Среди разнообразных сочинений Катона самым важным было его историческое сочинение "Origines" ("Начала"). Оно состояло из семи книг, написано было, в противоположность древним анналистам, на латинском языке и обнимало историю Рима от начала почти до времени смерти автора. О содержании его и о времени его написания мы узнаем из сообщения Корнелия Непота, который говорит, что Катон начал писать это сочинение уже в старости ("Катон", 3, 3). Он передает его содержание так: "Первая книга содержит деяния царей народа римского; вторая и третья - о том, откуда началось каждое италийское государство, вследствие чего и все сочинение, кажется, он озаглавил "Origines". В четвертой говорится о первой Пунической войне, в пятой - о второй. Все это изложено лишь (c) главных чертах. Так же изложил он и остальные войны до преторства Сервия Гальбы [156 г. до и. э.], но военачальников, ведших эти войны, ой не назвал по именам, а лишь обозначил их деяния без упоминания имен".
От этого сочинения дошли до нас только ничтожные отрывки, приводимые в произведениях позднейших авторов, и то по большей части не в подлинных словах, а в виде пересказа.
Это сочинение не было сухой хроникой, как видно из слов самого Катона: в IV книге его он прямо заявляет, что не имеет намерения писать то, что написано "на доске" у великого понтифика, сколько раз цена на хлеб была дорогая, сколько раз происходило солнечное или лунное затмение (Авл Геллий, II, 28, 6).
Катоп иногда старался оживить рассказ внесением в него речей действующих лиц, а для последнего времени - даже и своих собственных. Конечно, это сочинение должно было отличаться римским патриотизмом. Такой характер носит, например, рассказ о геройском подвиге одного воинского трибуна во время первой Пунической войны, приведенный Авлом Геллием (III, 7) из IV книги.
Этот трибун вызвался идти с 400 воинов на верную смерть, чтобы отвлечь внимание неприятелей и спасти римское войско из безвыходного положения. Действительно, все 400 воинов пали, но римское войско спаслось. Сам трибун получил много тяжелых ран, но потом был найден между убитыми и спасен.
Катон старался исследовать также причины, создавшие славу его отечества: "Государственное устройство наше, - говорит он, - превосходит строй других государств по той причине, что в них законы по большей части были установлены отдельными лицами: в Крите - Миносом, в Спарте - Ликургом, в Афипах, где часто все изменялось, то Тезеем, то Драконом, то Солоном, то Клисфеном, то многими другими, пока, наконец, бескровное и пришедшее в упадок государство не восстановил ученый муж Деметрий Фалерский, а наша республика устроена умом не одного человека, а многих, и не в продолжение жизни одного человека, а в продолжение нескольких веков и поколений" (Цицерон, "О государстве", II, 1, 2).
Если Катон не хотел сделать свою историю подобной летописи понтифика, то было бы интересно знать, каково было построение его истории. Некоторые ученые полагают, что изложение в ней было связное, по отделам, в зависимости от однородности собранных фактов. Такого мнения держится из числа русских ученых Д. Нагуевский, основываясь на слове capitulatim у Корнелия Непота ("Катон", 3, 3). По-видимому, это мнение основано только на этом слове: ему придано значение "по отделам". Но такое значение этого слова сомнительно; это слово лишь два раза встречается в литературе: кроме указанного сейчас места Корнелия Непота (где значение его неясно), оно есть у Плиния Старшего (II, 12, 55): nunc confessa de iisdem breviter atque eapitulatim attingam, где оно при breviter имеет определенное значение "[кратко и] в главных чертах [коснусь]". Это же значение оно должно иметь и у Корнелия Непота. А в таком случае исчезает основание думать, что Катон в своем сочинении группировал материал по отделам содержания, и вопрос о строении "Начал" остается не решенным. Из слов Корнелия Непота можно заключить только то, что события, описанные в первых пяти книгах, были изложены лишь в главных чертах, т. е. были изложены лишь главные события; но это не исключает возможности, что эти главные события были изложены обстоятельно. По крайней мере, в фрагменте 62, взятом из книги II, Сервий, приводящий этот фрагмент, прибавляет от себя, что описываемое тут событие (изгнание вольсками царя Метаба) Катон "изложил очень подробно" [1] (plenissime exsecutus est).
