Величайшая из битв Александра

Точных сведений о том, когда войско Александра вышло из Тира, не имеется. Надо думать, однако же, что это случилось в июне или июле 331 года, потому что только в конце последнего Александр перешёл через Евфрат, при Тапсаке, в трёхстах пятидесяти милях к северу от Тира. Курций Руф, иногда злоупотребляющий легковерием читателей, говорит, что Александр прошёл это расстояние в одиннадцать дней, послав вперёд отряд инженеров, который построил мосты через реку, вероятно, лёгкие, временные, понтонные. Когда Александр прибыл в Тапсак, то он нашёл два моста уже готовыми, но оба они не доходили до противоположного берега, так как на нём находился сторожевой персидский отряд в пять тысяч человек. При появлении Александра отряд этот бежал, и мосты были скоро достроены. Тапсак находился на том месте, где теперь стоит Ракка (Ницефорум), и служил в древности обычным пунктом переправы. Ширина реки равняется здесь семистам пятидесяти футам. В наше время караваны, направляющиеся в Алеппо, переправляются несколько выше, около Вира, в ста милях к западу от Ракки.
Стояла страшная жара, и Александр, заботясь о здоровьи войска, старался избежать движения по равнинам Месопотамии, а потому пошёл не к югу, на Вавилон, а к северу, вверх по течению Евфрата, до возвышенностей, служащих отрогами гор Армении. Кроме лучших климатических условий этот путь гарантировал и лучшее снабжение войска провиантом. Персы, взятые в плен при переправе, говорили, что Дарий выступил из Вавилона и остановился лагерем на берегу Тигра, близ Гаугамелы. Он предположил, что Александр непременно в этом месте попробует переправиться через Тигр и занял позицию для того, чтобы защищать броды.
Место, им выбранное, находилось, как было выше сказано, около маленькой деревни Гаугамеллы, но предание настойчиво относит битву, произошедшую на этом месте, к городу Арбель (теперешний Эрбель), лежавшему на пятьдесят миль к востоку. Вблизи этого пункта тогда сходились все пути сообщения, как теперь они сходятся в Мосуле, тут же около, и как это было на заре истории, когда Ниневия, полуразрушенные валы которой находились в виду лагеря, была целью всех караванов. Здесь проходила большая дорога, соединяющая Сузу с Сардами и дальним Западом, так же как и дорога из Экватабы, Средней Азии и Индии, из Вавилона и от Персидского залива к Армении, Понту Эвксинскому и Требизонду.
Торговые пути из Индии к западу были всегда артериями, по которым протекало мировое богатство. Они оживляли страну, по которой были проложены, так же, как Нил оживляет орошаемые им пустыни. Изменение их направления всегда указывало на перемену в положении главных бытовых центров. Страны, которые желал завоевать Александр, были обогащены именно тем, что через них, с древнейших времён шла торговля Индии с Западом. Позднее, благодаря его открытию морского пути из Индии в Персидский залив, торговля эта пошла на Буеру, Багдад и Дамаск, а ещё позднее, когда возникло Парфянское государство (2-е столетие до Р. Х. - 3-е столетие нашей эры), она отклонилась на путь, тоже подготовленный Александром, т. е. через Красное море, Египет и Александрию. В цветущие времена Рима именно Египет был центром индийского транзита. Затем транзит этот попал в руки магометан и шёл через Константинополь до самых Крестовых походов, когда его перехватили города северного берега Средиземного моря, с Венецией и Генуей во главе, обогатившимися именно благодаря торговле с Индией. Потом Васко де-Гама открыл путь вокруг мыса Доброй Надежды, и старые дороги сразу опустели. Лиссабон сделался главным торговым городом в Европе, и богатства Индии стали изливаться на Пиренейский полуостров, возвышая Португалию и Испанию. Англичане и голландцы довольствовались при этом ролью носильщиков, до тех пор, пока сумасшедший Филипп 2 не закрыл для них Лиссабонского порта и сначала голландцы (1595), а потом англичане (1601) не стали торговать прямо с Индией, при чём сразу разрушили монополию Лиссабона. В результате - богатство и могущество Англии. В новейшее время прорытие Суэсского канала повернуло индийский транзит в старое его русло и сделало обладание Египтом необходимым для англичан. В ближайшем будущем открытие железной дороги, соединяющий Ливан с Персидским заливом, передаст, вероятно, этот транзит в руки Германии, а там, может быть, и в руки России, когда индийские железные дороги сойдутся с закаспийскими. Рельсовый путь всё же надёжнее морского, и старые караванные дороги, вероятно, вновь оживятся.
