V.

705-й год наступил. В январе его Цезарь перешел Рубикон, и военные действия начались.... Любопытно проследить впечатление, какое наступательные действия Цезаря произвели на Цицерона; вот что пишет он к Аттику: "спрашиваю, что это такое или что это делается? А для меня совершенные потемки: Цингул еще пока наш, Анкону потеряли. Лабиен оставил Цезаря. О ком это речь - об Аннибале или об Императоре народа Римского! О несчастный и безумный человек, который никогда не прозревал и тени прекрасного! И он говорит, что все это делает во имя своего достоинства! Но может ли быть достоинство там, где нет чести? А честно ли держать войска без согласия властей, с оружием в руках занимать города и пролагать дорогу внутрь отечества?
...Но каково тебе покажется, что сделал наш Помпей? Оставил город (Рим), - безрассуднее этого быть ничего не могло... Он говорит: дело общественное не в стенах... Удивительно, как все жалуются: Рим остался без должностных лиц, без сената... Бегство Помпея удивительно всех тронуло... Дело показалось совершенно с другой точки, ничего уже не хотят уступать Цезарю. Объясни мне пожалуйста - не понимаешь ли хоть ты, что все это значит? Мне поручено дело не хлопотливое. Помпей хочет, чтобы я был начальником над всею Кампаниею и морским берегом, и чтобы ко мне относились и с набором, и во всех главных делах вообще, а потому мне придется переезжать с места на место". Немного после Цицерон пишет: "ты хочешь знать, как намерен поступить Помпей; а я так полагаю, что вряд ли он и сам это знает; из нас по крайней мере никто. Видел я консула Лентулла в Формиях, в 10-й день Каденд, видел Либона... все полно опасений и нерешительности... Хочет ли Помпей где-нибудь остановиться или перейдет за море - неизвестно. Если останется, опасаюсь, что не будет иметь вполне достаточных сил для борьбы; а если удалится из Италии, то куда, и что нам делать?..." Лабиен, один из легатов Цезаря, разделявших с ним труды и опасности по Галльской войне, оставил Цезаря я перешел в Помпею. По этому поводу Цицерон пишет к Аттику. "Лабиена считаю героем, давно не было гражданского подвига выше этого; во всяком случае это обстоятельство, если и ничего другого не принесло с собою, - по крайней мере огорчило Цезаря. И то уже хорошо... Что за война - видишь сам: она до того гражданская, что и возникла не от раздоров между гражданами, но от дерзости одного гибельного гражданина; а он силен войском, многих связывает надеждою и обещаниями, возжелал многого и многих... Ему предан Рим беззащитный, но полный богатств всякого рода. А чего нельзя опасаться от того, кто эти храмы и строения считает не отечеством, а готовою добычею?... Мы же, где и когда будем в состоянии поднять голову? А наш вождь как не воинствен, как чужд всякого плана действий! Не говорю уже об ошибках прошлых десяти лет, - какие условия не были бы лучше этого бегства? Да и теперь не знаю, что он думает, хотя и домотаюсь выведать письмами. Верно только то, что невозможно было показать более робости, более замешательства.... Вся надежда на два, завистливо удержанные и почти нам враждебные, легионы; а при наборе очень мало охотников и все уклоняются от войны. Время условий потеряно.... Что будет - не вижу, а допущено нами, или правильнее нашим вождем, то, что мы, выйдя из пристани без руля, отдались на произвол ветрам. Л. Цезарь принес поручение от К. Цезаря... Помпею угодна было, чтобы я прибыл в Капую и содействовал набору, но на него весьма неохотно отзываются кампанские поселенцы... Когда я приехал в Капую, там уже находились консулы и много сенаторов. Желание у всех было одно, чтобы Цезарь, отведя войска, ограничился теми условиями, какие предложил. Одному Фавонию не нравилось, что он, Цезарь, предписывает нам законы, но его на совете не слушали. Уже сам Катон предпочитает рабствовать чем сражаться... Велико разнообразие мнений при наших спорах; большинство впрочем утверждает, что Цезарь не остановится на этих условиях; а что эти предложения сделаны им с целью - остановить наши приготовления к войне, А я полагаю, что он действительно выведет войска. Во всяком случае он победит, если сделается консулом, - но победит с меньшею преступностью, какою теперь действует... Делать нечего, покориться надо. Стыдно даже, до чего бедны мои и воинами и деньгами, а все сокровища не только частные, какие только находятся в городе, но и общественные, какие хранятся в казначействе, ему, Цезарю, оставили. Я во всяком случае не