3. ГЕРОДОТ КАК ИСТОРИК И ПИСАТЕЛЬ

а) Политические взгляды Геродота
Хотя Геродот мало интересовался политикой, но в общем видно, что он был противником тираннии и сторонником рабовладельческой демократии современных ему Афин.
Мнение свое о тираннии и демократии Геродот высказывает отчасти непосредственно от себя, отчасти в речах выводимых им лиц. "Афины, - говорит он, -: были могущественны и прежде, а теперь, избавившись от тираннов, стали еще могущественнее" (V, 66). Рассказав о Клисфене и о той борьбе, которую пришлось выдержать вновь установленной афинской демократии против целой коалиции, предводительствуемой спартанским царем Клеоменом, Геродот замечает: "Ясно, какая прекрасная вещь равноправие. Находясь под властью тираннов, афиняне не превосходили соседние народы в военном деле, а избавившись от тираннов, они стали самыми первыми. Это показывает, что порабощенные тираннами, они намеренно были трусливы, а когда освободились, то каждый стремился сам для себя усердно делать дело" (V, 78).
Ненависть свою к тираннии Геродот очень резко выражает в рассказе о попытке спартанцев восстановить в Афинах власть изгнанного афинянами тиранна Гиппия. Здесь он высказывает свое отношение к тираннии через другое лицо.
Спартанцы, видя, что афиняне усиливаются и не обнаруживают охоты подчиняться им, поняли, что, будучи свободным, аттический народ становится равносильным спартанскому, тогда как под гнетом тираннии он был слаб и покорен. Поэтому они призвали к себе Гиппия и, пригласив послов от своих союзников, обратились к ним с предложением восстановить общими силами тираннию Гиппия в Афинах. Большинству союзников это предложение не понравилось. Коринфский посол Сосикл в ответ на это сказал: "Наверное, небо будет под землею, а земля поднимется высоко над небом, местожительством людей станет море, а рыбы поселятся там, где живут люди, коль скоро вы, спартанцы, готовитесь упразднять равноправие и восстанавливать в государствах тираннию, несправедливее и кровожаднее которой нет ничего на свете. Если вам кажется, что управление государств тираннами - дело доброе, то прежде всего поставьте тиранна у себя и только потом пытайтесь назначать его другим. До сих пор вы не испытали власти тираннов и, тщательно остерегаясь того, как бы в Спарте не было тираннии, обращаетесь с союзниками пренебрежительно. Но, если бы вы сами знали по опыту то, что испытали мы, то вы могли бы предложить об этом мнение лучшее, чем теперь". После этого Сосикл рассказывает, как некогда олигархия в Коринфе сменилась тираннией Кипсела, который, по достижении власти, многих изгнал, у многих конфисковал имущество и очень многих казнил. Преемник его Периандр оказался еще кровожаднее; чтобы упрочить свою власть, он решил уничтожить всех выдающихся граждан. Ввиду этого оратор именем богов заклинает спартанцев отказаться от намерения восстановить власть Гиппия в Афинах; к голосу его присоединились мольбы всех союзников (V, 91-92).
Интересен также ответ спартанцев Булиса и Спертия персидскому полководцу Гидарну. Тут, правда, речь идет не о демократии, а о свободе вообще в противоположность монархии. "Рабское состояние тебе известно, - говорили они, - но свободы ты еще не испытал, сладка она или нет. Если бы ты ее испытал, то советовал бы нам сражаться за нее не копьями, но даже топорами" (VII, 135).
У Геродота есть даже своего рода трактат о формах правления, в котором он отмечает как преимущества, так и недостатки демократии, олигархии и монархии; это речи персидских вельмож, свергнувших Лже-Смердиса (III, 80 сл). Правда, большинство этих вельмож одобрили речь Дария о преимуществах монархии, но так как это было мнение персов, а не эллинов, то оно не может считаться мнением Геродота.