Услыхав, что Дарий его дожидается, Александр тотчас же повернул к Тигру и перешёл его в восьмидесяти милях выше Гаугамелы, около современного Джезира, где Тигр разливается на тысячу футов и потому становится мелким, представляя прекрасный брод, Дарием тогда не охранявшийся. Во время переправы случилось затмение луны, которое жрец Аристандер счёл благоприятным для македонян предзнаменованием, тем более что внутренности жертвенных животных предсказывали победу. Александр поэтому быстро двинулся вперёд.
По расчётам новейших астрономов, затмение это было двадцатого сентября 331 года. Александр, таким образом, провёл около двух месяцев в Месопотамии, между тем как прямое расстояние от Тапсака до Гаугамелы - не более двухсот пятидесяти миль.
Войско Дария состояло из самых разнообразных элементов. В состав его входили племена, подвластные Персии - жители Скифии, Бактрианы, Согдианы, Арахории, Аравии и Армении. Целый год оно собиралось и обучалось, так что далеко превосходило, по организации, те нестройные орды, с которыми Александр имел дело при Иссе. Осторожный Арриан определяет его численность один миллион пехоты и сорок тысяч кавалерии. Одних вооружённых колесниц, о которых и речи не было при Иссе, теперь находилось более двухсот. Это были обыкновенные боевые колесницы, снабжённые большими ножами на концах дышла и осей, а иногда и на самом кузове - специальное персидское изобретение. Дарий ожидал от них сильного нравственно- устрашающего влияния на неприятелей, но, кажется, ошибся в расчётах; тем не менее он заранее позаботился о том, чтобы предоставить им свободу действия, не только выбрав для битвы совершенно ровное широкое поле, но даже искусственно сгладив на нём неровности.
Александр приближался к Гаугамеле с большими предосторожностями, совсем не так, как это было при Гранике, когда он бросился на неприятелей очертя голову. Надо признаться, что и окружающие обстоятельства того требовали. Александр теперь находился в самом сердце неприятельской страны, сжатый между рекой и горами, перед лицом громадной и прекрасно организованной армии, стоявшей в укреплённом лагере. Всё дело Александра было поставлено на карту и зависело от исхода предстоящего сражения.
Утром 21-го сентября он тронулся в путь, по проходу между рекой и горами. На четвёртый день похода, 24-го сентября, разведчики донесли ему о приближении к передовым постам неприятеля: персидский кавалерийский отряд в тысячу человек, наткнувшись на разъезды Александра, при первом же их натиске поспешно отступил.
Пленные рассказывали, что Дарий со своей армией находится неподалёку. Для того, чтобы дать отдых своему войску, Александр остановился, устроил укреплённый лагерь и пробыл в нём четыре дня. 29-го сентября начались приготовления к походу, и ночью македонцы выступили, оставив в лагере обоз и нестроевые части.
При их приближении персы стали в боевой порядок. Спускаясь с ряда низких холмов, войско Александра увидало перед собою, на расстоянии четырёх миль, громадную армию неприятеля, занимающую необозримое пространство. Александр приказал остановиться и собрал военный совет. Нападать ли тотчас же или предварительно осмотреться? Горячие головы настаивали на первом решении, но Парменион и другие благоразумные люди советовали подождать. Кто знает, не устроено ли где-нибудь засады? Можно ли нападать, не зная ни расположения неприятельских войск, ни особенностей местности? Это мнение восторжествовало. Войско было оставлено в боевом порядке, а сам Александр, со свитой и конвоем, отправился на рекогносцировку. Возвратившись, Александр опять собрал совет, на котором был выработан план атаки, и все командующие отдельными частями получили подробные инструкции. Персидская армия, тем временем, находилась в строю, ежеминутно ожидая нападения. Пришло время обедать, а приказа к наступлению всё нет и нет. Наступила, наконец, ночь на 31-е сентября; македонская армия заснула, а персы продолжали ждать нападения.