перестаю склонить к миру, и самый несправедливый мир, по моему мнению, полезнее, чем самая справедливая война"... При Помпее находится Лабиен; он не сомневается относительно слабости войск Цезаревых; о прибытием его наш Кней много приободрился". Впрочем Цицерон не прерывал сношений с Цезарем, иди, правильнее, его приближенными ... "Требуций писал ко мне, что сам Цезарь, в 10-й день календ Февральских, просил его написать ко мне и пригласить меня в город (Рим); что он, Цезарь, сочтет это за верх одолжения с моей стороны.... Ответил я Требуцию, - Цезарю прямо писать я не захотел, потому что и он ко мне не писал, - что, в теперешнее время, прибытие мое в Рим крайне затруднительно, но что я нахожусь в моих поместьях, не принял никакого поручения, и набора не произвожу. И в таком положении останусь, пока будет надежда на мир; если же начнется война, то я исполню мою обязанность, а детей отправлю в Грецию. Вижу, что вся Италия воспылает войною; столько зла возбуждено частью завистливыми, частью злонамеренными, гражданами!" Из следующего затем письма видно большое противоречие в мыслях и действиях Цицерона относительно Цезаря; сначала он отзывается о нем с бранью: "Говорят, что Цезарь, несмотря на то, что послал Л. Цезаря с поручениями о мире, самым усердным образом производит набор, занимает места, укрепляет их вооруженными отрядами. О, гибельный разбойник! Никаким спокойствием нельзя загладить такой позор, нанесенный общественному делу! Но, полно сердиться, уступим обстоятельствам времени и с Помпеем отравимся в Испанию". Немного далее: "о Дионисии (учителе сына Цицерона) забыл я тебе писать ранее, но я решился здесь дожидаться ответа Цезаря для того, чтобы, в случае возвращения нашего в город, он бы там нас дожидался".
Весьма любопытно следующее письмо Цицерона, и мы его передаем здесь почти вполне: "краткоречивым делают меня самые обстоятельства; в мире я уже отчаялся, а к войне наши не приготовились нисколько. Пожалуйста не думай, чтобы можно было быть незначительнее этих консулов, а в надежде - их послушать и узнать, каковы наши приготовления, в проливной дождь приехал я в Капую накануне Нон, как мне было назначено. А они еще не приехали и явились смущенные, не готовые. О Помпее говорили, что он в Луцерии и хочет осматривать когорты Аттианские, на которые впрочем твердо рассчитывать нельзя. А о Цезаре слух, что он спешит, и с часу на час будет здесь не за тем, чтобы сражаться (да и с кем?), а чтобы преградить дорогу к бегству.... А мне что делать? К тому, чтобы оставаться склоняют - зима, ликторы, вожди неразумные и нерадивые; а к бегству - дружба Помпея, правда дела, позор единомыслия с тиранном, а о нем неизвестно - будет ли он подражать Фаларису или Пизистрату). В другом письме: "бывши в Капуе, я узнал, что от консулов ждать нечего, что набора нигде и произведено не было.... Наш Кней (Помпей) - дело бедственное и невероятное - до чего упал духом! Ни бодрости, ни плана действия, ни войск, ни заботливости. Не говорю уже о постыднейшем бегстве из города (Рима), о дышавших робостью речах по городам, о совершенном незнании сил не только противника, во и своих собственных... Сам Цезарь меня склоняет к миру, хотя письмо его относится ко времени, предшествующему открытию военных действий. Далабелла и Делий пишут мне, что он мною очень доволен."
В 21 письме, книги 7-ой, Цицерон пишет: "не вижу пяди земли в Италии, которая не была бы во власти Цезаря. О Помпее не знаю ничего и полагаю, что он, если не уйдет на корабль, будет пойман. О невероятная быстрота действий (Цезаря), а нашего приятеля!... Но без скорби не могу винить того, о ком сокрушаюсь и мучусь. Ты не без причины боишься казней, не потому, чтобы Цезарю чего нибудь недоставало к прочности победы и господства, но предвижу, по чьему указанию он будет действовать". В 23 письме читаем: "мы почти в плену, Помпей удаляется из Италии и его (ненавистное дело!) преследует Цезарь, Цезарь преследует Помпея! Зачем? Чтобы убить! О я несчастный и мы все не сделаем ему оплота из тел наших?... И плохие (ненадежные) дела всегда он выигрывал, а в самом этом, лучшем, пал. Разве одно: те он звал, а этого не знал. Трудная по истине задача правильно заведывать общественным делом".
Из всего это можно кажется, не впадая в ошибку, заключить, как, при самом начале борьбы Цезаря с Помпеем, обрисовались их характеры, отношения и как верно умные люди, такие как например Цицерон, предвидели неминуемое торжество Цезаря.
