Фемистий. Об умеряющем свои страсти, или о чадолюбце

Автор: 

(1) Муками рождения мучается плоть человека, и по-своему мучается ими и душа.[1] Обе муки измыслила природа, готовя род людской к бессмертию, но по-разному в обеих свершается ее воля. Если родить должна душа, то в достоинствах роженицы залог слабости и силы ее утробного плода.[2] И у доброй души отпрыски добрых семян могучи и не подвержены никакой грозящей извне гибели, в полком расцвете сил родятся они после мук и такими остаются навсегда. У дурной же и слабой они бесплодны, хилы, и память о них не хранится, но тотчас из утробы их приемлет недро Леты.
(2) Плотских детей, напротив, пи добродетель родителей не спасает, ни порочность пе губит. Муками их рождения ведают Мойры с Ананкой[3] и их несокрушимые и неизменные нити.[4] Если бы к эти чада получали по заслугам родителей, то не скончался бы безвременно Лампрокл[5] у Сократа, и к Гиппию[6] не перешла бы тирания после Писистрата. Но, как я сказал, Клото, Атропа и Лахесис, дочери Ананки, вольны и властны делать вот что: кому эти богини повернули веретено [слева] направо, у того потомки, хотя бы и родились немощными, бывают благомощны и благополучны и сами рождают потомков, как пчелы - свой рой: их родоначальника величают множеством имен - отцом, дедом и прочими именованиями счастливой старости; а тот, кому они повернули [справа] налево и криво, весьма злополучен: ему выпал тяжелый удел - напрасные и бесплодные муки родов; а еще более горемычен тот, кому они напряли тонкую и красивую нить вокруг оси веретена, а потом разорвали и отрезали ее: в этом случае дети, вкусив ненадолго пустых и болезненных утех, вскоре осознают, что родились никчемными и что все эти обольщения природы не более чем сны.
(3) Что же до детей иного рода, тех, кого вскармливают и лелеют Музы, то они - и это самое главное - никогда не огорчают своих отцов и к тому же делают их способными стойко переносить беды, причиняемые собратьями. А откуда у них умение делать это, я расскажу, если угодно слушать. На лугах философии[7] в изобилии растет могучее зелье: его-то, по словам Гомера, египтянка Полидамна дала Зевсовой дочери Елене.[8] Эту траву они собирают; нарвав ее много в оградах Платона и много в оградах Аристотеля, Никомахова сына,[9] толкут и перемешивают в чаше Памяти, а потом мажут и умащают ею своего отца. Впитавшееся зелье действует без промедления: доходит до сердца и гонит прочь затаенную в глубине души боль. Вот тут-то больше всего и проявляет себя сила и достоинство зелья. Всякий раз, когда от опутавших напастей и при-логов скорбь не покидает отца, не отступает, не знает передышек, но упорно отражает все натиски разума, имея своим прикрытием естественную боль, зелье берет эту скорбь в окружение изнутри: обводит стеной, обносит оградой и заслоняет ей выходы адамантовыми засовами,[10] так чтобы не слышно было ее воплей и не видно терзаний. Отец при этом занят сторонними делами и ведет себя мирно и спокойно, никому не позволяя догадываться о своей внутренней брани. Внутри остается боль сдавленная, мятущаяся, неистово бранящаяся, а снаружи - полный мир и непринужденность: не заброшены омовения, не оставлены ни пиры, ни обычные собрания. Иной раз и смех прокатится на поверхности легкий, явный, задорный, и поверить нельзя, чтобы в таком человеке не царило согласие. Вот какой рисунок благородства и добродушия вывело Это зелье на его наружных дверях! Это о нем говорится в комедии:[11] "Блаженным мнят его на площади, - но душу, а не дверь приоткрой, и трижды он несчастен". Философу, истинному философу, не пристало называться "трижды несчастным" из-за случайных обстоятельств. Однако и не "блаженный" он и не "счастливый":[12] добродетель и мудрость не сильны удержать за ним эти славные имена, но не дать дурному имени закрепиться за ним они могут.
