2. Источники живой силы

Лесквиер в своем всестороннем исследовании армии Птолемеев установил, что источниками живой силы для Птолемеев были военные поселения, наемники и коренные жители. Армия Селевкидов, будучи под схожим влиянием структуры армии Александра и персидских военных традиций, была основана, главным образом, на одних и тех же компонентах, но их удельный вес, характер и развитие были весьма отличны. Следовательно, регулярная Селевкидская армия, несмотря на сокращение территории и тяжелые потери в многочисленных кампаниях, поддерживала себя по крайней мере в течение двух поколений после окончательной агонии армии Птолемеев при Панионе и могла бы выжить и дольше, если бы царство не пало в результате непрестанной внутренней борьбы после смерти Антиоха IV. Будет видно из следующих страниц, что большинство различий между этими двумя армиями, подобно политическим, экономическим и административным различиям между двумя царствами, берут начало из географических и демографических условий, начиная с политики.

Военные поселения

Давно установившиеся предположение, что военные поселенцы составляли основное ядро личного состава Селевкидской армии, никогда всерьез не оспаривалось. Основные доказательства, помимо аналогии с Египтом, как представляется, следующие: два корпуса фаланги, всего несколько десятков тысяч, фигурируют в крупных кампаниях; один называется или "фаланга" или же "македоняне", а другой элитный корпус - аргираспиды. Вряд ли это были наемники или туземные народы. Ни враждебная Македония, ни даже Греция не могли обеспечить такую большую численность, а вооружение азиатов тяжелым оружием заложило бы для Селевкидов постоянную опасность национальных восстаний. В любом случае, если бы фаланга или ее часть была набрана из восточных или греко-македонских наемников, следовало бы ожидать, что они были бы определены как и другие национальные контингенты (Polyb. 5.79; 30.25; Livy 37.40), подразделения фаланги из ливийцев и египтян у Птолемеев (Polyb. 5.65.4, 8-9, 82.4-6), и фаланга греческих наемников при Рафии (id. 5.84.9).
Эти соображения, наряду с описанием аргираспидов как "отобранных со всех краев царства" (id. 5.79.4) и численная стабильность обоих корпусов, позволяют предположить, что фаланга набирала свой личный состав из европейского населения, разбросанного по всей империи, которое имело определенные военные обязательства. В дополнение к этим общим соображениям существуют некоторые более точные показания. Множество поселенцев в различных областях относили себя, как нам известно, к македонянам, и это, по-видимому, дает право предположить, что они, если таковые имелись, должны были поставлять в армию Селевкидов фалангистов. Это впечатление усиливается кризисом 142 г. до н. э.: Деметрий II, после укрепления двора критскими наемниками, распустил "армию своих предков, каждого в его собственное место", что вызвало резкое недовольство населения македонского происхождения в северной Сирии (I Macc. 11.38; Jos. Ant. 13.129; Justin 35.2). Есть также прямые намеки на солдат-поселенцев: Диодор рассказывает, что поселенцы из Лариссы в Селевкии, которые происходили из фессалийской Лариссы, зачислялись в "первую агему кавалерии" (33.4a). Антиох III переселил 2 000 еврейских семей из Месопотамии в гарнизоны стратегических пунктов и крепостей в Лидии и Фригии и наделил их землей (Jos. Ant. 12.247-53). Биккерман, ibid. 85-6, рассматривает их как гражданских поселенцев, но служба вавилонских евреев с Селевкидской армии явствует из II Macc. 8.20, и то же самое показано в Jos. Ap. 2.39; id. 2 Ant. 12.119. Удержание военных поселений только во Фригии и в Лидии дополнительно удостоверяет историчность рассказа Иосифа. Но очевидные доказательства явствуют из договора примерно 244 г. до н. э. между Смирной и Магнесией, который ссылается на пехоту и всадников, имеющих земельные наделы в Магнесии и Палаи-Магнесии (OGIS 229), и из эпитафии найденной в Сузах, которая упоминает греко-македонский гарнизон, владеющий клерами в городе под парфянским управлением (SEG VII.13), и они, несомненно, были потомками солдат, поселенных там Селевкидами или их македонскими предшественниками.
В целом, однако, военные поселенцы Селевкидов, резко отличные от своих двойников на юге, избежали внимания древних историков и составителей документов, и, следовательно, современными комментаторами трактовались несколькими противоречащими друг другу способами. Для того чтобы определить численный вклад поселенцев в личный состав армии, мы должны сначала попытаться определить эти поселения и воинские части, приписанные к ним. Должное внимание будет уделено муниципальному статусу различных поселений, что может пролить свет на их политическую роль, их стратегическому расположению в провинциях, а также исходную национальность поселенцев.
Прежде всего, мы должны иметь некие критерии для идентификации военных поселений.
В то время как некоторые ученые увеличивали перечень поселений за счет расширения связанных терминов, другие были озабочены тем, чтобы устранить оговоренные критерии. Как всегда в обсуждениях такого рода терминология является первым вопросом, требующим разрешения. Радет и Шультен предполагают, что термин katoikia, который применялся во II в. до н. э. в Птолемеевском Египте к военным поселениям греков и македонян, чтобы отличить от туземных клерухов, первоначально был Селевкидским термином для "военных поселений". Они поддерживают свою точку зрения, в основном, вышеупомянутым договором между Магнесией и Смирной, который несколько раз ссылается на katoikoi как на военных поселенцев. Как следует из их предположения, еще 45 населенных пунктов Малой Азии, известные в основном в Римский период как katoikiai, были Селевкидскими военными базами. Но эта гипотеза подвергается энергичным нападкам со стороны многих ученых. Некоторые оспаривают интерпретацию katoikoi, упомянутых в Смирской надписи, а другие, хотя и признают, что katoikoi из Магнесии были военными поселенцами, выражают мнение, что термин применим также к некоторым другим формам сельских и пригородных общин, и, следовательно, какие-нибудь katoikia не могут быть идентифицированы как военные поселенцы без прямых доказательств этого факта.
Сомнения по поводу точного статуса katoikoi в Магнесии представляются необоснованными. Бикерман рассматривает их как солдат размещенных в казармах или в домах граждан, а Лавней полагает, что они просто "владеют домами" в поселении, но и Бикерман и Лавней игнорируют утверждение, что некоторые из гарнизона Палаи-Магнесии были прежде katoikoi в близлежащей Магнесии, и каждый владел там клером (Μ. 100, 102). Надпись применяет причастие οἱκοῦντες к бывшим магнесийским katoikoi (95, 97-8), хотя они имели два дополнительных клера (возможно, расположенных ближе к крепости), поскольку это относится в то же самое время к другим служащим старого гарнизона, которые не имели земли (ℓ.102). Но также вполне может быть, что термин katoikoi предназначался для фермеров, служащих в резерве, и не использовался для служащих действительную службу в постоянном гарнизоне, как те, что были в Палии-Магнесии, даже если они владели землей. Что касается последних, земля была формой оплаты. Относительно большие владения ( τρεῖς κλήρους ... κλήρου ἱππικόν) позволяли им получать умеренную прибыль за счет сдачи полей в аренду. Точка зрения Щалита, что katoikoi были гражданским населением, в отличие пехоты и кавалерии городского гарнизона, еще менее приемлема. Они неоднократно оговариваются как οἱ ἐμ Μαγνησίαυ κάτουχοι οἵ τε κατὰ πόλιν ἱππεῖς καὶ πεζοί, (ℓ.35 по всюду). Местоимение οἵ τε относится к компонентам предыдущего сушествительного, которое как раз противоположно тому, что утверждает Щалит. И в самом деле, в другом месте, предписывающем магнесийцам дать клятву, они просто названы как κάτοικοι ἱππέων καὶ πεζῶν (Α. 49).
С другой стороны кажется, что второй элемент в Магнесии, "кавалерия и пехота под открытым небом" (hypaithroi), не включались в число katoikoi, как обычно принимается, но были наемники, стоящие лагерем рядом с городом. Это следует из синтаксической структуры класса списков (ℓℓ.35, 36, 71, etc.), и особенно из одной его версии (ℓ.14), а также из обозначения посланников в Смирну (ℓ.21). Смирняне согласились принять магнесян, желающих поселиться в городе и владеющих имуществом, только если некоторые из солдат не являются поселенцами. Наконец трудно поверить, что солдаты, владеющие наделами поблизости, должны по прежнему проживать в лагерях. Чтение Диттенберга ℓ.49, как представляется, подрывает эту точку зрения, но осмотр надписи в Ashmolean Museum, Oxford, показывает, что исключая τε есть достаточно места на камне, чтобы внести артикль τῶν и чтение κατοίκωυ ἱππέων καὶ πε[ζῶν, τῶν κατὰ πόλιν καὶ τῶν κατὰ τὰ] | ὕπαιθρα. ℓ.74, будучи всего лишь небрежным пересказом, не опровергнет мое заключение. Welles, Royal Correspondence, прим. 51, записывает наделение землей [ ...τῶν] δὲ μήπω ἐστεγυοπουημέυων (ℓ.15), не как отражение текущей ситуации, но обещание на будущее.
Смирнская надпись указывает на то, что по крайней мере в Малой Азии Селевкидские военные поселения были известны как katoikiai, этот термин довольно часто в этом смысле используется современными историками. Тем не менее, как уже упоминалось ранее, было высказано мнение, что не каждый katoikia обязательно является военным поселенцем. Стало почти общепринятым, что katoikia было поселением промежуточным между полисом и komē, имеющим все традиционные муниципальные учреждения, но не пользующегося привилегиями полиса. Тарн интерпретировал термины иногда как эквивалент Птолемевской politeuma, т. е. квази-автономной корпорации негреческих национальностей в греческих городах, но это нельзя применить к большинству рассматриваемых katiokiai, которые, очевидно, были самодостаточными поселениями, а не просто городскими "кварталами". Единственный случай, который может соответствовать определению Тарна, запись о еврейской katoikia в Гиераполисе (CIJ II no.775), но это также могло быть сельское поселение, присоединенное к полису путем симполитии (sympoliteia), подобно македонянам, упомянутым в императорской надписи из Гиераполя. Первое предположение, с другой стороны, основано на самых разнообразных литературных и эпиграфических намеков на katoikia, katoikoi и особенно использование причастия katoikein, которое, очевидно, относится к гражданским поселениям.
При обсуждении источников не должны приниматься во внимание причастные формы, так как в классической Греции глагол katoikein означал просто "обитать" без ссылки на муниципальный статус субъекта, и нет никаких доказательств полагать, что оно понималось в точном, техническом смысле в эллинистический период. Лучшим доказательством необходимости не принимать в расчет причастные формы является Птолемевский папирологический и эпиграфический материал, где термины katoikia и katoikoi всегда применялись к военным поселениям и отдельным поселенцам, но причастие свободно использовалось для "обитающих" и тому подобного. С другой стороны, упоминания в Италии и Греции предполагают для katoikia значения "поселение", "деревня" и т. п. (напр. Polyb. 2.32.4; Plut. Pomp. 47), но очевидно, свидетельства Птолемеев, которые не оставляют сомнения относительно точного применения этого термина, имеют более близкое отношение к Селевкидам, потому что Птолемеи имели дело с такой же самой военной организацией.