"Об остальных войнах, - говорит далее Корнелий Непот, - Катон рассказывал таким же образом [иными словами, также излагал лишь главные· события], но имен вождей в этих войнах он не называл, а без имен излагал лишь главные события". Из того, что Цицерон ("Об ораторе", II, 12, 51) ставит Катона наряду с Фабием Пиктором и Пизоном, надо заключить, что его история была тоже летописью, как и называет ее Плиний Старший ("Естественная история", VIII, 11), указывающий, что "Катон, устранив из своей летописи имена полководцев, сообщил, что слона, с чрезвычайной храбростью сражавшегося в карфагенском войске, звали Суром" [2]. Очень возможно, что отсутствие в историческом труде Катона имен полководцев вызвано было нежеланием прославлять враждебных ему лиц.
Ученых интересовал вопрос, почему Катон после изложения истории царского периода перешел к истории первой Пунической войны, пропустив изложение событий двух с половиной веков. Большинство историков объясняют это недостатком сведений об этом времени. По их мнению, для истории царского периода и времени, предшествовавшего основанию Рима, автор мог пользоваться многочисленными легендами, в повествовании о Пунических войнах он основывался на личных наблюдениях и рассказах очевидцов. Но для истории первого времени Республики не было ничего, кроме Летописи понтификов, повторять которую было бы скучно. Но это - только гипотеза. Справедливее будет отказаться от решения этого вопроса за неимением данных.
В заключительных словах своей характеристики "Начал" Корнелий Непот говорит:
"Он изложил в них также то, что. казалось удивительным (admiranda) в Италии и в Испании: в этом видно большое старание и точность (industria et diligentia), но нет никакой учености". Под словом admiranda (у греческих авторов - παράδοξα) разумеются всякие удивительные явления в природе (в морях, реках, источниках, озерах, камнях, животных): таков, например, рассказ в фрагменте 52 о диких козах, прыгающих со скалы слишком на 60 футов (т. е. слишком на 18 метров) ; в фрагменте· 39 рассказ о том, что в Италии свиньи бывают до того жирны, что не могут стоять и ходить, и потому приходится переносить их на плечах; в фрагменте 93 рассказ о том, что в Испании (по эту сторону Ибера) есть большая гора из одной соли, и сколько ее снимешь, столько опять нарастает, и т. п.
Корнелий Непот указывает на "большое старание и точность" Катона. Это качество находят в нем и другие писатели: Цицерон, Дионисий, Веллей, Авл Геллий, Сервий. Так Цицерон говорит: "В нашем государстве в те времена ничего нельзя было знать и изучить такого, чего бы он [Катон] не исследовал и не знал, а потом и написал" ("Об ораторе", III, 33, 135). Непот в другом месте так характеризует Катона: "Он во всем отличался необыкновенной тщательностью: был искусный земледелец, опытный знаток права, великий полководец, достойный похвалы оратор, страстный любитель наук. Хотя он стал заниматься науками в пожилом возрасте, все-таки он достиг такого успеха, что не легко найти что-либо из истории Греции или Италии, что было бы ему неизвестно" ("Катон", 3, 1-2).
Вопрос об источниках, которыми пользовался Катон при составлении "Начал", не разрешим. Прямых указаний на это нет, а догадок можно выставить много. Надо полагать, конечно, что он знал не только Летопись понтификов, но и сочинения своих предшественников (Фабия и др.), а при описании событий своего времени пользовался своими наблюдениями и рассказами других. Но, пожалуй, самый трудный вопрос - об источниках, касающихся происхождения италийских городов. Об этом были сочинения греческих историков, например, Тимея, но пользовался ли Катон ими или собирал предания сам в этих городах? Одни утверждают, что Катон не знал ни Антиоха Сиракузского, ни Тимея, которые написали специальные сочинения об Италии; другие держатся иного мнения.
Мы не знаем, каков был успех "Начал" у современников Катона, но тот факт, что ближайшие к нему по времени анналисты не пошли по его стопам, показывает, что это сочинение было чем-то для них неудобно, и они предпочитали ему сочинение Фабия Пиктора.