Впрочем, Геродот к отдельным тираннам относится благодушно. Так, он хорошо отзывается об Артемисии, царице Галикарнасской (VII, 99).
В истории греко-персидских войн симпатии Геродота почти всецело на стороне афинян; он выдвигает их на первый план, почти везде отводит им главную роль и восхваляет их заслуги. Он открыто высказывает свое мнение, правда "ненавистное" большинству греков того времени, но ему кажущееся истинным, что от афинян зависел исход борьбы, и "кто сказал бы, что они были спасителями Эллады, тот не погрешил бы против истины" (VII, 139).[1]
Нельзя, однако, сказать, чтобы Геродот относился к Спарте во всем враждебно; напротив, у него встречаются более или менее благоприятные отзывы о спартанцах (например, VII, 102, 104; IX, 71). Гораздо хуже относится он к коринфянам (VIII, 61, 94), а тем более к фиванцам, измена которых делу греков и союз с персами описываются им без всяких смягчений (VII, 132, 205; IX, 16 и др.). Это составляет контраст с его снисходительным отношением к поведению Аргоса. Строгость в первом случае и снисходительность во втором объясняются главным образом отношениями Фив и Аргоса к Афинам в ту пору, когда Геродот писал "Историю"[2].
б) Мировоззрение Геродота
Все сочинение Геродота проникнуто идеалистическим убеждением, что история есть результат мирового порядка, установленного божеством, которое и управляет судьбою человечества. Геродот не решается отвергать народный политеизм, но обычные эллинские представления о рождении богов, об их родственных связях, аттрибутах считает вымыслами поэтов - Гомера и Гесиода (II, 53). В общем Геродот твердо верит в непрестанное вмешательство божества в человеческие дела, верит в вещие сны, знамения и чудеса, в то, что боги карают преступных людей, и в возможность явления божества людям. Так, у него Пан повстречался с афинским глашатаем на пути его в Спарту (VI, 105-106). Когда персы покушались ограбить дельфийский храм Афины Пронаи, священное вооружение само собою вышло из святилища и легло у порога; когда же варвары подошли к святилищу, с неба на них упала молния, от Парнаса оторвались две вершины и многих задавили, из храма слышался громкий голос и боевой клич; варварами овладел ужас; они бежали, и дельфийцы перебили множество их (VIII, 35-39). Поражение персов при Платеях Геродот объясняет помощью Деметры грекам (IX, 65).
С особенной охотой Геродот приводит изречения оракулов, гадателей, случаи исполнения разных предсказаний, сновидений и чудесных знамений. "Обыкновенно божество, - говорит он, - посылает предзнаменования, если городу или народу угрожают тяжкие бедствия" (VI, 27).
Когда Крез хотел начинать войну с персами и спросил об этом оракулов, то ему дано было известное предсказание (двусмысленное), что если Крез предпримет войну против персов, то сокрушит великое царство [3] (I, 53).
Отношение свое к изречениям гадателей Геродот формулирует так: "Я не могу возражать против изречений гадателей и доказывать, что они неверны, потому что не желаю пытаться отвергать изречений, ясно говорящих, каково, например, следующее..." (VIII, 77). Затем он приводит изречение Бакида, оканчивающееся словами: "Тогда далеко видящий Кронид и владычица Победа даруют Элладе день свободы".
Веря в мировой порядок, установленный божеством, Геродот держится убеждения, что божество наказывает людей за преступления. Так, по поводу гибели Трои он говорит: "Это случилось по божескому соизволению, - для того, чтобы поголовная гибель троянцев сделала ясною для людей ту истину, что за тяжкие преступления следуют от богов и тяжкие наказания" (II, 120).
