Несмотря на то, что действие комедий Плавта происходит, как это было обязательно для "комедии плаща", в каком-нибудь греческом городе, несмотря на то, что его действующие лица носят греческие имена, все-таки сквозь греческие "плащи" у Плавта постоянно сквозит римская одежда, не говоря уже о том, что порою Плавт вводит в свои комедии чисто римские подробности, которых никак не могло быть в греческих комедиях. Одним из наиболее характерных в этом отношении эпизодов является третья сцена II акта комедии "Куркулион". Парасит Куркулион выбегает на сцену и кричит:

Эй, знакомцы, незнакомцы, прочь с дороги, службу я
Справить должен, все бегите, уходите все с пути,
Чтоб не сбил я вас головою, локтем, грудью иль ногой!
Вот представилось внезапно, сразу, скоро дело мне.
Нет теперь таких богатых, кто б меня остановил:
Будь стратеги, будь тиранны, или будь агораном,
Ни демархи, ни комархи, ни по славе равные:
Всякий свалится - кверх ногами станет он на улице!
Вон и грекин-плащеносцы: голову покрыв, идут,
Начиненные томами, выступают с сумками...
Стали в кучку л толкуют меж собою, беглые,
Всю дорогу перегородили, лезут с изреченьями;
Их всегда ты встретить можешь за кабацким столиком.
(Перевод Ф. А. Петровского и С. В. Шервинского)

С одной стороны, здесь ясно просвечивает греческая подкладка: целый ряд слов почти сырьем заимствован из греческого обихода - стратеги, агораномы, демархи, комархи, но, с другой стороны, совершенно ясно, что так издеваться над "греками-плащеносцами" (Graeci palliati), как издевается Куркулион, мог только римлянин и притом в то время, когда Рим уже осознавал свое первенствующее положение в античном мире. Эти греческие "беглые" (Плавт употребляет греческое слово drapetae) со всеми их атрибутами и с их болтливостью несомненно введены самим Плавтом. То же надо сказать и об упомянутых выше греческих терминах: находиться в греческой комедии при таком контексте, как у Плавта, они никак не могли. Плавт перечисляет первые попавшиеся названия должностных лиц, да присоединяет к ним тут же "тиранна"! В бытовых и исторических условиях, в каких создавалась и развивалась новая аттическая комедия, для "тираннов" не могло быть места среди тех "богатых", каких упоминает Плавт. Все эти соображения заставляют считать, что данный текст представляет собой собственную композицию римского драматурга. Но уже чисто римскую окраску носит в той же комедии своего рода "парабаза" [1], с которой выступает театральный костюмер (хораг), дающий советы зрителям (начало IV акта):

Объясню, кого и где вы можете найти легко.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... . .
Нужен клятвонарушитель - так ступай к Комицию,
Лжец, хвастун - так отправляйся к храму Очистительной;
Дармотрателей богатых под Базиликой найдешь;
Там же выцветшие девки, на все руки мастера;
Сотрапезники-кутилы - возле Рынка рыбного,
А внизу на Рынке ходят - с состояньем, важные;
Посредине, у Канала, - там пройдохи явные;
Болтуны, нахалы, всякий злой народ - над Озером.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... . .
В Старом ряде же - дающие и берущие деньга в рост;
За святилищем Кастора - там уж люди темные;
Дальше же, в (квартале Тусском, - продавцы самих себя;
На Велабре - мукомолы, мясники, гадатели,
Те, кто сами извернутся и тебе помогут в том.
(Перевод Ф. А. Петровского и С. В. Шервинского)

