Ι. Против мачехи по обвинению в отравлении

Речь часто называют в литературе просто "Против мачехи". Точная датировка ее неизвестна. Обычно считается, что она была написана после речи VI "О хоревте", но ранее речи V "Об убийстве Герода". Соответственно, считают, что с наибольшим основанием ее можно датировать первой половиной 410-х гг. до н.э.[1] Речь высоко оценивал великий Виламовиц[2]; впоследствии, однако, ее стали считать едва ли не самым слабым произведением Антифонта, и только в последнее время раздались голоса в пользу ее "реабилитации" как памятника ораторского искусства и правовой мысли[3].
Дело слушается в Ареопаге. Речь является обвинительной. Клиент Антифонта, совсем молодой человек (имя неизвестно), только что достигший совершеннолетия, обвиняет собственную мачеху в том, что она за несколько лет до того отравила (точнее, организовала отравление) его отца, своего мужа. Исход дела неизвестен. Политические мотивы в речи отсутствуют.
Содержание[4]
Некий Филоней, имевший какую-то наложницу, был другом отцу говорящего эту речь. Заподозрив наложницу в чем-то дурном, он грозился отправить ее в публичный дом. А отец говорящего речь, когда у него умерла жена, привел своему сыну мачеху. Та сговорилась с наложницей, поскольку они были соседками и поскольку она тоже была не очень любима мужем; обе решили убить мужчин ядом. Подготовившись, женщины во время праздника, когда эти мужчины сообща совершали возлияние - они ведь были друзьями, - дали обоим яд в питье. И Филоней, выпивший больше яда, скончался тут же, а отец говорящего речь, поскольку он выпил меньше, заболел и от этой болезни умер. Юноша же обвиняет мачеху в отравлении. Содержание речи таково, статус[5] же ее предположительный, а доказательством служит то, что противники не хотят выдать рабов для пытки.
1. Я, со своей стороны, еще молод и неопытен в тяжбах[6]; страх и недоумение охватывают меня в связи с этим делом, граждане[7]! С одной стороны, как я не буду преследовать в судебном порядке убийц[8] моего отца, если он сам поручил мне это[9]? С другой стороны, преследовать-то приходится тех, с кем меньше всего подобало бы вступать в раздор, - собственных единокровных братьев и их мать[10]. 2. Ведь судьба и сами эти люди вынудили меня вчинить иск против тех, кому прилично было бы стать мстителями за умершего, а обвинителю - помощниками. Но теперь происходит противоположное этому: ибо сами они являются моими противниками и убийцами, как говорим и я, и обвинительное заявление.
3. Прошу вас, граждане: если я докажу, что их мать умышленно, обдуманно совершила убийство нашего отца и до того уже не однажды, а многократно была поймана с поличным как замышляющая его смерть, - накажите ее. Заступитесь, во-первых, за ваши законы, полученные вами от богов и предков, и вынесите, подобно им, обвинительный приговор; помогите, во-вторых, самому умершему, а заодно и мне - ибо я один теперь остался.
4. Ведь вы оказываетесь моими родственниками, - поскольку те, кому следовало бы стать мстителями за умершего и моими помощниками, стали умершему убийцами, а против меня выступают как противники. К кому же пойти за помощью или где найти прибежище, кроме как у вас и у справедливости?
