Что касается рождения и фамилии Адриана, то он был сыном Адриана Афера. Он был рожден для наук и предавался чтению греческих и латинских авторов. Он оставил небольшое число работ в прозе и очень большое в стихах. Хотя он оказал своей родине особые знаки своей любви, назначил ей привилегии и ассигновал доходы, он никогда туда не возвращался.
Адриан никогда не был усыновлен Траяном, хотя был из того же города, что и он, и считал его опекуном. Потом он породнился с ним, женившись на его племяннице, очень привязался к нему и получил от него командование войсками Сирии, во время войны с парфянами. Но он не получил никакого другого значительного звания и не был даже сделан консулом. Наконец, когда Траян умер бездетным, Аттиан, который был из того же города, что и Адриан, и его опекун, и Плотина, которая его любила, объявили его императором, принимая во внимание то, что он был близко и командовал большой армией. Апрониан, мой отец, правитель Киликии, который был очень хорошо осведомлен о делах Адриана, рассказывал мне обстоятельства его прихода к власти, и он мне сказал, помимо всего прочего, что смерть Траяна держалась в тайне в течение нескольких дней, чтобы подготовить усыновление Адриана, и что письмо, которое было написано сенату под именем Траяна по этому поводу, было подписано не им, а Плотиной: подобной практике примера еще не было. Адриан находился в Антиохии, столице Сирии, где он командовал армией, когда был назначен императором. Накануне ему приснилось, что в спокойную погоду и при ясном небе огонь попал ему в левую сторону шеи и распространился до правой стороны, не причинив ему ни страха, ни зла. Он написал сенату, умоляя принять его избрание и уверяя, что ему не надо почестей, которые он прежде просил.
Кости Траяна были положены в колонну, о которой мы говорили, и почитая его память, в течение ряда лет отмечались игры, называемые Парфянскими. Но после они были отменены так же, как и много других церемоний.
Хотя правление Адриана было умеренным, оно было опозорено убийством некоторых порядочных людей, которые были отняты у мира и в начале, и в конце его господства. Эти жестокие действия едва не лишили его места среди героев. В начале царствования он приказал умертвить Пальму, Цельза, Нигрина и Лузия под предлогом, что они устроили ему засаду на охоте. Он убил других якобы по иным причинам, но на деле из–за власти и богатств, которые они приобрели. В ответ на сетования по поводу их смерти он старался оправдываться, отрицая, что он это приказывал. Казненными в конце его царствования были Сервиан и Фуск.
Как только Адриан вошел в Рим, он простил частным лицам все то, что они должны были императорской сокровищнице и государственной казне за шестнадцать лет. Он бесплатно дал народу игры и зрелища в день своего провозглашения и приказал убить за один раз для развлечения народа сто львов и сто львиц. Он бросал отдельно мужчинам и женщинам, в театре и в Цирке, маленькие шары, где заключались талоны на различные подарки. Он распорядился также, чтобы мужчины и женщины купались впредь в раздельных банях. В тот же самый год философ Евфрат добровольно ушел из жизни и выпил цикуту с разрешения Aдриана, чтобы избавиться от болезней и старости.
В то время жили великие люди; из них первые были Турбон и Симилис, которые своей доблестью возвысились до высоких званий. Турбон вполне хорошо знал военное искусство, исполнял должность префекта претория и на вершине своего положения жил с умеренностью частного лица, ничем не показывая ни роскоши, ни гордости величия. Он был настолько усерден при дворе, что проводил там весь день, и часто шел туда в полночь, когда другие начинали отдыхать. Никогда Турбон не оставался в своем доме, даже когда недомогал, и когда Адриан рекомендовал ему однажды дать себе немного отдыха, он ответил, что префект претория должен умереть на посту. Симилис превосходил их (Турбона и Фронтона) возрастом и званием, но не уступал им в добродетели. Его величие можно признать в одном мелком случае, о котором я здесь расскажу. Когда Траян пригласил его однажды, чтобы побеседовать с ним еще до того, как позвать префектов, хотя он в то время был лишь центурионом, он ему сказал: «Приличие не позволяет тебе, господин, говорить со мной в то время как префекты стоят снаружи». Он потом исполнял против своей воли должность префекта претория, от которой он отделался и, с трудом получив разрешение уйти в деревню, провел там семь лет и, умирая, приказал, чтобы на его могиле написали, что он пробыл много лет на земле, но прожил только семь.
