ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Ливийская война

241 - 238 гг. до н. э.
В эпоху Пирровых и Пунических войн политические судьбы стран, расположенных в западной части Средиземноморья, переплетаются между собой настолько тесно, что становится уже невозможно раздельно изучать их историю. Войны и работорговля были причиной значительных перемещений этнических элементов из одного района Западного Средиземноморья в другой. В частности, италики, преимущественно представители южноиталийских племен, стали играть значительную роль в политической и социальной истории Сицилии и даже Северной Африки. Вспыхнувшее там в результате I Пунической войны восстание местного угнетенного населения - ливийцев, побужденных к активным действиям революционно настроенными разноплеменными наемниками, в числе которых было немало италиков и греков, достигло такого размаха, что поставило под угрозу само существование карфагенского государства. И тогда-то враждебный Карфагену Рим из чисто классовых побуждений пришел к нему на помощь, без чего Карфаген, вероятно, пал бы под ударами повстанцев. Более всего именно эта тесная связь событий, разыгравшихся в Северной Африке, с судьбами Рима и Италии вообще заставляет нас рассмотреть обстоятельства Ливийской войны, тем более, что они никогда еще не были предметом специального внимания со стороны историков древности.
Политическим группировкам рабовладельческого Карфагена противостояли угнетенные массы ливийского и нумидийского населения и разноплеменные контингенты рабов, занятых преимущественно в сельском хозяйстве. Эти слои подчиненного Карфагену населения находились в такой степени угнетения, что они восставали против него всякий раз, как только у них появлялась надежда на успех, стимулируемая каким-либо внешним толчком. Такими толчками бывали усиливавшие налоговый гнет неудачные войны[1], в особенности, если они приводили к высадке вражеских войск в Африке. Ливийцы неукоснительно восставали после. неудач карфагенян в борьбе с Дионисием, Агафоклом, Регулом и по окончании I Пунической войны в связи с восстанием наемников.
К сожалению, однако, сообщения греческих и римских историков о Карфагене касаются более всего внешних событий карфагенской истории, а именно его столкновений с Сиракузами и с Римом, его завоеваний в Сардинии и Испании и т. п. О внутренней истории Карфагена, в частности об упомянутых кризисах, имеются лишь скупые и отрывочные свидетельства, не позволяющие набросать сколько-нибудь связную картину истории социальной борьбы в Карфагене.
Существует все же одно счастливое исключение - это подробный рассказ Полибия [2] о так называемой Ливийской войне (в новой литературе чаще фигурирующей под названием Войны с наемниками), представляющий собой повествование о гражданской войне в Северной Африке, которая произошла по окончании I Пунической войны. Значение этого раздела книги I Полибия для социальной истории древности столь же велико, как и Диодорово описание восстания Спартака или сочинение Саллюстия о заговоре Катилины. Рассказ Полибия является в сущности единственным источником для изучения Ливийской войны, так как отрывочные сообщения о ее событиях, содержащиеся в эксцерптах из книги XXV Диодора и в еще более кратких упоминаниях о них у Непота, у Аппиана или у Диона Кассия (Зонара), восходят в конечном счете во всех своих фактических данных к Полибию. Однако не следует думать, как это делают многие вслед за Моммзеном [3], будто Полибий послужил непосредственным источником для Диодора и других упоминающих о Ливийской войне авторов.
Этому противоречат некоторые мелкие расхождения между Полибием, Диодором (так, например, Полибий[4] в числе восставших наемников упоминает иберов, кельтов, лигистинов (лигуров), балеарян и миксэллинов-рабов, Диодор же [5] - иберов, кельтов, балеарян, ливийцев, финикийцев, лигистинов и миксэллинов-рабов) и Аппианом. Для объяснения же столь тесной близости между ними должно быть принято во внимание то обстоятельство, что Полибий руководствовался для своего описания Ливийской войны одним определенным источником, а именно - историческим трудом Филина из Акраганта[6], использованным им также наряду с анналами Фабия Пиктора для изложения событий I Пунической войны. При этом Полибий подчеркивает, что Филин написал свою историю с целью оправдания и возвеличения действий карфагенян, Фабий же поступал наоборот и проводил подчеркнуто римскую точку зрения. И хотя в изложении событий I Пунической войны сам Полибий занимает проримскую позицию, Ливийская война изложена им с точки зрения человека, не только безусловно сочувствующего Карфагену, но и последовательно стоящего на стороне партии баркидов. Поэтому следует полагать, что Филин в данном случае послужил единственным источником Полибия, использованным в свою очередь и Диодором. Зависимость же Диодора от Филина ощущается в равной степени и при изложении событий I Пунической войны, о чем свидетельствуют эксцерпты из книг XXIII и XXIV.