5. А я, признаться, удивляюсь и брату: что это у него за мысль - стать моим противником? Или, он считает, благочестие заключается в том, чтобы не предать мать? Я же полагаю, что гораздо безбожнее пренебречь мщением за умершего[11], особенно если он умер против своего желания, в результате злого умысла, а она его намеренно, обдуманно убила. 6. Мой противник и сам не скажет, будто он твердо знает, что его мать не убивала нашего отца. Ведь у него и была возможность что-то надежно узнать посредством пытки[12], - но он не захотел. А что невозможно было толком разузнать - в этом-то он и смел. Однако следовало-то как раз, как и я призывал, постараться, чтобы содеянное было явлено воистину. 7. Ведь если бы рабы не признались, то он со знанием дела защищался бы и успешно противостоял бы мне, и мать его была бы освобождена от этого обвинения. А поскольку он не пожелал провести расследование содеянного, каким образом то, чего он не пожелал разузнать, может ему быть известным? [Следовательно, судьи, каким образом возможно ему знать о том, о чем он уж точно не получил истинных сведений?][13] 8. Интересно мне, что он скажет в свою защиту. Он ведь хорошо понимал, что в случае пытки рабов не удалось бы спастись его матери, и поэтому посчитал: спасение - в том, чтобы их не пытать. Они решили, что таким образом получится скрыть содеянное. Каким же образом мой противник окажется принесшим неложную клятву[14], заявляя, что он имеет верные сведения, если он не пожелал получить эти верные сведения, хоть я и предлагал воспользоваться в нашем деле таким справедливейшим средством, как пытка? 9. Ибо я хотел подвергнуть пытке их рабов, поскольку они знали, что уже и ранее эта женщина, мать моих противников, хитростью, отравой хотела убить нашего отца, и отец поймал ее в этом с поличным. Да она и сама этого не отрицала, а только говорила, что давала ему снадобье не чтобы убить, а чтобы приворожить. 10. Итак, для этого-то я и хотел учинить рабам подобную пытку по названным вопросам, написав в письменном заявлении, в чём я обвиняю эту женщину. При этом я предлагал самим моим противникам и пытать их, в моем присутствии[15], чтобы рабы не говорили под принуждением то, что я от них требую. Нет, меня вполне устраивало, чтобы они подтвердили то, что сказано в письменном заявлении: это самое и стало бы подобающим свидетельством в мою пользу - о том, что я правильно и справедливо преследую убийцу моего отца. А в случае, если рабы стали бы отрекаться и говорить не согласное с моим обвинением, пытка с неизбежностью показала бы, как было на самом деле: ибо она даже тех, кто замыслил лгать, заставит дать истинные показания. 11. Однако я, во всяком случае, хорошо знаю: если бы мои противники, придя ко мне, как только им было сообщено, что я намерен преследовать в судебном порядке убийцу отца, пожелали передать мне для пытки рабов, которые у них были, а я бы не захотел этих рабов принять, они бы тем самым представили весомейшее свидетельство в пользу того, что они не виновны в убийстве. А теперь, поскольку именно я требую пытки и даже предлагаю, чтобы пытали они сами, а не я, мне-то уж явно подобает считать их отказ свидетельством в пользу того, что они виновны в убийстве! 12. [Если бы они пожелали дать рабов на пытку, а я бы не принял, тогда это было бы свидетельство в их пользу. Но пусть то же самое относится и ко мне, коль скоро я желаю получить улики по нашему делу, а мои противники не захотели их дать][16]. По крайней мере, мне кажется невиданным делом, что они стремятся у вас вымогать, чтобы вы их не осудили, а в то же время они не захотели стать судьями самим себе, предоставив своих рабов для пытки. 13. Итак, относительно этих вещей вполне ясно: они избегали того, чтобы разузнать в точности то, что произошло. Ведь они знали, что проявится-то зло, имеющее прямое отношение к ним, и рассудили: лучше о нем умолчать и не расследовать его. Но вы-то не так думаете, граждане, - я это твердо знаю! - и вы всё сделаете ясным.
Вот что сказал я предварительно. А о том, что произошло, попробую рассказать вам истинно. И пусть ведет меня сама справедливость[17].
14. Была у нашего дома надстройка сверху[18], а пользовался ей Филоней, когда ему случалось бывать в городе[19]. Человек он прекрасный и доблестный, да и отцу нашему друг. И была у него наложница, которую Филоней намеревался отправить в публичный дом[20]. Такую-то женщину мать моего брата, [познакомившись с ней][21], сделала подругой.