Император посетил различные провинции и различные города, изменяя в некоторых крепости и стены. Он ознакомился со всем тем, что могло касаться армии, вооружения, машин, рвов и насыпей. Он проверял поведение руководителей и солдат, их способ нести охрану, и их гомосексуальные наклонности (?). Он уничтожал злоупотребления, сносил здания, которым угрожало разрушение, и возводил другие. Он приучал воинов проводить физические занятия, почитал упражнявшихся, порицал ленившихся, и им всем показывал, как исполнять свой долг. Не было никого, кто стал бы отговариваться, когда видели строгость дисциплины, которую он навязывал самому себе. Он совершал путешествия пешком или верхом, и никогда в повозке. Он не покрывал себе голову ни в жару, ни в холод и всегда был обнажен и в снегах Галлии, и под солнцем Египта. Короче говоря, он установил своими предписаниями и личным примером настолько крепкую дисциплину в войске, что она держится там еще теперь как закон.
Во время мира он пребывал чаще всего среди чужеземцев, которых он отклонял от замысла новых предприятий, либо своим присутствием и видом своей свиты, либо справедливостью обхождения, либо щедростью. После того, как он установил дисциплину среди воинов, как я ее представил только что, и после того, как он приучил их упражняться, римская конница перешла Дунай, и настолько устрашила варваров, что, собравшись между собой, они приняли Адриана арбитром своих разногласий. В ходе этой поездки, он воздвиг театры во многих городах, и устроил там бои, но не с помпой и великолепием, как в Риме.
Он воздал чрезвычайные почести памяти о Плотине, которая его страстно любила и возвела на трон. Действительно, он оделся в темный цвет на девять дней, воздвиг ей храм и составил гимны в ее похвалу.
Адриан пошел затем в Грецию и там присутствовал на праздновании мистерий. Адриан приказал построить в Афинах храм в честь Олимпийского Юпитера и поместить там собственную статую и дракона, который был привезен из Индии. Он там отметил праздник Вакха в качестве магистрата этого города и одетый по–эллински. Он позволил грекам воздвигнуть ему храм, который был назван Панэллинионом, в пользу которого он учредил игры и назначил ему годовые доходы в зерне и деньгах. Он одарил помимо этого афинян Кефалленией. Он издал много законов и между другими запрещавший сенаторам брать на откуп государственные налоги.
Когда он возвратился в Рим, народ, испустив громкий клич в день зрелища, умолял его дать свободу одному вознице. Но он отказал их просьбе и дал ответ в письменном виде в следующих выражениях: «Ни государство, ни приличия не позволяют вам просить у меня, чтобы я освободил чужого раба, ни чтобы я обязал его господина освободить его».
Построив город на месте разрушенного Иерусалима, он назвал его Элия Капитолина и в том же месте, где был храм иудейского бога, он воздвиг храм Юпитера. Иудеи не могли увидеть без крайнего неудовольствия свою страну занятой чужеземцами и оскверненной безбожием языческой религии. Тем не менее, пока Адриан был в Египте или в Палестине, они оставались в спокойствии, работая только, как им было предписано, над изготовлением оружия и не заботясь о его качестве с той целью, что если римляне, которые над ними господствовали, нашли бы его худо сделанным и выбросили, они могли бы им воспользоваться против них. Но они открыто восстали, как только он удалился. Не осмеливаясь однако подвергаться случаю битвы, они захватили наиболее выгодные посты, воздвигли укрепления, приготовили себе убежища вырыли пещеры и сделали там отдушины для доступа света и воздуха, собираясь туда забраться. Вначале римляне презирали их предприятие, но когда иудеи поднялись во всех частях света, когда хитростью и открытой силой они причинили большое зло, когда многие народы присоединились к ним в надежде на удачу и когда вся земля образно говоря была поколеблена духом их мятежа, тогда император послал против них превосходных полководцев. Самый замечательный был Юлий Север, который по этому поводу был отозван из Британии, где он командовал. Он не отваживался сойтись с ними врукопашную, опасаясь их множества и отчаяния. Но атакуя их поодиночке, пользуясь преимуществом и отрезая им доступ к продовольствию, он ослабил их тем самым, затратив много времени, правда, и не рискуя своими войсками, которых было мало. Он разрушил пятьдесят их крепостей и девятьсот восемьдесят пять поселков. Пятьсот восемьдесят тысяч человек было убито в стычках и в боях; и столь необычайное множество людей погибло от голода, болезней или огня, что невозможно было их сосчитать, и Иудея осталась абсолютно пустынной. Это несчастье сопровождалось разрушением гробницы Соломона, которую они особенно почитали и которая упала сама собой, и нашествием волков и гиен, которые с ужасным воем вторглись в город. Впрочем, и римляне одержали победу не без больших потерь; поэтому Aдриан, написав сенату, воздержался от формулировки, которой обычно пользовались императоры: «Если вы чувствуете себя хорошо, вы и ваши дети, то ваши дела в хорошем состоянии; что касается меня и армии, мы чувствуем себя хорошо».
