Книга Четвертая

Содержание книги. Глава 1. Но убиении Вителлия, Флавиевы воины свирепствуют в городе. - 2. Домициан, получив наименование и местопребывание Цезаря, исполняет обязанности сына государева осквернением замужних женщин. Л. Вителлий убит. - 3. Кампания умирена и сенат определяет консульство Веспасиану с сыном Титом, а Домициану преторство и власть проконсульскую. - 4. Почести Муциану, Антонию и прочим. Намерение возобновления Капитолия. О вольности помышляет Гельвидий Приск. - 5. Его жизнь и характер 6 - 8, и с Еприем Марцеллом упорная перебранка относительно отправления послов к государю. - 9. Разномыслие относительно общественных расходов. - 10. Музоний Руф нападает на П. Целера. - 11. Муциан, войдя в город, все к себе сосредоточивает; его заботою убит Калп. Галериан, а отпущенника Азиатика он губит рабскою казнью.
12. Слух о поражении в Германии. Начало войны от Батавов 13, под предводительством Клавдия Цивилиса, - 14-16 Он возмущает Батавов, Каннинефатов, Фризиев, сначала хитростью, а потом и открытою силою побеждает Римлян. - 17 Германии, взволнованные слухом об этой победе, предлагают Цивилису свое содействие и он домогается привлечь в союз и Галлию. - 18. Бездействие Гордеония Флакка. Побежденные Римляне бегут в старые лагери. - 19. Когорты Батавов и Каннинефатов по приказанию Вителлия шедшие в Рим, уступили подговорам Цивилиса и соединились с ним. - 20. В сражении под Бонною сломили строй Римлян. - 21. Цивилис, не зная на что решиться, своих воинов приводит на присягу Веспасиану, скрывая свое враждебное расположение. 22, 23. Вслед затем осаждает Старые лагери, но без успеха. - 24, 25. Гордеоний Флакк, сделавшись жертвою возмущения, главное управление делами поручает Вокуле, - 26, 27, К нему присоединен Геренний Галл; он, после неудачно совершенного дела, терпит побои. Новое возмущение. 28-30. Цивилис, возгордись громадными пособиями ото всей Германии, деятельнее принимается за осаду Старых лагерей, теснит Убиев. Схватки с разнообразным исходом.
31. По получении известия о сражении под Кремоною, вспомогательная войска Галлов отложились от Вителлия. Гордеоний и своих воинов, полных колебания, приводит к присяге Веспасиану. - 32; К Цивилису послан Монтан с приказанием оставить войну; на него старается подействовать Цивилис. - 33. 34. С Вокулою сражается Цивилис с разнообразным исходом не без вины того и другого вождя. - 35. Вокула дурно пользуется победою; Старые лагери освобождает от осады. - .36. Цивилис берет Гельдубу. Римские воины умерщвляют Гордеония. Вокула в темноте ускользает. - 37. Вслед затем побежденные Цивилисом снова следуют за Вокулою и с ним освобождают от осады Магонтиак. Треверы, пока остававшиеся верными, вслед затем взбунтовались.
38. Веспасиан с Титом вступают в отправление консульства. Ложные опасения в Риме и от Л. Пизона. - 30. Домициан претор. Вся сила Муциана, а тот надламливает могущество Прима Антония. - 40. Почести, возвращенные памяти Галъбы. Принесено удовлетворение тени Барея Сорана осуждением П. Целера. - 41. Наказание постигло и других доносчиков. - 42. Из них Аквилия Регула, которого защищал брат Мессала, поражает Монтан. - 43. 44. Тоже покушается и против Марцелла, но заступился Цезарь, полагая необходимым - забвением покрыть воспоминания прошедшего времени. А потому только к немногим применены меры строгости. - 45. Сенензы наказаны за то, что побили сенатора. Антоний Фламма осужден по закону о взятках. - 46. Возмущение воинов усмирено Муцианом. - 47. Отменено распределение консульств, сделанное Вителлием. Флавию Сабину отданы похоронные почести цензорские. - 48-50. Убийство Л. Пизона, проконсула Африки. Высокая ложь его раба. Улажены раздоры Эензее с Лептитанами.. Гараманты поражены. - 51. Помощь Парфов не принимает Веспасиан. - 52. Раздражение его против Домициана успокаивает Тит. - 53. Попечение о восстановлении Капитолия возложено на Л. Вестина.
54. Слух о смерти Вителлия усилил войну в Галлии и Германии. Полагали, что пожар Капитолия предвещает конец римского господства. - 55-58. По убиении Гордеония с Цивилисом и Классиком заодно вступают в заговор Юлий Тутор и Юлий Сабин. Колеблются и остальные Галлии. Сделано покушение и на Римские легионы при тщетном противодействии Вокулы. - 59, 60. Он убит, легаты Геренний и Нумизий связаны, и эти легионы на присягу империи Галльской привоводит Цивилис, Тутор - Агрипинцев, а Классик тех, что находились в осаде в Старых лагерях. - 61. Цивилис, достигнув цели своих желаний, отказывается от длинных волос. - 62. В это время приобретает огромное значение Веледа. - 63. В печальном молчании двигаются плененные легионы. Пицентинский конный отряд присваивает себе честь убийства Вокулы. 64-65. Колония Агриппинская, ненавистная народам, живущим по ту сторону Рейна, подвергается крайней опасности и заключает союз с Цивилисом, а дарами смягчает сверхъестественное влияние Веледы. - 66. Цивилис принимает покорность Ветазиев, Тунгров и Нервиев. - 67. Лингоны поражены Секванами, а И. Сабин побежденный прячется. - 68. Муциан с Домицианом собираются на войну - 69. Ремы удерживают Галлии в верности Римлянам, исключая Треверов и Лингонов. - 70. Но ни у них, ни у прочих народов, ни в самих вождях недостаточно согласия и обдуманности. Тутор у Бингия терпит поражение. - 71. Петилий Цериалис приходит в Могонтиак, ободряет Римлян надеждою на лучшее и вождя Валентина, нанеся ему громадное поражение берет в плен. - 72. Входит в землю Треверов. Сопротивляется воинам в их требовании разрушить до основания, город. Побежденные легионы принимает в лагери, - 73. 74. Треверам и Линтонам напоминает об их обязанностях. - 75. Цивилис и Классик посылают письма к Цериалису, на которые он ничего не отвечает. - 76. Цивилис высказывает мнение, что нужно тянуть вдаль, а Тутор и Классик, что нужно немедленно сразиться. - 77. 78. Упорное сражение, в котором Цериалис, сначала было побежденный, потом одерживает победу и истребляет лагерь неприятельский. - 79. Агриппипцы отлагаются от Германцев. - 80. Муциан умерщвляет Вителлиева сына. Антоний Прим отправляется к Веспасиану, но им принят не так как надеялся. - 81. Многие чудесные явления обнаруживают благоволение неба к Веспасиану. Он сам возвращает здоровье одному больному глазами, другому - рукою. - 82. Утверждается еще более предзнаменованием в храме Сераписа, которого 83. 84. происхождение из Синопа, великолепный храм в Александрии, наименование. - 85. Валентин казнен, - 86. Домициан, сделав тщетную попытку у Цериалиса. передаст ли он ему войско и главное над ним начальство, притворно берет на себя охоту к литературе и любовь к поэзии. Это события, частью того же года, частью последующего в консульство имп. Веспасиана вторично и Тита сына его.

1). По убиении Вителлия скорее война окончилась, чем водворилось спокойствие. - Победители, с оружием в руках, по городу преследовали побежденных с неумолимою ненавистью. Улицы полны были убитыми, площади и храмы обагрены кровью; без разбору убивали, кто бы случайно ни попадался на встречу. Потом, когда своеволие росло вследствие безнаказанности, разыскивали и извлекали спрятавшихся. Как только видели кого-либо заметного молодостью или высоким ростом, убивали, не делая никакого различия между воином и простым гражданином. Эта жестокость, при свежей еще ненависти, пресыщалась кровопролитием, а потом обратилась в алчность; нигде не оставляли ничего запертого и не осмотренного, под предлогом будто прячут Вителлианцев. Это было поводом к тому, чтобы вламываться в дома; в случае сопротивления начинались убийства; в них принимали участие все беднейшие простолюдины. Самые дурные из рабов сами предавали богатых господ, а на других указывали их же приятели. Везде вопли, крики и вид города, взятого приступом - до такой степени, что стали уже жалеть о ненавистной дотоле наглости воинов Отоновых и Вителлиевых. Вожди партии, деятельные в том, чтобы раздуть пламя гражданской усобицы, оказались несостоятельными - удержать победу в границах (умеренно ею воспользоваться). При раздорах и смутах, чем кто хуже, тем более имеет силы; для спокойствия и мира необходимы добрые средства.
2). Домициан принял и наименование и местопребывание Цезаря; еще невнимательный к делам (заботам), он роль сына государева исполнял поруганием девушек и замужних женщин. Префектура претория была у Аррия Вара, высшая власть у Антония Прима; он тащил деньги и рабов из дома государева, как бы Кремонскую добычу; остальные, вследствие или скромности или незначительности, и на войне оставались в тени, и чужды были вознаграждений. Население Рима, пораженное страхом и к раболепству готовое, настаивало, чтобы "захватить Л. Вителлия, возвращающегося из Таррацины с когортами, и уничтожить остатки войны. Посланы вперед всадники в Арицию, а строй легионов остановился у Бовилл[1]. Вителлий нисколько не колебался - себя и когорты предоставить произволу победителя. Воины отбросили свое несчастное оружие столько же под влиянием раздражения, сколько и страха. Длинным рядом потянулись по городу отдавшиеся, будучи обставлены воинами. Ни одно лицо не выражало просьбы о пощаде, но печально и сурово смотрели воины, не обращая ни малейшего внимания, на рукоплескания и оскорбления необузданной толпы. Немногих пытавшихся вырваться окружающие схватили; все прочие отданы под стражу. Ни у одного не вырвалось слова недостойного, хотя в несчастье и сохранили без пятна славу мужества (доблести). За тем убит Л. Вителлий, в пороках не уступавший брату, но, по возвышении его на государство, превосходивший его деятельностью; не настолько разделил он его счастье, насколько увлечен был к погибели несчастьем.
3). В это же время Луцилий Басс, с всадниками налегке, послан усмирить Кампанию, где город (муниципии) более враждовали друг с другом по взаимным раздорам, чем оказывали неповиновение государю. При виде войска успокоились и меньшим колониям (последствием была) безнаказанность. Третий легион в Капуе помещен на зимовку, и знатнейшие фамилии подверглись преследованию, между тем как жителям Таррачины не оказано никакого вспомоществования. Ведь всегда больше поползновения отплатить за обиду, чем за благодеяние; благодарность - в тягость, а из мщения можно еще извлечь выгоду. Все утешение было в том, что раба Вергиния Капитона, о котором мы говорили, что он предал жителей Таррачины, повесили на виселице в тех же кольцах, которые он, полученные от Вителлия, носил. А в Риме сенат определяет Веспасиану все, что в обычае было давать государям, и с радостью и верными надеждами, так как гражданская война, начавшись в Галлиях и Испаниях, вовлекла в нее Германию и потом Иллирик (после того как Египет, Иудею, Сирию и все провинции и войска обозрели в беглом очерке - коснулась вскользь мимоходом, и как бы весь шар земной как бы подвергнут очистительному испытанию) по всему вероятию казалась оконченною. Прибавило бодрости письмо (Веспасиана) писаное как бы война еще продолжалась; такой вид оно имело при первом взгляде, впрочем, он выражался как государь, говорил о себе как о гражданине, а об общественном деле отлично. И сенат не обнаружил недостатка в угодливости. Веспасиану определено консульство вместе с сыном его Титом, Домициану - преторство и власть проконсула.
4). Прислал и Муциан письмо к сенату, подавшее повод к разговорам: "если он частный человек, то зачем выражается как общественный деятель? Мог бы он все то же, через немного дней спустя, высказать как свое личное мнение". Да и самые нападки на Вителлия были поздние и не совместные с достоинством свободы. А надменно в отношении общественного дела и унизительно для государя то, что он хвалился: "в руках его не была империя и подарил он ее Веспасиану". Впрочем, все это негодование оставалось втайне, а лесть была явною; в весьма почетных выражениях определены Муциану почести триумфа собственно за гражданскую войну, но придумали какой-то поход против Сарматов. К этому присоединили: Антонию Приму знаки достоинства тех, что были консулами, Корнелию Фуску и Аррию Вару - знаки преторства. Потом уже обратили внимание и на богов; положено восстановить Капитолий. Все это изложено было в мнении Валерия Азиатика, нареченного консула; прочие выражали свое согласие лицом или рукою, а немногие, которых достоинства были на виду или ум изострился лестью, выражали свое одобрение в правильно составленных речах. Когда дошла очередь до Гельвидия Приска, то он высказал мнение, сколько почетное для хорошего государя, столько чуждое лжи; оно встретило самое живое сочувствие сенаторов. Это был для Гельвидия день самый важный, служивший началом большего раздражения и столь же значительной славы.
5). По-видимому, требует сущность дела теперь, когда снова пришлось нам упомянуть о человеке, о котором и впоследствии придется часто говорить, изложить хотя в немногих выражениях - жизнь его и деятельность, и какая постигла его участь. Гельвидий Приск родился в муниципии Таррачине от Клувия[2], который начальствовал над первою ротою триариев и с ранней молодости свой светлый ум посвятил самым возвышенным наукам, - не так как большинство тех, что праздное бездействие старались прикрыть пышным и громким словом, но с тем, чтобы вступить на дело общественного служения с большею твердостью против случайностей. Он последовал тем учителям мудрости, которым только то хорошо, что честно, а противно и гнусно, что бесчестно, - а могущество, знатность рода и прочее полагали вне области духа, не причисляя ни к доброму, ни к дурному. Еще квестором был он, когда Пет Тразея выбрал его зятем; из нравственных правил тестя ничем он столько не позаимствовался, как любовью к вольности; гражданином, сенатором, отцом семейства, в отношениях к тестю, к друзьям и во всех житейских обязанностях следовал справедливости, пренебрегал богатством, упорен был в правде, тверд против всяких опасений.
6). Находили некоторые, будто бы он слишком любил добрую славу; но и люди мудрые расстаются со страстью к славе как с последнею. С падением тестя отправлен в ссылку; когда вернулся при императоре Гальбе, попытался обвинять Марцелла Еприя, доносчика на Тразею. Это мщение - не известно значительнее или справедливее - разделило сенат на партии. В случае падения Марцелла, за ним последовал бы целый ряд виновных в таком же преступлении. Сначала грозное состязание, и с той и с другой стороны обменялись прекрасными речами. Вслед за тем, при сомнительном расположении Гальбы, уступая просьбам многих сенаторов, Приск оставил преследование. При обыкновенном разнообразии человеческих понятий и тут одни выхваляли его умеренность, а другие желали бы более настойчивости. В тот день в сенате, когда подавали голоса о возвышении Веспасиана к верховной власти, положено: "отправить государю послов". Тут между Гельвидием и Еприем завязалась горячая перебранка. Приск требовал, чтобы послы были назначены поименно сановниками, приведенными к присяге, а Марцелл настаивал на баллотировке; таково было мнение нареченного консула.
7). Но Марцелла усердие имело главною побудительною причиною собственный стыд, как бы с избранием других он не остался как бы обойденным. Мало-помалу в споре дошли до длинных и бранных речей. Гельвидий спрашивал: "почему Марцелл до такой степени робеет перед приговором сановников? Он и богат, и красноречив и этим он опередил бы многих, не будь помехою воспоминание о его позорных делах. Жребий и ящик для баллотировки не различают нравственности; для того и существуют явная подача голосов и оценка сената, чтобы касаться жизни и доброй славы каждого. Требуют - и пользы отечества и честь Веспасиана, чтобы ему на встречу были посланы такие люди, которых сенат считает самыми непорочными, с тем чтобы они честными речами удовлетворяли слуху императора. Веспасиан был в дружественных отношениях с Тразеею, Сораном, Сентием; а тех, что их обвинили, если даже и не следует подвергать казни, то и выказывать не должно. Суждение сената в этом деле как бы послужит внушением государю, кого одобрять и кого опасаться; нет важнее средства для благонамеренной власти, как приязнь людей добра. Достаточно для Марцелла, что он Нерона побудил на гибель такого множества невинных. Пусть пользуется безнаказанностью и наградами, а Веспасиана оставит лучшим (себя)".