К числу преступлений, ненавистных богам, относится чрезмерное мщение. Так, киренянка Феретима жестоко отомстила жителям Барки за смерть своего мужа Батта: главных виновников она велела посадить на кол вокруг стен, а женам их отрезать груди и утыкать ими городскую стену. Но вскоре после расправы с жителями Барки она умерла ужасной смертью: еще при жизни тело ее было съедено червями. "И в самом деле, чрезмерное мщение людям ненавистно богам", - говорит Геродот (IV, 202, 205).
Наказание неизбежно должно постигнуть преступника: Гиппарху во сне явился некий муж и сказал ему: "Ни один преступник не избегнет наказания" (V, 56). Если преступник сам не понес кары, то ее понесут его потомки. Очень кратко и ясно эта мысль выражена Эврипидом: "Преступления родителей боги обращают на детей" (фр. 980).
Когда Крез, побежденный Киром, упрекал Дельфийского оракула за то, что божество склонило его своими советами к войне с персами, то Пифия сказала, что в пятом поколении свершилась месть за преступление предка Креза Гигеса, который убил своего господина, царя Кандавла, и завладел его царством без всякого на то права (I, 91). Так исполнилось пророчество Пифии, возвещенное еще при воцарении Гигеса, что Гераклиды, из рода которых был убитый царь Кандавл, будут отмщены в пятом поколении потомков Гигеса (I, 13).
Примером перенесения наказаний на потомков может служить также истолкование Геродотом кары, постигшей сыновей Спертия и Булиса (VII, 133-137).
Спартанцы некогда бросили в колодезь глашатаев царя Дария, за это на них обрушился гнев глашатая Агамемнона, Талфибия: в храме Талфибия, после умерщвления персидских глашатаев, спартанцы не могли получить благоприятных указаний. Тогда они решили искупить свое давнее преступление, отправив к Ксерксу двух спартанцев, Спертия и Булиса, с их согласия, чтобы они своей смертью искупили вину соотечественников. Царь отказался казнить их и отпустил на родину. После этого гнев Талфибия на время утих, но много лет спустя снова вспыхнул во время Пелопоннесской войны. Сыновья Спертия и Булиса были отправлены спартанками в качестве послов в Азию, но фракийский царь Ситалк захватил их по дороге через Фракию и выдал афинянам. Афиняне их казнили. Таким образом, по мнению Геродота, за давнее убийство персидских глашатаев понесли кару от Талфибия потомки повинных в этом преступлении спартанцев.
Божество, по Геродоту, карает дурных людей и награждает хороших. Но идея о награждении хороших выражена несравненно слабее, чем идея о наказании дурных. Примером награды может служить рассказ о Сетоне (II, 141). Сетон, жрец Гефеста, сделался царем Египта. Он презирал, ставил ни во что военное сословие египтян, полагая, что оно не будет ему нужно, и лишил его земельных участков. Когда на Египет напал Санахариб, царь арабский и ассирийский, египетские воины не хотели сражаться с ним. Сетон вошел в храм и плакал перед изображением бога по поводу грозящей беды. Когда он так плакал, его одолел сон; во сне ему явился бог и, ободряя его, обещал послать ему помощников. Веря в этот сон, Сетон вышел против врагов и расположился лагерем. Из воинов не пошел за ним никто, пошли лавочники, ремесленники и разный сброд. Но на врагов напали полевые мыши и погрызли у них оружие. Таким образом, на следующий день безоружные враги бежали, и много их было перебито. "И теперь, - заключает рассказ Геродот, - в храме Гефеста стоит каменная статуя этого царя с мышью в руке, а на статуе сделана надпись: "Глядя на меня, пусть всякий будет благочестив". В другом месте (III, 108) Геродот замечает, что "промысл божий, как и подобает ему, мудр и создал целесообразно животных, полезных человеку, многоплодными, а вредных - малоплодными".