Почти сразу Адриан послал Севера в Вифинию как в провинцию, которая нуждалась в осторожном и справедливом правителе, столь же уважаемом, как и он. Он правил там настолько благоразумно и установил там настолько хороший порядок в делах частных лиц и империи, что память о нем почитается там еще и сегодня.
Война с иудеями еще не окончилась, когда Фарасман вызвал войну с аланами, которые те же, что и массагеты. Он произвел большие разрушения в Мидии, не пощадил ни Армении, ни Каппадокии. Но аланы вскоре успокоились, подкупленные подарками Вологеза и приведенные в ужас приготовлениями Флавия Арриана.
Адриан пересек Иудею, чтобы перейти в Египет, где он воздал погребальные почести Помпею, и приложил стих, смысл которого состоял в том, что у него были храмы и не было гробницы; и он восстановил его гробницу.
Восстановив также один город Египта, он дал ему имя Антиноя, который был родом из Вифиниона, места в Вифинии, и называемого некоторыми Клодиополем. Этот Антиной служил для удовольствий императора и умер в Египте, упав в Нил, как Адриан написал, или скорее был принесен в жертву. Адриан, который интересовался любым диковинным, как я это уже заметил, и исследовал тайны магического искусства, нуждался раскрыть их в человеке, который бы охотно умертвил себя, так что неизвестно, то ли он удостоил Антиноя благодарности за то, что тот с радостью встретил свой конец, то ли просто памятуя о позорных развлечениях, которым предавался с ним. Один из этих двух мотивов побудил его построить город в месте и воздвигнуть его изображения, или скорее идолы во всех частях мира. Наконец, он был так суеверен, что уверял, будто видел Антиноя на небе в виде новой звезды и лучился радостью, когда слышал от придворных, что душа Антиноя превратилась в звезду, которую астрономы наблюдали в течение нескольких дней. Тщеславие и странность этих суеверий справедливо выставили его на всеобщее посмешище.
Желание ненасытной славы, которой он пылал, привлекало его любопытство к малейшим вещам. Он изучал скульптуру и рисование и обожал всякие занятия, имеющие отношение к войне или к миру, не игнорируя ничего из того, что частное лицо или правитель должны о них знать.
Он был порицаем за свою зависть, так же как за излишек любопытства, за тщеславие в занятиях и за неровность характера. Надо однако признать, что его недостатки возмещались превосходными качествами: бдительностью, предусмотрительностью, щедростью, прилежанием, ловкостью. Добавьте к этому, что он настолько любил покой, что никогда не воевал и лишь умиротворял восставших. Кроме того, никогда он не отнял ничьего имущества, наоборот, оказывал щедрую помощь общинам и частным лицам, всадникам и сенаторам, не ожидая, чтобы его о ней умоляли и предупреждая нужды и просьбы. Он поддерживал строгую дисциплину среди воинов и не позволял, чтобы они злоупотребили своими силами, либо не подчинялись полководцам или угнетали слабых. Не было города ни в пространстве империи, ни в государствах наших союзников, где он не отметился бы благодеяниями. Он посетил их больше, чем любой другой император и везде творил добро. Он дал воду одним, построил порты другим. Он распределял зерно или деньги одним, воздвиг великолепные здания другим, удостоил льгот и привилегий третьих. Он управлял римским народом с величественной строгостью, не опускаясь до ситуации, при которой льстили бы его страстям. Когда ему однажды весьма навязчиво подавали прошение во время гладиаторских боев, он не только отказал, но и велел глашатаю установить тишину словами, которыми прежде пользовался Домициан: «Молчать!» Но глашатай не сказал ничего, но лишь протянув руку согласно обычаю, заставил народ замолчать; и только тогда сказал: «Вот что хотел император». Адриан, совсем не находя плохим, что глашатай воздержался от грубых речей, которые он ему приказал возгласить, стал ценить его больше. Он охотно сносил, когда люди самого низкого происхождения оказывали ему хорошую услугу, борясь с его намерениями. Одна женщина обратилась к нему на улице с прошением; он вначале