8). Марцелл говорил: "не его личное мнение оспаривают, но поданное нареченным консулом согласно примеров древности, по которым депутатов назначали жребием, чтобы не было места честолюбию или вражде. Не случилось ничего, - зачем предавать забвению то, что издревле установлено, или почет, делаемый государю, обращать к чьему-либо посрамлению. Всех достанет на выражение чувств преданности. Скорее же нужно избежать того, как бы упорство некоторых не раздражило ума, по новости господства находящегося еще в состоянии нерешительности, внимательно следящего за выражением лиц и словами каждого. И он Марцелл помнит о временах, при каких родился, какое устройство обществу дали отцы и деды; но, отдавая дань удивления тому, что прошло, соображается с настоящим всею душею желает он хороших императоров, снесет и каких бы то ни было. Тразея пал жертвою не столько его, Марцелла, речи, сколько приговора сената. Жестокость Нерона тешилась такими призраками законности, и дружба Нерона не менее горька была ему, Марцеллу, сколько другим ссылка. Но пусть твердостью и постоянством Гельвидий станет наравне с Катонами и Брутами, пусть он, Марцелл, один из того сената, который раболепствовал с ним вместе! Советует он и Приску - не становиться выше Государя: пусть он не читает наставлений Веспасиану, старцу, увенчанному триумфом, отцу двух сыновей юношей. Как самые дурные императоры не знают границ господства, так и самый лучший захочет, чтобы свобода знала меру". Этот предмет, подавший повод к упорному с обеих сторон спору, произвел на других весьма различное впечатление. Одержала верх сторона, предпочитавшая депутатов назначить по жребию, и при поддержке сенаторов, бывших нейтральными, обычай сохранил свою силу. Да и все самые замечательные люди склонились в пользу такого решения, чтобы не вызвать против себя зависти в случае, если бы они были избраны.
9). Последовал еще другой спор. Преторы казначейства (в то время они заведовали им) жаловались на общественную бедность и требовали предела издержкам. Попечение об этом нареченный консул, вследствие значительности отягощения и затруднительности помочь, оставлял до государя. Гельвидий подал мнение, что нужно поступить по усмотрению сената. Когда консулы стали по порядку отбирать мнения, Волкаций Тертуллин, трибун народный, вмешался, чтобы о таком важном предмете в отсутствии государя ничего бы не постановляли. Гельвидий подал мнение: "Капитолий восстановить от общества, при содействии Веспасиана." Это мнение со стороны наиболее умеренных встречено было молчанием и так пришло в забвение. Нашлись, впрочем, которые и припомнили.
10). Тут Музоний Руф напал на Публия Целера, уличая его, что он погубил Борея Сорана лжесвидетельством. Таким преследованием, по-видимому, возобновлялись ненавистные обвинения, но обвиненный был так презрителен и вина его так ясна, что защитить его было невозможно; а память Сорана была священна. Целер, выдававший себя последователем философии (мудрости), был свидетелем против Борея, сделался предателем друга и погубил того, которого он хвалился быть наставником. Ближайший за тем день назначен для рассмотрения дела. Сильно было ожидание не столько относительно Музония или Публия, сколько полны были его Приск и Марцелл и прочие, которые в душе кипели мщением.
11). При таком положении дел, когда в среде сенаторов господствовали раздоры, когда побежденные были раздражены, победители же не имели никакого значения, в государстве не было ни главы, ни законов, - Муциан, войдя в город, все разом притянул к себе. Сломлено могущество Антония Прима и Вара Аррия; плохо скрывал Муциан свое против них неудовольствие, хотя и не хотел показать этого наружностью. Но общество, проницательное вникать в неудовольствия, разом повернулось и обратилось к нему. За ним одним ухаживали, его одного лелеяли; и сам он не прочь был от того: окруженный воинами, меняя дома и сады, пышностью выходов и караулами присваивал силу государя, только имени его не брал. Всего более ужаса причинило убийство Кальпурния Галериана. То был сын К. Пизона, ни на что не дерзнувший; но знатное имя, молодость, проводимая с честью, подавали повод к большим толкам в народе; находились в обществе, еще волновавшемся и радовавшемся всякому новому слуху, люди распускавшие самый неосновательный слух, будто бы он помышляет о верховной власти. По приказанию Муциана, он окружен военною стражею, и чтобы смерть его не была слишком на виду в городе, он лишен жизни у сорокового камня (милевого) от Рима на дороге Аппиевой: у него кровь выпущена из жил. Юлий Приск, префект преторианских когорт при Вителлии, сам себя умертвил более от стыда, чем по необходимости. Альфен Вар пережил и свою неспособность, и бездействие. Азиатик (этот отпущенник) поплатился за свое дурноупотребленное значение казнью рабов.
12). В эти же дни все более и более распространявшийся слух об уроне в Германии граждане принимали вовсе не с печалью; о том "что истреблено войско, взяты зимние помещения легионов, что отложились Галлии", - говорили не как о дурном. По каким причинам началась эта война, до каких размеров выросла она вследствие восстания чужестранных и союзных народов - я изложу основательно. Батавы, пока находились по ту сторону Рейна, были частью Каттов: будучи прогнаны внутренним (домашним) возмущением, они заняли самую окраину Галльского прибрежья, свободную от поселенцев и вместе остров, нынешнюю Батавию; ее спереди омывает море Океан, а сзади и с боков река Рейн; уступили они не силе и не встрече с более могущественными, они империи доставляют только людей и оружие. Они приобрели опытность в долговременных Германских войнах, а потом их слава увеличилась в Британнии, куда были переправлены их когорты, которыми, по старинному обычаю, управляли знатнейшие родом из их же земляков. Находилась и дома отборная конница; в особенности упражнялись они в плавании, и в полном вооружении на конях целыми массами (эскадронами) переплывали Рейн.
13). Юлий Павлл и Клавдий Цивилис, царского корня, далеко опережали других. Павлла умертвил Фонтей Капитон по ложному обвинению в возмущении; Цивилис заключен в оковы и послан к Нерону и Гальбе, но там оправдан; при Вителлии снова подвергся было опасности и войско настойчиво требовало его казни. Отсюда повод к раздражению и надежды из самих наших бедствий. Но Цивилис, острый умом более, чем сколько-то свойственно дикарям, хвалился, что он Серторий или Аннибал и с таким же бесстыдством слова, во избежание того, чтобы, против него не пошли как против открытого врага, если бы он явно отложился от народа Римского, он прикрыл свои действия благовидным предлогом дружественных отношений к Веспасиану и усердия к его партии. Действительно, прислал к нему Прим Антоний письмо, в котором приказывал: "воротить вспомогательные войска, вызванные Вителлием и под предлогом смут в Германии, удержать легионы". То же самое внушал лично Гордеоний Флакк, из расположения к Веспасиану и заботы о деле общественном; а ему грозила бы гибель, если бы война возобновилась и столько тысяч вооруженных воинов ворвались бы в Италию.
14). Вследствие этого Цивилис, твердо решась отложиться, но скрыв пока сущность своего замысла и в остальном намереваясь действовать согласно указанию событий, таким образом приступил к исполнению переворота. По приказанию Вителлия молодежь Батавов призвана была к набору; его, и без того по сущности своей представлявшего обременение, исполнители делали еще более тяжким своим корыстолюбием и похотливостью: призывали они к набору и стариков, и людей слабых, а потом за деньги отпускали их; с другой стороны, несовершеннолетних, но красивой наружности (а большинство молодых людей очень видны собою) насильно тащили на поругание. Вследствие этого общее негодование, и стоявшие во главе уже замышленного заговора побудили их отказаться от набора. - Цивилис - старейшин племени и наиболее усердных из народа созвал в священную рощу под предлогом пиршества, и когда видел, что они разгорячились под влиянием ночного времени и веселости, сделав почин от славы и величия народа, исчислил оскорбления, похищения и другие бедствия их рабства. "На них смотрят уже не как на союзников, - что было некогда, а как лишь на рабов, когда приходит легат (наместник) со свитою, служащею обременением и властью надменною. Отдают их на жертву или в полное распоряжение префектов и сотников, а те, когда они пресытятся грабежа и кровопролития, переменяют, изыскивают новые извороты и разные названия грабительства. Настоит (угрожает) набор, а он детей разлучает с родителями, братьев с братьями, как бы в последнюю минуту жизни. Но никогда еще дела Римлян не были в таком плохом положении, и в зимних квартирах находятся только награбленная добыча и старики. Пусть только поднимут они (Батавы) глаза и не робеют перед пустыми наименованиями легионов. Между тем они сами (Батавы) сильны и пехотою и конницею: Германцы их единокровные; Галлии желают того же, что и они; да и для Римлян война эта не совсем неприятна: сомнительный её оборот взвалят на Веспасиана; в победе же не дадут отчета".
15). Выслушали Цериалиса с большим одобрением и, по их дикарей обычаю, все приведены к присяге под страшными, от отцов завещанными, проклятиями. Отправлено посольство к Каннинефатам пригласить их действовать заодно. Народ этот населяет часть острова; происхождением, языком, доблестью равен Батавам, а численностью превосходит. За тем тайными гонцами привлек (приманил) вспомогательный, назначенный в Британнию, отряд Батавов, когорты, посланные в Германию, как мы выше упоминали, и в то время находившиеся в Магонтиаке. В то время у Каннинефатов был некто Бринно, отличавшийся необузданною удалью и вместе самого знатного рода. Отец его смело совершил много неприязненного и безнаказанно пренебрег достойным посмеяния походом Каиевым[3]. Потому-то приятен он был самым именем ослушного рода; посадив его на щит, по обычаю народа, качали его на плечах и избрали вождем; Немедленно пригласив Фризов (народ этот жил по ту сторону Рейна), он по Океану ворвался в зимние квартиры двух когорт, ближайших для занятия. Воины не предвидели нападения врагов, а если бы и узнали о нем раньше, то не было у них достаточно сил для отражения. Вследствие этого лагери взяты и разграблены; потом они (Каннинефаты) нападают на разошедшихся и там и сям блуждавших, как в мирное время, маркитантов и купцов Римских. Вместе с тем грозили разрушением и укреплениям; они сожжены префектами когорт, так как защитить их не было возможности. Значки, знамена и сколько было воинов собраны в верхнюю часть острова, под начальством Аквиллия, начальника первой роты триариев; но это более по наименованию войско, чем какая-нибудь существенная сила. Так как все лучшее из когорт было уведено, то Вителлий велел набрать поселян из ближайших волостей Германцев и Нервиев и вооружил эту неспособную толпу, которой и самое оружие было в тягость.
16). Цивилис полагал, что необходимо действовать хитростью и потому он сам винил префектов за то, "что они покинули укрепления; он один с когортою, которою начальствует, усмирит волнение Каннинефатов, а префекты пусть возвратятся по своим зимним квартирам". Но ясно было все коварство этого совета и то, что рассеянные когорты, легче подавить, и что настоящий руководитель этой войны не Бринно, а Цивилис. Мало-помалу обнаружились ясные тому доказательства, и Германцы, для которых война была удовольствием, сами не долго скрывали это. Видя неудачу коварных замыслов, Цериалис перешел к действию открытою силою и Каннинефатов, Фризиев, Батавов устроил в особые военные отряды. Со стороны Римлян войско направилось вблизи реки Рейна и тут суда, причаленные после сожжения укреплений, были обращены к неприятелю. Не долго продолжалась борьба: когорта Тунгров перенесла свои значки к Цивилису; воины, ошеломленные неожиданною изменою, избиваются и союзниками, и врагами. Такое же предательство и на судах: часть гребцов из Батавов, будто бы по не знанию дела, мешала экипажам и воинам защищавшим суда исполнять их обязанности; потом стали явно им противодействовать и кормы судов обращать к неприятельскому берегу. Наконец они рулевых и сотников, если они не разделяли их намерений, умерщвляли, пока весь флот из 24 судов или сам не перешел, или не был взят силою.
17). Блистательная эта победа в настоящем, и в будущем принесла пользу; получив оружие и суда, в которых имели нужду, приобрели великую славу по Германиям и Галлиям, и их величали виновниками свободы. Германии тотчас прислали послов, предлагая вспоможение. Содействия Галлов добивался Цериалис хитростью и дарами, взятых в плен начальников когорт он отсылал назад в их города, когортам предоставлял возможность выбора уйти или оставаться; тем, которые оставались, почетная служба, а которые уходили, тем давали из добычи ограбленных Римлян. Вместе с тем в откровенных беседах он им внушал: сколько бедствий и в течение стольких лет вытерпели они, называя лживо рабство - спокойствием. Батавы, хотя и свободные от податей, взялись за оружие против общих повелителей; в первой битве Римляне побеждены и обращены в бегство. А что же будет, если Галлии сбросят иго? Сколько чего останется в Италии? Одни провинции побеждаются кровью других. Не вспоминайте о поражении Виндекса. Конница Батавская потоптала Эдуев и Арвернов. В числе вспомогательных войск Вергиния находились Белги, и если вникнуть в истину, то Галлия пала от своих собственных сил. А теперь у всех роли все те же; усилились они только всем знанием военного дела, сколько его нашлось в лагерях Римских. С ним те когорты заслуженных воинов, перед которыми недавно смирились Отоновы легионы. Пусть раболепствуют Сирия, Азия и привыкший к власти царей Восток; в Галлии много еще в живых тех, кто родились еще прежде наложения дани. И вовсе недавно, вместе с убиением Квинктилия Вара, Германия сбросила с себя ярем рабства и бой начат не против императора Вителлия, но против Цезаря Августа. Свободу природа дала даже бессловесным животным, а доблесть есть исключительное качество людей. И боги помогают смелым. А пусть они, ничем не озабоченные нападут на занятых, со свежими силами на утомленных. Теперь, когда одни поддерживают Веспасиана, другие Вителлия, представляется возможность действовать против того и другого.
18). Такие-то усилия употреблял Цериалис на Германии и Галлии, и если бы его замыслы удались, то его ждала бы царская власть над народами самыми богатыми и могущественными. Флакк Гордеоний поддержал попытки Цериалиса своим притворством. Когда встревоженные гонцы принесли известие, что лагери взяты, когорты уничтожены, все что носит имя Римлян прогнано с Батавского острова, он отдает приказание Муммию Луперку легату (он начальствовал над зимними помещениями двух легионов) выступить против неприятеля. Луперк - воинов легионов, Какие были под руками, Убиев из соседей, конницу Треверов, находившуюся неподалеку, поспешно переправил, присоединив эскадрон Батавов; уже давно задумав измену, он прикидывался верным, чтобы, передав в самом бою Римлян, бежать с большою (для себя) выгодою. Цивилис, окруженный значками взятых в плен когорт, чтобы воины имели в глазах недавнюю славу, а враги испытывали бы ужас при воспоминании о поражении, матери своей и сестрам, а так же женам всех и малым детям отдал приказание стать сзади, как поощрение к победе и стыд в случае поражения. Когда войско огласилось пением мужчин, завываниями женщин, далеко не такой громкий и дружный крик послышался от когорт и легионов. Обнажил левый фланг эскадрон Батавов, перебежавший к неприятелю и тотчас же обратившийся против нас; но воины легионов и при таком смутном положении дел сохранили и оружие и ряды. Вспомогательные войска Убиев и Треверов рассеялись в постыдном бегстве и разбрелись по всему полю. За ними бросились Германцы, и это дало возможность легионам уйти в лагери, носившие название старых. Начальник эскадрона Батавов - Клавдий Лабеон, во внутренних делах народа соперник Цивилиса, - отвезен к Фризиям; убить его значило бы навлечь неудовольствие соотечественников, а оставить при себе - дать пищу раздорам.