В первом письме 7-ой книги Цицерон пишет в Аттику, что Помпей письмом звал его в Луцерию, как место по его, Помпея, мнению самое безопасное. Цицерон ответил на это, что он, Цицерон, ищет места не того, где безопаснее, но где он мог бы больше принесть пользы общественному делу, что оставить Капую и морской берег значило бы отрезать себе и сообщения, и подвозы из Сицилии и Африки. При этом случае Цицерон говорит; "вот я невольно попал в то дело, где никогда искренно не домогались ни мира, ни победы, а была только одна мысль о позорном и пагубном бегстве". Но идем, и какой бы судьба ни сулила нам жребий, пусть лучше подвергнусь я ему с теми, которых считают хорошими гражданами, чем по видимому с ними разойдусь во мнениях. А на самом деле я вижу уже город (Рим), наполненным хорошими гражданами т. е. состоятельными и богатыми.... Один Помпей трогает меня памятью благодеяния, а не значением. Какое значение можно приписать ему в том деле, в котором, когда мы все высказывали опасения относительно Цезаря, он обнаруживал одну любовь к нему? Теперь же когда сам начал бояться, полагает, что и все должны быть ему врагами. Поеду в Луцерию, не вряд ли ему (Помпею) мое прибытие будет приятно. Не смогу я скрыть, что мне не нравятся все его действия до сих пор"... Во 2-м письме, кн. 8-ой: "к Цезарю я писал одно письмо из Капуи, где отвечал на то, в котором он мне писал о своих гладиаторах, коротенькое, но полное благосклонности, не только без порицания, но даже с величайшею похвалою Помпея... Другое я написал к нему в тот же день, как это к тебе; не мог я не отвечать, когда и он писал ко мне, и Бальб... вряд ля когда либо и где либо какой вождь общественного дела поступил гнуснее нашего друга (Помпея), а мне жаль его... Он покинул город, т. е. отечество... Я охотно умер бы за Помпея; для меня нет дороже человека; но не думаю, чтобы в нем одном была вся надежда на спасение общественного дела... Но если он удалится из Италии, я не думаю, чтобы мне нужно было за ним следовать, я нахожу это вовсе неполезным ни мне, ни детям, да к тому же и неправильным и нечестным"... Цицерон, хотя и отправился в Луцерию к Помпею, но узнал, что безопасно туда достигнуть не может, по тому что войска Цезаря преградили ему путь и, для соединения с Помпеем, не оставалось другого средства, как сесть на корабль и плыть морем. О Помпее Цицерон пишет коротко: "Кней наш - в Брундизий. Бежал. Дело кончено". Надобно припомнить, что Домиций, единомышленник Помпея, собрал в городе Корфиние 30 когорт и ждал, что Помпей поспешит к нему на соединение, и в таком случае Цезарю оставалось бы, или открытою силою проложить себе дорогу в Рим, или, в случае движения туда, он оставил бы в тылу у себя значительные неприятельские силы, которые отрезали бы его от Галлий, а подвоза морем ждать он не мог потому, что вся морская сила находилась в руках у Помпея. Оттого то Домиций с нетерпением ждал Помпея и постоянно письмами звал его к себе. Цицерон по этому поводу пишет: "еще одно только остается нашему приятелю (Помиею) ко всему позору - не помочь Домицию. Все думают, что он ему поможет, а я только не думаю. И так он бросит на жертву такого гражданина и тех, которые, как ты знаешь, с ним вместе? И у самого ведь 30 когорт. Если я не ошибаюсь совершенно, непременно покинет. Невероятно оробел. Только об одном и думает - о бегстве, и ты полагаешь, что я за ним последую, но поистине тебе скажу, что мне бежать есть кого, а следовать не за кем... Что может быть прискорбнее того, что один (Цезарь) в деле самом позорном снискивает рукоплескания, а (Помпей) в самом лучшем - неприятности. На первого смотрят как на сохранителя и врагов своих, а на другого как на предателя друзей. Как я ни люблю нашего Кнея, но как же похвалить то, что он таких людей оставил без помощи? Если от робости, то что может быть постыднее? а если, как некоторые думают, Помпей полагал свое дело их избиением сделать лучшим, то что