ответил ей, что у него нет времени; но когда она сказала немного повышенным тоном: «Не будь тогда императором», он повернулся и выслушал ее. Он не делал ничего важного без участия сената, часто творил суд во дворце, на форуме, в Пантеоне и в других местах вместе с первыми людьми, чтобы то, что он судил, тотчас становилось достоянием публики. Он судил также процессы вместе с консулами и оказывал им столь большие почести на играх, что провожал их по домам. Он перемещался в закрытых носилках, чтобы ему не докучала толпа, которая за ним следовала. В праздничные он жил во дворце, чтобы не быть обременяемым делами, и не встречался ни с кем, даже с самыми близкими друзьями, разве что по необходимости. Он всегда имел вокруг себя, в Риме или вне, главных людей империи, сажал их за свой стол, где обычно было четыре пары лож. Он ходил на охоту, когда представлялся случай, совсем не пил вина за ужином, обедал с первыми лицами империи, с которыми приятно беседовал во время еды. Он посещал своих друзей, когда они были больны, присутствовал на их пирах и развлекался с ними в их загородных домах. Он воздвиг некоторым из них статуи на городской площади еще при жизни, другим после их смерти. И никто из них не осмелился злоупотребить его дружбой, чтобы причинить ущерб кому бы то ни было, и не нашлось никого, кто торговал бы его благодеяниями и милостями, как это делали фавориты предыдущих императоров.
Зависть, которой он превосходил всех других, была причиной того, что он погубил людей редких заслуг. Именно по этому мотиву он попытался избавиться от Фаворина, галла родом, и от Дионисия, милетца, и от их последователей. Говорили, что Дионисий сказал Гелиодору, секретарю Адриана: «Император может дать тебе имущество и почести, но не красноречие». Что касается Фаворина, то когда он был почти готов произнести защитительную речь перед Адрианом по делу об освобождении от податей его отечества и боялся опозориться в случае неудачи, он приблизился к трибуналу и сказал только, что его учитель появился ему во сне и велел оказать услугу стране, в которой он родился. Зависть и ненависть Адриана против этих двоих воспрепятствовали ему пощадить их. Более строго он обошелся с Аполлодором, архитектором, которого Траян задействовал для построения Форума, Одеона и гимнасия, так как ему мало было отправить его в изгнание, но он осудил его на смерть под предлогом, что тот совершил какие–то преступления, но в действительности за то, что когда Адриан показал ему свои архитектурные наброски, весьма неграмотные, тот не без дерзости заявил: «Лучше рисуй тыквы, а в этом ты ничего не смыслишь». Адриан рисовал тогда тыквы и извлекал тщеславие из этого рода живописи. Он вспомнил об этом едком ответе, когда достиг власти и послал ему свой план храма Венеры, чтобы показать, что здесь можно обойтись без него, и спрашивал у него, находит ли он повод к критике. Аполлодор ответил ему, что храм ни достаточно высок, ни достаточно велик, что вследствие первого его не видно со Священной дороги, а из–за второго было нелегко выводить оттуда машины и показывать их в театре. Он добавил, что статуи слишком крупноваты и малопропорциональны высоте храма, и если бы богини хотели подняться, то наткнулись бы на свод. Свобода ответа Аполлодора возбудила в сердце Адриана боль настолько жгучую и гнев настолько неумолимый, что он умертвил этого искусного архитектора. Именно по тому же настроению он хотел отменить труды Гомера и заменить их трудами Антимаха, которого многие знают только по имени.
Говорят, что он имел большую страсть к охоте, на которой сломал ключицу и чуть не поскалечил себе ногу. По этому поводу он дал имя «Охота Адриана» городу, который он основал в Мезии. Нужно признать, что любовь к этому развлечению никогда не отвлекала его от заботы о делах, о правлении империей. Коню по имени Борисфен, которым он обычно пользовался на охоте, он воздвиг гробницу в форме колонны, на которой начертал эпитафию. Он был настолько ловок на охоте, что одним ударом убивал кабана чудовищной величины.