15. А узнав, что той грозит обида от Филонея, она приглашает ее к себе. Когда та пришла, моя мачеха сказала, что она-де и сама терпит обиды от нашего отца[22]. Она заявила, что, если та женщина желает ее послушаться, она может сделать так, чтобы и Филоней вновь полюбил свою наложницу, и мой отец - ее саму, мачеху. Она говорила, что берет на себя составление плана, а той предоставляет исполнение. 16. Итак, она спрашивала, не хочет ли та оказать ей услугу; а та, я полагаю, немедленно пообещала это сделать. После этого случилось так, что у Филонея в Пирее было жертвоприношение Зевсу Ктесию[23], а мой отец собирался плыть на Наксос[24]. Филонею казалось, что лучше всего будет поступить так: одновременно и проводить в Пирей моего отца - ведь он был ему другом, - и после принесения жертвы угостить его[25]. А наложница Филонея следовала с ним - именно из-за жертвоприношения. 17. И вот, когда они были в Пирее, то Филоней принес жертву, какую подобало. И когда жертвоприношение у него было уже совершено, это человеческое существо[26] раздумывало, как бы дать им зелье - до обеда или после обеда. И по здравом размышлении показалось ей, что лучше будет дать его после обеда: так она исполняла поручения этой Клитемнестры, [матери моего противника][27]. 18. Впрочем, рассказ об обеде, пожалуй, был бы длинноват, чтобы мне его излагать, а вам - слушать. Но я попытаюсь изложить вам остальное как можно короче, а именно - как было дано зелье. Когда отобедали эти двое - один принеся жертву Зевсу Ктесию и угощая другого, другой же - намереваясь отплывать и пируя у своего друга, - они, как подобало, совершали возлияние и возлагали на алтарь ладан за свое здоровье[28]. 19. А наложница Филонея, пока они молятся о том, чему не было дано свершиться, готовит возлияние, а тем временем, граждане, наливает в вино зелье. И вот, считая, что делает это на благо, бóльшую часть налитого она дает Филонею, как будто, если она больше даст, Филоней сильнее будет ее любить[29]. Она ведь не знала, что введена в обман моей мачехой, пока зло уже не свершилось. А отцу нашему она налила меньшую часть. 20. И они, после того как совершили возлияние, взяв в руки, пьют свое последнее питье, которое их и убило. Ведь Филоней умирает буквально сразу, а с нашим отцом случается болезнь, от которой он и умер на двадцатый день. За это исполнительница, которая сделала дело своими руками[30], получает достойное возмездие, хоть она и не была истинной виновницей: ведь ее пытали и отдали палачу[31]. А истинная виновница, выносившая этот план, еще получит свое возмездие, если пожелаете вы и боги[32].
21. Итак[33], посмотрите, насколько справедливее будет моя просьба к вам, чем просьба брата. Я, со своей стороны, побуждаю вас стать мстителями на вечные времена за человека умершего, подвергшегося обиде; а мой противник вовсе не будет просить у вас за умершего, который достоин получить от вас и сочувствие, и помощь, и заступничество - ведь он был лишен жизни безбожно и бесславно, до подобающего срока, к тому же теми[34], кому менее всего пристало это делать. 22. Нет, он будет просить об убийце, будет просить у вас о вещах беззаконных, нечестивых, невозможных, неслыханных ни богами, ни вами[35]: ...дела, в отношении которых сама убийца не сможет себя убедить, что она не совершила злодейства. Но вы - помощники не убийц, а тех, кто был умышленно убит, притом убит такими людьми, от руки которых им менее всего пристало умирать! Теперь уже в вашей власти вынести правильное решение по этому вопросу; сделайте же это! 23. Он будет просить у вас о собственной матери, которая жива, которая коварно и безбожно умертвила человека; он будет стараться убедить вас, чтобы она не несла наказания за свое преступление. А я вас прошу ради моего умершего отца, чтобы она в любом случае понесла наказание! Ведь вы являетесь и называетесь судьями именно для того, чтобы преступники несли наказание[36]. 