Сицилийский грек Филин, сочувствовавший, как и все сицилийские греки, Карфагену, держался баркидской ориентации не только потому, что сикелиоты имели дело преимущественно с баркидами, но также, вероятно, и потому, что он обязан был баркидским источникам своей информацией об африканских событиях этой эпохи. Что же касается Полибия, то он, видимо, преподнес своему читателю Филина в более чистом виде при изложении Ливийской войны, чем при изложении войны Пунической, потому что те слои римского общества, на которые он ориентировался и интересы которых отражал, хотя и были в стороне от происходившей в Африке гражданской войны, но сочувствовали, несомненно, карфагенянам, а не наемникам и не ливийцам[7].
По - видимому, значительно сокращенный Полибием, пересказ событий Ливийской войны, продолжавшейся более чем три года [8], по сравнению с тем, как она описана была у Филина[9], делает невозможным восстановление ее внутренней хронологии. Последовательное воспроизведение ее событий также невозможно в данной работе, ставящей своей задачей не столько прагматическое изложение хода этой войны, сколько выяснение ее ближайших причин и расшифровку ее социального смысла, сильно затуманенного тенденциозным описанием Филина и его пересказчика Полибия.
Поводом к Ливийской войне, которая вылилась во всеобщее восстание ливийского и нумидийского населения Северной Африки и союзных финикийских городов против Карфагена, послужило возмущение наемных войск, участвовавших в военных операциях на о-ве Сицилии и переправленных по окончании I Пунической войны карфагенянами в Африку. Наемники были, видимо, вообще весьма легко воспламеняющимся социальным элементом, так как о их восстаниях, в частности на о-ве Сицилии, мы слышим не в первый раз. Захват кампанскими наемниками Энтеллы около 404 г. до н. э. [10] и попытка сиракузских наемников произвести переворот в Акраганте во времена недалекие от I Пунической войны [11] были, видимо, явлениями такого же порядка, как и движение мамертинцев.
Непосредственными командирами карфагенских наемников были их военные вожди из числа единоплеменников (ἡγεμόνες), которые оставались на своих постах также и в период восстания. Однако ни Матос, ни тем более Спендий, возглавлявшие борьбу с Карфагеном в Ливийскую войну, не были из числа таких командиров и обязаны были выдвижением на высшие командные посты своей революционной активности и личному влиянию на массы повстанцев.
Филин обвиняет в недальновидности карфагенское правительство, т. е. антибаркидскую партию, усилившуюся в результате неудачного хода I Пунической войны и передавшую власть над ливийцами в руки Ганнона, прозванного Великим и прославившегося своим жестоким отношением к местному населению, в особенности во время взыскания повышенных военных сборов [12]. Вторую большую ошибку карфагенского правительства Филин усматривает в том, что готовые к возмущению наемники были собраны все в одном городе - в Сикке-римской (Sicca Vereria), значительном пункте на дороге Карфаген - Цирта (современный Эль Кеф). Они были переброшены туда из Карфагена вместе со своими пожитками и семьями ввиду того, что в столице причиняли жителям значительные неудобства и беспокойства. Филин указывает на то, что если бы наемники были рассрёдоточены, а их семьи и имущество оставались бы в качестве своего рода залога в Карфагене, дело вряд ли дошло бы до открытого возмущения [13]. Предоставленные же самим себе, наемники предавались разгулу и грабежам, непомерно росли будто бы и те требования, которые они склонны были предъявлять карфагенскому правительству: речь шла, помимо жалованья, также об оплате продовольствия и павших лошадей.
Еще одну ошибку карфагенского правительства Филин видит в том, что явившийся к наемникам Ганнон пытался, ссылаясь на послевоенные затруднения, уговорить их отказаться от некоторой доли причитавшегося им и обещанного к уплате Гамилькаром жалования [14], чем и вызвано было их первое открытое выступление. Наемников, в значительной части состоявших из ливийцев, поддержало тотчас же местное население, а также ливифиникийцы (Λιβυφοίνικες), т. е. жители союзных карфагенянам финикийских городов, расположенных на ливийском побережье. Мы уже упоминали о том, что, по свидетельству Филина, сельское население Ливии во время I Пунической войны обязано было отдавать половину своего дохода, с городов же налогу взимались в двойном против обычного размере [15]. При этом подать взималась настолько жестокими средствами, что ливийцы, по словам Филина, не нуждались в подстрекательстве к возмущению - они ждали лишь вести о его начале [16]. Возмутителями наемников и соединившегося с ними ливийского населения были люди, о гражданских качествах которых и о их политической роли повествование Полибия позволяет лишь догадываться. Возможно, впрочем, что и в рассказе Филина не содержалось ничего примечательного в отношении их личностей.
