Прочитано кое–что об Аполлонии со слов Филострата.
Он говорит, что Вавилон огорожен круглой стеной протяженностью в 480 стадий, в три полуплефра высотой и менее полуплефра толщиной. Город разделен на две равные части Евфратом, под которым проходит подземная переправа, обобщающая невидимым снаружи путем царские дворцы на обоих берегах. Рассказывают, что женщина по имени Медея, которая здесь царствовала когда–то, соединила берега реки уникальным способом. Она погрузила в реку камни, медь и смолу, образовав озеро; затем прорыла в пересохшем русле траншею глубиной в две оргии — так что казалось, будто она появлялась в упомянутых дворцах словно из–под земли — и покрыла ров сверху смолой, восстановив уровень русла. Дно и стены получившегося тоннеля отличались необыкновенной прочностью, ибо смола от соприкосновения с водой твердеет как булыжник. Потом над еще влажной замазкой было опять пущено течение Евфрата, и так устроился переход.
Дворец покрыт медной кровлей и весь от нее блестит. Палаты, терема и портики украшены серебром и золотой парчой. По словам Аполлония, там есть чертог с потолком в виде купола, похожим на небесный свод; он выложен лазуритом, а камень этот по причине своей темной синевы являет глазам цвет неба. Статуи почитаемых там богов вознесены ввысь и кажутся золотыми, словно сияя от природного света. Царь творит там суд; четыре вертишейки, подвешенные над сводом, напоминают ему о неизбежности рока и о том, что он тоже смертный. Подвесили этих птиц якобы маги, частые гости во дворце; они называют их "языками богов" [1.25].
Автор говорит, что, покинув персидское царство и приближаясь к Кавказу, Аполлоний и его спутники почуяли запах весьма благовонной земли.
Гору Кавказ мы считаем началом Тавра, который через Армению и Киликию простирается до Памфилии и Микале, до морского берега, где проживают карийцы и где предел Кавказа, но не его начало, как думают некоторые, ибо высота горы Микале не так значительна, тогда как вершины Кавказа настолько неимоверны, что разрезают солнечный свет. Другая цепь Тавра, которая окружает сопредельную с Индией Скифию до Меотиды до левобережья Понта, имеет длиною более двадцати тысяч стадий, ибо именно такова общая протяженность Кавказского хребта.
То же, что утверждали относительно нашей части Тавра, будто она продолжается и за Арменией, долгое время подвергалось сомнению, пока не подтвердилось благодаря барсам, которых, я знаю, ловят в богатой ароматами Памфилии; ибо звери эти настолько обожают благовония, что, издалека влекомые чутьем, они идут из Армении через горы к "слезам" стиракса, как только ветры подуют с той стороны, где дерево это источает душистую смолу. Рассказывают, что в Памфилии однажды поймали молодую барсиху в золотом ошейнике с надписью на нем армянскими письменами: "Царь Арсак богу Нисию". Арсак царствовал тогда в Армении, и я думаю, что это он посвятил зверя Дионису по причине его величины, ибо Дионис называется Нисием по имени города Нисы в Индии, и не только индийцами, но и всеми народами востока.
Барсиха одно время повиновалась человеку и давала себя трогать и ласкать, но с наступлением весны умчалась в горы, томясь по самцу, прямо с ошейником; так ее и словили у отрогов Тавра, куда она была завлечена ароматами. Итак, Кавказ отделяет Индию от Мидии и спускается другой цепью до Красного моря [2.2].
Пересекая Кавказ, они увидели, говорят, людей в четыре локтя ростом и чернокожих, узрели и других, уже в пять локтей ростом, когда переправились через Инд [2.4].
Перевалив через гору Кавказ, говорит автор, они повстречали людей, едущих на слонах. Народ этот обитает между Кавказом и рекою Кофен; они неимущие управители слоновых стад. Кое–кто из них ездит и на верблюдах, которых инды применяют для скорого путешествия; те пробегают за день тысячу стадий, ни разу не склонив колена [2.6].
Спутники с Аполлонием переправились через Инд, ширина которого более сорока стадий в судоходной части. Говорят, он начинается с Кавказа и уже там он полноводнее всех других судоходных рек Азии, многие из которых в него впадают [2.18].