Из литературных источников, имеющих отношение к царству Селевкидов, Полибий, Диодор и Полиен применяют слово только для военных поселений. О мисийских katoikiai см. ниже. Галатских katoikiai также можно рассматривать в таком контексте. Галаты, служившие, вероятно, наемниками, не были военными поселенцами в строгом смысле этого слова, но их первоначальное поселение в Малой Азии Никомедом было основано на том же принципе - земли в обмен на определенные военные обязательства (см. Memnon 11.5(19)) - и само собой разумеется, что позже, когда эта область была под практическим контролем Селевкидов, они сохранили этот статус. Полибий, знакомый с обстоятельствами галатского заселения, здесь небрежно применяет "техническую" терминологию. Он также мог быть сбит с толку галатскими военными поселениями в Македонии (Polyb. 4.67.6; Livy 42.51.4 и в Египте (Polyb. 5.65.10)). Отметим также условия, продиктованные римлянами галатским послам, которые указывают на военных характер галатских поселений в Малой Азии (Polyb. 30.28). С другой стороны Страбон свободно использует термин katoikia в самом широком смысле для обозначения населенных пунктов (напр. 14.1.29(643)), но следует иметь в виду, что он применяет его свободно даже в отношении эллинистического Египта (напр. 17.1.29(806)). Слово также присутствует в Септуагинте: katoikia - 30 раз для mōshav - поселение, местопребывания, место жительства; переведено также несколько раз как katoikesia и katoikesis; katoikoi - 6 раз для toshavim (место жительства и т. д.), в 4-х из которых лучшая рукопись имеет форму причастия. Таким образом вольное использование katoikia стало результатом необходимости найти замену ивритскому mōshav (поселение и т. д.), но переводчики, зная о необходимости избегать формы katoikoi для более общего toshavim, использовали причастие. Только определенные вхождения katoikoi в Бытие 50.11 и I Macc. 1.31 не могут быть приняты в качестве доказательств вольного применения термина в империи Селевкидов, как было предложено Биккерманом, тем более, что перевод книги Бытия, несомненно, возник в третьем столетии до н. э. в Птолемевом Египте. Появление слова katoikoi в I Macc. 1.38, вероятно, вызвано влиянием слова katoikia, перевода ивритского mōshav, в том же самом стихе. В любом случае, по разным причинам военное поселение не могло быть учреждено в Иерусалиме (или Акре).
Вывод по этому вопросу должен основываться, главным образом, на эпиграфических данных, имеющих отношение в Селевкидам.
Термины katoikia и katoikoi присутствуют, как я уже упоминал, примерно сорок пять раз в надписях из Малой Азии, большинство которых датируется римским периодом. К сожалению, более поздний материал не способствует большей помощи. Большинство надписей слишком коротки, просто называя katoikia, и даже более длинные не упоминают солдат: населенные пункты, прежде всего военные, в римский период не сохранили ничего кроме старого звания katoikiai. Что касается материала эллинистического периода, кроме магнесийского документа, нет прямых доказательств того, что поселения были военными, хотя в одном случае katoikoi появляются в чисто военном контексте, и все другие ссылки, относящиеся к эллинистическому периоду, можно интерпретировать таким образом. OGIS 338. ℓ.15 определенно относится к солдатам (ср. поселенцев в Палаи-Магнесии в OGIS 229). Katoikoi, записанные в некоторых Приенских надписях (Inscr. Prien. 112.79; 113.42; 118.13), не обязательно были крестьянами хоры, как предполагает Эртель. Они, возможно, заняли одну из крепостей, принадлежащих городу, в северной части долины Меандра или даже первоначально были заселены селевкидами и приданы Приене через некоторое время после битвы при Магнесии посредством симполитии, подобно тому как между Смирной и Магнесией, с тем чтобы укрепить город перед лицом постоянных вызовов со стороны Милета и Самоса. Симполития упоминается в Inscr. Prien. 108.22, но участвующие стороны не могут быть установлены. Аналогично, нет никаких оснований подозревать, что katoikoi у Welles, Royal Correspondence in the Hellenistic Period, прим. 47, не были военными поселенцами. В таком случае, есть вероятность того, что термин использовался в Селевкидской Малой Азии в собственно "Птолемеевском" смысле. Остается открытым вопрос, являются ли десятки поселений, упомянутых в позднейших надписях, большая часть которых датируется III веком до н. э., были первоначально Селевкидскими военными учреждениями. Ограниченное использование термина в римском Египте даже в III веке н. э. благоприятствует положительному ответу.
Анализ географического распределения этого термина приводит к такому же выводу. Он присутствует только во Фригии и Лидии, между Каиком на севере и Меандром на юге, т. е. в западной части Малой Азии, ранее занимаемой Селевкидами, и в окрестностях Пергама.
Ликийские кардаки, названные οἱ κατουχοῦντες έν Καρδάκωυ κώμῃ, не были военными поселенцами как это предполагалось ранее. Причастная форма katoikein, отсутствие каких-либо признаков военных обязательств в этой длинной надписи, и тяжелое бремя подушного налога на них как на laoi, предполагает, что в эллинистический период они были гражданским элементом, хотя вероятность того, что они первоначально были там поселены персами в военных целях, не может быть исключена. Мнение Ростовцева, что кардаки были "разжалованы" Эвменом не согласуется с политикой Эвмена и военными потребностями. Аналогично, гипотеза Лавнея, что Сельга в Памфилии и Карийская Миласа были македонскими военными поселениями из-за наличия македонского щита на некоторых их монетах, должна быть отвергнута. Нет никаких признаков македонского происхождения для сельгейцев в детальном отчете об их кампании против педнелисян и Ахея (Polyb. 5.72-6), а македонские щиты, возможно, были приняты энергичным городским ополчением. Миласа, однако, не чеканила монету, и имя Миласы на них не появляется: она печаталась Евполемом для оплаты войск. В общем, довольно сомнительно считать македонские щиты или шлема на монетах убедительным доказательством, как это полагает Лавней.
Если предположить, что katoikiai имели военный характер, их заключение в этой области имело смысл: имеются достаточные доказательства для наличия македонских и немакедонских военных поселений во Фригии и Лидии. А с другой стороны, ничего не предполагает наличия аналогичных оснований где-либо еще в Малой Азии или на других подвластных Селевкидам территориях, в вассальных или полунезависимых областях, или в Птолемеевых областях на юге.
Стратоникея в Карии, названная в честь жены Селевка I или Антигона, не была "македонской", как утверждает Страбон 14.2.25 (660), и, следовательно, нет никаких причин считать ее граждан военными поселенцами. В I веке до н. э. они называли себя "стратоникейцы автохтонной метрополии Карии" (SEG IV. 263), что, безусловно, более надежное доказательство. Уклончивые упоминания Страбона о принадлежности города к Хрисаорейскому союзу ставят под сомнение его авторитет. Предположение Бина, что город провозглашал "автохтонное" происхождение, потому что он располагался на месте древнего карийского города (OCD² s.v. Stratonikeia) не может быть принято. То же самое относится почти ко всем македонским городам на востоке, но поселенцы, фактически, подчеркивали свое македонское происхождение. Страбон, по-видимому, был введен в заблуждение названием Стратоникея. Стефаново πόλις Μακεδόνων (s.v. Στρατονικεία) взято из Страбона, как можно заметить из буквального сходства второй части этой записи.
В отношении ионийских городов критские наемники, для которых, к сожалению, не сохранилось официальной классификации, расселились вокруг Милета (Milet III.33-8), и katoikoi зафиксированы возле Приены. Последние, возможно, были первоначально Селевкидскими поселенцами. В любом случае, локализацией Милета и Приены на периферии мира Селевкидов можно объяснить практическое сходство, а также терминологическое. Вопрос можно сформулировать по-другому: если термин katoikia означает "поселение" в самом широком смысле, почему мы не находим ни одного намека на katoikia в обильном эпиграфическом материале Вифинии, Карии, Писидии и Памфилии? Альтернативное предположение, что административная терминология в этих регионах отличалась от Лидийской и Фригийской, выглядит гораздо менее приемлемым.
К 45 katoikiai, которые в соответствии с этим выводом следует рассматривать как военные поселения, следует добавить около пятнадцати населенных пунктов, локализованных в Лидии и Фригии и определенных как македонские по монетам, надписям и более поздним лексографическим источникам. Несмотря на то, что они были технически katoikiai, солдаты предпочитали подчеркнуть свое македонское происхождение, а позже, в римский период, им в любом случае был дарован муниципальный статус полиса. Отсюда следует, что большинство военных поселенцев в этом ареале были не македонского происхождения. На более позднем этапе мы рассмотрим последствия этого весьма удивительного заключения.
Присутствие термина katoikia почти исключительно во Фригии и Лидии, и концентрация всей информации о македонских военных поселениях в этих двух областях, предполагает, что ни в каких других районах Малой Азии, контролируемых Селевкидами, военные поселения не применялись. Ионийское побережье занимали территории автономных греческих городов, а пустоши центральной части Малой Азии, вероятно, не привлекали эллинистических солдат-поселенцев. Внутренние части Анатолии были выделены галатским племенам, неисчерпаемому источнику живой силы. С другой стороны, во Фригии и Лидии, наиболее плодородных областях Малой Азии, земля могла быть предоставлена путем выселения прежних владельцев. Стратегические соображения не меньше способствовали концентрации всей имеющейся живой силы в этих двух регионах. Поселения располагались вблизи мест возможной высадки противников Селевкидов, - Птолемеев и Антигонидов на западе, и служили в качестве барьера перед греческими городами от галатских набегов с востока. Позже, во время возвышения мощи Пергама, они служили уздой расширению его влияния. Что касается защиты центральной части империи, то мощная преграда Тавра и военные поселения к югу от хребта, обеспечивали безопасность Киликии и Сирии от галатов. Это вовсе не означает, что линии коммуникаций были оставлены на милость ненадежным галатом. Они, вероятно, охранялись цепью крепостей, укомплектованных наемниками, и записи о двух из них сохранились. Гарнизоны, конечно, не могли сдерживать массированный натиск галатов, но этого трудно было бы ожидать в свете уязвимости галатов перед охватывающим движением с запада и юго-востока. В общем, несмотря на все то, что было приписано им, галаты проявили себя довольно лояльными к Селевкидам. Единственный явный случай, когда галаты повернули против царя Селевкидов, был когда они поддержали Антиоха Гиеракса против Селевка II, а затем присоединились к Пергаму против своего прежнего союзника, но ни разу им не приходилось сражаться на два фронта.
Гораздо более загадочны редкие ссылки в литературных источниках на katoikiai к югу от Тавра, и полное их отсутствие в эпиграфических материалах этих областей. Эта трудность, хотя и не может опровергнуть вывод о том, что katoikiai Малой Азии были военными поселенцами, требует некоторых пояснений и может подчеркнуть политически-культурное назначение учреждений Селевкидов. Но прежде чем мы перейдем к этому вопросу, необходимо идентифицировать поселения за Тавром и уточнить их муниципальный статус.