Мы знаем уже, однако, что два наиболее выдающихся из них - ливиец Матос и кампанец Спендий (Спондий у Диодора [17]), не принадлежали к числу военных предводителей во время I Пунической войны, каковым был, несомненно, вождь галлов Автарит [18], в результате своей долголетней военной службы, говоривший по-финикийски. Спендий, приобретший большое влияние на разноплеменных наемников, был беглым римским рабом[19]. Угроза смертной казни в случае возвращения его в руки своего господина заставляла его быть особенно непримиримым и побуждала агитировать за крайние действия. Филин упоминает о его атлетическом телосложении и выдающейся боевой храбрости [20]. Все это, несомненно, должно было импонировать повстанцам и содействовать популярности Спендия в качестве революционного вождя. В том, что он мог быть носителем и пропагандистом определенной революционной идеологии, убеждает наличие доступных изучению идеологических форм движения кампанских мамертинцев в Мессане и кампанского гарнизона в Регии в эпоху войны Рима с Пирром, которые, как показано будет ниже, связывались с популярными в древности утопическими идеями "золотого века". Это тем более вероятно, что Спендий был, должно быть, далеко не единственным кампанцем среди повстанцев, равно как он был и не единственным лицом рабского происхождения в их составе. И тех и других следует подозревать в числе упомянутых Филином миксэллинов, т. е. огреченных в культурном отношении сицилийцев и италийцев, чаще всего, очевидно, самнито-луканского (сабелльского) происхождения, которых он характеризует по большей части как перебежчиков и беглых рабов [21].
В свете того, что известно о революционной роли кампанских наемников в Сицилии в IV-III вв. до н. э., весьма характерно, что именно кампанский раб возглавил и повел по революционному пути возмутившихся карфагенских наемников. Однако довольно быстро на первое место среди объединявших этих наемников вождей выступил ливиец Матос. Первенствующее положение Матоса обеспечивалось, вероятно, и тем, что он возглавлял наиболее многочисленную часть повстанцев - своих единоплеменников ливийцев, к которым очень быстро стало присоединяться местное гражданское население. Матос, подобно Спендию, ревностно агитировал против всяких попыток примирения с Карфагеном, из страха, как полагал Филин [22], что, если иноземные наемники покинут Африку, ответственность за оказанное неповиновение ляжет на одних ливийцев. И, хотя Филин всячески старается подчеркнуть слабую организованность повстанцев, их взаимное непонимание и недоверие, он прямо говорит о том, что Спендий и Матос были избраны вождями ливийцев, к которым, очевидно, присоединились и остальные наемники на их общих собраниях, где велись обсуждения событий и вырабатывались общие планы действий [23]. При этом наемники весьма дружно побивали камнями всех тех, кто пытался противоречить Спендию и Матосу. Так поступали не только с рядовыми наемниками, но и с военачальниками[24], вследствие чего следует думать, что известная часть наемников, особенно некоторые из их вождей, не разделяли революционных настроений массы повстанцев и искали путей примирения с карфагенянами. Организованность действий повстанцев характеризуется, однако, не только тем, что они чрезвычайно единодушно, с криками "бей" ( βάλλε) устремлялись на своих политических противников, но и главным образом тем, что в случае нужды умели умерять свой гнев и подчиняться распоряжениям вождей. Одним из наиболее острых моментов начального периода восстания было столкновение повстанцев с посланным карфагенским правительством для умиротворения наемников и для окончательной расплаты с ними Гесконом, который вызвал всеобщее возмущение повстанцев издевательским отношением к их вождю Матосу[25].
Это привело к разграблению привезенных карфагенянами для выдачи жалования денег и окончательно определило судьбу восстания, отрезав пути к примирению. Однако ни Гескон, ни другие прибывшие с ним люди не были убиты, а лишь закованы в цепи и отданы под стражу[26]. Описывая эти события, Филин прямо говорит о действиях "соумышленников" Матоса и Спендия (οἱ περί τόν Μαθω καὶ τόν Σπένδιον), имея в виду, очевидно, наиболее революционную и организованную часть повстанцев, осуществлявшую распоряжения своих вождей.