(4) Таковы на самом деле все философы, гласно же признают Это только питомцы Ликея,[13] и над ними нельзя насмеяться, как насмеялся над китийцем Персеем[14] Антигон.[15] Зенонов ученик Персей жил при дворе царя Антигона. Слыша постоянное превозношение Персея и как он без умолку повторяет показные, дерзкие заверения Стой, будто мудрец непреклонен перед случайностью, не подчинен ей, несокрушим, неуязвим, царь решил на опыте разоблачить Это явное хвастовство. Призвав купцов с Кипра и из Финикии и заранее научив их, о чем надо говорить в присутствии Персея, стал он задавать вопросы о кораблях, о мореплавании, о войске на Кипре и другие приличные царю вопросы, а потом, тихо ведя разговор, спросил, как идут дела у Персея в Китии. Услыхав имя Персея, купцы вдруг нахмурились и поникли головами: было ясно, что хорошего ответа не будет. Тут вся спесь сошла с философа, а когда, наконец, после упорных приставаний купцы неохотно ответили, что жену его, шедшую на поле с подругами, увели в плен какие-то египетские разбойники, любимый юный сын зарезан, а имущество вместе с рабами погибло, Персей забыл о Зеноне, забыл о Клеанфе.[16] Природа обличила красные словечки: то были всего лишь словечки, пустые, бессильные, не свидетельствуемые делом.
(5) Я поэтому, о мужи, всем восхищаюсь у Аристотеля, по больше всего восхищаюсь тем и за то хвалю его мудрость, что его рассуждения не забывают о природе тех, ради кого они произносятся,[17] но врачуют немощь и восполняют недостающее и прилагают все старания, чтобы достичь высшего блага. Они не превышают меру природы, не презирают ее, не столь они мудрены, чтобы от мудрости не помнить о живом существе - предмете своих забот, что много в нем от перстного и земного и мало от божественного и небесного. Хорошо, если они устранят и очистят лишнее и ненужное в том, чем питается бессмертное начало смертного человека,[18] а также если приведут в порядок, облагородят и смягчат чрезмерные проявления тех [чувств], какие невозможно ни подавить, ни изгладить, настолько глубоко они запечатлелись и прошли внутрь. Ведь когда кто пытается совсем убить и уничтожить их, легко случиться тому, что, по словам баснописца Эзопа, произошло с человеком, купившим раба-индийца. Купившему индийца, рассказывает Эзоп, не нравился цвет его кожи, и, в надежде смыть и стереть его, он погружал его в родники и реки, тер халестрийским щелоком,[19] но от этого цвет раба не изменился, а кожа протерлась, и упрямый хозяин понял наконец, что удобнее отнять у индийца душу, чем черноту. Вот так и к человеку прилепились удовольствие, скорбь и все прочие чувства, сильнее же всех скорбь. У Эзопа сказано еще, что глину, из какой Прометей вылепил человека, он замесил не на воде, а на слезах. Значит, не стоит и пытаться от них избавиться: затея это напрасная. Хорошо, если удастся их укротить, усмирить, успокоить, наставить: об этом и надобно заботиться. (6) Если ты так будешь управлять чувствами, то вместо бесполезных и вредных они окажутся полезными и необходимыми. Не для позора и унижения придал их бог человеку,[20] но и их присоединил и присовокупил к душе ради сохранения и продолжения рода: ярость - чтобы мы отражали опасность, желание пищи и питья - для их естественного и необходимого стока. И любое чувство имеет свое особое предназначение для тела. Каждое чувство должно блюсти свою меру, и Эта мера есть добродетель каждого отдельного чувства. Для горячности это мужество, для вожделения - благоразумие, для сребролюбия и любостяжания - щедрость и великолепие, что же до стремления к почестям, к власти, к получению первых мест, то мерой тут служит величие души. Но если чувства беспорядочны и не воспитаны разумом, то, подобно полезным садовым растениям,[21] стоит земледельцу забыть о них, грубеют, буйствуют и обрастают острыми шипами пороков, ядовитыми для всех, а особенно для хозяина. Некоторые, правда, сохнут и чахнут еще до поры цветения, и им нужно не слово запрета и укора, а слово живительное, влекущее и манящее к неослабному росту. Вот почему по ту и другую сторону от любой добродетели расположились два порока:[22] один предпочитает недостаток чувства, другой любит избыток. Не должно, однако, судить о чувствах только по дурным и извращенным и все их отметать без разбора, а надобно исследовать, с каким намерением природа насадила и запечатлела каждое из них в душе.