После того как они перешли Инд, говорит автор, назначенный сатрапом проводник повел их прямо в Таксилу, где находился дворец индийского царя. Жители за Индом, как говорят, носят одежду из местного льна и обувь из папируса, а люди познатнее наряжаются в виссон, который произрастает якобы на дереве со стволом как у белого тополя и с листьями как у ивы. Аполлонию, по словам автора, понравился виссон из–за сходства с его холщовым плащом. Таксила не уступает по величине Ниневии и укреплена по образцу эллинских городов. Дворец же принадлежал владыке, который правил тогда державой Пора [2.20].
Истоки Гифаса, к которым, как говорит автор, Аполлоний прибыл после того как он перешел Гидраот и посетил многие народы, начинаются в долине и там судоходны, но дальше кораблям не проплыть, ибо, торчащие из воды то тут то там остроконечья скал вместе с воронками вокруг них делают реку непригодной для навигации. По ширине Гифас сравним с Истром, крупнейшей из рек, протекающих в Европе.
Деревья, занимающие берега и Гифаса, и Истра, также почти похожи; только индийские источают смолу, из которой местные изготавливают свадебные благовония. Только в Гифасе и больше нигде водятся рыбы–павлины; их называют так соименно с птицами потому, что плавники у них голубые, чешуя пестрая, а хвосты золотистые и по желанию сворачиваются и распускаются.
. Еще в реке обитает тварь, похожая на белого червя; его варят для получения масла, горящего настолько сильным огнем, что пламя можно удерживать разве что в стекле. Тварей этих ловят только для царя, который применяет их для взятия твердынь, ибо когда зажженный жир соприкасается с крепостной стеной, вспыхнувший пожар нельзя погасить никакими известными людям огнетушительными средствами [3.1].
Ловят в этих болотистых долинах также диких ослов с одним рогом на лбу, которым рогом они храбро бодаются совсем как быки. Инды делают из их рогов кубки для вина, и выпивший оттуда в тот день уже не заболеет, и от раны не пострадает, и из огня выйдет невредим, и никакой яд его не отравит. Однако пить из кубков, как и охотиться на ослов дозволено одному царю. Что это басни, доказывается тем, что индийские цари болеют и умирают. Но увидеть этих ослов в описываемом виде можно [3.2].
Оттуда Аполлоний перешел в ту часть Кавказа, которая простирается до Красного моря; она покрыта различными видами ароматов; на вершинах гор произрастает киннамон, который внешне похож на молодые побеги виноградника. Распознать это растение можно благодаря козе, которой если протянешь щепоть киннамона, она поведется за рукой как собака и побежит за уходящим, тычась носом ему в ладонь, а если отгонит ее пастух, будет стонать, словно у нее отобрали лотос. На крутых обрывах растет горный ладан и множество других деревьев, в том числе и перечное дерево, которое обихаживают обезьяны; похожее на греческую иву, оно растет на отвесных утесах, недоступных человеку; в тех местах, говорят, обитает обезьяний народ, населяющий все тамошние пещеры и расселины. Обезьяны в почете у индов, для которых они собирают перец, и поэтому люди отгоняют от них львов с помощью луков и собак. Занемогший лев нападает на обезьян с целью излечиться, ибо их мясо врачует его болезнь, а состарившийся ловит их ради пропитания, ибо став неспособными к охоте на оленей и кабанов, он пожирает обезьян, которых одних в состоянии настигнуть из последних сил.
Относительно же перечных деревьев происходит вот что. Инды подходят к горе, срывают доступные им плоды, роют вокруг деревьев ямы и сносят туда сорванный перец, бросая небрежно, словно он не представляет для них никакой ценности. И обезьяны, наблюдая это сверху со скал, ночью начинают подражать действиям людей: срывают с деревьев гроздья, тащат их и бросают в ямы, откуда инды собирают "урожай" без забот и труда [3.4].
Перевалив через гору, они узрели, говорят, плоскую равнину, пересеченную вдоль и поперек полными воды рвами, которые служат границами участков, а во время засухи вода оттуда, заимствованная из Ганга, применяется для орошения. Равнина эта, говорят, лучший край Индии и самый обширный среди тамошних стран, ибо надо идти пятнадцать дней по берегу Ганга и восемнадцать дней от моря до обезьяньей горы, чтобы ее преодолеть.
