, на сколько отвратительно было их коварство; к отверстиям и щелям прикладывают уши. Между тем Лациарис, встретив на улице Сабина, как бы для того чтобы рассказать ему только что узнанное, потащил за собою в дом и в спальню: прошедшее и настоящее - а всего этого было вдоволь много - и новые предметы опасений излагает все вместе. Точно также и тот (Сабин) и тем продолжительнее; что горе, раз прорвется, не легко замолкнет. Вслед за тем поспешили с обвинением и посланы к Цезарю письма, где рассказали ход обмана и свой собственный позор. Вряд ли, когда обществом овладело такое тревожное состояние, как тогда: стали не доверять самым близким; стали избегать свиданий, разговоров, слуха людей и знакомых и. незнакомых; даже осматривали немое и бездушное - крышу и стены.
70. А Цезарь, в письме после обычной молитвы по случаю торжества начала нового года - календ январских, обратился на Сабина, уличая в том, "что подкуплены некоторые отпущенники и были на него замыслы", и нескрытно требовал возмездия. Не было замедления в определении его декретом. Влечен был осужденный и насколько позволяли ему голова, прикрытая одеждою и туго стянутое горло, с усилием кричал: "так начинается год! Такие то падают жертвы Сеяну!" Куда бы ни обратил глаза, куда бы ни падали слова его, повсюду бегство, пустыня: дороги, площади оставлены; и некоторые опять возвращались и показывались снова, опасаясь именно того, что обнаружили робость. "Какой же день свободен от "казни, если среди священнодействий и молебствий, в то время, когда в обычае воздерживаться даже от неприличных выражений, надеваются оковы и петля? Благоразумно ли Тиберий навлекает на себя такую массу ненависти? Изыскано и обдумано - как бы что не помешало должностным лицам открыть вместе капища и алтари, и доступ в тюрьму". Последовали вслед за тем письма Тиберия, где он благодарил за то, что они наказали человека враждебного общественному порядку прибавив: "в тревоге он за свою жизнь, подозревает он замыслы врагов". Ни на кого именно не указал, но не было сомнения - что он тут разумел Нерона и Агриппину.
71. Не будь у меня назначено - все приводить под своим годом, желал бы я душевно зайти вперед и тотчас же припомнить исход, какой имели Латиний, Опсий и прочие виновники этого злодейства, не только после того как К. Цезарь стал во главе государства, но еще при жизни Тиберия. Он - тех, которые были орудием преступлений, не дозволял губить другим, но по большей части, пресытившись и когда являлись на это же дело люди свежие, прежних и уже ставших в тягость - губил; но эти и другие казни виновных, передадим в свое время. Тут Азиний Галл, детям, коим Агриппина была теткою, подал мнение: "нужно просить государя - свои опасения высказать сенату и дозволить их отстранить". Ни одно из своих достоинств, как полагают, Тиберий так не любил, как скрытность; тем с большею досадою встретил желание открыть то, что он скрывал. Успокоил его Сеян не из любви к Галлу, но выжидая нерешительность государя и зная, что медленно обдумывая, раз он прорвется - к словам печальным присоединит жестокие действия. Около того же времени умерла Юлия; ее, свою внучку, Август, уличенную в прелюбодеянии, осудил и отбросил на остров Тримиру не далеко от берегов Апулии; там она вынесла двадцатилетнюю ссылку, будучи поддерживаема помощью Августы: она тайно, погубив цветущих пасынков, явно высказывала сострадание к гонимым.