19). В эти же дни когорты Батавов и Каннинефатов, когда они, по приказанию Вителлия, шли к Риму, нагнал вестник, посланный Вителлием. Тотчас переполнились они надменности и дерзости; они требовали: "вознаграждения за поход, денежного подарка, двойного жалования, увеличения числа всадников". Все это правда обещано было Вителлием, но воины домогались не того, чтобы получить, но чтобы иметь повод к возмущению. Флакк во многом им уступил, но тем сделал только то, что они еще настойчивее требовали того, в чем наперед знали, что им откажут. Пренебрегши Флакком, они отправились в Нижнюю Германию на соединение с Цивилисом. Гордеоний, пригласив трибунов и сотников, советовался - усмирить ли силою отказывающихся повиноваться. Потом, по природной неспособности и вследствие опасений служащих лиц, которых тревожили шаткость умов вспомогательных войск и то, что легионы пополнены внезапным набором, решился - воинов удержать в лагерях. Потом стал жалеть о таком решении, и так как его винили те же, что и склоняли к нему, то, как бы намереваясь преследовать, писал Гереннию Галлу, легату первого легиона, управлявшему Бонною: "не допускать Батавов пройти, а он с войском будет идти у них по пятам". И действительно, можно было бы их подавить, если бы с одной стороны Гордеоний, с другой Галл, двинув войска, приперли бы их в середину. Флакк оставил это намерение и в другом письме предупреждал Галла, чтобы он не пугал ушедших. Вследствие этого подозрение, что война начинается с согласия легатов и все, что случилось и чего опасались, происходит не от недеятельности воинов или силы неприятельской, но от коварства вождей.
20). Батавы, по приближении к лагерям Боннским, послали вперед изложить Гереннию Галлу поручения когорт: "ничего враждебного и в мыслях нет у них против Римлян, за которых они сражались столько раз. Долговременною и бесплодною службою измученные желают лишь они покойно вернуться в отечество. Если никто этому не воспротивится, то и движение их будет безо всякого вреда; если же их встретят вооруженною рукою, то они мечом проложат себе путь". Легат колебался, но воины его понудили - испытать счастья в бою. Три тысячи воинов легионных и на скорую руку набранные когорты Бельгов, а так же толпа поселян и маркитантов, к делу неспособная, но отважная, прежде чем опасность в виду, бросились из всех ворот и Батавов, далеко не равных численностью, окружают. А те, старые воины, свернулись в каре со всех сторон плотное, где равно были обеспечены и фронт, и тыл, и фланги. Таким образом без труда прорвали они нашу жиденькую боевую линию. Наступательным движением Белгов сбит легион и воины в беспорядке побросались к валу и воротам. Здесь-то всего значительнее был урон, - и не столько убитыми и ранеными в бою, сколько тем, что некоторые гибли падая и от своего собственного оружия. Победители обошли колонию Агриппинскую и в остальном движении не дерзнули ни на что неприязненное, старались оправдаться и в Боннском сражении: будто бы они просили мира и, получив в нем отказ, вынуждены были промышлять собою.
21). Цивилис, по прибытии когорт, состоявших из ветеранов, стал во главе уже настоящего (правильного) войска, но, не зная на что решиться и соображая силу Римлян, всех, тут находившихся, привел к присяге Веспасиану; он отправил послов к двум легионам, которые, быв разбиты в предшествовавшем сражении, удались в Старые лагери[4] сказать, чтобы и они приняли ту же присягу. Дан ответ: "не нуждаются они в советах ни предателя, ни врагов. А государь у них есть Вителлий, которому верность они сохранят с оружием в руках до последнего издыхания. А потому перебежчик к Батавам пусть не берет на себя распоряжения делами Римлян, а ждет достойной казни за свое преступление". Когда об этом передали Цивилису, воспылал он гневом и весь народ Батавов призвал к оружию. Присоединились Бруктеры, Тенктеры и вся Германия разосланными вестниками приглашена к участию в добыче и в славе.
22). Ввиду такой, отовсюду скоплявшейся, военной грозы, легаты легионов Муммий Луперк и Нумизий Руф укрепляли вал и стены. Уничтожили труды долговременного мира - не далеко от лагерей построенный род города, для того чтобы неприятель им не воспользовался, но мало озаботились - свезти в лагерь припасов; дозволено было грабить. Таким образом в немного дней своевольно потрачено то, чего достало бы в случае крайности на долгое время. Цивилис, взяв себе под команду средину строя с силою Батавов, оба берега Рейна, с целью придать более грозный вид, наполнил отрядами Германцев, а по полям рассеялась конница. Вместе с тем и суда тащили по реке против течения. Тут виднелись значки старых заслуженных когорт, а там изображения зверей, взятых в лесах и рощах, - у каждого племени свой обычай вступать в бой: весь этот вид войны вместе гражданской и чужестранной поражал ужасом осажденных. Надежды атакующих увеличивались вследствие обширности вала, который, будучи устроен для двух легионов, теперь был обороняем едва ли пятью тысячами вооруженных; но множество маркитантов, собранное туда, как только возмущено было спокойствие мира, на войне оказывало содействие.
23). Часть лагерей исподволь поднималась на холм, часть имела доступ с ровного места; Август имел в виду этими зимними помещениями теснить Германии и держать их как бы в облежании, и еще никогда не было такой беды, чтобы наши легионы сами подверглись здесь осаде от неприятеля. Потому не прилагали более трудов для усиления ни местности, ни укреплений; достаточным находили силу оружия. Батавы и Зарейнцы, чтобы порознь мужество каждого старалось более выказаться, поставили каждое племя отдельно и начали бой издали. Но когда большая часть пущенных стрел попадали без пользы в башни и зубцы стен, а сверху брошенные камни наносили раны, они с криками и стремительностью бросились к валу; большая часть приставили лестницы, а другие лезли по намосту из щитов (над головами своих). Некоторые уже и вскарабкались было, но сброшены вниз мечами и ударами оружия; завалены кольями и дротиками сначала пресмелые и слишком набалованные удачею. Но и тут, рассчитывая на добычу, терпеливо сносили неуспех. Они дерзнули даже делать машины (орудия), в чем не имели ни малейшего искусства. Перебежчики и пленные учили строить из дерева род моста и потом пододвигать на подставленных колесах, так что одни стоя на сверху сражались как бы с насыпи; другие, скрываясь внизу, порывали стены. Но камни, брощенные из баллисты (орудия большего размера) разрушили это нескладное произведение и в изготовлявших фашины и щиты пущены из орудий раскаленные до красна копья. Таким образом сами осаждающие терпели от огня, пока, потеряв надежду сделать что-либо силою, обратились к намерению - медлить (затянуть - дело); небезызвестно им было, что в укреплении находится запасов продовольствия на несколько лишь дней и много народу к войне непригодного. Вместе с тем надеялись, что нужда вызовет предательство; рассчитывали на шаткую верность рабов и на случайности войны.
24). Между тем Флакк, узнав об осаде лагерей и послав по Галлиям для вызова вспомогательных сил, отборных из легионов воинов отдает Дидию Вокуле, легату восемнадцатого легиона, чтобы он поспешил как можно большими переходами к берегу Рейна. А сам плыл на корабле больной и был ненавистный воинам. Уже напрямки (без обиняков) роптали они: "выпущены из Магонтиака когорты Батавов, сквозь пальцы смотрели на замыслы Цивилиса. Ни Прим Антоний, ни Муциан не сделали столько в пользу дела Веспасианова. Явные недружбу и враждебные действия можно явно и отражать; а хитрость и коварство скрыты и тем труднее их избежать. Цивилис стоит против них, устраивает войска в боевой порядок, а Гордеоний из опочивальни с постели отдает приказания на то, что полезно неприятелю. Столько вооруженных рук храбрейших воинов должны зависеть от больного старика! Не лучше ли, умертвив предателя развязать руки и своей доблести и счастью и уничтожить зловещее влияние"? Такими-то разговорами подстрекали они друг друга; еще большим поощрением было письмо от Веспасиана, которое Флакк, не имея возможности скрыть, прочитал перед собранием воинов; связав тех, которые принесли, отправил их к Вителлию.
25). В таком-то расположении умов пришли в Бонну, зимовку первого легиона. Воины, приходя все в большее и большее раздражение, сваливали вину поражения на Гордеония: "по его приказанию двинуто против Батавов войско, так как буро бы их преследуют от Мугонтиака легионы; вследствие его предательства они поражены, так как ни откуда не подошли подкрепления. Неизвестно это прочим войскам и не дается об этом известия их императору, между тем как содействием стольких провинций легко было подавить внезапно возникший коварный замысел". Гордеоний образцы всех писем, какими вымаливал пособий в Галлиях, Британнии и Испаниях, прочитал войску и установил самый дурной обычай - письма передавать носившим орлы легионов, и те читали их прежде воинам, чем вождям. За тем он отдает приказание одного из возмутителей связать более для того, чтобы показать на деле свое право, чем чтобы это действительно была вина одного. Из Бонны войско двинулось в Агриппинскую колонию; стеклись во множестве подкрепления Галлов, и они сначала усердно помогали делу Римлян, но потом, с усилением Германцев, большинство городов вооружилось против нас надеясь вольности и, в случае если бы удалось скинуть ярем рабства, страстно желая повелевать. Раздражение воинов не утихало и заключение в оковы одного воина не наводило им страха; да и тот сам винил: "что вождь сознает за собою вину и он, быв вестником между Цивилисом и Флакком, устраняется ложным обвинением от свидетельства в правде". Вокула взошел на трибунал с удивительною твердостью: схватив воина, несмотря на его крики, велел вести на казнь. Оробели люди злонамеренные, а те, что получше, повиновались приказанию; за тем стали единогласно требовать вождем Вокулу, и Флакк предоставил ему главное распоряжение.
26). Отсутствие единодушие в воинах поддерживалось многими причинами: нуждались в жаловании и продовольствии, и вместе с пренебрежением смотрели на набор и денежные сборы в Галлии. Рейн, вследствие засухи, в той стороне необычной, едва был доступен судам, а потому подвозы стеснены. По всему берегу расставлены посты отражать Германцев от бродов, а по этой причине менее плодов, а кому потреблять, тех больше. Люди неопытные за чудесное явление считали самый недостаток воды, как будто бы уже нам отказались служить самые реки и все то, в чем прежде наше могущество находило себе опору; то, что в мирное время назвали бы случаем или делом природы, теперь называли приговором судьбы и божьим гневом. Когда они вошли в Новезий[5], то присоединился тринадцатый легион. Придан Вокуле - разделить часть его забот - легат Геренний Галл, и не дерзая идти к неприятелю, в урочище, называемом Гельдуба[6], стали лагерем. Тут они упражняли воинов в возведении окопов и укреплений и в других военных занятиях; а чтобы добыча более подстрекала их к мужеству, то Вокула повел войско в ближайшие села Гугернов[7], вступивших в союз с Цивилисом. Часть осталась с Гереннием Галлом.
27). Случилось, что, не вдали от лагеря, судно, нагруженное хлебом и ставшее на мель, Германцы стали тащить на свой берег. Галл не стерпел этого и послал на помощь когорту. Прибавилось и число Германцев, к которым мало-помалу подходили подкрепления, и завязалось правильное сражение. Германцам таки удалось, с большим уроном наших, утащить судно. Побежденные, - тогда уж это вошло в обычай, - винили не собственную трусость, но коварство легата. Вытащили его из палатки, разорвали на нем одежду, били его по телу, приказывая сказать: "за какую цену и при чьем соучастии предал он войско?" Снова возникло неудовольствие и на Гордеония; его называют главным виновником преступного умысла, а легата - исполнителем; наконец, в ужасе перед угрозами гибели, он и сам упрекнул Гордеония в предательстве; его связали и только по прибытии Вокулы получил он свободу; а Вокула на другой день казнил смертью виновников возмущения. Так легко это войско переходило из одной крайности в другую: от своеволия к терпеливости. Не было сомнения, что простые воины оставались верными Вителлию; но все лица более почетные склонялись к Веспасиану. Вследствие этого преступные действия чередовались с казнями и неистовство не исключало готовности повиноваться, так что сдержать воинов, не были в состоянии те же, которые могли казнить.
28). Цивилиса вся Германия поддерживала громадными усилиями и союз с ним закрепила знатнейшими заложниками. Он, соображаясь, кому куда ближе, "одним отдает приказание опустошить земли Убиев и Треверов, другому отряду перейти реку Мозу с тем, чтобы затронуть Менапиев, Моринов и самый отдаленный край Галлии". В обоих местах получена добыча; неприязненнее всего поступлено было с Убиями за то, что этот народ Германского происхождения отрекся от отечества и принял даже Римское наименование Агриппинян. Поражены их когорты у поселка Маркодура[8]; они не приняли мер предосторожности, находясь далеко от берега. Не успокоились от того Убии, а продолжали ходить в Германию за грабежом, сначала безнаказанно, но потом окружены были; во всю эту войну были они более верны, чем счастливы. С поражением Убиев, Цивилис, вследствие удач становясь все смелее и решительнее, теснил осадою легионы; он особенное внимание употреблял на караулы, чтобы не пробрался какой-либо тайный вестник о приближающемся подкреплении. Осадные орудия и главный труд взвалил на Батавов; за-Рейнцам требовавшим этого отдаст приказание идти разрушить окопы, сбить оттуда Римлян и восстановить бой. Народу было в избытке и легко было перенести урон; даже с наступлением ночи не прекратились работы.
29). Они навалили кругом деревьев и зажгли их, а сами ужинали; разгорячась вином, они с (бесполезною) пустою самонадеянностью стремились на бой. Их стрелы, направленные в темноту, оставались без всякого действия; а у Римлян боевая линия дикарей была на виду, и кто особенно выказывался удальством или признаками достоинства, то они метили в него как в цель. Понял это Цивилис и отдал приказание погасить огни, чтобы мрак прикрыл все военные действия. Тут раздались самые нестройные звуки; все стало зависеть от неверной случайности и не было возможности с предусмотрительностью или нанести удар, или уклониться от него. Откуда раздавались крики, туда поворачивались сами, напрягали луки; мужество ничего не значило; случай производил общее замешательство, и не один храбрец пал от удара труса. Со стороны Германцев - раздражение безо всякой обдуманности; воины Римские, уже опытные в опасностях, бросали не на удачу колья с железными наконечниками и тяжеловесные камни. А когда шум приближающихся или подставленные лестницы предавали неприятеля в руки, то сбивали их ударами щитов, а потом преследовали дротиками; многих, уже вошедших на стены, кололи кинжалами. Так прошла ночь, но день осветил новое сражение.
30). Возвели Батавы башню в два этажа; ее стали пододвигать к воротам претория (с этой стороны местность была всего ровнее); против неё осажденные выдвинули здоровые рычаги и бросили бревна, чем и проломили ее с большим вредом для тех, которые стояли наверху. На пришедших в замешательство сделана внезапная вылазка, и схватка была с большим успехом. Также воины легионов, превосходя опытностью и искусством, производили сами еще более значительные работы. Особенно нагнала страх неприятелю машина, устроенная так, что она качалась на перевесе и, спустив вдруг крюк, она в виду (так сказать из-под носа) своих зацепляла одного или нескольких из неприятелей, поднимала их к верху и потом повернувшись отбрасывала их внутрь лагеря. Цивилис, оставив надежду овладеть лагерем приступом, снова ограничился тем, что сидел у них праздно, пересылками и обещаниями стараясь сломить верность легионов.