(7) Отнесем это и к предмету нашего рассуждения: если бы мы не любили так сильно потомков и не привязаны были к ним, но покидали бы новорожденных совершенно одних, нагих, беспомощных, не умеющих беречь свою жизнь, разве не исчез бы давно человеческий род? Однако врожденное от природы и развившееся влечение[23] побуждает нас искать повитух, звать кормилиц и нянек,[24] воспитателей и учителей гимнастики, прибегать к помощи риторов и учителей грамматики, иногда расточать имущество, а иногда копить его и ради этого сеять, сажать, воевать, пускаться в плавание и с необычайной готовностью браться за любой труд, лишь бы по смерти нашей потомки ни в чем не имели нужды. Да, мы, родители, под обаянием детовоспитания несем тяжелую и скорбную заботу. И вот верный знак этой тяготы: когда у ребенка, если он захворал, болит или голова, или глаз, или рука, у отца болит не только все тело, но и вся душа.
(8) Я уклонился в сторону, друзья мои, провидя ваши насмешки и укоризны философам за их не меньшую, чем у большинства людей, привязанность к своим сыновьям и дочерям. Я хочу сказать, что у них и это чувство самое философское и если оно живет во многих, то живет потому, что природа в каждом человеке посеяла крупицу философии. Не философское ли и не подлинно ли божественное свойство - влечение к бессмертию? Поверьте, философ и тут не равен остальным людям, но гораздо выше и лучше их. Вы удивитесь, если скажу: он выше и лучше потому, что более чадолюбив, чем большинство людей. Ведь не тайна, что сапожники, банщики, медники, плотники попирают природу и с легкостью рвут те узы, какими она их соединила с потомками. И как псы пестуют щенят, пока те сосут сосцы, а потом вскоре кусают, терзают, не подпускают к пище, показывая тем, что, когда пестовали, не они пестовали, а сама природа жалела тогда беспомощных новорожденных, - так и большинство людей, пока дети еще ребячливы и лопочут ломано и бессвязно, дорожат ими и они им ценнее не только денег, но и самой жизни. Стоит, однако, детям расстаться с ребячеством, как отцы тут же расстаются с любовью: внося детей в список совершеннолетних, они делают их себе врагами. И тогда им не только поле, не только серебро, не только золото, но и повар и служанка, а иной раз и конь и хитон милее сына. Бывает еще хуже: чуть сын провинится и прогневит, отец ведет его в суд, требует его казни, без колебаний затеяв тяжбу. Если же не велика честь для философа быть лучше купцов и суконщиков, я напомню^ вам о сатрапах и тиранах, об Ариобарзане, сыне Митридата,[25] и о Периандре, сыне Кипсела:[26] первый из них изгнал сына и искал утешения в самоистязании, Периандр же отлучил Ликофрона от огня и воды. Если же и сатрап с тираном имена не очень высокие, то славно и велико, наверное, вот это имя - царь, властитель полумира, Артаксеркс, сын Дария и Парисатиды![27] Не знаете разве, что сей Артаксеркс одного своего сына зарезал, а другого заставил умереть добровольно? А послушайте, о чем в трагедиях Еврипида[28] Тесей молит своего отца Посейдона, призывая проклятие на Ипполита, на собственного сына! Послушайте и про то, как это проклятие было карой за Ипполитово целомудрие и справедливость. Да, поистине дивиться можно дивному Аминтору:[29] в озлоблении он проклял на бесплодие и бесчадие Феникса, чтобы у сына не родились дети, а у него самого - потомки по той причине, что сын из почтения к опозоренной матери сошелся с наложницей отца.