И в самом деле, уже одно то, что Катон не называл имен полководцев, было чрезвычайно неудобно для пользования его историей. Во времена Цицерона, как он сам говорит, любителей Катона было мало; Цицерон имеет в виду главным образом речи Катона, но то же касается и его "Начал". "Кто из наших ораторов, - говорит Цицерон, - читает или вообще знает Катона... Его "Начала" никакого цвета, никакого блеска красноречия не имеют. Любителей нет у него, как много уже веков назад не было любителей у Филиста Сиракузского и у самого Фукидида... Блеск Катона затемнила эта, так сказать, высоко построенная речь позднейших... Почему Лисия и Гиперида любят, тогда как Катона совсем не знают... Его речь устарела, некоторые слова грубоваты: так тогда говорили" ("Брут", 17, 65- 68). Саллюстий, правда, читал и любил Катона, но не столько за содержание, сколько за его архаический способ выражения, которому он так подражал, что заимствовал из "Начал" не только некоторые слова, но даже целые фразы (Светоний, "Август", 86). Ливий читал и пользовался "Началами", но только в четвертой декаде. Попадаются, правда, и в первых книгах места, в которых Ливий передает то же, что Катон, но они не дают права заключать о прямом заимствовании у Катона. Дионисий сам указывает в числе своих источников сочинение Катона и везде, где он его упоминает, он восхваляет его; тем не менее, кажется, его краткому изложению он предпочитал более риторический слог позднейших историков (Валерия Анциата, Клавдия Квадригария, Кальпурния Пизона).
Пользовались Катоном как историком также Овидий, Веррий Флакк, Веллей Патеркул, Плиний Старший, Сервий в комментарии к Вергилию, Макробий, Авл Геллий, который приводит довольно значительное число цитат из него. Встречаются следы пользования Катоном и у других авторов, но трудно определить, знали ли они его сочинение непосредственно, или они заимствовали сведения о нем из вторых рук.
Кроме писателей, которые пользовались Катоном как историком, было немало таких, которые ценили его архаический язык. Большая часть таких любителей старинного языка жили в век императора Адриана, который сам любил древнюю латынь и предпочитал Катона Цицерону (по словам Спартиана в биографии Адриана, 16, 6). В эту эпоху возродился интерес к архаической литературе, и Катон был опять в почете. Так Фронтон, учитель Марка Аврелия, был его поклонником и находил, что следовало бы в каждом городе воздвигнуть ему статую. Марк Аврелий, идя по стопам своего учителя, также уважал Катона. Но кажется, "Начала" не были так читаемы, как речи.
Сочинения Катона служили для грамматиков источником устарелых слов. Так, грамматик Веррий Флакк (живший при Августе) пользовался сочинениями Катона не только для объяснения римской старины в реальном отношении, но и написал специальную работу "О темных выражениях Катона" ("De obscuris Catonis"), в которой объяснял непонятные уже в век Августа слова Катона. Это сочинение не дошло до нас в полном виде, но значительная часть его перешла в лексикон Феста, извлечение из которого, сделанное Павлом Диаконом при Карле Великом, сохранилось до нашего времени; в нем имеются цитаты из сочинений Катона, в том числе и из "Начал", в подлинном виде.
Приводят цитаты из сочинений Катона и другие грамматики (Харисий, Присциан, Ноний), но неизвестно, непосредственно ли из него, или из других источников; в числе цитат есть и цитаты из "Начал".
Как видно из содержания, название "Начала" подходит лишь к первым трем книгам этого сочинения, в которых, действительно, шла речь об основании Рима и других городов Италии. Почему это заглавие присвоено целому сочинению, решить с достаточной вероятностью невозможно; всего вероятнее предположение, что первые три книги первоначально были изданы одни под заглавием "Origines" и лишь впоследствии к ним были присоединены четыре последние книги (может быть, уже по смерти автора), причем прежнее заглавие было сохранено.
О стиле "Начал" мы не можем составить самостоятельного суждения за неимением отрывков значительного размера. Мнение Цицерона о стиле Катона приведено выше; оно в высшей степени благоприятно. Однако эта похвала ослабляется возражением Аттика (в том же сочинении Цицерона - "Брут", 85, 293-294), который говорит: "Я едва мог удержаться от смеха, когда ты сравнивал с Лисием нашего Катона, величайшего, необыкновенного мужа, но как оратора." А когда ты говорил, что его "Начала" полны всякими ораторскими достоинствами, и сравнивал Катона с Филистом и Фукидидом, неужели ты мог думать, что это будет убедительно для Брута и для меня? Им и из греков никто не может подражать, а ты сравниваешь с ними тускуланца, который даже не подозревает, какие свойства имеет речь пространная и украшенная".