Край этот — сплошной чернозем и родит в изобилии любые плоды, так что там можно увидеть колосья высотою с камыш, бобы втрое больше египетских, а также кунжут и просо необычайных размеров; произрастают там якобы и орехи. А вот виноград там мелкий, вроде лидийского или меонийского; вино от него приятно для питья, а гроздья благоухают как только сорвешь. По словам Аполлония, он нашел там дерево, видом схожее с лавром и на нем почки видом и размером с преогромный гранат, а внутри их находятся яблоки темного цвета как у лепестков гиацинта, вкусом превосходящие все на свете плоды [3.5].
Спустившись с горы, они случайно стали свидетелями охоты на змей, ибо вся Индия кишит большущими змеями; ими наполнены болотистые равнины и горы и от них не свободен ни один холм. Болотные змеи медлительны, длиною в тридцать локтей, не имеют кокуля, чем неотличимы от самок, со спинами черными и менее чешуйчатыми, нежели у других пород. Равнинные змеи превосходят болотных во всем, ибо они длиннее, перемещаются быстрее самых стремительных водных потоков и никто не ускользнет от них. Они имеют кокуль, который едва выдается у молодняка, развит у взрослых и наконец вздувается, окрашиваясь в огненный цвет и приобретая очертаничя гребня. Они бородаты, шею держат высоко, их чешуя сверкает серебром, а в зеницах глаз заключены самоцветы, чья сила якобы чудодейственна во многих таинствах.
На равнинную змею охотятся, когда она нападает на слона, что повлекает гибель обоих. Люди забирают как добычу змеиные глаза, шкуру и зубы, которые похожи на клыки самых крупных кабанов, но тоньше, круче изогнуты, и они острее, чем у больших рыб. Горные змеи кажутся золотистыми из–за своей чешуи, размером превосходят равнинных, борода у них густая и тоже золотистая и брови плотнее придвинуты к глазам, нежели у равнинных; взгляд у них грозный и беспощадный. Они издают звук словно бряцают медью, когда извиваются по земле, а их багровые кокули пылают огнем поярче пламени факела. Эти змеи убивают даже слонов.
Сами они ловятся индами вот как. Взяв алую ткань с вытканными на них золотыми письменами, чародейство коих нагоняет сон, люди кладут ее перед змеиным логовом и та убаюкивает змею с вечнобдящим взором сокровенными заклинаниями, так что тварь высовывает голову из убежища и засыпает прямо на магических буквах. Тут инды набрасываются на нее спящую, бьют топорами, отрубают ей голову и достают оттуда драгоценные камни, переливающиеся всеми цветами радуги и обладающие волшебной силой, какая была, говорят, и в перстне у Гига. Однако часто бывает, что змея хватает человека несмотря на топор и ворожбу и утаскивает его к себе в нору, при этом почти сотрясая гору. Змеи эти по рассказам населяют также высоты в окрестностях Красного моря. О продолжительности их жизни трудно узнать и все догадки не заслуживают доверия [3.6–8].
Когда путники двигались дальше, говорит автор, им послышались звуки флейты — это пастух собирал стадо из белых оленей, которых инды доят, считая их молоко очень питательным [3.9].
Оттуда за четыре дня пути через плодородную и богатую страну они прибыли в замок мудрецов, называемых брахманами, с которыми оставались продолжительное время, увидев и услышав там по их словам то, во что не поверил бы ни один разумный человек. Гнусная вера о переселении душ пришла якобы как раз оттуда к пифагорейцам через посредство египтян. У этих индов длинные волосы как у лакедемонян в древности и у фурийцев; они повязывают их белой лентой и ходят босиком. Они носят одежду, похожую на короткую тунику, сотканную из самородной шерсти, производимой землей, белой как памфилийская, но помягче. Это их священные одежды и только для них одних землей дается шерсть. Носят они еще перстень и посох [3.15].
Автор говорит о камне, называемом пантарб; наибольший из них размером с ноготь и родятся они в подземных пещерах на глубине четырех оргий, и когда он родится, то от его энергии земля вздувается и трескается. И нельзя его добыть, разве только заклинаниями можно удержать. Ночью от него как днем, ибо он огненный и лучистый, а днем он ослепляет сильнейшим сиянием. В нем заключено свечение невыразимой мощи, и брошенный в море, он притянет к себе все разбросанные по дну там и сям камни, которые прилепятся к нему гроздью словно пчелиный рой — вот какая исходит от него сила. И сказочник Филострат заявляет, что [брахман] Иарх показал Аполлонию и сам камень, и все его свойства [3.46].