(9) Не за безделицу, значит, хвалю я философов, если они не-запятнаны в том, в чем повинными оказываются и простые люди, и властители, и цари, и герои, и дети богов, когда одни предпочитают сыновьям деньги, другие - почести, иные - власть, а иные - запретную утеху. Сам я боюсь чересчур верить поэтам, когда они ни богов, ни даже старейшего из богов не избавляют от этого недуга. Вы, конечно, прекрасно помните Гесиодов рассказ о Кроносе,[30] который пожирал почти всех, кого родил, и как Рея едва смогла вырастить Зевса. Оставим, однако, Гесиоду его разглагольствования о богах. Скажем только, что Кронос у него означает нечто совсем иное: перелагая простое и древнее предание, Гесиод прикрывается тут завесой нелепостей. В предании же том, пусть не обманывают вас поэты, нет ничего величественного и возвышенного. Кронос означает время: я разумею то время, какому принадлежим и я, и вы, и прочие живые существа и растения, оно старше всего остального и в своем непрерывном течении уничтожает все, что было им порождено. Ему не подвластно единственно слово. Слово не страдает от времени и делает исчезнувшее достоянием памяти. Не предосудительно, вообще говоря, для поэтов лгать таким образом,[31] и в особенности очень полезна людям ложь Гомера: сделав Зевса отцом Сарпедона,[32] он заставляет его скорбеть о сыне и горевать о предстоящей ему гибели от руки Патрокла, не имея возможности изменить предрешенное.
(10) Итак, чтобы не быть многословным, скажу: верьте мне, о мужи, чувство чадолюбца достойно похвалы, и не похож он ни на корыстолюбца, ни на сребролюбца. Эти имена обычно произносятся как бранные, и они в самом деле таковы, ибо не природа, а наша испорченность создает их. Первое же названное чувство заложено в природу свыше, с неба, и непосредственно связано с той золотой неразрывной цепью,[33] при помощи которой природа, сшивая и склеивая с гибнущим вновь возникающее, не дает ему скрыться в небытии.
Вот почему не позорит философа любовь к детям, равно как и любовь к мудрости и словесности. Словесные рассуждения тогда ему особенно милы, когда он их сам породит и вскормит, и это-то и есть подлинное рождение им детей, подобное рождению Афины Зевсом.


В 32-й речи Фемистия сложно переплетены перипатетические и платонические представления. Этический термин метриопатия (умереннострастие), использованный в названии оригинала, возник в школе перипатетиков как полемическое противопоставление учению стоиков об апатии (бесстрастии) полном искоренении аффектов. В основе рассуждения о чадолюбии лежит платоническое представление о телесном и духовном рождении, восходящее еще к Сократу: Сократ, сын повитухи, называл свое искусство диалектики майевтикой, то есть повивальным искусством, помогающим рождению правильного Знания.
В. Ковалева.
[1] Муками рождения... мучается... и душа. — Ср. у Платона, «Пир» (206 d), «Теэтет» (149 а сл.).
[2] ...ее утробного плода. — Духовное рождение понимается у Платона весьма широко: порождениями души оказываются разум, добродетели, поэтические творения, законы, правильные представления. Фемистий в заключительной фразе поясняет, что «истинные порождения» философа — это его рассуждения или сочинения.
[3] Мойры и Ананка мифологические образы, активно используемые греческой философией. Ананка — олицетворение необходимости; Мойры, богини судьбы, — ее дочери: Лахесис — . «дающая жребий» — возвещает прошлое; Клото — «пряха» — прядет нить человеческой жизни в настоящем; Атропа» — «неотвратимая» — неотвратимо приближает будущее.
[4] ...их несокрушимые и неизменные нити. — «Нити» относятся к описанию «веретена Ананки», которое управляет движением космоса и человеческих душ (ср. Платон, «Государство», 614b — 621с). Этот миф Платона был в античности чрезвычайно популярен; Фемистий добавляет к нему собственные фантастические подробности: поворот веретена направо был благим предзнаменованием, налево — зловещим.
[5] Лампрокл — старший сын Сократа.
[6] Гиппий — сын и наследник афинского тирана Писистрата (VI в. до н. э.).
[7] На лугах философии... — Ср. знаменитый «луг истины» из «Федра» Платона (248b), весьма популярный в платоническрй литературе.
[8] Могучее зелье, которое египтянка Полидамна дала Зевсовой дочери Елене. — снадобье, дающее забвение страданий (Гомер, «Одиссея», IV, 220 — 232). Аллегорическое и символическое истолкование Гомера было методом стоической и неоплатонической философских школ.
[9] ...Аристотеля, Никомахова сына... — Имя Никомах носил также сын Аристотеля, к которому обращена так называемая «Никомахова этика» — на нее опирается дальнейшее рассуждение Фемистия в добродетелях.
[10] Адамантовые засовы. — Адамант (букв.: «несокрушимый») сказочный материал, прочнее алмаза и металла.