Получить представление о стиле "Начал" лучше всего можно из следующего фрагмента (самого крупного из числа дошедших до нас). Он приведен Авлом Геллием (III, 7) отчасти в изложении, отчасти словами подлинника; из него же видна манера Катона не называть имен полководцев. Стиль его - отрывистый, напоминающий стиль греческих логографов. Вот перевод его, по возможности близкий.
"Карфагенский полководец в Сицилии в первую Пуническую войну идет навстречу римскому войску, холмы и места удобные первый занимает. Римские воины, когда началось дело, попадают в место, угрожающее им засадой и гибелью. Трибун приходит к консулу, указывает на скорую гибель вследствие неблагоприятного места и окружения врагами. "Я думаю, - говорит он, - если ты хочешь спасти дело, что надо приказать четырем стам воинов идти к той "бородавке" [так Катон называет место возвышенное и неровное] и приказать и увещевать, чтобы они ее заняли. Неприятели, конечно, как только это увидят, самые храбрые и решительные, обратятся прежде всего к тому, чтобы идти им навстречу и сражаться против них, и свяжут себя одним этим делом.
И те все четыреста, без сомнения, будут перебиты. Тогда между тем, пока неприятели будут заняты этой резней, ты будешь иметь время вывести войско из этого места. Другого, кроме этого, пути спасения нет". Консул ответил трибуну, что совет этот, правда, ему кажется предусмотрительным, но "тех воинов, - сказал он, - четыреста кто поведет к тому месту в клинья неприятелей?" - "Если другого, - сказал трибун, - ты никого не находишь, то можешь употребить меня для этой опасности; я даю эту душу тебе и республике". Консул благодарит и восхваляет трибуна. Трибун и четыреста отправляются на смерть. Неприятели удивляются их смелости, недоумевая, куда они собираются идти, находятся в ожидании. Но как только стало ясно, что они направляют путь к занятию той же "бородавки", полководец карфагенский посылает против них пехоту и конницу, самых отважных мужей, каких имел в войске. Римские воины окружаются; окруженные, отбиваются; сражение долго происходит нерешительное. Наконец, численность одолевает. Четыреста, все до одного пронзенные мечами и пораженные метательными снарядами, падают. Между тем, консул, пока там идет бой, незаметно удаляется в места безопасные и возвышенные. Но что случилось с тем трибуном, вождем четырехсот воинов, по соизволению богов в том сражении, мы присоединили уже не своими словами, а словами самого Катона:
"Бессмертные боги даровали военному трибуну участь по его доблести. Именно, случилось так: хотя он был ранен во многих местах, но ни одна рана не пришлась в голову, и его узнали среди мертвых, изнуренного от ран и от того, что кровь его вытекла. Его подняли, и он выздоровел и часто после этой заслуги оказывал республике услуги смелые и решительные; а тем подвигом, что он повел тех воинов, он спас остальное войско. Но чрезвычайно большая разница, в каком месте совершишь одно и то же хорошее дело. Наконец Леонид, совершивший подобное дело при Фермопилах, - за его доблесть вся Греция его славу и особенную признательность украсила памятниками, изображениями, статуями знаменитейшей славы; восхвалениями, историческими повествованиями и другими делами они сделали этот его подвиг в высшей степени привлекательным[3]. А военному трибуну осталась малая похвала за его подвиги, который совершил то же и спас республику".
В своей литературной деятельности Катон пытался, на словах, придерживаться тех же заветов предков, что и в своей политической карьере. Однако на этом поприще он показал себя более прозорливым и менее ограниченным. Греческая образованность была ему чужда по духу как в своих глубоких проявлениях - абстрактных философских системах и в изысканной поэзии, - так и в том внешнем изяществе, которое бросалось в глаза и увлекало молодежь. Обо всем этом Катон высказывался отрицательно. Вероятно, этому и была посвящена "Поэма о нравах", из которой Геллий приводит два характерных отрывка: один говорит о тех, с кем Катон борется, второй - об обычаях отцов. "Они считали, что скупость - худший порок: только человек расточительный, изящный, порочный, беспорядочный удостаивался похвалы" (Авл Геллий, XI, 2). Напротив, нравы отцов Геллий (там же) изображает так: "Идя на форум, они имели обыкновение одеваться хорошо, а дома носили то, что необходимо. Они дороже платили за коней, чем за поваров. Искусство поэзии не было в почете. Если кто занимался им и выступал на пирах, его называли пустомелей (grassator)". Авла Альбина, написавшего историю Рима по-гречески и извинявшегося в предисловии за плохой греческий язык, Катон едко высмеял: "Мы обычно просим извинения, - сказал он, - либо если по неразумию ошибемся, либо погрешим под чьим-либо принуждением. Скажи же, пожалуйста, тебя кто заставил поступать так, что ты просишь извинить тебя раньше, чем ты совершил проступок?" (Авл Геллий, XI, 8, 4).
