ВВЕДЕНИЕ

Едва ли кто-нибудь из правителей эллинистических государств мог предполагать, что в течение сравнительно недолгого промежутка времени все их огромные и богатые владения окажутся во власти той незаметной италийской общины, которая еще в III в. до н. э. вела отчаянную борьбу с Пирром и с Карфагеном за свое существование. Шаг за шагом завоевывал Рим господствующее положение сперва в пределах самой Италии, по-том в известном в ту пору круге земель, и когда, отразив угрозу Карфагена, Рим обратил свои взгляды на Восток, самой Греции и эллинизированным государствам диадохов пришлась все ближе соприкасаться с этим новым владыкой мира. Связь Рима с Грецией началась давно, еще в первые века республики; она отразилась и в начертаниях латинских букв, и в лексических заимствованиях, и в восприятии и трансформации греческих мифов.
Но по мере того, как под власть Рима переходила сперва Южная Италия, потом Сицилия - области старых греческих колоний, - потом вся материковая Греция и, наконец, весь эллинизированный Восток, эта связь становилась все теснее. Уже во II в. до н. э., после падения Македонской державы, множество образованных греков переселилось со своей разоренной родины в Рим; так, в числе греческих заложников попал в Рим историк Полибий, прославивший римский государственный строй; Гай Гракх учился у философа Блоссия; в I в. до н. э. риторику и грамматику преподавали в Риме исключительно греки (латинские риторические школы были закрыты после очень недолгого существования); Сципион Младший и его друзья стремились перенести в Рим все лучшее из греческой литературы и философии; римские ораторы ездили учиться в Афины и на Родос; Цицерон и Лукреций широко популяризовали греческую философию, а ряд важнейших фактов из римской истории стал известен благодаря греческим историкам - Аппиану, Диону Кассию, Плутарху и другим. Уже в начале II в. н. э. сатирик Ювенал с оттенком горечи говорит о том, что Рим стал греческим городом. Соотношение греческой и римской культуры и влияние Греции на Рим, столь решительно охарактеризованное Горацием в его известной сентенции
Греция, взятая в плен, победителей, диких пленила[1]
В Лаций суровый внеся искусства,
является вопросом очень сложным; сила этого влияния нередко преувеличивалась, а самобытность римской литературы в связи с этим недооценивалась. Но несомненно, что в процессе слияния обеих культур создалась некая новая общая культура, в высшей степени интересная и своеобразная, в которой национальное происхождение как таковое и даже родной язык начинают играть все меньшую роль; так, Апулей (II в. н. э.), уроженец Мадавры, греко-римской колонии в Африке, называющий себя греком, пишет на латинском языке, так же как и чистокровный грек Аммиан Марцеллин (IV в. н. э.); напротив, римский сенатор Клавдий Элиан (III в. н. э.) и императоры Марк Аврелий (II в. н. э.) и Юлиан (IV в. н. э.) пишут по-гречески.
Однако трудности изучения культуры этой эпохи и отдельных отраслей ее - философии, искусства, литературы - не исчерпываются установлением соотношения элементов греческих и римских, так как в поток собственно "античной" культуры широкой волной вливаются струи, идущие с Переднего Востока и из Египта, уже давно вступивших на путь смешения народностей, языков и религий. Несмотря на то, что в последние десятилетия сделано много для раскрытия этих сложных соотношений между различными культурами (в чем большую заслугу надо признать за археологией), тем не менее до выяснения культурного облика древнего мира последних веков до н. э. и в особенности первых веков нашей эры еще очень далеко. Можно сказать только, что самой характерной чертой всей этой эпохи является широкий синкретизм во всех областях общественной и духовной жизни - в науке, философии, религии и культе, искусстве и не в последнюю очередь в литературе. Достаточно ознакомиться с биографиями большинства философов, ораторов, прозаиков и поэтов этой эпохи, чтобы увидеть, как мало среди них чистокровных греков и римлян и как широко представлены уроженцы Малой Азии, Египта, Сирии и даже далекого Понта.
И все же мы имеем право говорить об истории одной древнегреческой литературы, а не о литературе областей тогдашнего "круга земель"; произведения множества писателей различного национального происхождения, различных сословий и имущественного положения включаются в общий поток литературы и поддаются объединению в определенные роды и жанры; это объединение происходит не только по признаку общего им всем греческого языка - всем этим произведениям присущи сходные литературные цели и установки, общие характерные стилистические черты. Такое внутреннее единство самых ркзнообразных на первый взгляд произведений литературы является следствием той общей системы образования, которая, зародившись в Афинах еще в классическую эпоху, распространилась сперва по всему эллинизированному, а потом романизированному миру, - ее принято называть "риторической школой".