Не менее организованно проявило себя в начале восстания также и местное население, поскольку в этом смысле должно быть истолковано сообщение Филина о том, что ливийские женщины связали себя круговой порукой (συνομνύουσαι κατὰ πόλεις) ничего не скрывать из своего имущества и отдавали свои украшения на оплату жалования иноземным наемникам[27]. Из этого сообщения следует сделать и то заключение, что иностранные наемники: иберы, сарды и др. - считались как бы принятыми на службу в войне ливийцев против Карфагена, и Матос выдавал им из собранных среди населения средств положенную оплату. В деле мобилизации средств, а также организации вспомогательных отрядов (τὰς βοηθείας) Матос и его последователи проявили большую активность: они разослали послов в ливийские и нумидийские города с призывами к свободе и с просьбами о помощи [28]. Матосу, таким образом, удалось собрать около 70 тыс. человек, очевидно дополнительно к тем 20 тыс. наемников, которые были вывезены из Сицилии и составляли первоначальное ядро восставших [29]. Аппиан добавляет, что в числе восставших было много нумидийцев, а кроме того большое количество беглых рабов[30] (δούλων πολὺ πλῆθος ἀποδίδρασκόντων). Широкое участие местного населения в этом движении свидетельствует о его народном характере.
Первым шагом повстанцев было их движение к городу Тунету (современный Тунис) - укрепленному пункту, расположенному у основания того мыса, на котором находился Карфаген. Раскинув близ Тунета свой лагерь, повстанцы тем самым отрезали Карфаген от сухопутного сообщения с внутренними областями Ливии. Этот стратегический прием не представлял собой, однако ничего нового: так же поступали ливийцы во время предшествующих восстаний против Карфагена (именно так поступили они во всяком случае в 396 г. до н. э., когда после поражения Гимилькона под Сиракузами произошло большое восстание ливийцев, в котором равным образом приняли участие рабы). Повстанцы и тогда блокировали Карфаген, захватив в своих руки Тунет. В этом восстании, о котором кратко сообщает Диодор [31], принимало участие до 200 тыс. человек. Даже если эта цифра и преувеличена [32], она свидетельствует все же о значительности ливийской территории, находившейся в эксплуатации Карфагена в IV в. до н. э.
Захватив Тунет, Матос разделил свое войско на три части и, оставив одну из них под Карфагеном, две другие направил для осады ливифиникийских городов Утики и Гиппакрита (Hippo Diarrhytus), единственных из числа союзных городов, остававшихся продолжительное время верными Карфагену. Эти военные действия повстанцев, вызвавшие определенные контрмеры со стороны карфагенского правительства, снова дают повод Филину для упреков в адрес командовавшего карфагенскими силами Ганнона [33]. Одержав было победу над осаждавшими Утику повстанцами, он не дал себе труда ее закрепить, рассчитывая, что обращенные в бегство ливийцы и нумидийцы не возвратятся обратно. Однако обученные под командованием Гамилькара наемники, имевшие дело с римлянами и привыкшие не раз отступать и наступать на протяжении дня, воспользовались его беспечностью и отняли у него все плоды победы и даже захватили вынесенные Ганноном из Утики осадные машины и катапульты - технические средства, которыми они в свою очередь, видимо, готовы были воспользоваться [34]. Ганнон упустил также якобы и некоторые другие возможности одержать победу над восставшими, расположившимися лагерем близ города Горзы, который находился, вероятно, неподалеку от Утики [35].