Не может быть никакого сомнения в том, что Плавт в данном случае не зависит от греческого оригинала и что буффонадная картина (римского форума - между прочим, очень важная для нас по своим археологическим данным [2] - карикатура современного Плавту Рима.
В комедиях Плавта можно легко найти и много других эпизодов, по которым ясно видна самостоятельность его творчества. Греческими источниками он пользовался как основой, по которой выводил свою собственную прихотливую италийскую ткань, давая этим толчок к развитию национальной латинской комедии - литературной ателлане и тогате, из которых последняя, однако, насколько можно судить по скудным ее фрагментам, не всегда шла по пути, намеченному Плавтом, но в лице некоторых своих представителей брала за образец все-таки новую аттическую комедию и произведения Теренция - "полу-Менандра", по выражению Юлия Цезаря (Светоний, Жизнь Теренция, 5), хотя и переодела действующих лиц в римское платье. По крайней мере, полуироническое, полухвалебное замечание Горация ("Послания", II, 1, 57), что тога Афрания, одного из виднейших авторов комедии тоги, была бы впору Менандру, можно понимать именно в этом смысле.
Оставаясь формально "паллиатистом", Плавт следовал установившейся традиции: не выходить из сюжетов и обстановки греческой комедии. В известном отношении эта традиция была даже очень выгодна и удобна, так как гораздо меньше стесняла его творчество, чем если бы он перенес действие своих комедий с греческой на римскую почву: гораздо удобнее было потешаться над глупыми богатыми стариками, хвастунами-военными и изображать проделки плутоватых рабов, водящих за нос своих господ, раз действие комедий происходило в Греции; в Риме не потерпели бы издевательства над римскими гражданами на сцене [3], не потерпели бы раба, который оказывается умнее римского хозяина; римской публике (по крайней мере ее верхушке) веселее и приятнее было потешаться над греками, чем над своими земляками. Что же касается чуждых Риму времен Плавта обстановки, ситуаций и некоторых действующих лиц, вроде параситов и блестящих, образованных гетер, то все это было вполне понятно римскому зрителю, независимо от того, к какому классу общества он принадлежал: греческие нравы и быт городов Великой Греции были настолько хорошо знакомы римлянам, современникам Плавта, что никакие "греческие" подробности его комедий не могли остаться непонятыми в Риме. К тому же Плавт, как мы видели, любил изображать своих "греков" в смешном, даже неприглядном виде, а это могло только льстить римскому самолюбию.
Таким образом, Плавт вводит в свои комедии такие сцены, каких никак не могло быть в новой аттической комедии.
Но Плавт не ограничивается такими вставными эпизодами, каковы приведенные выше два отрывка из монологов действующих лиц; он примешивает римские элементы к чисто греческой обстановке и, разрушая иллюзию этой обстановки, возвращает своих зрителей в Рим. Так, например, в комедии "Амфитрион" трусливый раб Сосия, выходя ночью из дома своего господина, боится столкнуться с фиванскими кутилами (ст. 154):

Ночь! Наша молодежь буйна, а я гуляю здесь один.

Но тут же греческая обстановка меняется на римскую: в следующем же стихе оказывается, что Сосия боится главным образом не греческих кутил, а римской городской стражи:

А ежели в тюрьму меня сведет сейчас ночной дозор?
Назавтра же из погреба - под плети? [4]