Таким образом, Геродот считает, что божество грозно и лишь редко склонно к милости. Мало того, божество карает людей не только за преступные деяния, но даже и за то, что они в мыслях превозносятся выше меры, слишком много о себе думают, т. е. за такое настроение ума, которое по-гречески называется ὔβρις - "спесь". Так, по словам Геродота, египетский царь Априй был побежден в сражении за свое нечестивое самомнение: "потому что, как рассказывают, у него была мысль, будто даже ни один бог не может лишить его царской власти: таким твердым казалось ему его положение" (II, 169).
Вмешательству божества Геродот приписывает и поражение огромного войска персов ничтожными силами эллинов. "Не мы совершили это, - говорит Фемистокл, - но боги и герои: им ненавистно было, чтобы над Азией и Европой владычествовал один человек, нечестивый и преступный, тот самый, который одинаково обращался с храмами и частными жилищами, сжигал и низвергал изображения богов, который бичевал море и опустил в него оковы" (VIII, 109).
Во всех вышеупомянутых случаях гнев божества может быть назван "немесидой", т. е. "отмщением"; этот термин употреблен Геродотом в рассказе о наказании Креза за его спесь (I, 34). Но есть у Геродота случаи, в которых божество карает людей, даже неповинных в спеси, но только пользующихся слишком большим счастьем, не полагающимся человеку, и которое поэтому нарушает равновесие природы. В этих случаях действие божества уже нельзя назвать "немесидой"; здесь проявляется со стороны божества зависть (φθόνος). Слово это близко подходит также к понятиям "ревность", "недоброжелательство", "ненависть". Это представление о "зависти" или "недоброжелательстве" божества есть и у других греческих авторов; оно было народным верованием и являлось очень распространенным мотивом в мифологии; у Геродота оно выражено особенно ярко. По большей части взгляды на божество встречаются у него в речах выводимых им лиц, но и сам он высказывает их. Например: "Всякое божество завистливо [ревниво] и склонно к разрушению" (I, 32). Эту мысль выражает Солон в беседе с Крезом, как общеизвестную истину. Об этом же пишет и Амасис в письме к Поликрату: "Мне не нравится твое великое счастье, так как я знаю, что божество завистливо [ревниво]" (III, 40). Артабан, дядя Ксеркса, стараясь отвратить его от похода на Элладу, говорит следующее: "Ты видишь, как божество поражает молнией животных, выдающихся перед другими, не дозволяя им величаться. Напротив, животные мелкие не раздражают его. Ты видишь также, что оно мечет свои перуны всегда в самые большие здания и в самые высокие деревья: бог любит калечить все выдающееся. Поэтому и большое войско бывает уничтожено малым вот каким образом: когда бог из зависти [из ревности, по недоброжелательству] наведет на него страх или поразит его громом, то оно погибнет недостойным образом. Да, бог не дозволяет никому, кроме себя самого, думать высоко о себе!" (VII, 10). В другом месте тот же Артабан говорит, что, "несмотря на такую краткость жизни, нет ни одного человека, настолько счастливого, чтобы ему не один раз, а много раз не пришло на мысль захотеть лучше умереть, чем жить"; "а бог, дав нам попробовать сладкой жизни, оказывается завистливым [ревнивым] по отношению к ней" (VII, 46).
Свое собственное мнение о том, что божество не терпит чрезмерности в мире, Геродот выражает так: рассказав о крушении части персидского флота, он в заключение говорит: "Все это совершалось богом для того, чтобы персидский флот сравнялся с эллинским и не был гораздо больше его" (VIII, 13).
Ярким примером недоброжелательства богов к чрезмерному счастью человека для Геродота служит судьба Поликрата. Поликрат сам знал о зависти божества и, получив от Амасиса дружеский совет по поводу этого, старался умилостивить богов, уменьшив свое счастье добровольной потерей дорогого ему предмета (кольца); но все было напрасно - боги не приняли его жертвы. Брошенное в море драгоценное кольцо возвратилось к нему, и в конце концов он погиб позорной смертью; причиной ненависти к нему божества было только его слишком большое счастье. Интересно, что хотя Поликрат одного своего брата убил, а другого изгнал (III, 39), Амасис заключает с ним дружеский союз и впоследствии (в письме своем) не вменяет ему в вину этих преступлений, а видит опасность для него и для себя, как его друга, только в его счастье (III, 40-43, 125).