Как бы то ни было, неудачи карфагенян в борьбе с повстанцами имели тот ближайший политический эффект, что сторонники Гамилькара Барки, дискредитировавшего себя в результате I Пунической войны и принужденного тотчас по ее окончании сложить с себя командование [36], вновь приобрели силу в городе, в результате чего руководство военными действиями против наемников было возложено на Гамилькара. Последний, обнаружив способности не только опытного полководца, но и ловкого демагога, прибег к средствам не очень лояльным, с точки зрения карфагенской конституции и политической морали. Наряду с контрмерами военного характера он посредством широкой агитации стал переманивать повстанцев на свою сторону, обещая им полное прощение, а для желающих и службу в рядах своих войск[37], не скупясь в то же время на угрозы по отношению к упорствующим и стремившимся продолжать борьбу. Ближайшим результатом этой политики следует считать переход на сторону Гамилькара нумидийского царька Наравы с двухтысячным отрядом конницы, которому Гамилькар в качестве приза за его будущую верную службу обещал в жены свою дочь [38]. Успех Гамилькара в этом случае нужно расценивать тем выше, что нумидийские племена пользовались вообще всякой возможностью, для того чтобы выразить свое неповиновение Карфагену. В последний раз это произошло во время высадки Регула в 256 г. до н. э. и осады им Карфагена. Нумидийцы не преминули перейти на сторону римлян [39] и причинить карфагенянам, по словам Полибия, больший вред, нежели им причинили римляне. Из числа боевых успехов Гамилькара наиболее существенным было уничтожение блокады Карфагена со стороны, суши, осуществленной Матосом с самого начала военных действий. Гамилькар предпринявший обходное движение через устье реки Макоры (Баграды у Плиния [40], современной Меджерды) и вышедший в тыл неприятелю, разбил выступившего против него Спендия [41]. Перед лицом этих неудач, более же всего под угрозой распада своих военных сил, вождя восстания принуждены были принять действенные и резкие контрмеры. К их числу относится прежде всего новое обращение Матоса к нумидийцам и ливийцам с призывами о свободе и посольства к ним с просьбами о поддержке[42]. К этому же времени должно быть отнесено восстание наемников в Сардинии, составлявших гарнизон острова, которые уничтожили всех находившихся на нем карфагенян [43]. Восстания в Сардинии вспыхивали не раз за время карфагенского владычества[44], однако это последнее восстание, в результате которого Карфаген потерял остров навсегда, и по времени своему и потому, что это было восстание наемного гарнизона, не оставляет сомнения в том, что оно непосредственно связано с Ливийской войной и спровоцировано вероятней всего призывами сторонников Матоса и Спендия.
Потеря Сардинии была тяжелым ударом для Карфагена, так как остров этот был одной из важных баз снабжения города во время Ливийской войны[45]. Об успехе агитации Гамилькара, обещавшего полное прощение перебежчикам, позволяют отчасти судить те ответные мероприятия агитационного характера, к которым должны были прибегнуть вожди повстанцев. Матос, Спендий и Автарит выступали перед своими сторонниками с речами, убеждая их в том, что Гамилькар помышляет не о прощении, а о предательстве и что спасти свое положение повстанцы могут лишь посредством полного отказа от каких-либо надежд на примирение с Карфагеном[46]. Вожди ливийского восстания считали, что на ловкие и предательские ухищрения со стороны Гамилькара они должны ответить самыми крайними действиями, исключающими всякую возможность мирного исхода восстания, на который они до тех пор, видимо, не теряли окончательно надежды, ибо содержали у себя в качестве пленников-заложников Гескона и захваченных вместе с ним карфагенских чиновников и солдат, всего в количестве около 700 человек [47].
Спендий и Автарит агитировали за то, чтобы пытать и казнить Гескона и его товарищей. По словам Филина [48], они даже фальсифицировали предостерегающие сообщения, исходившие будто бы от единомышленников из Сицилии и из Тунета и сообщавшие о подготовлявшемся якобы побеге Гескона. Среди повстанцев имелись люди, выступившие против подобных крайних мер. Однако влияние вождей среди основного ядра повстанцев было так велико, что и в этот раз, как и в начале восстания, оппозиция была подавлена тем, что ревностные сторонники ее были побиты камнями и Гескон был казнен [49]. Об активности революционной агитации последователей Матоса свидетельствует еще и то, что именно в этот период борьбы им удалось привлечь на свою сторону остававшиеся до сих пор верными Карфагену города Утику и Гиппакрит. Города эти оставались верными Карфагену во время экспедиций Агафокла и Регула, из чего явствует, что карфагенская партия в них была достаточно сильна. И если теперь эти города перешли на сторону ливийцев, обнаружив непримиримую злобу к Карфагену, и уничтожили, побросав с городских стен присланное Карфагеном подкрепление числом около 500 человек, то из этого следует, что сторонникам Матоса удалось настолько усилить и сплотить революционные элементы в низших слоях населения этих городов, что они в конце концов одержали верх.