Данные по названиям образований являются наиболее широко принятым критерием идентификации Селевкидских военных поселений за Тавром. Предполагалось, что населенные пункты, носящие македонские и греческие названия, по крайней мере, на первых порах были военными образованиями. На первый взгляд это кажется верным предположением: так как македонская армия была организована в территориальные батальоны, можно было ожидать, что подразделения, поселенные на востоке, называли свои поселения в честь своей общей родины, и то же самое применимо к греческим союзникам или наемникам. Некоторое подтверждение можно получить из простого утверждения Диодора, что поселенцы Лариссы в Сирии происходили из Фессалии и служили в Селевкидской кавалерии (33.4a). Эта информация подтверждается монетами начала римского периода, которые показывают влияние символики фессалийской Лариссы. Кроме того известно, что некоторые города с македонскими названиями были заселены македонянами (см. ниже). Тем не менее, справедливость этой теории представляется весьма сомнительной. Как уже указывалось некоторыми, Анфедон, Пелла, Арефуса и Аполлония (в Палестине) и Кирр, Мегара, и Арефуса (в Сирии) были всего лишь местными семитскими названиями, слегка измененными или переведенными. Как легко семитское название может сойти за македонское, показывает I Macc., которая траскрибирует ивритское Ḥādasha и Beērā как Αδασα и Βερεα (7.40, 45, 9.4). Другая практика, которая до сих пор избегала внимания, это приложение, возможно, торговцами, гражданскими эмигрантами из греческого мира, и даже местной интеллигенцией, к восточным поселениям названий македонских или греческих местностей, которые они чем-то напоминали ландшафтом или природными особенностями. Этот обычай хорошо отражен в рассказе Страбона о переименовании Оронта, Апамейского полуострова и северного сирийского побережья соответственно в Аксиос, Херонес и Пиерию, а также о смене названия восточных туземцев равнины Нисибиса на мигдонов (16.1.23(747), 2.9(751), 2.10(752)). Некоторые восточные города, может быть, приняли ту же самую практику: оазис Урфа в северной Месопотамии, как сообщается, был переименован в честь македонской Эдессы из-за обилия своих вод, которые протекали через город (Malalas 418-19). Нет в их истории ничего такого, что позволило бы предположить наличие поселенцев македонского происхождения или военное назначение. Аналогично, мы можем предположить, что месопотамский Амфиполь, расположенный в месте, где Евфрат становится судоходным, носил это имя, потому что оно напоминало устье Стримона. При некотором воображении таким же путем можно объяснить происхождение некоторых других македонских названий.
Подобные оговорки должны быть применены к предложению Тарна, что анатолийские название к востоку от Тигра должны быть определены в качестве военных поселений анатолийских рекрутов. Кроме того, тогда как наличие македонян, само по себе, почти наверняка указывает на военный характер городка, apoikiai, например, в Магнесии на Меандре (OGIS 233) или в Эфесе, вполне могли быть гражданскими поселениями, такими как торговые слободы финикийцев и вавилонян в этой области. С другой стороны, вопреки мнению некоторых ученых, нет никаких причин почему города, носящие имена членов Селевкидской династии, не должны иметь военных поселений, и это относится также к местным названиям. В общем, ономастическое расследование не может внести большого вклада в дискуссию, и только явные признаки военного значения поселений, или их македонское происхождение, можно считать достоверными доказательствами.
Изучение различных признаков военных поселений на востоке показывает их рассеяние почти по всем уголкам империи, от Палестины на юго-западе до Каспийских ворот на северо-востоке. Крупнейшие и самые известные были сосредоточены в трех из четырех сатрапий Селевкидов, македонский оплот в северной Сирии.
Сомнения Биккермана относительно военных обязательств городов Селевкидов, основанных на традиционной автономии полисов, были отвергнуты Ростовцевым как слишком формалисткие. Селевкиды не обходились с их устоями теми же способами как с древними ионийскими городами. Наиболее очевидным свидетельством этого эффекта является письмо Антиоха VIII или IX Селевкии Пиэрии, датированное 109 г. и предоставляющее городу автономию, провозглашающее его свободу и предлагающее договор (OGIS 257; Welles, Royal Correspondence, прим. 71-2). Права полиса, трактуемые в традиционном свете, были предоставлены только в годы упадка в отчаянной попытке предотвратить распад государства.
Имперский военный штаб был учрежден в Пелле, позже переименованной в Апамею, которая также была центром одноименной сатрапии. Основанная македонянами, она была местом царских конюшен, слонов, военного ведомства (Stratioōikon logistērion) и военного училища (Strabo 16.2.10 (752)). В ряде случаев Селевкидская армия, как сообщается, собиралась в Апамее перед большими кампаниями (Polyb. 5.50.1, 59.1; Livy 37.18.6). Ее граждане сыграли решающую роль в восстании македонян против Деметрия II. Они были поддержаны четырьмя соседними поселениями, - Лариссой, Кассианой, Мегарой и Аполлонией, и можно предположить, что по меньшей мере два из четырех были военными учреждениями; Ларисса называется как katoikia всадников (Diod. 33.4a), а Кассиана как phrourion (Strabo loc. cit.). Поскольку эти два термина встречаются у Страбона и Диодора, печально известных небрежностью стиля, они вряд ли могут указывать на какой-нибудь муниципальный статус, а также в виду политико-культурных соображений, которые, по-видимому, влияли на классификацию поселений (см. ниже), нет никаких причин не рассматривать их как города. Территория Апамеи, к которой эти поселения были присоединены, вероятно была территорией сатрапии, и нет надобности город Ларисса помещать на 25 км. от Апамеи. Страбон в том же абзаце добавляет, что большинство македонян поселилось в Апамее. Является ли это утверждение верным или нет, и имел ли в виду Страбон только город, это, определенно, указывает на то, что общее число македонян в сатрапии Апамея было значительно больше чем 5 300 македонян в Антиохии и 6 000 в Киррестике (см. ниже).
Антиохия, столица, служила также административным центром северо-западной сатрапии. Есть некоторые признаки того, что она имела военный характер, или, по крайней мере, военные элементы имели значительную долю в ее населении. Первые граждане, числом 5 300, состояли из афинян, конечно же солдат, которые ранее были поселены Антигоном в соседней Антигонии, и македонян, помещенных Селевком Никатором (Malalas 201.12-16). Вавилонские евреи, высоко ценимые за свои военные качества, также зафиксированы среди первых поселенцев (Jos. Ap. 2.39; Ant. 12.11.9; Bell. 7.43). Если цифра 5 300 является надежной, гражданское население, вероятно, оставалось стабильным, по крайней мере до 190 г. до н. э. Эта цифра хорошо согласуется с населением идеального города Платона (Leg. 737E, 740D-E), и напоминает число граждан в Кирре и Селевкии на Маре, которое в 218 г. до н. э. все еще составляло около 6 000. Kleroi города насчитывали только 10 000 даже во времена Юлиана (Jul. Mis. 362C) несмотря на огромное увеличение общей численности населения. (Ростовцев, как правило (хотя и довольно нерешительно), рассматривает kleroi как общественные, а не как частные, владения, но его аргумент в пользу второй возможности более убедителен. С другой стороны, его доказательства из контекста наоборот подразумевают слишком много текста, который не является допустимым. В общем, язык отрывка имеет решающее значение: есть два случая вхождения слова ἰδία и ни одного κοινη, которое было бы применимо к этим усадьбам, если бы они были государственной собственностью.) Это говорит о том, что хотя город, очевидно, развивался по гражданской линии, земельные наделы были зарезервированы для потомков первых поселенцев, предположительно, в обмен на определенные военные обязательства. Кто-то возразит, по свидетельству папируса Gurob (246 B. C.), который относится к солдатам, но опускает перечень граждан среди различных элементов города (Holleaux, III 288 ℓℓ. 21-2), что гражданство было даровано только солдатам-поселенцам, но "солдаты" и "граждане" зафиксированы в соседней Селевкии, и невероятно, чтобы существовало два различных механизма в этих двух городах, основанных Селевком I. Более того, ochloi, перечисленные среди прочих антиохейцев, вполне могли быть гражданами, а "солдаты" могли быть наемниками или городской стражей. В любом случае автор, возможно Птолемеевский солдат, писал не юридический документ, и, возможно, не был знаком с социальной структурой города. После битвы при Магнесии некоторые этолийцы, эвбейцы и критяне, вероятно, видные деятели, которые не могли вернуться в оккупированную Грецию, солдаты, которые бежали с поля боя, и войска, эвакуированные из гарнизонов в Малой Азии, получили гражданские права (Libanius Or. ℓ. 119). (Не все они были беглецы из под Магнесии. Кроме критян не было наемников с греческих островов, принимавших участие в битве при Магнесии.) 3 000 politikoi кавалеристов на параде в Дафне в 166 г. до н. э. (Polyb. 30.25.3) не обязательно были гражданами Антиохии, как предполагают некоторые, но могли быть выбраны из ополчения других городов (ср. I Macc. 10.71). Военные обязательства продолжали доминировать в истории города и в годы упадка: Деметрий II во время кампании против македонян разоружил граждан, спровоцировав беспорядки в городе и всеобщее восстание (I Macc. 11.45-7; Jos. Ant. 13.129-42). Вскоре после этого антиохейцы были восстановлены в службе в регулярной армии и понесли тяжелые потери в катастрофической экспедиции Антиоха VII на восток: как сообщает Диодор (Diod. 34.17), почти в каждом доме оплакивали утрату.
Селевкия в Пиэрии, второй по величине город в Антиохейской сатрапии, первая столица Селевка I, перечислена Ливием как одно из мест главного сосредоточения македонян (38.17.5). Соответствие между "Александрия, Селевкия и Вавилония" и "египтяне, сирийцы и парфяне" исключает альтернативную идентификации с Месопотамией или Персидской Селевкией. Гражданское население, возможно, всего 6 000 человек (Polyb. 5.61.1, но не все eleutheroi, вероятно, являлись гражданами), могло также допускать немакедонян без военных обязательств. Папирус Gurob, если ему можно доверять в этом отношении, упоминает "граждан" в дополнение к "солдатам" (ℓℓ. 23-4), но, как было сказано выше, многое зависит от точности и интерпретации этих двух терминов в папирусе.
Киррестика, северо-восточная сатрапия с центром в Кирре, была наименее лояльна к Селевкидам. Местный контингент, 6 000 штыков, восстал в 220 г. до н. э. (Polyb. 5.50.7, 57.4), возможно, совместно с Молоном и Ахеем (id. 5.57.4). Движения Деметрия Полиоркета по северной Сирии в 255 г. до н. э. подразумевают, что он надеялся найти поддержку среди киррестийцев. Соответственно, можно предположить, что восстание в Селевкии во время Первой Сирийской войны (OGIS 219 H. 5) возникло среди этих недовольных поселенцев. Надпись, раскопанная в Кирре, фиксирует потомков македонян среди населения, во всяком случае в столице сатрапии (IG XII.5.891). Число, данное для солдат, напоминает таковое для граждан Антиохии и Селевкии и позволяет предположить, что все они были сосредоточены в Кирре. Не найдено монет более ранних, чем монеты Александра Балаша, но статус Кирры как центра сатрапии предполагает, что община сразу получила полисные права, хоты они, возможно, были отняты в 220 г. до н. э. в качестве дополнительной меры наказания, тем более что основной корпус солдат-граждан был безжалостно истреблен. Кирра была восстановлена в правах полиса, вероятно, Балашом, который предпринимал огромные усилия, чтобы обеспечить себе союз с македонским населением.
Другое сосредоточение поселений расположено вдоль северного течения Евфрата межлу Хабором и Тавром. Самое известное из них, благодаря тщательным раскопкам, - Дура-Европос, описанная Исидором из Харакса как основание македонян (GGM I 248 9). Некоторый свет на администрацию города проливают пергаменты 116 и 225 г. до н. э., которые сообщают о греко-македонских поселенцах, владеющих клерами в Дура. Несмотря на внушительные руины, число поселенцев оценивается менее ста семей. Другие места известны только из кратких литературных ссылок: Карры, Батаны, Артемис, Инхны, а Дион упоминает македонских поселенцев в Никефорионе и в "других городах Месопотамии" (37.40.13). Это последнее утверждение может относится только к южной Месопотамии. Активное участие армии в строительстве Селевкии на Тигре (App. Syr. 58), которая служила в отдельных случаях в качестве восточной столицы, а также роль, сыгранная городом в восстании Молона (Polyb. 5.44.3), может быть надежным обоснованием предположения, что граждане были организованы по той же схеме, что и в Антиохии.