24. И я начинаю судебное преследование, чтобы виновница понесла наказание за свое преступление и чтобы вступиться и за нашего отца, и за наши законы: таким образом, вам всем и пристало помогать мне, если я говорю правду. А мой противник, наоборот, чтобы презревшая законы не несла наказания за свое преступление, становится ей помощником. 25. Однако что справедливее: чтобы умышленный убийца понес наказание или чтобы нет? И кого следует больше жалеть: покойного или убившую его? Лично я считаю, что покойного: ибо пусть у вас всё будет более справедливым и благочестивым образом, и по отношению к богам, и по отношению к людям! Поэтому я считаю: как она немилосердно и безжалостно погубила его, так она и сама должна быть погублена вами и справедливостью. 26. Она-то его убила по своей воле и умыслу, а он погиб против своей воли, насильственно. Ибо разве же не насильственно погиб, граждане, тот, кто собирался отплывать из этой земли и пировал у человека, бывшего ему другом? А она, послав зелье и приказав дать его ему выпить, убила нашего отца! Так как же возможно такую жалеть, как возможно ей получить милость от вас или от кого бы то ни было, - ей, которая сама не пожалела собственного мужа, а нечестиво и позорно погубила его? 27. В самом деле, так и подобает - чувствовать большее сострадание при несчастьях, случившихся против воли, чем при обидах и проступках, совершенных намеренно, умышленно. И как она погубила его, не устыдившись и не побоявшись ни богов, ни героев, ни людей, - так пусть и она сама подвергнется справедливейшему наказанию, пусть она будет погублена вами и справедливостью, не встретив с вашей стороны ни милости, ни жалости, ни уважения.
28. Удивляюсь я все-таки дерзости брата[37] и его намерению принести клятву за свою мать: дескать, он хорошо знает, что она ничего такого не совершала. Ибо как кто-либо может хорошо знать дела, в которых он сам не принимал участия? Ведь никогда те, кто замышляет убийство близких, не задумывают и не готовят его при свидетелях. Напротив, они стараются сделать это как только можно скрытно, чтобы ни один человек не узнал.
29. А те, против кого злоумышляют, ничего не знают до тех пор, пока уже не столкнутся с самим злом; тогда-то они понимают, в каком несчастье оказались. Тогда они, если имеют возможность и время перед смертью[38], созывают и друзей и родственников своих, и свидетельствуют, и говорят им, по чьей вине они гибнут, и поручают отомстить за них обидчикам. 30. Именно это и мне, когда я был мальчиком, поручил отец, страдая от тяжкой, смертельной болезни. А если им это не удается, то они пишут письма, призывают своих домашних[39] в качестве свидетелей и объявляют, кем они убиты. Вот и отец мне, еще в юности моей, это объявил и написал[40] - мне, граждане, а не своим рабам.
31. Итак, это мной сообщено, и тем оказана помощь и умершему, и закону. Теперь ваша задача - самим обдумать остальное и вынести справедливый приговор. Считаю, что и подземным богам небезразличны те, кому нанесена обида.


[1] Dover 1950, 44. Более «обтекаемую» датировку (420–411 гг. до н.э.) дает М. Гагарин (Antiphon, Andocides 1998, 10). Все согласны в том, что Антифонт начал писать судебные речи как логограф не ранее 420-х гг. до н.э. (Gagarin 2002, 180) или даже, скорее, не ранее конца 420-х – начала 410-х гг. до н.э. (Avery 1982, 157).
[2] Wilamowitz-Moellendorff 1887.
[3] Carawan 1998, 216 ff.; Gagarin 2002, 146 ff. В отечественной литературе об этой речи (а также о речах V и VI) см. Суриков 2012а, 43 слл.; 2013, 105 слл.
[4] Каждая речь предваряется в рукописях анонимным позднеантичным «содержанием» (ὑπόθεσις). В «Тетралогиях», как мы увидим ниже, таких «содержаний» даже не по одному в составе памятника. В них немало грубых ошибок (то, которое сейчас перед нами, еще более или менее корректно, хотя мы не сказали бы, что в нем совершенно верно расставлены акценты – см. ниже сам текст речи).