В комедии "Псевдол" во время перебранки между сводником Баллионом, молодым Калидором и рабом его Псевдолом неожиданно упоминается чисто римская подробность - отпущение раба на волю перед претором (ст. 358) ; в той же комедии говорится о диктаторе "для аттических Афин" (ст. 415 сл.), Калидор жалуется на римский закон (закон Плетория), не дающий ему возможности занять денег (ст. 303 сл.). Подобных вплетений римских бытовых, юридических, военных и других подробностей в греческую обстановку комедий у Плавта сколько угодно. В комедии "Бакхиды" (ст. 1075) встречается квестор, которому как заведующему римским казначейством раб Хрисал собирается продать свою добычу; в комедии "Близнецы" (ст. 590) упоминаются заведовавшие римскими рынками эдилы; в комедиях "Ослы" (ст. 871), "Казина" (ст. 536), "Эпидик" (ст. 189) - сенат и т. д. Но не только такие, большею частью буффонадные, подробности римской жизни вводит в свои комедии Плавт. Во многих сценах имеется гораздо более существенное изображение римского быта (ср., например, рассказ Сосии о подвигах Амфитриона в стт. 186 слл. комедии "Амфитрион", где этот полководец представлен настоящим римским главнокомандующим); вводятся рассуждения в духе римской официальной морали ("Амфитрион", 645 сл. и 839-842, где Алкмена рассуждает совершенно как римская матрона). В комедиях Плавта мы на каждом шагу сталкиваемся с жизнью современного ему Рима и с его интересами, тесно связанными, как это совершенно естественно, с развитием римской мощи. В этом отношении очень характерна комедия "Пуниец", поставленная впервые на сцену, по всей вероятности, по окончании второй Пунической войны. Хотя знакомство с Великой Грецией началось у римлян задолго до столкновения с Карфагеном, Пунические войны еще больше расширили их кругозор и знакомство с соседними народами. Поэтому вполне понятно, что Плавт решился вывести в своей комедии "пунийца", придав ему забавные и смешные черты. Доказательством хорошего знакомства римлян с их заморскими соперниками служит в этой комедии то, что выведенный Плавтом карфагенянин, носящий прекрасно известное римлянам имя полководца Ганнона, говорит не только на латинском, но и на родном своем языке.
Отличное знакомство Плавта с современным ему бытом и уменье брать из него живые и занимательные подробности создали этому драматургу крупный успех на римской сцене. Плавт не был ни аристократом, ни даже клиентом аристократов, подобно Эннию и Пакувию; он был человеком из народа, жившим среди толпы и превосходно с ней знакомым; он сам имел дело не только с римлянами и италийцами, но и с греками - и с параситами, и с рабами, и с купцами, и со всем мелким римским людом в убогой одежде - с "народишком в рубахах" (popellus tunicatus), по выражению Горация ("Послания", I, 7, 65). Но успехом пользовался Плавт не только у низших, а и у высших слоев римского общества, и когда Гораций говорит, обращаясь к Пизонам ("Наука поэзии", 270 сл.),

Правда, хвалили прапрадеды ваши в комедиях Плавта
Соль и размер,

то под этими "прапрадедами" (proavi) надо разуметь, конечно, не толпу, а наиболее образованные и культурные слои римского общества, к которым в следующих за Плавтом поколениях принадлежали и Цицерон, восторгавшийся языком Плавта ("Об ораторе", III, 12, 45), и Варрон, отдававший ему пальму первенства в ряду других римских комиков за его речь ("Менипповы сатуры", ст. 399 В), и учитель Варрона и Цицерона Элий Стилон, считавший, что "если бы Музы заговорили по-латыни, они стали бы говорить языком Плавта" (Квинтилиан, "Образование оратора, X, 1, 99). Это объясняется исключительным талантом Плавта, с которым он изображает самые разнообразные слои общества, и уменьем пользоваться всеми средствами латинского языка во всех его стилях, начиная с самого простого и кончая изысканнейшей речью. Но это еще не все: удивительное знание сцены дает Плавту средства непрерывно занимать зрителей, для чего он охотно жертвует цельностью композиции своих комедий, постоянно нарушая последовательное развитие действия откровенной буффонадой, сверкающей самым веселым, хотя часто и грубым, юмором, до которого римляне были большие охотники.
Ради театральных эффектов Плавт прибегает и к неожиданному усилению театральной иллюзии, как, например, в комедии "Горшок" (Aulularia), в которой Эвклион просит зрителей выдать ему вора, утащившего клад (ст. 713 сл.), и к разрушению этой иллюзии, как, например, в комедии "Перс", где на вопрос раба Сатуриона, откуда взять наряд для переодеванья, его приятель, раб Токсил, советует взять нужный наряд у театрального костюмера (хорага):

Возьми у костюмера. Он
Обязан дать. На это и сданы ему
Эдилами костюмы театральные.

---

[1] См. Историю греческой литературы, т. I, стр. 429.
[2] См. книгу: Архитектура античного мира. Сост. В. П. Зубов и Ф. А. Петровский. М., 1940, стр. 440 сл.
[3] Упоминание сената, в котором должен был заседать грек Деменет, на самом деле кутящий вместе с сыном, никого из настоящих сенаторов, разумеется, оскорбить не могло (ст. 871 комедии «Asinaria»).
[4] Quid faciam nunc, si tresviri me in carcerem compegerint?
Ind eras quasi e promptaria cella depromar ad flagrum…
См. статью: акад. М. М. Покровский. О литературных приемах, стиле и стихосложении Плавта (Тит Макций Плавт. Избранные комедии, т. II, стр. XXXI).