Македонские поселенцы в Вивилонии отмечены Ливием (38.17.5), но литературные и эпиграфические источники упоминают только стоящие гарнизоном крепости войска, называемые akrophylakitai. Их статус, по-видимому, был идентичен статусу солдат в Палаи-Магнесии, т. е. солдаты срочной службы, которые были наделены землей.
Третья группа военных поселений была расположена в Мидии вокруг Экбатаны. Тщериковер, следуя Гриффиту, приняв намек Диодора о поселениях солдат Антигона в Мидии (19.44.4, 46.1, 15), высказал мнение, что они основали четыре города в восточной Мидии, носившие греко-македонские названия - Лаодикея, Апамея, Гераклея, Европос. Существование этой мощной базы, возможно, побуждало Деметрия Полиоркета попытаться достичь Мидии в 285 г. до н. э. (Plut. Demetr. 46.4). Эти надежды не были лишены оснований: поселенцы в Мидии продемонстрировали свои сепаратистские наклонности даже спустя два поколения, когда они вступили в союз с Молоном; ядро армии Молона, тяжеловооруженные войска (несомненно фалангиты из военных поселений), по сообщению Полибия были отправлены назад в Мидию после капитуляции, вместе с легковооруженными, которые формировали национальные контингенты (5.54.8).
Присутствует ряд доказательств существования сельских военных поселений иранской конницы на западе Мидии. Арендные фонды в Авроваме, в персидском Курдистане (E. H. Minns, JHS 35 (1915) 28-30), берут начало, как указывают некоторые ученые, от бывших Селевкидских военных поселений, занимаемых солдатами иранского происхождения. Поскольку эта гипотеза еще не доказана, или даже не высказана убедительно, это может поспособствовать, в виду ее важности, найти доказательства ее подтверждающие. Преобладающее положение греческого закона и языка в документах, несмотря на иранское происхождение, как явствует из ономастики, подтверждает, что поселения не могли быть основаны Ахеменидами, ни даже Аршакидами, хотя они называли себя филэллинами. Терминология, применяемая в документах, следовательно, могла отражать македонскую, а точнее Селевкидскую систему. Статус людей, вовлеченных в это, был военные поселенцы, что вытекает из определения долей как клерос, который в эллинистический период имел однозначное военное назначение. Но даже если допустить возможность, что этот термин применим также к гражданскому имуществу, мне трудно представить какой-либо класс иранцев, кроме военных поселенцев, которым были бы предоставлены небольшие наделы в этой части мира. Сверх того, покупатель (или арендатор) обязался соблюдать palaia syngraphe (Minns, 28 4.18 et passim), несомненно lex coloniae по которому царь устанавливал права и обязанности поселенцев. В самом деле, если египтяне, которые не являлись воинственной расой, были прикреплены к армии Птолемеев и наделены землей, нет причин сомневаться в том, что Селевкиды пытались обеспечить себя услугами суровых и мужественных иранцев, следуя примеру Александра, который включил их в свою армию. Старая традиция верховой езды среди мидян и существование доверенных им Селевкидских царских конюшен (Polyb. 5.44.1, 10.27.2) заставляет меня верить, что эти поселенцы обеспечивали живой силой кавалерию Селевкидов. На самом деле это единственная причина, почему Селевкиды должны были предположительно идти на риск, поддерживая военный потенциал мидийцев. Мы знаем, что агема, кавалерийский гвардейский полк, подобный пешей гвардии, возможно, набирался из военных поселений, составленных из мидян и "других народов этого региона" (Livy 37.40.5-6). Ввиду феодальной системы, которая преобладала при Ахеменидах, Селевкиды не имели каких-либо трудностей в конфискации крупных имений и назначений их иранским поселенцам, с тем чтобы обеспечить их службу и преданность. Что касается терминологии, то стоит отметить, что Кофанида, поселение упомянутое в Авроманском пергаменте, называется kome.
Масштаб военных поселений в Персии должным образом был меньше. Фракийские солдаты, как сообщает Диодор, были поселены в katoikiai в Персии, восточной сатрапии, как прежде во времена Александра (19.27.5). Полиэн, вероятно, ссылается на них в двух последовательных стратагемах (7.39, 40). Согласной одной, 3 000 фракийцев и пехотинцы-македоняне в таком же числе устроили кавалерийскую ловушку на 3 000 персов, которые восстали против Селевка, возможно, основателя династии. По другой, 3 000 katoikoi были вырезаны Оборзосом, идентифицированным с Вахубурзом, вторым династом (frataraka) независимого княжества возле Персеполиса. Если Полиэна понимать буквально, это означает что 3 000 поселенцев остались в Персии подконтрольной Селевкидам. (Несмотря на поразительное сходство цифр, цитируемых в двух последовательных стратагемах, я не уверен, что число выживших поселенцев было существенно ниже: 1 000 фракийцев и неопределенное количество агриан из двухтысячного контингента, набранного в восточных военных поселениях, приняли участие в сражении при Рафии, и к ним нужно добавить македонских поселенцев этого района, которые были интегрированы в фалангу.) Акцепт сделан на фракийское происхождение некоторых из этих отрядов, а появление 1 000 фракийцев, возможно поселенцев, при Рафии в независимом контингенте (Polyb. 5.65.10, 79.6), может свидетельствовать о том, что фракийцы сохранили свое национальное вооружение и стиль ведения боя, подобно тому как фракийские и галатские военные поселенцы в Египте не были поглощены фалангой. Селевкидам было бы целесообразно сохранить традиции этих воинственных поселенцев в отличие от других национальностей таких как греки, евреи, мисийцы и др, интеграция которых в фалангу не представляла какой-либо особой потери. Как уже было сказано выше в отношении классификации апамейских поселенцев Диодором и Страбоном, применение Полиэном термина katoikoi к фракийским и македонским поселениям в Персии вряд ли можно рассматривать как решительное доказательство того, что им не были предоставлены муниципальные права.
Относительно обильная эпиграфическая информация сохранилась возле Селевкии на Евлае (Сузы), столицы Сузианы, западной персидской сатрапии. Материалы Селевкидской эры после Селевка III содержат записи об офицерах, солдатах и лицах, принадлежащих к кавалерийскому подразделению (SEG VII.4, 15, 17). Хотя нет прямых доказательств, что они были поселенцами, их можно идентифицировать с солдатами-поселенцами греко-македонского происхождения, упомянутых выше, несомненно потомками Селевкидских поселенцев, которые составляли гарнизон местной крепости при парфянах. Ссылаясь на себя как на phrouroi эти поселенцы выразили в элегии благодарность стратиарху за внедрение успешной системы орошения, которая спасла их kleroi (SEG VXX.13). Если кавалеристы не принадлежали к phrouroi или не были наемниками (что все-таки возможно), они могли быть гражданами нижнего города. Сохранение эпитета phrouroi, если допустить для этой части стиха описательную ценность, вовсе не означает, что поселения Селевкидов в Сузах были сперва организованы в деревни, и только после расширения, превращены в греческие полисы, как доказывает Тарн. 1 000 македонских ветеранов, оставленных Александром в качестве гарнизона цитадели (Curt. 5.2.16), были, пожалуй, первыми поселенцами Сузы. Статус Селевкии на Евлае как центра сатрапии Сузианы (Polyb. 5.46.7, 48.13), ее былая роль как одной из столиц Персидского царства, и то что она была названа, по-видимому, в честь Селевка I, свидетельствует о том, что греческое поселение в Сузе уже было учреждено в качестве обычного города к началу эры Селевкидов. Гарнизон действительно был интегрирован в жизнь нового города, но его заключение в цитадель, его постоянное участие в несении военной службы, и следовательно, вполне вероятное владение более крупными клерами, выделяли этих солдат как особую группу, подобно солдатам Палаи-Магнесии, отличных от других граждан. Но должна быть сделана оговорка, что некоторые меры безопасности, а, следовательно, изменения в статусе (и в назначении) некоторых поселенцев-граждан, могли быть сделаны Аршакидами.
Цепочка военных поселений, созданных Птолемеями в долине Иордана и в восточной части плато, попала в руки Селевкидов после Паниона в 200 до н. э. Синкелл, наиболее красноречивый в этом отношении, неожиданно избежал внимания: среди мест занятых Ианаем в Трансиордании он перечисляет Пеллу, Гадару, Абилу, Иппос, Лиан (возможно, Дион) и Филотерию как apoikiai македонян (pp.558-9 ed. Dindorf). Поскольку этот отрывок содержит ценную информацию из надежного источника, утверждение Синкелла не следует сбрасывать со счетов как находящегося под влиянием греко-македонских названий некоторых городов (Абила и Гадара в любом случае семитские) или их эллинистической культуры. И самом деле есть некоторые доказательства македонского происхождения некоторых элементов в Дионе, Геразе и, возможно, также в Гадаре. (После упоминания Трансиорданской Гадары он отмечает, что существует также деревня Гадара в Македонии. Чисто семитское название предполагает, что компилятор запутался, зная о македонском происхождении палестинской Гадары.) К ним, вероятно, следует добавить некоторые сельские поселения на юге, одно из которых, клерухия Товиан (PCZ 59003), хорошо известна. Существование крепости Птолемеев в северной части Трансиордании объясняет почему Антиох III начал свою кампанию в Палестине в 219 г. до н. э., а также в 200 г. с оккупации Батанеи, Голанитиды и Гиладитиды (Polyb. 5.70.71; Jos. Ant. 12.136).
Западнее Иордана только Самария, как известно, была заселена македонскими солдатами. Основанная Александром, она пережила разрушение как Птолемеем I так и Деметрием (Euseb. Chron. 199), а Антиох III дважды отправлял особые отряды для оккупации области (Polyb. 5.71.11; Jos. Ant. 12.133). Военный характер Самарии также хорошо демонстрируется ее ролью, которую она играла в первой попытке Селевкидов подавить еврейское восстание (I Macc. 3.10) и ее жесткое сопротивление Иоану Гиркану (Jos. Ant. 13.375-8). Фраза в I Macc. 3.10 εθυη και άπδ Σαμαρευας может быть объяснена разными способами. Мне кажется предположение, что ethne означает гоев (язычников), которое применялось, между прочим, во времена Второго Храма, очерняет и унижает самаритян (II Kings 17.26, 29.14; Neh. 5.8-9, 17, 6.6, 16, 13.26; Ezra 6.21; Sirach 50.26). Второй компонент, "из Самарии", может быть идентифицирован с жителями города Самарии, а не Самаритянской гирархией. В общем, Селевкиды не создавали новых поселений в Палестине и довольствовались существующими. Кампании третьего столетия до н. э. научили их, что страна может переходить из одних рук в другие, и в этом случае они могут потерять поселенцев в пользу противника. Содержание гарнизонов в крепостях, которые в отличие от поселенцев не имели тесной связи с землей, выглядело лучшим решением в этой ситуации.
Преобладание греко-македонских названий в ономастиконе Киликии Педии ввело в заблуждение некоторых ученых, приписавшим провинции роль одного из главных источников живой силы для армии. Но если поискать более существенных доказательств, только Эги - которые провозгласили свое македонское происхождение на имперских монетах - можно рассматривать как военное поселение, хотя, как можно предположить, вряд ли единственное.