Плутарх даёт блестящую картину этой ночи перед решительным сражением, богатую контрастами: мрак и покой на холмах, огни и смятение на равнине; практик Парменион, вдумчиво осматривающий поле будущей битвы, и мистик Александр у жертвенника, близ ставки, старающийся завязать контакт с невидимым миром...
На одиннадцатую ночь после лунного затмения, перед началом мистических празднеств в Афинах, две армии увидали друг друга. Дарий, при свете факелов, осматривал своё войско, с утра стоявшее в боевом порядке. Александр, среди своих отдыхающих сподвижников, совершал жертвоприношение богу страха и, с помощью прорицателя Аристандера, стремился заглянуть в будущее. Тем временем Парменион с другими высшими начальниками, осматривая равнину между Нифратом и Гордийскими горами, видя всю её залитою светом костров и факелов, слыша ропот громадного войска, подобный отдалённому шуму бурного моря, задумывался о судьбе предстоящей битвы, сомневаясь в возможности преодолеть Дария при дневном свете. Он, поэтому, дождавшись окончания жертвоприношения, приступил к Александру с просьбой начать сражение ночью, для того чтобы скрыть от своего войска страшную опасность борьбы с таким сильным неприятелем.
"Я не ворую своих побед", - отвечал ему Александр.
Здесь, как и всегда, Парменион оказался специалистом, а Александр - любителем. Битва для последнего была спортом, имеющим свои законы и свои правила чести. А всё же, по словам Арриана, решимость его была основана на правильном расчёте. Он не хотел подвергаться случайностям ночного нападения, а рассчитывал более на свой военный гений и на непреложность вышеозначенных законов любимого им спорта.
Результаты показали, что он не ошибся в расчёте. Войско его, успевшее отдохнуть за ночь, вступило в битву со свежими силами, а персы, целые сутки простоявшие в боевом порядке, измучились и ослабли. Если бы битва началась утром 30-го сентября, то случилось бы обратное: утомлённые переходом македонцы принуждены были бы нападать на свежее войско Дария.
Окончив разговор с Парменионом, очень уже поздно ночью, Александр удалился в свою ставку и заснул так крепко, как этого с ним никогда не бывало. Военачальники, пришедшие утром за приказаниями, были удивлены этим, тем более, что им пришлось самостоятельно распорядиться завтраком войска. Когда откладывать наступление было уже невозможно, Парменион вынужден был разбудить Александра, назвав его два или три раза по имени. Александр проснулся и на вопрос Пармениона, почему он спал как победитель, а не человек, которому приходится ещё начинать кровопролитную битву, смеясь от души отвечал:
"Ну вот ещё! Разве тебе не кажется, что мы уже одержали победу, перестав, наконец, гоняться по громадной и пустой стране за избегающим битвы Дарием?"
Утром 1-го октября (331 г.) обе враждующие армии стояли друг против друга. У Александра было не более сорока тысяч пехоты и семи тысяч кавалерии - едва достаточно для того, чтобы противостоять центру армии Дария. А кроме этого центра, далеко в обе стороны, шли ещё крылья последней, способные обнять и поглотить маленькую кучку сподвижников Александра. Очевидно, что не числом воинов, не напором масс, была выиграна эта битва, но целесообразным расположением войск и верой его в предводителя. Полный и точный отчёт, дошедший до нас, о сражении позволяет нам определить причины его благоприятного исхода. Если бы мы ничего более не знали об Александре, то одна только великолепная тактика его в битве при Гаугамеле давала бы ему право на звание величайшего военного гения.
