Домиций Марс
Домиций Марс, по-видимому, посещал занятия известного своей щедростью на удары Орбилия, став товарищем Горация по несчастью (ср. frg. 4 Buchner). Как и последний, он относится к кружку Мецената (Mart. 8, 55 [56] 24; 7, 29, 7 сл.); он, вероятно, переписывался с учителем риторики Октавиана, Аполлодором из Пергама (Quint, inst. 3, 1, 18). Его принадлежность к старшему поколению современников Августа подтверждает и Овидий, называющий его на первом месте в списке современных поэтов (Pont. 4, 16, 5); таким образом, он никак не может быть моложе Овидия.
Главный труд Марса - Эпиграммы; они предположительно составляли несколько книг. Название Cicuta (frg. 1) могло относиться к части или ко всему произведению. Кроме того, он написал по меньшей мере 9 книг fabellae (frg. 2), эпос Amazonis (Mart. 4, 29, 7 сл.) и прозаическое произведение De urbanitate (Quint, inst. 6, 3, 102).
Эпиграммы, насколько мы можем судить, по большей части агрессивны и критичны; открытость, с которой поэт нападает на современников - Орбилия, Кв. Цецилия Эпирота, - напоминает Катулла; о существовании стихотворцев Мевия и Бавия можно, однако же, поспорить. При этом любезный тон, должно быть, не вовсе отсутствовал: Домиций воспевает свою fusca Melaenis, как Коридон у Вергилия - прекрасного Алексиса (Mart. 7, 29, 8); это, правда, еще не основание для того, чтобы говорить об отдельном сборнике элегий.
Эпиграмматист должен был особенно цениться как специалист в теории остроумия. В этом отношении трактат De urbanitate можно сравнить с цицероновым De oratore, с которым у него и без того есть тематические точки соприкосновения. Марс дает определение urbanitas, разделяет остроумные реплики, urbana dicta на серьезные, seria, и шутливые, iocosa, и классифицирует seria dicta на воздающие честь, honorifica, бранчливые, contumeliosa, и промежуточный тип, media (Quint, inst. 6, 3, 104-108)[1].
Стихи на смерть Вергилия и Тибулла (frg. 7) создают впечатление, что с содержательной стороны творчество Марса следует оценить высоко. В отличие от дословно цитируемого Марсом Тибулла (1, 3, 57 сл.), у которого Элизиум предназначен для любящих, Марс связывает друг с другом двух представителей совершенно различных литературных жанров: "нежная" элегия и "мужественный" эпос в равной мере осиротели, что подчеркивается противопоставлением molles и forti. Тот факт, что эти стихи Марса цитируют столь охотно, может быть связан с тем, что умолкшую поэзию воспринимали как симптом: разве за десятилетием больших ожиданий и надежд не последовало десятилетие весьма скромных успехов (выкуп парфянских трофеев от похода Красса) - и частично даже и провалов (законодательство о браке)? "Золотой век" все более открывал свое железное лицо, в принципате проступали черты монархии.
Марциал, считавший себя вторым Марсом (8, 55 [56] 24; ср. 2, 71), ставит себя с ним в один ряд, равным образом как с Альбинованом Педоном и Катуллом (5, 5, 6; 7, 99, 7). Для него совершенно естественно восхищаться эпиграммами Марса и при этом отвергать его длинный эпос, который не выдерживает сравнения с насыщенной манерой Персия (4, 29, 7 сл.). Словечко levis подчеркивает, что в этом тяжеловесном жанре Марс не в своей стихии.
Из того факта, что Плиний использует нашего эпиграмматиста в качестве источника для своей 34 книги, посвященной истории искусств, должно заключить, что он описывал произведения искусства, т. е. был предшественником описательной поэзии какого-нибудь Марциала или Стация. Квинтилиан использует Deurbanitate в своих нецицероновских пассажах главы о смешном, ridiculum[2]; возможно, уже Гораций привлекал его в своем Поэтическом искусстве[3].
Альбинован Педон
Альбинован Педон, друг Овидия (Pont. 4, 10; ср. 4, 16, 6), сочиняет мифологический эпос (Theseis, Ov. Pont. 4, 10, 71) и другой, современный, о походе Германика на тот берег Рейна (Quint, inst. 10, 1, 90; Sen. suas. 1, 15), вдохновленный, вероятно, собственным боевым опытом, полученным в должности трибуна конницы (ср. Tac. ann. 1, 60, 2). Марциал знает его как эпиграмматического поэта[4]. Сенека Младший называет его "изящнейшим повествователем", fabulator elegantissimus (epist. 122, 15), Старший хвалит его воодушевление (suas. 1, 15). Место, касающееся плавания Германика (16 г. по Р. Х.)[5] по Северному морю, разнообразно обыгрывающее топос о человеческом преодолении границ (ср. Hor. carm. 1,3), предвосхищает изображение первого плавания (Val. FL 2, 34-71); тема "преодоления границ" стала особенно актуальной в литературе из-за Цезаря (Veil. 2, 46, 1; Lucan. 4, 143-147); напрашивается параллель с Александром у Курция Руфа.
