Была весна 333 года до Р. Х. Александр, которому шёл в то время двадцать третий год, находился на престоле всего два с половиной года. Прошла одна пятая того короткого времени, которое было уделено ему для царствования. В первый год его царствования, первые шесть месяцев ушли на поддержание притязаний его отца на юге, а другая половина года на достижение той же цели, среди племён на севере. Второй год его начался с возвращения в Грецию и разрушения Фив (сентябрь, 335 г.). В марте 334 года он направился в Азию. В мае он успел одержать победу при Гранике; июне он занял Сарды, столицу Лидийской сатрапии и лучший из городов Малой Азии; между июлем и ноябрём он очистил берег и занял три главных города азиатских греков - Эфес, Милет, Галикарнасс; в декабре и январе он прошёл по берегу Ликии и Памфилии и вернулся обратно по внутренним частям полуострова во Фригии. Таким образом в один год он покорил область почти в двести пятьдесят квадратных миль и прибавил к своим владениям пространство, почти равное Новой Англии и вдвое большее, чем Европейская Греция.
Опыт этого рода достаточно доказал общее равнодушие греческих государств к его предприятию. Далёкий от того, чтобы возложить на них какие-либо тягости войны, он оставил их свободными от дани и всех прочих видов государственного обложения, и был им благодарен хоть за то, что они удержались от открытой оппозиции. Каждый вопрос, касавшийся их, считался щекотливым. Щиты, захваченные у Граника, посланы были в подарок в Афины, в надежде смягчить каменные сердца афинян; однако отклика на это не последовало, и когда, девятью месяцами позже, афинское посольство просило вернуть афинских наёмников, взятых в плен при Гранике, то оно застало царя уже иначе настроенным и должно было услышать приглашение прийти в другой раз. Пленники являлись как бы заложниками, а положение требовало теперь заложников. Однако Александр, тем не менее, считался главнокомандующим всех греков и сражался как их "освободитель". В Милете он отклонил предложение Пармениона рискнуть морскою битвою, чтоб, в случае поражения, "греки не воспрянули духом и не подняли возмущения". Греция и греческое общественное мнение всё ещё часто появлялись на горизонте его планов. Год спустя, когда новая почва под ним окрепла, оба эти фактора утратили значение.
В течение зимы 334-333 года, движение персидского флота под начальством Мемнона в Эгейском море доставляло ему большое беспокойство. И было из-за чего тревожиться. Флот угрожал Дарданеллам. Раз он был отрезан от Европы, кто мог поручиться за верность греков? Спарта ведь только ждала случая, чтобы открыто соединиться с персидским флотом. Смерть Мемнона (в феврале 333 года) была поэтому тяжким ударом для Персии и настоящим освобождением для Александра. Она привела к коренному изменению планов шаха. До этого времени он полагался на неприязнь греков к Македонии и на власть персидского и греческого флотов над морем, которая могла привести к уменьшению и даже уничтожению военных сил Александра. План его был именно тот самый, который отстаивался Мемноном в совете генералов перед битвою при Гранике: избегать сражения на суше и искусным отступлением вести за собою молодого искателя приключений через опустошённые страны, пока не истощатся силы его; на море же немедленно перейти в наступление. План был мудрый, но этот совет Мемнона был отвергнут военным высокомерием персидских принцев, сопровождающих его; таким образом, совершена была колоссальная ошибка сражения при Гранике. После этого уже не было надежды на успешность какого-либо плана сухопутной войны, а смерть Мемнона парализовала предприятия на море.
Теперь пришлось самой Персии выступать с собственными её армиями, под предводительством шаха. Это придало второму году Азиатской кампании Александра новый характер и привело к битве при Иссе. Этот год и результаты этой битвы открывают собой новую фазу в карьере молодого завоевателя. До сих пор он был сыном Филиппа, наследником и выполнителем планов отца. Он был македонянином, который вёл македонян на войну с Персией во имя Греции. Его идеал и честолюбивые мечтания соответствовали ещё тем, которые питал простой сельский народ под его предводительством. Но после того, как он собственными глазами впервые увидел великолепие Персии, когда он увидел роскошь и богатство армии Дария, перед ним оказался новый мир, гораздо более величественный и более обширный, чем тот, в котором он сам, сын бедности и простоты, был воспитан. Тут разошлись пути между ним и македонянами, между новым Александром и прежним. Это было лишь начало: ник- то его не заметил; оно не проявилось ни в чём особенном; прошли года раньше, чем люди заметили это.