Для того, чтобы предохранить свою армию от обхода, Александр по-ставил за каждым из своих флангов резервные колонны, готовые повернуться лицом к неприятелю, нападающему сбоку. Атаку, как и всегда, он готов был начать при помощи вооружённой пиками конницы, против левой части неприятельского центра. Вопрос состоял только в том, чтобы найти удобный для нападения пункт, и Александр пристально вглядывался в поле сражения, ожидая подходящей минуты. Сначала он двинул всю линию своих войск вправо. Передвинулись, сообразно этому, и персидские войска, стараясь держать свой центр против центра македонян. Но при этом передвижении они поневоле вышли за пределы равнины, предназначенной для действия колесниц.
Видя это, Дарий решился напасть первый, послав свою скифскую и бактрианскую конницу в обход правого крыла македонской армии. Отряд греческой кавалерии, посланной навстречу, был отброшен, но затем другие конные отряды, к нему присоединившиеся, заставили персов отступить, хотя и с большим для себя уроном. В то же время Дарий пустил свои колесницы против центра македонской армии, рассчитывая прорвать и уничтожить его. Но эта попытка не увенчалась успехом. Македонцы убивали копьями лошадей или схватывали их под уздцы, ещё не допустив до строя. Перед теми же колесницами, которым удавалось до него добраться, фаланги расступались, согласно заранее данному приказу, а потом опять смыкались и били неприятеля в тыл.
Передвижение персидской армии влево обусловило небольшой разрыв в её центре. Александр тотчас же это заметил и, собрав отряд, состоящий из части фаланг, с хетерской кавалерией во главе, послал его в этот разрыв. Быстрым как молния движением отряд этот проник за первую линию персидского войска, к тому месту, где находился сам Дарий. Ничто не могло противостоять напору отборной конницы, поддержанной фалангами испытанной твёрдости. Дарий, возница которого был пронзён пикою, бросился бежать; первые ряды войска смяли второй ряд, тоже обратившийся в бегство; левый фланг, одновременно атакованный правым крылом Александра, смешался, и вскоре вся левая половина персидского войска, вместе с центром, пришла в полное расстройство.
На правом крыле, между тем, парфянская, индийская и персидская конница, прорвавшись сквозь центр армии Александра (в том месте, откуда был взят отряд, атаковавший Дария), отрезала и окружила левое её крыло, угрожая окончательно его уничтожить. Парменион послал к Александру за помощью.
Вот тут-то и пригодились резервы, поставленные за фалангами. Бросившись на неприятеля, они смяли его, заставив отступить по той же дороге, по которой он пришёл. А на этой дороге персидская кавалерия встретила самого Александра с хетерийцами, спешившего на помощь к Пармениону, и участь её была решена. Немногие успели прорваться к своим рядам, но зато хетерийцы понесли большой урон.
Несколько минут нерешительности - и вся персидская армия бросилась бежать.
Началось преследование. Страшная пыль, из которой доносились только крики ужаса, топот копыт, бряцанье оружия и хлопанье бичей, скрыла бегущего неприятеля и ту бойню, которая продолжалась до самой ночи, сжалившейся, наконец, над побеждёнными.
За рекой Ликусом Александр остановился, чтобы собрать своё войско и дать ему маленький отдых. Но в полночь он вновь двинулся по направлению к Арбеле, надеясь догнать Дария. Последний, впрочем, мог об этом не заботиться: потеря времени, вызванная просьбой Пармениона о помощи, спасла его от плена и смерти. Он был теперь в безопасности и предоставлял победителю воспользоваться всем захваченным в персидском лагере. Сопровождаемый своей гвардией и отрядом бактрианской кавалерии, он бежал к востоку, в Мидию; армия же его рассеялась в четыре стороны. Тысячи попали в плен; убитых нельзя было сосчитать. Величайшая битва в древнем мире кончилась; судьбы мира решились в один день; течение истории на тысячу лет вперёд изменило своё русло.