[5] Статус (в сущности, постановка вопроса в речи) – важная категория античной риторики. Подробнее см. Гаспаров 1997, 556 слл.
[6] Речь, как и подобает, начинается со вступления (exordium); в нем главная задача говорящего – добиться от слушателей внимания и сочувствия. В данном случае обвинитель – человек совсем юный, едва достигший совершеннолетия, – добивается этой цели через следующую речевую стратегию: он прибегает к униженно-заискивающим просьбам и постоянно подчеркивает свою неопытность. Последнее, вообще говоря, являлось распространенным риторическим топосом в судебных речах, но на сей раз, похоже, топос согласовывался с действительностью.
[7] Дело разбирается в Ареопаге; поэтому выступающий нигде не обращается к слушателям «судьи» (δικασταί), ибо такое обращение применялось обычно к присяжным, членам коллегий гелиеи. Он называет ареопагитов просто ἄνδρες, т.е. дословно «мужи», но так нельзя было переводить, ибо это придало бы фразе оттенок «высокого стиля», отсутствующий в оригинале. С.И. Соболевский, переводя речи Лисия, в аналогичных случаях пользовался выражением «господа», но в наши дни оно уже звучит анахронизмом, да и не согласуется с реалиями античного полиса. Соответственно мы при переводе используем наиболее нейтральное выражение «граждане».
[8] Строго говоря, в убийстве обвинялась только одна женщина – мачеха обвинителя. Но здесь он говорит об убийцах во множественном числе (да еще и в мужском роде, как видно из оригинала), т.е. в обобщающем значении. Такое мы еще не раз встретим на протяжении всего Антифонтова корпуса.
[9] Перед смертью (об этом см. ниже).
[10] Поскольку обвиняемая, будучи женщиной, не имеет права выступать в суде, ее интересы представляет ее родной сын (от того же отца, что и обвинитель). Здесь говорится о «братьях», вероятнее всего, в порядке той же самой амплификации, как чуть выше говорилось об «убийцах».
[11] Тут, несомненно, слушателям должен был припомниться миф об Оресте, который убил свою мать, именно мстя за отца, а затем был оправдан тем самым Ареопагом, перед которым в данный момент слушается дело. Необычайно выигрышная тактика, предложенная Антифонтом своему клиенту! Последний и в дальнейшем апеллирует к этому мифу, называя мачеху «Клитемнестрой» и т. п.
[12] Речь идет о свидетельской пытке рабов (βάσανος) – о ней подробнее см. Кудрявцева 2008, 219 слл.; Суриков 2012а. Согласно нормам афинского права, пытать граждан настрого запрещалось, но вот снять свидетельские показания с раба можно было только с применением пытки. В данном случае (как становится ясным из дальнейшего изложения) обвинитель потребовал от обвиняемых выдать их рабов для допроса с пыткой (на предмет выяснения вопроса, о котором см. ниже), а те отказались. Отказаться они имели полное право, но теперь обвинитель, естественно, использует этот их отказ как довод в пользу их виновности.
[13] Фраза, заключенная в квадратные скобки, в некоторых изданиях исключается, поскольку ее содержание практически дублирует содержание предыдущей фразы. Однако дублирование имеет место только на смысловом, но не на лексическом уровне. Так что, не исключено, перед нами сознательный риторический прием амплификации.
[14] В процессах об убийстве стороны перед началом суда приносили особо торжественные клятвы.
[15] Обвинитель был настолько заинтересован в допросе, что даже сделал весьма серьезную уступку представителям противной стороны, соглашаясь на то, чтобы они сами пытали своих рабов. Вообще-то, разумеется, в нормальных обстоятельствах пытку должно было проводить лицо, нуждающееся в получении информации; но юноша не хочет, чтобы на полученные показания пала хоть тень подозрения в необъективности, и во всём идет навстречу своим оппонентам. Он оговаривает лишь одно: необходимость своего собственного присутствия при пытке. Но уж это-то было бы более чем естественно: понятно, что на допросе такого рода должны находиться обе тяжущиеся стороны, иначе нет способа контролировать возможные злоупотребления. Ясно, что представители ответчицы, пытая собственных рабов без участия противника, нашли бы средство заставить слуг сказать то, что на пользу им, представителям ответчицы.