Термину "риторика" в большинстве случаев придается отрицательное значение; немало обвинений предъявлялось историками литературы и риторическому образованию вообще: риторика, говорят обычно, отучила людей думать и приучила их к многословию и пустословию, к погоне за изящной формой при ничтожности содержания; проникнув в поэзию, она заставила поэтов заменить искренность чувств и глубину мыслей блеском холодных высокопарных фраз. В этих обвинениях есть, конечно, доля правды, однако следует сказать хотя бы несколько слов в защиту риторического образования.
Во-первых, не риторика виновата в известном опустошении содержания философских систем, речей и произведений художественной литературы, а те социальные и политические условия римского государства, которые, постепенно ухудшаясь в процессе расшатывания рабовладельческого строя, и породили господство риторики, дав ей возможность играть все более важную роль в античном образованном обществе, постепенно терявшем почву под ногами.
Во-вторых, пресловутое "опустошение" литературы и ее "чисто формальный" характер в значительной мере преувеличены; в произведениях этой эпохи больше глубокого содержания, они теснее связаны с действительной жизнью и конкретными интересами своего времени, чем это кажется при поверхностном изучении.
В-третьих, благодаря именно "риторическим школам", их учителям и питомцам было сохранено (и впоследствии передано византийским ученым) огромное количество культурных ценностей предыдущих веков и создано немало новых. И, наконец, нельзя забывать и того, что сама система риторических школ просуществовала, порой перенося нападки и даже гонения, более семисот лет, что было бы невозможно, если бы она была искусственно выращена и лишена корней в общественной жизни эпохи.
Наряду с терминами "риторика", "риторическое образование", "риторическая школа", в истории литературы широко распространены термины "софистика" и "софист", тоже нередко употребляемые в отрицательном смысле, особенно когда речь идет о поздней эпохе античной литературы; при этом терминами "риторика" и "софистика" оперируют то как равнозначными, то как перекрещивающимися, то как различными (по существу; необходимо вкратце разъяснить их соотношение, а также уточнить смысл и круг употребления самих терминов "софистика" и "софист".
Образование в риторической школе или индивидуальное обучение у какого-либо крупного учителя риторики было обязательным для того, чтобы сделать ораторские выступления своей специальностью; но цели получения такого образования могли быть различны; во-первых, можно было использовать его в различных сферах общественной деятельности - в суде, в городских или государственных советах, в речах, произносимых перед самими государями или представителями государственной власти; эта область использования риторического образования все более суживалась по мере укрепления бюрократической системы управления, но никогда не теряла своего значения окончательно. Иначе использовали свое образование те ораторы, которые выступали перед избранной публикой или перед широкими кругами слушателей, говоря на темы, не соприкасающиеся с практическими потребностями общественной жизни; такие выступления преследовали цель усладить слушателей и обеспечить заработок для исполнителя; именно такие профессионалы-ораторы и получают название софистов. Их выступления пользовались особенно широким успехом во II веке н. э., в период временной стабилизации римского государственного строя, во время так называемого "золотого века" Антонинов; III век с непрекращающимися политическими бурями - и внутренними, и внешними, - конечно, давал меньше возможности развлекаться таким неприложимым к делу ораторским искусством, но оно тем не менее никогда не погибало совсем и снова пышно расцвело в IV в., когда правление Константина и его преемников опять привело к некоторому временному затишью. Именно эти два периода и принято называть в истории литературы "второй" (или "новой") и "третьей" софистикой, причем особенно распространен первый из этих терминов, применяющийся ко II в. н. э. Однако этот термин прилагается обычно уже не только к самим публичным выступлениям софистов, а ко всему характеру, методам и приемам того искусства, которым они в совершенстве владеют; эти методы и приемы выходят за пределы чисто ораторских выступлений и завладевают теми литературными произведениями, которые предназначены только для чтения; поэтому термин "вторая софистика" употребляется и в расширенном смысле, охватывая всю литературу первых веков нашей эры.