Предоставив Дария его судьбе, Александр немедленно переправился через Тигр и пошёл прямиком к югу, на Вавилон, стоявший в трёхстах милях от места битвы. В этом городе его встретили с таким же искренним удовольствием, как в Мемфисе, и он, со своей стороны, не обманул ожиданий населения, отнесясь с уважением к местным верованиям и обычаям. Осмотрев редкости города, он приказал восстановить храм древнего бога Ваала, и, руководствуясь указаниями жрецов, принёс последнюю жертву.
Внешнее великолепие Вавилона и сознание своего господства над этим городом подкрепили идею, возникшую в уме Александра ещё при покорении Тира и Египта - идею о соединении всего мира под своей властью, под властью человека, которого сама судьба, очевидно, предназначает на такой высокий пост.
Из Вавилона он пошёл на Сузу, которая, со всеми своими богатствами - около пятидесяти тысяч талантов (65 000 000 долларов) - тоже охотно сдалась победителю. Оттуда, оставляя Дария на северо-востоке страны, он двинулся в Персию, собственно так называемую, покорив попутно уксийцев и рассеяв войско царского наместника Ариобарцана, старавшегося преградить ему путь к Персеполю и Пассаргадам. Оба эти города взяты были без сопротивления. Если верить Диодору и Курцию Руфу, то в Персеполе Александр захватил сто двадцать тысяч талантов, а в Пассаргадах - шесть тысяч (суммы и по нашему времени громадные - в общем более трёхсот миллионов долларов). Но, кроме денег, в последнем городе Александр нашёл ещё по словам Плутарха, драгоценных сосудов, благородных камней и различной дорогой утвари столько, что ею можно было нагрузить десять тысяч пар мулов и пять тысяч верблюдов. Всё это взято было, конечно, из царского дворца, хотя в те времена весь город и состоял, должно быть, из одного только этого дворца.
Перед выступлением из Персеполя, где по словам Плутарха, Александр провёл четыре месяца (зимний сезон), он велел сжечь царский дворец. Разные авторы, впрочем, разно говорят относительно целей и предумышленности этого деяния. Плутарх, Диодор и Курций представляют его как естественный исход чересчур весёлого времяпровождения. Вот рассказ Плутарха:
"Приготовляясь оставить город и идти на Дария, Александр со своими приближёнными и женщинами, сопровождавшими войско, собрались выпить и повеселиться. Наиболее известной из этих женщин была Таиса, любовница Птоломея, будущего царя Египта, родом из Аттики. Под конец вечера, выпив изрядное количество вина и желая сказать что-нибудь приятное Александру или даже подстрекнуть его, она выразила чувство, хотя и доказывающее её патриотизм, но, пожалуй, слишком низкое для того положения, которое она занимала. Заявив, что за труды, перенесённые при следовании войском через всю Азию, она вполне вознаграждена возможностью пировать во дворце персидских царей, Таиса прибавила, что торжество это было бы ещё полнее, если бы она могла своими руками зажечь жилище Ксеркса, который когда-то превратил в пепел Афины.
Слова её были восторженно приняты всеми присутствующими, так что и сам Александр увлёкся. Увенчанный цветами, он встал со своего ложа и, взяв в руки факел, пошёл по коридорам дворца, причём пьяная толпа соратников последовала за ним, оглашая воздух вакхическими песнями. Скоро и всё македонское войско, узнав об этом, бросилось поджигать дворец, так как воины думали, что разрушение последнего служит признаком конца кампании и скорого возвращения домой".
Этот рассказ, хотя и неподтверждаемый Аррианом, по всей вероятности, правдив. По крайней мере, сожжение дворца должно было сопровождаться именно такими сценами, хотя, может быть, мысль о нём подана была не Таисой. Арриан говорит, что мысль эта явилась у самого Александра и была обсуждена на совете, где Парменион сильно восставал против неё. Сжигая дворец, Александр, по-видимому, хотел, во-первых, отомстить потомкам Ксеркса за разрушение Афин, а, во-вторых, символически показать всему миру, что могущество персов разрушено, и персидское государство больше не существует - мысль не особенно счастливая, так как она не только не давала Александру никаких политических выгод, но возбудила против него общее недовольство. Недаром Арриан говорит, что по его мнению "Александр поступил в этом случае неблагоразумно". Великий македонский герой и сам, впрочем, держался такого мнения впоследствии.