Выше уже было сказано, что Геродот не отвергает народный политеизм. Однако, как видно из приведенных цитат, по большей части говоря о божестве, он употребляет общие выражения - "бог", "божество" и т. п., а не имена отдельных богов. Этими словами он обозначает вообще сверхъестественную силу, не решаясь определить, кто именно из богов был виновником того или другого действия [4].
В некоторых местах Геродот упоминает "судьбу" (μοῖρα); сами боги ей подчинены и могут лишь отсрочить, но не отменить ее решения (I, 91).
Представление о недоброжелательстве божества приводит Геродота к пессимизму: во всем его сочинении проглядывает мысль о превратности счастья, о непостоянстве всего земного в жизни народов, государств, отдельных людей; везде отмечает он страдания и несчастия, их постигающие.
Так, в разговоре Солона с Крезом (I, 30-32) Геродот устами Солона ясно высказывает свое пессимистическое воззрение на жизнь. Рассказав о сыновней любви Клеобиса и Битона, которые сами везли свою мать-жрицу в храм, Геродот говорит: "Совершив это в виду праздничной толпы, юноши умерли прекраснейшей смертью, а божество показало на их примере, что для человека лучше умереть, чем жить... Именно мать молилась перед статуей богини о том, чтобы Клеобису и Битону бог даровал наилучшую человеческую участь. После этой молитвы они принесли жертву и участвовали в праздничной трапезе, а потом заснули в самом храме и более не встали; таков был конец их жизни" (I, 31).
Продолжая разговор, Солон сказал: "В долгой жизни своей человек бывает вынужден видеть много такого, чего он не желал бы видеть, и многое ему приходится испытать!". В конце разговора Солон говорит, что нельзя называть человека счастливым, пока он жив: "Ведь многим людям бог показал счастье, а потом ниспровергнул их" (I, 32).
Артабан у Геродота говорит Ксерксу: "Постигающие нас несчастия и терзающие нас болезни делают то, что и краткая жизнь кажется долгою. Поэтому смерть бывает для человека желаннейшим прибежищем от тягостной жизни" (VII, 46).
Мировоззрение Геродота имеет много общего с мировоззрением трагиков[5]. Так, у Эсхила и Софокла богам принадлежит верховное наблюдение за существующим порядком во внешней природе и в человеческих обществах; от них исходят все блага и беды как для отдельных лиц, так и для целых народов. Закон возмездия составляет основное правило обращения божества с человеком; закон этот имеет в виду не только самого виновного, но и весь его род. Надменность и высокомерие возводятся трагиками в тяжкий грех, а оскорбление и даже отрицание божества - в источник всех бед человека; напротив, соблюдение меры (σωφροσύνη) считается ими высшей добродетелью. "Ничего через меру" (μηδὲν ἄγαν)-вот та формула, к которой сводится мораль и Геродота, и Эсхила, и Софокла. Поражение и уничижение Ксеркса, смертельный поединок Этеокла и Полиника, гибель Аякса, насильственная смерть Агамемнона, Эгисфа и Клитеместры, гибель Креонта и т. д. - вот те справедливые акты возмездия за преступления самих караемых или их предков, которые встречаются в "Истории" Геродота.