Многие из профессиональных ораторов-софистов являлись в то же время писателями и преподавателями своего искусства; но наряду с ними существовало и великое множество никому не известных педагогов, которые сами ничего не писали, нигде не выступали, а посвящали свою жизнь теоретическому изучению искусства речи; они не носили названия софиста, удовлетворяясь более скромным именем ритора.
Итак, понятия "риторика" и "софистика" друг с другом не совпадают: риторика - предмет изучения и обучения, софистика - название широкого литературного направления со всеми его характерными чертами и стилистическими приемами; ритор - преподаватель риторической школы, педагог не крупного масштаба; софист, - во-первых, публичный оратор, не преследующий практических (в узком смысле слова) целей, а во-вторых, представитель литературного направления - софистики.
Перейдем теперь к характеристике общественной роли риторов и софистов, а далее к очерку литературы данной эпохи, ее интересов и художественных приемов.
Прежде всего следует отметить, что между представителями так называемой древней софистики V в. до н. э., современниками Сократа, и софистами II в. н. э. при сходстве некоторых внешних признаков - о чем речь будет ниже - имеется коренное различие: для древних софистов типична тяга к научному исследованию; они стремились охватить точным знанием всю сложность бытия, ставили самые общие вопросы теории познания и в то же время создавали разнообразнейшие частные научные дисциплины. Этот пафос исследования, постановка и разрешение научных проблем у новых софистов не проявляются. Их интерес направлен главным образом на совершенствование словесного мастерства и ораторской техники, унаследованных от предыдущих поколений.
I в. н. э. был временем укрепления и всестороннего развития административной системы империи. Политическая стабилизация, осуществившаяся в конце века, выдвигает на первый план разнообразные культурные задачи, но уже в условиях римского владычества, и Греция вновь выступает как сила, которая способствует подъему культуры, благодаря старым традициям интеллектуального и художественного творчества.
В эту эпоху так называемого эллинского возрождения (II в. н. э.) вновь оживает противопоставление риторики и философии.
Как и прежде, между ними нет непереходимой грани: философы обычно владеют риторической культурой, риторы постоянно оперируют темами и понятиями, выработанными философией. Между тем под этими двумя наименованиями кроются разные типы восприятия мира и человеческого поведения. Философы I и II вв. н. э. независимо от принадлежности к той или иной школе сосредоточивают внимание на этических проблемах. Ставятся задачи личного усовершенствования, ведется проповедь пренебрежения к общепринятым социальным ценностям. Как некий идеальный принцип устанавливается необходимость строить свою жизнь, вплоть до внешнего облика и одежды, в соответствии с исповедуемым учением. Римским властям эти круги философов неоднократно представлялись в политическом отношении не вполне благонадежными. В I в. стоики еще не раз оказывались в оппозиции к императорскому режиму, подвергаясь изгнаниям и казням. В 93 г. Домициан изгнал философов из Рима и из Италии. И действительно, в недрах разнообразных философских школ зачастую таидись семена республиканского свободомыслия и развивалось в известной мере критическое отношение к существующему социальному порядку; правда, это не выливалось ни в какие активные действия. Однако к концу II в. недоверчивое отношение к философии в значительной степени было преодолено: Марк Аврелий учреждает философские кафедры, которые должны были содержаться государством.
С другой стороны, и среди тех, кто причислял себя к риторам и софистам, подчас проявлялось весьма сдержанное отношение к Риму. Однако такие настроения обнаруживались лишь от случая к случаю. Господствующей и обязательной была иная точка зрения - восхваление Рима как повелителя и умиротворителя вселенной. Исходя из этого воззрения, произносят свои речи бесчисленные софисты, скитающиеся по всем частям римской державы, и новая софистика пользуется всяческой поддержкой Рима. Ремесло софиста является весьма выгодной профессией, привлекающей множество адептов. В руках софистов оказывается школа, в которой риторика была основным предметом обучения; через их руки проходит почти вся молодежь высших классов, включая сыновей императоров. Более того, Марк Аврелий, уже став императором, учится у Гермогена; присутствие императоров и членов их семей на декламациях софистов было обычным делом. Но кроме педагогической деятельности, софисты получают также доступ к выгодным и высоким постам в городах и в императорской администрации; их выступления играют видную роль в сношениях городов между собою или с центральною властью.