Хотя Александр успел овладеть столицей, казной и семейством царя персидского и даже сжёг его дворец, но сам царь был на свободе и пользовался властью. В пятистах милях от Персеполя, в Экбатане, основал он свою резиденцию и сидел там спокойно, ожидая какой-нибудь перемены в военном счастье Александра и приготавливаясь бежать в Гирканию (северо-восток теперешней Персии), если бы Александр двинулся к Экбатане. В виду этой последней возможности, он даже отослал свой гарем, казну и крытые дорожные экипажи к горному проходу, известному под названием Каспийских Ворот. Пройти за эти ворота - для Дария значило выехать за пределы своих владений, так как власть его хотя и распространялась на бактриану, Согдиану и даже на скифские племена, живущие далее к северу, но власть эта была более или менее фиктивной, и он явился бы среди них беглецом.
В начале весны 330 г. Александр двинулся именно на Экбатану. Пока персидский царь был жив и свободен, права победителя оставались сомнительны, а честолюбие Александра росло с каждой победой, и он уже не мог удовольствоваться ролью объединителя греков. В его душе возник уже образ единого, всесветного государства, управляемого человеком, который не был бы ни греком, ни египтянином, ни ассирийцем, ни персом, а гражданином вселенной, не имеющим ни родины, ни религии. Эта меч- та могла быть осуществлена лишь после смерти или пленения Дария.
Сперва до Александра дошёл слух, что Дарий хочет защищаться, и потому он шёл в Экбатан с большими предосторожностями, постоянно готовый принять битву. В двенадцать дней он дошёл таким образом до границ Мидии, где узнал, что царь персидский, обманувшись в ожидании помощи от кадузийцев и скифов, приготовился бежать. В трёх днях пути от Экбатаны до него дошла весть, что Дарий уже пять дней тому назад бежал, захватив с собой семь тысяч талантов деньгами и девять тысяч воинов. Окончательным толчком к этому решению послужил разлад в персидском военном совете. Как ни хотелось Дарию удержать за собой корону, оказывая сопротивление наступающим македонянам, он вынужден был подчиняться мнению Набарцана, командовавшего конницей, и Бесса, сатрапа Бактрии - людей очень популярных в войсках и народе. Оба они предложили Дарию, передав военную власть в руки Бесса, удалиться в Бактрию и выжидать событий. Всё это мы знаем только из показаний Курция Руфа, подробности которого, может быть, и неверны, но общая картина весьма вероятна.
Овладев Экбатаной, Александр понял, что для Персии наступает начало конца. Дарий, перестав фактически быть царём, превратился в беглеца, в игрушку сатрапов северо-востока, опасную в их руках лишь только как символ, как прообраз когда-то обширной и могучей Персии. Дело шло теперь уже не о том, чтобы овладеть этим символом, как чем-то опасным для Александра, а о том, чтобы вырвать его из рук жестоких и нецивилизованных сатрапов ради его самого.
Перемена в планах Александра ознаменовалась важным шагом с его стороны. Из Экбатаны он отослал фессалийскую конницу и вообще греческих союзников назад, в Европу, сделав надлежащие приготовления для перевозки их морем через Эвбею. Каждому воину было уплачено жалование по времени прибытия его домой и, кроме того, Александр велел выдать им всем две тысячи талантов в награду. Желающие могли остаться, для того, чтобы продолжать поход с Александром. Этой мерой последний как бы хотел сказать, что государственное предприятие мести за оскорблённую Ксерксом Грецию теперь окончено, что греки исполнили свой долг и потому могут идти домой, за исключением тех, которые хотели бы связать свою судьбу с личной судьбой Александра, начинающего теперь уже действовать на свой страх и риск, удовлетворяя своим личным планам, далеко превосходящим "греческую идею", как сказали бы в наше время.