Таким образом представляется трудность обнаружения военных образований где-либо еще кроме поселений перечисленных выше. Хотя этот перечень не является исчерпывающим, он показывает, что число военных поселений было невелико. Отсюда, однако, не следует делать вывод, что оборонительная система Селевкидов была неэффективной. В любом случае, оборона Империи зависела от мобильности царской гвардии и от "стратегического резерва", обеспечиваемого поселенцами. Выше мы уже отмечали, что оборонительная система Малой Азии была дополнена наемными гарнизонами крепостей и то же самое относится к другим частям Империи. Масштабы гарнизонной системы хорошо иллюстрируются знаменитым предложением Деметрия I к Ионафану привлечь 30 000 евреев к гарнизонной службе (I Macc. 10.36). Случайных ссылок на крепости мало, но у нас есть один подробный отчет, который описывает такую оборонительную ситуацию: почти полное окружение Иудейских гор после смерти Иуды Маккавея цепью укреплений, операция, которая была весьма эффективна и не оставила много лазеек (I Macc. 9.50-2). Этот метод обороны, вероятно, применялся к стратегически чувствительным областям, линиям коммуникаций и местам, где население было неспокойно. Таким образом, гарнизоны были введены в Ионийские города еще до Римской войны (App. Syr. 1(2) etc.). Остается только гадать, почему большинство гарнизонов не были наделены землей и почему они не были инкорпорированы в систему поселений. В древних городах Сардики, Вавилонии, в Ионийских городах, в городах Финикийского и Палестинского побережья, вероятно, не было свободных земель, а конфискация сослужила бы Селевкидам плохую службу. Другие места, например, южное побережье Малой Азии и центральная Анатолия не представляли достаточных сельскохозяйственных преимуществ. Не менее важным могло быть нежелание солдат прикрепляться к земле: они, возможно, рассматривали свою службу как временное занятие и хотели вернуться на родину. Сами Селевкиды могли неохотно поручать оборону критических пунктов империи поселенцам, которые несомненно были бы менее дисциплинированы.
Обзор военных поселений по регионам завершен; следующим шагом мы классифицируем их по муниципальному статусу. Они делятся на четыре группы: сельские поселения, называемые katoikiai, в Лидии и Фригии (поселения в Персиде и Сирии, называемые katoikiai, фактически были полисами); komai - деревни иранцев в западной Мидии; chorion, phrourion и т. д. - гарнизонные солдаты действительной службы, получившие большие земельные наделы вместо оплаты; и, наконец, города северной Сирии, Месопотамии и восточной Мидии, устроенные как обычные греческие полисы. Тарн и Гриффитс предположили, что эти городские поселения изначально были основаны как katoikiai, или, другими словами, некоторым сельским военным поселениям Селевкиды иногда даровали статус полиса, но внимательное изучение источников, по-видимому, показывает, что это, фактически, было не так. С другой стороны очевидно, что крупные города северной Сирии были основаны как полисы с самого начала, а с другой стороны нет никаких доказательств того, что единственная katoikiai Малой Азии была признана как полис Селевкидами: все ссылки на македонские поселения Малой Азии как полисы относятся к периоду после Апамейского договора.
О Накрасе см. Griffith, Mercenaries, 151 n.4. Но даже если Гриффитс ошибается и OGIS 268 не датируется 240 г., статус Накрасы как полиса должен быть принят за счет дарования в кризисные годы Лаодикейской войны, возможно сделанного не Селевком II, но Евменом I или Атталом I, защитниками греческой культуры.
Договор симполитии между Смирной и Магнесией, который цитируется для иллюстрации превращения katoikia в полис (OGIS 229), не является строго уместным здесь: большое расстояние между Смирной и Магнесией и неизбежное ограничение поселенцев Магнесии в небольшой доле, а солдат Палаи-Магнесии в их военных обязательствах в хорионе, сводит на нет последствия Смирнейского гражданства, предоставленного им, ибо какое-либо практическое применение ему было невозможно, и, следовательно, договор не может рассматриваться как нарушающий очевидную политику Селевкидов отказывать в муниципальных правах лидийским и фригийским поселениям. В любом случае, это мог быть исключительно примирительный шаг, сделанный Селевком II, одним из претендентов на престол, в самый трудный период династии, с тем чтобы обеспечить свой тыл при переходе через Тавр. Он ничего не поигрывал и многое получал от этого жеста: Магнесийцы всегда нападали на его любимый город Смирну на стороне Птолемеев. Что касается самой Магнесии, важно то, что она не была объявлена городом до 244 г. до н. э., и не существует никаких доказательств того, что ее статус изменился до конца правления Селевкидов в Малой Азии.
Шалит (Schalit, Herodes, 177), который придерживается иного мнения, вероятно был введен в заблуждение повторением слова полис в отношении Магнесии в договоре со Смирной (OGIS 229); в эллинистический период оно применялось к различным населенным пунктам, независимо от конституционного статуса. С другой стороны, магнесийцы описаны не как демос, а различными другими терминами, такими как plethos, politeuma, koinon и т. д. (II. 71, 72, 83, 88 etc.; о значении politeuma в этом контексте, см. W. Ruppel, Philologus 82 (1936) 295-7), и не существует какого-либо намека на полисные полномочия в резком противоречии со смирнейскими политическими институтами и фунционерами (demos boule, phylai archon demos ion, kleroterion, и т. д.). Магнесийские hyparchoi (I.77) были, вероятно, должностные лица, подчиненные, согласно договора, архонту Смирны (1.55), который, несомненно, был военным. Tamiai - очевидно, временные назначения с целью финансирования церемонии синойкизма (Z£.82-3). Жители Смирны дважды называются plethos (11.78-9, 88), но только тогда, когда упоминаются вместе с магнесийцами. Когда они упоминаются отдельно друг от друга, то жители Смирны называются demos, а магнесийцы - plethos.
Весь эпиграфический материал указывает на изменение конституционного статуса в Римский период. То же самое относится к нумизматическим доказательствам. Царский монетный двор Селевкидов, расположенный в Магнесии, не чеканил муниципальные монеты. Надпись A. Koerte AM 24 (1899) 410, которая может подразумевать раннее признание Магнесии полисом, также может быть датирована после битвы 190 г.
Разнообразие военных учреждений Селевкидов можно объяснить политическими соображениями, вытекающими из происхождения поселенцев и их политической и культурной среды. Греческие элементы с обеих сторон Тавра были организованы по-разному, на западе в katoikiai, а на востоке в основном (или исключительно) в городах. Последние пользовались политическими правами в первую очередь потому, что полис и его институты были лучшим средством укрепления политической базы Селевкидов в этих регионах - путем введения греческой культуры на "варварском" востоке и ее усвоении влиятельными классами коренного населения. Сами поселенцы, несомненно, желали получить компенсацию за свое "изгнание", имея свои традиционные институты, перенесенные ими. Условия на западе были совершенно разные: Лидия и Фригия давно входили в сферу греческого влияния. Кроме того, уравнивание статуса военных поселений с таковым близлежащих старинных ионийских городов, которые традиционно настаивали на сохранении своей автономии и развития собственной политики, возможно, побуждали поселения добиваться для себя большей автономии, и как следствие, отмены воинской обязанности, и что еще хуже, могли поощрять поселенцев занять позицию эллинистических противников Селевкидов, которые всегда присутствовали в этой геополитически чувствительной области. Магнесия-на-Сипиле, вероятно, перешла на сторону Птолемеев во время Лаодикейской войны, что является хорошей иллюстрацией трудностей управления этой географически и политический чувствительной зоной. Иранским поселениям в Мидии, с другой стороны, не были предоставлены права полиса, потому что они явно были не в состоянии внести свой вклад в эллинизацию области. Они не носят названия katoikiai вероятно потому, что с административные термины и даже принципы, заложенные в них, были разработаны независимо один от другого по обе стороны Тигра после административной реформы Селевка Никатора. Тот факт, что термины katoikia и katoikoi, были применены Диодором к Сирийской Лариссе и Полиэном к фракийским поселениям, не указывает на то, что они были распространены за Тавром. Оба источника, вероятно, пользовались "западной" терминологией.
Теперь мы должны обратиться к центральному вопросу этой дискуссии: какова общая численность живой силы военных поселений и как была распределена эта численность между разными центрами? Оценки простираются от 15 000 македонян, как предположил Джонс (The Greek City, 23.), до преувеличенных сумм, предложенных некоторыми, кто считал македонян весьма значительным элементом даже в отношении к огромному восточному населению, и к ним должны быть добавлены немакедонские поселенцы. Тарн, Ростовцев, Эдсон и др. доказывают, что античные авторы от Иосифа и далее называли царство Селевкидов "Македонским" потому, что македоняне преобладали численно, а также политически, но те же самые источники даже чаще употребляют для Селевкидов названия "сирийцы", "Сирийское царство" или "Азиатское царство". Ответ Эдсона в том, что эти термины были неофициальные, но название "Македонское" не было официальным в любом случае: они не фигурирует в документах того времени и появляется только у более поздних историков. Селевкиды получили это название по двум основным причинам: во-первых, в отличие от Птолемеев, которые отдали предпочтение египетскому культу даже за пределами Египта (см., например, Inscr. Prien. p. XVI), они поддерживали греко-македонскую религиозную традицию; и во-вторых, контролируя почти весь восток в течение столь длительного периода, они имело право на признание в качестве истинных наследников Александра. Список поселений, даже полный, не может оказать существенной помощи. Только в некоторых случаях у нас есть какая-то информация о численности населения и солдат, и огромный разрыв между 6 000 киррестийцев или 5 300 антиохийских солдат-поселенцев и горсткой людей в Дура-Европос делает бесполезными любые попытки посчитать количество поселенцев на основе количества поселений и их муниципального статуса. Сопоставление материала имеет мало смысла: из Diod. 18.7 следует, что Александр поселил по 2 000 пехотинцев и 300 всадников в каждом из бактрийских и согдийских городов, если только зафиксированные основания в этом регионе представляют реальную сумму поселений, что не обязательно так. С другой стороны, клерухия Птолемеев, такая как Kerkeosiris начитывала всего 102 солдата при населении около 1 500 (D. Crawford, Kerkeosiris, 122-3). Римские колонии в Италии в IV в. состояли не более чем из 300 семей, но спустя 200 лет в колонии насчитывали по 2 000 семей (Livy 8.21.9; 34.45.1; 39.55.7-9).
При отсутствии какой-либо прямой числовой информации мы должны принять противоположный подход и оценивать количество поселенцев по численности отрядов, поставляемых этими поселениями. Справедливость этого метода оспаривается некоторыми учеными, которые высказали мнение, что Селевкиды не использовали все имеющиеся мобилизационные ресурсы поселений в крупных кампаниях. Они отмечают логистические трудности мобилизации огромных армий, и утверждают, что не было никакой необходимости использовать большой корпус фаланги (поселения поставляли в основном фалангитов). Биккерман даже зашел так далеко, что предположил, что воинская повинность была не личной, но налагалась коллективно на территориальной основе.
Биккермен утверждает, что у Селевкидов не существовала параллель практике Птолемеев называть поселенцев соответственно их подразделению, что указывало на их индивидуальные обязательства перед короной, но он игнорирует отряд магнесийских поселенцев, представленных как принадлежащих к "фаланге" (OGIS 229. 11) ℓℓ.103-4), и солдат в Сузе, описанных как принадлежащих к "всадникам Александра" (SEG VII. no.17), которые вполне могли быть поселенцами. Другие пункты Биккермана еще неубедительнее: вероятность того, что солдаты в Фиатире (OGIS 101) составляли только часть взрослого населения, не означает, что взимание налогов было коллективным. Наоборот: так как солдаты определяли себя как конкретную и отдельную воинскую часть, они очевидно составляли постоянный отряд, а не временное сборище. Присутствие в Амфиссе в течение 22 лет врача из "гирканских македонян" (E. Schwyzer, Dialectorum Graecarum example epigraphica potiora, 369) не доказывает, что поселенцы не могли служить в армии в личном порядке. Он действительно родился в семье переселенцев, откуда прилагательное "гирканский", но либо он был безземельным, либо отец его еще был жив, либо было достаточно наследников, и он получил освобождение от военной службы.