31). Вот что делалось в Германии прежде сражения Кремонского; об исходе его дали знать письма Прима Антония; к ним приложен был и эдикт Цецины. Префект одной когорты из побежденных Альпин Монтан явно признался, что он склоняется на сторону партии (Флавиевой или Веспасиана). Это произвело различное впечатление на умы. Вспомогательные отряды Галлов, не чувствовавшие ни расположения, ни вражды к партии, по убеждению своих начальников, тотчас же отпадают от Вителлия; старые воины медлили. Но когда Гордеоний Флакк стал приводить к присяге, то, по настоянию трибунов, воины ее дали, но ни выражением лиц, ни в душе не считали ее себе обязательною и повторяя прочие слова присяги, при имени Веспасиана останавливались и отделывались или легким шепотом, или и вовсе молчанием.
32). Прочитано потом перед собранием воинов письмо Антония к Цивилису; оно дало еще более пищи раздражению воинов, будучи писано как бы к сотруднику в деле партии, а о Германском войске враждебно. Вслед за тем полученное в лагерях у Гельдубы известие имело последствием и такие же разговоры, и такие же факты. Послан к Цивилису с поручениями Монтан: "пусть Цивилис прекратит неприязненные действия; и пусть не прикрывает дела чужестранцев ложным призраком войны. А если он замыслил оказать помощь Веспасиану, то его начинания уже осуществлены. Но это Цивилис сначала хитро, потом видя, что Монтан человек крайне смелого и решительного характера и готов на всякое новое предприятие, начал жаловаться на опасности, каким он подвергался в лагерях Римских в продолжении двадцати пяти лет; он говорил: "отменную награду получил я за труды; по праву народов домогаюсь возмездия за убийство брата, за то, что сам находился в оковах, за полные неумолимой жестокости крики этого войска, которыми оно меня требовало на казнь. Да и вы, Треверы, и все, что еще осталось живым в рабстве, какой ждете награды за столько раз пролитую кровь, кроме военной службы самой неблагодарной, бесконечных повинностей, розог, топоров и других изобретений ваших повелителей. Вот я, начальствуя одною когортою с Каннинефатами и Белгами, незначительною частью Галлий или истребим те пустые пространные лагери или окружив стесним мечом и голодом. Наконец их смелую попытку или увенчает достижение свободы, или и побежденные будем все те жертвы, - хуже не будет". Так он его поджег, но приказал принести ответ помягче и отослал, а он вернулся как бы без успеха в предмете посольства; остальное же скрыл, что не замедлило выказаться наружу.
33). Цивилис, удержав часть войск, старые (заслуженные) когорты и из Германцев людей наиболее на все готовых отправил против Вокулы и его войска под предводительством Юлия Максима и Клавдия Виктора, сына его сестры. Во время перехода захватывают они зимние квартиры конного отряда, находившиеся в Асцебурге[9], и до того неожиданно напали они на лагерь, что Вокула не имел возможности ни сделать увещание воинам, ни устроить боевую линию. Только одно, как в тревоге, внушал: "центр подкрепить воинами под значками", а кругом в разных местах рассеяны подкрепления. Конница бросилась вперед, встречена стройными рядами неприятелей, а тыл обратила к своим. Вследствие этого побоище, а не сражение, и Нервиев когорты из робости или вероломства обнажили фланг наших. Таким образом дошли до легионов, и те, утратив значки, были истребляемы внутри вала, как вдруг вследствие неожиданного подкрепления изменилась участь сражения. Когорты Васконов, набранные Гальбою и в то время призванные, приближаясь к лагерю, услыхали крики сражающихся и напали с тылу на неприятеля, внимание которого обращено было вперед, и навели ужас далеко больший, чем можно было ожидать от их числа; одни полагали, что от Новезия, а другие, что от Магонтиака прибыли все силы. Такое заблуждение придало мужества Римлянам и, в надежде на силы других, они и со своими собрались. Храбрейшие из Батавов, сколько было пехоты, обращены в бегство; конница ушла со значками и пленными, схваченными в прежнем бою. Убитых в этот день на нашей стороне больше, но не из наиболее способных к войне, а из Германцев самые храбрые.
34). Итого и другого вождя, одинаковою виною заслуживших несчастье, не хватило при благополучных обстоятельствах. Цивилис, если бы более значительными силами подкрепил боевую линию, не мог бы быть обойден немногими когортами и уничтожил бы лагери ворвавшись в них. Вокула о приходе неприятеля не разведал, и вследствие этого одновременно и выступил и побежден. Потом, мало полагаясь на победу, бесполезно истратив время, лагерь выдвинул против неприятеля. А если бы он немедленно на него ударил и поспешил бы следовать за благоприятным оборотом обстоятельств, то тем же порывом мог бы освободить легионы из осады. Между тем Цивилис делал попытки повлиять на умы осажденных; он представлял, что дело Римлян проиграно навсегда, и что победа окончательно увенчала его усилия. Носили кругом значки и знамена; показывали даже пленных; из них один дерзнул на отличное дело, громким голосом рассказал он, как было дело, и тут же на месте убит Германцами. Вследствие этого еще более поверили его показанию. А также опустошение и пожары горевших деревень давали разуметь, что приближается войско, одержавшее победу. Вокула отдает приказание: "ввиду лагерей поставить значки и самим воинам стать вокруг рва и вала; сложив все походные тяжести, сражаться налегке". Вследствие этого возник против вождя крик требовавших немедленно сражения; воины уже привыкли грозить. Не дав даже времени устроить их в боевой порядок, воины нестройными толпами и утомленные вступили в бой, так как Цивилис уже явился, полагаясь по крайней мере столько же на ошибки неприятелей, сколько на мужество своих. Римляне действовали с разнообразным счастьем и первые в деле возмущения робели на поле битвы; некоторые, имея еще в памяти недавнюю победу, удерживали позицию, поражали неприятеля, убеждали сами себя и других. Восстановив сражение, они протягивают руки к осажденным, умоляя - не пропускать удобного случая. А те, видя все со стен, бросились изо всех ворот. Случилось, что Цивилис свалился с упавшей лошади и по тому и другому войску разошелся слух, что он ранен или убит; это придало необычайный страх его воинам, а противникам - усердие.
85). Но Вокула, оставив преследование бегущих, прибавлял вал и башни лагерные, как будто бы снова грозила осада; столько раз испортив плоды победы, не без основания подавал повод подозревать, что он предпочитает войну. Ничто столько не томило наши войска, как недостаток запасов. Тяжести легионов с толпою неспособных к войне отосланы в Новезий для того, чтобы оттуда сухим путем привезти хлеба, так как река находилась во власти неприятеля. Сначала этот отряд шел безопасно, так как Цивилис не был еще достаточно крепок, а когда Цивилис узнал, что "снова посланы в Новезий фуражиры, а для прикрытия даны когорты и что они идут так, как бы в совершенно мирное время: воинов под значками очень мало, оружие в повозках, все шли свободно как кому хотелось. В полном порядке ударил на них Цивилис, послав вперед занять мосты и теснины дорог. Сражались длинным строем, и военное счастье было нерешительно, пока ночь не положила конец бою. Когорты отправились в Гельдубу, а лагери остались как были; они защищались силами оставленных там воинов. Не было сомнения относительно того, насколько с опасностью сопряжено было бы обратное движение, когда фуражиры, пораженные ужасом, должны были идти с грузами. Вокула прибавил к своему войску тысячу отборных воинов из пятого и пятнадцатого легиона, осажденных в Старых лагерях, - воинов неукротимых и вождям враждебных. Их отправилось более чем сколько приказано было, и явно в строю ворчали они, что не станут долее терпеть голод и коварные затеи легатов. А те, которые оставались, жаловались, что они брошены с уведением части легионов. Вследствие этого двойное возмущение: одни звали Вокулу назад, а другие не соглашались возвратиться в лагерь.
36). Между тем Цивилис обложил старые лагери. Вокула удалился в Гельдубу, а оттуда в Новезий. Цивилис берет Гельдубу, затем неподалеку от Новезия с успехом дает конное сражение; но воины и удачными и неудачными действиями одинаково возбуждаются на гибель вождей. Легионы, численность которых увеличилась с приходом воинов пятого и пятнадцатого легионов, требуют денежного подарка, узнав, что от Вителлия присланы деньги. Не долго медлил Гордеоний и дал подарок именем Веспасиана; это послужило главным поводом восстания; воины предались наслаждениям и пиршеству, делали ночные сходки и с большею силою возобновилось прежнее раздражение против Гордеония. Ни один из легатов и трибунов не осмелился вступиться (ночь отнимала стыд), и воины, стащив Гордеония с постели, убили его. То же готовили и Вокуле, но он, в одежде раба, впотьмах, ускользнул не узнанный. Когда волнение успокоилось, вернулось опасение; отправили сотников с письмами в галльские города умолять о вспоможении людьми и деньгами.
37). А сами, как обыкновенно толпа без управления неосмотрительна, робка, беспечна, с приходом Цивилиса поспешно берут оружие и тотчас же бросают и обращаются в бегство. Несчастье вызвало раздор, и те, что были из верхнего войска, отделяли свое дело. Впрочем, изображения Вителлия в лагерях и по ближайшим городам Белгов поставлены снова, когда уже сам Вителлий пал. Затем пришли в раскаяние воины первого, четвертого и восемнадцатого легиона; они последовали за Вокулою и у него, возобновив присягу Веспасиану, поведены освободить Магонтиак от осады. Ушли осаждающие - войско, смешанное из Каттов, Узипиев, Маттиаков, пресытясь добычею, доставшеюся им, впрочем, не без пролития крови. На дороге рассеянных и не знавших ничего воин наш атаковал. Даже Треверы устроили по своим пределам палисад и вал, и с большими взаимно потерями вели войну с Германцами, пока свои отличные заслуги народу Римскому не замедлили опозорить изменою.
38). Между тем Веспасиан вторично и Тит вступили в отправление консульства заочно; граждане были печальны и волновались разнообразными опасениями; кроме уже неминуемых зол, возникли и ложные опасения: отпала будто бы Африка, и Л. Пизон замышляет переворот. "Он начальствовал этою провинциею, и от природы вовсе не был человек беспокойный; но так как суда задерживаемы были жестокою зимою, то масса, привыкшая ежедневно закупать себе продовольствие и лишь в вопросе о хлебе интересовавшаяся тем, что делалось в государстве, опасаясь того, как бы не закрыли гавани и не задержали хлебных подвозов, уже тому и верила. Молву эту усиливали Вителлианцы, не совсем еще отказавшиеся от духа партии, да и победителям слух этот был не совсем неприятен, так как их пожелания, никакими чужестранными войнами не удовлетворенные, никогда ни одна гражданская война не могла удовлетворить.
39). В Январские календы[10] в сенате, созванном Юлием Фронтином, претором городским, легатам, войскам и царям выражены: похвалы и признательность, а у Терция Юлиана отнято преторство, так как он будто бы покинул легион, переходивший на сторону Веспасиана, и перенесено на Плотия Грифа. Горму дано всадничье достоинство и потом, по отказе Фронтина, Цезарь Домициан взял себе преторство. Его имя ставили в заголовках писем и эдиктов, а сила (власти) находилась у Муциана; разве только не многое осмеливался Домициан по наущению приятелей или по собственному желанию. А главное опасение Муциану было от Прима Антония и Вара Аррия; свежи были еще их подвиги; их сопровождала слава и усердие воинов, и даже народ их любил за то, что они ни к кому жестоки не были, кроме на поле сражения. Носился слух, будто бы Антоний склонял заявить домогательство на верховную власть Антония Скрибониана Красса, знаменитого предками и в особенности славною памятью брата; не было бы недостатка в единомышленниках, если бы Скрибониан не отказался; не легко было бы его соблазнить, будь и все готово, а тем более опасался он неверного. А потому Муциан, так как явно не было возможности погубить Антония, в сенате осыпал его большими похвалами, не щадил и тайных обещаний, указывая на дальнюю Испанию, свободную с удалением Клувия Руфа, и тут же приятелям Антония раздает трибунства и префектуры; потом, наполнив тщеславный ум надеждами и пожеланиями, отнимает силы: отослан на зимние квартиры седьмой легион, отличавшийся особенно сильною привязанностью к Антонию. И третий легион, воины которого сошлись близко с Аррием Варом, отослан в Сирию. Часть войска повели в Германию. Таким образом, с удалением всего беспокойного, городу Риму возвратился его обычный вид, законы и обязанности должностных лиц.
40). Домициан в тот день, когда вошел в сенат, в кратких и скромных выражениях сказал об отсутствии отца и брата о своей крайней молодости. Наружность его была привлекательна, нравственности еще не знали и частое замешательство в лице приписывали скромности. По докладу Цезаря о восстановлении почестей Гальбе, Курций Монтан подал мнение: прославить и память Пизона. Сенаторы приказали то и другое, но относительно Пизона осталось без исполнения. Тут по жребию назначены: те, на чьей обязанности должно быть возвращение награбленного во время войны, и те, которые доски законов, от времени изгладившиеся, должны разобрать и возобновить, а перечень праздничных дней, подлою лестью оскверненный, очистить и положить меру общественным издержкам. Возвращено Терцию Юлиану преторство после того, как узнали, что он убежал к Веспасиану; Грифу осталась честь. Положено потом возобновить разбирательство между Музонием Руфом и П. Целером. Публий осужден и принесено удовлетворение теням Сорана. Ознаменованный всенародною строгостью день не был чужд похвалы и от частных лиц. Всем казалось, что Музония обвинение было справедливо; иная молва о Деметрии, выставлявшем себя последователем цинической секты, за то, что явного преступника защищал с большим честолюбием, чем честностью. Самому Публию не хватило ни присутствия духа в опасности, ни дара слова. Когда таким образом был подан знак возмездия обвинителям, просил у Цезаря Юлий Маврик - представить рассмотрению сената памятные записки государей, из которых он мог бы узнать, кто кого требовал к обвинению. На что Цезарь отвечал, что надобно спросить об этом мнения у самого государя.
41). Сенат, по инициативе знатнейших лиц, сложил присягу, которою все должностные лица один за другим и прочие, по мере того, как их спрашивали о мнении, призывали богов в свидетели: "что при его (дававшего присягу) содействии, никто не пострадал в безопасности, и что он из бедствия сограждан не извлек себе ни награды, ни почести." Приходили в смущение и, разными ухищрениями, старались изменить слова присяги те, которые сознавали за собою дурное. Сенаторы одобряли такое священное обязательство, а клятвопреступников уличали. И эта, как бы цензура, налегла в особенности строго на Сариолена Вокулу, Нония Актиана и Цестия Севера, приобретших известность частыми доносами Нерону. Над Сариоленом тяготело и недавнее обвинение, что он и у Вителлия пытался делать тоже. И не переставали сенаторы грозить руками Вокуле, пока он не вышел из курии. Перейдя к Пактию Африкану, и его прогоняют: будто бы он Нерону указал на братьев Скрибониев, знаменитых согласием и богатствами. Африкан и не смел признаться, и не мог отрицать: обратясь сам на Вибия Криспа, который не давал ему покоя вопросами, внося замешательство туда, где защищаться не был в силах, отклонил от себя негодование, указав на обвинителя как на соучастника вины.