Перемена произошла также медленно, как она была неизбежна, но если мы бросим взгляд на всю историю жизни этого человека и захотим проследить тайные мотивы, которые лежат за нынешними проявлениями, мы не можем не усмотреть нового направления в опыте второго года азиатской кампании. Этот опыт явился как раз в то время, когда Греция, упорствуя в своём равнодушии, несмотря на его подвиги, совершенно предоставила его самому себе, и таким образом внесла первое разочарование в идеалы его юности. Если бы Афины, Коринф, Аргос и Спарта пошли с ним рука в руку, если бы Греция признала его своим, то история была бы, пожалуй, иной. Но как бы то ни было, если в последние годы царствования Александра заметны отсутствие желания вернуться в Грецию и готовность принять восточные обычаи и сделаться полувосточным властелином, то этому удивляться нечего. В позднейшем его отношении к Греции и грекам проявилась та горечь, которая была свойственна людям, мотивы которых были искажены и коих помощь была отвергнута.
Когда Дарий, узнав о смерти Мемнона, убедился, что ничто уже не может удержать Александра от дальнейших завоеваний, и что необходимо серьёзно попытаться помешать им, он созвал военный совет и предложил ему обсудить: не следует ли шаху лично взять на себя командование? Большинство его советников предлагали собрать огромную армию, и, под непосредственной командой шаха, положить быстрый, немедленный конец проискам дерзкого врага. В прежние времена шах всегда являлся предводителем армии в войне, но тут, когда Персия зажила мирной, роскошной жизнью, это могло вызываться лишь какими-либо исключительными обстоятельствами.
Но в персидском совете присутствовал один грек, который более понимал в военном деле, чем все царедворцы, и который знал, о чём говорил. Это был хитрый старый Харидем из эвбейского Орея, опытнейший наёмный воин своего времени. В течение более тридцати лет он был то пиратом, то наёмником, то полководцем, то дипломатическим агентом. Он находился на службе то у персидских сатрапов, то у фракийских принцев, то в Афинах, а, пожалуй даже, и у самого Филиппа; нередко он действовал на свой риск, но большею частью - в интересах Афин и не мало неприятностей доставил Филиппу. При его содействии Демосфен получил первые известия о смерти Филиппа, и отчасти из-за того, что он был заподозрен в причастности к убиению Филиппа, а отчасти за другие его провинности, Александр не мог ни забыть, ни простить его; и когда, в 335 году, он простил Афинам и взял обратно "чёрный список" политиков, которых предполагал наказать, исключение было им сделано лишь относительно Харидема. Вследствие этого старик искал убежища в Персии и теперь служил при дворе в Сузах военным экспертом и главным советником.
Когда возник вопрос о том, что бы следовало предпринять, он дал совет, который радикально отличался от всех остальных. Шах, сказал он, не должен ставить судьбу своей монархии в зависимость от одного удара. А именно так и вышло бы, если шах станет во главе войска. Вполне достаточно было бы иметь армию в сто тысяч человек, причём треть её должна состоять из греческих наёмников, под начальством опытного генерала. Было бы нерасчётливо немедленно вступать в бой с македонцами; гораздо благоразумнее медленно отступать, пока враги не пропадут сами среди обширной страны.
Царь в начале намеревался принять этот совет, но царедворцы его упорно противились ему. Они подозревали Харидема в желании стать во главе армии, и возможно, что они были правы. Они дошли даже до того, что обвинили его в изменнических планах, и он жестоко поплатится за своё заявление о том, что персы не в состоянии бороться с македонянами. Харидем вышел из себя и, даже не прибегая к дипломатическому языку, высказал своё мнение о персидской трусости. Это решило его гибель. Шах схватил его за пояс, и его тотчас же повели на казнь. Уходя, он воскликнул: "Царь в этом раскается, и очень скоро. Отмщение близко. Местью будет гибель всей империи." Шах действительно очень скоро раскаялся, но было уже поздно.
Такова история Харидема, как её передают Диодор и Курций Руф, и, хотя Арриан ничего о ней не знает, но это ещё не значит, что история эта не достоверна. Официальные македонские источники, из которых Арриан извлекает свои материалы, кажется, уменьшают опасность, угрожавшую Александру и заключавшуюся не только в планах Мемнона, но в оппозиции всех греков, как пассивной, так и активной.
Дарий тщетно искал человека, способного заместить Мемнона. В конце концов он решил стать во главе армии и последовать примеру своих советников. Сильная армия была собрана в Вавилоне и немедленно направилась в Верхнюю Сирию. Надежды были громадные. Самая гордая империя в мире выдвигала все свои силы со всей помпою и всеми средствами военного дела древности. Шестьдесят тысяч туземных воинов, кардаков, составляли ядро армии; в неё входило сто тысяч всадников, гордость всей Азии; четыреста тысяч пехотинцев, персов, мидян, армян, вавилонян и закалённых в боях воинов с далёкого северо-востока составляли массу войска. Принцы и старейшины, визири и сатрапы, люди, возвышенные своей славою и положением при царе, были начальниками. Это была сама нация, которая собралась на великий смотр; и центром всего являлся сам шах. Его двор со всем своим штатом - с царицею, с дочерьми, с гаремом, толпами прислужников - с роскошью и помпою сопровождали его, как бы в доказательство того, что сама империя шла навстречу неприятелю.
