Текст публикуется по изданию: Маковельский А. О. Софисты. Вып. 1. Баку, 1940.
Эта речь Горгия написана до 411 г. Здесь он использует язык как позитивный инструмент для создания этических аргументов, а также поднимает вопросы моральных и политических обязательств.
Паламед — эвбеец, в греческой литературной и мифологической традиции ему отводится роль культурного героя: он — изобретатель букв, игры в кости или шашки, измерения времени и, в целом, воплощение мудрости. Он также был одним из участников Троянской войны, причем в числе первых откликнулся на призыв идти на Трою. Собирая других участников для похода, Паламед явился к Одиссею, который, не желая расставаться с молодой женой и недавно рожденным сыном Телемахом, симулировал сумасшествие и засевал поля солью. Паламед разоблачил его, положив на борозду перед Одиссеем Телемаха, и тот, не желая нанести вред сыну, вынужден был отправиться в Трою. Из–за этих событий Одиссей затаил ненависть к Паламеду. Во время осады Трои Паламед был незаменимым советчиком для греков, лечил травами раненых и больных, соорудил маяк для пристававших ночью судов, добывал провизию. Согласно преданию, именно Одиссей подбросил Паламеду в шатер золото и подложное письмо от Приама и обвинил его в измене. Суд, несмотря на все заслуги Паламеда, приговорил его к смерти как предателя, и он был побит камнями. Вопреки воле Агамемнона тело Паламеда погребению предал либо Аякс, либо Ахилл, не поверившие в его измену.
В этой речи, использующей эпидейктические аргументы, Горгий демонстрирует, как расхожие истины посредством правдоподобных аргументов можно поставить под сомнение. Горгий представляет метод, комбинирующий логические (логос), этические (этос) и эмоциональные (пафос) вероятностные аргументы.
11a. Обвинение и защита состязаются не о смерти. Ибо природа явно осудила на смерть всех смертных в самый день их рождения. А вот относительно бесчестия и чести есть основание опасаться, надлежит ли мне, получив справедливую защиту, справедливо избежать (смерти) или же умереть насильственной смертью с величайшим позором и с (пятном) постыднейшей вины.
(2) Из этих двух (возможностей) одна всецело находится в вашей власти, другая же в моей, (а именно) справедливость — в моей, насилие же — в вашей.
Ибо убить меня вы легко сможете, если захотите. В самом деле, в вашей власти находятся и те (средства), ни одним из которых я не владею.
(3) Итак, если (мой) обвинитель Одиссей или достоверно зная, что я (изменнически) продал Элладу, или по каким–либо основаниям предполагая, что это так, обвинял бы (меня) вследствие любви к Элладе, то он был бы наилучшим мужем. Ибо разве не так, если он спасает отечество, родителей, всю Грецию и еще, сверх того, наказывает виновного? Но если вследствие зависти или интриги или коварства он сплел это обвинение, то, подобно тому, как в первом случае он был бы самым лучшим мужем, так в этом случае он был бы самым худшим мужем.
(3) Говоря об этом, с чего я начну? Что скажу раньше всего? К какой защите обращусь? Ведь ужасное обвинение внушает явный страх, от страха же необходимо происходит замешательство в речи, если только я не научусь чему–нибудь от самой истины и от необходимости данного момента, имея в лице их учителей более грозных, нежели изобретательных.
(4) Я достоверно знаю, что меня обвиняет обвинитель, не знающий достоверно (того, в чем он обвиняет). Ибо я точно знаю о себе, что ничего такого я не сделал. И я не представляю, каким образом кто–нибудь мог бы знать о существовании того, чего никогда не было. Если же думающий, что это так обстоит, предъявил обвинение, то я докажу вам, что он говорит ложь, двумя способами. Ибо ни пожелавший не мог бы, ни могущий не пожелал бы предпринять такие дела.
(5) Против этого обвинения я выступлю прежде всего (с доказательством), что я не в состоянии был это сделать. Ибо необходимо было, во–первых, какое–нибудь начало измены, началом же должно было бы быть слово. В самом деле, прежде чем должны совершаться дела, непременно их должны предварять cлова. А каким образом могли бы быть слова, если не было какой–нибудь беседы? А каким образом могла бы произойти беседа, если бы ни он ко мне не пришел, ни я к нему, ни он ко мне не послал бы вестника, ни от меня к нему не пришел вестник? Ведь и письменная весть не приходит (сама собой) без приносящего (ее лица).