Даже рядовые учителя риторики часто получают жалование из городской или государственной казны, а знаменитых ораторов осыпают всяческими почестями; народные собрания прославляют их особыми постановлениями и воздвигают им статуи при жизни. Все это создает впечатление художественной деятельности, одобряемой и поощряемой властями империи. В конце концов, софистическое красноречие оказывается одной из основных форм господствующей идеологии императорской эпохи. Государственные или семейные торжества обычно служили поводом для выступлений известных софистов; о них объявлялось заранее; причем в иных случаях многотысячные толпы народа заполняли театры или специально оборудованные залы. Особенно великолепною бывала обстановка этих выступлений, когда они происходили во время олимпийских или иных традиционных празднеств, а также при совершении пышных обрядов государственного культа.
Сам внешний облик софиста вполне гармонировал с общим стилем всего торжества. Как для философов этого времени традиционными сделались простая одежда и подчеркнутое пренебрежение к уходу за телом, так для выступающих софистов чем-то обязательным представлялись богатство одеяний и блеск украшений: рассчитан был каждый жест руки, каждый по-ворот головы, малейшее движение тела. Искусно поставленный голос опытного оратора позволял ему усилить впечатление богатыми и разнообразными модуляциями. Напевная манера исполнения прекрасно способствовала надлежащей подаче каждой фразы, ритмика которой была виртуозно разработана.
При таких условиях нет ничего удивительного в том, что незнание язы-ка не служило препятствием для получения эстетического: наслаждения. Любопытны с этой точки зрения слова Филострата об ораторских успехах прославленного софиста Фаворина: "Когда он выступал с речами в Риме, все были полны восхищения; ведь и для тех, кто не понимал греческого языка, слушание не было лишено удовольствия, так как и их он чаровал звучанием голоса, выразительностью взгляда и ритмичностью речи" [2].
Наиболее характерной чертой риторического образования являлся, таким образом, огромный интерес к языку и использованию его в первую очередь, конечно, в ораторской речи, а далее - в литературных произведениях самых различных форм и жанров; сюда входят и всевозможные разновидности ораторских речей - от школьных упражнений до больших парадных декламаций и прозаических гимнов богам, - и риторические руководства, диалоги, симпосии, эпистолярная литература, сборники всякого рода полезных и занимательных сведений, новеллистика, романы и даже исторические и географические трактаты.
Чтобы проследить возникновение и развитие различных литературно-стилистических течений эпохи второй софистики, необходимо вернуться назад и несколько ближе познакомиться с азианизмом и аттикизмом - двумя господствующими направлениями, зародившимися еще несколькими веками ранее, в эпоху эллинизма, но приобретающими особое значение именно теперь.
После потери Грецией самостоятельности, в середине IV в. до н. э., роль ораторского искусства неминуемо должна была уменьшиться.
Уже первый оратор начала эллинистической эпохи Деметрий Фалерский, бывший одно время правителем Афин, ученик философа Феофраста, далеко уступает афинским ораторам лучших времен: его речь приятна, но в ней нет пафоса, которого, очевидно, не было не только в его темпераменте, но и в современной ему общественной жизни. По словам Цицерона [3], он выступал на политической арене, как бы выйдя из кабинета Феофраста, а не из военной палатки.
Мало-помалу по мере проникновения эллинизма на Восток искусство красноречия распространяется на острова Архипелага и в Азию и там неизбежно подвергается местным влияниям. Именно это направление получает название азианского красноречия, или азианизма. Островная и малоазийская публика была менее образованной, чем афинская. Поэтому в новой обстановке красноречие начинает чуждаться философии. Как для новых ораторов, так и для их слушателей, становится затруднительной сложная периодическая речь, столь внушительная, например, у Демосфена. Новые ораторы предпочитают короткие фразы, по возможности симметрически расположенные (в чем нельзя не видеть влияния еще Горгиевой манеры), обращают большое внимание на внешние звуковые эффекты речи, особенно на окончания ее частей (клаузулы). Внешняя красота речи достигалась также широким употреблением антитезы, которая была особенно эффектна в слоге отрывистом, как бы рубленом, в коротких предложениях. В речи такого рода большое значение приобретают ритм и чисто музыкальные эффекты повышения и понижения голоса. Параллельные ритмические звенья ораторского периода нередко получают выразительные концовки в виде ассонансов или даже рифмующихся заключительных частей. Большое внимание уделяется эффектам словесной инструментовки. Благодаря такому арсеналу средств художественного воздействия речь софиста завораживала слушателей.