42). Большую в этот день славу нежности родственных чувств и красноречия приобрел Випстан Мессала; по летам еще не был сенатором, а он дерзнул заступиться за брата Аквилия Регула; на него страшное негодование навлекла гибель домов Красса и Орфита. Казалось, что он по собственному побуждению, на основании сенатского декрета, явился обвинителем в крайней молодости и не с тем, чтобы от себя отразить опасность, но в надежде на могущество. И Сульпиция Претекстата, жена Красса, и четверо детей, в случае если бы сенат стал расследовать, являлись мстителями. А потому Мессала не защищал ни дела, ни подсудимого, но, жертвуя собою опасному положению брата, некоторых разжалобил. Выступил, напротив, Монтан крайне резкою речью; он дошел до того, что попрекал: "будто бы после убийства Гальбы, убийце Пизона Регул дал денег и усиливался укусить голову Пизона". - "Уж конечно к этому, так говорил Монтан, Нерон тебя не принуждал и такою свирепостью не искупил бы ты ни своего положения, ни безопасности. Еще стерпим защиту тех, которые предпочитали погубит других, чем сами погибнуть. А тебя в безопасности оставил отец-изгнанник, имущество разделено между кредиторами, возраст еще не созревший для почестей; ничего завидного не представлял он для Нерона и ничего опасного. Страстно жаждая крови и гоняясь за наградами, ты свой ум, еще неизвестный и неиспытанный никакими защитами, осквернил убийством знатного лица. Как из смертных остатков общего дела (государства) похитил ты словно добычу - достояние консулов, пресытился семью миллионами сестерций и чванишься священством, а невинных детей (мальчиков), знаменитых старцев, заслуживших уважение женщин обрек ты вместе гибели. Ты обвинял Нерона в малодушии за то, что он утомлял и себя и доносчиков преследованием отдельных родов: между тем как, одним словом, можно погубить сенат. Сохраните же, отцы достопочтенные, и приберегите, на случай человека ума столь находчивого (изобретательного) для того, чтобы каждое время имело своих наставников, и как старики наши следовали примеру Марцелла, Криспа, молодые люди пусть подражают Регулу. Находит, конечно, подражателей даже несчастливая подлость, а что же если она будет входить в силу и процветать? И кого мы еще квестором не дерзаем коснуться, допустим ли ему быть претором и консулом? Не думаете ли вы, что Нерон уже исполнил меру (злоупотребления) власти? Также думали те, которые пережили Тиберия и Каия; но явился повелитель еще неумолимее и жесточе. Мы не опасаемся Веспасиана - таковы и его лета и умеренность. Но прочнее сохраняются примеры, чем нравы. Слабеем мы, почтенные сенаторы, и уже составляем не тот сенат, который, по убиении Нерона, требовал доносчиков-исполнителей на казнь по обычаю предков. Лучший после дурного государя есть первый день".
43). С таким одобрением сената выслушан Монтан, что Гельвидий возымел надежду, нельзя ли сразить и Марцелла. А потому, начав с похвалы Клувия Руфа, который, будучи столько же богат, сколько и славен красноречием, никому никогда при Нероне не причинил опасности, колол Еприя и этим примером и его собственною виновностью. Умы сенаторов были разгорячены. Поняв это, Марцелл, как бы выходя из курии, сказал: "уйдем, Приск, и оставим тебе твой сенат. Царствуй и в присутствии Цезаря". Вибий Крисп последовал за ним, оба раздраженные, но с разным выражением лица: угроза написана была в глазах Марцелла, а Крисп улыбался; но приятели их бросились за ними и воротили их. Борьба затягивалась: с одной стороны многие и благонамеренные, а с другой немногие, но сильные состязались упорною ненавистью, и в распрях прошел день.
44). В первом затем заседании сената Цезарь начал: о необходимости оставить вражду и раздражение, принимая в соображение крайние обстоятельства прежнего времени. Муциан изложил пространное мнение за обвинителей и вместе тех, которые принимались было снова за начатое и потом оставленное преследование, убеждал в ласковых выражениях и как бы прося. Сенаторы отступились от свободы, которою начинали было пользоваться, видя ей противодействие. Муциан, чтобы не показать будто бы пренебрегают значением сената и дают безнаказанность всему, что допущено было при Нероне, - Октавия Сагитту и Антистия Созиана, из сенаторского сословия, оставивших места ссылки, отправил на те же острова. Октавий - Понтию Постумию, - она с ним была в связи, но отказывалась от брака с ним, - убил, вне себя от любви; Созиан своею развращенною нравственностью был гибелен многим. Оба, полным значения сенатским декретом, осуждены и прогнаны, и хотя другим дозволено возвращение, но им оставлено то же наказание. Этим не смягчилось негодование против Муциана. И Созиан и Сагитта заслуживали одно презрение, хотя бы и возвратились; а обвинителей изобретательность, богатства и могущество, основанное на основательном знании всех порочных средств, внушали опасение.
45). Но расположение сенаторов несколько возобновилось, вследствие произведенного в сенате дознания, соответственно старинному обычаю. Манлий Патруит, сенатор, жаловался: "побит он в Сененской колонии стечением черни по приказанию должностных лиц. И этим не ограничилось оскорбление: над ним плакали, рыдали и совершили весь погребальный обряд с ругательствами и упреками, относившимися ко всему сенату". Позваны те, на кого показывал; по рассмотрении дела они уличены и наказаны и присовокуплен сенатский указ, которым Сененской черни внушалось - быть поскромнее. В эти же дни осужден Антоний Фламма Киренейцами по закону о взятках и за жестокость отправлен в ссылку.
46). Между тем чуть было не вспыхнуло возмущение в среде войска. Снова домогались преторианской службы отпущенные Вителлием, собравшиеся (впоследствии) за Веспасиана. Под влиянием таких же надежд воины легионов требовали обещанного им жалованья. Да и Вителлианцев не возможно было прогнать без большего кровопролития; но говорили о громадной сумме денег, какая необходима была для удержания такого множества людей. Войдя в лагери, Муциан для того, чтобы расследовать обстоятельнее, сколько кому следует жалованья, поставил победителей под значками и оружием, разделив их небольшими промежутками. Затем Вителлианцы те, о которых мы упоминали, что они у Бовилл изъявили покорность и отдались и другие, отысканные по городу и его окрестностям, выведены; почти ничем не прикрыто было их тело. Муциан приказывает их развести и воинам Британнским и Германским, и если есть и из других войск, то стать порознь. Те при первом виде остолбенели: напротив себя увидали они войско, как бы к бою готовое, грозное оружием и стрелами, а себя окруженными, обнаженными и обезображенными нечистотою (грязью); но когда начали их тащить одних в одну сторону, других в другую, то страх обуял всех, а в особенности робели Германские воины; им казалось, что их сортируют, чтобы избить: обнимали они грудь воинов, повисли на шеях, просили поцеловать в последний раз, умоляли: не покинуть их одних и не предавать совершенно иной судьбе, тогда как дело их одинаково. Призывали в свидетели то Муциана, то отсутствующего государя, наконец небо и богов. Тут Муциан, называя их всех воинами одной присяги, одного и того же императора, стал противодействовать их ложным опасениям. И победившее войско криками своими сочувствовало их слезам. Тем и кончился этот день. Немного дней спустя, когда Домициан говорил к воинам, они его встретили уже ободренные. Они с пренебрежением отвергши предложенные им земли, умоляют о военной службе и жаловании. То были просьбы, но такие, которым противоречить было невозможно, а потому они приняты в преторий. Потом те, которые уже были в летах и выслужили срок службы, отпущены с почестью, другие за вину, но не вдруг, а поодиночке, а это самое верное средство ослабить (привесть ни во что) единодушие толпы.
47). Впрочем, вследствие ли действительного недостатка или чтобы показать лишь его, предложено в сенате: "шестьдесят миллионов сестерций занять у частных лиц". Во главе этого дела поставлен Поппей Сильван; немного после необходимость миновала или оставлено притворство. Затем законом, по предложению Домициана, отменены консульства, данные Вителлием. Флавию Сабину отдана похоронная почесть цензорская: наглядное доказательство непостоянства счастья, которое переходит от одной крайности в другую.
48). Около этого времени убит проконсул Л. Пизон. Об этом убийстве изложу как можно вернее и потому начну несколько ранее - с изложения довольно правдоподобных поводов к такому злодеянию. Легион в Африке и вспомогательные войска для сбережения пределов империи при государях божественном Августе и Тиберии повиновались проконсулу. Впоследствии К. Цезарь, беспокойный характером и опасаясь М. Силана, правившего Африкою, отнял у проконсула легион, послав для этого легата. Количество доходов распределено между двоими, и так как обязанности и того и другого были перемешаны, то это послужило поводом к раздорам, находившим себе еще более пищи в зловредном соперничестве. Сила легата возросла долговременностью службы или потому, что лицам менее значительным более побуждения выказаться; а из проконсулов чем кто знатнее, тем усерднее заботился о безопасности, а не могуществе.
49). В то время легионом в Африке правил Валерий Фест, проведший молодость в мотовстве, не знавший меры своих желаний и тревожимый родством с Вителлием. Он ли в частых разговорах соблазнял Пизона стать во главе переворота, или воспротивился покушениям Пизона - не известно, так как при их тайных объяснениях не было никого, а по убийстве Пизона большинство склонилось в пользу убийцы. И не было сомнения в том, что и провинция и войско не были расположены, к Веспасиану. Некоторые из Вителлианцев, бежав из Рима, указывали Пизону на то, что "Галлии колеблются, Германия готова, что ему грозит опасность и что война безопаснее подозрительного мира". Между тем Клавдий Сагитта, префект Петринского эскадрона, благополучным плаванием предупредил Папирия, сотника посланного Муцианом, и утверждал, что: сотнику дано поручение умертвить Пизона. Пал Галериан, его двоюродный брат и зять. В одной смелости надежда на спасение; но два пути действовать решительно: предпочтет ли он немедленно взяться за оружие, или на судах отправиться в Галлию. Пусть он покажет в себе вождя Вителлиевым войскам. Пизон нисколько этим не тронулся, а сотник, посланный Муцианом, как только достиг порта Карфагенского, громким голосом желал всего лучшего Пизону, как будто бы государю, а попадавшихся на встречу и пораженных удивлением от такой неожиданности, убеждал - кричать с ним одно и то же. Легковерная толпа бросилась на площадь, требуют, чтобы явился Пизон. Повсюду раздавались веселые крики людей, не старавшихся вникнуть в правду и готовых к лести. Пизон, или вследствие показания Сагитты, или по врожденной скромности, не вышел к народу и не позволил ему выказывать к себе усердие. Он расспросил сотника и узнав от него, что подыскивались под ним найти повод к убийству, велел его казнить, не столько в надежде сохранить жизнь, сколько в гневе на замыслившего преступление, тем более, что он же был убийцею Клодия Макра, и руки, обагренные кровью легата, простирал на убийство проконсула. Потом эдиктом, где отражалось его беспокойство, попенял Карфагенцев и даже, оставив обычные занятия, заперся в доме, чтобы случайно не возник какой-нибудь новый повод к волнению.
50). Но когда Фесту стали известными расположение умов черни и казнь сотника, молвою, как обыкновенно к правде примешивающею и ложь и представляющею все в больших размерах, то он посылает всадников убить Пизона. Те быстро двинулись и в сумерки, только что начавшегося дня, ворвались в дом проконсула с обнаженными мечами; большинство не знало Пизона, так как Фест отобрал на это убийство вспомогательных Карфагенян я Мавров. Уже близко от опочивальни случайно встретили они раба и спросили: "кто он и где Пизон?" Раб отвечал великодушным обманом: я Пизон, и тотчас же убит. Немного после убит и Пизон, так как тут был знавший его Бебий Масса из прокураторов Африки, уже в то время гибельный лучшим людям, и нередко придется нам к нему возвращаться как к виновнику бедствий, какие мы понесли вслед затем. Фест из Адрумета, где он остался выжидая, отправился к легиону и отдал приказание связать префекта лагерей Цетрония Пизана, вследствие частных неудовольствий, но называл единомышленником Пизона; некоторых воинов и сотников казнил, других осыпал наградами; никого за дело, но чтобы показать, будто бы он подавил возмущение. Вслед затем уладил несогласия Эенеев и Лептитанов; они, сначала незначительные, ограничивались воровством плодов и скота между поселян, а потом перешли к оружию и настоящим сражениям. Уже народ Эенский, уступая в числе, вызвал Гарамантов, народ неукротимый и обогатившийся грабежом соседей. Вследствие этого положение жителей Лептиса было тесное; поля их опустошены на далекое пространство и они сами трепетали в стенах, пока вмешательством Римских и пеших и конных сил Гараманты обращены в бегство, добыча у них вся отнята кроме той, которую они блуждая продали в недоступных юртах тем, кто жили далее.
51). Веспасиану, после Кремонского сражения и благоприятных отовсюду известий, дали знать о гибели Вителлия многие лица разных сословий, пустившиеся в море зимою с одинаковыми и смелостью и счастьем. Явились послы царя Вологеза, предлагая (на помощь) сорок тысяч Парфских всадников. И почетно, и приятно было видеть готовность союзников на такое содействие, и не иметь в нем нужды. Выражена благодарность Вологезу и велено ему передать: пусть он пошлет послов в сенат и узнает, что повсюду мир и спокойствие. Веспасиан, внимательно следя за ходом дел в Италии и в Риме, получил дурные слухи о Домициане: будто бы он действует соответственно своему юному возрасту и переступает за пределы того, что дозволено сыну. Вследствие этого Веспасиан самую сильную часть войска передает Титу - для приведения к концу еще тлевшей кое-где войны с Иудеями.
52). Говорят, что Тит, прежде чем расстался с отцом, усердно и многословно просил его: "не предаваться неосмотрительно раздражению вследствие вестей от людей старавшихся очернить Домициана, - пусть он останется для сына без предубеждения и доступный умилостивлению. Не так твердые опоры власти - легионы и флоты, как множество детей. Приятели от обстоятельств времени, счастья, под влиянием страстей, изменяются в чувствах, переходят к другим, оставляют совсем. Только своя кровь каждому верна, в особенности же государям; благополучием их и другие пользуются, а несчастье нераздельно с теми, кто связаны узами крови: и братья не пребудут в согласии, если родитель не покажет им примера. Веспасиан, не столько смягчась к Домициану, сколько радуясь чувствам Тита, велит ему: быть спокойным; войною и оружием содействовать возвеличению государства, а он (Веспасиан) будет заботиться и в недрах семейства". Затем наиболее быстрые на ходу суда, нагрузив хлебом, вверяет еще бурному морю. А город Рим находился в таком крайнем положении, что в житницах оставалось хлеба не более как на десять дней, когда от Веспасиана подоспели подвозы.
53). Заботу восстановления Капитолия поручил Л. Вестину, лицу всаднического сословия, но значением и доброю славою в числе первых людей государства. Им созванные гадатели объявили: "останки прежнего храма должны быть свезены в болото; храм возведен на тех же основаниях; боги не желают изменения древней формы". В одиннадцатый день календ Январских[11], в ясную погоду, все пространство, назначаемое для храма, обвязано кругом венками и лентами. Вошли воины, с именами добровещими, держа в руках ветви счастливых дерев; потом девы вестальские с молодыми людьми и девицами, имевшими в живых как отца так и мать, водою, почерпнутою из родников и текучих речек, - омыли. Тут Гельвидий Приск, претор, предшествуемый Плавтием Элианом первосвященником, принес как в очистительную жертву места - свиней, овец и волов, и положив на дерн внутренности, он молил Юпитера, Юнону, Минерву, божества охраняющие империю, дать благополучный исход начинанию, и храмы - их местопребывание, начинаемые набожностью людей, возвысить содействием небесным". За тем он прикоснулся к повязкам, которыми связан камень и переплетены были веревки. Тут же прочие сановники, священники, сенат, всадники и большая часть народа, под влиянием усердия и радости, потащили громадный камень. В разных местах брошены в основания куски золота и серебра самородки, не испытавшие огня печи, но в том виде, как они родятся. Предупредили гадатели, чтобы не испортили дела жертвуя золото и серебро, имевшее другое назначение. Строения прибавлены в высоту; только это допустили религиозные соображения; но осталось все-таки убеждение, что прежний храм был великолепнее.
54). Между тем разнесшийся о смерти Вителлия слух по Галлиям и Германиям удвоил силу войны. Цивилис перестал притворяться и устремился на народ Римский. Легионы Вителлиевы предпочитали чужестранное рабство тому чтобы иметь Веспасиана Императором. Галлы ободрились, полагая что везде одна и та же судьба наших войск: разнесся слух, что Сарматы и Даки осаждают Мезийские и Паннонские зимние квартиры; то же выдумали и относительно Британнии. Но ничто столько не поощряло их, как пожар Капитолия; они верили, что настал последний час нашего господства". Некогда Рим был взят Галлами, но государство пребыло, потому что местопребывание Юпитера оставалось невредимым. А теперь по воле судеб возникший пожар означает небесный гнев и то, что господство над родом человеческим переходит к Трансальпинским народам" - возглашали друиды суеверно и напрасно. Разнесся слух, будто бы знатнейшие Галлы, будучи посланы Отоном против Вителлия, прежде чем удалялись, - условились: "позаботиться о своей вольности, если народ Римский будет жертвою непрерывного ряда междоусобных войн и внутренних бедствий.