Он говорит, что пигмеи обитают под землей в области по ту сторону Ганга, и то, что рассказывают про образ их жизни, не выдумки. А вот скиаподов, макрокефалов и прочих тварей, о которых сообщает в своих баснях Скилак, нет ни в других землях, ни в Индии [3.47].
Золото, которое добывают грифоны, говорит автор, представляется в виде гальки, похожей на капли, и высекается клювом. Грифоны действительно обитают в Индии, ростом и силой сравнимые со львами, которых, пользуясь преимуществом в крыльях, они атакуют; превосходят они силою также драконов и слонов. Однако летают они как слабокрылые птицы, да у них собственно и нет настоящих птичьих крыльев, но имеются лишь алые перепонки. Тигр единственный зверь, которого они не могут настигнуть, ибо проворством тот не уступает ветру [3.48].
О птице фениксе автор сообщает то же, что и другие писатели [3.49].
Он говорит, что Аполлоний прожил у индов [брахманов] четыре месяца. Затем, покинув священную гору и имея с правой стороны Ганг, а с левой Гифас, он спустился к морю через десять дней пути. Во время путешествия путникам явилось много любопытного, в том числе обезьяны, но другой породы, нежели из перечной страны — черные, мохнатые, собаковидные и ростом с карликов. Они прибыли к Красному морю, которое, говорит автор, очень темного цвета и называется Эрифрейским по имени царя Эрифра [3.50].
Там они сели на корабль, увлекаемый нежным и благоприятным ветром. Они восхищались устьем Гифаса, который устрашающе устремляется в море. Действительно под конец его течение низвергается в каменистые, тесные, крутые места, через которые он прокладывает себе путь и впадает в море единым устьем, становясь опасным для тех, кто слишком приближается к берегу. Они говорят также, что видели устье Инда, где находится город Патала, омываемый им со всех сторон, и куда приплыл некогда флот Александра, ведомый опытным мореходом Неархом. Что же касается утверждений Орфагора, что в Красном море не увидишь Большую Медведицу, что мореплаватели там не могут обозначить полдень и что видимые звезды меняют там своё положение, то следует его словам вполне доверять.
Путешественники упоминают также маленький островок по имени Библ, где водятся улитки, устрицы, ракушники и прочие обитатели прибрежных скал — все вдесятеро крупнее греческих. Там же добывается из белых ракушек камень маргарит, скрывающийся в их сердцевине [3.52–53].
Они достигли также по их словам Пагады в стране оритов, где камни и песок медные, где реки несут медные блестки. Медь эта настолько благородная, что ориты считают свою страну золотоносной [3.54].
Они говорят также, что случайно попали к ихтиофагам, чей город называется Стобира. Жители там одеваются в чешую больших рыб. И овцы в тех краях похожи на рыб, ибо питаются ими, потребляя странную пищу.
А вот инды–карманы племя довольно цивилизованное. Море возле их берегов настолько богато рыбой, что у них даже нет рыбных садков, ибо они имеют ее сколько хотят и не засаливают впрок [3.55].
Автор говорит, что они причаливали также к Валаре; этот эмпорий утопает в миртах и пальмах, лаврах и садах с разнообразными растениями. Напротив лежит священный остров Селира. На его стороне, обращенной в открытое море, имеется на дне громадная впадина, где водятся устрицы, заключенные в белые раковины, внутри которых масса жира, но никакого камня. Туземцы выжидают, когда море утихнет или успокаивают его сами, вылив туда масла. Тогда пловец ныряет за добычей, снаряженный как резчик губок, однако снабженный ещё железной плитой и ёмкостью с благовониями. Приблизившись к моллюску, он выпускает благовоние для приманки; тот открывается и аромат опьяняет его: тотчас он пронзается железным острием и из его раны выходит жидкость, которую ныряльщик собирает в круглые углубления, выдолбленные в железной плите. Там эта влага затвердевает и приобретает вид природного жемчуга, который и есть белая кровь Красного моря. Море в тех краях кишит стадами китов и чтобы их отогнать, корабли имеют на корме и на носу колокола, звон которых пугает этих тварей. Наконец путешественники доплыли до устья Евфрата и направились по их словам вверх по реке в Вавилон [3.57–58].
В четвёртой книге Филострат рассказывает одни мифы и выдумки во славу и для похвалы Аполлония.