(6) Но, разумеется, это может совершиться (только) через посредство слова. Итак, я вступаю в беседу и он вступает в беседу, он со мной и я с ним (беседуем) каким–то образом. Кто с кем? Эллин с варваром. Каким образом (каждый из нас) слушает и говорит? Наедине ли друг с другом? Но ведь мы не будем понимать друг друга. Но (в таком случае) с помощью переводчика? Итак, оказывается третий, (являющийся) свидетелем того, что должно быть скрываемо.
(7) Но допустим и это, хотя (обычно) так не бывает. Однако следовало после этих (речей) получить и дать ручательство (для скрепления договора). Итак, какое могло бы быть ручательство? Клятва ли? Но кто же мне, изменнику, стал бы верить? Заложники? Какие? Ну, например, я мог бы дать брата (ведь у меня не было никого другого, кого бы я мог бы дать в качестве заложника), а варвар — кого–либо из своих сыновей. В самом деле, это было бы самым верным ручательством для меня от него и ему от меня. Если бы это так именно происходило, то (все) это было бы всем вам ясно.
(9) Кто–нибудь скажет, что у нас залог давался деньгами: он давал, а я получал. Итак, за малую ли сумму денег (это делалось)? Однако неправдоподобно, чтобы за большие услуги получать незначительные деньги. Так, значит, за большую сумму денег? В таком случае как была организована их доставка? Разве кто–нибудь один мог бы принести (большую сумму денег)? Или многие (приносили)? Но ведь если бы многие приносили, то было много свидетелей (нашего) замысла; если, же (только) один приносил, то принесенное им не могло быть значительным.
(10) Принесли (деньги) днем или ночью? Но (ночью охраняют лагерь) многочисленные и сильные караулы, благодаря которым невозможно остаться не замеченным. А днем? Но свет является врагом подобных (дел). (Впрочем), пусть будет (так). (В таком случае возникает дальнейший вопрос): Я, выйдя (из палатки), принял (деньги), вошел (в мою палатку). И то и другие затруднительно. (Далее). Получив деньги, каким образом я скрыл их от своих домашних и от по сторонних? Куда я мог их положить? Каким образом я мог бы их беречь? Если бы я стал пользоваться ими, то это открылось бы, а если бы я ими не стал бы пользоваться, то какая польза была бы мне от них?
(11) Однако допустим, что было и то, чего не могло быть. Мы встретились, поговорили, выслушали (друг друга), я получил от них деньги, я получил их тайно, я спрятал их. Нужно было, надо полагать, начать делать то, ради чего это было сделано. Однако это представляло еще больше затруднений, чем то, о чем говорилось выше. Ведь делая (это), я должен был делать либо сам (единолично), либо совместно о другим. Но (это) дело не одного (человека). Так значит вместе с другими? С кем? Ясно, что с сообщниками. Со свободными (гражданами) или с рабами? (Только) с вами, со свободными гражданами, я нахожусь в товарищеских отношениях. Итак, кто из вас был (моим) соучастником? Пусть скажут. А чтобы я (взял себе в сообщники) рабов, разве это не является совершенно немыслимым? Ведь рабы охотно выдают (своих господ), будучи побуждаемы к этому надеждой на получение свободы и вследствие применения к ним пыток.
(12) (Самое же) злодеяние каким образом могло произойти? Ясно, что нужно было ввести врагов более сильных, чем вы. Итак, каким образом я мог бы их ввести? Через ворота? Но не в моей власти их закрывать и открывать, но власть над ними принадлежит вождям. Через стены при посредстве лестницы? Разве (в этом случае) я не был бы открыт? Ведь повсюду расставлена охрана. (Так, может быть), разобрав стену? Конечно, все бы это увидели. Ведь жизнь в лагере происходит под открытым небом, здесь все всё видят, и все за всеми наблюдают. Следовательно, как бы ни повернуть дело, сделать (это) мне было совершенно невозможно.
(13) Обратите вообще внимание и на следующее. Ради чего появилось бы у меня желание это сделать, даже если бы (сделать это) было вполне в моих силах? Ведь никто не захочет понапрасну подвергаться величайшим опасностям и быть самым подлым человеком, отягощенным величайшим преступлением. Ну так ради чего? Опять я к этому возвращаюсь. Не ради ли того, чтобы царствовать? Над вами или над варварами? Но над вами (царствовать) невозможно, так как вас много и вы обладаете такими качествами, (а именно), у вас имеется все самое лучшее: доблесть предков, громадные деньги, подвиги, сила духа, власть над городами.