Беспокойство, которое уже долгое время причиняло ему возрастающее кровотечение из носа, отчаяло его в выздоровлении, и он объявил Коммода императором, хотя тот страдал тем же самым недугом. Он умертвил Сервиана и Фуска, его внука, хотя первому было девяносто лет, а второму восемнадцать, и лишь под тем предлогом, что они не одобряли его выбор преемника. Сервиан, прежде чем его задушили, попросил огня и бросив вверх фимиам, произнес следующую молитву: «Бог свидетель, я не совершил никакого преступления, и поскольку Адриан умерщвляет меня несправедливо, я прошу у тебя лишь одного мщения: чтобы он, пожелав однажды умереть, не достиг желаемого». Эта молитва не была пустой, так как Адриан изнемогал в тисках долгой и докучливой болезни, в течение которой он много раз желал смерти и пытался ее себе дать. Есть даже письмо, содержащее описание плачевного состояния взывающего к смерти, которая отказывается к нему прийти. Траян настолько ценил заслуги Сервиана, что считал его достойным обладания верховной властью. Однажды за столом он засвидетельствовал своим друзьям, что было бы хорошо, если бы они назвали ему десятерых человек, способных управлять империей. Потом, помолчав некоторое время, он добавил, что просит назвать только девятерых, ибо один у него уже есть, Сервиан.
Адриан потерял так много крови, что весь высох и затем стал страдать водянкой. Когда Коммод умер в то же самое время от потери крови, Адриан приказал собрать в своем дворце главных сенаторов и произнес со своего ложа, на котором он жил по причине болезни, следующую речь: «Так как природа, дорогие мои друзья, обделила меня детьми, ваш закон дает мне право кого–нибудь усыновить. Однако, есть разница между теми, кого приносит природа, и теми, кого усыновляют, первых по рождению, вторых по желанию. Одни часто рождаются с телесными и душевными недостатками, а других берут потому что они от них избавлены. Сперва я положил глаз на Коммода и предпочитал его всем из наиболее благородных в Риме за то, что он собрал в своем лице больше превосходных качеств, которых я мог бы пожелать сыну, которого я мог бы родить. Но так как боги его от нас отняли, я нашел другого, которого вам представляю и который знаменит рождением, умерен по природе, осторожен в поведении и достиг возраста, удаленного от горячности молодых людей и неуклюжести стариков. Он возвысился при повиновении законам и занимал должности только по обычаям наших предков, так что усвоив то, что должно знать правителю, нужно надеяться, что он достойно будет исполнять свои обязанности. Я говорю об Аврелии Антонине, которого вы видите перед собой; хотя он любит покой и свободен от амбиций на господство, он не станет презирать нас, я надеюсь, и не откажется возложить на себя управление империей». Вот как Антонин был облечен верховной властью. Так как он не имел детей мужского пола и хотел добровольно назначить наследника, он усыновил Коммода, сына Коммода, и Марка Антонина Вера. Последний звался прежде Катил и был внуком Анния Вера, который был трижды консулом и военным трибуном. Аврелий Антонин имел приказ Адриана усыновить их обоих, но Адриан гораздо больше уважал Антонина Вера как по причине альянса между ними, так и за крепость его духа, за который он обычно называл его Вериссимом.
Тайнами магического искусства Адриан удалил воду, от которой распухло его тело. Но опухоль вскоре возвратилась, и зло день ото дня возрастало; он желал смерти и не мог умереть, поэтому просил кинжала или яда, но ему не давали. Не находя никого, кто ему здесь оказал бы помощь, он послал разыскать одного язига по имени Мастор, человека крепкого и смелого, чьи качества он обычно использовал на охоте, и обещаниями и угрозами принудил его к тому, чтобы тот умертвил его. Он наметил место, показанное ему когда–то врачом Гермогеном, пониже соска, куда убийца должен был нанести удар и избавить его от жизни, не причинив боли. Но этого удара не хватило, потому что Мастор в ужасе убежал, а император начал жаловаться на свою болезнь и состояние, до которого он был доведен, что не мог умереть сам, хотя мог умертвить других. Затем, не соблюдая более никакого режима, принимая без различия еду и питье, какие ему нравились и повторяя вслух известные слова, что множество врачей убили императора, он испустил дух. Он прожил 62 года, 5 месяцев и 19 дней и царствовал 20 лет и 11 месяцев. Его тело было положено в гробницу, которую он приказал построить на Тибре, близ моста, потому что мавзолей Августа был заполнен.
Он сделался крайне ненавистным убийствами, которые он совершил в начале и в конце своего царствования. Нужно, однако, признать, что он не был жесток по природе, как это проявилось по способу, которым он отомстил однажды лицам, которые его оскорбили, так как, вместо того, чтобы худо обойтись с ними, он удовольствовался тем, что сказал им, что нужно сообщить в их страны, что они ему не понравились. Впрочем, когда совершившие какое–либо преступление были детьми, он смягчал строгость законов и наказаний.