О делах Александра

I. Plutarch; Alex. 3:
Александр родился в шестой день месяца гекатомбеона, который у македонян называется лой, в тот самый день, когда был сожжен храм Артемиды Эфесской. По этому поводу Гегесий из Магнесии произнес остроту, от которой веет таким холодом, что он мог бы заморозить пламя пожара, уничтожившего храм. "Нет ничего удивительного, - сказал он, - в том, что храм Артемиды сгорел: ведь богиня была в это время занята, помогая Александру появиться на свет".
Cicero De nat. deor. II ,27:
Остроумную мысль высказал всегда остроумный Тимей. Рассказав в своей "Истории" о том, что в ту самую ночь, когда родился Александр, сгорел дотла храм Дианы Эфесской, он добавил: ничего удивительного, ведь Дианы, которая хотела присутствовать при родах Олимпиады, в это время не было дома.
2.Agatharcliides in Praefat. ad lib. V Dc mari rubro (ap. Phot. cod. 250, p. 446 ed. R .):
Гегесий показывает неубедительность в своих частых описаниях разрушенных городов. Он никогда не называет вещи прямо, как того требуют обстоятельства, и ищет любую возможность переложить избавление в речах на несчастный случай. Он до некоторой степени достигает назначенной цели, но никогда способом достойным темы, как это можно увидеть в его речах. Например: "мы прославились, покидая город". Обратите внимание: нет у него никаких чувств, но есть некий замысел, и поиск того, что он имел в виду. Ибо если вы заметили неоднозначность в мыслях, она располагается как раз в месте с напыщенным стилем. Почему? Не потому ли, что когда некто хорошо знает, что следует говорить, тогда легко понять мысль автора. Но утрата ясности не способствует силе выражений. Потом он говорит о фиванцах следующим образом: "несчастье пришло несказанное в город, что кричал громче всех". И опять же об Олинфе: "я уехал из города тысечемужного, а вернувшись, не застал никого". Вы спросите, почему? Ибо это выражение, смысл которого недостаточно установлен, выносится на наш суд с целью, которую преследует автор. Он приглашает того, кто чувствует сострадание, не сосредотачиваться на тонкостях языка, но определить причину, вызывающую в нем мучительное чувство; не увлекаться правильностями стиля, но сосредоточиться только на том, что вызвало бедствие. Однако, теперь перейдем к другому случаю.
"О Александр, размышляя об Эпаминонде, разглядывая руины города, ты не возносил молитвы к богам, тогда как были они в этих самых местах". Обвинение наивное, передача жесткая, печальное зрелище поступка. Другой случай. Эта фраза: "город, пострадавший от безумия царя, представлял зрелище более жалкое, чем способны представить трагедии", как кажется, лучше приспособлена к другим целям, чем к риторическим упражнениям, и своей хлесткостью мало соответствует данной теме. Я думаю, имеющееся впечатление трудно удержать тоном зубоскальства при обсуждении таких важных вопросов. Другой пример: "Почему мы должны говорить об олинфянах и фиванцах, которые сдали свои города?" Вот еще один, который выглядит как лесть, и который не отмечен ни порядочностью, ни простотой: "Ты, Александр, когда уничтожил Фивы, сделал нечто подобное тому, как если бы Зевс сбросил луну с небосвода, ибо солнце уподобляют Афинам, а эти два города - очам Греции. И теперь я беспокоюсь о другом: потому что один из этих глаз - Фивы - вырван". Эти слова ритора мне кажутся скорее насмешкой, нежели плачем о судьбе двух городов. Заметим, как быстро он оборвал свою речь, и как своею ясностью скрыл свой взгляд на катастрофу, им описанную. Еще один похожий пример: "близлежащие города оплакивали город, который был, а затем они сами увидели его уничтожение". И если бы кто-то прочитал эти слова фиванцам и олинфянам, утверждая, что разделяет их страдания в момент завоевания, не думаю, что они захотели бы смеяться над автором, и, в некотором роде, они скорее хотели бы позаботиться о себе. Мы сообщим еще один пример из того же ритора: "Ужасно видеть бесплодной страну, которая взрастила мужей из зубов Дракона (τυς Σπαρτούς)".