[11] Это о нем говорится в комедии... — Имеется в виду комедия Менандра «Кормчие».
[12] ...не «блаженный» он и не «счастливый»... — Выпад против стоиков: по стоическим воззрениям, добродетель, присущая мудрецу-философу, сама есть счастье, поэтому мудрец всегда счастлив.
[13] Питомцы Ликея — последователи Аристотеля.
[14] Персей Китийский — земляк и ученик Зенона Китийского, основоположника стоицизма.
[15] Антигон II Гонат — царь Македонии в 283 — 240 гг, до н. э., ученик Зенона и покровитель Персея.
[16] Клеанф из Асса — стоик, ученик и преемник Зенона.
[17] ...его рассуждения не забывают о природе тех, ради кого они произносятся... — Этика Аристотеля отличается практическим характером и полемически направлена против учения Платона о благе; Фемистий переадресовывает эту полемичность этическому идеалу стоиков — апатии мудреца.
[18] ...бессмертное начало смертного человека... — То есть разумная часть его души.
[19] Халестрийский щелок — это щелок из Халестры — озера в Македонии — со щелочной водой; использовался для изготовления дорогого мыла.
[20] Не для позора и унижения придал их бог человеку... — Фемистий следует схеме создания трехчастной души, изложенной в «Тимее» Платона (69d — 70d) и вошедшей в Платоническую литературу: «бессмертное начало души», т. е. ее разумную часть, создает бог-демиург, а «младшие боги» присоединяют к ней две смертные части — «яростную» и «вожделеющую», завершая создание души «по законам необходимости».
[21] Но если чувства ...подобно ...садовым растениям... — Исправление свойств характера сравнивает с исправлением кривизны деревьев также и Аристотель («Никомахова этика», II, 9); сходная метафора «посеянности», «посаженности» врожденных свойств есть у Платона («Государство», 492а).
[22] ...по ту и другую сторону от... добродетели расположились два порока... — Ср. «Никомахова этика» (II, 6).
[23] ...врожденное от природы... влечение... — Стоики учили, что любовь родителей к детям есть естественное., «первичное» влечение. Усвоение отдельных стоических положений и использование их в сочинениях, даже направленных против стоиков (как в данном случае), обычно для поздней греческой философии.
[24] ...искать повитух, звать кормилиц и нянек... — Здесь перечисляются стадии античного воспитания и образования.
[25] Ариобарзан, сын Митридата — сатрап Фригии, участник восстания сатрапов в IV в. до н. э.; был предан своим сыном и казнен.
[26] Периандр, сын Кипсела — тиран Коринфа в VI в. до н. э»; о том, как он изгнал своего сына Ликофрона, см.: Геродот (III, 48 — 53).
[27] Артаксеркс, сын, Дария и Парисатиды — персидский парь (404 — 359/8 гг. до н. э.)- Согласно Плутарху («Артаксеркс», 29 сл.), старший сын Артаксеркса, Дарий, замышлял убийство царя. Заговор был раскрыт, и Дарий осужден на смерть, но палач не мог «наложить руку на царя», и Артаксеркс в гневе убил сына сам. Другого его сына, Ариаспа, погубил хитростью брат последнего, Ох, устраняя соперника в борьбе за престол: запугивая Ариаспа ложными слухами о грозящей тому мучительной казни, Ох довел несчастного до самоубийства.
[28] ...в трагедиях Еврипида... — «Ипполит» (887 сл.).
[29] Аминтор — отец Феникса, воспитателя Ахилла; см. «Илиада» (IX, 448 — 464).
[30] ...Гесиодов рассказ о Кроносе... — См. «Теогония» (453 — 506).
[31] Не предосудительно ...для поэтов лгать таким образом... — Древняя философия — от Ксенофана до Платона, — критикуя представления антропоморфной мифологии, как раз считала рассказы Гомера и Гесиода о богах «предосудительными»; для поздней философии эпос был «священным» текстом, подлежащим символической или аллегорической интерпретации.
[32] ...сделав Зевса отцом Сарпедона... — См, «Илиада» (XVI, 431 — 461).
[33] ...золотой неразрывной цепью... — Образ «золотой Зевсовой цепи» заимствован философией у Гомера («Илиада», VIII, 19 сл.); ср. интерпретацию этого образа у Платона («Теэтет», 153 сл.).