Ритмичность предполагает также произнесение речи нараспев, и, по словам Цицерона [4], азианские риторы любили "завывать" (ululanti voce). В угоду ритму азианисты допускают неестественную расстановку слов и вставные слова, ненужные для смысла.
Азианское направление отразилось не только на способе произнесения речи и на грамматической стороне литературных произведений, но и на их лексике и фразеологии. Забота о ритмическом построении предложений и о клаузулах уже сама по себе приближает эту речь к поэтической. Но азианское красноречие вообще широко черпало украшения из поэтического стиля: его представители любят смелые метафоры и сравнения, им нравится цветистость и высокопарность.
Заметна также манерность в употреблении описательных выражений вместо точных и простых слов. К этому присоединялась игра значениями слов. Большую роль играли также заостренные и меткие афоризмы.
Родоначальником азианизма считают Гегесия из Магнесии (около 300 г. до н. э.), от сочинений которого сохранилось лишь несколько фрагментов.
Азианский стиль не ограничивался одним ораторским искусством: проникнув в литературу, он захватил даже такую, казалось бы, серьезную область ее, как историография; им писал, например, сицилийский историк Тимей (которого часто порицает Полибий за его неточности в изложении истории Рима).
Уже во II в. до н. э. азианизм встретил сильную оппозицию со стороны некоторых грамматиков и писателей - так называемых аттикистов, которые требовали возврата к стилю афинских ораторов и писателей классических времен, хотя староаттический язык был уже далек от позднего греческого языка - койнэ. Главный теоретик этого направления-Дионисий Галикарнасский, живший после 30 г. до н. э. в Риме. Воспроизвести аттическую речь в точности ему, однако, не удалось.
Особую силу приобретает аттикизм именно в эпоху второй софистики,, во II в. н. э.
Любовное отношение к прошлому, которое сказывается с такою силой в литературной деятельности софистов, находит особенно ясное выражение в этом культе чистой аттической речи. Она рассматривается как важнейшее орудие для овладения наследием прежних веков (в абсолютном превосходстве и величии которого в это время твердо убеждены), а иногда и так некая самоцель.
Идеалом словесного творчества аттикистов становится μίμησις τῶν ἀρχαιῶν (подражание древним) - возможно более точное воспроизведение литературных форм многовековой давности, имитация языка, некогда бывшего живым, но к этому времени звучавшего уже причудливой архаикой.
Образцовыми авторами, служащими предметом для подражания, для аттикистов являются Фукидид и десять канонических ораторов Аттики, в первую очередь Демосфен и Исократ.
Борьба между приверженцами азианского и аттического красноречия, начавшаяся во II в. до н. э., периодически обостряясь, продолжается до самого падения Римской империи. Так, аттикисты упрекают азианских ораторов не только в том, что они готовы были подчас жертвовать смыслом в угоду звучанию, но иной раз не считались и с правилами грамматики и риторики: азианские ораторы, напротив, осуждали аттикистов за бесцветность и сухость речей. Однако не следует представлять себе эти два течения строго разобщенными, - они нередко сливались и даже чередовались друг с другом в одних и тех же школах; существовали и промежуточные направления, например так называемое родосское (I в. до-до, э.), главой которого был Молон, учитель Цицерона. Также и во II в. н. э. принадлежность к тому или другому направлению не исключала связи между самими ораторами и писателями; так, оратор Полемон, стоявший близко к азианизму, был уважаемым учителем Герода Аттика, ярого аттикиста.
Итак, азианский и аттический стиль с своими различными оттенками являются теми основными формами, в которых могут излагаться произведения самых разнообразных жанров, разрабатывающие столь же разнообразные темы. Тематика поздней греческой литературы, в особенности все ораторское искусство времени второй софистики, обычно подвергается столь же резким нападкам со стороны историков литературы, как и риторическое образование вообще, - и нередко столь же несправедливо; конечно, при тех ограниченных возможностях для выступлений на широкой общественной арене, которые предоставлялись ораторам в римской империи, красноречие невольно должно было порой превращаться в "искусство для искусства", - однако оно никогда не теряло полностью связи с действительной жизнью. Нередко откликаются софисты и на современные им события - стихийные бедствия, победы и поражения войск; нередко речи, как бы заменяя лирику, приобретают характер более интимный, - личные воспоминания и чувства оратора нарушают объективное изложение. Кроме того, следует заметить, что подлинных судебных речей эпохи второй софистики мы почти не имеем; до нас дошли по большей части школьные упражнения, задуманные как часть фиктивных судебных процессов, а также ряд энидиктических речей по самым разнообразным поводам. Особо должны быть отмечены "вступительные слова" перед большими публичными выступлениями, часто представляющие собой законченные ораторские миниатюры.