[16] Место, заключенное в квадратные скобки, некоторыми издателями удаляется как ненужное повторение того, что было сказано непосредственно перед тем. Но ни малейшей надобности в подобной операции нет. Говорящий просто разъясняет свою позицию более простыми словами. Состав афинских судей был таков, что им многие вещи приходилось повторять не по одному разу. Ареопагиты, конечно, в этом плане несколько выделялись на фоне обычных дикастов: все-таки это были лица, ранее являвшиеся архонтами, а не «первые попавшиеся» граждане. Тем не менее даже и в архонты с 487 г. до н.э. мог попасть буквально кто угодно (прямые выборы на архонтские должности уступили место жеребьевке), и уж точно среди них не было специалистов-юристов, как не было таковых и вообще в греческих полисах.
[17] Здесь завершается затянувшееся вступление, которое включило в себя элементы таких частей речи, как предварительное определение темы (propositio), доказательства в свою пользу (argumentatio), опровержение доводов противника (refutatio). Впрочем, все эти категории относятся уже скорее к развитому, систематизированному этапу развития риторики, а Антифонт, не забудем, работал на самой ранней стадии истории этой дисциплины; он еще не мог знать классификаций, появившихся только после него. За вступлением следует основная часть речи, и перед нами – ее самый главный раздел: narratio, изложение событий, которые являются предметом иска.
[18] Древнегреческие жилые дома чаще были одноэтажными, но в данном случае речь идет о двухэтажной постройке (из всего видно, что отец обвинителя был зажиточным гражданином). В любом случае, даже в таких домах второй этаж часто не играл важной роли, воспринимался именно как «надстройка» и нередко сдавался внаем жильцам (как и в этом случае).
[19] Далее говорится о том, что основным местожительством Филонея был Пирей. Скорее всего, он был торговцем-эмпором, и ему по своим делам часто приходилось подолгу бывать в Афинах. Чтобы не утруждать себя постоянными переходами (хотя вообще-то между Афинами и Пиреем всего несколько километров), он и снял жилье у приятеля.
[20] Статус этой наложницы (παλλακή), судя по тому, как с ней обращался Филоней (из дальнейшего видно, что она заодно выполняла у него роль служанки), был невысок. Высказывалось даже предложение, что она являлась рабыней (хотя с уверенностью утверждать этого нельзя). Впрочем, среди наложниц афинских граждан (а они были достаточно распространенным явлением) встречались и женщины более высокого положения, даже гражданки (в целом о наложницах в классических Афинах см. Mossé 1991). Но здесь явно не тот случай.
[21] Место, заключенное в квадратные скобки (в оригинале причастие πυθομένη), в издании Жерне исключено, в издании Бласса – Тальхейма сохранено. Причастие допускает в данном контексте и другой вариант перевода – «узнав об этом» (т.е. о том, что Филоней собирается отправить свою наложницу в публичный дом), но этот вариант маловероятен ввиду содержания следующего параграфа.
[22] О характере этих обид ничего конкретного не говорится, но можно догадаться из контекста, что отец обвинителя разлюбил свою законную жену. Есть версия (Carawan 1998, 216 ff.), согласно которой он и сам взял себе наложницу, и от нее-то у него родился сын, который выступает клиентом Антифонта в данном процессе (это, между прочим, противоречит тому, что было сказано, как мы видели, в «Содержании» этой речи; но цена таких позднеантичных «содержаний», как мы знаем, невысока). Таким образом, наш юноша – незаконнорожденный? Ход мыслей здесь следующий: он возбуждает иск против мачехи сразу по достижении совершеннолетия. В то же время его единокровный брат, представляющий интересы обвиняемой, таким образом, тоже является уже совершеннолетним. Значит, он – старше. Этот вопрос нуждается в дополнительном изучении. Но мог ли незаконнорожденный выступить обвинителем в суде? В принципе, мог: если его мать была хоть и наложницей, но афинской гражданкой (см. предыдущее примечание), он являлся полноправным гражданином согласно закону Перикла о гражданстве 451 г. до н.э.