несправедливее? В шестой день календ вечером меньшой Бальб пришел во мне; он спешил тайком, по приказанию Цезаря, за консулом Лентуллом - обещать ему провинцию, лишь бы только возвратился в Рим; я не полагаю, чтобы его можно было нагнать... Он же - Бальб - мне говорил, что Цезарю ничего так не хочется, как настигнуть Помпея. Этому я верю. "И помириться с ним" - Этому не верю и опасаюсь, как бы все это милосердие не клонилось бы только к одному случаю жестокости. А старший Бальб пишет во мне: "ничего так не хочет Цезарь, как жить без опасений под старейшинством Помпея. Я думаю ты веришь... Помпей теперь во всей вероятности в Брундизие; налегке отправился он вперед легионов из Луцерии. Но это чудовище - Цезарь - обладает ужасною бдительностью, быстротою, деятельностью. Право совершенно не знаю, что будет". Сколько правды в словах Цицерона о героях этой борьбы: "и тот и другой ищут только господства, а вовсе не того, чтобы их отечество было счастливо и в чести. И если Помпей оставил Рим, то не потому, чтобы он не мог его удержать, и Италию не по тому, чтобы он был из нее прогнан; но с самого начала уже была у него мысль - все земли, все моря привесть в движение, призвать к оружию властителей диких народов, их вооруженные полчища привесть в Италию, собрать огромные силы. Давно уже домогается он (Помпей) восстановления царства Суллы, исполняя в этом страстное желание своих приближенных. Неужели ты в самом деле думаешь, что между ними не могло бы последовать никакого соглашения?.. И сейчас возможно. Но ни тому, ни другому не нужно нашего благополучия. И тот и другой хочет царствовать... Ты спрашиваешь, что писал ко мне Цезарь? Тоже, что уже и не раз; в высшей степени ему приятно, что я остался в бездействии; просит, чтобы и вперед так было. Бальб меньшой передавал мне тоже на словах; ехал он к консулу Лентуллу с письмом Цезаря и обещанием наград, если вернется в Рим, но, мне кажется, не успеет его застать; он уже за морем".
Помпей в Брундизие. Цицерон пишет (8.13): "ждем известия из Брундизия. Если Цезарь настигнет нашего Кнея, то есть еще хотя сомнительная надежда на мир, но если тот раньше переправится за море, то надобно опасаться гибельной войны. Видишь ли с каким человеком (Цезарем) приходится иметь нам дело! Каким проницательным, деятельным, на все готовым? Если действительно он будет чужд убийств и ни у кого ничего не отнимет, то он сильнее всего будет любим именно теми, которые больше всего его опасались. Много мне приходится говорить и с городскими жителями и с поселянами. Ни о чем другом не заботятся они - только о землях своих, домах, деньжишках. И полюбуйся, до чего изменился ход дела! Того, на кого прежде располагали все надежды, опасаются (Помпея), а этого (Цезаря) кого боялись, любят. Без прискорбия и вспомнить не могу, как мы сами добились этого нашими промахами я ошибками". О возможном исходе борьбы Цицерон так разумно выражается: "опасность - в раздражении того и другого, а победа до того неверна, что дело, худшее по моему мнению, даже скорее может на нее рассчитывать". О том, как Цезарь принят в Риме и Италии, Цицерон пишет: "и где они, эти ваши лучшие люди? Полюбуйся, как они спешат на встречу Цезарю, как себя ему продают! А города считают его за бога и уже не притворно как тогда, когда о больном Помпее воссылали обеты. Все, что этот Пизистрат не сделал злого, принимается с такою благодарностью, как будто он другому воспрепятствовал сделать это самое зло. На Цезаря смотрят, как на благосклонного, а на Помпея, как на разгневанного. Какие встречи в городах, какие почести! Но ты скажешь, что опасаются? Очень может быть, но во всяком случае того, т. е. Помпея, боятся еще больше. Веселит их хитрое милосердие Цезаря, а гневливости Помпея опасаются... Лучшие люди хотят, чтобы я удалился во что бы то ни стало, а сами остаются!... Мне нужно ехать, соединиться с человеком, более готовым в опустошению Италии, чем в победе"!