55). До убийства Флакка Гордеония ничего не выказалось такого, что бы дало понять заговор. По убиении Гордеония, стали ходить гонцы между Цивилисом и Классиком, начальником конного отряда Треверов. Классик стоял впереди других и знатностью и богатством. Он был царского рода, прославившего и на войне и в мире. Сам из предков своих хвалился более как враг народа Римского, чем союзник. Присоединились Юлий Тутор и Юлий Сабин; один Тревер, другой Лингон. Тутора Вителлий сделал начальником Рейнского берега. Сабин кроме природного тщеславия находил побуждение к деятельности в похвальбе вымышленным происхождением: "бабушка его своею красотою понравилась божественному Юлию, когда он вел войну в Галлии и была его любовницею". Они тайными беседами испытывали расположение умов других, а когда тех, кого считали на то пригодными, связали соучастием, собрались в колонию Агриппинскую в частный дом, так как явно жители города этого имели отвращение от таких замыслов; впрочем, присутствовали некоторые из Убиев и Тунгров. Но главная сила у Треверов и Лингонов и не имели терпения ждать совещаний, а наперерыв друг перед другом высказывают: неистовствует раздорами народ Римский; легионы истреблены, опустошена Италия; в особенности идет борьба за Рим, а из войск каждое порознь удержано какою-либо войною. Если занять Альпы вооруженными силами, то возвратясь к вольности, Галлы тогда сообразят, какой предел захотят иметь своему могуществу.
56). Все это разом высказано и одобрено; относительно остатков Вителлиева войска возникло было сомнение. Большинство было того мнения что их нужно истребить, что воины беспокойны, вероломны, осквернены кровью вождей своих. Взяло верх соображение - пощадить: "чтобы они, потеряв надежду на прощение, не воспламенились упорством. Лучше их приманить в сотоварищество. По убиении только легатов легионов, остальная масса, сознавая свою преступность и в надежде на безнаказанность, без труда присоединится". Так формулировался первый план действий и посланы по Галлиям подстрекатели войны; а сами прикинулись готовыми к повиновению, чтобы Вокулу подавить с большею уверенностью, как ничего не ожидавшего. Нашлись, впрочем, которые известили Вокулу; но недоставало сил для усмирения, так как легионы были не в полном комплекте и притом ненадежны. Между воинов сомнительно расположенных и тайных неприятелей, он (Вокула) счел за лучшее в настоящем - действовать взаимно притворством и теми же уловками, какими старались его обойти; он спустился в Агриппинскую колонию. Туда же, подкупив сторожей, убежал Клавдий Лабеон, о котором мы говорили, что он взят и, несмотря на соглашение, отослан в землю Фризиев. Он обещал: "если ему дадут вооруженный отряд, идти в землю Батавов и лучшую часть народа увлечь снова к союзу с Римлянами". Получив небольшое число пеших и конных воинов, не дерзнул он ни на что относительно Батавов, а кой-кого из Нервиев и Бетазиев увлек к содействию на войне. И скорее украдкою, чем открыто силою делал набеги на земли Каннинефатов и Марзаков. Вокула, опутанный коварством Галлов, пошел к неприятелю.
57). Он находился недалеко от старых лагерей, когда Классик и Тутор, вышедшие вперед под предлогом рекогносцировки, с вождями Германцев скрепили договор. Тут-то в первый раз, отделясь от легионов отдельным валом - обнесли свой лагерь, а Вокула вопиял: "не до того уже расстроены дела Римлян гражданскими войнами, что они в пренебрежении должны быть у Треверов и Лингонов. Существуют еще верные провинции, победоносные войска, счастье империи и боги мстители. Так некогда Сакровир и Эдуи, недавно Виндекс и Галлии, сокрушены одним боем. И снова то же расположение божеств, та же судьба ждет нарушителей союзного договора. Их характер лучше знали божественные Юлий и Август. Гальба и отмена дани расположили их неприязненно. Теперь враги, потому что служба их легкая, а когда их ограбят и оберут, то будут друзьями". Это высказал он энергически и видя, что Классик и Тутор упорствуют в вероломстве, повернулся назад и удалился в Новезий. Галлы расстоянием в двух милях остановились отдельным лагерем. Там старались соблазнить подкупом умы приходивших сотников и воинов и, - неслыханное беззаконие, - Римское войско дало присягу на слова чужестранцев и залогом такого злодейства должны были служить убиение или заключение в оковы легатов. Вокула, хотя большинство советовало бегство, считая за лучшее действовать смелостью, созвал собрание и высказался таким образом:
58). "Никогда еще не говорил я с вами с большею заботливостью о вас и с большею уверенностью за себя. То, что мне готовится - а мне готовится гибель - я слышу охотно как о честной смерти при стольких бедствиях, жду в ней конца страданиям. Но за вас мне стыдно и вас жаль, так как против вас готовится не прямой и открытый бой; он в обычаях войны и в праве неприятеля. Но Классик надеется, что вашими руками будет он вести войну с народом Римским и хвалится верховною властью и присягою Галлий. До того мы, если нас теперь покинули счастье и доблести, забываем и о старинных примерах! Сколько раз легионы Римские предпочитали гибнуть, чтобы их не сбили с позиции. Нередко наши союзники терпели то, что их города истребляли и сами с женами и детьми гибли в пламени и за такую кончину другой награды не было, кроме верности и доброй славы. И теперь терпят величайшую крайность легионы осажденные в старых лагерях и не уступают ни угрозам, ни обещаниям. А у нас, кроме оружия, множество воинов и отличных лагерных укреплений, - хлебные запасы и снабжение достаточное и на самую продолжительную войну. Еще недавно денег достало на денежный подарок; от кого бы вы ни сочли лучшим принять его, от Веспасиана ли или от Вителлия, во всяком случае получили вы от Римского императора. Если бы вы, победители на стольких войнах, у Гельдубы, у Старых лагерей, устрашились сражения, то конечно это вас недостойно; но есть вал, стены и ухищрения протянуть время, пока из ближайших провинций подоспеют подкрепления и войска. Положим, что я не нравлюсь, но есть другие легаты, трибуны, наконец сотники и воины. Не разнеслось бы по всему земному шару чудовищное дело, что в сопровождении вас Цивилис и Классик сделают вторжение в Италию. И если Германцы и Галлы поведут вас к стенам города, вы обратите оружие на отечество? Ум цепенеет при мысли о таком злодействе. Не Тутора ли Тревера окружите почетным караулом? Знак к бою подаст Батав. Вы пополните собою ряды шаек Германских? Какой же затем исход преступления? А когда против вас двинутся Римские легионы, - предатели из предателей, изменники из изменников, вы, ненавистные богам, будете колебаться между новою и прежнею присягою? Тебя, Юпитер всемогущий и всеблагой, которого в течение восьми сот двадцати лет увенчали столькими триумфами, тебя, Квирин, родитель Римского города, умоляю и заклинаю, - если уже вам не лежало сердце под моим начальством сохранить эти лагери невредимыми и неоскверненными, то не допустите, чтобы их коснулись позорные и гнусные руки Тутора, Классика. Воинам Римским дайте или невинные помыслы, или раскаяние своевременное и без гибельных последствий".
59). Разно принята эта речь среди надежд, опасений и стыда. Вокула и думал покончить с собою, но отпущенники и рабы не допустили его позорную смерть предупредить добровольною. Классик послал Эмиля Лонгина, дезертира первого легиона, поскорее убить его. Легатов - Геренния и Нумизия - показалось достаточным заключить в оковы. Потом, приняв на себя отличительные знаки Римского владычества, прибыл в лагерь и ему, как он ни заматерел во всякого рода злодействах, не хватило духа сказать что-либо кроме слов присяги. Все присутствующие присягнули Галльской империи. Убийцев Вокулы почтил значительным повышением, а остальных наградил по мере содействия. Потом разделены обязанности между Тутором и Классиком. Тутор сильным отрядом окружил Агриппинцев и всех воинов, сколько их оставалось у верхнего берега Рейна привел к той же присяге, умертвив в Магонтиаке трибунов и прогнав начальника лагерей, отказавшихся дать присягу. Классик отдает приказание самым испорченным из покорившихся - отправиться к осажденным манить их прощением, если они последуют теперешнему ходу дел; иначе нет им надежды: потерпят они голод, оружие и все худшее. Посланные приводили свой собственный пример.
60). На осажденных действовали с одной стороны верность, с другой - недостатки всякого рода. Они оставались нерешительными, но им уже не было ни обычного, ни необычного пропитания; поели они вьючных животных, коней и прочих животных, даже отвратительных и обычаем недозволенных, но которые употребить в дело заставила крайность. Наконец вырывали кустарники, коренья и траву, произраставшую между камней, и это служило явным доказательством их бедствий и терпения, пока высокую заслугу свою не запятнали позорным концом; отправили они к Цивилису послов, умоляя о жизни. Их мольбы допущены не прежде, как когда они дали присягу на слова Галлов. Тогда, уговорясь, чтобы лагери были добычею, дает сторожей, с тем чтобы они удержали деньги, служителей и войсковые тяжести и самих облегченных воинов по их уходе проводили бы. Почти у пятого милевого камня поднялись Германцы и напали надвигавшихся безо всякой осторожности. Самые охочие до боя убиты тотчас же, а многие разбежавшись; остальные бежали назад в лагерь. Цивилис жаловался и бранил Германцев: "что они верность слова нарушили преступно". Притворно ли это было или он не мог удержать зверство земляков - трудно решить. Разграбив лагерь, бросили факелы и все, уцелевшее от сражения, погибли в пламени.
61). Цивилис, по обету дикарей, после начала военных против Римлян действий отпустивший волосы, обрезал их, когда совершилось побоище легионов. Говорили, будто бы он маленькому своему сыну подарил несколько пленных, чтобы они служили целью его ребяческим стрелам и дротикам. Впрочем, ни он не дал присяги на слова Галлов и никого из Батавов не допустил; он полагался на силы Германцев, и если бы пришлось весть борьбу с Галлами за господство, то он, покрытый славою, чувствовал себя сильнее. Муммий Луперк, легат легиона, послан Веледе в числе даров. Эта девица, из народа Бруктеров, на далекое пространство повелевала; по старинному обычаю Германцев, так как они большинство женщин считают за обладающих даром пророчества и, по мере развития суеверия, смотрят на них как на что-то божественное. В это время усилилось в особенности значение Веледы, так как она предсказала, что дела Германцев примут хороший оборот и легионы будут истреблены. Но Луперк дорогою убит. Не многие из сотников и трибунов, родившиеся в Галлии, пощажены как залог союза. Когорт, конных отрядов, легионов зимние квартиры разрушены и преданы огню; оставлены только находившиеся в Магонтиаке и Виндониссе[12].
62). Легион шестнадцатый с вспомогательными войсками, вместе сдавшимися в Новезии, получили приказание перейти в колонию Треверов, при чем назначен день, к которому они должны выйти из лагеря. Весь промежуток времени провели в разных заботах: самые трусливые ощущали робость, имея перед глазами пример избитых в старых лагерях; большинство было под влиянием стыда и бесславия: "что это будет за путь? Какой вождь поведет их? Все в воле тех, которых они же сделали распорядителями жизни и смерти". Другие, нисколько не озабочиваясь позором, старались прибрать к себе деньги или что было им всего дороже. Некоторые готовили оружие и запасались стрелами, как бы отправляясь на бой. В таких помышлениях наступил час отправления еще грустнее, чем ожидали, так как внутри лагерей бесчестие не было еще так на виду, а вполне его обнаружили поле и свет дневной. Сорваны изображения императоров, значки опозорены, там и сям сверкали знамена Галлов: войско тянулось молча и как бы похоронною процессиею. Вождем Клавдий Санкт с выколотым глазом: страшный видом, он был слаб умом. Преступление сделалось еще вдвое более значительным, когда, покинув лагери у Бонны, присоединился и другой легион. Когда разнеслась молва о взятии легионов, все, для которых не задолго перед тем имя Римлян было предметом ужаса, прибегали с полей и из жилищ и, во множестве собравшись, не в меру наслаждались необычным зрелищем. Не вынес эскадрон Пицентин радости оскорблявшей черни и презрев и обещания и угрозы Санкта, воины ушли в Магонтиак. Случайно попался им убийца Вокулы - Лонгин; забросав его стрелами, сделал он почин загладить на будущее время свою вину. А легионы, нисколько не изменив направления, остановились у стен Треверов.
73). Цивилис и Классик, возгордись благоприятными событиями, соображали - колонию Агриппинскую не отдать ли на разграбление своим войскам. Природная жестокость характера и алчность добычи увлекали их на гибель города; но удерживали военные соображения и начинавшим новое владычество полезна была слава милосердия. А Цивилиса смягчала еще память благодеяния, так как сына его, в начале волнения схваченного в колонии Агриппинской, - сторожили с почетом. Но за-Рейнским племенам ненавистен был этот город и богатством и быстрым приращением. Не иначе полагали видеть конец войны, как если там будет убежище для всех Германцев без различия, или с разрушением города рассеются и Убии.
74). А потому Тенктеры, Рейном отделенное племя, отправили послов с поручениями, собранию Агриппинцев; их - самый неукротимый из послов изложил следующим образом: "За то, что вы снова вступили в состав и наименование Германии, - общим богам и главному из них Марсу приносим благодарность и вас поздравляем на том, что наконец вы будете вольными среди вольных. А до сего дня Римляне держали в оковах реки и земли и некоторым образом самое небо, с целью - воспрепятствовать нам видеться и объясняться друг с другом; или - что еще постыднее мужам, для оружия рожденным, безоружные и почти обнаженные должны мы были видаться под караулом и за денежную плату. Но чтобы на веки скреплены были наши приязнь и союз, требуем от вас - срыть стены колонии, оплот рабства (даже дикие животные, если их держать взаперти, теряют свои добрые качества); всех Римлян истребите в ваших пределах; не легко уживаются вместе вольность и господа; имущество убитых должно поступить обществу, чтобы никто не мог ничего скрыть или отделить свое дело от общего. И нам и вам дозволяется жить на том и другом берегу, как и в старину предкам нашим. Природа как всем вообще людям дала свет дневной, так все земли открыла храбрым людям. Возвратитесь к установлениям и образу жизни прародителей, бросьте соблазны роскоши, которыми Римляне могущественнее порабощают подвластных, чем оружием. Тогда вы, народ чистосердечный, неподкупный, забывший о рабстве, или будете жить равными, или станете повелевать и другими".
65). Агриппинцы, взяв себе время для обсуждения, когда ни подчиниться условиям не дозволяло опасение за будущее, ни явно ими пренебречь - положение дел в настоящем не дозволяло, ответили таким образом: "первый представившийся случай к свободе мы схватили скорее с жадностью, чем с осторожностью, для того чтобы соединиться с вами и прочими Германцами, нашими единокровными. Стены города, куда наиболее сосредоточиваются силы Римлян, безопаснее для нас увеличить чем разрушить. Если у нас и был кто из Италии или провинций чужеродцы, те погибли жертвою войны, или они бежали каждый откуда пришел. А те, что давно сюда приведены и породнились с нами браками и те, что от этих браков произошли, имеют здесь отечество, И не считаем вас до того несправедливыми, чтобы вы хотели от нас избиения родителей, братьев и детей наших. Пошлины и все стеснения торговых и других сношений уничтожаем. Пусть будут сообщения без всякого надзора, но только днем входят и без оружия, пока еще новые и свежие права не обратятся, от привычки, в старинные. Посредниками выбираем Цивилиса и Веледу, и перед ними должен быть скреплен договор". Так умилостивлены Тенктеры, а к Цивилису и Веледе отправлены послы с дарами и все получили согласно желанию Агриппинцев. Но видеть Веледу и говорить с нею не были допущены. Устранялись от её лицезрения, чтобы больше было почтения; сама находилась в башне, а выбран был из близких, который, как посредник между божеством, передавал и то, о чем советовались, и ответ.