Между окраинными побережьями Европы и Ливии есть пролив в шестьдесят стадий, и через него Океан проникает во Внутреннее море. Пограничная оконечность Ливии именуется Абинна, и высокие горы, вершины которых населены львами, простираются до земель гетулов и тингов, диких ливийских племён, и ещё далее, если плыть по Океану до устья Салека, на девяносто стадий; и здесь ещё не конец, однако расстояние уже не исчислить, ибо за рекой Ливия пустынна и безлюдна. Оконечность Европы зовётся Кальпа; она справа для того, кто входит в Океан, и простирается на шестьсот стадий до древней Гадиры [5.1].
Много говорят о приливах и отливах Океана; я сам видел это явление у кельтов. Но почему море так наступает и отступает? Это Аполлоний, мне кажется, верно обьяснил. В одном из писем к индам он говорит, что Океан колеблем выходящими из многих подводных и прибрежных пещер ветрами, и это движение похоже на процесс дыхания у человека, когда вдохи чередуются с выдохами. Аполлоний подтверждает своё мнение наблюдением за больными в Гадире, ибо пока вода поднимается, души не покидают умирающих, которое совпадение было бы невозможно, когда бы не всходило и земное дыхание.
Говорят, что воздействует на Океан нарождение или полнота или убыль луны, и я знаю, что это правда, ибо Океан соразмерен с четвертями луны, вместе с месяцем прибывая и убывая. У кельтов день сменяет ночь и ночь сменяет день при весьма скоротечном прибавлении света или темноты; так, например, в окрестностях Гадиры и Столпов эта мгновенность, говорят, поражает взор, словно зарница. А ещё рассказывают, будто с Ливией сопредельны Острова Блаженных, вплотную подступающие к её необитаемой окраине [5.2–3].
Гадира расположена на самом краю Европы. Жители этого города весьма суеверны. Они воздвигли алтарь в честь Старости, и они одни празднуют смерть песнями. У них есть также алтари в честь Нищеты, Искусства и Геракла Египетского и ещё другие в честь Геракла Фиванского, ибо последний по их словам прошёл до соседней Эрифии, когда он захватил Гериона и его коров, а первый благодаря мудрости измерил землю до крайних её пределов. А ещё говорят, что жители Гадиры греки по происхождению и воспитаны по–эллински [5.3].
Путешественники видели в той стране деревья, каких нет больше нигде на земле и которые называются Герионовыми; являясь помесью сосны с елью, в числе двух растут они на могиле Гериона и сочатся кровью подобно тому, как и тополи–гелиады источают золото. Храм на острове занимает всю его территорию, вымощенную тесаным и гладким камнем. В храме поклоняются обоим Гераклам. Там нет их статуй, но египетский имеет два медных алтаря без надписи и изображения, а фиванскому воздвигнут один каменный алтарь с барельефами, представляющими Лернейскую гидру, Диомедовых коней и двенадцать подвигов самого героя. В святилище находится также золотая олива Пигмалиона; достойно немалого восхищения изящество самой работы, но особенно восхищает плод на ветви, ибо он смарагдовый. Показывают в храме ещё золотой пояс Аякса, сына Теламона, но как и зачем этот герой прибыл к Океану, тамошние не знают.
Колонны Геракла в храме сделаны из одноцветного сплава золота и серебра, высотою более локтя, четырёхугольные как наковальни, а их конусы покрыты письменами, которые ни египетские, ни индийские, ни читаемые вообще. Поскольку жрецы никак это не комментировали, Аполлоний сказал им: ''Геркулес Египетский запрещает мне молчать о том, что я знаю. Колонны эти скрепляют Землю и Океан, а письмена начертал сам Геракл в обители Парок, чтобы помешать всякой войне между этим стихиями и сохранять нерушимым согласие, которое их обьединяет''.
Наши путешественники поднялись по реке Бетису, где Аполлоний нашёл главные доказательства своего обьяснения приливов и отливов. В самом деле, когда море прибывает, река возвращается к своему истоку под воздействием упомянутых мною ветров. Страна, которая по имени реки называется Бетикой, богатейшая на земле; Бетис протекает через города, пастбища, через прекрасно возделанные поля, и погода там приятная, как в Аттике осенью, когда справляют мистерии [5.6].