в) Отношение Геродота к мифам
Геродот верит в мифы. Он ставит на одну линию современных ему исторических деятелей с мифическими их предками и богами. Признавая разницу между богами, героями и простыми смертными по степени их значения в судьбах мира, он считает всех их одинаково действительными. Похищения Ио, Европы, Медеи, Елены, странствование Кадма в поисках Европы, война греков с троянцами из-за Елены, поход Аргонавтов, осада Фив, вторжение амазонок в Аттику, покровительство жителей Аттики Гераклидам, поражение и смерть Эврисфея, бедствия Адраста и Амфиарая в связи с фиванскими войнами - все это для Геродота действительные события, отделенные только временем от него и его современников. Герои-эпонимы городов, местностей, рек, племен и др. признаются им без всякого колебания за индивидуальные, конкретные существа; таковы Девкалион, Эллин, Дор, Ион с четырьмя сыновьями (эпонимами ионийских колен), Агамемнон, Калхант, Менелай, Орест, Нестор и его сын Писистрат, Талфибий, Тиндариды и Елена, Данай, Линкей, Персей, Амфилох, Декел, Амфитрион, Алкмена, Геракл, Эрехфей, Кекроп, Тезей, Семела, Эгина, Инах, Пенелопа, Ээт, Ясон и др.
Минос, Менелай и Троянская война упоминаются Геродотом как личности и события вполне исторические. Мифическая история эллинов излагается таким же образом, как и ближайшие по времени историку события.
Способ летосчисления Геродота тот же самый, что и у предшествовавших ему историков и поэтов-кикликов, а именно генеалогический, т. е. по поколениям и мифическим именам, причем три поколения составляют одно столетие [6].
Однако Геродот не всегда относится к мифологическим сказаниям с полной верой; иногда и у него проявляется скептицизм и дается рационалистическое толкование мифов[7]. Впрочем, в этих случаях он очень осторожен. Простодушное верование наивной эпохи и у него уступает место рассудку. Таково, например, его собственное толкование Троянской легенды, причем гомеровскому варианту он предпочитает вариант, слышанный им от египетских жрецов и более сообразный с требованиями его собственной логики (II, 112-120). По египетскому варианту, Елена находилась не в Трое, а в Египте во время осады города. Неблагоприятные ветры занесли туда Париса, и благородный царь Протей задержал у себя Елену, чтобы возвратить ее законному мужу. Таким образом, греки лишь по заблуждению осаждали Трою: они думали, что Елена с похищенными сокровищами находилась там, а на самом деле ни сокровищ, ни Елены там не было, в чем они убедились лишь по взятии города. Рассказ египетских жрецов Геродот признает достоверным, исходя из следующих соображений. Ни Приам, ни родственники его не могли быть настолько безрассудны, чтобы рисковать своей жизнью, жизнью детей своих и благом целого государства из-за того только, чтобы Александр (Парис) мог жить с Еленою. Поэтому, рассуждает он, если бы действительно Елена была в Трое, то с согласия или без согласия Александра троянцы выдали бы ее грекам. "Если бы даже в первое время Приам и его родственники были действительно так настроены, то после гибели многих троянцев, павших в битвах с. греками, когда в каждом сражении Приам терял по два, по три и даже более сыновей, - если только можно что-нибудь утверждать на основании поэтического произведения, - то я уверен, что ввиду таких событий, если бы даже сам Приам жил с Еленою, он возвратил бы ее ахейцам, чтобы избавиться от удручавших Трою бедствий. Кроме того, царская власть не должна была перейти к Александру, так что при старости Приама управление делами не было бы в его руках; наследовать власть Приама после его смерти должен был Гектор, как старший и более мужественный; а ему не подобало потворствовать несправедливым действиям брата, - тем более, что из-за него и на него самого, и на всех остальных троянцев обрушивались великие бедствия. Троянцы говорили правду, что не могут выдать Елену, но греки не верили им. По моему мнению, которое я и высказываю, это случилось по божескому соизволению, - для того, чтобы поголовная гибель троянцев сделала ясною для людей ту истину, что за тяжкие преступления следуют от богов и тяжкие наказания".