Сам Вавилон, из ворот которого эта громада устремилась в путь, являлся прямым свидетелем прочности и силы государства. Это был великий старый греховный Вавилон. Двадцать столетий он являлся великим рынком и царским городом прибрежной долины. Уже три столетия великие постройки, воздвигнутые Набополасаром и Навуходоносором, заставляли весь мир говорить о нём и дивиться ему. Его кирпичные стены, высотою в семьдесят пять футов и шириною в тридцать два фута, настолько широки, что две колесницы запряжённые четвёрками могли свободно разъехаться по дороге, ведшей вверху стены, - заключали в себе пространство в десять квадратных миль. Почти по диагонали через квадратную площадь города протекала река Евфрат. Ксенофонт сообщает, что его ширина равнялась двум стадиям (почти четверть мили), хотя в настоящее время она едва доходит до 500 футов. Каналы расходились от него по разным направлениям; они должны были служить, в добавление к широким дорогам, путями сообщений в городе. В северо-западной части города, на обоих берегах реки, стояли царские дворцы и цитадели. На восточном берегу находились два обширных дворца; каждый из них был построен на полуискусственном возвышении и предназначен был служить цитаделью; один из них был сооружён Набополасаром, другой - Навуходоносором. Рядом с последним и к югу от него находилась высокая башня Э-сагиль, храм Ваала, воздушная высшая постройка, поднимавшаяся восемью гигантскими террасами над базисом в 600 квадратных футов. Через реку тянулся большой царский парк, в середине которого стояла другая масса высоких построек, посреди которых, десятью годами позже, Александру суждено было умереть. С севера примыкали сюда возвышавшиеся у самой реки знаменитые "висячие сады", поднятые на кирпичных колоннах и шедшие в высоту террасами до семидесяти пяти фугов высотою. Всё пространство внутри стены не было, по крайней мере, во время Александра, сплошь застроено и заселено. Курций Руф где-то нашёл упоминание о том, будто бы часть земли в предместиях находилась под пашнями и что сплошной город имел в диаметре восемьдесят стадий, а не девяносто (т. е. 10 миль), как всё место, огороженное стенами. Громадные груды развалин, в настоящее время покрывающие равнину на 5 или 6 миль к северу и к югу от Гиллаха, свидетельствуют о правильности показаний древних писателей о размерах города. В тоже время они являются печальным комментарием к надеждам и уверенности наций, которые, подобно Вавилону, полагаются на кирпичные фундаменты и на толщину стен.
Когда в середине лета 333 года до Р. Х., известие о приближении Дария дошло до Александра, он всё ещё находился в Северной Малой Азии. Он избрал Гордий военным сборным пунктом, отчасти в виду положения его по отношению к великим путям, ведшим в Месопотамию. В Анкире, в 60 милях далее к востоку, обе большие дороги расходились, причём северная вела по царскому пути и через Южную Армению, а южная шла через Киликию. Пока Александр не получал ещё сведений о движении шаха и указаний относительно пути его, он оставался на севере, избрав Анкиру за операционный базис. Отсюда он подчинил западную часть Каппадокии и принял здесь посольство от пафлагонян на севере, которые изъявили покорность и просили не вторгаться в их земли.
Когда, наконец, получено было сообщение, - вероятно, в виде указания на условленное для наёмников персидского флота сборное место, - что Дарий, кажется, направляется в Сирию, Александр избрал Южный путь, ведущий между озером Татта и рекою Галис к Киликии. Он подвигался вперёд со страшною быстротою, делая днём и ночью усиленные переходы. Все виды сопротивления как бы таяли перед ним, и раньше, чем неприятель узнал о том, что он пустился в путь, он уже подходил с гор к городу Тарсу. Не обнажая меча, он прошёл через знаменитые Киликийские ворота, - проход, который столь узок, что верблюда приходилось развьючивать, чтобы провести его здесь, и который, со времён Кира до времён Ибрагим-паши в наше столетие, считали ключём к стране. И затем он миновал хребет Тавр, главный оплот Месопотамии и Сирии.
Тяжкая болезнь постигла его в Тарсе. Аристобул, один из сотрудников его по экспедиции, позже написавший биографию его, - сочинение теперь утерянное, если не считать обширных выписок, сохранившихся преимущественно у Арриана, - приписывал эту болезнь утомительным трудностям похода и войны. Другие авторитеты, сведениями которых мог воспользоваться Арриан, приписывали болезнь тому, что разгорячённый он выкупался в холодных водах тарсской реки Кидна. Вероятно, правы были и тот и другие авторитеты, из которых один привёл причину, другие - ближайшие обстоятельства. Болезнь характеризовалась сильною лихорадкою, сопровождавшеюся судорогами и бессонницей. Все врачи отчаялись в его выздоровлении, кроме акарманца Филиппа, который предложил приостановить течение болезни приёмом сильного слабительного. Пока Филипп, как рассказывают, готовил лекарство, Александру было доставлено письмо Пармениона, первого генерала, предупреждавшего его относительно Филиппа, который, будто бы, как ему передавали, был подкуплен Дарием, чтобы отравить царя. Парменион был верный старый офицер, суровый македонянин старого закала, недальновидный и подозрительный, особенно, где дело касалось сношений его государя с греками. Этот случай, когда впервые проявляется его ревность к немакедонянинам, входившим в милость у царя, рассказан был приближённым Александра и, кажется, как видно из других упоминаний о Парменионе, должен был отчасти объяснить позднейшую размолвку между царём и полководцем. Мы не можем, тем не менее, предположить, что Парменион выдумал всю историю. Такие подозрения были обычны в то время, и настроение Пармениона заставляло верить им.