Стоит отметить, что он прибыл в Грецию сразу после битвы при Магнесии, что также могло означать, что особые политические обстоятельства вынудили его покинуть отечество. Наконец, хилиархии упомянутые в документе Мнесимаха из Сарда (W. H. Buchler & D. H. Robinson, AJA 16 (1912) 12-13) не являются регулярными подразделениями, как предполагает Биккерман, но батальонами регулярной армии, финансируемые друзьями царя, были ли это Антигон I или Антиох III, в обмен за земли и села в Малой Азии. Новая интерпретация и датировка документа Аткинсом (K. T. M. Atkinson, Historia 21 (1972) 45-74) не предполагает другого объяснения хилиархий, упомянутых в надписи.
Но как кажется логистические трудности были преувеличены, во всяком случает не имеют никакого отношения к сражениям при Рафии, Магнесии и параде в Дафне, так как эти три предприятия могут служить основой для оценки живой силы Селевкидов, так как все они происходили дома или, по крайней мере, на благоприятной почве. Кроме того, Селевкиды лишь изредка обладали численным преимуществом над врагами. При Рафии, например, их фаланга значительно уступала соединенной македоно-египетской фаланге Птолемеев, и трудно представить, чтобы какие-либо дополнительные войска были оставлены в тылу. Более того, Селевкиды должны были предпочитать солдат-поселенцам большинству национальных контингентов, чьи эффективность, верность, и интеграция в тактические построения были сомнительны. Если бы были какие-либо логистические препятствия, восточные пехотные контингенты были бы отброшены первыми, за исключением некоторых легко-вооруженных застрельщиков, которые имели важное значение.
Считается, чио фаланга набиралась исключительно из военных поселенцев и ниже будет показано, что этот же источник предоставлял аргираспидов, пешую гвардию, неуточненную конницу при Рафии, конную гвардию, и "катафрактов" при Магнесии (см. ниже). Замечательной особенностью цифр тяжелой пехоты является их относительная стабильность: территориальные изменения владений Селевкидов и особые обстоятельства каждой кампании имели, как представляется, незначительное влияние на численность этих войск при Рафии, Магнесии и Дафне, несмотря на длительные периоды времени между ними (24 и 27 лет соответственно) и понесенные потери. Объяснение кроется в принципе службы в обмен на землю: потери были восполнены детьми, возмужавшими между кампаниями. Наследуя свои поля, они вынуждены были стать в строй. Нерегулярные раздачи участков для вновь принятых на службу наемников, возможно, помогли сохранить численность потенциальных солдат.
В 217 г. до н. э. при Рафии численность тяжелой пехоты составляла 30 000 (Polyb. 5.79.4-5). Ни киррестийцы, чей мобилизационный потенциал составлял примерно 6 000, не присутствовали (id. 5.50.7, 57.5), ни военные поселенцы Малой Азии, которую в это время занимал Ахей. Численность последних может быть оценена всего около 6 000 бойцов, не считая союзников, которых Ахей использовал против Селги (id. 5.72.3, 73.2). (О размерах этой экспедиции см. также 5.77.1. Ничто, как кажется, не предполагает, что мисийцы или главная армия соединились позже с Ахеем. Прибытия Ахея ожидали с тревогой, потому что он мог сообщаться с Логбасом, своим старым другом (см. 5.74.9)). Идентичность войск Ахея раскрывается в их высказанном накануне отказе выступать против Антиоха III, "их естественного и истинного царя" (id. 5.57.6). Объяснение этого эпизода Бадьяном (Badian, Gnomon 38 (1966) 714), что войска Ахея, которых он считал наемниками, не желали воевать с Антиохом, потому что они знали о невозможности победы, не убедительно; при условии помощи со стороны недовольных поселенцев восточных провинций и повстанцев Киррестики, войска Ахея были сильнее лояльной армии и вовсе не наемники описаны словами Антиоха, приведенными выше. Хотя можно утверждать, что Ахей оставил в тылу часть поселенцев по соображениям безопасности, соучастие "мисийцев" (id. 5.76.7), возможно мисийских katoikiai, которые составляли передовую линию против Пергама, показывает, что он не принял надлежащих мер предосторожности, возможно потому, что и он и Аттал были бывшими союзниками и коллаборационистами (4.48), и на самом деле Аттал, по-видимому, не упустил возможности и, как сообщается, вторгся в Мисийскую katoikiai, между прочим, без серьезных препятствий (5.77.7). Но даже если наше предположение неверно, несомненная активность Аттала с пергамским войском, которое, как считается, было не очень многочисленным, показывает, что поселенцы оставили в тылу малые силы, значительно меньше 6 000, и это не влияет на мою общую оценку. Потенциал тяжелой пехоты составлял тогда примерно 42 000. Примерно такой потенциал сохраняется от Фермопил до Магнесии: 16 000 фалангитов (включая, вероятно, 2 000 евреев, несколько лет назад обосновавшихся в Малой Азии) и 10 000 аргираспидов, которые приняли участие в сражении, следует добавить к основной части, по крайней мере, 18 000 солдат, потерянных в Греции шестью месяцами раньше, что в итоге даст примерно 44 000. (Войска при Фермопилах не включали восточные вспомогательные отряды, на отсутствие которых неоднократно жаловался Антиох, и рассказ о сражении указывает на то, что легкие войска, вероятно, наемники, были немногочисленны). 20 000 фалангитов и 5 000 солдат, без сомнения, пешей гвардии, которые были вооружены по римскому образцу при Дафне (Polyb. 30.25.3), представляли собой потенциал живой силы исключительно Сирии и Месопотамии: Малая Азия находилась уже под римским управлением, и можно предположить, что поселенцы с другой стороны Тигра не были мобилизованы для участия в праздновании ввиду текущих беспорядков в их собственных регионах. Это последнее предположение подтверждается значительным сокращением численности конницы, которая, как правило, набиралась в основном из восточных провинций (см. ниже), а также отсутствием национальных контингентов индо-иранского происхождения. Численность тяжелой пехоты областей за Тигром можно вывести прибавив 8 000 рекрутов Малой Азии к 25 000 сирийцев и месопотамцев, и отняв итог от общего потенциала Империи, который, по-видимому, в 192-190 гг. до н. э. составлял 44 000 человек. Это дает 11 000 солдат для восточных поселенцев.
Тарн ошибочно причислил аргираспидов при Рафии и Магнесии к восточным отрядам, считая, что количество фалангистов увеличилось при Дафне по сравнению с предыдущими кампаниями, и приписывает новых рекрутов к городам основанным Антиохом Епифаном. Но кроме неточности расчетов Тарна, что было уже показано Маркхольмом (Mørkolm (115-8)), едва ли для трех из пятнадцати городов, приписанных Епифану, можно доказать его участие в основании. Из этих трех, Епифании в Армении и Мидии (бывшая Экбатана), в любом случае были не состоянии внести свой вклад живой силой в фалангу. Первая была основана уже после Дафны, вторая ограничивалась собственной областью, как и другие резервные войска этого региона. См. также Jones, The Greek City, 16, который считает, что всем этим городам статус полиса даровал Антиох.
Оценка численности поселенцев, служащих в кавалерии, более сложна. 500 кавалеристов, поведенных Ахеем против Сельги, по-видимому, были рекрутинговым потенциалом Малой Азии. 6 000 не определенного вида всадников, участвующих в сражении при Рафии (5.79.12), должны быть отнесены к другим центрам, но они, вероятно, не представляли все имеющиеся ресурсы живой силы; Мидия еще не оправилась от последствий восстания Молона и часть кавалерии была оставлена для охраны страны. Благодаря интенсивной вербовке в восточных областях, возможно за счет внутренней охраны, численность регулярной кавалерии при Магнесии возросла до 8 000-8 500. (Ливий 37.40 - 6 000 катафрактов, 1 000 агема и 1 000 regia ala и возможно 500 тарентинцев.) При Дафне насчитывалось 4 500 воинов, из которых 1 000 принадлежали к агеме, конной гвардии, набираемой в Мидии. (Polyb. 30.25 - из 9 500 кавалерии, упомянутой в этом отрывке, только 1 000 агема, 1 000 basilike, 1 000 нисейцев и 1 500 катафрактов были "исправны".) Ввиду особых обстоятельств, упомянутых выше, другие 3 500 кавалеристов можно приписать северной Сирии и Месопотамии. Они должны включать 2 500 катафрактов и нисейцев, все, вероятно, военные поселенцы, которые переняли тяжелую броню мидийского образца. Высокая стоимость приобретения и владения этим снаряжением исключает возможность их идентификации как наемников. При вычитании этих всадников и еще 500 из Малой Азии из итоговых 8 000-8 500 при Магнесии, на восточные провинции остается 4 500-5 000.
Если мы добавим к этим цифрам около 3 000 фракийских поселенцев из Персиды, которые сохранили свое традиционное вооружение, общий мобилизационный потенциал поселений, по-видимому, составит 44 000 тяжелой пехоты, 3 000 полутяжелой и 8 000-8 500 кавалерии. Они распределялись следующим образом: Малая Азия - 8 000 пехотинцев и 500 кавалеристов (включая еврейское подкрепление численностью 2 000 человек); северная Сирия и Месопотамия - 25 000 пехотинцев и 3 500 кавалеристов; восточные провинции (в основном Мидия) - 11 000 тяжелой пехоты, 3 000 полутяжелой, 4 000-4 500 кавалерии. Эти цифры не дают повода удивляться в отношении Сирии-Месопотамии и Мидии, но наличие относительного небольшого числа поселенцев из Малой Азии, на первый взгляд, противоречит гипотезе о существовании примерно пяти десятков военных поселений во Фригии и Лидии. Но как я уже указал, число солдат, очевидно, значительно изменялось от одного поселения к другому. Общий потенциал живой силы Малой Азии предполагает в среднем чуть больше ста солдат на поселение, что примерно равно численности клерухов в Птолемевом Керкеосирисе и больше чем в Дура-Европос. Нежелание царей Селевкидов предоставить военным поселениям полисный статус можно объяснить их относительно небольшими размерами: чем больше они были, с тем большим мужеством они добивались и развивали муниципальные учреждения со всеми сопутствующими последствиями относительно их лояльности. Чтобы противостоять практическим трудностям связанным с рассредоточением малого числа поселенцев по большому числу поселений, katoikiai были сосредоточены на относительно небольшой области, напоминая плотную концентрацию мелких Птолемеевых клерухий.
Распределение поселенцев по областями и сохранение основного ядра пехоты в центре северной Сирии обосновывалось стратегическими соображениями: руководящим принципом было сосредоточение большей части армии в центре и выделение малых сил на дальние границы империи. В случае чрезвычайной ситуации сложно было рассчитывать на войска, расположенные на отдаленных рубежах из-за сложностей с мобилизацией, какие пришлось испытать Антиоху III накануне Фермопил (App. Syr. 12(47), 17(74) etc.). С другой стороны, возможно было бы неразумно покидать неустойчивые пограничные области и ослаблять контроль над нелояльным населением, как это случилось перед Дафной. Концентрация крупных сил на севере Сирии была вполне разумной, ибо они могли быть относительно быстро отмобилизованы в любой возможный уголок империи. Размещение их в политическом центре обеспечивало их лояльность, и в то же самое время служило сдерживающим фактором для коренного населения. Войска поселенные в Мидии и Фригии-Лидии, с другой стороны, предназначались для перехвата или задержки захватчиков, как это вероятно делали поселенцы Малой Азии в борьбе против галатов. Войска также способствовали внутренней безопасности. Относительно большая концентрация кавалерии в Мидии является исключением из общей картины. Мидия предоставляла богатые пастбища и традиционно ассоциировалась с лошадьми. С другой стороны, малая численность войск, поселенных в Малой Азии, вытекает, помимо стратегических соображений, изложенных выше, из постоянной опасности задействования их вражескими силами. Следует иметь в виду, что поселения были основаны первыми царями династии, тогда как Малая Азия, особенно ее западные районы, довольно часто переходила в другие руки. Опасность можно проиллюстрировать Накрасой, которая предположительно была основана как поселение македонян, и, возможно, попала под руку Пергама уже во время Лаодикейской войны, а также проптолемеевской политикой, принятой Магнесией-на-Сипиле в это же время. По этой же причине Селевкиды не желали создавать военные поселения в Палестине.