После всех этих событий, а также после того, как в ответ на просьбы карфагенян о выдаче трупов Гескона и бывших с ним людей, равно как и трупов карфагенян, погибших в Утике и Гиппакрите, повстанцы ответили категорическим отказом и заявлениями, что послы и глашатаи карфагенян впредь будут ими тоже уничтожаться, борьба приняла самый жестокий оборот и велась с обеих сторон с расчетом на полное истребление врага. Повстанцы приняли решение я, по словам Филина, неукоснительно его исполняли: всех захваченных в плен карфагенян они предавали мучительной смерти, а пленников из числа карфагенских союзников по отсечении им рук отсылали обратно [50]. Гамилькар со своей стороны отныне убивал на месте всех встречавшихся ему в бою неприятелей, а доставленных живыми бросал на растерзание диким зверям, придя к заключению, по словам Полибия, что истребление врагов является единственным средством для окончания борьбы [51]. Вследствие этого Ливийская война получила наименование "безжалостной" и "непримиримой" войны (ἄσπονδος πόλεμος). И описание ее Полибий приводит в назидание государствам, пользующимся наемными войсками [52]. Несмотря на то, что стараниями революционной верхушки повстанческих масс борьба углублялась и ожесточалась, движение, видимо, уже клонилось к упадку. Для этого было несколько причин, и самая главная заключалась в том, что так как война сильно затянулась, наиболее активные и боеспособные отряды повстанческого войска - ряды наемников, принимавших участие в I Пунической войне, за три года должны были сильно утомиться и поредеть. С другой стороны, чувствуя всю меру угрожавшей ему опасности Карфаген прибег к самым решительным средствам и мобилизовал последние ресурсы. Прежде всего перед лицом смертельной опасности утихомирилась внутренняя вражда баркидов и олигархов и Гамилькар объединил свои усилия с Г анионом, вновь принявшим участие в командовании[53]. В помощь им были назначены 30 членов герусии (совета). Карфагенские граждане были мобилизованы на военную службу, что почиталось в Карфагене наиболее крайним средством. Наконец, карфагеняне обратились за помощью к сицилийским грекам и римлянам. И если сиракузский тиран Гиерон, помогая карфагенянам в этой войне, мог быть движим соображениями собственной выгоды - ему не хотелось видеть римлян слишком усилившимися за счет терпящих поражение в гражданской войне карфагенян, - то римляне, несмотря на некоторые трения, имевшие место в начале Ливийской войны между ними и Карфагеном, охотно пришли ему на помощь, побуждаемые в первую очередь чувствами классовой солидарности.
Первоначально италийские торговцы позволяли себе торговать с повстанцами и снабжать их провиантом. Около 500 таких купцов были перехвачены карфагенянами и содержались у них под стражей, что вызывало недовольство римского правительства. Однако эти недоразумения были урегулированы дипломатическим путем, италийские торговцы были отпущены, в ответ на что римляне освободили пленных, остававшихся у них еще со времен I Пунической войны. После этого соглашения римляне запретили своим торговцам снабжать ливийских повстанцев и рекомендовали им торговать с карфагенянами[54]. Римляне, быть может, временно отменив несомненно оговоренное в договоре 241 г. до н. э. запрещение вербовать наемников, на италийской почве, дали карфагенянам разрешение произвести подобный набор [55], чем последние, однако, вряд ли воспользовались ввиду крайней ненадежности кампанцев и других италийцев. Еще позднее римляне отвергли предложение жителей Утики отдаться под их покровительство, не желая нарушать заключенного с Карфагеном договора.
Подобными политическими, дипломатическими, а также чисто военными мероприятиями, позволившими карфагенянам после освобождения города от блокады господствовать благодаря наличию слонов и кавалерии (виды оружия, отсутствовавшие у повстанцев) над равнинными местностями и коммуникациями, повстанцы были приведены в весьма стесненное положение. Оттеснив значительные силы повстанцев в неудобные и труднопроходимые местности, Гамилькар лишил их возможности подвоза продовольствия и получения подкреплений из Тунета, где находился Матос. Повстанцы, по словам Филина[56], принуждены были поедать пленных и рабов; под последними вероятней всего следует понимать пленных карфагенян или ливийцев, использовавшихся в качестве рабочей и тягловой силы.
Доведенные голодом до отчаяния, повстанцы решились наконец на переговоры, вести которые отправились виднейшие вожди, в том числе Спендий, Автарит и выдвинувшийся уже в последний период восстания ливиец Зарза[57]. Однако Гамилькар, пустившись на хитрость и заявив, что он принимает мирные предложения повстанцев при условии выдачи десяти заложников, тут же захватил виднейших из повстанческих вождей, в том числе и трех названных выше. Войско же повстанцев, ответившее на это предательство наступлением на его лагерь, он окружил слонами и уничтожил около 40 тыс. человек[58].