Однако Катон был слишком практичен и наблюдателен, чтобы не видеть пользы образования и остановиться полностью на уровне "заветов отцов". Прежде всего его привлекло ораторское искусство, столь полезное для государственной карьеры, и он приложил усилия к полному овладению им с помощью греческих образцов. Правда, и здесь он остался верен себе; преклоняясь перед Демосфеном, он смеялся над Исократом, составлявшим речи, не имевшие практического значения. История родины, необходимая для развития чувства патриотизма, была ему настолько интересна и дорога, что он сам учил ей своего сына по рукописи, написанной им самим, притом особо большими буквами; в работе над своим историческим сочинением он тоже не избегал греческих образцов и читал Фукидида. В этом стремлении извлечь из образования только то, что практически нужно, Катон пришел к мысли создать Энциклопедию полезных знаний для римлян. В дошедших до нас отрывках Энциклопедии он обращается к своему сыну, но, несомненно, он рассчитывал на более широкий круг читателей. Необходимыми элементами образования, по его мнению, были: хозяйство, военное дело, право, практическая медицина, ораторское искусство. Вошли ли все эти элементы в Энциклопедию, неизвестно, но они были разработаны в отдельных сочинениях Катона.
В дошедшей до нас полностью книге Катона "О сельском хозяйстве" противоречия политической линии Катона отразились достаточно явно, хотя и косвенным образом. Он является горячим поклонником скромного деревенского образа жизни и личного занятия сельским хозяйством. Ссылаясь опять-таки на обычаи предков, Катон считает, что из "земледельцев выходят самые мужественные люди и самые дельные воины; доход земледельца самый чистый, самый верный и менее всего возбуждает зависть. Люди, занятые этим делом, благонамеренны" ("О сельском хозяйстве", Предисловие, 3). Однако в своем собственном хозяйстве он отнюдь не ограничивается такими его размерами, в которых хозяйство должно только прокормить его самого и его familia, а советует развивать его так, чтобы как можно больше продавать и постепенно увеличивать свое состояние: "Следует смотреть [при покупке участка], чтобы земля не требовала больших расходов (sumptuosus ne siet) ; надо запомнить, что от земли, как и от человека, если они требуют больших расходов, бывает мало прибыли" (там же, I, 5-6).
В связи с этим он расценивает качество земли совсем не в согласии с принципами древнеримского землепашества: пахотное поле он ставит на шестое место по полезности; выше его стоят все другие культуры (виноград, плодовый сад, оливки и даже пастбища), а ниже - только лес для вырубки, лесной питомник и орешник. В конце каждого рабочего года он рекомендует "продавать излишки хлеба, старых волов, увечный скотг увечных овец, шерсть, шкуры, старую телегу, старые железные орудия, старого раба, больного раба и вообще продавать все, если есть что лишнее ("О сельском хозяйстве", II, 7). Включение "старых рабов и больных рабов" в список "ненужного инвентаря" вызвало негодование Плутарха, который, против своего обыкновения, включил свою неблагосклонную к Катону критику не в заключительное сравнение его с Аристидом, а в биографию Катона (гл. 5), сравнение же с Аристидом тоже проводится им далеко не в пользу Катона.
Помимо такой мелкой случайной торговли, Катон упоминает и о торговле в более широких размерах, но указывает на опасности, с которыми она сопряжена. По-видимому, здесь он подразумевает торговлю заморскую ("О сельском хозяйстве", Предисловие).
Во всех советах, которые Катон дает земледельцу, чувствуется рука сурового, прижимистого хозяина. Особенно это заметно в точном вычислении выдачи порций хлеба и вина в рабочие и праздничные дни для рабов и в расчете корма для волов (гл. 56-60). Весьма экономен также и расчет одежды для рабов. "Туника в 31/2 фунта весом и плащ через год. Всякий раз, как даешь тунику или плащ, возьми сначала старые, чтобы сделать из них лоскутные одеяла (centones)" (гл. 59). "Рабам не должно быть плохо; пусть они не мерзнут и не голодают. Управляющий неизменно должен держать их в работе; так легче удержит он их от воровства" (гл. 5).