Пожаром царского дворца в Персеполе было закончено то дело, которое пять лет назад на Коринфском конгрессе Александр взялся исполнить. Поэтому союзники, присутствие которых в его лагере служило живым свидетельством договора, заключённого в Коринфе, могли быть отпущены. Надо заметить, что во всю кампанию союзная пехота была употребляема только для гарнизонной службы или в виде резерва. Что же касается конницы, среди которой фессалийская считалась самой надёжной, то она пускалась в дело лишь под начальством природных македонцев. Охотно ли шли греки в эту кампанию или нет, но Александр, очевидно, не очень им доверял. Для него важно было сохранить видимость греческого союза, но после победы Антипатра при Мегаполисе и в этой видимости не было уже нужды. Таким образом Греция окончательно выпала из союза и отступила на задний план.
Прошло уже четыре года с тех пор, как Александр оставил Европу (весна 334 г.), и ему не суждено было увидеть её вновь. Последние семь лет его жизни прошли в заботах о покорении восточной части Персидского государства. Теперь стала выдвигаться на сцену фигура обладателя всего света, объединяющая в своей особе власть над всеми государствами, но не принадлежащего ни одному из них.
Оставив шесть тысяч человек пехоты в Экбатане для охраны собранных там теперь богатств, Александр двинулся в новый поход. Он взял с собой все самые надёжные элементы своей армии, т. е. хетерскую конницу, стрельцов, агрианиан, наёмную кавалерию под начальством Эригия и остальную часть пехотных фаланг. Начался целый ряд усиленных маршей по направлению к востоку. Люди и лошади падали от усталости. На одиннадцатый день Александр был в Рагах (Ragae), близ теперешней столицы Персии - Тегерана, в двухстах милях от Экбатаны. Здесь он узнал, что Дарий прошёл уже Каспийские ворота. При быстроте, с которой шёл Александр потребовался бы только один день пути, чтобы догнать противника, но войско было слишком измучено, и Александр решил дать ему пятидневный отдых, отложив на время заботу о поимке Дария.
Маленький конвой последнего таял, между тем на всяком шагу, и беглецы из его состава отчасти расходились по домам, отчасти присоединялись к македонской армии. Двинувшись вперёд и пройдя Каспийские ворота, Александр был встречен Багистаном, персидским сановником, бежавшим из лагеря Дария, и узнал от него удивительную новость о том, что последний находится под арестом.
Удивляться этому не приходилось, так как крайняя деморализация, сопутствующая целому ряду поражений, всегда почти кончается изменой. Так было и тут. Бесс изменил Дарию, так что из его конвоя остался верным падшему величию лишь один отряд греческих наёмников. Задумав овладеть бывшим царём, Бесс стал понемногу отдалять от него греков. Начальник последних, фокиец Патрон, заметив, что и днём и ночью Дария окружают только персы, служа ему скорее тюремщиками, чем почётной стражей, воспользовался удобным случаем и, протолкавшись к повозке, старался предупредить Дария об опасности ему угрожавшей. Патрон говорил на греческом языке, непонятном Бессу, но хитрый перс догадался в чём дело и потому, на первом же ночном привале, окружил ставку царя бактрианами, наложив на него цепи и повёз в Бактрию, в качестве пленника, а греческие наёмники вместе с Артабазом, его сыновьями и другими персами, верными царю, направились к северу, чтобы укрыться в горах.
Как только Александр узнал об этом, так сейчас же двинулся в погоню за Бессом, взяв с собой только хетерскую конницу и самых выносливых пехотинцев да запас провизии на два дня. Он не стал даже ждать возвращения фуражиров, находившихся под начальством Ценуса. Два дня и две ночи шёл он почти не останавливаясь, пока не достиг маленькой деревушки, в которой произведён был арест Дария. Там он узнал, что изменники, под начальством Бесса, пользовавшегося в Бактрии неограниченной властью, повезли Дария в закрытой повозке, намереваясь воспользоваться им как заложником, в том случае, если Александр вздумает их преследовать, а в противном случае - собрать армию и забрать власть в свои руки.