Рассказы поэтов об Этне Аполлоний отверг как сказки, заявив: ''Что ж, я и сам восхвалял творчество Эзопа, однако оговорюсь: басня, которую я отметаю, не принадлежит Эзопу, но без перерыва повторяется стихоплетами. Послушать их, так под этой горой стонет какой–нибудь скованный гигант, Тифей или Энкелад, который в долгой агонии изрыгает все это пламя. Я согласен, что существовали гиганты, ибо в различных местах обнаружены могилы с костями людей исполинского роста, но не допускаю, чтобы они вступили в борьбу с богами; что надругались над храмами и статуями, может быть, но штурмовать небо и изгонять оттуда бессмертных — и говорить так, и верить в это чистое безумие. Другая сказка, хотя на вид и менее оскорбительная для богов, но тоже нелепая, что это Гефест работает у себя в кузнице в недрах Этны, и грохот постоянно звучит от его наковальни. Однако, есть на земле и другие вулканы, но не скажешь, что существует на свете столько гигантов и Гефестов [5.16].
Так откуда же огонь появляется в подобных горах? Земля, содержащая смесь смолы и серы, курится, естественно, но без пламени. Однако, если в ней много пустот и воздух проникает в эти полости, то она вздымается как пылающий факел. А затем пламя увеличившись устремляется с гор как поток воды, распространяется в низменности и достигает моря огненным ручьем" [5.17].
Эфиопия занимает самую западную часть земли, как Индия обьемлет восточную оконечность. Она граничит с Египтом через Мероэ, простирается до ливийской пустыни и соприкасается с морем, которое поэты называют Океаном и которое по их словам окружает всю землю. Эфиопия дарует Египту Нил, который течёт от Порогов и приносит от эфиопов ил, затопляющий Египет.
По пространству эту страну не сравнить с Индией, как и любую другую землю, известную людям. Даже если присоединить Эфиопию к Египту (разве Нил их не обьединяет?), им вместе Индию все равно далеко не покрыть. Размышляя над особенностями Инда и Нила, находишь между ними немалое сходство: они заливают землю в то время года, когда земля нуждается в воде, только в них водятся крокодилы и гиппопотамы и им посвящены одинаковые религиозные обряды.
Существует сходство и между обоими странами — свидетельствуют о том одни и те же пряно–ароматические растения, которые там растут, львы и слоны, причём последних ловят и приручают и в Египте, и в Индии. Обе страны питают зверей, которых больше нигде не встретишь, и еще неизвестных в других краях чёрных людей, пигмеев, кинокефалов и прочих уродов. Индийские грифоны и эфиопские муравьи имеют, несмотря на несхожесть внешнего обличия, общий инстинкт; как говорят, они любят землю, где есть золото, и стерегут его [6.1].
Когда Аполлоний прибыл к границам Египта и Эфиопии — место это зовется Сикаминон — он обнаружил на перекрёстке двух дорог золото в слитках, лен, слоновую кость, коренья, елей и благовония, и все это без присмотра. Зачем, я обьясню. Эфиопы везут на это торжище продукты своей родины, египтяне доставляют туда же свои товары равной стоимости, чтобы обменять то, что они имеют, на то, что им необходимо. Пограничные жители там не совсем черные, но одни светлее эфиопов, другие темнее египтян [6.2].
Оттуда, говорит автор, Аполлоний направился к месту, посвященному Мемнону, куда провел его молодой египтянин Тимасион. По словам Аполлония, он был плохо принят эфиопскими гимнософистами и не получил от них тех же почестей, каких его удостоили брахманы. Дело в том, что философ Евфрат, питая вражду к Аполлонию, своей клеветой настроил гимнософистов против него.
Автор говорит, что индийские брахманы гораздо мудрее эфиопских гимнософистов. Он говорит, что последние живут под открытым небом на невысоком холме почти у берега Нила. Аполлоний прибыл к ним от моря и по Нилу [6.3–22].
Проведя немного времени с гимнософистами, путешественники направились по ведущей в сторону гор дороге к Нилу. Из того, что они увидели, обращают на себя внимание нильские пороги, которые суть земляные горы, похожие на лидийский Тмол; Нил спускается и всю почву, которую несет, распространяет и на весь Египет. Шум водопада и грохот от низвержения его в Нил настолько невыносимы, что некоторые подошедшие слишком близко стали глухими [6.23].