Происхождение поселенцев колебалось от региона к региону как выясняется из анализа численности регулярной армии и обзора поселений. Весьма спорный вопрос о происхождении военнослужащих регулярной армии Селевкидов может быть разрешен способом, удовлетворявших обе стороны; тех, кто склонен рассматривать их как истинных македонян, и тех, кто рассматривает название "македоняне", которое иногда применялось к фаланге, исключительно как псевдо-национальное. Греко-македонский элемент был доминирующим среди поселенцев северной Сирии и Месопотамии, которые предоставляли больше половины численности фаланги: 6 000 киррестийцев, примерно столько же антиохийцев, неизвестная доля от 6 000 граждан Селевкии-на-Маре, и по крайней мере равное число апамейцев, все они были греко-македонского происхождения, а приведенное число поселенцев не намного меньше общего числа военнослужащих и резервных войск, набираемых в этой области. Сальдо закрывается людьми из месопотамских поселений, которые также описываются как македоняне. (pezetairoi, описанные как "сирийцы" в Plut. Flam. 17, были несомненно македонскими военными поселенцами, подобно regia ala в Livy 37.40.11. Кавалеристы (lonchophoroi и xystophoroi) в том же отрывке названные "сирийцами" были союзниками и подданными из верхних сатрапий (см. Livy 35.49.8). Это описание проникнуто презрительным отношением Ливия к армии Селевкидов (loc.cit. и 36. 17.5, все речи сфабрикованы самим Ливием). Поселенцы греческих городов в восточной Мидии, которые, вероятно, служили в фаланге, были также македонского происхождения. Возможность того, что спустя два или три поколения epigonoi первых поселенцев в этих регионах были уже далеко не чистыми греко-македонянами не очень велика: большинство македонян были сосредоточены в полисах, а исследование греко-македонских поселений в Египте свидетельствует, что хотя смешанные браки были весьма обычны в сельских военных поселениях, они были отвергнуты солдатами-гражданами в полисах, и потомки от таких браков не получали гражданские права. Предполагая сходство с ситуацией в Египте и принимая во внимание, что гражданские права, право собственности на землю и военная служба должны быть тесно связаны с Селевкидскими городскими военными поселениями, можно сделать вывод, что Селевкидские солдаты-поселенцы сохранили этническую чистоту или, по крайней мере, оговорка в сторону смешанных браков должна была иметь сдерживающий эффект, так что большинство поселенцев в городах оставались практически греко-македонянами. Численность всадников причисленных к Мидии подразумевает, с другой стороны, что иранский элемент преобладал в кавалерии Селевкидов. Войска в Малой Азии были самыми разнообразными: в Лидии и Фригии katoikiai греков, мисийцев, евреев и персов определенно отслеживаются среди поселенцев, а македоняне образуют лишь ничтожное меньшинство, но так как этот регион поставлял лишь небольшую часть военнослужащих регулярной армии, это не изменяло баланс против македонян, и, следовательно, фаланга Селевкидов рассматривалась античными авторами как монолитный корпус, называемый "фаланга" или "македоняне" без упоминания национальных подразделений, такие как македонская, ливийская и египетская фаланги, отмеченные в описании армии Птолемеев при Рафии (Polyb. 5.65.4, 5, 8, et passim).
Одно из еврейских поселений можно идентифицировать. Еще один надгробный камень III в. до н. э. найденый в области гласит: Ἱουδδηνῶν κατοικία (Μ. Fontrier, Μουσαῖον Εύαγγελοκῆς Σχ. Σμῦρνα, 1886, 73-4). Называлось поселение, возможно, Ἱοῦδδα и трудно удержаться от соблазна идентифицировать поселение как еврейское. По-видимому, неиудейская терминология надписи, эллинизированные имена и ссылка на hierotaton tameion были весьма распространены среди евреев в тот период.
Историю Селевкидских военных поселений, таким образом, можно рассматривать как историю успеха: несмотря на потери ими понесенными, поселения были в состоянии восстановиться в относительно короткий промежуток времени и сохранить свои военные стандарты и позицию единственного источника комплектования регулярной армии. Птолемеевская система поселений развивалась иначе. Хотя я не разделяю мнение о том, что национальный египетский элемент был преобладающим в Птолемеевой фаланге при Рафии, необходимость применения этих ненадежных во всем войск становится очевидной, потому что европейские поселенцы деградировали как эффективная военная сила к началу Четвертой Сирийской войны.
Было выдвинуто несколько теорий, чтобы объяснить различные модели развития. Тарн сосредоточился на неотчуждаемости птолемеевских клеров и отсутствие автоматического наследования в отличие от частной собственности на землю Селевкидских поселенцев. Но хотя либеральные установления такого рода могли иметь краткосрочный эффект повышения морали среди отдельных личностей, в долгосрочной перспективе право наследования имело отрицательный эффект на поддержание постоянной численности рекрутов. Введение права наследования в египетской katoikiai до Рафии, возможно, больше чем любой другой фактор, способствовало разложению Птолемевой македонской фаланги. На самом деле, самые ранние прямые сведения о Селевкидской аграрной практике относятся к первой половине II в. до н. э., но дата, когда была введена частная собственность далеко не очевидна. Так или иначе, нет ничего указывающего на то, что предшествовало реформе в Египте. (Надпись Мнесимаха из Сард, даже если будет привязана ко времени Антиоха III, не имеет никакого отношения к этому: Мнесимах не был военным поселенцем, но, с учетом размера имущества, военным или гражданским бенефициаром довольно высокого ранга). Гриффит приписывает успех Селевкидов политическим институтам и правам гражданства, предоставленным поселенцам. Эта оценка, безусловно, затрагивает военные цели раньше муниципального статуса некоторых поселений Селевкидов; политическое сознание, чувство идентификации с полисом и физическая подготовка, практикуемая в его институтах, объединялись, чтобы удержать граждан у военных знамен. Но это не единственная причина, и, во всяком случае, не учитываются сельские поселения, особенно мидийские, которые были стрежнем кавалерии.
Организация Гвардии, возможно, была основным фактором успеха Селевкидской системы. В следующей главе я попытаюсь доказать, что аргираспиды, гвардейская пехота-фалангисты, была составлена из способнейших сыновей поселенцев, которые служили в гвардии пока земля, отведенная их семье, имела хоть кого-то, ухаживающего за ней. Когда отец умирал или выбывал по той или иной причине из резерва, гвардеец возвращался домой и заменял своего отца. Эта же система применялась и для конной гвардии. Если это предположение верно, то следовательно, почти все военные поселенцы в тот или иной момент служили в гвардии, где они получали первоначальное обучение, практический опыт, и, что важно не в последнюю очередь, хорошую идеологическую обработку и чувство сопричастности к короне, заметное в них и через долгие годы службы в резерве. Фалангит всегда остается фалангитом, особенно потому, что механическая дисциплина боевых действий фалангой не требует длительного периода переподготовки перед боем.
Остается только гадать, почему эти принципы организации были разработаны только в царстве Селевкидов, но не в Египте. На самом деле у Селевкидов не было большого выбора ввиду огромных размеров империи. Из стратегических соображений примерно половина военных поселенцев были разбросаны в приграничных районах на двух границах империи. Огромные расстояния препятствовали скорейшей мобилизации этих войск и вынуждали царя всегда иметь под рукой другую половину поселенцев и постоянные силы гвардии, которых можно было быстро послать в любой уголок царства. Удаленность некоторых поселений от политического и культурного центра империи неизбежно имела бы эффект ослабления их лояльности и привязанности к династии, если бы каждый поселенец не проводил длительное время при дворе или на службе царю. Условия в Египте были совсем другие: клерухи были поселены на относительно небольшой площади, будучи в основном сосредоточены в номосе Арсинои, и теоретически могли быть вызваны в любой момент. Более того, поскольку страна была почти островом для захватчиков, Птолемеи ограничивались наличием заблаговременного предупреждения о нападении, и, можно ожидать, имели достаточно времени, чтобы собрать и переподготовить резервистов (как, впрочем, имело место и перед Рафией). В отличие от необременительного контроля с которым Селевкиды управляли своими провинциями, административно-экономическая структура Птолемеевского Египта не позволяла поселенцу забыть о своих обязательствах перед короной ни на один момент. Кроме того, по-видимому, стремление Птолемеев заполнить казну путем эксплуатации всей доступной рабочей силы для возделывания полей препятствовало им брать на службу сыновей поселенцев, предпочитающих занятия сельским хозяйством военной службе. Серьезная ошибка Птолемеев была в непонимании того, что наличие македонян или европейской живой силы сами по себе не гарантировали достаточного военного стандарта войск фаланги.

Национальные контингенты

Несмотря на свою силу и устойчивость фаланга, набранная из числа военных поселенцев, составляла около половины живой силы Селевкидов при Рафии, Магнесии и Дафне, и, можно предположить, что она была в той же пропорции и в других боях за исключением Фермопил. Остальная часть войска включала в себя различные национальные элементы в такой степени, что национальная гетерогенность была признана в качестве одной из отличительных черт армии Селевкидов (напр. II Macc. 8.9; Livy 37.40.1).
Различные национальные контингенты, упомянутые в больших кампаниях, обычно включают наемников, союзников, союзников-наемников, подданных-вассалов, но статус очень немногих контингентов может быть установлен с определенностью. Единственный элемент, определенный как наемники, - 5 000 греков при Рафии (Polyb. 5.79.9), 2 000 каппадокийцев, присланных Ариаратом к Магнесии (Livy 37.31.4, 40.10), и евреи, которые принимали участие в экспедиции Антиоха VII в восточные провинции по договору "о дружбе и союзе", навязанном Иоанну Гиркану (Jos. Ant. 13.250), были союзными вспомогательными войсками; третий класс составляли вспомогательные войска от подчиненных и полунезависимых наций и племен, подобно киртийцам и элимейцам при Магнесии (Livy 40.10.4). Источники сообщают о существовании промежуточной категории союзников, служивших в качестве наемников: критяне, действующие против Молона, несомненно наемники, определенные как symmachoi (Polyb. 5.53.3), вероятно, в результате каких-то договоров, подписанных с критскими городами, которые получили опцион при вербовке. То же самое относится и к Писидской symmachoi, упомянутой на stelai Сидона, которая, возможно служила Птолемеям, равно как и Селевкидам. Гористая труднодоступная Писидия отделяла сферы влияния двух империй, и как Селевкиды, так и Птолемей стремились привязать независимый воинственный народ к своим делам. Предложение Деметрия I Ионафану разместить 30 000 еврейских наемников в гарнизонах, записанное в I Macc., отражает аналогичное положение дел (10.38). Некоторые военные поселенцы, сохранившие национальное вооружение и стиль ведения боя, возможно, составляли национальные контингенты и не причислялись к фаланге.