Как не измучились люди и лошади в отряде Александра, но времени терять было нельзя. Это была скачка на приз, которым Александру во что бы то ни стало захотелось овладеть. Отдохнув немного, отряд отправился далее, через горы и долины, не переставая двигаться даже ночью. К полудню Александр пришел в деревню, из которой беглецы выступи-ли только сутки тому назад, но с намерением тоже не отдыхать по ночам. Как тут быть? Люди и лошади измучены окончательно... Нет ли кратчайшей дороги, которая шла бы наперерез пути беглецов? Такая дорога есть, но она пролегает по безводной пустыне, на целых пятьдесят миль. Не долго думая, Александр сажает пятьсот наиболее крепких пехотинцев на такое же количество наименее пострадавших лошадей и, приказав остальному отряду двигаться по большой дороге, сам отправляется через пустыню. Люди и лошади то и дело падали, а безумная скачка продолжается всю ночь. К утру вдали показывается караван, везущий Дария. При виде погони все его защитники бегут, сломя голову, так же как и сам Бесс. Последний долго уговаривал Дария сесть на лошадь и тоже бежать, но получив твёрдый отказ, пронзил своего бывшего царя копьём и оставил его умирать среди дороги. Тотчас же вслед за этим нагрянула погоня, состоявшая не более как из шестидесяти человек, с Александром во главе (остальные погибли или отстали). "Они ехали по рассыпанному золоту и серебру, говорит Плутарх, "минуя повозки с женщинами, оставшиеся без возниц, и стараясь отыскать Дария". Но эта конечная цель экспедиции была достигнута лишь тогда, когда один из воинов, отъехавший далеко в сторону, не наткнулся случайно в каком-то овраге, на опрокинутую повозку, завезённую туда испуганными мулами. В этой повозке лежал умирающий Дарий. "Он ещё стонал и просил пить", говорит Плутарх, "а когда Полистрат подал ему воды, то Дарий сказал: самое тяжёлое в моём положении - не иметь возможности заплатить за оказанную мне услугу. Но Александр тебе заплатит, а ему пусть Бог воздаст за милость к моей матери, жене и детям. Передай ему моё рукопожатие!" С этими словами Дарий пожал руку Полистрата и умер. Подъехав к месту и узнав обо всём происшедшем, Александр, видимо, был очень тронут и опечален. Он снял с себя тогу и завернул в неё мёртвое тело".
Так умер, пятидесяти лет отроду (июль 330 г.), весьма почтенный и добрый человек, настоящий джентльмен старой школы. Он был прекрасным администратором в мирное время, но царствование его совпало, к несчастью, с царствованием Александра. Не имея особенных задатков быть полководцем, Дарий всё же мог бы с честью выйти из войн, ведённых по старым правилам, так что недостаток агрессивности и военной дерзости в его характере мог бы пройти незамеченным; но македоняне видоизменили военное искусство и Александр был создан для войны. Мира при нём не могло быть, а превзойти его в военном деле было немыслимо.
Печаль победителя, при виде попавшего в его руки безжизненного тела, многие объясняют досадою на незначительность добычи, после стольких усилий, потраченных на её приобретение. Но нам кажется, что печаль эта с большей вероятностью объясняется действительно тёплым сердцем македонского героя, его уважением ко всякого рода достоинству, его сочувствием всякому несчастью. Вид человека, который четыре года тому назад был неограниченным владыкой громадной страны, простирающейся от Геллеспонта до Индии, а теперь обманутый, брошенный, одинокий, умирал в каком-то овраге, близ большой дороги - такой вид мог вызвать жалость и в сердце гораздо более твёрдом, чем у Александра. Дарий был похоронен рядом со своими предками в Персеполе, и похороны его сопровождались всеми почестями, приличествовавшими сану покойного.