72. В этом же году Фризии, народ за - Рейнский, нарушили мир более вследствие нашей жадности, чем не вынося повиновения. Дань им Друз наложил умеренную, по малому их достатку: "чтобы они на военные потребности платили кожи "быков", но никто не позаботился определить, какая должна быть прочность, мера, пока Оленний, из примипилариев[1] поставленный для управления Фризиями, избрал кожи буйволов (диких, лесных быков) по образцу которых должны быть принимаемы кожи. Это и для других народов тяжелое, тем труднее было вынести Германцам; леса их богаты были огромными зверями, а дома они имели небольшие стада. Сначала они отдавали в неволю самих быков, потом поля, наконец - жен и детей. Вследствие этого - раздражение и жалобы, и когда и это не помогало, стали искать облегчения в войне: схвачены воины, которые находились при сборе этого налога и повешены. Оленний предупредил бегством неприязнь и удалился в укрепление, называемое Флев. Не маловажные там силы граждан и союзников прикрывали берега океана. Когда об этом узнал Л. Апроний, пропретор нижней Германии, призвал он значки легионов из верхней провинции и отборных воинов пеших и конных из вспомогательных войск. И вместе то и другое войско, привезя его по Рейну, ввел в земли Фризиев, а уже осада крепости была снята, и бунтовщики ушли защищать свое достояние. А потому ближайшее течение реки укрепил насыпями и мостами, для того чтобы перевести войска более тяжелые; а между тем, найдя броды, эскадрону Канинефатскому и всем пешим Германцам, сколько их было у нас на службе, отдал приказание обойти неприятеля с тылу, а те, уже устроясь в боевой порядок, теснят союзные отряды союзников и всадников легионов, на помощь им посланных. Тут пущены в дело сначала три легких когорты и потом две, затем, спустя некоторое время - союзные всадники. Этих сил было бы достаточно, если бы они налегли разом; но как они подходили с промежутками, то и не придавали твердости пришедшим в замешательство и сами увлекаемы были робостью бегущих. Передал Цетегу Лабеону, легату пятого легиона все что оставалось еще вспомогательного войска и тот, при сомнительном положении дела и сам увлеченный в опасность послал гонцов и умолял о подкреплении силами легионов. Бросились прежде всех воины пятого легиона и, в упорном сражении, сбив неприятеля, принимают к себе когорты и эскадроны, изнемогшие от ран. Да и вождь Римский не пошел мстить и тела не предал погребению, хотя пали многие из трибунов, префектов и самые видные из сотников. Вслед за тем узнали от перебежчиков, что девятьсот Римлян у рощи, называемой Бадугенне - побиты в сражении, протянувшемся до другого дня; а другой отряд в четыреста человек занял виллу Крупторика, когда. то находившегося на жаловании у Римлян и воины, из опасения предательства, сами себя поразили взаимными ударами.
74. Прославилось вследствие этого между Германцами - имя Фризов: скрывал Тиберий урон, чтобы никому не поручать ведения войны. Да и сенату не было в том заботы - не терпит ли государство бесчестия на границах: внутренний страх овладевал душами и пособия ему искали только в лести. А потому, хотя их мнения спрашивали совершенно о других предметах, они постановили: "жертвенник Милосердию, жертвенник Дружбе, и изображения около них Цезаря и Сеяна". Частыми просьбами усиливались: "чтобы дал возможность его "видеть". Впрочем, они (Тиберий и Сеян) не пошли ни в город, ни в прилежащие к нему места. Достаточным показалось - оставить остров и показаться в ближайшем месте Кампании. Туда явились сенаторы, всадники, большая часть простого народа, весьма озабоченные относительно Сеяна, свидание с которым было затруднительно и снискивалось только ухаживанием и общением замыслов. Довольно было достоверно, что надменность увеличилась у него, когда он увидал явно самое гнусное раболепство. В Риме посещения были в обычае и, по огромности города, было неизвестно на какое кто шел дело; а там, расположившись по полю или берегу, безо всякого различия днем и ночью, переносили вместе благоволение или наглость привратников; когда и это было запрещено и возвратились в город смущенными те, которых не удостоил ни словом, ни видом своим. Некоторые и обрадованные, но к дурному; их неблагополучной дружбе угрожал, и скоро, тяжкий конец.
75. Впрочем, Тиберий внучку Агриппину, родившуюся от Германика, при себе передал Кн. Домицию, а свадьбу велел праздновать в городе. В Домицие кроме древности рода - избрал близкую Цезарям кровь, так как у него бабушка была Октавия, а через неё Август - дед по матери.


[1] Прим. Примипиларий — начальник первой роты триариев; а триарии лучшие солдаты римского легиона, составлявшие третий ряд (оттого и название) за гастатами и принципами; их тогда вводили в дело, когда была крайняя надобность в людях.