Наконец в Капуе, где был Цицерон, получено письмо такого содержания: "Помпей отправился за море со всеми воинами, какие при нем были, что составляет до 30,000 человек; с ним два консула, народные трибуны и сенаторы, при нем находившиеся, все с женами и детьми. Говорят, что он сел на корабль в 4 день перед Мартовскими нонами. С этого дня господствовали северные ветры. Суда, которыми не воспользовался, все велел или изрубить, или сжечь". Вот как Цицерон излагает свои ощущения при этом известии, уже достоверном: "Доселе я был озабочен и тосковал по сущности самого дела, так как я относительно всего оставался в неизвестности. А теперь, когда Помпей и консулы вышли из Италии, уже не тоскую, до горю скорбью; поверь мне, я просто вне себя, до того мне кажется покрыт я позором, почему я не с Помпеем?... Теперь я буду хлопотать - к чему и ты меня склоняешь и подаешь надежду, чтобы Цезарь дозволил мне не присутствовать в сенате, когда там будут обсуживаться какие-либо меры против Кнея; боюсь, что не успею в этом. Явился ко мне от Цезаря Фурний; он мне принес известие, что сын К. Тициния с Цезарем, но что тот считает себя мне признательным более, чем я желал бы, а, о чем он меня просит, узнаешь из его письма". Вот в буквальном переводе письмо Цезаря в Цицерону: "Цезарь император желает доброго здоровия императору Цицерону. Нашего общего знакомого Фурдия видел я на минуту, не имел возможности подробно ни выслушать его, ни договорить с ним, так как я спешил, находясь уже на походе и послав вперед легионы. Впрочем, не мог я обойтись без того, чтобы и не писать к тебе и не послать его в тебе - высказать мою признательность, хотя я уже не раз это делал и, как кажется, еще чаще буду это делать; таковы твои в отношении ко мне заслуги! В особенности прощу тебя, надеясь в скором времени быть в Риме, дать мне возможность видеть тебя там, и пользоваться твоими - советом, влиянием, достоинством, содействием во всех делах. Возвращаюсь к своему предположению; прости моей поспешности и краткости письма. Остальное ты узнаешь от Фурния". Весьма интересно читать в письме Цицерона к Аттику: "поверь мне, я уже вовсе не думаю и не предполагаю возможности благополучного исхода. Вполне понимаю, что ни при жизни их двух (Цезаря и Помпея), ни этого одного (Цезаря), невозможно существование прежнего общественного порядка. Уже я не надеюсь наслаждаться когда-либо спокойствием, и не уклоняюсь ни от какой беды; одного только опасаюсь, не сделать бы чего постыдного или не сделал ли я его уже?" Цицерону постоянно хотелось играть роль миротворца между Цезарем и Помпеем; но в то время он уже сомневался в искреннем желании Помпеем мира; "удивительным образом Кней наш захотел повторения Сулланова царства. Да он этого никогда и не скрывал. Так с ним-то ты хочешь быть? - Исполняю долг благодарности, а не сочувствую делу, как в отношении Милона и - но довольно. - "А дело-то разве не хорошо?" Вполне хорошо, но осуществляется самым гнусным образом. Первый план - задушить город и Италию голодом, потом - опустошать поля, жечь, не воздерживаться от денег богатых людей. Но когда того же можно опасаться и с этой стороны, то я считал бы за лучшее, чтобы то ни было перенести дома. Не решаюсь только подвергнуться обвинению в неблагодарности... Но ты может быть ждешь всего лучшего от Цезаря? Скажу тебе, что когда он взойдет в силу, то в Италии крыши ни одной не оставит. - А ты будешь помогать? - Далеко нет, а что бы не видеть этого, я хочу отсюда удалиться. Разве не видишь? Сенат, законы, судьи, суды утратили свою власть и не только чьего-либо частного, но и общественного состояния не достанет на удовлетворение страстей, издержек и нужд стольких беднейших людей."
В высшей степени любопытно письмо Цезаря в его приятелям Оппию и Корнелию, писанное после сдачи Домиция в Корфиние (см. записки о войне граждан, кн. 1, гл.20-23), где он раскрывает вполне свой план действий: "весьма радуюсь, что вы в письмах высказываете большое одобрение тому, что произошло у Корфиния. Вашими советами я буду пользоваться весьма охотно и тем охотнее, что я, по собственному побуждению, решился действовать как можно мягче и снисходительнее, и стараться всеми силами примириться с Помпеем. Сделаем же попытку, нельзя ли нам снискать расположение всех и пользоваться (долговременною) прочною победою? Прочие жестокостью не могли ни избегнуть ненависти, ни долго удержать за собою плоды победы. кроме одного Л. Суллы, но ему я подражать не буду. Пусть будет новый способ как побеждать, опираясь на милосердие и щедрость. Как это возможно было бы осуществить, кое что мне приходит на ум, а отыскать можно еще больше. Прошу вас, чтобы и вы сами тоже имели в мыслях. Захватил я Кн. Магия, Помпеева префекта; верный моему плану действия - я тотчас его выпустил. Уже два начальника кузнецов Помпея попались в мои руки и отпущены мною. Если они захотят быть признательны, то должны увещевать Помпея, чтобы он был лучше моим другом, чем другом тех, которые и мне и ему были всегда враждебнейшими; их то происками и обязаны мы, что дело общественное пришло в такое положение". Бальб, присылая это письмо Цицерону, присоединяет от себя данные, которые указывают, до чего простиралось неслыханное снисхождение Цезаря: "он сам, без всякого с моей стороны вызова, позволил не находиться при войске, назначенном действовать против Лентула и Помпея, которым я слишком много одолжен. Он, Цезарь, высказал, что с него довольно, если я, по его просьбе, возьмусь исполнять его поручения в городе, но их я, по желанию и тех (противников Цезаря), исполнять могу, и теперь я в Риме занимаюсь и управляю всеми делами Лентула, исполняя в отношении и к ним обязанности дружбы честно и верно... Ручаюсь (если только я хорошо знаю Цезаря), что он больше будет заботиться о твоем значении (достоинстве), чем о своих собственных пользах...."