3 .Dionys. Hal. De comp. verb. tom. V, p. 120:
Писатели же, которые по этой части беззаботны, являют миру сочинения низменные, изломанные или запятнанные иными пороками и уродствами. А среди них и первое место, и последнее, и среднее занимает Гегесий, софист из Магнесии. Клянусь Зевсом и всеми богами, я не знаю, что и сказать о нем: то ли он был так бесчувствен и груб, что не понимал, какие ритмы - благородные, а какие - низкие, то ли боги его обидели и так повредили в уме, что он знал, какие ритмы лучше, а выбирал, какие хуже? Думается, скорее - последнее: ведь в незнании случается подчас и хорошо сказать, с умысла же - никогда. А у него среди всех им оставленных писаний не отыщется и странички, сложенной удачно: кажется, будто он почитает достоинством и делает предметом своего стремления то, чего разумный человек, держа речь, и в необходимости бы устыдился. Я приведу образец слога из его "Истории", чтобы простое сопоставление показало, какое достоинство заключёно в благородстве ритмов и какой позор в их убожестве.
Какой же предмет избирает здесь наш софист? Вот какой. Александр, осаждая Газу, укрепленный город Сирии, получил рану во время приступа и овладел городом не сразу. В гневе он приказывает македонцам убивать всякого встречного, чтобы извести всех, кто уцелел; а пленного военачальника, человека достойнейшего и положением и видом, он повелел привязать живым к колеснице и гнать коней, пока тот на виду у всех не испустил дух. Более ужасных страстей и устрашающих зрелищ невозможно и поведать. Потому и надобно посмотреть, как повествует о них наш софист: возвышенно и важно или низменно и смехотворно?
Царь же, имея за собой строй, двинулся вперед, помышляя противустать в сече лучшим из недругов, чтоб одолеть единого и сокрушить все их полчище (так полагал он). Надежда сама сопутствовала дерзновению: никогда дотоль не бывал Александр в столь великой опасности. Было так: некий вражеский муж, на колена склонясь, являл вид мольбы Александру; но ближе его подпустив, едва Александр от меча уклонился, под панцирем втайне пронесенного для рокового удара. Посягнувшего сам поразил царь мечом в темя; на остальных же вспылал свежим гневом. Безумье дерзнувшего всякую жалость исторгло из всякого сердца - у тех, кто сам видел, и у тех, кто лишь слышал; и вот, по единому трубному звуку шесть тысячей варваров в прах полегло. Самого же владыку живым привели Леонат и Филот. Был он тучен, огромен и мерзок, а кожею черен. Из ненависти, как к злодействам его, так и к виду, велел Александр медным прутом пронзить ему ноги и за колесницей нагого повлечь. И вращаясь во зле, от великих невзгод возопил он; на крик тот премного народу стеклось; как росли его муки, по-варварски он "Господин!" - восклицал, умоляя, и выговором чужестранным смеша; а брюшина и толщь его чрева являли очам вавилонян не слабую тварь. Потешалась толпа, измываясь над недругом, грубым по нраву и с виду.
А между тем разве это не подражание Гомеру в том месте, где у него Ахилл бесчестит сраженного Гектора? Правда, страдание здесь меньше, ибо оскорблению подвергается бесчувственное тело; но все-таки стоит посмотреть, какова разница между поэтом и софистом.
Рек - и на Гектора он недостойное дело замыслил:
Сам на обеих ногах проколол ему жилы сухие
Сзади от пят и до глезн и, продевши ремни, к колеснице
Тело его привязал, а главу волочиться оставил;
Стал в колесницу и, пышный доспех напоказ поднимая,
Коней бичом поразил; полетели послушные кони.
Прах от влекомого вьется столпом; по земле, растрепавшись,
Черные кудри крутятся; глава Приамида по праху
Бьется, прекрасная прежде; а ныне врагам олимпиец
Дал опозорить ее на родимой земле илионской!
Вся голова почернела под перстию. Мать увидала,
Рвет седые власы, дорогое с себя покрывало
Мечет далеко, и горестный вопль подымает о сыне.
Горько рыдал и отец престарелый; кругом же граждане
Подняли плач; раздавалися вопли по целому граду.
Было подобно, как будто от края до края высокий
Весь Илион от своих оснований в огне рассыпался!
Вот с каким благородством и силой подобает изображать страсти мужам разумным и рассудительным. А магнесиец говорил, как говорят бабы или дурни, да и то не всерьез, а в шутку и на смех. В чем же причина, что стихи эти благородны, а проза - пустопорожняя и низкая? Конечно, прежде всего в разнице ритмов, хотя и не только в ней. Среди стихов здесь нет ни одного недостойного, ни одного небезукоризненного; а среди прозы - ни одного периода, который бы не резал слух.