Лишенные своих боевых вождей, повстанцы не могли долго сопротивляться. Засевший в Тунете Матос совершал еще смелые вылазки и отомстил за казненных у него на глазах перед стенами города Спендия и его товарищей. Он распял на кресте, сняв с него предварительно труп Спендия, захваченного им в плен карфагенского военачальника Ганнибала, активного помощника Гамилькара, приданного ему сначала вместо отставленного было Ганнона[59]. А затем он приказал убить над трупом Спендия 30 знатнейших карфагенян из числа захваченных в плен вместе с Ганнибалом. Однако это уже были предсмертные конвульсии восстания. Побежденный в нескольких стычках под Лептисом[60] при попытках открыть себе дорогу в восточном направлении Матос вынужден был отважиться на решительное сражение, которое было им проиграно. Значительная часть бывших под его командой ливийцев погибла в бою, сам же Матос захвачен в плен и подвергнут мучительной казни во время триумфального шествия войск Гамилькара через Карфаген. Дольше всех упорствовали ливифиникийские города Утика и Гиппакрит, но и они принуждены были к сдаче на условиях, продиктованных победителем [61].
Так закончилась эта "беспощадная" Ливийская война, уже в древней литературе описанная в качестве примера жесточайшей гражданской войны. Впрочем, как мы видели, в истории Карфагена известна далеко не одна такая война, и из них война 241-238 гг. до н. э. была, быть может, еще и не самая жестокая и не самая кровопролитная. Можно лишь предположить, что восстание 396 г. до н. э. не уступало Ливийской войне ни по своим размерам, ни по напряжению.
Сопротивление повстанцев прекратилось и после поражения Матоса, видимо, далеко не сразу. Если ливийцы были усмирены в 238 г. до н. э., то нумидийцы, менее досягаемые для Карфагена, продолжали сопротивляться и в последующем году [62], а быть может, и еще дольше, так как Диодор сообщает о посылке Гамилькаром, в 237 г. до н. э. находившимся в Испании, своего зятя Гасдрубала в Африку для подавления восстания нумидийцев[63]. Эти же события, очевидно, имеет в виду и Фронтин [64], сообщающий о тактических приемах некоего Гасдрубала в военных действиях против нумидийцев. Как бы то ни было сроки продолжительности Ливийской войны указываются разные: по Полибию она продолжалась три года и четыре месяца [65], по Диодору - четыре года и четыре месяца[66], по Титу Ливию - даже пять лет [67].
Ближайшими последствиями Ливийской войны было подавление на долгий срок активности национально-революционных сил в Северной Африке. Эта победа далась Карфагену, однако, весьма дорогой ценой. Его международное положение и колониальное могущество было очень поколеблено и ослаблено. Карфаген не только был принужден отказаться от Сардинии, но и должен был уплатить Риму, объявившему ему войну при попытке карфагенян снарядить в Сардинию карательную экспедицию, денежный штраф в сумме 1 200 талантов [68]. Ливийское восстание разорило и ослабило карфагенскую земельную аристократию. В то же время победа над ливийцами укрепила положение баркидов и активизировала демократические элементы карфагенской общины, на которые широко опирался в своих восстановительных и завоевательных планах Гамилькар[69]. Поэтому проницательный Полибий склонен усматривать в обстоятельствах и результатах Ливийской войны скрытые причины тех событий, которые привели в конце концов к началу II Пунической войны[70].
Ливийская война является весьма ярким примером тех стихийных социальных кризисов, которые не раз нависали смертельной угрозой над рабовладельческим Карфагеном в качестве наиболее острых проявлений социальных противоречий, определявших его исторический путь. Будучи стихийным выражением протеста ливийско-нумидийского населения Северной Африки, сохранившего в своем быту многие черты общинно-родового уклада, против жестокого политического угнетения и хозяйственной эксплуатации со стороны несравненно более высокоразвитого в культурном отношении рабовладельческого Карфагена, это движение, подобно другим революционно-освободительным движениям, происходившим в Карфагене и в других античных государствах, возглавлялось рабами как наиболее угнетенной и наиболее революционной частью низших слоев общества. Через этих, возглавлявших и направлявших ее, беглых греческих и римских рабов, а также через разноплеменных наемников, давших первый толчок к ее началу, Ливийская война связывается с другими революционными движениями III в. до н. э. в области Западного Средиземноморья, в частности, с движениями кампанских наемников, происходившими в Сицилии и Южной Италии в эпоху Пирровой войны. Эллинизированные кампанские и сицилийские рабы (Полибиевы миксэллины) не только активизировали повстанческие устремления ливийцев и нумидийцев, но и сообщили им, вероятно, в какой-то степени те организационные и идеологические формы, которые характеризуют движение мессинских мамертинцев и связываются с определенными революционно-утопическими идеями, особенно широко распространившимися в эллинистическую эпоху.