О силах, и образе действий, Помпея в предстоящую кампанию находим весьма интересные сведения у Цицерона: "справедливо высказываешь ты сомнение о числе воинов; ровно на половину меньше - пишет Клодия. Неправда и относительно истребления судов. А что ты хвалишь консулов, то и я одобряю их образ мыслей, но не действия. С удалением их все надежды на мир должны исчезнуть, а я на него-то и рассчитывал; теперь несомнительно угрожает гибельная война, и начнется она голодом. Впрочем я не скорблю, что не буду участвовать в этой войне, грозящей такими злодействами, что если преступно родителям отказывать в пропитании, то каково же, если наши лучшие люди собираются изнурить голодом исконную и святейшую общую мать - отчизну. И не догадка моя это только, но я присутствовал при их беседах. Все эти морские силы изготовляются в Александрии, Колхиде, Тире, Сидоне, Араде, Кипре, Памфилии, Ликии, Родосе, Хиосе, Византии, Лезбосе, Смирне, Милете, Коосе, с целью - отрезать все подвозы продовольствия от Италии и занять все хлебородные области. И с каким раздражением явится тогда назад Помпей и в особенности против тех, которые хотели только сохранения общественного порядка, как бы оставленный теми, которых сам покинул,... Боюсь, как бы не был опустошен Эпир; да какой же уголок Греции уцелеет, когда Помпей явно хвалится и рассказывает воинам, что он щедростью превзойдет самого Цезаря?..." Говоря о желании своем купить одно поместье, Цицерон высказывает: "теперь все это пойдет за бесценок вследствие того, что вздорожали деньги." А еще далее присоединяет эти, много знаменательные и почти пророческие, слова: "мне кажется все это уже обречено запустению".
Вот что отвечал Цицерон на письмо к нему Цезаря, которое мы привели выше: я прочел письмо, полученное от, общего нашего приятеля, Фурния, в котором ты просил меня приехать в Рим. Что ты желаешь пользоваться моими советами и достоинством - это мне удивительно не было; но тщетно я старался разгадать - о каком влиянии. и содействии во всех делах ты говоришь. Впрочем надежда увлекала меня к той мысли, что ты имеешь в виду, и это вполне соответствует твоей удивительной и необыкновенной мудрости - восстановление спокойствия, мира, согласия между гражданами, и на этот-то предмет я полагал довольно пригодными - и мой характер и личное значение. Если это действительно так, и если у тебя есть какая-либо мысль поберечь Помпея нашего и примирить его с тобою и делом общественным, то для этой цели человека более пригодного как я, конечно не найдешь. Постоянно я и ему, и сенату, при первой возможности толковал о мире и когда взялись за оружие, не принимал ни малейшего участия в военных действиях. Находил я, что этою войною причиняется насилие тебе и что против почести твоей, данной тебе благодеянием народа римского, стараются действовать твои недруги и завистники. А я и в то время не только сам был поборником твоих успехов, но и прочим советовал тебе помогать. Теперь же озабочивает меня сильно достоинство Помпея. Вот уже несколько лет, как я избрал вас двоих, предметом моего особенного ухаживанья, и с тем, чтобы вам оказывать, что и исполнял, мою искреннейшую и усерднейшую дружбу. А потому прошу тебя, или лучше, всеми силами умоляю и заклинаю - при твоих величайших заботах, удели сколько-нибудь времени и этому размышлению, и я тогда навсегда пребуду, памятуя о твоем величайшем благодеянии, тебе признательным и твоим усерднейшим поклонником. Имей только это дело отношение ко мне одному, то и в этом случае я надеялся бы успеть в своем домогательстве; но теперь полагая, что и твоей чести, и общего блага, касается, тебе - меня из немногих сберечь, как человека наиболее полезного вам обоим, и преимущественно могущего содействовать восстановлению согласия между граждан. Еще прежде благодарил я тебя за Лентула, за сохранение человека, которому и я одолжен возвращением (из ссылки). Читая его, полное выражений признательности, письмо о твоем к нему благодеянии, я остался при убеждении, что благодеяние, оказанное Лентулу, на столько же относится и ко мне. Теперь дай же мне возможность благодарить тебя еще больше за Помпея".