(14) Так, значит, над варварами? Но кто же тот, который намеревается предать? Я, эллин, какой силой я овладею варварами, я будучи в единственном числе, тогда как их много? Убедив их что ли или применив к ним насилие? Ведь ни они не могут хотеть подчиняться мне, ни я не мог бы применить к ним насилие. А может быть, они (сами) добровольно отдадутся мне на мою добрую волю, платя (этим) за измену? Но ведь было бы большой глупостью и поверить этому, и принять (такое предложение). Ибо кто предпочел бы рабство господству, самое худшее самому лучшему?
(15) Может быть, кто–нибудь скажет, что я сделал это из любви к богатству и жадности к деньгам. Но я обладаю достаточными средствами, а в больших я вовсе не нуждаюсь. Ибо в больших денежных средствах нуждаются те, которые много тратят. (В них нуждаются) отнюдь не те, которые являются господами над удовольствиями (телесной) природы, но те, кто рабы удовольствий, и те, которые стремятся от богатства и пышного (образа жизни) приобрести себе почет. А из этих (качеств) у меня нет ни одного. Что же касается того, что я говорю правду, то в качестве надежного свидетеля этого я представляю свою прошлую жизнь. Этому же свидетелю вы (сами) свидетели. Ведь вы живете со мной, и поэтому являетесь очевидцами этого (моего прошлого).
(16) И ради почета не сделал бы таких дел человек даже среднего ума. Ведь почет — от добродетели, а не от порока. Предателю же Эллады разве может быть почет? Да, сверх того, и в почете я не нуждаюсь. Ведь меня чтили за наиболее почитаемые (дела) самые уважаемые (лица), (а именно), (меня почитали) вы за мудрость.
(17) И ради безопасности никто бы этого не сделал. Ведь предатель — враг всем: (он враг) закону, справедливости, богам, народу. Ибо он попирает закон, нарушает справедливость, губит народ, оскорбляет божество. А у кого такая жизнь, окруженная величайшими опасностями, тот не имеет безопасности.
(18) Но (может быть я сделал это), желая оказать помощь друзьям или повредить врагам? Ведь и ради этого (иногда) совершают неправый поступок. Но у меня (как раз) все было наоборот. Я (этим поступком) друзьям плохо делал, врагам же помогал. Итак, это дело не давало ничего хорошего. Но никто не совершает злодеяния из желания испытать бедствие.
(19) Остается (предположить), не сделал ли я это (из желания) избежать чего–нибудь страшного — или страдания или опасности. Но в отношении меня никто этого не мог бы сказать. Ведь все всеми делается ради следующих двух целей: или чтобы получить какую–нибудь выгоду, или чтобы избегнуть вреда. Все преступления, которые совершаются по иным мотивам, чем эти, суть результат сумасшествия. А какой большой вред я нанес бы самому себе, если бы делал это, (всем) хорошо известно. В самом деле, предавая Грецию, я бы предавал самого себя, родителей, друзей, честь предков, святыни отцов, их могилы, (нашу) величайшую родину Грецию. То, что для всех выше всего, это я предал бы на поругание.
(20) Обратите внимание и на следующее. Если бы я это сделал, то разве жизнь не была бы для меня невыносимой? В самом деле, куда мне следовало бы направиться? В Грецию ли? Чтобы получить наказание от тех, кому я причинил обиду? Кто из тех, кому я сделал зло, пощадил бы меня? Остаться среди варваров? Оставив в пренебрежении все самое важное (в жизни человека), лишившись самой отменной части, живя в позорнейшем бесславии, презрев труды, понесенные в прошлой жизни ради добродетели? И (все) это (исключительно) по моей собственной вине. Вот это–то самое постыдное для мужа — быть несчастным по своей собственной вине.
(21) Да и у варваров я не мог бы находиться в надежном положении. Ведь как стали бы доверять мне те, которые знали бы, что я совершил гнуснейшее дело, (а именно), что я предал друзей врагам? Жизнь невыносима для того, кто лишился доверия. Ведь потерявший имущество или лишившийся царской власти, или изгнанный из отечества может снова вернуть себе потерянное. Но утративший доверие больше не может приобрести его. Итак, вышесказанным доказано, что предать Грецию я не мог хотеть, если бы (даже) мог (сделать это), я если бы и хотел, то не мог бы (сделать).
(22) После этого я хочу поговорить с обвинителем. Кому это поверивши такой, как ты, обвиняешь такого, (как я)? Стоит расследовать, каков ты и каково то, что ты говоришь, (исходя из предположения, что ты, не заслуживающий (доверия), говоришь (такому же) не заслуживающему. А именно, обвиняешь ли ты меня, точно зная, (что я виновен), или (только) предполагая? Ведь если (ты это делаешь), зная, то ты знаешь либо потому, что ты видел, либо (сам лично) принимал участие, либо слышал от участника.