Книга "О сельском хозяйстве" представляет, помимо чисто специального интереса для историй экономики, большой интерес с точки зрения познаний быта: очень забавны советы об обращении с управляющими (vilicus) и обязанностях последнего: "Хозяину следует проверить по отчету уроки и рабочие дни. Если он не видит дела, а вилик говорит, что он старался, что рабам нездоровилось, погода была плохая, рабы убегали, то, когда он привел эти причины и множество других, - верни его к отчету уроков и рабочих дней..." (гл. 2). "Пусть вилик не будет гуляка, никуда не ходит на обеды... смотрит, чтобы делалось, что приказал хозяин, и не думает, что понимает больше хозяина. Пусть друзей хозяина он считает друзьями себе... без приказания хозяина никому не дает в долг... Дармоедов пусть у себя не принимает, не совещается с предсказателями, авгурами, гадателями и астрологами" (гл.5).
Так же подробно изложены обязанности главной экономки, которую хозяин обычно дает в жены управляющему (гл. 143).
Неблагосклонно относясь к "нерегулярным" религиозным обрядам (предсказаниям, гаданьям), Катон поощряет все древние культовые обряды и точно указывает время и способ выполнения их. Благодаря Катоду до нас дошли интересные культовые обращения к Юпитеру и Янусу на праздниках урожая, например: "Юпитер! Предлагая лепешку сию, каковую предложить должно, усердно молю тебя, буди благ и милостив ко мне и к детям моим, к дому и к домочадцам моим, почтен будучи лепешкою сею" ("О сельском хозяйстве", 134, 2). Еще большей древностью веет от заговора на вправление вывиха или перелома (гл. 160), заключающего в себе непонятные магические слова: "huat haut istasis tarsis ardannabou dannaustra".
Слог Катона в этом единственном сочинении, дошедшем до нас полностью, четкий и сухой; предписания даются в кратких предложениях в старинной форме императива 3-го лица (scito, habeto и т. п.), употреблявшегося в законах, и носят категорический характер, отмеченный уже Плинием. Этот сжатый и четкий способ выражений был, вероятно, наиболее характерен для Катона, судя по тому большому количеству афоризмов, которые приписываются ему позднейшими авторами (Плутарх посвящает им 8 и 9 главы биографии Катона). Изречение, приводимое ритором Юлием Виктором ("Искусство риторики", 1), - "rem tene, paene divinum" -вполне соответствует характеру Катона: в речи против Целия он говорит: "Никогда не замолчит тот, кто заболел болезнью болтовни" (Геллий, I, 15, 9). Его изречение о жизни очень образно: "Человеческая жизнь подобна железу: если употребляешь ее на работу, она стачивается; если не употребляешь, ее губит ржавчина" (Геллий, XI, 2, 6)· Катон не избегает и игры слов: "Ut popuhis sua opera potius ob rem bene gestam coronatus subplicatum eat quam re male gesta coronatus veneat" [4] (Авл Геллий, VI (VII), 4, 5); игра слов заключается в том, что слово coronatus в первом случае имеет в виду венок победителя, а во втором - венок, который надевали на рабов при продаже, а также в созвучии слов eat и veneat.
В своих речах Катон несколько отступал от такого лаконизма. Геллий приводит как образец чисто делового стиля речи не его, а Гая Гракха, Катона же считает до известной степени предшественником Цицерона. "Я полагаю, - говорит он, - что Катон, очевидно, не был удовлетворен красноречием своего времени и уже тогда хотел сделать то, что впоследствии сделал Цицерон" (Авл Геллий, X, 3, 16). Он хвалит язык Катона в речи против Гальбы за "изящество, ясность и чистоту" [5] (Авл Геллий, I, 23, 1), указывает, что Катон охотно пользовался синонимами для украшения речи и приводит пример из речи за родосцев: "в делах удачных, счастливых и благополучных" [6] (Авл Геллий, XIII, 25 (24), 14). По-видимому, Катон уже тщательно заботился о выборе соответствующих слов, о чем свидетельствует выписка того же Геллия из его речи "О своих подвигах" (Авл Геллий, XVI, 14, 1-2): "Поспешать" и "торопиться" - дело разное. Кто выполняет что-либо рано, тот поспешает; а кто разом начинает много дел и не доводит их до конца, тот торопится" [7]; очевидно, для Катона первое понятие - положительное, второе - отрицательное. Геллий уж этой разницы не чувствует.