Итак, признавая в основе легенды историческое событие, Геродот отвергает, как вымысел поэта, один вариант и принимает другой по чисто субъективным основаниям, которые он считает столь же обязательными и для эпохи людей Троянской войны. Ему кажется невероятным, чтобы троянцы согласились терпеть лишения и погибать из-за преступного деяния царского сына, и притом даже младшего, а не наследника престола.
Другой призер такого полуисторического метода представляет истолкование Геродотом сказаний о происхождении оракула в Додоне (II, 54- 58). От трех жриц Додонского оракула и от самих жителей Додоны Геродот слышал, что некогда из Фив египетских улетели две черные голубки; одна из них прилетела в Ливию и повелела тамошним жителям основать оракул Зевса-Аммона; другая прилетела в Додону и, сев на дубе, объявила человеческим голосом, что в этом месте должен быть учрежден оракул Зевса; требование говорящей голубки было исполнено. Другой рассказ о том же Геродот передает со слов фиванских жрецов в Египте, а именно: все оракулы, как эллинские, так и ливийские, происходят от двух египетских жриц, некогда похищенных финикийскими купцами и проданных - одна в Элладу, другая в Ливию. По словам фиванских жрецов, лишь с большим трудом удалось узнать, что сталось с похищенными женщинами. Геродот больше доверяет египетским жрецам и старается рационалистически истолковать додонский вариант. При этом он исходит из вопроса: "каким образом могла бы голубка говорить человеческим языком?". По его толкованию, прибывшая из Фив женщина названа была голубкою потому, что первоначально говорила на языке, непонятном додонцам, как бы на птичьем, а когда она научилась языку местных жителей, то про нее и сказали, что голубка заговорила человеческою речью. Голубка названа в предании черною потому, что таков цвет кожи египетской женщины.
Геродот иногда старался устранить из рассказа вмешательство божества, объясняя события естественными причинами. Так, передавая предание о создании Темпейского ущелья Посейдоном (VII, 129), Геродот очень искусно толкует фессалийский миф и, не изменяя своей вере в божество, объясняет образование Темпейского ущелья естественной причиной - землетрясением.


[1] Вся глава 139 очень интересна в этом отношении.
[2] Плутарх в своем трактате «О злокозненности Геродота» (гл. 31) обвиняет Геродота в том, что тот, показывая фиванцев в таком дурном свете, руководился личной враждой к ним.
Несмотря на патриотизм Геродота, ему чужды национальная замкнутость и презрение к варварам, а, напротив, везде в «Истории» чувствуется его гуманное отношение к ним. Поэтому Плутарх с оттенком упрека называет его другом варваров φιλοβαρβαρος («О злокозненности Геродота», гл. 12). История, нравы и обычаи народов Древнего Востока, а также и скифов живо интересовали Геродота. Он хорошо отзывается и об отдельных восточных царях; например, он рассказывает, что Крезом овладело чувство жалости даже к убийце его сына, правда невольному (I, 45). Геродот говорит и о великодушных поступках Дария (VI, 42–42; 119). Даже по отношению к врагу Греции, Ксерксу, у него не заметно чувства злобы: и Ксерксу, по мнению Геродота, не чужды великодушие и гуманность (VII, 136)
[3] У Геродота это предсказание приведено в косвенной форме; в прямой форме оно приведено у Аристотеля (Rhet. III, 5 = 1407а, 38).
[4] Это одно из отличий теологии Геродота от теологии Гомера. У Гомера часто действуют отдельные боги; ему известно, что делает каждый бог: Посейдон преследует Одиссея, Афина к нему благосклонна; он даже знает, что на совещании богов (в первой песне «Одиссеи») Посейдон не присутствовал, а ходил на пир к эфиопам и т. п. У Геродота таких уточнений нет.
[5] О мировоззрении Эсхила см. т. I, стр. 331–338.
[6] См. главу I «Начало греческой прозы», стр. 15 сл. и 22.
[7] Примеры рационалистического толкования есть уже у логографов, например у Гекатея; см. главу I «Начало греческой прозы», стр. 15.