Итак, если ты видел, то сообщи им способ, место, время, когда, где, как ты увидел. Если же ты принимал участие, то ты виновен в тех же самых преступлениях. Если же ты услышал от какого–нибудь участника, то пусть будет обнаружено, кто он, пусть он сам выступит, пусть он даст показания. В самом деле, более надежным будет обвинение, если оно будет засвидетельствовано таким образом. Между тем теперь никто из нас не представляет от себя свидетелей.
(23) Может быть, ты скажешь, что одинаково и ты не представляешь свидетелей того, что, по твоим словам, произошло, и я (не представляю свидетелей) того, что не произошло. Однако это (вовсе) не все равно. Ибо то, чего не было, как можно засвидетельствовать? А относительно того, что было, это не только не невозможно, но и легко и не только легко, но и необходимо. Но ты был не в состоянии найти не только свидетелей, но и лжесвидетелей, мне же невозможно найти ни тех, ни других.
(24) Итак, очевидно, что ты не знаешь того, в чем ты обвиняешь (меня).
Остается (возможность), что, не зная, ты предполагаешь это. Затем, о дерзновеннейший из всех людей, поверив своему предположению, (этому) самому сомнительному делу и не зная истины, ты дерзаешь обвинять мужа в преступлении, которое карается смертью. Что знаешь ты о том, который (якобы) сделал такое дело?
Однако: строить предположения одинаково свойственно всем обо всем и в этом ты нисколько не мудрее других. Но должно верить не предполагающим, но знающим, и не следует считать мнение более достоверным, чем истину, но, наоборот, истину (более достоверной), чем мнение.
(25) Ты в своем обвинении посредством вышеприведенных рассуждений приписал мне две крайние противоположности: мудрость и безумие, что невозможно иметь одному и тому же человеку. Ведь поскольку ты говоришь, что я искусен, весьма способен и изобретателен, ты приписываешь мне мудрость, а поскольку ты говоришь, что я предал Грецию, (ты приписываешь мне) безумие.
В самом деле, безумие ведь предпринять дела невозможные, бесполезные, постыдные, от которых будет вред друзьям, а врагам польза, свою же собственную жизнь сделаешь позорной и непрочной. Однако как можно верить такому мужу, который в той же самой речи к тем же самым лицам говорит о том же самом противоположнейшие вещи?
(26) Желал бы я услышать от тебя, считаешь ли ты мудрыми людей безумных или разумных. Ибо если безумных, то порешь дичь, а не говоришь истину. Если же разумных, то, конечно, не следует, чтобы обладающие умом совершали величайшие ошибки и предпочитали дурное имеющемуся налицо хорошему. Итак, если я мудр, то я не сделал ошибки. Если же я сделал ошибку, то я не мудр. Стало быть, и в том и в другом случае ты оказался бы лжецом.
(27) В свою очередь обвинить тебя в том, что ты совершил много больших (преступлений) и раньше, и теперь, я не хочу, хотя мог бы. Ибо я хочу оправдаться от этого (взводимого на меня) обвинения не во зло тебе, но для блага мне. Итак, вот что (я хотел сказать) тебе.
(28) Вам же, мужи судьи, я хочу сказать о себе (речь) весьма неприятную, но истинную, такую, какую, пожалуй, (еще) не обвиненному не подобает говорить, обвиненному же подобает. А именно, я теперь отдаю нам отчет в (моей) прошлой жизни. Итак, я прошу вас, если я напоминаю вам кое–какие из совершенных мною благородных поступков, чтобы никто (из вас) не отнесся бы враждебно к тому, что будет говориться, но счел бы (вполне) естественным, что обвиняемый в ужасном (преступлении) и во лжи, сказал и кое–что истинного хорошего (о себе). Это (будет) для меня приятнее всего.
(29) Итак, во–первых и во–вторых, и (это) самое важное, — вся моя прошлая жизнь от начала до конца без грехов и чиста от всякой вины. В самом деле, никто не может сказать вам обо мне ничего дурного, (не может приписать мне) никакой подлинной вины. Ведь и сам обвинитель не привел никакого доказательства тому, что он сказал. Таким образом, его речь представляет собою бездоказательную ругань.
(30) Но я мог бы сказать и, сказав, не солгал бы, и не мог бы быть опровергнут, что я не только не виновен, но что я великий благодетель и для вас, и для эллинов, и для всех людей не только ныне живущих, но и для тех, которые будут (когда–либо жить).