Кроме случаев указанных ваше никакой классификации национальных контингентов не зафиксировано. Но некоторые критерии могут быть предъявлены с целью идентификации. Положение каждой нации в отношении с Селевкидами - вот первое соображение, хотя даже это не всегда очевидно, так например галатские племена, хотя и являлись частью Селевкидского государства, их скорее следует рассматривать как наемников (об этом Livy 37.17.7). Во-вторых, некоторое значение следует придавать присоединению нескольких подразделений одному контингенту или одному командиру; наемные отряды не могли быть расквартированы с подданными или союзниками, чьи стандарты дисциплины, военные приемы и мотивация были весьма различны. С другой стороны, контингенты от соседних народов или от имеющих аналогичное оружие, возможно, были объединены, так как они лучше понимали друг друга и могли более согласованно действовать вместе.
Перечень национальных контингентов при Рафии, сохраненный Полибием (5.79), самый подробный и включает в себя имена командиров. Наемники состояли, в первую очередь, из 5 000 греков, 1 500 критян и 1 000 неокритян, последние два, вероятно, по договору (79.9,10), а также 5 000 дахов, карманийцев и киликийской легкой пехоты (79.3). Дахи, воинственное скифское племя с севера Гиркании, и киликийцы, безусловно высокоценимая легкая пехота из Киликия Трахеи, не находились под контролем Селевкидов и не было ничего, что заставило бы их служить в качестве союзников. Карманийцы были частью царства Селевкидов, и их появление в этой группе выглядит ошибкой переписчика, так как они еще раз упоминаются в другой группе из 5 000 бойцов из верхних сатрапий (79.7). Плачевное состояние сохранности текста проявляется в некоторых других случаях в этом списке.
(Ср. пропуск кадусиев в 82.12 (cf. 79.7) и особенно путаница в 82.10 (cf. 79.3-4). Вэлбанк (Polybius, 1.608) считает, что кармании были разделены между подразделениями, потому что по разному были вооружены. Оба отряда, по-видимому, состояли в основном из легкой пехоты, и, следовательно, различие в вооружении и разделение карманиев по другим национальностям, со всеми вытекающими отсюда проблемами, довольно трудно себе представить.)
10 000 арабов Завдиила, вероятно, племена сирийской пустыни под командой местного шейха, должны быть идентифицированы как союзники. Контроль главного торгового пути из южной Аравии и Индии в порты Средиземноморья, затем занятого Антиохом, возможно, вынуждал их искать дружбы с Селевкидами. Некоторые контингенты, описанные ниже как "подданные", вероятно следует рассматривать как союзные.
В подданные включены 5 000 мидийцев, киссийцев (элимейцев), кадусиев и карманиев, хотя кадусии, прибывшие из вассальной Атропатены и кармании, статус которых не ясен, возможно были союзниками. (Kroll, RE s.v. Karmania, 1956, считает карманиев наемниками, но Антиох не тратил бы деньги на наемников такого рода. Их группировка вместе с подданными является решающим фактором.) То же самое относится к 1 000 кардаков, которых можно идентифицировать как курдов, иногда называемых Kardouchoi, из Мидии или Атропатены. Они, кажется, не имеют никакой связи с кардаками в Карии, которые, как уже говорилось выше, не были военными поселенцами, и в любом случае находились под властью Арея, и поэтому не могли быть мобилизованы для Рафии. Участие 500 лидийских аконтистов выглядит странно: Лидия была оплотом мятежного Ахея, который находил понимание с египтянами. Кроме того, akontistai подразумевают нецивилизованные и горские народы, которых среди лидийцев Малой Азии III века до н. э. не было. Даже гораздо раньше, Геродотов "каталог" вспомогательных частей, принявших участие во вторжении Ксеркса в Грецию, который является последним упоминанием лидийцев как боевой силы, описывает их как "очень похожих по вооружению на греков" (7.74.7). Другие ссылки на лидийских солдат, упомянутые Лавнеем 1.449 весьма сомнительны: Curtius 6.6.35 составлена в терминах слишком расплывчатых, что бы можно было прийти к такому выводу, и "лидийские" солдаты в эллинистический период, несомненно, военные поселенцы. Их группировка с кардаками под началом одного командира, показывает, что Lydoi происходили из восточных провинций. И действительно, некоторые библейские и ассирийские источники указывают на то, что определенные племена с похожим названием (Lud на еврейском, Lubdu на ассирийском) заселяли некоторые части западной Мидии и Атропатены.
Персы, которые формировали отряд численностью 2 000 человек вместе с агрианами, возможно, были союзниками из полунезависимого персидского княжества возле Персеполиса или вспомогательным войском из Селевкидской Персиды. Название "агриане" могло быть псевдо-национальным и применимо к персами означало вооружение по агрианскому образцу. Персы-агриане и 1 000 фракийцев имели общего командира, что говорит о том, что фракийцы были набраны из той же области и, следовательно, должны быть идентифицированы с фракийцами из военных поселений в Персиде (Polyaenus 7.40). Если это так, то агриане вполне возможно также были поселенцами фракийско-агрианского происхождения, а не персами. Альтернатива относительно "фракийцев" и "агриан" как наемников из Фракии и "персов" как псевдо-национального контингента менее вероятна. Отсутствие фракийских наемников при Рафии может быть легко объяснено политическими условиями во Фракии и Малой Азии, но трудно себе представить, чтобы опытные и прославленные персидские лучники, которые на самом деле были частью империи, отсутствовали в Селевкидской передней линии.
Подведем итог: национальные контингенты при Рафии состояли из 12 500 наемников, 10 000 союзников, 9 500 подданных и 1 000-2 000 военных поселенцев. Галаты, которые как правило играли важную роль в армиях Селевкидов, не были представлены, вероятно потому, что военная активность Пергама и Ахея (напр. Polyb. 5.77.2) полностью их сковывала.
Классификация национальных контингентов при Магнесии выглядит ясной (Livy 37.40; App. Syr. 32). Наемные войска состояли из 1 200 дахийских всадников, 3 000 триллов, и "наемники по договору" - 1 500 критян, 1 000 неокритян, и, возможно, 4 000 галатов, отчасти европейские (Livy 37.18.7; App. Syr. 6). Свыше 2 000 союзных ауксиллариев, присланных Ариаратом, мы может рассматривать в качестве союзников - 2 500 мисийцев, которые, возможно, были нацелены на ликвидацию своего беспокойного соседа Пергама. В подданные включены 8 000 киртийцев и элимейцев, 4 500 писидийцев, памфилийцев, ликийцев, карийцев и киликийцев, и возможно также 2 700 ливиевых auxiliares mixti omnium generum, предположительно набранных среди восточных народов, упомянутых при Рафии как персы, карманийцы и т. д. Они описаны Аппианом как xenoi и, соответственно, некоторыми комментаторами как греческие наемники, но обстановка в Греции и особенно в Этолии не способствовала набору в промежуток времени между Фермопилами и Магнесией. (Ахейцы примкнули к Пергаму, а этолийцы, которым было гарантировано шестимесячное перемирие, должны были заботиться о себе. Вербовщики селевкидов, которых часто видели на рынках Ионии (Plautus MG 72ff., 75, 974; Polyb. 5.35; 33.18.14) вероятно в данное время были изгнаны враждебными греческими городами.) В любом случае, будь они греками, Полибий смог бы их идентифицировать, как это он делал в других сражениях. Описание Ливием различных контингентов здесь также, как принято считать, более надежное. Фракийские поселенцы не упомянуты, но можно предположить, что они составляли корпус охраны лагеря, численностью 3 000 человек. Их полутяжелое вооружение, а также лояльность как поселенцев и традиционные военные приемы делали их пригодными, больше чем какой-либо другой национальный контингент, для этой чрезвычайно ответственной и критически важной задачи, важность которой была так фатально продемонстрирована недавней катастрофой при Фермопилах. Интересно отметить, что на стороне римлян также служили фракийские войска в качестве охраны лагеря (Livy 37.39.12). Всего наемники составляли 10 700, союзники 4 500, подданные 15 200, а также солдаты из военных поселений - примерно 3 000 человек.
Национальные контингенты в Дафне состояли только из наемников численностью 16 000 человек (Polyb. 30.25). Они включали 5 000 мисийцев, такое же число галатов, 3 000 легковооруженных киликийцев, которые, исходя из свидетельств об их вооружении, были навербованы в независимой верхней Киликии, и 3 000 фракийцев, которые не могут быть идентифицированные с военными поселенцами в Персии, чье присутствие в мятежных восточных регионах было в это время более важным.
Поразительно отсутствие в трех великих свершениях армии Селевкидов народов Месопотамии и Сирии. Финикийцы несомненно были основой Селевкидского флота, но в целом кажется очевидным, что Селевкиды опасались использовать сирийцев и вавилонян (кроме евреев, которые были особым случаем) в своих сухопутных силах. Популярное объяснение, основанное на некоторых древних комментариях, изначально ходивших среди римлян, что сирийцы и месопотамцы были женственными и "мягкими", несомненно не имеет основания. Римская пропаганда не должна заслонять длительные военные традиции этих народов. Соображения внутренней политики Селевкидов являются более приемлемыми: вооружение коренных народов в руководящем центре империи и развитие их военного потенциала было слишком рискованным предприятием, а также от части излишним, ввиду концентрации регулярной армии в северной Сирии. На периферии, с другой стороны, где македонский элемент был довольно редким, местные отряды вполне могли оказаться незаменимыми против внешней агрессии и всегда могли быть направлены на другие фронты в качестве вспомогательных войск. Восстания вооруженных туземцев в отдаленных провинциях всегда могли быть подавлены решительными действиями из центра, но восстание в Сирии подорвало бы само существование царства.
Колебания в соотношении различных категорий было связано с особыми потребностями данного момента. При Магнесии, когда все национальные контингенты были доступны и Антиох в любом случае имел значительное численное превосходство над римлянами, число наемников резко уменьшилось по сравнению с Рафией. Отрыв Малой Азии от царства и снижение безопасности восточных провинций, которые являлись основным источником вассальных и союзных контингентов, были ответственны за рекордное число наемников в Дафне, которые готовились к восточному походу. В любом случае, вывод Гриффитса, что наемники играли малую роль в армии Селевкидов по сравнению с их преобладанием в войсках Птолемеев, кажется, полностью подтверждается. Численность наемников на гарнизонной службе не может быть оценена, но по-видимому большинство из них были отправлены на поля сражений и, во всяком случае, они не превышали численность наемников Птолемеев.
Это главное отличие состава двух армий объясняется успехами Селевкидов в поддержании стандартов военных поселенцев, и огромной территорий с воинственным коренным населением, которую они контролировали, что снижало их зависимость от наемников. Система Селевкидов обеспечивала постоянное наличие войск (хотя не так быстро мобилизуемых, как это было доказано накануне Фермопил) и облегчала экономическое бремя. Но следует подчеркнуть, что эти преимущества перевешивались военными и тактическими недостатками. Опора на "легкие" национальные контингенты вместо наемников, и их развертывание против превосходящих тяжелых или полу-тяжелых войск, было решающим фактором поражения при Рафии и мешало Антиоху III при Магнесии. Таким образом Селевкиды в больших кампаниях пали жертвой эффективности своей системы комплектования. Но в целом следует иметь ввиду, что большие кампании, хотя и решительные, были случаем редким, а армия не могла предназначаться только для таких случаев. "Легкие" национальные контингенты, которые были малоэффективны в больших сражениях, могли быть весьма действенны при военных операциях в различных областях обширной империи. Тем не менее Селевкиды осознавали необходимость не допускать сирийцев и вавилонян в свои армии с тем чтобы сохранить центр царства, тогда как Птолемеи допустили египетских machimoi в свои фаланги и пострадали от внутреннего переворота, который привел к потере большинства зарубежных владений Египетской империи.