Когда Филипп подал Александру чашу, содержавшую в себе лекарство, Александр передал ему письмо и выпил напиток, пока Филипп читал это письмо. Этот поступок доказал желание Александра изгнать из среды, окружавшей его, дух мелочной подозрительности и заменить его великодушною дружескою доверчивостью. Это желание может считаться неизменной основой его характера, ибо он всегда стремился к верной, искренней дружбе и честолюбие его состояло в том, чтобы быть достойным её.
Киликия, полоса земли приблизительно в 250 миль длиной и от 30 до 75 миль шириною, замкнутая с севера Тавром, с востока Аманом, с запада Имбаром, является настоящим преддверием Месопотамии и Востока. Она как бы самой природой делится на две части, - на горную суровую Киликию (Исаврию) на запад, и на низменную Киликию на востоке. В последней много открытых местностей, самую южную часть которой составляют знаменитые Алейские поля; название этих полей, по народной этимологии "поля скитаний", сказание приводило связь со скитаниями Беллерофонта, который здесь был сброшен Пегасом. Поля эти орошаются тремя реками, из которых самая большая - Пирам. Летом здесь царит неимоверная жара.
Послав войска под начальством Пармениона для занятия проходов Аманских гор на востоке, Александр сделал экскурсию на запад, заняв сначала город Анхиал и затем Солы, город, где жители так плохо говори-ли по-гречески, что оставили надолго память о себе в современном слове "солецизм". Греческий элемент в этих городах, вероятно, составлял лишь незначительный процент населения или в крови населения. Пеня в двести талантов серебра, наложенная Александром на граждан за их пристрастие к Персии, позже была уменьшена.
Сюда дошло известие об успехе македонских сил, оставленных в Карии и Лидии, при столкновении с персидским военачальником Офонтопатом, который всё ещё держался в цитадели Галикарнасса. Тысяча его солдат была взята в плен, а семьсот было убито. В ознаменование победы, а также по случаю своего выздоровления, Александр устроил большое празднество с атлетическими играми, бегом с факелами, музыкальным состязанием, смотром войск и жертвами богам - празднество чисто эллинское. Когда грекам что удавалось, они не знали лучшего средства ознаменовать это - и, может быть, и до сих пор не найдено лучшего средства - как задать пир богам, точно первым гражданам государства; при этом устраивались такие увеселения, как состязания в ловкости, в силе, в хитрости и искусстве. Ни одно сценическое или праздничное представление, которое не волновало крови чувством соревнования, не считалось достойным людей или богов.
Когда с играми было покончено, семь дней ушло на поход против соседних горных племён. Направившись затем обратно по дороге к Тарсу, Александр послал кавалерию через алейские поля, в то время, как сам он, в сопровождении пехоты и гвардии, продвигался по берегу дороги, ведущей от Магарса к Маллу. Там оставались в силе греческие традиции, так как жители утверждали, что происходят от колонистов из аргоса. Происходя сам из аргосского рода, он воспользовался этим, чтобы завязать дружественные отношения с жителями Малла.
В Малле он узнал, что персидская армия остановилась лагерем всего в двух днях пути от противоположного склона гор. Созван был тотчас же военный совет, который решил немедленно же двинуться вперёд и напасть на Дария на месте его стоянки. Отсюда вели две дороги в Сирию: одна - к северу, через так называемые Аманские ворота (современный Топра-Келесси), перевал, лежащий на высоте двух тысяч футов над уровнем моря; другая, по-видимому, более обычная, хотя и более длинная - по берегу на юг до Мириандра и затем через горный проход в Сирию. Александр избрал южный путь и, пройдя через так называемые Киликийские ворота, дошёл до Мириандра. Как раз в тот момент, когда он собирался перейти через горы, его, к счастью, задержала сильная осенняя буря; прежде чем он снова собрался в путь, пришли важные известия, которые изменили все его планы. Между тем Дарий, наметивший удобное для предстоящих военных действий в борьбе с Александром место в окрестностях города Сор, начал терять терпение, не встречаясь с армией своего противника. Его придворные уже стали подсказывать ему приятную мысль, что Александр испугался перспективы стать лицом к лицу с великим царём. Он-де, вероятно, устрашился при первом слухе, что великий царь лично выступил против него, и, наверное, не осмелится перейти через горы. Поэтому необходимо, чтобы шах сам перешёл через горы и уничтожил его. Дарий согласился вскоре с этим мнением. Конечно, перед такой могучей силою эта горстка македонян не имела и надежды на спасение. Под копытами бесчисленных эскадронов всемирноизвестной персидской кавалерии небольшой отряд неприятеля будет раздавлен и уничтожен. Уверенность персов в победе была полной.