Ораторские приемы Катона еще довольно однообразны, судя по уцелевшим отрывкам. Он охотно кончает фразы одним и тем же словом, желая как бы закрепить его в памяти слушателей; например, в приведенной выше речи против Терма: "Succidias humanas facis tantam trucidationem facis decern funera facis decern capito libera interficis". Также в речи за родосцев: "Если кто больше пятисот югеров иметь пожелает, да будет тот же штраф; если кто больше скота иметь пожелает, да будет тот же приговор; мы же всего как можно больше иметь желаем, и наказания нам за это нет" [8] (Авл Геллий, VI (VII), 3, 37).
Дальнейшая судьба Катона и его произведений была очень своеобразна. Не его сочинения, а он сам стал своего рода литературным образом, идеальной фигурой консервативно-республиканских кругов; оттого его имя упоминается у Цицерона каждый раз, когда он начинает восхвалять нравы предков (mos maiorum). Тит Ливий описывает его с глубоким уважением; однако уже Цицерон упрекает своих современников в невнимании к речам Катона ("Брут", 17, 68); по-видимому, язык Катона быстро устарел в течение бурного времени, наступившего вскоре после его смерти, а содержание его речей уже никого не интересовало, как слишком тесно связанное с его временем. Его образ, так восхваляемый Цицероном, был им, однако, неверно изображен в диалоге "Катон Старший". Сентиментальный, умудренный жизнью старец в этом диалоге, восхваляющий жизнь на лоне природы и прелести старости, не похож ни на "dominus vendax non emax" ("хозяин, которому любо продавать, а не покупать- "О сельском хозяйстве", 2, 7), ни на насмешливого цензора, который сказал одному порочному старику: "Друг мой, старость безобразна сама по себе, не прибавляй к ней безобразия порока" (Плутарх, "Катон Старший", 9, 6).
В императорское время Катон привлекал к себе внимание читателей и грамматиков именно теми "грубоватыми словами" (horridiora verba), о которых говорит Цицерон. Любителем его речей был император Адриан, предпочитавший его Цицерону, как Энния Вергилию. Читал их еще и Квинтилиан, который, однако, предупреждает своих учеников от опасности durescere, стать horridi et ieiuni, если они будут слишком часто читать Катона.
Таким образом, Катон, стремившийся только к практической деятельности и презиравший литературу, с течением времени стал сам определенным литературным образом, нарицательным именем для поклонников простоты и строгих гонителей роскоши и пороков; а его произведения долгое время привлекали читателей именно тем, о чем он менее всего заботился - своими своеобразными формальными качествами. В настоящее же время как его общественная деятельность, так и его специальное сочинение дают богатый материал для истории начинающегося распада римского республиканского строя.

---

[1] О краткости повествования Катона можно судить, сравнивая его рассказ о второй Пунической войне с рассказом Тита Ливия: у Ливия повествование об этой войне занимает десять книг (XXI–XXX), у Катона — лишь одну.
[2] Cato, cum imperatorum nomina annalibus detraxerit, eum elephantum, qui fortiasime praeliatus esset in Punica acie, Surum tradidit vocatum.
[3] Вся эта фраза выражена в подлиннике крайне бессвязно и неясно. В переводе эта неправильность речи и неясность по возможности воспроизведена.
[4] Приблизительный перевод: «Лучше, чтобы люди, хорошо сделав свое дело, увенчанные, шли на молебствие, нежели чтобы, дурно сделав свое дело, увенчанные, шли на продажу».
[5] Gum venustate atque luce atque munditia verborum.
[6] In rebus secundi atque prolixis atque prosperis.
[7] Aliud est properare, aliud festinare. Qui unum quid mature transigit, is properat; qui multa simul incipit neque perfiat, is festinat.
[8] Si quis plus quingenta jugera habere voluerit, tanta poena esto; si quis maiorem pecuum numerum habere voluerit, tantum damnas esto? Atqui nos omnia plura habere volumus et id nobis impune est.