Больше всего принято насмехаться над речами, в которых подвергаются обсуждению, иногда в чрезвычайно патетическом тоне, события VI- IV вв. до н. э., воскрешающие героическое прошлое классической Греции однако нельзя ручаться за то, что и эти речи не вызывали у слушателей живого чувства возмущения или восторга; хотя любая политическая оппозиция была невозможна, нельзя было заставить людей забыть величие прежней эллинской культуры. И когда толпы народа, затаив дыхание, внимали речам софистов, снова и снова вызывавших тени Марафона, Саламина, Левктры, Херонеи, для громадной части аудитории эти образы оставались живыми.
Несомненно, чистым ораторским фокусом являются те шуточно-парадоксальные речи, которые посвящены восхвалению различных предметов, никакой похвалы не заслуживающих, вроде "Похвалы мухе", "Похвалы лысине" и т. п. Большинство их до нас не дошло, и сохранились только названия; главным образом именно эти речи и послужили материалом для насмешек над софистами поздней Греции.
Нам пришлось несколько дольше задержаться на характеристике ораторского искусства, поскольку течения азианизма и аттикизма нашли воплощение в первую очередь именно в нем. Однако не следует думать, что только этот жанр является господствующим в греческой литературе в эпоху римского владычества; напротив, эта литература очень богата, но она имеет особый характер, отличающий ее и от литературы классической Греции, и от произведений эпохи эллинизма. Первое, что бросается в глаза, это малое количество чисто поэтических произведений; жанры лирики и драмы угасли; кроме нескольких незначительных стихотворений поэта начала II в. н. э. Месомеда и религиозно-философских гимнов, принадлежащих в большинстве случаев уже христианским поэтам, никаких лирических стихотворений до нас не дошло; единственная поздняя драма, тоже на христианскую тему ("Христос страдающий"), является чисто подражательной.
Значительно богаче эпическое творчество; ряд эпических поэм, отчасти тоже подражательного характера, заключает в себе множество интересных мотивов, которые, - даже если они заимствованы из классической поэзии, - разработаны совершенно по-новому. Продолжает существовать и порой пышно расцветает жанр эпиграммы, создается морализующая басня.
За счет ослабления поэтического творчества разрастаются прозаические жанры художественной литературы. До нас дошло несколько "романов", дающих местами интереснейшие бытовые картины и являющихся первыми образцами приключенческих и фантастических фабульных повествований. Жанр сатирического диалога и рассказа достиг высокого совершенства в произведениях Лукиана.
Наконец, именно в эту эпоху подлинно художественным жанром становится эпистолография. Возникает и интересный жанр смешанного характера - нечто среднее между хрестоматийным сборником занимательных рассказов и энциклопедией.
Научная литература тоже стоит высоко: историки, географы и периэгеты, грамматисты, комментаторы и лексикографы первых веков нашей эры до сих пор полностью не исследованы, не говоря уже об огромной литературе чисто философского содержания, частично соприкасающейся и с литературой художественной.
Вся эта богатая литература, охватывающая столько родов и жанров, создавалась в течение почти семисот лет - от падения македонской державы до того момента, когда рухнула Западная Римская империя, а Восточная стала постепенно преобразовываться в Византийскую монархию. Конечно, нельзя представить себе, чтобы в течение такого долгого промежутка времени она не развивалась и не изменяла направления своих интересов, хотя, как было сказано выше, она всегда сохраняла известное внутреннее единство.
Периодизацией поздней греческой литературы, наиболее соответствующей историческим фактам, можно считать деление на три периода, характеризующиеся достаточно заметным изменением интересов и тематики.
Первый период охватывает около 150 лет (от покорения материковой Греции в 168 г. до начала I в. н. э.). Литература этого отрезка времени, если можно так выразиться, "наукообразна"; интерес ее направлен на историю, географию, философию; в это время выдвигаются крупные ученые- Полибий, Страбон, Дионисий Галикарнасский, Посидоний; конечно, многие произведения писателей этого времени до нас не дошли, но тому, чем мы располагаем, присущ характер серьезного исследования.