Во всём греко-персидском мире взгляды были те же самые. Весь свет решил, что нарушитель мира теперь замкнут среди Киликийских гор и скоро будет погребён под персидскою лавиною. Демосфен в Афинах лишь выражал надежду и ожидание всех врагов Александра, когда читал своим друзьям письма, только что полученные с Востока, и с уверенностью предсказывал скорое падение македонского завоевателя. Это поведение великого оратора дало обильную пищу для насмешек Эсхила: "Но когда пришёл Дарий со своими силами, и Александр, как ты (Демосфен) говорил, был заперт в Киликии и находился в стеснённом положении и когда ему, по твоим словам, предстояло "быть скоро затоптанным персидскими лошадьми", тогда город еле вмещал твоё враньё: постоянно в руках твоих трепались письма, ты указывал на моё поведение, называя его поведением несчастного, отчаявшегося злодея, и ты называл меня быком, приготовившимся к закланию, с позолоченными рогами и гирляндами вокруг шеи, в ожидании того момента, что с Александром что-нибудь случится".
Когда настали осенние месяцы, собрали персидский флот на высоте Хиоса. Сотня лучших судов была послана к Сифносу. Здесь Агис, царь спартанский, вступил в переговоры с вождями, прося денег для начала войны и настаивая на присылке персами армии и флота в Пелопоннес. Всё это происходило в Греции как раз в тот момент, когда Дарий в ноябре 33 года остановился перед горами Аманскими и производил разведки об Александре.
Единственным человеком в лагере Дария, не лишённым прозорливости, был Аминта, македонский дворянин, который, по неизвестной в истории причине, бежал от двора в Пелле, несколько лет перед тем был с персами в битве при Гранике, а затем бежал из Эфеса при приближении войск Александра; теперь он командовал греческими наёмниками. Он весьма серьёзно советовал Дарию оставаться там, где он находился, именно, с ассирийской стороны гор. Он не сомневался в том, что Александр и сам придёт. Узкие проходы и неровности почвы Киликии препятствовали развернуть все силы огромной персидской армии. Но, как пишет Арриан, "худший совет одержал верх, может быть, потому, что в данный момент он приятнее для слуха".
Отослав весь ненужный багаж, казну и гаремы, собственный и сатрапов своих, в Дамаск, на 250 миль к югу, Дарий перешёл через горы и прибыл к Иссу в тот самый день, когда Александр прибыл в Мириандр, находящийся на расстоянии едва 35-ти миль от Исса. Они разошлись всего на один день, так как, по словам Арриана, Александр прибыл в Мириандр из Малла на другой день, а Исс находится далеко ниже этого пункта, лежащего на полпути. Плутарх даже сообщает, что обе армии прошли одна возле другой в ночной темноте - известие, однако, совершенно невероятное. Армия Дария, пройдя вниз через северные холмы, не могла быть замечена из Исса разве чем в четырёх или пяти милях от города. Бестолковый, случайный способ получения сведений о движениях и положении неприятеля, благодаря которому македоняне могли выступить так спокойно из долины в тот самый момент, как неприятель, в количестве пяти или шести сот тысяч человек, только-что ступил в неё следом за ними, представляет поразительный контраст с методами разведочной службы, принятыми в новейшем военном искусстве. Что Александр рискнул направиться к югу и оставить путь открытым для прохода персов с севера, без всякой даже попытки навести справку о возможности подобного движения - это, тем не менее, не дискредитирует его стратегического таланта. Он ничего не желал более, как вступления Дария в Киликию, и в надежде заманить его сюда он медлил так долго. Для поля сражения были избраны им узкие долины Киликии, а не открытые места в Сирии: обширная армия вроде армии Дария, с трудом могла бы находить пропитание, раз она прошла через горы. Единственною ошибкою Дария было то, что он не оценил достаточно высоко безумия своего противника.