Каковы были чувства Цицерона, когда он получил известие, что Помпей осажден в Брундизии: "от слез не могу ни сообразить ничего, ни писать... Что нам делать? Народа римского войско осаждает Кнея Помпея! Рвом и валом окруженного держит! Не дает даже возможности убежать! А мы еще живы, и город этот (Рим) стоит! Преторы оказывают суд и расправу! Эдилы готовят игры! Люди состоятельные берут проценты, да я и сам сижу. Попытаюсь ли броситься туда, но меня сочтут за безумного. Умолять города о содействии? Благонамеренные граждане не пойдут, а пустые даже насмеются; алчущие переворота, в особенности победители и с оружием в руках - употребят насилие... Есть ли честный исход такой бедственной жизни?... Никогда не хотел я разделить победу с Помпеем, но бедствие его предпочел бы!"
Считаем нелишним привести здесь два письма Цезаря, в которых выражается его характер краткостью и сжатостью выражения: "Цезарь - Корнелию Оппию приветствие. 7 марта пришел я к Брундизию, расположился лагерем у стен. Помпей в Брундизии. Прислал ко мне М. Магия о мире. Отвечал я, что мне заблагорассудилось. Хотел, что бы вам это тотчас же, было известно. Как только буду иметь надежду дело привести к какому-либо соглашению, тотчас я вас уведомлю". - К К. Педию Цезарь пишет: "Помпей держится в городе, а мы стоим в лагере у ворот. Затеваем дело большое, много дней на него потребуется вследствие глубины моря, но дело это существенной необходимости. С обоих концов пристани ведем насыпи для того, чтобы или вынудить его оставить Брундизий с войсками, какие у него есть, или воспрепятствовать его выходу". - К Цицерону Цезарь писал: "Правильно ты судишь обо мне - да ведь ты меня хорошо знаешь, что ничто так от меня не далеко, как жестокость. А я, как в своих действиях (милосердия) нахожу себе истинное удовольствие, так и веселюсь, торжествую, что они заслужили твое одобрение. И нисколько меня не волнует то, что, отпущенные мною на свободу, ушли опять, чтобы мне же нанесть войну. Мое первое желание, чтобы я остался верным себе, а они себе. А я бы хотел, чтобы ты у меня находился под рукою в городе (Риме) и дал бы мне возможность пользоваться, как я уже и привык. твоими советами и содействием во всех делах. Да будет тебе известно, что мне нет ничего приятнее твоего (зятя) Долабеллы, Такое и я к нему буду иметь расположение, что и ему другого ничего не останется делать, до того чувства его ко мне сильны и благосклонны"!
Когда, по удалении Помпея из Брундизия, Цезарь отправился в Рим, то по дороге - недалеко от Арпина, он имел свидание с Цицероном. В высшей степени любопытны подробности этого свидания, как их передал Цицерон, которому мы и предоставим говорить самому: "я говорил с ним в таком смысле, чтобы он лучше имел обо мне хорошее мнение, чем нашел бы, за что благодарить. Остался я при своем, что не поеду в Рим; но ошибся в расчете, если полагал, что мне легко будет получить его согласие на это. Напротив, он ни за что не соглашался; в этом он видел с моей стороны приговор осуждения его действиям и прочие - так говорил он - глядя на меня, задумаются приехать. На это я возразил, что других положение совсем не то. Много он убеждал меня. "Да приезжай же и толкуй о мире". - Вполне, как я хочу? - "Да разве я тебе буду предписывать?" - Ну, так я буду говорить, что сенат не одобрит ни преднамеренного похода в Испанию, ни переправы войск в Грецию, да и много сожаления выскажу я о Кнее (Помпее). - На это он Цезарь: "я не хочу, чтобы это было говорено". - Да я так и предполагал, отвечал я на это; потому-то самому и не хочу я быть там, где мне необходимо нужно будет говорить так, и где, я раз приеду, молчать отнюдь не смогу, а потому-то лучше и не ехать. Кончилось тем, что он - Цезарь, видя единственный исход дела, просил меня: подумать. - Отказать и в этом, было бы неприлично. Так мы расстались; я полагаю, что он мною недоволен, а за то я собою так доволен, как уже со мною давно не было".