Вторым периодом можно считать три первые века нашей эры; в это время можно наблюдать некоторое ослабление научных интересов, усиление внимания к языку и литературной форме. Хотя интерес к истории по-прежнему очень велик, в сочинениях историков этого периода (Арриан, Аппиан, Дион Кассий, Плутарх и другие) мы уже не находим той глубины исторического анализа, которая отличает труд Полибия; вместе с тем зарождается стремление к "энциклопедизму", вернее, к собиранию небольших рассказов о разных занимательных событиях, необыкновенных случаях из жизни людей и животных (такие сборники иногда получают название анекдотов, в буквальном переводе - неизданное, неописанное), к накоплению фактов без анализа их; при постепенном сужении общественных интересов растет (как и в литературе эллинизма) интерес к индивидуальным переживаниям, отражающийся в широком развитии повествовательной литературы и эпистолографии; философия тоже преимущественно посвящает себя совершенствованию личности, а неудовлетворенность городской культурой возрождает то стремление к опрощению, к жизни на лоне природы, которое проявлялось уже в дни расцвета эллинистических монархий.
Наконец, третий период охватывает IV и V вв. н. э. В эту эпоху в литературу вливается совершенно новая мощная струя - христианская апологетика и догматика; однако литература языческого мира не только не сдается сразу, но переживает свой последний расцвет в блестящем ораторском искусстве третьей софистики и даже в подъеме поэтического творчества. Научные интересы, напротив, отходят, как и в эпоху эллинизма, в специальные области точных наук (как, например, медицина). Наибольшие изменения происходят в философии; в последней великой системе, созданной язычеством, - в неоплатонизме - она, сближаясь с культами и религиозными учениями Востока, воспринимает в себя элементы мистической веры и порой как бы переходит в языческую проповедь.
Конечно, полную картину литературы IV-V вв. можно представить себе только в том случае, если наряду с изучением творчества языческих писателей подвергнуть такому же тщательному анализу произведения христианских апологетов и церковных деятелей; знакомство лишь с языческой ветвью литературы неминуемо суживает наше представление о последних веках существования древнегреческой литературы; тем не менее такое ограничение вполне правомерно, поскольку мы говорим об истории античной литературы. Произведения христианских писателей - как анонимные раннехристианские сочинения ("Пастырь Гермы", апокрифы и др.), так и огромные труды создателей церковной организации на Востоке и Западе - уже не античная литература в полном смысле этого слова; они сосуществуют с ней, пользуются ее языком, а в IV в. также в известной степени ее литературными формами и приемами; и тем не менее они чужды античной литературе, так как исходят из других предпосылок и преследуют другие цели. Хотя слишком общие характеристики всегда рискованны, но, если решиться дать такую характеристику античной литературе, можно сказать следующее: античная литература стремится, с одной стороны, к познанию, с другой -к созданию красоты; обе эти цели чужды литературе христианской: в основу всякого познания она кладет веру, наслаждение красотой чего бы то ни было своей целью вообще не ставит, а прилагает усилия к перестройке мира и человеческой личности. Поэтому христианская литература является в такой же мере современницей античной, в какой ребенок является современником старца: античная литература кончает свой путь и собирает жатву, христианская - начинает его и производит посев; а что из этого посева вырастет впоследствии не то, чего ожидали и желали церковные деятели, подобные ученикам Либания, Василию и Григорию, - это относится уже к истории христианской церкви, ее вероучения в Византии и на Западе, не имея ничего общего с античной литературой.
Именно исходя из этих соображений, мы не касаемся в данной книге ни раннехристианских сочинений, ни трудов так называемых "отцов церкви", как ни близки они по литературной форме к произведениям последних языческих писателей.
Как литература эпохи эллинизма, которой посвящен I раздел этого тома, так и литература эпохи римского владычества, с которой нам предстоит познакомиться, имеют и положительные, и отрицательные стороны.
Но и та, и другая являются естественным порождением и верным отражением своей эпохи; их следует принимать и расценивать не по сравнению с классической литературой предыдущих веков, а как явление самобытное, имеющее собственную историческую и художественную ценность.


[1] Послания, II, 1. 156–157. Перевод Н. Г. Гинцбурга.
[2] Vitae soph., I, 4, 491.
[3] Brutus, 37.
[4] Orator, 27.