Когда Александр услышал, что неприятель стоит близко к нему и в его тылу, он еле мог поверить истинности этого известия; он поэтому посадил нескольких из своей гвардии в тридцативёсельное судно и по-слал их вдоль берега на разведку. Не пройдя даже всего пути до Исса, разведчики могли различить лагерь персов. Александр тогда созвал главных своих военачальников и, понимая, что близок решительный момент, изложил им всё положение дел, перечислив причины уверенности своей в том, что победа теперь в их руках: им приходилось теперь встретиться с неприятелем, которого они уже встречали и побеждали; они достаточно привыкли к трудам и опасностям; враг их обессилен роскошью и по-коем; они - свободные, враги их - рабы; наконец, очевидно, божество на их стороне, так как оно внушило Дарию мысль перевести свои силы в место, где обширные массы их оказывались бесполезными, в то время как македонской фаланге было достаточно места, чтобы развернуть всю свою мощь. К тому же, надежда на победу была чрезвычайно велика. Все силы Персии были выставлены против них под предводительством самого шаха. В случае победы, им ничего более не предстояло, как завладеть всей Азией и положить конец своим трудам. Он напомнил им многие блестящие их подвиги в прошлом, как совершённые всей армией, так и отдельными лицами, и перечислил их дела, называя каждого по имени. Со скромностью он, однако, рассказал и о собственных своих подвигах и закончил указанием истории Ксенофонта и его знаменитых Десяти тысяч, которые без фессалийских или македонских всадников, без стрелков или пращников, обратили в бегство царя и все его силы у стен самого Вавилона. Это была речь грека к грекам. Боевой восторг овладел всеми ими. Они теснились вокруг него, брали его за руку, просили его немедленно же вести их на врага. Армия его была объединена одной мыслью и одним честолюбием, и эта мысль и честолюбие были одинаковы у неё и её вождя.
Александр тогда приказал своим солдатам пообедать, так как приближался уже вечер, и послать несколько всадников и стрелков назад, чтобы занять Киликийские ворота, узкий проход в 8-ми милях к северу от Мириандра, между морем и холмами, через который он прошёл всего за несколько часов и который ему нужно было пройти снова, чтобы вернуться в долину. Когда наступила ночь, он повёл всю свою армию к перевалу и встал здесь лагерем у южной границы долины Исса.
Персы, войдя в Исс, застали несколько раненых македонян в лазарете и немедленно же перебили их. Общее мнение было то, что Александр желает избежать битвы и теперь заперт в ловушку, из которой не может выбраться. Персидское войско всей своей громадою стояло между ним и Грецией; затем единственным местом, куда он мог бежать, была вражеская земля. Дарий, очевидно, предполагал сначала, что враг его перешёл в Сирию, так как мы узнаем из Полибия (7,17), который ссылается на авторитет Каллисфена, что, когда Дарий, прибыв к Иссу, "узнал от туземцев, что Александр пошёл вперед, как бы направляясь в Сирию, то последовал за ним и, подойдя к перевалу, стал лагерем у реки Пинара". Это составило бы для положения персов девять миль ниже и к югу от Исса. Дарий, однако, скоро увидел, как говорит Плутарх, что он находится в положении неудобном для битвы. Горы и море стесняли его армию, а река Пинар разделяла её. Он поэтому решил удалиться отсюда как можно скорее; но этому постарался воспрепятствовать Александр, принудив его к немедленной битве. Он же с первого взгляда заметил своё выгодное положение. Судьбы дала ему поле сражения, на котором ужасающий перевес персидского войска значил мало.
Ранним утром следующего дня - это было в начале ноября 333 года Александр повёл свою армию против персидской позиции, отстоявшей на 12 или 13 миль от перевала, где он провёл ночь. Долина Исса простирается вдоль берега моря, которое окаймляет её с запада немного более, чем на 20 миль, постепенно расширяясь от Киликийских ворот, на крайней южной оконечности, до окрестностей города Исса, который лежит милях в пяти от нынешней береговой линии на северной оконечности. Персы стояли лагерем на северном берегу реки Пинара, протекающей через долину в западном или юго-западном направлении, в девяти милях к югу от города. Мы знаем из слов Каллисфена, что ширина долины в этом месте, считая от предгорий моря, в эпоху битвы составляла четырнадцать стадий, то есть немного более полутора миль. С тех пор наносы горных потоков выдвинули берег настолько, что долина теперь имеет приблизительно пять миль ширины. Подобное же изменение вида местности лишает современного писателя возможности оценить поле битвы при Фермопилах. То, что в древности было узкой тропинкой в 50 футов между морем и скалою, теперь представляет из себя болотистую равнину мили в три или четыре шириною. Гавань Милета, в которой происходили морские манёвры, о коих выше была речь, теперь представляет собой долину, в которой остров Лада возвышается холмиком.
Продвигаясь вперёд, Александр в узкой части долины держал войска свои в виде колонны; далее, когда долина расширилась, он развернул свою колонну в линию, заполнившую всё пространство между горами и морем. Всегда было его обычаем - выступать на поле битвы в том порядке, который войска должны были иметь при сражении. Его предосторожность в заполнении всей ширины долины объяснялась опасением того, чтобы неприятель не обошёл его армии с фланга. Медленно развёртывалась боевая линия. Кавалерия, державшаяся в арьергарде, направилась к правому и левому крыльям. Справа, близ холмов, поставлена была фессалийская македонская тяжёлая кавалерия, с копейщиками, пэонцами, легковооружёнными агрианами и стрелками, с флангов близ них стояли гиспасписты, и их агема; в центре стояла фаланга; с левой стороны стали союзники, критские стрелки и фракийские войска Ситалка. Левое крыло было помещено, как всегда, под командованием Пармениона, которому было специально поручено держаться возможно близко от берега, чтобы предупредить всякую попытку обойти войско с фланга.