С точки зрения языка различимо влияние Вергилия, но взволнованный повествовательный стиль (ср. частое iam) предвосхищает будущее. Педон - связующее звено между Вергилием и Луканом еще и в том отношении, что в изображении природы место мифа занимает фантазия; через сюрреалистическое отчуждение и драматизацию современная история обретает масштаб мифа[6].
Овидий хвалит нашего поэта как "звездного Педона", sidereus Pedo (Pont. 4, 16, 6); не исключено влияние на позднейших эпиков и Тацита[7].
Корнелий Север
Корнелий Север, поздний современник Августа из знатной семьи, сочиняет исторический эпос в стихах: его carmen regale[8] (Ov. Pont. 4, 16, g) могло быть тождественно с Res Romanae (Prob. пот. GL 4, 208, 16 сл.); Bellum Siculum - явно самостоятельная публикация (Quint, inst. 10, 1, 89). Овидий, который ценит нашего автора, пишет ему в Pont. 4, 2, выразительно адресуя ему первое письмо; таким образом, 1, 8 предназначено для другого Севера.
Сохранившийся отрывок о смерти Цицерона имеет прозаические параллели, достаточно вспомнить об исторической традиции "краткого изложения всей жизни", consummatio totius vitae героя при его смерти. Сенека (suas. 6, 21) указывает на Саллюстия и Ливия (frg. lib. 120) и устанавливает связь с laudatio funebris и с эпитафией; примерно десятилетием позже Севера Веллей обсуждает (2, 66, 2-5) ту же тему. Со своим утраченным описанием Этны наш поэт также стоит в рамках устоявшейся традиции (Sen. epist. 79, 5).
Язык и стиль напоминают о Вергилии и Овидии; как и последний, Север охотно ставит эпитет перед средней цезурой гекзаметра (πενθημιμερής), а соответствующее определяемое - в конце стиха. Вопросы, апострофы, антитезы оживляют изображение. Возможно, Квинтилиан под словами "он лучший стихотворец, нежели поэт", versificator quam poeta melior (inst. 10, 1, 89) имеет в виду, что манера Корнелия отличалась не столько поэтичностью, сколько риторичностью: достаточно вспомнить его же мнение о Лукане: "скорее ему должны подражать ораторы, нежели поэты", magis oratoribus quampoetis imitandus (10, 1, 90). И на самом деле Север предвосхищает интонацию Лукана в том отношении, что эпическое повествование прерывается и одушевляется риторическими медитациями, производящими почти лирическое впечатление. Ведь только прирожденный поэт мог написать строку вроде следующей: "Шум в сосновых хребта верхах Апеннинского слышен", Pinea frondosi coma murmurat Appennini (frg. 10 Buchner).
Тот факт, что смерть Цицерона была темой риторических декламаций, не исключает, как показывает пример Севера, личного участия. Ведь такие сюжеты позволяли выразить в словах скорбь о бессилии духовности перед лицом военной диктатуры. Мнение о бездарности Севера, проистекшее из неправильного понимания[9] соответствующего места у Квинтилиана, опровергается напоминающим Лукана воодушевлением сохранившихся отрывков.

---

[1] E. S. Ramage 1959; F. Kuhnert 1962, 305—314.
[2] Quint, inst. 6, 3, 25—28; 89—91; 102—112; K Kohnert 1962, 305—314; I. R. McDonald 1975, 244.
[3] L. Duret 1983.
[4] 1 praef.; 2, 77, 5; 5, 5, 6; 10, 19, 10; cp. Sidon. carm. 9, 260.
[5] Иначе Detlefsen 1897, 196: плавание Друза по Северному морю в 12 г. до Р. Х.
[6] L. Duret 1983, 1501.
[7] О poeticus color в Tac. Germ. 34 и ann. 2, 23 сл. ср. V. Bongi 1949; H. W. Benario 1973. l69-
[8] Regale не означает непременно, что предметом была царская эпоха в Риме.
[9] Несколько иначе R. Häussler, Das historische Epos von Lucan… Heidelberg 1978, 231, прим. 60.