66). Цивилис. усилясь союзом с Агриппинцами, положил действовать на соседние племена, а тем, в которых встретит противодействие, нанести войну. Заняты Суники[13] и молодежь их расположена в когорты; а дальнейшее движение остановил Клавдий Лабеон, собрав на скорую руку ополчение Бетазиев, Тунгров и Нервиев, обнадеженный местностью, так как он перервал мост на реке Мозе. В тесном месте бой происходил с нерешительным успехом, пока Германцы, переплыв, не бросились в тыл Лабеона. Вместе Цивилис, в порыве ли смелости или это слажено было раньте, бросился в ряды Тунгров и громким голосом: "не за тем, сказал он, взялись мы за оружие, чтобы Батавы и Треверы повелевали нам. Далеко от нас подобное притязание; примите союз наш; перехожу к вам, возьмете ли вы меня вождем или предпочтете воином." - На массу это подействовало и мечи спрятались в ножны; за тем Кампан и Ювеналис отдались ему со всем племенем. Лабеон, прежде чем его окружили, бежал, Цивилис - Бетазиев и Нервов, приняв их покорность, присоединил к своим войскам: громадно росло его могущество, так как народы или поражены были ужасом, или добровольно склонялись на его сторону.
67). Между тем Юлий Сабин, сбросив памятники Римского союза, приказывает себя приветствовать Цезарем; большую и неустроенную толпу соплеменников увлекает в землю Секванов, племя пограничное и нам верное. Да и Секваны не отказались от борьбы; счастье склонилось тут на сторону лучшего дела. Лингоны обращены в бегство. Сабин как опрометчиво вступил в сражение, так с одинаковою трусостью и покинул его; а чтобы распространить слух о гибели своей, он - загородный дом, куда бежал, сжег: поверили, будто он там погиб добровольною смертью, но какими ухищрениями и в каких закоулках влачил он жизнь в продолжении девяти последующих лет, а также и о постоянстве его друзей и удивительном примерном поступке жены его Еппонины, мы скажем в своем месте. Удачное дело Секванов остановило дальнейшее распространение войны. Мало-помалу народы приходили в себя - более стали обращать внимание на обязанности и союзные договоры, и во главе этого дела стояли Ремы; они объявили по всей Галлии, чтобы присланы были уполномоченные для обсуждения сообща, что предпочтут: вольность ли, или мир".
68). А в Риме все слухи передавали в худшем еще виде, и Муциан сильно беспокоился - как бы хотя и отличные вожди (уже он назначил Галла Анния и Петилия Цериалиса) не были бы под силу столь тяжкой войне. Да и города нельзя было оставить без правителя. Неукротимые страсти Домициана внушали опасение, а подозрительны были, как мы уже упоминали, Прим Антоний и Вар Аррий. Вар, поставленный во главе преторианцев, сохранял силу и оружие. Муциан его согнал с этого места, но, в виде утешения, поставил его во главе снабжения хлебом. А чтобы снискать расположение Домициана, не равнодушного к Вару, он Арретина Клемента, связанного с домом Веспасиана родством и приятного в высшей степени Домициану, поставил начальником преторианцев, говоря, что отец его при Кае Цезаре отлично исполнил эту обязанность; приятно воинам это имя, и он, хотя из сословия сенаторов, сладит с обеими обязанностями". Из общества повышены лучшие люди, а другие из честолюбивых видов. Оба, и Домициан и Муциан, обнаруживали усиленную деятельность, но не с одинаковыми мыслями: один, полный надежд и юношеской смелости, торопливо на все бросался, а Муциан придумывал замедления для удержания пылких порывов, как бы в самонадеянности его возраста, научаемый дурными людьми, захватив войско, не распорядился бы дурно относительно и мира и войны. Легионы из победивших, седьмой и восьмой, из Вителлиевых двадцать первый, из вновь набранных второй, переведены через Пеннинские и Коттские Альпы, а частью через Грайскую гору; призваны 14-й легион из Британнии и шестнадцатый из Испании. Таким образом слух о приближении войск дошел до Ремов, которые и сами по себе были расположены наклонять общины Галльские на лучшее. Там уже дожидалось посольство Треверов и сильнейшим подстрекателем на войну был Юлий Валентин. Он в заранее обдуманной речи высказал все, что обыкновенно ставят в упрек могущественным государствам, с бранью и ненавистью к народу Римскому: беспокойный человек, он умел волновать и большинству нравилось его необузданное слово.
69). А Юлий Авспекс, из знатнейших Ремов, изложил: "сильны Римляне и мир благо; войны начинают и трусы, ведутся войны с опасностью всех лучших людей и легионы уже над их головами". Он сдержал тех, кто поразумнее, чувствами почтения и верности, а тех, кто помоложе, опасностью и страхом. Хвалили смелость Валентина, а следовали совету Авспекса. Достоверно то, что Треверам и Лингонам повредило во мнении Галлий то, что, вовремя восстания Виндекса, они стояли за одно с Вергинием. Большинство воздержалось (принять участие в деле), вследствие соперничества (зависти) между провинциями: "где глава войны? Откуда возьмут они права и благословение высших сил? Где, в случае, если бы все это увенчалось успехом, изберут они столицу Империи"? Еще победы не было, но начались уже распри: во взаимных перебранках, одни хвалились союзными договорами, другие богатствами и силами иди древностью происхождения. Из опасения за будущее предпочли настоящее. Пишутся к Треверам письма от имени Галлий: "воздержаться от действия оружием, возможно получить прощение и готовы заступники, если только они обнаружат раскаяние". Воспротивился тот же Валентин; он завладел умами своих соотечественников не столько внимательно готовясь к войне, как часто присутствуя в народных собраниях.
70). Вследствие этого ни Треверы, ни Лингоны, ни прочие возмутившиеся общины не обнаружили деятельности в уровень с важностью начатого опасного дела. Даже и вожди - и те не за одно действовали (не имели общего плана действия). Но Цивилис ходил по трущобам Бельгийским, усиливаясь Клавдия Лабеона или взять в плен, или прогнать. Классик по большей части проводил время праздно и в бездействии, как бы наслаждаясь уже приобретенною верховною властью. Да и Тутор не поспешил занять вооруженными отрядами верхний берег Германии и вершины Альпов. А между тем ворвались - двадцать первый легион из Виндониссы, а Секстилий Феликс с вспомогательными когортами через Рецию. Примкнул и эскадрон редких (по доблести), вызванный когда-то Вителлием, но впоследствии перешедший на сторону Веспасиана. Командовал им Юлий Бригантик, сын сестры Цивилиса; но так как самая ожесточенная ненависть есть родственная, враждебный и ненавистный дяде. Тутор войска Треверов, сделавшиеся более значительными вследствие недавнего набора у Вангионов, Каракатов и Трибоков, усилил пешими и конными ветеранами, подействовав на легионных воинов или соблазном надежд, или страхом. Сначала они истребляют когорту, высланную вперед Секстилием Феликсом, а потом, когда приблизились вожди и войска Римские, они вернулись с честью, как перебежчики; за ними последовали Трибоки, Вангионы и Каракаты. Тутор, в сопровождении Треверов обойдя Магонтиак[14], удалился в Бингий[15], надеясь на местность, так как он разрушил мост на реке Наве[16], но набегом когорт, веденных Секстилием и нашедших брод, он был найден и разбит. Этим поражением Треверы расстроены и простой народ, побросав оружие, разошелся по полям. Некоторые из старейшин для того, чтобы показать, будто они первые оставили военные действия, бежали в те общины, которые еще не отказались от союза с Римлянами. Легионы из Новезия и Бонны, переведенные в земли Треверов, как мы выше говорили, сами себя приводят к присяге Веспасиану. Это произошло в отсутствие Валентина, а когда он подходил в неистовстве и с намерением все снова обратить в гибельные смуты, легионы удалились к Медиоматрикам, союзному племени. Валентин и Тутор снова увлекают Треверов к оружию, умертвив легатов Геренния и Нумизия, для того чтобы, с уменьшением надежны на прощение, скрепились сильнее связи преступления.
71). В таком положении была война, когда Петилий Цериалис прибыл в Магонтиак; с его прибытием возросли (усилились) надежды. Сам он жаждал боя и более расположен был презирать врага, чем уклоняться от него; сильными речами воспламенял он воинов; при первой возможности встретиться с неприятелем, он нимало бы не замедлил дать сражение. Набранных по Галлии рекрутов отослал по их общинам и приказал повестить: "достаточно империи и легионов; союзники же пусть возвратятся к мирным занятиям с полною уверенностью, так как бы война была окончена, потому что ее теперь взяли Римские руки". Это обстоятельство увеличило покорность Галлов; получив обратно свою молодежь, они легче переносили повинности и тем усерднее были к своим обязанностям, что ими пренебрегали. А Цивилис и Классик, узнав, что Тутор разбит, что Треверы потерпели поражение и что у неприятеля все дела идут хорошо, в тревоге стали спешить стянуть свои рассеянные войска, а между тем частыми гонцами предупреждают Валентина, чтобы он не торопился действовать решительно. Тем поспешнее Цериалис, послав к Медиоматрикам - кратчайшим путем легионы обратить против неприятеля и стянув всех воинов, сколько их было в Магонтиаке и сколько с собою перевез, третьим переходом (соб. третьими лагерями) прибыл в Ригодул. Место это занял Валентин с большим отрядом Треверов; оно было ограждено горами и рекою Мозеллою; присоединил к этому рвы и завалы из камней. Не остановили эти укрепления Римского вождя; он отдал приказание ворваться пехоте и конницу поднял на склон холма, пренебрегая неприятелем, а ему, на скорую руку собранному, местность не настолько была полезна, чтобы уравновесить доблесть Римлян, которою они были гораздо сильнее. Немного позамедлилось движение в верх, пока летели мимо неприятельские дротики, а когда дошло дело до рукопашного боя, то неприятели сбиты и сброшены, точно развалины. И часть конницы, обходным движением по более доступным возвышенностям, захватила знатнейших Белгов и в числе их главного вождя Валентина.
72). Цериалис на другой день вошел в колонию Треверов; воины его жаждали разрушения города: "он - отечество Классика, Тутора; а их преступным замыслом окружены и истреблены легионы. Далеко не настолько виновна была Кремона, а ее исторгли из недр Италии за то, что она принесла победителям замедление одной ночи! На границах Германии неприкосновенным существует место, величающееся грабежом войска и убийством вождей. Пусть добыча обращена будет в казну; с них - воинов довольно будет пожара и развалин возмутившейся колонии, как возмездия за истребление стольких лагерей". Цериалис, опасаясь бесславия, если подаст повод заключать, что поощряет воинов к своеволию и жестокости, сдержал их раздражение; и повиновались, с прекращением войны гражданской обнаруживая более умеренности к чужим. Затем обратил внимание на жалкий вид легионов, призванных из (земель) Медиоматриков. Стояли печальные от сознания своего преступного поведения, потупив глаза в землю. Когда сошлись войска, никакого между ними приветствия; тем, которые обращались к ним с утешениями и увещаниями, они не давали ответов, скрываясь по палаткам и избегая самого света дневного, и не столько опасность или страх, сколько стыд и позор их удручали. Даже победители поражены были тем, что, не смея прибегнуть к звуку голоса и мольбам, слезами и молчанием просили прощения, пока Цериалис успокоил умы, говоря, что: "надобно приписать судьбе то, что случилось от раздора воинов и вождей или от коварства неприятелей. Пусть это будет первый день их службы и присяги; а об их прежних поступках не будет помнить ни он, ни император". Затем они приняты в те же лагери и объявлено по ротам, чтобы никто в спорах и перебранках не попрекал товарища бунтом или поражением.
73). Потом Цериалис, позвав на собрание Треверов и Линтонов, сказал им следующее: "никогда не упражнялся я в красноречии, а оружием упрочивал доблесть народа Римского. Но так как у вас слова больше всего значат и о хорошем и о дурном вы составляете себе понятие не по сущности дела, но на основании речей тех, кто вас возмущает, то я и положил себе объяснить вам немногое, что, по приведении войны к концу, полезнее будет вам выслушать, чем нам высказать. В земли ваши и прочих Галлов вошли вожди и императоры Римские не из жадности какой-либо, но по приглашению ваших предков, внутренние раздоры которых истощали их до крайности, а приглашенные на помощь Германцы и союзников и врагов обрекли вместе одинаковому рабству. Достаточно известно, сколько сражений было у нас с Кимврами и Тевтонами, и с каким трудом наших войск и с каким исходом вели мы Германские войны. И не для того мы заняли берега Рейна, чтобы оборонять Италию, но чтобы какой-либо новый Ариовист не овладел Галльским царством. Неужели вы полагаете, что вы сами - Цивилису, Батавам и Зарейнским народам дороже, чем для их предков были отцы и деды ваши? Постоянно одна и та же причина Германцам переходить в Галлии - своеволие, корыстолюбие и страсть к перемене места жительства; оставив свои болота и пустыни (желают они) завладеть этою плодороднейшею землею и вами самими. Впрочем, прикрывают они свой замысел именем свободы и другими благовидными наименованиями; но не было еще никого, кто, домогаясь порабощения других н себе господства, не пускал бы в ход тех же самых слов.
74). Господство и войны были в Галлии постоянно, пока вы не подчинились нашему управлению. Мы, хотя столько раз получив от вас вызов, по праву победы прибавили вам только одно то, чем обеспечить спокойствие (мир). Оно не возможно для народов без вооруженной силы, а ее нельзя иметь без жалованья, а жалованье без денежных поборов. Остальное все между нами общее: вы же в большинстве случаев начальствуете нашими легионами; вы же управляете этими и другими провинциями. Ничего нет отдельного и для вас недоступного. Достойными хвалы государями пользуемся мы одинаково, как ни далеко они действуют; жестокие же опаснее близким. Как засуху или чрезмерные дожди и прочие естественные бедствия, переносите также увлечения страсти и корыстолюбия начальствующих. Пороки будут, пока и люди; но не постоянно же все одно и то же и уравновешивается вмешательством и лучших. Но может быть вы, при господстве Тутора и Классика, ждете власти умереннее или может быть с меньшими, чем теперь, поборами будут снаряжаться войска для отражения Германцев и Британнцев? С прощанием, чего пусть не допустят боги, Римлян, что же будет кроме войн между всеми народами? Восьмисотлетнее счастье и уменье скрепило это здание, которое разрушить невозможно без гибели тех, которые посягнут на это разрушение. Для вас же всего сильнее опасность, так как у вас золото и богатство - главные побудительные причины войн. А потому любите и берегите мир и Рим, которыми и победители и побежденные пользуемся с одним и тем же правом. Пусть служат вам предостережением доказательства и того и другого оборота счастья и не предпочтите упорства и гибели - покорности и безопасности". Такою речью он - опасавшихся худших последствий - и успокоил, и ободрил.
75). Треверы находились во власти победоносного войска, когда Цивилис и Классик прислали письмо к Цериалису, которых смысл был таков: "Веспасиан, хотя и скрывают весть об этом, расстался с жизнью; город и Италия гибнут от внутренней войны. Муциана и Домициана имена пустые и без сил. Если бы Цериалис захотел господства над Галлиями, то они удовольствовались бы границами своих земель; а если он предпочитает сражение, то они и от того не откажутся". На это Цериалис не дал Цивилису и Классику никакого ответа, а того, кто принес эти письма, отослал к Домициану. Неприятель, разделив войска, наступал со всех сторон. Очень многие ставили в вину Цериалису, что он допустил соединиться тем, которых было возможно перехватить порознь. Римское войско окружило рвом и валом лагерь, ранее занятый опрометчиво, без принятия мер безопасности. У Германцев шел спор по поводу разных мнений.