Теперь можно было разглядеть линию войска Дария, численностью от пятисот до шестисот тысяч воинов. При таком значительном перевесе сил македонская армия, состоявшая из тридцати тысяч человек, предводительствуемая юношей двадцати трёх лет, казалась безнадёжно погибшею. Македоняне были отрезаны от собственного мира ордами персов, были замкнуты в тесной долине, из которой единственный путь к отступлению в случае поражения, вёл в неприятельскую землю. Дарий послал отряд в тридцать тысяч кавалерии и двадцать тысяч легковооружённой пехоты через реку, как бы в виде защиты на то время, пока армия его строилась к бою; однако, раньше, чем началась битва, они были отозваны и поставлены к крыльям. Центр его войска составляли тридцать тысяч греческих наёмников, его лучшие воины, поставленные поэтому против македонской фаланги. С обеих сторон он поместил свои лучшие туземные войска, кардаков, как они назывались. Левое крыло его, растянутое вдоль холмов, линия которых изгибалась к югу, переходило за правое крыло греков и угрожало их флангу. Его правое крыло было составлено из массы кавалерии, так как местность у берега предоставляла больше свободы для кавалерийской атаки. Громадное количество войска было расставлено линия за линией в бесполезную глубину, в виду того, что фронт был слишком узок, чтобы дать возможность действовать всей громаде войска.
Разглядев строй неприятеля и сообразив превосходство сил, какое огромное количество превосходной кавалерии давало правому крылу, Александр приказал перевести фессалийскую конницу с правого крыла на левое. Эта перемена произведена была спокойно; эскадроны быстро прошли позади фаланги и заняли своё место между критскими стрелками и фракийцами.
Раньше, чем началась битва, Александр послал отряд лёгких войск - агриан, стрелков и несколько кавалеристов - удалить отряд неприятеля, который угрожал его правому крылу у предгорий на востоке. Это движение удалось, и, как более постоянную защиту этого крыла, он отдалил два эскадрона (150 человек) от кавалерии "товарищей" (этеров) и поместил их далеко впереди правого крыла.
Некоторое время обе армии спокойно стояли друг против друга. Дарий захотел воспользоваться берегом реки как защитой. Там, где берег был достаточно крут, устроены были насыпи и ограды. Александр рад был возможности дать отдых войскам и поэтому он решился продвигаться очень медленно и держать свою боевую линию в полном порядке. С механической точностью приводилось в исполнение каждое распоряжение и делалось каждое движение. Тут не было ни нервного шума, ни беспорядка. Когда всё было готово, Александр проехал верхом вдоль линии, немногими словами подбодрял своих воинов, обращаясь к каждому из полков со словами, касавшимися честолюбия и гордости их. Македонянам он называл их поля битвы и победы; грекам он говорил о другом Дарии, с которым их предки сразились при Марафоне. Громкие крики одобрения встречали его речи везде, где он появлялся. Страсть к бою обуяла всех. "Веди нас! Чего мы ждём?" - Кричали воины, и "псы войны тянулись с привязи своей". Тогда размеренным шагом, сомкнутыми рядами началось наступление. Как только вошли в зону выстрелов, приказано было ускорить движение. Во главе галлопировали великолепные эскадроны кавалерии гетеров, в тысяча двести человек числом, с Александром во главе, чтобы открыть атаку и тесно сомкнувшеюся массою напасть на персидское левое крыло. Последнее сразу уступило страшному натиску. Никакая военная сила ещё не была в состоянии выдержать натиск македонской тяжёлой кавалерии.
На левом крыле македонян персидская кавалерия имела перевес. Неизмеримо более численная и соединившая в себе цвет персидского войска, она имела дело лишь со скудными эскадронами фессалийской кавалерии, которых поддерживала союзная пехота. Персидская линия здесь перешла через реку и, ведя атаку за атакой в страшной борьбе, медленно принуждала своих противников к отступлению. В центре фаланга встретила суровое сопротивление. Здесь греки боролись против македонян. Линия фаланги была нарушена переходом через реку, и быстрое движение Александра с тяжёлой кавалерией вперёд оставило её правое крыло незащищённым. Высоко на берегу реки, против них, греки находились в выгодном положении, бросая своё оружие на них сверху и сталкивая их, в то время, как они карабкались вверх. Даже длинные сариссы не в состоянии были проложить себе дорогу. Страшная масса персидского центра стояла как скала. Македонская фаланга на некоторое время была задержана. Битва грозила обратиться против них. Но Александр уже держал в руках своих ключ к успеху.