В самом деле, кто (своими изобретениями) сделал человеческую жизнь из беспомощной культурной и из беспорядочной цивилизованной? Разве не я изобрел военный строй, это могущественнейшее средство для увеличения своей силы, писанные законы, этих стражей справедливости, письмена — орудие памяти, меры и весы, удобные средства обмена при взаимных куплях–продажах, число — хранителя денег, сигнальные огни — самых лучших и самых быстрых вестников, шашки — веселое препровождение свободного времени? Так вот ради чего же я (все) это вам напомнил?
(31) Показывая, что я занимаюсь такими (делами), я (тем самым) доказываю, что я воздерживаюсь от постыдных и дурных дел. Ибо тот, кто занимается подобными (делами), не может (в то же время) заниматься такими (как эти). Я требую, если я сам ни в чем не обижаю вас, чтобы и вы также не причиняли мне обиды.
(32) Ведь и за остальное (свое) поведение я не заслуживаю упрека ни от младших, ни от старших. Действительно, старшим я не причинял огорчения, для младших же я был не бесполезен, в отношений к счастливым я не был завистлив, к несчастным был сострадателен. Я не презираю бедности и предпочитаю не богатство добродетели, но добродетель богатству. Я не бесполезен в советах, не ленив в сражениях, исполняю то, что приказывают мне, повинуясь начальникам. Впрочем, не мое дело хвалить самого себя. Но настоящие обстоятельства вынудили меня, поскольку на меня взведено это обвинение, всячески защищать себя.
(33) Наконец, у меня слово к вам о вас; этим я закончу свою защиту. Вопли, мольбы и просьбы друзей о прощении уместны среди черни во время суда. Что же касается вас, которые являетесь и считаетесь первыми (людьми) среди эллинов, то вас должно убеждать не защитой со стороны друзей, не мольбами и не воплями, но яснейшей справедливостью. (Именно) выяснением истины, а не обманом мне должно оправдаться от этого обвинения.
(34) Вам же следует обращать внимание не столько на слова, сколько на (самые) дела. (Вы не должны) ни отдавать предпочтения обвинениям перед опровержениями (их), ни считать краткий промежуток времени более мудрым судьею, чем длительное время, ни признавать клевету более достоверной, чем (подлинное) доказательство. Ибо вообще хорошим мужам свойственно весьма остерегаться делать ошибки, в особенности же когда это касается непоправимых (ошибок).
В самом деле, если думать (о чем–нибудь) вперед, то это возможно (исправить), а если думать после (свершившегося факта), то (уже дело) непоправимо. Такого же рода (дело) бывает в том случае, если мужи обвиняют мужа в преступлении, за которое грозит смертная казнь. А это и есть теперь у вас.
(35) Итак, если приведенных доводов (было бы достаточно, чтобы) истинное положение дел стали бы ясным и очевидным для слушателей, то вынести приговор было бы легко уже на основании вышесказанного. Но так как дело не так обстоит, то сохраните мою жизнь, подождите более или менее продолжительное время и после выяснения истины вынесите приговор. Ведь для вас (самих) большая опасность оказаться несправедливыми и (таким образом) разрушить (существующую хорошую) славу (о себе) и приобрести (дурную). (В самом деле) хорошим людям смерть предпочтительнее дурной славы. Ведь первая (смерть) есть конец жизни, вторая же (дурная слава) есть несчастие для жизни.
(36) Если же вы несправедливо убьете меня, то это станет известно народу. Ведь я не (какой–нибудь) неизвестный человек и ваше злодеяние откроется и станет известным всем эллинам. И во мнении всех вина (а совершенной) несправедливости падет на вас, а не на обвинителя. Ибо конечное решение суда зависит от вас. Ошибки большей, чем эта, не могло бы быть. Действительно, вынесши несправедливый приговор, вы не только согрешите против меня и моих родителей, но и сами будете сознавать за собой ужасное, безбожное, несправедливое беззаконное злодеяние, которое вы совершили, убив мужа — вашего союзника, приносившего пользу вам, благодетеля Греции; вы, эллины, убив эллина, без доказательства совершения им какой–либо явной несправедливости и без установления его вины.
(37) Я высказался и кончаю. Ибо то, что было сказано — пространно, (в заключение) напомнить вкратце — это уместно, когда имеешь дело с судьями из простонародья, но вас, первых из первых, эллинов из эллинов, не подобает просить ни о внимании, ни о том, чтобы вы помнили сказанное.