76). Цивилис говорил: "необходимо подождать за-Рейнские народы; их ужасом можно стереть надломленные силы народа Римского. А Галлы что же иное, как не готовая добыча победителю. И, впрочем, в ком вся сила, Белги стоят за одно с ним или, явно или пожеланиями". Тутор утверждал: "медленностью усилится лишь сторона Римлян, так как со всех сторон сойдутся войска. Перевезен из Британнии легион, призваны из Испании, подходят и из Италии, и притом воины не на скорую руку набранные, но старые и опытные в войне. А Германцами, на которых Цивилис возлагает надежды, невозможно ни повелевать, ни управлять, но все они делают как хотят сами. Денег и даров, которыми лишь одними можно их соблазнить, более у Римлян, и никто не настолько склонен к войне, чтобы не предпочесть награду за то, что останется в покое, той, которую может приобрести опасностью. А если немедленно вступить в сражение с Римлянами, то у Цериалиса нет других легионов, кроме составленных из остатков Германского войска, связанных клятвенными обещаниями Галлиям. И то самое, что недавно они, сверх собственного чаяния, поразили неустроенные толпы Валентина, питает в них и в вожде самонадеянность. Снова они осмелятся (вступить в бой) и попадут в руки не неопытного молодого человека, более помышлявшего о словах и речах, чем об оружии и войне, но Цивилиса и Классика. Как они только их увидят, снова робость проникнет в души, а за нею последуют бегство, голод и неверная жизнь столько раз взятых в плен. Да и Треверов и Лингонов не удержут ласкою; возьмутся они за оружие, как только освободятся от опасений". Уничтожил различие мнений Классик, одобрив поданное Тутором, и немедленно приступили к исполнению.
77). Средина боевой линии предоставлена Убиям и Лингонам, правый фланг когортам Батавов, а левый - Бруктерам и Тенктерам. Одни по горам, а другие между дорогою и рекою Мозеллою, наскочили так неожиданно, что в спальне и на постели Цериалис (ночь он провел не в лагере) услыхал одновременно и о сражении и о поражении своих; он бранил робость принесших известие, пока перед его глазами не была вся картина поражения. Лагери легионов осилены, конница разбита, мост на середине Мозеллы, соединявший с внутренностью колонии, занят неприятелем. Цериалис, в смутном положении дел неустрашимый, за руки тащил назад бежавших; с непокровенным телом вертелся он под стрелами; удачною смелостью, при помощи сбежавшихся лучших воинов, отнятый обратно у неприятеля мост занял сильным отрядом. Затем возвратясь в лагери, видит блуждающие туда и сюда роты легионов, бывших жертвою плена у Новезия и Бонны, не многих воинов под значками и орлы почти окруженные неприятелем. Пылая гневом, кричал он: "это не Флакку и не Вокуле вы изменяете. Предательства тут уж нет и мне оправдываться не в чем больше, кроме в том разве, что я опрометчиво поверил, будто бы вы, забыв обязательства к Галлам, чистосердечно вернулись к памяти Римской присяги. Поступлю в число Нумизиев и Геренниев; пусть все ваши начальники гибнут от рук или воинов, или врагов. Идите, возвестите Веспасиану или - и это ближе, - Цивилису и Классику, что вами на поле битвы покинут вождь. Придут легионы, которые отмстят за меня и вас не оставят безнаказанными".
78). Все это было справедливо и то же повторяли трибуны и префекты. Воины стеснились в когорты и отряды, а развернуться строем невозможно было, так как неприятель рассыпался везде и мешали палатки и обозные вещи; бой происходил внутри окопов. Тутор, Классик и Цивилис, каждый на своем месте, воодушевляли сражающихся Галлов надеждою вольности, Батавов - славы и Германцев - добычи. И все было за неприятелей, пока двадцать первый легион, сосредоточившись на более просторном, чем другие, месте, остановил натиск, а потом и сам стал напирать, и не без содействия свыше, вдруг изменилось настроение умов и победители обратили тыл. Они говорили, что устрашились при виде когорт, которые, рассеявшись при первом натиске, собирались снова на горных возвышенностях и имели вид как бы нового подкрепления. Но больше всего повредило имевшим уже в своих руках победу неприятелям - вредное стремление наперерыв друг перед другом заниматься грабежом, оставив неприятеля. Цериадис, как беспечностью почти проиграл дело, так твердостью восстановил; пользуясь успехом, он в тот же день взял и разрушил лагерь неприятельский.
79). И не надолго дали воинам отдохнуть. Просили о помощи Агриппинцы: отдавали жену и сестру Цивилиса и дочь Классика, оставленных у них как залог союза, а между тем они избили Германцев, рассеянных по домам. Вследствие этого - опасения и справедливые мольбы призывавших, прежде чем неприятель, собравшись с силами снова, устремится с новыми надеждами и отмстит им. Да и Цивилис двинулся туда, не бессильный, так как лучшая из его когорт оставалась невредимою; она, будучи составлена из Хавков и Фризиев, находилась в Толбиаке, в пределах Агриппинцев. Но Цивилиса заставила воротиться печальная весть, что когорта истреблена коварством Агриппинцев. Они, Германцев, погрузившихся в сон после роскошного пиршества и опьянения, заперев двери, сожгли, подложив огонь. Да и другое опасение, как бы четырнадцатый легион, в соединении с Британнским флотом, не напал бы на Батавов с той стороны, где земля их омывается океаном. Но легион - начальник его, Фабий Приск, повел сухим путем в земли Нервиев и Тунгров, и эти племена приняты в подданство. На флот напали сами Канинефаты, большая часть судов потоплена или взята в плен. И толпы Нервиев, добровольно поднявшихся с тем, чтобы вести войну за Римлян, те же Канинефаты рассеяли. Да и Классик имел удачное сражение против всадников, посланных вперед Цериалисом в Новезий; эти хотя и незначительные, но частые уроны уменьшали славу победы, недавно полученной.
80). В эти же дни Муциан отдает приказание умертвить Вителлиева сына под предлогом, что раздоры и смуты останутся, если не подавить зародыш (семена) войны. Не допустил он и того, чтобы Домициан взял в число приближенных (в свою свиту) Антония Прима, с беспокойством смотрел Муциан на расположение к нему воинов и на гордый характер человека, с трудом выносившего себе равных, а не только высших над собою. Антоний отправился к Веспасиану, и хотя принят и не соответственно своим надеждам, но и не было нерасположения со стороны императора. Был он под влиянием различных впечатлений: с одной стороны несомненны были заслуги Антония, бесспорно окончившего войну; с другой стороны влияли письма Муциана; да и другие преследовали Антония, как неприязненного и надменного; присоединяли и то, что было виновного в прежней его жизни. Да и сам Антоний помогал в том, надменностью вызывая раздражение, слишком часто припоминая свои заслуги. Он честил прямо других "к войне неспособными", а Цецину называл "пленником и переметчиком". Мало-помалу стали на него смотреть легче и с пренебрежением, но по наружности показывали ему дружбу.
81). В эти месяцы, когда Веспасиан в Александрии выжидал, чтобы установилась летняя погода и спокойное и безопасное плавание по морю, случилось много чудесных явлений, в которых обнаруживалось расположение неба и какая-то особенная благосклонность высших сил к Веспасиану. Из черни Александрийской некто, о болезни глаз которого все знала, припал к его коленам, прося с воплями вылечить его от слепоты, по внушению бога Сераписа, а его этот народ, погрязший в суевериях, чтит преимущественно перед другими. Умолял он государя, чтобы он удостоил слюною из своего рта омочить ему щеки и глазные ямки. Другой больной рукою - тем же божеством научен был стараться, чтобы на него наступила нога и след Цезаря. Веспасиан встретил сначала эти домогательства насмешками и пренебрежением, но когда те упорствовали, он колебался, с одной стороны опасаясь, как бы не показаться легкомысленным, а с другой обнадеживаемый мольбами просителей и лестью ободрявших его к большей самоуверенности. Наконец он отдает приказание вратам сделать заключение: эти случаи слепоты и невладения членом, могут ли уступить действию средств, находящихся в распоряжении человека? - Врачи высказались разнообразно: "у одного сила зрения не иссякла окончательно и возвратится, если только уничтожить противодействие, а у другого члены, принявшие неправильное развитие, в случае приложения к ним целебной силы, могут возвратиться к правильному действию. Может быть этого хотят боги и орудием своих намерений избрали государя. Наконец, во всяком случае, слава удачного исцеления останется Цезарю, а безуспешность обратится в стыд тем несчастным". Вследствие этого Веспасиан, считая все уже доступным своему счастью и не находя более ничего невероятного, сам с веселым лицом, среди внимательной, тут находившейся, толпы, исполнил, что ему говорили. Тотчас калека стал владеть рукою, а слепому доступен свет дневной. И то и другое подтверждают бывшие при этом и теперь, когда уже нет выгоды им лгать.
82). Вследствие этого усилилось желание Веспасиана - посетить главное средоточие святыни с тем, чтобы посоветоваться о делах империи. Он отдает приказание всех удалить из храма. Когда он вошел и внимательно обратился к божеству, увидал за собою одного из знатнейших Александрийцев по имени Базилида, о котором знал, что он лежит больной и на расстоянии многих дней пути от Александрии. Спросил потом жрецов: "входил ли в этот день в храм Базилид"? Спрашивал и встречных: "не видали ли его в городе"? Наконец, послав верховых, узнает, что Базилид в это время находился за восемьдесят тысяч шагов расстояния. Тут-то он божественное явление и значение ответа истолковал именем Базилида.
83). Происхождение этого божества еще не объяснено нашими писателями, а Египетские жрецы рассказывают так: "при царе Птоломее, который первый из Македонян утвердился прочно в Египте, когда в Александрии, только что построенной, основывал стены, храмы и религиозные верования, во время успокоения явился ему молодой человек необыкновенно красивой наружности и видом превосходящий человеческий образ. Он ему внушал отправить в Понт вернейших из его приближенных и перенести оттуда его изображение, что это будет счастье, для царства и что город, приняв это изображение, сделается великим и знаменитым. Затем увидал царь, что этот юноша поднялся на небо в сильном пламени. На Птоломея сильно подействовало это чудесное явление и предвестие и он открыл свое ночное видение жрецам Египетским, которым за обычай толковать подобные вещи. А так как они мало знали Понт и земли чужестранные, то царь спросил Тимофея Афинянина, из рода Евмолпидов, которого как руководителя в священных обрядах вызвал из Елевзина: "что это за верование и за божество"? Тимофей, расспросив тех, которые посещали Понт, узнал, что там находится город Синоп и недалеко храм Юпитера Дия, пользующийся у туземцев старинною известностью. Там же находится и женское изображение, которое большинство называет Прозерпиною. Но Птолемей - таковы обыкновенно характеры царей, склонный к опасениям, возвратясь к безопасности, более заботился о наслаждениях, чем о религии, и мало-помалу стал нерадеть о задуманном и обращать все внимание на другие заботы. Но тут то же видение еще более грозное и с большею настойчивостью возвестило гибель ему и царству, если повеленное не будет исполнено. Тогда Птолемей отдает приказание снарядить послов и дары Сцидротемиду царю, (он в то время владел Синопом); при отплытии он приказал: зайти и к Пифийскому Аполлону. Плавание было благоприятное; изречение оракула было не двусмысленное: "пусть идут и привезут изображение его отца, а сестры оставят".
84). Когда прибыли в Синоп, отдали царю Сцидротемиду дары и изложили просьбы и поручения Птолемея. Сцидротемид колебался в душе: то боялся божества, то приходил в ужас от угроз противившегося народа; не раз уступал дарам и обещаниям послов. Между тем прошли три года, и Птолемей не прекращал ни своих усилий, ни просьб. Отправил послов еще более знатных с большим числам судов и количеством золота. Тогда грозное видение явилось Сцидротемиду: "не задерживать более того, что богом назначено". Пока он медлил, не давали покоя разные бедствия, болезни и явственные признаки гнева богов, становившегося со дня на день все сильнее. Созвав народное собрание, изложил он повеления божества, свои и Птолемеевы видения и наступившие бедствия. Народ противился царю, завидовал Египту, опасался за себя и окружил храм. Отсюда более распространенный слух передает, будто бы само божество собственным усилием вошло на судно, причаленное к берегу. Чудно и говорить, но будто бы оно, проплыв такое пространство моря, на третий день пристало к Александрии. Храм, соответственный значительности города, выстроен на месте, называемом Ракотис; тут была часовня, издревле посвященная Серапису и Изиде. Вот что наиболее известно о происхождении и прибытии божества. Не безызвестно мне, что есть и такие, которые утверждают, будто оно призвано из Селевкии, Сирийского города, в правление Птолемея, принадлежащего к третьему поколению Птолемеев. Другие утверждают, что исполнителем был тот же Птолемей, а место, откуда перешло божество, утверждают будто бы Мемфис, некогда знаменитая столица древнего Египта. А божество само многие называют Эскулапием, так как будто бы оно помогает в телесных болезнях; некоторые Озирисом, древнейшим божеством здешних народов; многие Юпитером, как владыкою всего, а еще большее число Юпитером Дием из признаков, в нем открываемых, или по догадке делая заключение.
85). А Домициан и Муциан, прежде чем приблизились к Альпам, получили известие об успешных действиях в земле Треверов. Главным доказательством победы служил неприятельский вождь Валентин; он нисколько не упал духом и на лице его отражались высокие замыслы прежние. Его выслушали только для того, чтобы узнать образ его мыслей и осудили, но во время совершения казни, когда кто-то сказал ему с упреком, что отечество его покорено, - "потому-то я и принимаю смерть, как утешение", - ответил он. Но Муциан то, что уже давно скрывал в душе, высказал как бы нечаянно: "так как, вследствие благоволения богов, уже сокрушены силы неприятельские, то мало чести будет Домициану, тогда когда война почти уже окончена, вымаливать частичку славы чужой. Если бы положение государства или безопасность Галлий угрожаемы были опасностью, то Цезарю следовало бы явиться на поле битвы; а Канинефатов и Батавов достаточно поручить вождям второстепенным; сам пусть по близости в Лугдуне покажет силу и счастье своего высокого положения, не вмешиваясь в незначительные опасности и с готовностью принять участие в них, если бы они сделались поважнее.
86). Не трудно было понять хитрый изворот; но, чтобы не слишком его обнаружить, отчасти как бы исполнялись желания Домициана; так прибыли в Лугдун. Отсюда, как полагают, Домициан через тайных гонцов, испытывал верность Цериалиса: "если он (Домициан) явится, то вручит ли он ему войско и верховную власть". Замышлял ли он войну против отца или готовил силы и средства против брата - осталось неизвестным. А Цериалис уклонился благоразумно и умеренно, как будто Домициан по молодости неосновательно домогается пустяков. Домициан, видя, что старики пренебрегают его молодостью, оставил без исполнения присвоенные ранее, хотя и незначительные, обязанности верховной власти. Он принял на себя личину простоты и скромности; он стал искать уединения, принялся с притворным усердием за литературу и с любовью за стихотворство, чтобы скрыть свои истинные мысли и уничтожить повод брату к недоверчивости; его характер совершенно иной и свойства души более нежной он перетолковывал совершенно иначе.


[1] По Аппиевой дороге в 14 верстах от Рима. Теперь одни развалины.
[2] По Роту: «в муниципии Клувии, в Церецинском округе Италии, был сыном первого сотника» и т. д.
[3] т. е. Кая Калигулы, императора.
[4] Рот говорит, что они были у Ксанта, недалеко от Безеля.
[5] Ныне Нейсс, недалеко от Дюссельдорфа.
[6] в той же стороне, где Новезий или Нейсс, ныне Гельб или Геллеп.
[7] Ветвь Сикамбров.
[8] Ныне Дюрен.
[9] Между Нейссом и Ксантом.
[10] 1 Января.
[11] У Рота: «в 21 день июня».
[12] Виндишь в Ааргау.
[13] Иначе Сунаки — соседи Убиев, живших возле Кельна.
[14] Майнц.
[15] Бинген.
[16] р. Наге.