[23] Зевс в этой своей ипостаси (Ктесий – от κτάομαι, «приобретать») считался, естественно, покровителем торговцев и прочих «деловых людей».
[24] Цель поездки опять же не указывается. Скорее всего, отец обвинителя также занимался морской торговлей и был коллегой (возможно, даже партнером) Филонея (отсюда и дружба между ними).
[25] В своем собственном доме, находившемся в Пирее.
[26] Таким унизительным образом (ἡ ἄνθρωπος) обозначена здесь наложница Филонея. Возможно, тут еще и намек на ее рабский статус.
[27] Испорченное место, в рукописях имеются разночтения. Слова, заключенные в скобки, в большинстве изданий атетируются, но, может быть, и напрасно, ибо в результате становится непонятна метафора, употребленная автором (мачеха обвинителя уподобляется Клитемнестре, которая, согласно мифу, тоже убила своего мужа).
[28] Нагнетание пафоса, продолжающееся в следующем параграфе.
[29] Ирония.
[30] Здесь нам представляется правомерной перестановка, предлагаемая в большинстве изданий. В оригинале – «которая сделала дело своими руками» (собственно, καὶ χειρουργήσασα) – стоит ниже и относится к мачехе обвинителя.
[31] Очевидно, родственники Филонея, таким образом свершившие по отношению к наложнице свое возмездие. Если она действительно была рабыней, то для любого наказания, вплоть до смертной казни, не требовалось никакого судебного приговора.
[32] Здесь narratio завершается. Давно уже подмечено, что обвинитель не приводит никаких аргументов (например свидетельских показаний) в пользу того, что ход событий был именно таковым, как тут описывается. Часто поэтому данную речь Антифонта считают слабой и неубедительной. Впрочем, возможно и иное объяснение: мачеха юноши и не отрицала, что по ее инициативе двум мужчинам было дано некое снадобье, но просто настаивала на том, что это было приворотное зелье, а намерение убить с ее стороны отсутствовало. Обвинитель же настаивает на том, что обвиняемая умышленно приготовила именно яд (поэтому дело и рассматривается Ареопагом, а не судом в Палладии, который ведал неумышленными убийствами) и ввела в заблуждение соучастницу-наложницу.
[33] После narratio следуют argumentatio и refutatio, которые не отделены друг от друга, а напротив, тесно переплетены.
[34] Собственно, вернее было бы сказать «той»: ведь речь идет о мачехе обвинителя, супруге убитого. Но перед нами достаточно часто встречающаяся фигура обобщения.
[35] Небольшая лакуна в тексте, которая с надежностью заполнена быть не может, однако на понимание смысла пассажа, в общем, не влияет. Наиболее вероятный вариант восстановления, предложенный в издании Бласса – Тальхейма, – «чтобы вы не наказывали…».
[36] В оригинале – игра слов: «судьи» – δικαδταί «нести наказание» – δίκτη διδόναι, «преступники» – οἱ ἀδικοῦντες. Эта игра слов продолжается и в первой фразе следующего параграфа.
[37] Начинается заключение (peroratio), в котором говорящий напоминает о самых сильных своих доводах, сообщает некоторые новые обстоятельства и – в самом конце – вновь призывает благорасположение судей.
[38] Как в случае с отцом обвинителя, который, в отличие от Филонея, скончался не сразу, а около двадцати дней болел.
[39] Здесь под «домашними» (οἰκέται) имеются в виду, очевидно, домашние рабы. Это вытекает из сопоставления данной фразы со следующей.
[40] То есть и устно объявил, и дал письменное распоряжение.