Разгром персидского левого крыла привёл его к флангу греческих наёмников, образовавших центр. Он ворвался в середину их и расстроил их ряды. Шах, восседавший в колеснице, запряжённой четвёркой, в центре своего войска, намечен был их целью. История битвы, разыгравшейся в этом месте, картинно рассказана Курцием Руфом, и, так как главные детали её подтверждены Диодором, то, вероятно, она заимствована у Клитарха (жившего во втором столетии до Р. Х.): "Александр не хуже исполнил долг солдата, чем долг вождя. Тут Дарий высоко возвышался в колеснице своей - вид, который одинаково привлекал друзей, чтобы защищать его, и врагов, чтобы нападать на него. Вот брат его Оксафр, когда увидел, что Александр устремляется на него, собрал всадников, находившихся под начальством его и бросился с ними к самой колеснице царя. Возвышаясь над всеми, в своём вооружении и при гигантском своём росте, великодушный и преданный, как немногие, сражаясь теперь за собственную жизнь, он поражал всех тех, кто осмеливался противостоять им; других он обращал в бегство. Но македоняне, собравшись вокруг своего царя, подбадривая друг друга увещаниями, ворвались в ряды конницы. Тогда настала гибельная, отчаянная резня. Вокруг колесницы Дария можно было видеть трупы вождей высших достоинств, погибших славной смертью, лежавших ниц так, как они пали в борьбе, раненые в лицо. Между тем можно было заметить Атизия, Реомссора и Сабака, сатрапа египетского, генералов великих армий; нагромождёнными вокруг них лежали массы пехотинцев и всадников менее славных. Из македонян также было перебито мужей доблестных и верных. Сам Александр был ранен мечом в бедро. Теперь лошади, впряжённые в колесницу Дария, поражённые копьями и разъярённые от боли, стали выбиваться из ярма над шеями их и грозили выбросить царя из колесницы. Тогда царь, боясь попасть живым в руки врага, выскочил из колесницы и сел на коня, который держался тут же наготове на случай нужды. Все знаки царской власти, без всякого к ним внимания, были брошены в сторону, чтобы вид их не выдал его бегства, бросив оружие своё, которое раньше было взято им для охраны тела: настолько страх заставляет даже бояться самих средств спасения".
Битва скоро закончилась. Персидские всадники на правом крыле, видя разгром центра, присоединились к дикому бегству. Сама масса персов сделалась причиной их гибели. Всадники сталкивались и ударялись друг о друга. Тысячи были затоптаны до смерти. Многие устремлялись друг к другу на обнажённые мечи. Беглецы спотыкались и падали при наступавших сумерках. Груды тел заполнили рвы! Птоломей рассказывает, что Александр, во время преследования, перешёл через овраг по плотине из тел.
Только ночь остановила преследование. Александр, в противоположность своим предшественникам, всегда пользовался успехом своим до крайних пределов возможности. Лишь когда он и спутники его оказались уже не в состоянии находить свой путь среди наступавшей темноты, они приостановились и вернулись обратно на поле гибели, ими произведённой. Около ста тысяч персов пало. Приходилось три жертвы на каждого из воинов Александра, участвовавших в битве. Склоны гор были усеяны беглецами, врассыпную пробиравшимися в Сирию. Другие бежали через Киликийские горы, чтобы стать там добычей горных племён. Восемь тысяч греческих наёмников, под начальством Аминты, одни лишь отступали в некотором порядке. Они перешли через горы в Сирию и направились к Триполю, порту, где они высадились, когда были привезены в Персию. Здесь они застали суда, в которых в своё время прибыли в гавань; они захватили сколько нужно, и в качестве авантюристов отплыли на Кипр, а оттуда в Египет, где наводили ужас на местное население, пока египетские войска не одолели их и не перебили всех вместе с вождём. Шах, спеша вперёд и постоянно меняя лошадей, остановился в бегстве своём, лишь когда перешёл горы и достиг города Сох, внизу в Сирийской равнине. От всей его армии осталось только четыре тысячи беглецов, собравшихся вокруг него. Они быстро направились к Фапаску, чтобы быть по ту сторону Евфрата.
На поле оставлено было всё снаряжение лагеря: роскошное убранство двора, четыре миллиона казны, дорогие вещи, такие как платья, снаряды, сосуды, вооружение, многое, чего простые македоняне ещё никогда не видали; и шах в быстром бегстве своём оставил не одну лишь колесницу свою и лук, но, о чём он более всего скорбил, свою мать, жену, дочерей и молодого сына, всех на суровый произвол победителя.
Потери македонян составляли не более четырёхсот пятидесяти убитых: сто пятьдесят из кавалерии и триста из пехоты. Никогда не было битвы, которая по своим результатам была бы так решительна. По историческим своим результатам она занимает видное место в ряду немногих великих мировых битв. Она замкнула Азию за горы и подготовила превращение Средиземного моря в море европейское.