Но пора и остановиться; этому предмету - отношениям Помпея, Цезаря и Цицерона - посвятим мы со временем особое сочинение. Приведенного выше достаточно, чтобы читатель оценил всю важность и интерес предмета, можно сказать еще нетронутого, так как и в исторических сочинениях обыкновенно повторяют одно и тоже, а к самим источникам обращаются очень редко и неудачно. Так напр. неужели люди, помогавшие Наполеону III писать историю Цезаря, не знали хорошенько по латыни, а между тем у него в цитатах хоть бы писем Цицерона, нередко находим совершенное извращение смысла; приведем любопытный пример. В предисловии Наполеон говорит (в переводе, изданном Вольфом) "Цезарь исчезает, и его влияние господствует еще более, чем при его жизни. Цицерон, его противник (это совершенное неправда, как видно из многого мною приведенного выше) вынужден (!?) воскликнуть: "все деяния Цезаря, его литературные произведения, его слава, его обеты, его мысли представляют после его смерти более силы, нежели тогда, когда он еще жил" Цицерон в приведенном месте, в 10 письме 14 книги к Аттику, говорит совсем не то, что угодно Наполеону; вот слова Цицерона (он отвечает на письмо Аттика и содержащиеся в нем известия): "Полно так ли? И мой, и твой приятель Брут удовольствовался тем, что бы оставаться в Ланувии? А Требонию пришлось окольных путей отыскивать, чтобы отправиться в провинцию? Неужели все, что Цезарь делал, писал, говорил, обещал теперь должно иметь более значения, чем если бы он сам жил?.. Вот это-то и прочее я и выносить не могу"... Из этого явствует - и мы просим всех, знающих Латинский язык, обратиться к подлиннику - что Цицерон хотел высказать совсем противоположное тому, что Наполеону угодно было ему приписать... При жизни Цезаря Цицерон не только ему противником не был, но даже был его приятелем, и в январе 710 года (в марте убит Цезарь) Цезарь обедал подружески у Цицерона... После смерти Цезаря Цицерон принял сторону тех, которые видели в этом событии благоприятный случай восстановить древний порядок вещей, и потому-то Цицерон стал выражаться о Цезаре неприязненно и так, как при жизни Цезаря в самой откровенной переписке никогда и не думал.
Не можем не сделать несколько общих выводов. Из слов лучшего и разумнейшего представителя лучших людей того времени - Цицерона, мы видим, что политическое устройство римского государства, как оно сложилось в историческом ходе событий, уже отжило свой век; страшная неурядица стала господствовать; в этот хаос внесть порядок - могла только власть одного. Не учреждения делают людей, а люди созидают себе те именно порядки, каких стоят. Безусловно хорошей Формы правления или государственного быта нет; все зависит от людей. И демократия, и аристократия, и монархия заключают в себе условия, необходимые для существования каждого общества и государства - обеспечение личности и собственности, и желание я средства доставить каждому возможность наибольшего и наилучшего развития моральных и материальных сил каждого с возможно меньшим пожертвованием личной свободы, но те же сами учреждения носят в себе и семена собственного разрушения. Не всегда истинное равенство живет в демократии, я нет ничего несноснее для разумного человека господства неразвитых масс, а образовать их или развить возможно настолько же, насколько возможно утишить волны морские. Монархия, если во главе ее стоит умный человек, опирающий свое право на длинном ряде веков и именно тем самим не нуждающийся в подольщении низким страстям масс, прибежищу презренных выскочек честолюбцев, представляет наиболее условий благосостояния, прочности и долговечности государства. Наследственный монарх, отрешась от всяких личных видов, которых он иметь не может, до того его личность тесно сливается с государством, держит разумное равновесие между всеми сословиями государства, не допуская преобладания одного ко вреду другого; он имеет возможность выбирать себе достойных слуг и исполнителей везде и всюду, обращая внимание на одни достоинства, богом данные, а не на права рождения или происки демократии, от которых отвернется каждый честный человек. Оттого-то и становится понятным, почему демократические учреждения древнего Рима кончились монархиею; оттого понятно, почему высокая личность Цезаря, едва пять лет, и то среди военных бурь, стоявшая во главе вещей, оставила такое неизгладимое впечатление, что память его, дорогая современникам, сделать еще дороже потомству. Заметим, что Цезарь никакого государственного переворота не делал, ни одной из властей, стоявших во главе государства не отменил, а силою вещей и высокими качествами ума и души стал выше всех. В гражданских смутах не пролил он ни капли крови; только на полях битвы. Милосердием и прощением дышали все его действия. Не льстил он страстям народным: даровая раздача хлеба народу введена до него; до него честолюбцами, не имевшими другой надежды выказаться, истощены все средства обольщения черни, так что в этом отношении Цезарю уже не осталось ничего. Если Цезарь пал от мечей своих друзей и приближенных, то не очистительною жертвою идеальных мечтаний восстановления уже, невозможной тогда, республики, а просто потому, что своим бескорыстием не удовлетворил он ожиданий своих близких, в мыслях деливших собственность лиц, принадлежавших к противной партии. Имя Цезаря сделалось почти нарицательным для имени монархов, и действительно он им великий урок... Если имя Цезаря благословляли современники, если к нему благоговеет и потомство, то какому позору обречены имена Тиберия, Нерона, Калигулы и прочих?

А. Клеванов.
Москва. 1869 г. Апреля 14.