[1] Ρоlуb., I, 72, 2. Полибий сообщает, что в I Пуническую войну ливийцы принуждены были отдавать Карфагену половину своего дохода вместо обычной четверти.
[2] Polyb., I, 65 сл.
[3] Th. Mоmmsen. Römische Forschungen, II. Berlin, 1879, стр. 273.
[4] Polyb., I, 67, 7.
[5] Diоd., XXV, 2.
[6] Polyb., I, 14.
[7] Ρоlуb., I, 83, 9 сл.
[8] Там же, I, 88, 7.
[9] Там же, I, 65, 5.
[10] Diod., XIV, 9, 9.
[11] Polyb., I, 43, 8.
[12] Polyb., I, 71, 1.
[13] Там же, I, 68, 1 сл.
[14] Там же, I, 68, 1.
[15] Там же, I, 72, 2 сл.
[16] Ρоlуb., I, 72, 4.
[17] Diod., XXV, 3.
[18] Polyb« I, 80, 5.
[19] Там же, I, 69, 4.
[20] Там же, I, 69, 5.
[21] Там же, I, 67, 7.
[22] Polyb., I, 79, 6.
[23] Там же, I, 69, 14.
[24] Там же, I, 69, 11.
[25] Там же, I, 70, 3.
[26] Ρоlуb. I, 70, 5.
[27] Там же, 1, 72, 5. Гзелль усмотрел в наличии драгоценных украшений у ливийцев признак их известной зажиточности. Но речь, видимо, идет лишь об определенной социальной прослойке, если для выявления этих ценностей пришлось прибегать к круговой поруке (St. Gsell. Histoire ancienne de l'Afrique du Nord, II. Pairis, 1928, стр. 303 сл.).
[28] Ρolyb., I, 70, 8 СЛ.
[29] Там же, I, 67, 13; 73, 3.
[30] App. Sic., II, 3.
[31] Diod., XIV, 77.
[32] Ср. С. J. Вelосh. Die Bevölkerung der griechisch–römischen Welt. Leipzig, 1886, стр. 469.
[33] Polyb., I, 74, 1.
[34] Там же, I, 74, 7.
[35] Ср. St. Gsell. Histoire ancienne de l'Afrique du Nord, II, стр. 108.
[36] Polyb., I, 66, 1.
[37] Там же, I, 78, 13 сл.
[38] Там же, I, 78, 8.
[39] 9 Там же, I, 31. 2.
[40] Ρlin.. NH, V, 24.
[41] Polyb., 1, 76, 1.
[42] Там же, 1, 77, 3.
[43] Там же, 1, 79, 1 сл.
[44] Diod., XV, 24 (ср. Paus., X, 17, 9).
[45] Polyb., 1, 82, 7.
[46] Там же, 1, 79, 8 сл.; 80, 1 сл.
[47] Там же, 1, 80, 11.
[48] Ρоlуb. I, 79, 9.
[49] Там же, I, 80, 9.
[50] Там же, I, 81, 4.
[51] Polyb., I, 82, 2 сл.
[52] Там же, I, 65, 6.
[53] Там же, I, 82, 1.
[54] Polyb., I, 80, 6 сл.
[55] О. Meltzer. Geschichte der Karthager, IL Berlin, 1896, стр. 130 и 514.
[56] Polyb., I, 85, 1.
[57] Там же, I, 85, 2 сл.
[58] Там же, I, 85, 5 сл.
[59] Polyb., I, 86, 6; 82, 12.
[60] Там же, I, 87, 7.
[61] Там же, I, 88, 4.
[62] App. Iber., 4.
[63] Diod., XXV, 10, 3.
[64] Front. Stret., IV, 7; 18.
[65] Ρоlyb., I, 88, 7.
[66] Diоd., XXV, 6.
[67] Liv., XXI, 2, 1.
[68] Polyb., I, 88, 12.
[69] Diоd., XXV, 8.
[70] Ρоlyb., I, 65, 8.