Аполлоний и его спутники, идя дальше, узрели холмы, покрытые деревьями, с которых эфиопы собирают листья, кору и смолу. На их пути попадались львы, барсы и прочие хищники, но они не причиняли им вреда, даже напротив пускались наутек, словно страшась вида людей. Путники видели также оленей, косуль, страусов и онагров в немалом количестве, но в основном буйволов и ещё козлотуров — помесь быка и козла — откуда и их название; часто встречались кости и полуобглоданные туши последних, ибо львы, насытившись свежей добычей, брезгуют обьедками в уверенности, что всегда найдут новую [6.24].
На этой земле обитают кочевые эфиопы, живущие в кибитках как в городах. С ними соседствуют элентофаги, охотники на слонов, которые питаются и торгуют их мясом. Среди других народов Эфиопии числятся также насамоны, людоеды, пигмеи и скиаподы в пространстве до Океана, куда однако не доплывет ни один моряк, разве что занесет штормом [6.25].
Пока Аполлоний и его спутники рассуждали о встречных зверях и рождающей различные виды животных природе, они услышали шум, похожий на тот гром, который ещё не разорвался, но первые его раскаты уже звучали в небе. "Товарищи!'' воскликнул Тимасион, "мы приближаемся к порогу, последнему от устья и ближайшему к истокам". Пройдя десять стадий, они увидели низвергающуюся с горы реку, ничуть не более полноводную, чем Марсий при слиянии с Меандром. Помолясь Нилу, они пошли далее, и больше не встречали животных, потому что звери по своему естеству боятся шума и предпочитают обитать возле тихих вод, нежели около грохочущих стремнин. Через пятнадцать стадий они услышали звук другого порога, для слуха совсем нестерпимый, ибо поток падал с более высокой горы и обьемом вдвое превышал предыдущий. По словам Дамида он и некоторые другие настолько оглохли, что остановились и просили Аполлония не продолжать путь, но тот вместе с Тимасионом и другим товарищем по имени Нил отважно достиг третьего порога, о котором по возвращении рассказал следующее.
В этом месте над Нилом громоздятся горные вершины высотою до восьми стадий; отроги эти совершенно отвесны, словно в некоей странной каменоломне, и к ним обращен ненизкий берег Нила. Питающие реку ключи струятся по кромке гор, а затем низвергаются оттуда и пенистым полноводным потоком падают, наконец, в Нил. Этот двойной водопад во много раз оглушительнее прочих и гул от него в горах может лишить слуха; поэтому трудно его созерцать. Что касается дальнейшего пути, к первоистокам Нила, то туда и не добраться, и даже нельзя об этом и думать из–за демонов, о коих слагают песни, как и Пиндар в премудрости своей сочинил гимн о божестве, приставленном к нильским порогам для измерения реки [6.26].
Император Домициан, говорит автор, запретил декретом оскопление и культивирование виноградников с приказанием вырубить уже посаженные. Аполлоний, находясь тогда у ионян, сказал им: "Эти постановления не относятся ко мне, потому что, может быть, я единственный человек, который не чувствовал потребности ни в половых органах, ни в вине. Однако наш прекрасный государь не видит, что он сохраняет мужчин, но холостит землю" [6.42].
В седьмой и восьмой книгах Филострат хвалит свободу речей Аполлония перед тиранами и особенно перед Домицианом и рассказывает о том, как он был обвинен и добровольно явился в трибунал, и как он оказался в тюрьме, и как был заключен в оковы и освободился, и как защитил себя и покинул судилище. Потом автор уверяет, что Аполлоний не имел никакого касательства к магии и что никто не питал к ней большего отвращения, нежели он, хотя сам написал много чудесного о нем, и он говорит, что смерть его была загадочной и наделала много шума и что он при жизни заботился о своей кончине. По словам автора он не раз повторял: "живи незаметно, иначе умрешь незаметно". Будучи предан добродетели, он всегда подражал мудрости Пифагора.
Изложение Филострата приятное и очень разнообразное, для чего он использует подходящие слова и конструкции, которые до него никто среди писателей не применял. Некоторые говорят, что он пренебрегает порядком. Мы знаем, что он был весьма учен и, не отступая от правил синтаксиса, придумал новое построение фразы. Известно также, что он злоупотреблял архаизмами, редко встречающимися даже у древних. Он доказывает, что это не запрещено и не напрасно, но необходимо для цели придать очарования стилю, который является убедительным и обаятельным.